Глава 10
На этом мы решили поставить точку и прерваться до утра.
— Приятно было встретиться с вами, мистер Берроуз, — произнес я, протягивая ему руку.
— Взаимно, — он пожал руку мне. Потом поручкался с Мори и Прис. Линкольн стоял немного в стороне, глядя на нас в своей обычной печальной манере… Берроуз не протянул ему руки, точно так же, как не попрощался с ним.
Короче, четверо из нас возвращались по темной улице в «Ассоциацию САСА», глубоко вдыхая чистый, прохладный ночной воздух. Воздух пах хорошо и прояснил наши мозги.
Как только мы очутились снова в своем офисе, без Берроу–зовской шайки где–нибудь поблизости, мы достали «Старого ворона» и, пользуясь отнюдь не хрусталями и фарфорами, а тем, что было под рукой, плеснули себе бурбона с водичкой.
— Вот влипли–то… — протянул Мори. Остальные согласно закивали.
— А что вы скажете? — обратился Мори к симулакру, — каково ваше мнение о Берроузе?
Линкольн ответил:
— Он напоминает краба, который боком продвигается вперед.
— Смысл? — спросила Прис.
— Я знаю, что он имеет в виду, — пояснил Мори, — этот парень давит на нас, пока мы не знаем, что делаем. Мы — простаки. Простаки! И ты, и я, — он сделал жест в мою сторону. — Мы себя называем купцами. Да ведь нас просто–напросто грабят! Если мы не закроем вопрос, он прямо сейчас и на … сядет, и рыбку съест, и косточкой не подавится! А нас оставит с носом.
— Мой папа… — начал было я.
— Твой папа! — с горечью произнес сорвавшийся с цепи Мори. — Он еще тупее, чем мы. Хотел бы я, чтобы мы никогда не влезали в дела с этим Берроузом! Теперь нам никогда от него не избавиться — пока он не получит все, что хочет!
— Мы не должны иметь с ним дела, — сказала Прис, а я добавил:
— И можем сказать, чтобы он отправлялся обратно в свой Сиэтл.
— Хватит меня дурачить–то! Ничего мы ему не можем сказать! Он постучит в дверь на рассвете, как обещал. Он нас замучает, затравит! — Мори вытаращился на меня.
— Не позволяйте ему беспокоить вас, — сказала Прис.
— Думаю, что Берроуз — мужик отчаянный, — заметил я. — Ты что, не понимаешь, что ли, что его огромная финансовая авантюра — колонизация Луны — лопается с треском? Он совсем не тот могущественный, благополучный человек, которого мы лицезреем. Это человек, который вложил все свои капиталы в покупку недвижимости на Луне. Потом разделил ее на участки и потратился на строительство куполов, сохраняющих тепло и воздух, строительство установок для перегонки льда в воду — а теперь он не может найти желающих переселиться туда… Мне жаль его.
Все пристально глядели на меня.
— Берроуз решил взяться за эту аферу с заселением поселков симулакрами, создающими видимость настоящих переселенцев, потому, что у него нет иного выхода. Это его последний шанс, и он будет биться до потери пульса, — продолжил я. — Эта схема продиктована отчаянием. Когда я впервые услышал об этом, то подумал, что, возможно, слышу об еще одной дерзкой мечте. Из тех, какие выдвигаются людьми вроде Берроуза и каких не может возникнуть у нас, простых смертных. Но сейчас я уже ни в чем не уверен. Я считаю, что он впадает в панику настолько, что теряет чувство реальности. Потому что эта идея бессмысленна. Он не должен рассчитывать на то, что удастся кого–либо надуть. Федеральное правительство сразу же сообразит в чем дело.
— Как? — спросил Мори.
— Департамент здравоохранения обследует каждого, кто собирается эмигрировать. Это — дело правительства. Так как же Берроуз собирается вообще отправить ИХ с Земли?!
Мори сказал:
— Слушай–ка, это совершенно не наше дело — насколько логична его схема. Не нам судить. Только время рассудит, а если мы не будем иметь с ним дел — то оно не рассудит.
— Я согласна, — сказала Прис. — Мы должны ограничиться тем, что решим — есть в этом что–нибудь достойное нашего внимания или нет.
— Ничего мы с этого не поимеем, если его посадят, — сказал я. — А ему там самое место. Да там он и окажется — в тюрьме! Так ему и надо! Говорю вам — надо делать ноги и ни под каким соусом не связываться с этими делами! Берроуз — сомнительный, опасный, нечестный, отъявленный кретин! Наши собственные идеи достаточно интересны.
Линкольн вдруг спросил:
— Может ли мистер Стентон быть здесь?
— Что? — переспросил Мори.
— Думаю, что у нас было бы преимущество, если бы мистер Стентон был здесь, а не в Сиэтле, где, как вы говорили, он находится.
Все мы посмотрели друг на друга:
— Он прав, — сказала Прис, — нам надо вернуть обратно Эдвина М. Стентона. — Он был бы нам полезен — это такой несгибаемый характер!
— Нам нужна сталь, — согласился я. — Спинной хребет! Мы слишком много реверансов делаем, общаясь с этим типом.
— Ну что же, мы вполне можем вернуть его, — сказал Мори. — И даже еще этой ночью. Мы можем нанять частный самолет, сделать посадку на аэродроме Си–Тэк близ Сиэтла, доехать до Сиэтла и искать, пока не найдем ЕГО. После чего вернуться сюда. Чтобы ОН был уже у нас завтра утром, когда мы встанем лицом к лицу с Берроузом.
— Но ведь мы сдохнем на ходу! — Я решил обратить их внимание на эту опасность. — И это в лучшем случае. А также ЕГО поиски могут затянуться на несколько дней. С чего это вы решили, что ОН сейчас именно в Сиэтле?! Может, ОН уже улетел на Аляску или вообще в Японию? А может даже, одно из подразделений Берроуза переправило ЕГО на Луну?!
Мы мрачно потягивали бурбон из своих не Бог весть каких посудин — все, кроме Линкольна. Он поставил выпивку рядом с собой.
— Кто–нибудь из вас когда–нибудь пробовал суп из кенгури–ного хвоста? — внезапно поинтересовался Мори. Все, включая симулакра, молча вытаращились на него.
— У меня где–то здесь была банка… — пояснил Мори, — мы можем его разогреть на плитке — он великолепен. Сейчас я его приготовлю.
— Я не буду, — сказал я.
— Спасибо, мне тоже не надо, — поддержала меня Прис. Симулакр улыбнулся вежливо и изнуренно.
— Я вам расскажу, каким макаром он мне достался, — предложил Мори. — Я стоял в очереди — это было в Буаз, в супермаркете. Контролер говорил какому–то парню: «Нет, супа из кенгуриных хвостов у нас больше не будет». И вдруг из–за пирамиды какого–то товара — кажется, это были коробки с крупой или что–то наподобие, раздался глухой голос: «КАК?! Больше не будет супа из кенгуриных хвостов?!» И этот парень поспешил со своей тележкой, чтобы купить последние банки. Ну, и я тоже взял парочку. Попробуйте, вы сразу же почувствуете себя лучше.
Тут я сказал:
— Обратите внимание, как Берроуз загоняет нас в задницу. Сначала он называет симулакров автоматами, потом уже зовет их «штучками», а заканчивает тем, что обзывает их «куклами».
— Это тактика, — пояснила Прис, — купеческая тактика. Он выбивает из–под нас почву.
— Слова, — вмешался симулакр, — тоже оружие.
— Вы что же, не можеет ничего сказать ему? — укорил я Линкольна. — Ведь вы только и делали, что дискутировали с ним.
Симулакр отрицательно помотал головой.
— Ну конечно же, ОН ничего не может сделать, —. сказала Прис. — Потому что он ведет дискуссию честно, как мы это делали в школе. Именно так они рассуждали давно, в середине прошлого века. Берроуз же ведет нечестную дискуссию, и нет публики, чтобы подловить его. Верно, мистер Линкольн?
Симулакр ничего не ответил, однако его улыбка стала, на мой взгляд, еще печальнее. Лицо вытянулось, и морщин на нем стало больше от озабоченности.
— Сейчас дела наши плохи, как никогда, — сказал Мори. «Однако, — подумал я, — мы все еще должны что–нибудь предпринять».
Судя по всему, что мы знаем, Стентон вполне может сидеть где–нибудь взаперти у Берроуза. Он вполне мог отдать ЕГО на растерзание своим инженерам, и сейчас они делают нечто свое, слегка отличающееся в техническом отношении от нашего симулакра, чтобы не нарушить наши патенты. Я повернулся к Мори:
— А у нас сейчас есть патенты?
— Заявки сделаны, — ответил он, — ты же знаешь, какое это долгое дело. — Он сказал это так, словно не был сбит с толку. — Не сомневаюсь, что Берроуз может слямзить нашу собственность, сейчас, когда он уяснил себе нашу идею. Это ведь вещь такая: ты вполне можешь сделать ее, уразумев принцип. Нужно лишь время.
— Понял, — сказал я. — Значит, здесь такая же каша, как, например, с двигателем внутреннего сгорания. Однако нам принадлежит первенство. Давайте–ка начнем их выпускать на фабрике Роузенов как можно скорее и выкинем на рынок прежде, чем Берроуз подоспеет со своими.
Все они воззрились на меня, широко раскрыв глаза.
— Я так и думал, что именно это ты и предложишь, — сказал Мори, пожевывая свой большой палец, словно гаванскую сигару: — Во всяком случае, что же мы можем сделать еще? Ты думаешь, твой папа сможет запустить линию сборки прямо немедленно? Сможет ли он с такой скоростью перепрофилировать фабрику?
— Он стремителен, как змея, — ответил я. Прис иронически переспросила:
— Да не надо нам сказки рассказывать! Это старик–то Джером!? Целый год пройдет, прежде чем он удосужится сделать матрицы для прессов. А контуры должны быть японского производства. Так он ведь наверняка отправится туда сам, чтобы все уладить. На пароходе он туда отправится, не иначе!
— Надо же! — сказал я, — видать, ты уже об этом подумывала!
— Ясно, — насмешливо парировала Прис, — на самом деле я обдумывала это всерьез.
— В любом случае, — подвел итог я, — это наша единственная надежда. Мы должны выбросить эти проклятые ШТУКИ в розничную продажу — мы и так уже упустили уйму времени.
— Согласен, — сказал Мори. — Что мы сделаем завтра, так это отправимся в Буаз и поручим старику Джерому и твоему смешному братцу Честеру начать работу. Начать изготовление матриц и вылететь в Японию. Но что же мы скажем Берроузу?
Это нас поставило в тупик и снова все замолчали.
— Мы ему скажем, — заявил я, — что Линкольн запил. Это вывело его из строя, и мы изъяли его из обращения. После чего Берроуз уже не захочет покупать ЕГО и отправится восвояси.
Мори, подойдя ко мне вплотную, прошептал:
— Ты собираешься выключить ЕГО, одним словом, заткнуть ему глотку?
Я кивнул головой.
— Ох, как же мне не хочется это делать! — вздохнул Мори. Мы, не сговариваясь, одновременно взглянули на Линкольна, внимающего нам с меланхолией во взоре.
— Он будет настаивать на том, чтобы увидеть это собственными глазами, — подсказала Прис. — Дайте ему некоторое время пробыть с симулакром. Если ему этого захочется, пусть трясет Линкольна как грушу — если мы вырубим ЕГО, ОН и не шевельнется.
— Договорились, — согласился Мори.
— Хорошо, — сказал я. — Значит, решили.
Мы тут же вырубили Линкольна. Как только дело было сделано, Мори спустился вниз по лестнице, уселся в свою машину и отправился домой, сказав, что собирается поспать. Прис предложила сесть за руль моего «шевроле», чтобы отвезти меня в мотель. Потом она собиралась поехать на нем домой, а завтра утром заехать за мной. Я был настолько возбужден, что согласился.
Везя меня через наглухо запертый, спящий Онтарио, она сказала:
— Хотела бы я знать, все ли богатые, могущественные люди такие же, как этот…
— Наверняка. Во всяком случае, все те, кто сами сделали свое состояние, а не унаследовали его. Вторые, может, и отличаются от Берроуза.
— Это было ужасно, — продолжила Прис, — выключать Линкольна. Видеть его лишенным жизни, словно бы мы еще раз убили его. Тебе не кажется?
-Да.
Позже, выруливая к мотелю, Прис спросила:
— Как ты думаешь — ЭТО единственный путь сделать огромные деньжищи? Быть как он? — Несомненно, Сэм К. Бер–роуз каким–то образом изменил ее: она была рассудительной девушкой.
Я ответил:
— Не спрашивай у меня. Я получаю в лучшем случае триста пятьдесят в месяц…
— Но кто–то должен же им восхищаться.
— Я знал, что раньше или позже ты скажешь это. Как только ты произнесла «но», я уже знал, что за этим последует.
Прис вздохнула:
— Значит, я для тебя — открытая книга…
— Нет, ты — величайшая загадка, с какой я когда–либо сталкивался. Один–единственный раз и получилось–то, когда я под–рубился. Мол, Прис собирается произнести: «Но кто–то же должен восхищаться им». Ты именно это и сказала.
— Готова биться об заклад: ты веришь также, что я постепенно возвращусь к тем чувствам, которые испытывала, пока не отброшу «но». Просто восхищаться им — и точка.
Я промолчал — так оно и было.
— Ты заметил, — спросила Прис, — что я в состоянии стерпеть выключение Линкольна? Если я это вынесла, смогу вынести все. Мне даже понравилось, хотя я, конечно же, и виду не подала.
— Вот уж ври, да не завирайся!
— У меня возникло очень приятное ощущение силы, предельного могущества. Мы дали ЕМУ жизнь, а потом взяли обратно — щелк! Вот так просто. Однако моральное бремя, как бы то ни было, не лежит на нас. Оно пусть гнетет Сэма Берроуза. Он не должен будет испытывать угрызений совести — он просто–напросто получит от нас во–от такого пинка. Вот к чему все это приведет! Посмотри–ка, в чем здесь странность, Льюис: мы действительно хотели идти по такому же пути. Я не жалею, что мы свернули с этой дорожки. Мне жаль, что эмоционально мы в глубокой яме. Мне противно быть тем, что я есть. Неудивительно, что я в этом говнище в вашей компании, а Сэм Берроуз — на вершине. Ты можешь видеть разницу между ним и нами — это настолько очевидно…
Она закурила и некоторое время молчала, держа сигарету в руке.
— Как насчет секса? — немного спустя спросила она.
— Секс? Еще хуже, чем даже выдергивать штепсель у милейших симулакров.
— Я хочу сказать, что секс меняет тебя. Опыт полового сношения.
Слыша, что она говорит, я ощутил, как кровь застыла в моих жилах.
— Что не так? — спросила она.
— Ты меня пугаешь.
— Почему?
— Ты говоришь так, будто… Прис закончила за меня:
— Как будто я была там, высоко. Глядела вниз на свое собственное тело. Да, так оно и есть. Это — не я. Я — душа.
— Как говорит Бланк: «Покажите мне!»
— Не могу, Льюис, но это все же правда. Я — не физическое тело во времени и пространстве. Платон был прав.
— А как насчет нас, остальных?
— Ну, это — ваше дело. Я воспринимаю вас как тела, значит, возможно, так оно и есть. Может, это все, чем вы являетесь. Ты–то сам знаешь это? Если нет, ничем помочь не могу. — Она выбросила сигарету. — Я лучше пойду домой, Льюис.
— Ладно, — сказал я, открывая дверцу машины. Все окна в мотеле были темными, и даже большая неоновая вывеска выключена на ночь. Семейная пара средних лет, держащая это заведение, несомненно, уже посапывала в своих уютных кроватях, заботливо укрытая одеялами.
Прис сказала:
— Льюис, я все время ношу в своей сумочке диафрагму.
— Такую, которую ты можешь поставить себе вовнутрь или такую, которая должна находиться в грудной клетке и ты с ее помощью делаешь вдохи и выдохи?
— Не валяй дурака. Это очень серьезный для меня вопрос, Льюис. Секс, я хочу сказать.
— Ну что же, тогда изобрази–ка мне что–нибудь из области смешного секса.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего. Всего лишь ничего. — И я стал закрывать дверцу машины за собой.
— Я собираюсь сказать нечто банальное. — Прис опустила стекло с моей стороны.
— Нет, не собираешься, потому что я не собираюсь слушать. Ненавижу банальные высказывания смертельно серьезных людей. Оставайся–ка ты лучше туманной душой, подсмеивающейся над страдающими скотами. В конце концов… — Я поколебался. Да что за чертовщина такая! — В конце концов, я могу честно и здраво ненавидеть и бояться тебя.
— Что бы ты ощутил, услышав банальность? Я ответил:
— Договорился бы на завтра с госпиталем, чтоб меня кастрировали или как там они еще это называют.
— Ты подразумеваешь, — медленно произнесла Прис, — что я желанна и сексуальна, когда я в ужасном состоянии, когда я становлюсь бессердечной и начинаю шизовать. Однако, если я становлюсь СЕНТИМЕНТАЛЬНОЙ, ТОГДА я даже не могу рассчитывать на то, чтобы понравиться.
— Не говори «даже». Этого чертовски много.
— Возьми меня в свою комнату в мотеле, — предложила Прис, — и оттрахай.
— Это дело, как ты его по–своему назвала, — нечто, во что я не могу вляпаться. Так вот — оно оставляет желать лучшего.
— Да ты просто трус. — Нет, — возразил я. — Да.
— Нет. И я не собираюсь доказывать свою правоту таким путем. Я действительно не трус. В свое время я переспал с женщинами всех сортов. Честно. Нет такой вещи в сексе, которая могла бы меня напугать: я для этого слишком стар. Ты говоришь о ерунде, которая может испугать разве что желторотого мальчишку, впервые в своей жизни узревшего упаковку контрацептивов.
— Но ты все–таки так и не оттрахаешь меня.
— Нет, — согласился я, — потому что ты не просто равнодушна. Ты жестока. И не ко мне, а к себе самой, к своему физическому телу, которое ты презираешь и утверждаешь, что оно — не ты. Ты помнишь тот спор между Линкольном — я имею в виду, между симулакром Линкольна и Берроузом с Бланком? Животное стоит очень близко к человеку. Оба состоят из плоти и крови — это именно то, чем ты пытаешься не быть.
— Не ПЫТАЮСЬ — я не состою из плоти и крови. Это не я. Это — всего лишь видимость, оболочка.
— Значит, следуя твоей логике, ты — машина.
— Но у машин есть проводка. А у меня — нет.
— Итак, что же?.. — спросил я… — Ты думаешь, что являешься — чем?
Прис ответила:
— Я–то знаю, что я такое. Шизоидная личность. Обыденное явление в нашем веке, как истеричная личность — в девятнадцатом. Это — форма глубокого, проникающего, коварного психического помешательства… Хотелось бы мне измениться, но что поделаешь… Ты счастливый человек, Льюис Роузен, ибо ты старомоден. Я буду иметь с тобой дела. Боюсь, что язык, которым я говорила о сексе, груб. Я отпугнула тебя своими словами. Мне очень жаль, прости меня.
— Он не груб. Хуже — он бесчеловечен. Ты… я знаю, что ты сделаешь. Если ты была с кем–то близка — если бы с тобой это произошло, — я почувствовал смущение и усталость, — ты бы все время, будь оно проклято, наблюдала: умственно, духовно, любыми путями. Ты постоянно была бы начеку.
— Разве это плохо? Я думала, что все так делают.
— Спокойно ночи. — Я вышел из машины.
— Спокойной ночи, трусишка.
— Весь в тебя, — ответил я.
— О, Льюис, — сказала она, вздрогнув от боли.
— Прости меня, — попросил я. Она вздохнула.
— Какой ужас!
— Прости меня, Христа ради, — сказал я, — ты должна меня простить. Я больной, не обращай внимания. Я с ума сошел, чтобы так с тобой разговаривать. Будто кто–то тянул меня за язык.
Все еще вздыхая, она молча кивнула, потом запустила двигатель и включила фары.
— Не уезжай, — сказал я. — Послушай, ты можешь списать все за счет безумной, иррациональной попытки с моей стороны заполучить тебя. Разве ты не видишь? Весь твой разговор, то, что ты стала поклонницей Сэма Берроуза, большей, чем когда–либо, все это выводит меня из себя. Ты мне очень нравишься, правда. Увидеть, как ты на минуточку открылась, заняв дружелюбную, человечную позицию, а потом резко отступила…
, — Спасибо, — произнесла она почти шепотом, — за то, что ты пытаешься улучшить мое самочувствие, — и пришибла меня еле заметной улыбкой.
— Не огорчайся из–за этого, — сказал я, зацепившись за дверцу машины, чтобы Прис не уехала.
— Хорошо, не буду. На самом деле это лишь слегка меня задело.
— Зайди ко мне, — предложил я, — посиди немного, ладно?
— Нет. Не обращай внимания. Всего лишь наша всеобщая наклонность, черта характера. Я знаю, тебя это огорчило. Я говорила такие грубые слова только потому, что не знаю других, лучших. Никто не сказал мне, как говорить о непроизносимых вещах.
— Это требует определенного опыта. Но послушай, Прис, пообещай мне кое–что. Пообещай, что ты не станешь сама перед собой отрицать, что я причинил тебе боль. Это хорошо — обладать способностью чувствовать то, что только что почувствовала ты. Хорошо?
— Хорошо, чтобы ощутить боль.
— Нет, я не это имел в виду. Я хотел сказать, что это обнадеживает. Я не просто пытаюсь исправить то, что сделал. Смотри, Прис. Ты так сильно страдала только из–за того, что я…
— Черта с два.
— Да–да, ты страдала, — сказал я. — Не ври.
— Хорошо, Льюис, страдала. Не стану врать. — Она опустила голову.
Открывая дверцу машины, я сказал:
— Пошли, Прис.
Она заглушила двигатель, потушила фары и выскользнула наружу. Я приобнял ее одной рукой.
— Первый шаг к восхитительной близости? — спросила она.
— Я знакомлю тебя с непроизносимым.
— Мне лишь хотелось бы уметь говорить об этом, я не хочу вынуждать себя делать подобное. Ну, конечно же, ты шутишь. Мы собираемся посидеть рядышком, после чего я отправлюсь домой. Так лучше для нас обоих. В действительности — это всего лишь открытие курса.
Мы вошли в маленький темный номер мотеля, и я включил свет, а потом — отопление и телевизор.
— Это для того, чтобы никто не услышал, как мы пыхтим? Она выключила телевизор.
— Я пыхчу очень тихо, в этом нет необходимости. — Сняв с себя плащ, она стояла, обнимаясь с ним, пока я не отнял его и не повесил в стенной шкаф. — А сейчас скажи, куда и как мне сесть. На этот стул? — Она расположилась на стуле с прямой спинкой, сложила руки на коленях и торжественно воззрилась на меня. — Ну как? Что еще мне надо снять? Туфли? Всю одежду? А может, ты любишь сам это делать? Если да, то моя юбка не на молнии, а на пуговицах. И осторожно, не дергай слишком сильно, а то верхняя пуговица оторвется и мне потом придется пришивать ее обратно. — Она изогнулась, чтобы показать мне: — Пуговицы вон там, на боку.
— Все это поучительно, — заметил я, — однако не вдохнов–ляюще.
— Знаешь, чего бы мне хотелось? — Ее личико оживилось. — Я хочу, чтобы ты съездил куда–нибудь и вернулся с кошерной соленой говядиной, еврейским хлебом и элем. А еще не забудь купить халвы на десерт. Такое замечательное, нарезанное тонкими ломтиками соленое мясо — оно всего по два пятьдесят за фунт.
— Я бы с радостью, но сейчас нигде, на сотни миль вокруг, этого не достать.
— А разве ты не сможешь купить это в Буаз?
— Нет, — я повесил собственный плащ. — Как бы там ни было, слишком поздно для кошерного соленого мяса. Я хочу сказать — не потому, что сейчас ночь. Слишком поздно в нашей жизни. — Усевшись напротив нее, я придвинул свой стул поближе и взял ее ладони в свои. Они оказались сухими, маленькими и совершенно жесткими. Из–за всякой там возни с кафелем руки у нее стали мощными, а пальцы — сильными. — А давай с тобой убежим отсюда. Поедем на юг и никогда не вернемся, никогда больше не увидим ни симулакров, ни Сэма Берроуза, ни Онтарио, штат Орегон.
— Нет, — ответила Прис. — Мы с ним повязаны. Разве ты не чувствуешь, это носится в воздухе? Ты меня поражаешь — неужели тебе кажется, что достаточно лишь запрыгнуть в машину и уехать? Все равно от себя не убежишь, да и от наших проблем тоже.
— Прости меня, — попросил я.
— Я тебя прощаю, но не могу понять — иногда ты кажешься ребенком, прячущимся от жизни.
— Послушай, как я поступал, — предложил я: — Я выкапывал там и сям малюсенькие дозы действительности и осваивался с ними помаленьку. На манер игрушечной овцы, которая обучена идти лишь по одному курсу — через пастбище, и никогда от этого курса не отклоняется.
— Поступая так, ты чувствуешь себя безопасно?
— Я чувствую себя в безопасности КАК ПРАВИЛО, но никогда — вблизи от тебя.
Она кивнула.
— Для тебя я — пастбище.
— Можно выразить и так. Внезапно рассмеявшись, она сказала:
— Это похоже на то, как если бы я крутила любовь с Шекспиром. Льюис, можешь сказать мне, что готов щипать траву, объедать молодые побеги, пастись между моими чудными холмами и долинами. В особенности на моих божественных, густых лугах, знаешь, где душистые дикие папоротники и травы вьются в изобилии… Должна ли я расшифровать это? — Глаза ее сверкали. — А сейчас, ради Бога, раздень меня или хотя бы сделай попытку. — И она начала разуваться.
— Нет, — сказал я.
— Разве мы уже давным–давно не закончили поэтическую часть спектакля? Разве мы не можем больше обходиться без лирики и спуститься на бренную землю, к более реальным вещам? — Она начала расстегивать юбку, но я остановил ее, взяв за руки.
— Я слишком невежествен, чтобы продолжить, — сказал я. — Я просто не должен этого делать, Прис. Слишком невежествен, слишком неуклюж и слишком труслив. Дела уже зашли далеко за пределы моей ограниченной понятливости. Я затерялся в совершенно непонятной для меня сфере. — Я крепко сжал ее руки: — Мне сейчас ничего лучше не придумать, как только поцеловать тебя, может, в щеку, если это хорошо.
— Ты стар, — сказала Прис. — Вот в чем дело. Ты — часть отмирающего мира прошлого. — Она повернула голову и склонилась ко мне: — Я сделаю тебе одолжение и позволю поцеловать себя.
Я поцеловал ее в щеку.
— А сейчас, — заявила Прис, — если тебе хочется узнать, как оно все на самом деле, слушай! Душистые дикие папоротники и травы не вьются в изобилии: парочка диких папоротников и травинки четыре имеются в наличии, и это все. Я с трудом расту, Льюис. Всего лишь год назад я стала надевать лифчик и даже теперь иногда забываю это сделать. Он мне почти не нужен.
— Могу ли я поцеловать тебя в губы?
— Нет, — ответила Прис, — это слишком интимно.
— Ты можешь закрыть глаза.
— Вместо этого выключи свет. — Она выдернула свои ладони, поднялась и пошла к выключателю на стене: — Я сама сделаю это.
— Стой, — сказал я. — У меня, возникло непреодолимое ощущение некоего предчувствия.
Она стояла в нерешительности у выключателя.
— Колебания — не в моем стиле. Ты меня сбиваешь с толку, Льюис. Извини, я должна продолжать. — И она выключила свет, комната скрылась в темноте. Я совершенно ничего не видел.
— Прис, — позвал я. — Я собираюсь съездить в Портленд, штат Орегон, и достать кошерной соленой говядины.
— Куда бы мне положить юбку? — раздался из темноты вопрос Прис. — Чтобы она не помялась.
— Все это — какой–то сумасшедший сон.
— Нет, — возразила Прис, — это счастье. Разве ты никогда не ощущал, как счастье наполняет тебя всего и отражается на твоем лице? Помоги мне развесить одежду. Я должна идти не позже, чем через пятнадцать минут. Можешь ли ты разговаривать во время любви или же ты скатываешься до животного хрюканья? — Мне было слышно, как она шуршит в темноте, располагая свою одежду, ощупью разыскивая кровать.
— Здесь нет кровати, — подсказал я.
— Зато есть пол.
— Ты об него колени поцарапаешь.
— Не я, а ты.
— У меня фобия, — сказал я. — Я должен включить свет, а то буду бояться, что занимаюсь любовью с некой вещью, сделанной из струн от пианино и старого оранжевого стеганого одеяла моей бабушки.
Прис рассмеялась.
— Это я, — сказала она где–то совсем рядом. — Это отличное описание моей сущности. Я тебя уже поймала, — заявила она, ударившись обо что–то. — Теперь тебе не ускользнуть!
— Перестань. Я зажигаю свет, — сказал я и отправился искать выключатель, нажал на него. Свет ослепил меня. А комната снова внезапно возникла из небытия, вместе с полностью одетой девушкой… Она совсем не разделась и теперь, тихонько посмеиваясь, наблюдала, как я изумленно таращился на нее.
— Это иллюзия, — наконец произнесла Прис. — Я собиралась в последний момент перекрыть тебе кислород — сначала довести тебя до белого каления, а потом… — и она щелкнула пальцами: — Спокойной ночи.
Я попытался улыбнуться.
— Не принимай меня всерьез, — сказала Прис. — Не впадай в эмоциональную зависимость от меня. Я разобью тебе сердце.
— Так ведь никто ни от кого и не зависит, — сказал я, чувствуя, что задыхаюсь и что голос у меня с трудом справляется с удушьем: — Это всего лишь игра, в которую люди играют в темноте. Я собирался, как говорят, только урвать кусочек.
— Я не знаю этой фразы. — Она больше не смеялась, и глаза у нее потускнели. Она внимала мне холодно и отчужденно. — Но уловила смысл.
— Однако я скажу тебе еще кое–что. Приготовься. В Буаз можно достать кошерное соленое мясо, и я мог бы в любое время заполучить его. Запросто.
— Ах ты, ублюдок, — сказала она, потом уселась, подняла с пола свои туфли и стала обуваться.
— А дверь–то песком засыпана!
— Что? — оглянулась она вокруг. — Что ты болтаешь?
— Мы здесь в западне. Кто–то насыпал над нами курган, и мы никогда не выйдем отсюда.
Она резко выкрикнула:
— Прекрати!
— Ты никогда мне не веришь.
— Да, потому что ты используешь мое доверие против меня, чтобы досаждать мне. — И она подошла к стенному шкафу, чтобы взять плащ.
— А ты мне не досадила? — спросил я, следуя за ней по пятам.
— Только что, да? Ах, черт, я могла бы не уходить, я могла бы остаться.
— Если бы я правильно повел себя.
— Я не составила себе никакого мнения. Это зависело от тебя, от твоих возможностей. Я ожидала многого. Я — ужасная идеалистка. — Отыскав свой плащ, она принялась его натягивать, а я чисто рефлекторно помогал ей.
— Мы снова одеваемся, — сказал я, — хотя и не раздевались.
— Ты сейчас жалеешь, — сказала Прис. — Сожаление — все, на что ты способен. — И она бросила мне взгляд, полный такого отвращения, что я отшатнулся.
— Я тоже мог бы наговорить тебе гадостей, — сказал я.
— Ничего ты мне не скажешь, потому что знаешь — если ты так сделаешь, я разозлюсь и так тебе отвечу, что ты сдохнешь на месте.
У меня просто язык отнялся, я лишь смог пожать плечами.
— Ты испугался, — заключила Прис и медленно пошла по дорожке к машине.
— Ладно, пусть будет так, — согласился я, сопровождая ее. — Испугался потому, что знаю — такие вещи — результат молчаливого понимания и согласования двоих. И ни один из них ничего не сможет добиться силой.
— Да тюрьмы ты испугался, вот что. — Она открыла дверцу машины и села за руль. — Что тебе надо было бы сделать, и так поступил бы настоящий мужик, — так это схватить меня за руку, затащить в постель и, не обращая внимания на то, что я говорю…
— Если бы я так сделал, ты всю свою оставшуюся жизнь потратила бы на жалобы: сначала мне, потом — Мори, потом — адвокату, потом — в полицию, потом — в суде всему остальному свету.
Теперь мы оба замолчали.
— А все–таки, — подал я голос, — я тебя поцеловал!
— Подумаешь — в щеку!
— Да нет же, в губы! — возразил я.
— Неправда.
— Во всяком случае, именно так мне показалось, — сказал я и захлопнул за ней дверцу машины.
Она опустила стекло.
— Значит, такова будет твоя версия истории о том, как ты позволял себе вольности со мной.
— Я запомню это и сохраню в своем сердце, словно сокровище! — заявил я, приложив руку к груди.
Прис запустила двигатель, включила фары и уехала.
Я еще немного постоял в одиночестве, потом Поплелся по дорожке обратно в свой номер.
«Мы терпим бедствие, — сказал я сам себе. — Мы настолько устали, настолько потеряли всякий стыд, что клонимся к упадку. Завтра нам надо будет отделаться от Берроуза. А Прис, бедняжка, — ей–то каково! А все из–за того, что мы выключили Линкольна… Вот в чем надо искать причину».
Засунув руки в карманы, я, споткнувшись о порог, ввалился обратной в свой номер.
Следующее утро было наполнено до краев теплым солнеч ным светом, и я, даже не поднявшись еще с постели, почувство вал себя намного лучше. А потом, когда уже встал и побрился, позавтракал в кафе мотеля горячими пирожками и беконом, запил все это кофе и апельсиновым соком и прочитал газету, я почувствовал себя как новенький. Словно только что родился на свет.
«Вот что делает с нами завтрак», — сказал я сам себе. Возможно, я исцелился? И полностью стал снова тем самым здоровым человеком?
Нет. Нам лучше, но мы не исцелились. Потому что, во–первых, мы не были здоровы, а на пустом месте здоровье не восстановишь, ведь надо же с чего–то начинать. А ЧТО ТАКОЕ БОЛЕЗНЬ?
Прис не избавится от нее до смертного часа. И ЭТО коснулось меня, зашевелилось во мне и засело там. То же самое произойдет с Мори, с Берроузом, а после него — со всеми. Вплоть до папы, хотя в нем безумия меньше, чем в остальных.
Папа! Я совершенно забыл — он ведь приезжает!
Выбежав на улицу, я окликнул такси.
Мне первому надо добраться до офиса «Ассоциации САСА». Немного времени спустя, из окна конторы, я увидел, как припарковывается мой «Шевроле Мэджик Файр» и из него выходит Прис. Сегодня она была одета в синюю юбку и блузку с длинным рукавом. Волосы были стянуты на затылке, а лицо сияло как начищенная монета.
Войдя в офис, она одарила меня улыбкой.
— Извини, прошлой ночью я наговорила кучу глупостей. Может, в следующий раз. Все благополучно, никто не пострадал.
— Никто, — согласился я.
— Ты так считаешь, Льюис?
— Нет, — ответил я, вернув ей улыбку. Открылась дверь, и вошел Мори.
— Ночью я прекрасно отдохнул. Господи, парень, друг ты мой сердешный, мы выкачаем из этого негодяйчика Берроуза все до последнего цента.
За ним шествовал мой папа в своем темно–полосатом костюме похожий на кондуктора с железной дороги. Он степенно приветствовал Прис, потом повернулся к нам с Мори.
— Он уже здесь?
— Нет, папа, — ответил я. — Вот–вот должен появиться. Прис предложила:
— Я считаю, что мы должны включить Линкольна обратно. Мы не должны бояться Берроуза.
— Согласен, — заявил я.
— Нет, — возразил Мори, — и я скажу вам почему: это разбудит в Берроузе аппетит. Разве не так? Подумайте.
Немного помолчав, я вынужден был признать:
— Мори прав. Мы оставим ЕГО выключенным. Берроуз сможет пинать и колошматить ЕГО, однако давайте не будем ЕГО включать снова. Алчность руководит им.
«А нами, — подумал я, — руководит страх: слишком много наших поступков в последнее время обусловлено страхом, а не здравым смыслом…»
В дверь постучали.
— А вот и он, — сказал Мори и бросил мимолетный взгляд на меня.
Дверь открылась, и появились Сэм Берроуз, Дэвид Бланк, миссис Нилд, а за ними маячила мрачная, угрюмая фигура Эдвина М. Стентона.
— Мы встретились с НИМ по пути, — весело проорал Дэйв Бланк. — ОН направлялся сюда, и мы немного подбросили его в своем моторе.
Симулакр Стентона глядел, на всех нас с кислым выражением лица.
«Боже милосердный! — сказал я сам себе. — Мы этого не ожидали — но какая разница? Причинили ли нам вред, а если да, то насколько сильный?»
Этого я не знал. Однако в любом случае мы обязаны были продолжать, и на этот раз — до победного конца. И не важно, какой путь мы для этого изберем.
