В течение следующих двух недель мрачные предсказания Мори насчет краха электронного органа Роузена, кажется, подтвердились. Все наши люди, занимавшиеся доставкой товара, докладывали, что инструменты практически не продаются. К тому же всплыл веселенький фактик, что ребята Хаммер–штейна предлагают теперь один из своих тональных органов дешевле тысячи долларов за штуку. Естественно, в эту цену не входила ни стоимость перевозки, ни цена банкетки. Что и говорить, новости просто праздничные!

Тем временем присутствие Стентона в нашей конторе почти не ощущалось, хоть он и торчал там безвылазно. У Мори возникла идея сварганить что–то типа демонстрационного зала для уличной торговли и заставить Стентона рекламировать спинеты. Я разрешил ему пригласить подрядчика, чтоб переделать первый этаж фабрики. Работа началась, а Стентон бесцельно бродил наверху, помогая Мори разбирать почту и выслушивая его бесконечные тирады о том, как надо улучшать производство. Мори предложил симулакру сбрить бороду, и они немного повздорили. В результате мой партнер отказался от–своей идеи, а Стентон продолжал, как и раньше, разгуливать с длинными седыми бакенбардами.

— Чуть погодя, — объяснял мне Мори, заведя в укромный уголок, подальше от ушей Стентона, — я собираюсь заставить ЕГО демонстрировать самого себя. Как раз сейчас заканчиваю инструкции для этого дела. — И он пояснил, что собирается ввести инструкции в управляющий контур Стентона. Таким образом, последний просто не сможет возражать, как это произошло в случае с бакенбардами.

Кроме конторской суеты и склок, Мори стряпал нового си–мулакра, приспособив под мастерскую гараж. И как–то раз, по–моему в четверг, мне было позволено впервые лицезреть детище праведных трудов.

— Кем это будет? — поинтересовался я, уныло обозревая ШТУКУ. ОНО состояло пока лишь из сплошной мешанины схем, переключателей и проводов. Все это хозяйство собрано на здоровенной монтажной панели. Банди был занят проверкой центрального узла — «думалки». Он всадил щуп вольтметра в самую гущу проводки, изучая показания шкалы.

— Это Авраам Линкольн.

— Ты рехнулся, парень!

— Отнюдь. Мне надо сделать нечто воистину грандиозное, чтобы потом взять с собой к Берроузу. Хочу навестить Сэма в следующем месяце.

— А, понятно, — промямлил я. — Ты мне об этом не говорил.

— Что ж, думаешь, я собираюсь втихую свинтить от тебя?

— Да нет, — отмахнулся я, — ты работу не бросишь. В конце концов, не законченная же ты сволочь…

— А мне вот кажется, что ты меня держишь за отпетого подлеца! — огрызнулся Мори.

На следующий день, после долгих угрюмых размышлений, я отыскал в справочнике телефон доктора Хорстовски. Кабинет психиатра, амбулаторно пользующего Прис, находился в одном из самых престижных районов Буаз. Я набрал номер и попросил встретиться со мной как можно скорее.

— Можно ли узнать ваши рекомендации? — осведомилась медсестра.

— Мисс Присцилла Фрауенциммер, — с отвращением выдавил я.

— Хорошо, мистер Роузен, доктор Хорстовски сможет принять вас завтра в тринадцать тридцать.

По идее, надо было сейчас мотаться, выпятив язык, в поисках новых заказчиков. Разработка маршрутов, равно как и помещение объявлений в прессе — мои прямые обязанности. Однако с тех пор, как Мори позвонил Сэму Берроузу, что–то со мной случилось…

Наверное, меня беспокоило состояние отца. С тех пор, как он увидел Стентона и обнаружил, что ЭТО — человекообразная машина, он заметно стал сдавать. Вместо того чтоб каждое утро ходить на фабрику, папа частенько оставался дома, в основном сидел, сгорбившись, в кресле перед телевизором. Когда мы с ним виделись последний раз, по лицу его блуждало странное выражение, похоже даже, он слегка повредился умом. Я сообщил об этом Мори.

— Несчастный старик! — посочувствовал тот. — Льюис, мне. просто страшно говорить тебе об этом, но Джером сильно сдает.

— Я понимаю.

— Он больше не может участвовать в игре.

— Что же мне делать?

— Держи его подальше от конторских разборок. Посоветуйся с матерью и братом, вспомните, о каком хобби Джером всегда мечтал. Может, ему хотелось строить летающие модели аэропланов времен Первой мировой войны… Ради старика ты обязан подсуетиться, Льюис. Я прав, дружище?

Я кивнул.

— Здесь ведь есть и твоя доля вины, — заметил Мори. — Ты не заботился о нем должным образом. Человек с возрастом нуждается в поддержке — да, черт возьми, не о финансах речь, а именно о ДУХОВНОСТИ!

На следующий день я отправился в Буаз и в 13.20 остановил машину перед роскошным, модерновым зданием, в котором находился офис доктора Хорстовски.

Доктор встретил меня в холле. Я оказался лицом к лицу с человеком, чье телосложение весьма напоминало яйцо: круглое тело, такая же голова… Даже крохотные очки тоже оказались круглыми. Во всем его облике не было ни единой прямой линии, ни единого излома. Да и ходил он — словно бы перекатывался с места на место. Голос его был тоже каким–то округлым, плавным и мягким. Когда же мы добрались до кабинета и я уселся напротив, разглядывая доктора, то совершенно неожиданно оказалось, что его круглая физиономия украшена крепким, грубым носом. Наглым, словно клюв попугая. А в голосе мелькало тщательно замаскированное жало безграничной жестокости.

Хорстовски уселся, приготовив стопку разлинованной бумаги и ручку, скрестил ноги и начал задавать мне скучные рутинные вопросы:

— Чего вы ожидаете от нашей встречи? — спросил он чуть слышно, но вполне отчетливо.

— Моя проблема вот какого плана. Я — один из партнеров в фирме «Ассоциация САСА». Я чувствую, что мой партнер и его дочь настроены против меня и что–то замышляют за моей спиной. В особенности сильно я ощущаю, что они задались целью разрушить мою семью, особенно это касается моего пожилого отца, Джерома. Он уже недостаточно силен и здоров, чтобы вынести такое.

— Что вы имеете в виду?

— Преднамеренное и безжалостное разрушение фабрики Ро–узенов. Всю систему нашей розничной торговли в угоду безумной затее то ли во имя спасения человечества, то ли победы над русскими или чего–то в этом духе. Если честно, я даже не могу точно определить, что это такое…

— А почему не можете? — Его ручка так и поскрипывала.

— Потому что это меняется с каждым днем. — Я сделал паузу, ручка — тоже. — Похоже, они задумали довести меня до состояния полной беспомощности. А в результате Мори подомнет дело под себя. Возможно, он слопает даже фабрику. А еще они связались с невероятно богатым и влиятельным, но зловещим типом, Сэмом Берроузом из Сиэтла, чью фотографию вам, возможно, доводилось видеть на обложке журнала «Лайф». — Я замолчал.

— ПРО–ДОЛ–ЖАЙ–ТЕ, — произнес он раздельно и внятно, словно репетитор, вдалбливающий нерадивому ученику правила произношения.

— Так вот, вдобавок я ощущаю, что дочь моего партнера, вдохновительница всего этого безобразия, а вдобавок еще и опасная экс–психотичка, — тверда как сталь и начисто лишена каких–либо признаков совести. Я бы так сказал… — Тут я выжидательно посмотрел на доктора, но он молчал и вообще никак не реагировал, и тогда я добавил: — Это Прис Фрауен–циммер.

Он кивнул.

— Что вы на это скажете? — спросил я.

Доктор Хорстовски от усердия даже высунул язык, как змея над птичьим гнездом, потом спрятал его, и все это — уткнувшись в свои записи. Затем произнес:

— Прис — динамичная личность.

Я ждал продолжения, но это было все.

— Вы думаете, мои опасения беспочвенны? — спросил я.

— Как вы считаете, есть ли у них МОТИВ всех этих поступков? — ответил он вопросом на вопрос и застал меня врасплох:

— Не знаю. Разве мое дело — раздумывать о мотивах? Черт, они хотят запродать симулакра Берроузу и огрести кучу денег. Что же еще–то?! Ну, наверное, добиться престижа и могущества. Даже мечты у них какие–то маниакальные.

— И вы встали им поперек дороги?

— Вы абсолютно правы, — ответил я.

— А у вас нет таких мечтаний?

— Я реалист. По крайней мере, стараюсь им быть. Пока же меня волнует Стентон. Кстати, вы ЕГО видели?

— Однажды Прис приходила сюда с ним. Пока она была у меня, ШТУКА сидела в приемной.

— А что ОН делал?

— Читал «Лайф».

— У вас от НЕГО кровь в жилах не стыла?

— Нет.

— Разве вас не испугала мысль, что развеселая парочка — Мори и Прис — смогла придумать что–то настолько противоестественное и опасное, как ЭТО?

Доктор Хорстовски пожал плечами.

— Господи Иисусе! — с горечью произнес я. — Вам ведь наплевать! Здесь, в уютном кабинете вы в безопасности. Вас вообще хоть что–нибудь из происходящего в мире волнует?

На физиономии доктора расцвело нечто, что выглядело с моей точки зрения как мимолетная, но самодовольная улыбка. Это меня взбесило.

— Доктор, — заявил я, — открою вам правду. Прис играет с вами в жестокую игру. Это она прислала меня сюда. На самом деле я — симулакр, как Стентон. Не предполагалось, что я разболтаю секрет, но я не могу больше! Я — всего–навсего машина, электронная железяка. Видите, насколько это все серьезно? Она даже нас попыталась надуть. Что вы на это скажете?

Прекратив писать, доктор Хорстовски спросил:

— Вы, кажется, говорили мне, что женаты? Если да, то скажите, как зовут вашу жену, сколько ей лет и кто она по профессии? А также — где она родилась?

— Я холост. У меня была подруга, итальяночка. Пела в ночном клубе. Высокая и темноволосая… Звали ее Лукреция, но она просила называть ее Мими… Умерла от туберкулеза уже после того, как мы с ней расстались. Мы с ней дрались…

Доктор старательно все запоминал.

— Вы не собираетесь отвечать на мой вопрос? — напомнил я.

Это было бесполезно. Доктор, даже если он и среагировал на симулакра, рассевшегося в его приемной с журналом «Лайф», совсем не собирался обсуждать свои впечатления. А может статься, он вообще не прореагировал. Скорей всего, ему просто начхать, кто сидит перед ним или полистывает журнал — вероятно, он давным–давно привык одобрительно относиться к любой чертовщине, которую обнаружит в приемной…

В конце концов, я попытался выжать из него хоть какое–нибудь мнение о Прис. Ведь девчонка, на мой взгляд, гораздо большее зло, чем симулакр.

— У меня имеется «сервис» сорок пятого калибра и патроны к нему, — сообщил я. — Это все, что мне нужно. Остальное — вопрос благоприятного случая. Только надо успеть прежде, чем маленькая мерзавка попытается сыграть такую же шутку с кем–нибудь еще. Видит Бог, я говорю чистую правду. Мой священный долг — устранить девчонку.

Разглядывая меня, Хорстовски заметил:

— Вы правильно сформулировали суть вашей проблемы. Я верю в то, что вы говорите. Так вот, ваше истинное затруднение — агрессия. Глухая, ставящая вас в тупик враждебность, ищущая выход, по отношению к вашему партнеру и восемнадцатилетней девочке, у которой и своих сложностей хватает — она пытается их решить изо всех сил.

Такое толкование лишало опасения основательности. Это не враги изводили меня, а мои собственные эмоции. НИКАКИХ ВРАГОВ НЕТ — есть лишь подавление и отрицание своей эмоциональности.

— Итак, чем же вы можете мне помочь?

— Вряд ли мне под силу изменить действительность, сделать приятной ситуацию, в которой вы оказались. Я лишь могу помочь вам разобраться в происходящем. — Он выдвинул ящик стола, и я увидел коробочки, пузырьки, этикетки, в общем, настоящее крысиное гнездо, наполненное образчиками медицины, нагроможденными в беспорядочную кучу. Хорстовски немного порылся в ней и предстал передо мной, держа маленький пузырек. — Могу прописать вам вот это. Принимайте по таблетке утром и вечером. Это «Хубризин». — И он протянул пузырек мне.

Я сунул бутылочку в карман и спросил:

— А как оно действует?

— Надеюсь, вы поймете, так как по роду своей деятельности хорошо знакомы с принципом действия тонального органа. «Хубризин» стимулирует переднюю долю головного мозга. Стимуляция этой области дает ощущение бодрости, оживленности и веры в то, что любое событие пройдет успешно само по себе. Это сопоставимо с музицированием на тональном органе Хаммерштейна. — Он протянул мне сложенный кусочек глянцевой бумаги. Там было расписано действие клавишей и педалей органа Хаммерштейна. — Однако, как вам известно, амплитуда давления на эмоции органа Хаммерштейна строго регламентируется законом, а это лекарство действует сильнее.

Я придирчиво прочел бумажку. О Господи, если переложить это на ноты, то получится нечто весьма напоминающее Шестнадцатый квартет Бетховена! Даже от простого разглядывания номеров клавишей я почувствовал себя лучше.

— Это лекарство можно запросто сцеть, — обрадовался я. — Попробовать, что ли?

— Нет, благодарю вас. — Доктор сделал предупредительный жест. — В случае неудачи медикаментозной терапии, мы можем проверить ваш мозг по срезам в районе височных долей. Естественно, после обширной топографии распределения биопотенциалов, которую можно провести в госпитале высшего разряда в Сан–Франциско или Маунт–Зайене. У нас здесь нет соответствующей аппаратуры. Лично я стараюсь избегать такой методики, так как нередко выясняется, что невозможно сохранить область, включающую в себя височные доли. Правительство в своих клиниках отказалось, знаете ли, от этого.

— Тогда лучше ну его, этот срез, — согласился я. — У меня были друзья, которым делали… но лично меня в дрожь бросает от одной мысли. Позвольте задать вопрос: а нет ли у вас случайно лекарства, чье действие, пользуясь музыкальной терминологией, аналогично девятой симфонии Бетховена. Знаете, в том месте, где вступает хор?

— Я туда никогда не заглядывал, — признался доктор.

— Я прямо–таки впадаю в экстаз, когда исполняю на тональном органе ту часть, где хор поет: «Mus'ein Lieber Vater wohnen», и потом, очень высоко, как ангелы, скрипки и сопрано выводят ответ: «Ubrem Sternenzelt».

— К сожалению, я не в такой степени знаком с этим произведением, — ответил Хорстовски.

— Они спрашивают, существует ли Отец Небесный, а потом, в очень высокой тональности, им отвечают: — «Да, над звездной сферой». Именно эта часть, если вы сможете найти ей фармакологический эквивалент, могла бы очень помочь мне.

Доктор достал толстую пачку листов и стал в ней рыться:

— Боюсь, что не смогу подобрать таблетки, которые соответствовали бы этой музыке. Почему бы вам не проконсультироваться с инженерами Хаммерштейна.

— Неплохая идея, — удивился я подобному предложению.

— А сейчас — о ваших отношениях с Прис. Думаю, вы слегка преувеличили насчет опасности. В конце концов, вы вольны ВООБЩЕ с ней не общаться, не так ли? — И он бросил на меня хитрый взгляд.

— Наверное.

— Прис бросила вызов. Она — провоцирующая личность… Большинство ее знакомых, могу себе представить, ощущают то же, что и вы. Это — способ Прис возбуждать их, заставлять реагировать. Вероятно, это связано с ее склонностями… Некая форма любопытства. Она хочет видеть, что именно заставляет людей дергаться. — Хорстовски улыбнулся.

— Да, и именно по этой причине она, пытаясь исследовать подопытный экземпляр, доводит его до полусмерти…

— Простите? — Он навострил уши. — Ах да. Именно. Подопытный экземпляр. Иногда она воспринимает других людей в таком аспекте. Однако нет смысла лишь из–за этого ненавидеть ее. Мы живем в обществе, где беспристрастие — почти необходимое качество, — говорил он, строча что–то в своем журнале назначений, а немного погодя пробормотал: — Что вам приходит на ум, когда вы думаете о Прис?

— Молоко, — ответил я.

— Молоко! — Он широко раскрыл глаза. — Интересно. Молоко…

— Все, хватит! Это мой последний визит сюда, — заявил я. — Не надо никаких карточек. Кстати, на сегодня наше время истекло, не так ли?

— К сожалению, — промямлил Хорстовски.

— Я вам не врал, говоря, будто я — один из симулакров Прис. Жил да был Льюис Роузен, вот и все… Сейчас это действительно я. А если со мной что–нибудь случится, Прис и Мори сварганят матрицу другого. А тело она склеит из кафеля для облицовки ванных. Очаровательно, не правда ли? На дешевку купятся все: и вы, и мой брат Честер, а может, даже и папа. Знаете, душевная тоска — это предчувствие необратимых событий… — С этими словами я кивнул доктору на прощание и ушел восвояси.

«Но тебе, доктор Хорстовски, ни о чем не догадаться, даже спустя миллион лет! Ты точно такой же идиот, как и все остальные!»

Усевшись в машину, я не спеша поехал домой.