6
Второй выпад со стороны смерти произошел очень скоро, и как бы мне ни хотелось увязывать его с деятельностью кого-либо из людей, этого я не мог сделать. На этот раз это был просто один из капризов слепой судьбы, который иногда сваливается на голову, подобно незваному гостю к обеду.
Финал же этого случая тем не менее совершенно ошеломил меня и придал ходу моих мыслей новый поворот, спутав прежние догадки.
Вот как все было.
Веганец сидел у самой реки, делая зарисовки противоположного берега. Я полагаю, что, окажись он на том берегу, он делал бы зарисовки этого берега, на котором сидел сейчас. Это предположение весьма цинично, но меня обеспокоил сам факт того, что он ушел один в это душное болотистое место, не сказав никому о том, что он уходит, и не взяв с собой ничего более существенного, чем карандаш.
И это случилось.
Старое замшелое бревно, которое несло по течению рядом с берегом, внезапно перестало быть старым замшелым бревном. Длинный змеиный хвост взметнулся вверх, на другом конце появилась огромная пасть, полная зубов, и множество крохотных ножек коснулось твердой почвы и понесло чудовище так быстро, как будто оно катилось на колесах.
Я завопил что было мочи и рванулся вперед, схватившись за свой пояс. Миштиго выронил блокнот и стал удирать. Однако боадил был уже в непосредственной близости от него, и я’ не мог стрелять. Поэтому я стремительно бросился к нему, но к тому времени, когда я оказался возле веганца, чудовище уже дважды обвило его… и пришелец стал на два порядка еще более синим.
Теперь оставался только один способ заставить чудовище разжать свои объятия.
Я схватил боадила за голову как раз в тот момент, когда в его крохотном мозгу мысли о завтраке приняли законченную форму. Мне удалось просунуть свои пальцы под чешуйчатые наросты, расположенные по бокам головы чудовища. Затем я стал изо всех сил сдавливать своими большими пальцами его глаза. Боадил, будто гигантская плеть, хлестнул меня хвостом.
На ноги я поднялся метрах в трех от места, где находился прежде. Миштиго был отброшен еще дальше. К тому времени, когда чудовище напало снова, он был уже на ногах.
Однако боадил напал не на веганца, а на меня. Он встал на дыбы, приподнявшись над землей метра на три, и обрушился на меня сверху. Я бросился в сторону, и огромная плоская голова промахнулась всего на несколько дюймов, обдав меня фонтаном камешков и грязи.
Я попытался подняться, но на этот раз был сбит с ног ударом хвоста. Я встал на карачки и попытался отползти назад, но было уже слишком поздно. Я оказался внутри петли, охватившей меня вокруг бедер.
Две синие руки вцепились в тело боадила, но они не смогли сдержать дьявольские объятия дольше двух-трех секунд. Теперь мы оба были завязаны узлами.
Я сопротивлялся как мог, но что можно сделать толстому бронированному кабелю, снабженному множеством рвущих кожу ног?
Мою правую руку могучее объятие пригвоздило к туловищу, а левую руку я даже не мог вытянуть, чтобы как-то воздействовать на глаза чудовища. Кольца все больше сжимались. Я стал отбиваться и царапаться, пока мне в конце концов не удалось, страшно ободрав руку, освободить ее. Этой рукой я закрылся, чтобы схватить нижнюю часть туловища, и огромным усилием отодвинул голову боадила немного в сторону. Гигантское кольцо обвилось вокруг моей талии, оно сжимало меня все сильнее, даже сильнее, чем несколько дней назад робот-борец.
Затем боадил рванул свою голову, вырвался из моей руки и, широко распахнув пасть, мотнул головой вниз.
Сопротивление, которое оказывал Миштиго, в какой-то степени отвлекало чудовище и замедляло его расправу со мной. А это дало мне возможность приготовиться к защите.
Я воткнул свои руки в его пасть и стал раздвигать челюсти в разные стороны. Нёбо боадила было покрыто слизью, и моя ладонь через мгновение начала медленно соскальзывать вниз. Я изо всех сил старался давить на нижнюю челюсть. Пасть приоткрылась еще сантиметров на двадцать и застыла в таком положении.
Боадил решил немного отодвинуться, чтобы освободить свою пасть, поэтому хватка его колец немного ослабела. Мне удалось встать на колени. Миштиго так и остался придавленным к земле. Моя правая рука еще немного соскользнула, и голова чудовища вот-вот могла вырваться. И в следующее мгновение я услышал громкий крик, и почти сразу же по телу боадила пробежала дрожь. Я рванул руки, почувствовав, как на секунду сила этой твари резко уменьшилась. Раздалось ужасное щелканье зубов и последнее напряжение тела. На мгновение я потерял сознание.
Затем я стал освобождаться из объятий обмякшего тела боадила, пронзенного острием деревянного копья. Жизнь покидала чудовище, и движения его стали скорее судорожными, чем агрессивными.
Еще дважды его удары повергали меня наземь, но мне удалось высвободить Миштиго, после чего мы отбежали метров на пятнадцать и стали наблюдать за агонией боадила. Смерть наступила далеко не сразу.
Рядом с чудовищем невозмутимо стоял Хасан. Ассегай, на упражнения с которым он потратил столько времени, сделал свое дело.
Когда Джордж произвел вскрытие этой твари, мы узнали, что острие пронзило тело в двух дюймах от сердца, прервав главную артерию.
Кстати, у него оказалось две дюжины ног, которые, как и можно было ожидать, были поровну распределены по обеим сторонам тела.
Рядом с Хасаном стоял Дос Сантос, а рядом с испанцем, как всегда, находилась Диана. Здесь же были и все остальные из нашего лагеря.
— Прекрасный спектакль, — сказал я, тяжело дыша. — Отличный удар. Спасибо.
— Не за что. Карачи. — пожал плечами Хасан.
«Не за что», — сказал он. Если бы тогда он хотел убить меня, то для чего ему понадобилось спасать меня сейчас от боадила?
Если только не было на самом деле правдой то, что он сказал еще тогда, в Порт-о-Пренсе, — то, что его наняли, чтобы он охранял веганца. Если в этом у него главное задание, а убить меня лишь побочное, то ему нужно было спасать меня в качестве еще одного средства для сохранения жизни Миштиго.
Но тогда…
Пожалуй, лучше, черт возьми, забыть его.
Наш скиммер должен был прилететь к нам в лагерь на следующий день, и мы должны были отправиться в Афины, сделав одну промежуточную остановку для того, чтобы посадить Рамзеса и его товарищей в Новом Каире.
Я был рад тому, что покидаю эту страну, с ее плесенью, пылью, мертвыми божествами, наполовину являющимися животными. Я уже был сыт по горло всем этим.
Из Порт-о-Пренса на связь вышел Фил, и Рамзее позвал меня в рубку.
— Да, — произнес я в микрофон.
— Конрад, это Фил. Я только что написал элегию в ее честь, и мне хотелось бы прочесть ее вам. Даже несмотря на то, что я никогда с ней не встречался, я старался изо всех сил и, как я полагаю, поработал довольно-таки неплохо…
— Фил, пожалуйста, как раз именно сейчас мне совсем не до поэтических соболезнований. Может быть, как-нибудь в другое время…
— Но это вовсе не что-нибудь, напоминающее анкету. Я знаю, что вы недолюбливали такого рода поэзию, и не могу порицать вас за это.
Моя рука потянулась к выключателю, но через мгновение я остановился и вместо того, чтобы отключить связь, взял одну из сигарет Рамзеса.
— Ну, что ж, валяйте. Я слушаю.
И он начал декламировать. Работа была совсем неплохая. Я многое позабыл, помню только то, что почти через всю планету неслись четкие и ясные слова, а я стоя слушал их, весь покрытый ранами. Он расписывал добродетели нимфы, за которой охотился Посейдон, но которую был вынужден уступить своему брату Аиду. Поэт оплакивал ее судьбу. И пока он читал свою поэму, мой рассудок совершал путешествие во времени в те два счастливых месяца на острове Кос.
Мы стояли на палубе моей лодки, купались и загорали вместе, держась за руки, ничего не говоря друг другу, здесь, на бесконечном пляже, который навсегда остался в наших сердцах.
«Мы стояли на палубе моей лодки», — он закончил этим. Затем он несколько раз прокашлялся, и мой остров растаял, унося частицу моего «я», именно ту частицу, которая была связана с островом Кос.
— Спасибо, Фил, — очнулся я. — Все было прекрасно.
— Я польщен твоей оценкой, — сказал он. — Сегодня днем я вылетаю в Афины. Мне захотелось присоединиться к вам в этой части путешествия. Если только будет ваше согласие…
— Пожалуйста, — ответил я. — Только позвольте, Фил, один вопрос: почему? Откуда такое желание?
— Я решил, что мне надо еще раз увидеть Грецию. Так как вы собираетесь быть там, то это, возможно, напомнит мне старые времена. Мне бы хотелось бросить последний взгляд на некоторые древности.
— Что-то фатальное в ваших словах, Фил.
— Я чувствую, что дни мои клонятся к закату. И поэтому мне хочется еще раз побывать там. У меня предчувствие, что это моя последняя возможность.
— Я уверен, что вы ошибаетесь. Однако все мы будем обедать в «Саду у Алтаря» завтра вечером, около восьми.
— Отлично. Тогда и увидимся.
— До свидания, Конрад.
— Не опаздывайте.
Я принял душ, обмазал целебными мазями раны и переоделся в чистую одежду. Затем я разыскал веганца, который только что закончил такую же процедуру. Я окинул его зловещим взглядом.
— Поправьте меня, если я ошибусь, — заявил я. — Есть одна причина, по которой вы захотели, чтобы я был ведущим этого спектакля, а именно: у меня высокий потенциал выживания. Правильно?
— Да, это так.
— Пока я старался изо всех сил, чтобы мой потенциал способствовал общему благосостоянию.
— Вы так расцениваете то, что в одиночку, безо всякого оружия, набросились на всю группу?
Мне захотелось вцепиться ногтями в его горло, но я сумел сдержаться и опустил руки. Наградой мне была искра страха, промелькнувшая в его расширившихся глазах и заставившая слегка вздрогнуть утолки рта. Он сделал шаг назад.
— Я здесь только для того, чтобы переправить вас в любое место, куда вы захотите отправиться, и доставить вас назад в целости и сохранности. Сегодня утром я едва не стал легкодоступной приманкой для боадила. Я вас предупреждаю, что не собираюсь для вас таскать каштаны из огня или опускаться в ад только для того, чтобы взять огонь для раскуривания вашей сигареты. Если вы теперь пожелаете пойти куда-нибудь один, то сначала проверьте, насколько безопасно данное место, куда вы идете.
Он смущенно отвел глаза в сторону.
— Если же вы не проверили этого, — продолжал я, — то берите с собой вооруженный эскорт, поскольку сами вы оказываетесь без оружия. Вот все, что я должен вам сказать. Если же вы не пожелаете прислушаться к совету, то скажите мне это сейчас же, и я оставлю вас и найду вам другого проводника. Между прочим, Лорел уже предложил мне поступить подобным образом. Так каково же будет ваше слово?
— Лорел на самом деле так сказал?
— Да.
— Как все это странно! Я подчиняюсь вашему требованию. Я понимаю, что оно очень благоразумно.
— Великолепно. Вы говорили, что хотите посетить Долину Царей. Может быть, сегодня? Вас мог бы свести туда Рамзее. Мне не очень-то хочется делать это самому. Что-то я устал. И к завтрашнему отлету, который, кстати, намечен на десять утра, я хотел бы немного отдохнуть. Так что?
Так и не дождавшись от него ответа, я пошел прочь.
К счастью для тех, кто спасся, так и для еще не родившихся, Шотландия не очень сильно пострадала в течение Трех Дней.
Я достал из холодильника ведерко со льдом и бутылку содовой, включил охлаждающий змеевик рядом со своей койкой, открыл виски из своих запасов и провел весь остаток дня, размышляя о тщетности людских устремлений…
Позже, в этот вечер, когда я протрезвел до допустимого уровня и слегка покачивался, я взял себя в руки и пошел подышать свежим воздухом.
Приближаясь к восточному краю предупредительного ограждения, я услышал голоса и сел, облокотившись о крупную скалу и стараясь подслушать, о чем говорят. Я различил монотонный голос Миштиго, и мне очень захотелось узнать, с кем он говорит. Но это не удалось.
Собеседники были довольно далеко от меня, а акустика в пустыне не всегда наилучшая. И все же я сидел, напряженно прислушиваясь, и как уже не раз бывало, это произошло.
Я сижу на одеяле рядом с Эллен. Моя рука обнимает ее плечи. Моя синяя рука…
Картина немного затуманилась, как только я внутренне отпрянул от отождествления себя с веганцем. Но я преодолел неприятное ощущение и вновь прислонился к скале.
Мне было одиноко. Эллен оказалась все-таки помягче, чем скала, и, кроме того, меня распирало любопытство. Поэтому я превозмог свое отвращение и снова очутился там…
— …нельзя увидеть отсюда, — говорили, — но если вы хотите знать, то могу сказать, что наша звезда, вы называете ее Вегой, является звездой первой величины на вашем бедном небосводе и находится в созвездии, которое вы, люди, называете Лирой.
— А каков из себя Таллер? — спросила Эллен.
Наступила длительная пауза.
— Самое важное, как это часто бывает, передать труднее всего. Проблемой при общении является то, что у собеседника нет понятий, эквивалентных тем, о которых приходится говорить. Таллер совсем не похож на планету. Там нет пустынь. Вся планета имеет упорядоченный ландшафт. Но… Позвольте взять из ваших волос цветок. Взгляните на него. Что вы видите?
— Прелестный белый цветок. Вот почему я его выбрала и приколола к своим волосам.
— Но это вовсе не так. Это не цветок. Во всяком случае, для меня. Ваши глаза восприимчивы к свету с длиной волны от четырех тысяч до семи тысяч двухсот ангстрем. Глаза же веганца восприимчивы к ультрафиолетовым лучам почти до трех тысяч ангстрем — с одной стороны. С другой стороны, мы не различаем цвета, которые вы называете «красным», а в этом «белом» цветке я различаю два цвета, которых нет в вашем диапазоне зрения. Мое тело покрыто узором, который вы не видите, но он очень похож на узор на коже других представителей моей семьи, и поэтому другой веганец, знакомый с родом Миштиго, при первой же нашей встрече может назвать мою фамилию и местность, откуда я родом. Некоторые наши картинки вам, землянам, кажутся кричащими или даже одноцветными, обычно синими, так как земной глаз не различает тех оттенков, которые различаем мы. Почти вся наша музыка кажется вам заполненной довольно длительными промежутками тишины. На самом же деле эти пробелы — мелодии, не различимые вашими ушами. У нас чистые города, логически распланированные. Они улавливают дневной свет и долго удерживают его ночью. Есть явления, которые очень много значат для нас, но я не знаю, как все это описать… человеку.
— Однако люди… Я имею в виду людей Земли, живущих на ваших планетах…
— Но на самом-то деле они не видят, не слышат или не чувствуют так же, как мы! Существует пропасть, которую мы можем ощутить, но которую не можем переступить. Вот почему я не в состоянии рассказать вам, какой на самом деле Таллер. Для вас это совершенно другой мир, чем для меня.
— И все же мне хотелось бы увидеть его. Очень сильно. Я думаю, что мне даже понравилось бы там жить.
— Я не уверен в том, что вы были бы там счастливы.
— Но почему?
— Потому что эмигранты на Веге есть эмигранты не с Веги. Вы здесь не являетесь представителем низшей квоты или расы. Я знаю, что вы пользуетесь этим термином, но именно он наиболее подходящий. Персонал вашего Управления и его семья являются наивысшей кастой на этой планете. Затем идут состоятельные люди, входящие в штат Управления, затем те, кто работает на этих состоятельных людей. Еще ниже те, кто зарабатывает себе на жизнь, обрабатывая землю. Затем, у самого подножия, те неудачники, которые обитают в Старых местах. Здесь, на этой планете, вы на вершине пирамиды. На Таллере же вы будете на самом дне общества.
— Почему же?
— Да потому, что вы цветок видите именно белым…
И он вернул ей цветок.
Наступило долгое молчание, прерываемое шелестом прохладного ветерка.
— И все-таки я счастлива, что вы сюда приехали, — сказала она.
— Да, здесь очень интересно.
— Рада, что вам здесь нравится.
— Человек, которого зовут Конрад, на самом деле был вашим любовником?
Я был совершенно ошарашен таким неожиданным вопросом.
— Я понимаю, почему, — сказал он, и мне стало не по себе, будто я попал в положение человека, подглядывающего физическую близость мужчины и женщины (или еще хуже — наблюдая за тем, кто подглядывал).
— И почему же?
— Потому что вы стремитесь к необычному, полному сил, экзотическому. Потому что вы никогда не испытываете счастья где бы то ни было. Просто вы такая, какая есть.
— Неправда… А может быть, так оно и есть. Да, однажды он сказал мне нечто подобное.
В этот момент даже мне было очень жаль ее. Затем, не сознавая того, поскольку я хоть как-то хотел утешить ее, я протянул руку и взял ее руку в свою. Только рука эта была рукой Миштиго…
Неожиданно мне стало страшно. Хотя, скорее, это чувство возникло у него, и я почувствовал это. Я ощутил, что в его мозгу все поплыло, как после мертвецкой пьянки, как только он почувствовал чье-то присутствие в своем разуме.
Я быстро отпрянул назад и снова оказался спиной к стене, но только после того, как она уронила цветок, и я услышал, как она прошептала:
— Держите меня…
«Ох уж эта чертова псевдотелепатия! Это исполнение желаний! — подумал я. — Когда-нибудь я перестану верить в то, что это свойство мне присуще…»
И тем не менее я все-таки на самом деле видел два цвета на том цветке… цвета, для которых у меня не было слов.
Я побрел назад в лагерь, но, пройдя его, двинулся дальше. Добрался до противоположного конца нашего незримого, но охраняемого периметра, сел на землю и закурил.
Ночь была прохладной и черной.
После того, как я выкурил две сигареты, я услышал позади себя голос, но не обернулся.
— В огромном здании. Здании Огня, в тот далекий день, когда все дни и годы получат свой номер, о, пусть тогда мое имя будет возвращено мне, — произнес голос.
— Очень для вас неплохо, — сказал я. — Цитата вполне подходящая. Только вы зря здесь цитируете «Книгу Мертвых».
— Почему зря? В этот великий день, когда все дни и годы получат свой номер, если и вам вернут ваше имя, то каково же оно будет?
— Не вернут! Я намерен опоздать на эту церемонию. Да и что толку в имени?
— Ну, это зависит от того…
— Предположим, оно… «Карагиозис».
— Извольте сесть так, чтобы вас было видно. Я не люблю, когда кто-нибудь стоит у меня за спиной.
— Хорошо. Ну так как?
— Что «как»?
— Как вы относитесь к имени «Карагиозис»?
— Почему оно должно меня волновать?
— Потому, что оно кое-что значит для вас. По крайней мере, некогда значило.
— Карагиозис был одним из персонажей греческого театра теней, нечто вроде Петрушки средневекового театра Европы. Он был неряхой и шутом.
— Он был греком, и очень умным притом.
— Ха! Он наполовину был трусом, слюнтяем и вообще каким-то скользким типом.
— Но так же был наполовину героем. В чем-то необузданным. С чувством юмора. Он сорвал с места пирамиду. И кроме того, когда ему хотелось быть сильным, он был сильным!
— И где же он теперь?
— Мне самому хотелось бы это знать. Но почему же об этом вы спрашиваете у меня?
— Потому что этим именем вас назвал Хасан в тот вечер, когда вы боролись с роботом.
— О… Понимаю… Что ж, это было просто к месту сказано. Это просто синоним дурачка. Кличка, что ли. Подобно тому, что я назвал вас «Красный». Вот теперь я думаю о том, как вы выглядите в глазах Миштиго? Веганец ведь не видит цвета ваших волос. Вам это известно?
— Мне безразлично, как я представляюсь веганцу. Меня больше занимает то, как выглядите вы. Я понимаю, у Миштиго заведено на вас весьма пухлое досье. Он как-то говорил, что думает, что вы живете уже несколько столетий.
— Преувеличение. Без всяких сомнений, преувеличение. Но, похоже, вам многое известно. А у Миштиго есть ваше досье?
— Да, но пока не такое пухлое.
— Кажется, вы ненавидите Миштиго больше, чем кого-либо. Это правда?
— Да.
— Почему?
— Он с Веги.
— Ну так что же?
— Я ненавижу веганцев, вот и все.
— Нет. Здесь нечто иное.
— Вы очень сильны, вы знаете это?
— Знаю.
— Фактически, вы самый сильный из людей, которых я когда-либо видела. Сильный в такой мере, чтобы сломать шею крысс-пауку, а затем, свалившись в залив, доплыть до берега и спокойно после этого позавтракать.
— Вы взяли очень странный пример.
— Разве?
— Почему вы выбрали именно его?
— Я хочу знать! Мне нужно знать…
— Простите…
— Извинениями вы не отделаетесь. Поговорим еще.
— Я сказал все, что хотел сказать.
— Нет. Нам нужен Карагиозис.
— Кому это нам?
— Рэдполу… Мне…
— И все-таки почему?
— Хасан стар, как само время. Карагиозис еще старше. Хасан был с ним знаком, помните и вы его. И он окликнул вас этим именем. Значит, это вы и есть! Убийца, мститель, защитник Земли — вы нам сейчас крайне нужны. Очень нужны! Армагедон уже грянул, но не с громом и молнией, а с чековой книжкой. Веганцы должны погибнуть, альтернативы нет. Помогите нам!
— Что вы хотите от меня?
— Пусть Хасан его уничтожит.
— Нет!
— Почему? Кто он вам?
— Никто. Мне он очень не нравится, поверьте. Но кто он для вас? — недоуменно спросил я.
— Наш разрушитель.
— Тогда скажите, почему и как, и тогда я дам вам другой ответ.
— Не могу.
— Но почему?
— Потому, что не знаю.
— Тогда пожелаю вам спокойной ночи.
— Подождите! Я действительно не знаю. Это мнение пришло с Таллера через тамошнего связного Радиола. Приказ — он должен умереть! Его книга вовсе не книга. Да и личность — это не личность, а много… Я не знаю, что означают эти слова, но наша агентура никогда прежде не ошибалась. Вы были когда-то на Таллере, на Бакабе и на других планетах — вы ведь Карагиозис. Вы знаете, что наши агенты никогда не лгут. Если вы Карагиозис, то сами знаете, почему так. Ведь вы сами устанавливали эту шпионскую сеть. Теперь вы слышите их слова, но уже не обращаете на них внимания. Я говорю вам, что они сказали — он должен умереть. Он — сосредоточие всего того, с чем мы боремся. Они говорят, что он инспектирует то, что не должно подлежать инспекции. Вы знаете их систему. Деньги против Земли. Усиление эксплуатации землян. Что-либо более определенное нашим агентам выяснить не удалось.
— Мне очень жаль, но я связан обещанием оберегать его. Кстати, почему Хасан пытался убить меня?
— Ему было приказано остановить вас. Лишить вас возможности помешать нам уничтожить этого веганца.
— Ну, разве так… Но все равно. Идите своим путем, и я все позабуду.
— Нет! Вы должны нам помочь! Что для Карагиозиса жизнь одного веганца?
— Я не допущу его гибели без определенной на то причины. А пока вы мне так ничего и не сказали.
— Но я больше ничего не знаю.
— Тогда повторяю: спокойной ночи.
— Нет! У вас два профиля. Справа — вы полубог, слева — вы демон. — Один из вас должен помочь мне. И мне все равно, кто из них.
— Даже не пытайтесь причинить вред веганцу. Мы будем защищать его…
Вот так мы сидели и разговаривали. Она взяла предложенную сигарету и закурила.
— Ненавидеть вас, должно быть, очень легко, — сказала она немного погодя, — но я не могу.
Я промолчал.
— Я много раз видела вас, как вы ковыляли в своей черной форме. Такой самоустраненный, высокомерный и гордый своей великолепной силой. Вы бы, наверное, раздавили все, что только движется, не так ли?
— Только не красных муравьев и шмелей.
— У вас есть какой-нибудь коварный план, о котором нам ничего не известно? Расскажите нам, и мы будем помогать вам его осуществить.
— Это ваше предложение, заметьте, что я Карагиозис. Я уже объяснил, почему Хасан окликнул меня этим именем. Фил был знаком с Карагиозисом, а Фила вы хорошо знаете. Он вам когда-нибудь говорил о том, что я…
— Вы же знаете, что нет, — перебила она меня. — Он ведь ваш друг и никогда не предаст вас.
— Тогда у меня к вам всего один вопрос. Есть ли у вас еще какие-нибудь подтверждения моей тождественности с Карагиозисом?
— Записей с описанием Карагиозиса не существует. Вы постарались, чтобы их не было.
— Значит, все в порядке.
— Нет!
— Повторяю: Хасан пытался меня убить!
— Да. Он, должно быть, решил, что вас легче убить, чем держать в качестве противника. Ведь он все-таки знает о вас значительно больше, чем мы все.
— Тогда почему же он спас меня от боадила? Спас вместе с Миштиго?
— Мне бы не хотелось об этом говорить.
— Тогда давайте закончим наш бессмысленный разговор.
— Нет! Я вот что вам скажу. Асегай был единственным оружием, оказавшимся у него под рукой. И он еще не очень-то искусно владеет им. Он вовсе не намеревался поразить боадила.
— Да?
— Он и не целился ни в него, ни в вас. Тварь слишком уж корчилась. Он хотел убить веганца, а потом просто бы сказал, что пытался спасти вас обоих, но произошел несчастный случай. К сожалению, этого «ужасного несчастья» не случилось. Он промахнулся.
— Почему же он просто не позволил боадилу удавить веганца?
— Потому, что вы так отчаянно боролись с этой тварью, что он испугался того, что вы сможете спасти веганца.
— Он не прекратит свои попытки уничтожить веганца, даже если я откажусь с вами сотрудничать?
— Боюсь, что так.
— Это очень плохо, моя дорогая, потому что я не допущу этого убийства.
— Но вы не остановите Хасана, и мы не отзовем его. Даже несмотря на то, что вы — Карагиозис. Хасан настоящий убийца с большой буквы. И у него еще не было неудач.
— У меня тоже.
— Были. Вы только что изменили Рэдполу и Земле, всему, что хоть чем-нибудь с этим связано.
— Мне не нужны ваши упреки, женщина. Ступайте своей дорогой.
— Не могу.
— Почему?
— Если вы этого не знаете, тогда, значит, Карагиозис и в самом деле дурак, фигляр и персонаж комедии теней.
— Некто по имени Томас Кэрлийн писал когда-то о героях и о поклонении им. Он тоже был дураком. Он верил в то, что имеются такие существа. Героизм — это всего лишь вопрос обстоятельств и целесообразности.
— Иногда к этому добавляются и идеалы.
— Что такое идеал? Призрак призрака и не более того.
— Только, пожалуйста, не говорите такие вещи мне.
— Вынужден. Ведь это сущая правда.
— Вы лжете, Карагиозис!
— Я не… А если и лгу, то это к лучшему, дорогая.
— Я достаточно стара, чтобы быть кому угодно бабушкой, даже вам, так что не называйте меня этим дурацким словом «дорогая» и так далее. Вам известно, что у меня на голове парик?
— Да.
— Вам известно, что я подхватила одну болезнь с Веги и поэтому теперь вынуждена носить парик?
— Нет. Простите меня, я не знал этого.
— Когда я была моложе, а это было давным-давно, я работала на курорте для веганцев. Я была девушкой для развлечений. Мне никогда не забыть пыхтения их жестких легких, я не могу забыть прикосновения их синих рук… Синих, как у трупа, рук. Я ненавидела их, ненавидела люто, всем своим существом.
— Простите меня, Диана. Мне очень жаль, что это до сих пор причиняет вам страдания. Но я еще не готов к тому, чтобы выступить на вашей стороне. Не подталкивайте меня.
— Так вы — Карагиозис?
— Да.
— Тогда… Я в некотором роде удовлетворена.
— Но веганец должен жить!
— Посмотрим…
— Ну что ж, посмотрим. А пока спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Конрад.
Я поднялся, оставив ее сидеть, и вернулся в свою палатку. Позже, этой же ночью, она пришла ко мне. Послышался шелест брезента, и она вошла. Я могу забыть все, связанное с ней, — и ее красный парик, и туго сжатые челюсти, и ее отрывистую речь, и слегка напускные жесты, и ее горячее тело, и страшные обвинения в мой адрес. Но я всегда буду помнить то, что она пришла ко мне, когда я больше всего в ней нуждался, что она была теплой, податливой, но главное, что она пришла ко мне…
