Из Ламии до Волоса около шести с половиной километров, включая обход одного «горячего» места. В первый день мы прошли, наверное, одну пятую часть этого расстояния. Вечером мы расположились лагерем на поляне, немного в стороне от дороги. Ко мне подошла Диана и сказала:

— Ну, так что?

— Что «что»?

— Я только что вызвала Афины. Рэдпол молчит. И я поэтому хотела бы знать ваше решение сейчас.

— Что-то ты настроена очень решительно. Почему бы нам не подождать еще немного?

— Мы и так ждали слишком долго. Предположим, ему взбредет в голову достаточно быстро завершить турне. Эта местность вполне может подвести его к этому. Здесь очень часто бывают несчастные случаи… Ты ведь знаешь, что скажет Рэдпол — то же, что и раньше. И это будет означать только то, что и раньше, — смерть!

— Мой ответ остается тот же: нет!

Она быстро-быстро заморгала, опустив голову.

— Пожалуйста, пересмотри свое решение…

— Мне не хотелось бы, чтобы ты пострадал или еще хуже…

— Мне и самому все это не по нутру. Поэтому ты можешь значительно облегчить жизнь нам обоим, если настоишь на отмене предыдущего решения.

— Но я не могу этого сделать.

— Дос Сантос может это сделать, если ты его об этом попросишь.

— Проблема вовсе не в выполнении приказа, черт возьми! Лучше бы никогда не встречаться с тобой!

— Прости.

— Ставкой является Земля, и ты находишься по другую сторону…

— А я полагаю, что это ты.

— Что же ты собираешься сейчас предпринять?

— Так как я не в состоянии переубедить тебя, мне остается только одно: помешать вам.

— Ты не сможешь убрать секретаря Рэдпола и его супругу без шума. Не забывай, что мы очень обидчивы.

— Я знаю об этом.

— Поэтому ты не сможешь причинить вред Досу, и я не верю, что ты сможешь причинить вред мне.

— Ты права.

— Значит, остается Хасан.

— Еще раз правда на твоей стороне.

— Но Хасан есть Хасан! Что ты сможешь предпринять против него?

— Почему бы вам прямо сейчас не дать ему увольнительную и избавить меня таким образом от хлопот?

— Мы не можем этого сделать.

Она подняла взор. Глаза ее были влажными, но лицо и голос ничуть не изменились.

— Если окажется, что ты был прав, а мы заблуждались, — произнесла она, — то уж постарайся простить нас.

— Простите и вы меня тоже, — кивнул я.

Всю эту ночь я почти не спал, находясь рядом с Миштиго, но ничего не случилось.

Следующее утро прошло без особых событий, как и большая часть дня.

— Миштиго! — произнес я, как только мы остановились, чтобы сфотографировать склон очередного холма. — Почему бы вам не уехать домой? Вернуться на Таллер, а? Или куда-нибудь еще? Просто уйти отсюда и написать какую-нибудь другую книгу. Чем дальше мы удаляемся от цивилизации, тем меньше мои возможности защитить вас.

— Вы дали мне пистолет, понятно? — Он изобразил правой рукой будто стреляет.

— Очень рад за вас, что вы так решительно настроены. Но все же подумайте хорошенько.

— Этот козел находится у нижней ветки вон того дерева?

— Да. Им очень нравятся молодые зеленые побеги на ветках.

— Я хотел бы сфотографировать его. То дерево называется оливковым?

— Да.

— Хорошо. Я хотел бы знать, как правильно подписать этот снимок: «Козел, объедающий зеленые побеги оливкового дерева». Неплохой заголовок?

— Прекрасный. Снимайте побыстрее, пока козел еще там.

Если бы он не был таким коммуникабельным, таким четким, таким безразличным к самому себе. Я ненавидел его. Я не мог его понять. Он разговаривал только тогда, когда о чем-то спрашивал или отвечал на вопрос. И всякий раз, когда он удостаивал вопрос ответом, он был кратким, уклончивым, высокомерным, причем зачастую одновременно. Он был самодовольным, тщеславным, синим, во всем проявлялась его власть. Он заставил меня глубоко задуматься о традициях рода Штиго в области философии, филантропии и просвещенной журналистики.

Однако в этот вечер я разговаривал с Хасаном после того, как не спускал с него глаз весь день. Он сидел у костра, будто сошел с картины Делакруа. Эллен и Дос Сантос сидели поблизости, попивая кофе.

— Мои поздравления!

— Поздравления?

— За то, что вы Не попытались убить меня. Вероятно, это произойдет завтра?

Он пожал плечами.

— Хасан, посмотрите на меня!

Он повернулся в мою сторону.

— Вас наняли убить этого синего?

Он снова пожал плечами.

— Не нужно этого отрицать, да и признаваться не нужно. Я уже и так все знаю. И поэтому я не могу допустить, чтобы вы это сделали. Верните деньги, которые заплатил вам Дос Сантос и ступайте своей дорогой. Я могу раздобыть для вас скиммер к утру. Он доставит вас в любое место, какое вы только пожелаете.

— Но я счастлив здесь, Карачи.

— Ваше счастье тотчас же прекратится, как только с этим синим что-нибудь случится.

— Я телохранитель, Карачи.

— Нет, Хасан. Вы сын верблюда диспентика.

— Что такое диспентик, Карачи?

— Я не знаю эквивалента в арабском, а вы не знаете греческого. Обождите минуточку, и я подыщу другое оскорбление. Вы — трус, пожиратель падали, крадущийся по темным закоулкам, потому что вы помесь шакала и обезьяны…

— Возможно, это именно так, Карачи, так как мой отец говорил мне, что я родился для того, чтобы с меня живого содрали кожу и четвертовали.

— Почему?

— Я был связан с дьяволом.

— Да?

— Да. Это чертям вы играли вчера? У них были рога, копыта.

— Нет, это были не черти. Это результат воздействия радиации на детей несчастных родителей, которые бросили их умирать в этой глуши. Они же тем не менее выжили, но потому, что глушь для них — это настоящий родной дом.

— О! А я-то считал их чертями. Я до сих пор так о них думаю, потому что один из них улыбнулся мне, когда я молился о том, чтобы они простили меня.

— Простили? За что?

В глазах араба вспыхнула отрешенность.

— Отец мой был человеком добрым, порядочным, религиозным. Он поклонялся Малаку Тавсу, которого невежды шииты (здесь он сплюнул) называют Иблисом, или Шайтаном, или Сатаной. Его благочестие было широко известно, наряду со многими другими добродетелями. Я любил его, но в меня, еще в мальчишку, вселился какой-то бес. Я стал атеистом и не верил в дьявола. Я был дурным ребенком, так как подобрал где-то мертвого цыпленка, посадил его на палку и назвал Ангелом-Павлином. Я дразнил его, швырял в него камни и выщипывая перья. Один из мальчиков постарше перепугался и рассказал об этом моему отцу. Отец выпорол меня прямо на улице и сказал, что с меня сдерут кожу живьем и четвертуют за богохульство, если только я еще раз позволю себе подобное. Он заставил меня отправиться на гору Занджар и вымаливать там прощение. Я пошел туда, но бес не оставил меня. Несмотря на порку, я не верил в свои молитвы. Теперь, когда я уже стал старым, бес этот пропал, но мой отец умер много лет назад и я не мог сказать ему: «Прости меня за то, что я богохульствовал». Становясь старше, я стал ощущать необходимость веры. Надеюсь, что Дьявол в своей великой мудрости и милосердии поймет это и простит меня…

— Хасан, вас трудно оскорбить, — сказал я, — но я предупреждаю вас, поймите меня. — ни один волос не должен упасть с головы этого синего.

— Я здесь всего лишь скромный телохранитель.

— Ха-ха! У вас хитрость и коварство.

— Нет, Карачи. Благодарю вас, но это не так. Я горжусь тем, что всегда выполняю принятые на себя обязательства. Таков закон, согласно которому я живу. Кроме того, вы не сможете оскорбить меня до такой степени, чтобы я вынужден был вызвать вас на поединок, тем самым позволив вам выбрать род оружия. Нет, этого никогда не будет. Я не восприимчив к вашим оскорблениям.

— Тогда остерегайтесь, — покачал я головой. — Ваш первый ход против веганца будет и самым последним.

— Если так записано в Книге Судеб, Карачи, то…

— И зовите меня Конрад!

Хасан замолчал, а я поднялся и побрел прочь, обуреваемый тяжелыми мыслями…

На следующий день все мы были еще живы. Мы быстро собрались и прошли около восьми километров, прежде чем произошла непредвиденная задержка.

— Похоже, что где-то плачет ребенок, — внезапно сказал Фил.

— Вы правы.

— Откуда он доносится?

— Похоже, слева, вон оттуда.

Мы пробежали сквозь заросли кустов и вышли к руслу пересохшего ручья. На первом же повороте мы увидели ребенка, лежавшего между камнями, завернутого в грязное одеяло. Его лицо и руки сильно покраснели под палящими лучами солнца, что говорило о том, что он находится здесь довольно продолжительное время. На его крохотном влажном личике были видны многочисленные укусы насекомых.

Я опустился на колени, чтобы получше закутать его в одеяльце.

Эллен слегка вскрикнула, когда одеяло спереди приоткрылось и она увидела тело ребенка. На груди его был врожденный свищ, и что-то копошилось внутри него.

Красный Парик закричала, отвернулась и начала всхлипывать.

— Что? — недоуменно спросил веганец.

— Один из покинутых, — сказал я, занимаясь ребенком. — Это один из меченых.

— Как ужасно! — с чувством произнесла Красный Парик.

— Это видимость или факт, что он брошен? — поинтересовался Миштиго.

— И то, и другое!

— Передайте его мне, — сказала Эллен, протягивая руки.

— Не прикасайтесь, — Джордж отодвинул ее немного в сторону и сам нагнулся ко мне. — Возьмите скиммер, — приказал он, обращаясь к обступившим его людям. — Мы должны немедленно отправить его в больницу. У меня нет оборудования, чтобы прооперировать здесь. Эллен, помоги мне.

Она заняла место рядом с ним, и они вместе стали рыться в его медицинском наборе.

— Напишите, что я сделан ему, и приколите эту записку к чистому одеялу, чтобы врачи в Афинах знали об этом.

Эллен стала наполнять шприцы для Джорджа, затем промыла укусы и смазала ожоги. Они вместе накачали ребенка витаминами, антибиотиками и еще черт знает чем.

Дос Сантос связался с Ламией и попросил прислать один из наших скиммеров.

Эллен и Джордж в это время уже завернули ребенка в чистое одеяло и прикололи к нему записку.

— Как это ужасно! — сказал Дос Сантос. — Выбрасывать такое дитя. Ведь ему предстояла такая мучительная смерть…

— Здесь это практикуется давно, — сказал я, обращаясь ко всем. — Особенно вблизи «горячих» мест. В Греции всегда существовала традиция детоубийства. Меня самого вынесли на вершину холма в тот же день, когда я увидел этот мир.

Миштиго закурил свою очередную сигарету, но, услышав мои слова, замер и посмотрел на меня.

— Вас? Но зачем это сделали?

Я рассмеялся и стал рассматривать свои ноги.

— Это запутанная история. Я сейчас ношу специальную обувь, потому что у меня одна нога короче другой. Кроме того, насколько я понимаю, для ребенка я был слишком волосатым. Ну, и глаза у меня разные. Но я думаю, что на все это не обратили бы внимания, не родись я на Рождество, а это очень плохо.

— А что тут плохого — родиться на Рождество?

— Боги, согласно местным поверьям, считают это большим нахальством. По этой причине дети, которые рождаются в это время, не являются детьми людей. Они зачаты от различных злых духов, которые пугают местное население, расстраивают их планы и все такое прочее. Этих духов называют здесь Калликанзаридами. Они очень похожи на тех ребят с рогами и копытами, но, правда, некоторые все же больше походят на людей. Внешне они могут смахивать на меня, поэтому мои родители, если только они в самом деле были моими родителями, решили избавиться от меня. Вот почему я был оставлен на вершине холма. Этим был сделан широкий жест — мол, возвращаем дитя его настоящему родителю.

— И что же было потом?

— В нашей деревеньке жил старенький православный священник. Он услышал об этом и пришел к ним. Он им сказал, что они совершили смертный грех и будет лучше, если они побыстрее заберут своего ребенка назад и подготовят его для того, чтобы он, священник, окрестил новорожденного на следующий день.

— О! Так вы еще и крещены?

— Да… — Я закурил сигарету. — Они вернулись за мной. Все правильно. Но потом стали утверждать, что я не тот ребенок, которого они оставили на холме. Они оставили обычного ребенка, на счет которого у них возникли сомнения, что он мутант, а забирать им пришлось уже настоящего урода. Вот что они потом говорили. Взамен они получили гораздо худшего Рождественского ребенка. Никто меня не видел, и поэтому их утверждения нельзя было полностью проверить. Однако священник настоял на том, чтобы они оставили этого ребенка у себя. И как только они смирились со случившимся, они стали бесконечно добры ко мне. Рос я очень быстро и был очень силен для своих лет.

— Но крещение…

— О, это было для них… Как бы наполовину.

— Как это наполовину?

— Во время моего крещения священника хватил удар и через день он умер. Во всей нашей округе он был один, поэтому я не знаю, все ли было выполнено так, как положено.

— Может быть, лучше проделать это еще раз, на всякий случай?

Я внимательно посмотрел на веганца, но не заметил на его лице и капли иронии.

— Нет. Если небо не захотело меня тогда, то второй раз я просить не собираюсь.

Мы расположились на ближайшей поляне и стали ждать скиммер…

В тот день мы прошли примерно с дюжину километров, что можно считать прекрасным, если учесть состав нашей группы. Ребенок был погружен в скиммер и отправлен прямо в Афины. Когда все было готово к отлету, я громко спросил, не хочет ли еще кто-нибудь уехать. Но никто, однако, не отозвался…

Мы полумесяцем лежали вокруг костра. Было тепло и приятно. Хасан прочищал свой обрез с алюминиевым стволом. Приклад оружия был из пластика, и поэтому оно было очень легким и удобным.

Возясь с оружием, Хасан наклонил дуло вперед и медленно стал перемещать его прямо на Миштиго.

Должен признаться, проделал он все это мастерски: полчаса он перемещал дуло едва уловимым движением.

Но когда дуло обреза уставилось в меня, я вскочил и в три прыжка оказался около араба. Я выбил обрез из его рук, и оружие, отлетев метра на три, стукнулось о камень. Рука моя заныла от удара.

Хасан тотчас Же вскочил. Зубы его щелкали, словно курок кремниевого оружия. Мне даже показалось, что из его рта посыпались искры.

— Объяснитесь! — закричал я. — Валяйте, скажите что-нибудь! Все, что угодно! Вы ведь чертовски прекрасно знаете, что собирались только что сделать!

Руки Хасана задрожали.

— Давайте! — подбодрил я его. — Ударьте меня! Всего лишь прикоснитесь ко мне! Затем то, что я с вами сделаю, будет называться самообороной. Даже Джордж тогда не сможет сложить то, что от вас останется.

— Я всего лишь чистил оружие. И вы повредили его, Карачи.

— Случайно оружие не направляют в цель. Вы собирались убить веганца!

— Вы ошибаетесь!

— Ударьте меня! Или вы трус?

— Я не хотел бы ссориться с вами, Карачи.

— Тогда вы действительно трус!

— Нет, Карачи, я не трус!

Через несколько секунд он улыбнулся и спросил:

— Вы не боитесь бросить мне вызов?

Следующий ход был за мной. Я надеялся, что до этого не дойдет. Я надеялся, что смогу вывести его из себя настолько, что он ударит меня или вызовет на дуэль. Но теперь я понял, что этого мне не удалось сделать. И это было плохо! Очень плохо!

Я был уверен в том, что смог бы одолеть любого врага оружием, которое выбрал лично. Но если оружие будет выбирать он, то все может сложиться совершенно иначе. Каждый знает, что существуют люди с обычными музыкальными способностями и есть люди с особыми способностями. Последним достаточно один, раз прослушать какое-нибудь произведение, и они тотчас же сумеют проиграть его на пианино или на тапинсторе. Они могут взять какой-нибудь новый для них инструмент, и через несколько часов он будет звучать в их руках так, словно они играли на нем несколько лет подряд. Это особый, присущий им талант — способность быстрого проникновения в суть того, что им предстоит сделать.

Именно такой способностью обладал Хасан в отношении различных видов оружия. Может быть, таким талантом обладают и другие, однако этот араб в течение многих десятилетий оттачивал грани своего мастерства, в равной степени учась обращаться с пистолетом и гранатометом.

Кодекс поединков дает возможность ему выбрать средства дуэли, и он был самым искусным из убийц, с которыми мне довелось когда-либо встречаться.

Но я должен был помешать ему, и единственный способ, который оставался в моем распоряжении, — это первым вызвать его на дуэль.

— Аминь! — сказал я. — Я вызываю вас на дуэль.

Он продолжал улыбаться.

— Согласен перед этими свидетелями. Назовите своего секунданта.

— Фил Гребер. А ваш?

— Дос Сантос.

— Прекрасно. Разрешение на убийство и пошлина за одного человека находятся в моей сумке. Поэтому нет нужды откладывать наше занятие надолго. Когда, где и как вы желаете?

— Мы прошли мимо хорошей поляны в километре отсюда.

— Да. Помню.

— Возвращаемся туда завтра на заре.

— Договорились, — кивнул я. — Что касается оружия…

Он достал свой ранец и открыл его. Там было полно всяких интересных штуковин, поблескивающих при свете. Он вытащил два предмета и захлопнул ранец.

Сердце мое упало.

— Праща Давида, — провозгласил он.

Я осмотрел оружие.

— Расстояние пятьдесят метров, — добавил араб.

— Что ж, вы сделали хороший выбор, — сказал я ему, поскольку не держал этого оружия в руках уже более столетия. — Мне бы хотелось позаимствовать у вас одну на ночь, чтобы поупражняться. Но, если вы возражаете, то я сумею сделать ее сам.

— Можете взять любую и тренируйтесь хоть всю ночь.

— Спасибо.

Я выбрал пращу и подвесил ее к поясу. Затем взял один из наших фонарей.

— Если я кому-нибудь понадоблюсь, то ищите меня на той поляне, у дороги. Но не забудьте на ночь поставить часовых. Это опасная местность.

— Может быть, мне пойти с вами? — предложил Фил.

— Нет, спасибо. Я пойду один. Увидимся завтра.

— Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи…

Я отыскал поляну, установил фонарь на одном ее краю так, чтобы свет от него падал на несколько молодых деревьев, а сам пошел на противоположный край. Затем я подобрал несколько камней и запустил их в дерево.

Промах!

Я бросил еще дюжину и сделал только четыре попадания.

Я продолжал метать камни. Примерно через час мои успехи стали более значительными. И все же на расстоянии пятидесяти метров я, по-видимому, не мог бы состязаться с Хасаном.

Наступила ночь, а я все продолжат тренироваться. Через некоторое время я достиг, видимо, пределов точности: примерно шесть из семи бросков попадали в цель.

Однако один фактор, как я понял, был для меня благоприятным. Камни, пущенные мною, били в цель с невероятной силой. Я уже совершенно сломал несколько молодых деревьев и был уверен в том, что Хасану это не удастся сделать, даже при значительно больших попаданиях.

Если бы мне только удалось попасть в него, все было бы прекрасно. Но какая угодно могучая сила бесполезна, если ее не направить в нужное русло. Ведь и он сможет часто попадать в меня. Я задумался над тем, сколько времени смогу оставаться в строю и продержаться. Это зависело, разумеется, от того, куда он попадет.

Я бросил пращу и рванулся к автомату за поясом, когда услышал хруст веток за спиной справа от меня. На поляну вышел Хасан.

— Что вам нужно? — спросил я.

— Я пришел взглянуть на вашу тренировку, — сказал он, рассматривая сломанные деревья.

Я пожал плечами, вернул автомат в чехол и поднял пращу.

— Наступит восход солнца, и вы увидите…

Мы пересекли поляну, и я подобрал фонарь. Хасан внимательно осмотрел молодое дерево, которое теперь напоминало скорее зубочистку, и ничего не сказал.

Мы побрели назад к лагерю. Все, кроме Дос Сантоса, забрались уже в свои палатки. Дос был нашим часовым. Он шагал вдоль предупредительного периметра, держа в руках автомат. Он помахал нам рукой, и мы вошли в лагерь.

Я сел на бревно около костра, а Хасан нырнул к себе в палатку. Через несколько секунд он снова появился с трубкой и бруском какого-то, похожего на резину, вещества, которое стал измельчать. Затем он смешал его с небольшим количеством ячменя и этой смесью набил трубку. После того, как он раскурил ее, он сел рядом со мной.

— Я не хочу убивать вас, Карачи.

— Я разделяю это чувство. Мне что-то не хочется быть убитым.

— Но ведь завтра мы должны сражаться.

— Да.

— Вы можете взять назад свой вызов.

— А вы могли бы улететь на скиммере?

— Нет. Я останусь здесь.

— А я не возьму назад свой вызов.

— Печально, — покачал он головой, немного помолчав, добавил: — Печально, что двое таких людей, как мы, должны сражаться из-за такого… Синего… Он не стоит ни вашей, ни моей жизни.

— Верно, — кивнул я, — но здесь затронуто нечто большее, чем его жизнь. Будущее нашей планеты каким-то образом связано с тем, что он делает.

— Я ничего об этом не знаю, — бесстрастно произнес Хасан. — Я дерусь ради денег, у меня нет другого способа добывать себе пропитание.

— Да, я знаю.

Пламя костра начало гаснуть. Я бросил несколько веток сушняка.

— Вы помните то время, когда мы бомбардировали Золотой Берег во Франции? — спросил он, глядя в костер.

— Помню.

— Кроме синих, мы убили тогда многих невинных людей…

— Да.

— И от этого будущее планеты не изменилось ни на йоту, Карачи. Вот мы здесь через много лет после, а все осталось по-старому.

— Я знаю.

— А помните ли вы те дни, когда мы сидели в окопе на склоне холма, выходящего к Пирейскому заливу? Время от времени вы меняли ленты в моем пулемете, а я поливал свинцом лодки. А когда я уставал, вы сами становились за пулемет. У нас было мало патронов. Гвардия Управления не смогла тогда высадиться, да, впрочем, и в последующие дни ей это тоже не удалось. Они так и не сумели захватить Афины, и им так и не удалось уничтожить Рэдпол. И мы беседовали друг с другом, сидя там два дня и ночь, в любую минуту ожидая, что огненный шар уничтожит нас. Вы тогда рассказывали о великих державах в небесах.

— Не помню.

— А я не забыл… Вы говорили, что там тоже есть люди, подобные нам, которые живут на планетах возле далеких звезд. Кроме того, там обитают и синие. Многие из людей, говорили вы, заискивают перед этими чужаками, чтобы заслужить их благосклонность, и они продали бы нашу Землю синим, чтобы те смогли превратить ее в музей. Другие же, говорили вы, не хотят допустить этого, но они хотят, чтобы все осталось по-прежнему, как сейчас, чтобы их собственность, которой распоряжается Управление, уцелела. Синие тоже разделились во мнениях; соответствует ли покупка Земли их этническим нормам. Стороны пришли к компромиссу, и синим были проданы некоторые нетронутые радиацией местности, которыми они стали пользоваться, как курортами, и из которых они стали путешествовать по всей Земле. Но вы хотели, чтобы Земля принадлежала только людям. Вы говорили тогда, что, если мы уступим синим хотя бы один дюйм, они захотят и все остальное. Вы хотели тогда, чтобы люди со звезд вернулись и возродили города, перепахали «горячие» места, истребили диких зверей, охотившихся на людей. Мы сидели в окопе, готовые каждую минуту принять смерть, и вы говорили, что мы можем видеть, слышать, осязать или пробовать на вкус смерть, но только из-за небесных держав, которые никогда не видели нас и которых мы никогда не увидим. Небесные державы начали все это, и из-за этого людям придется умирать здесь, на Земле. Вы говорили тогда, что вследствие гибели людей и синих эти державы могут вернуться на Землю. Но они, однако, не вернулись. Нам досталась только смерть. И все-таки державы в небе спасли нас в конце концов, потому что с ними нужно было посоветоваться, прежде чем можно было взорвать огненный шар над Землей. И они напомнили Управлению о старом законе, принятом во времена, последовавшие за Тремя Днями, согласно которому на вечные времена запрещалось зажигать огненные шары в небе над Землей. Вы считали, что они все-таки зажгут его, но они не посмели этого сделать. А они хотели это сделать, потому что мы остановили их у Пирея. Затем я сжег Мадагаскар ради вас, но державы так и не снизошли на Землю. И когда у оставшихся людей заводится больше денег, чем надо, они покидают нашу планету и больше никогда не возвращаются. И что бы мы сейчас ни делали, мы не сможем предотвратить этого…

— Только вследствие того, что мы действовали, а не сидели сложа руки, все осталось как прежде, а не превратилось в дерьмо, — покачал я головой.

— Но что бы случилось, если бы этот синий умер?

— Не знаю. Возможно, станет еще хуже. Если он рассматривает районы, которые мы посетили, как свою потенциальную недвижимость, то тогда, верно, все начнется сначала.

— Рэдпол будет снова сражаться и бомбить их?

— Думаю, что да.

— Тогда давай убьем его сейчас, прежде чем он пойдет дальше и увидит больше. Кроме того, могут последовать репрессии — возможно, массовые аресты членов Рэдпола. Рэдпол в наше время находится на переднем крае общественной жизни, как в те дни. Но люди еще не готовы. Им нужно время. А вот этим синим… Я могу следить за ним, узнать его намерения. Если возникнет необходимость, я сам могу его уничтожить.

Я принюхался к запаху дыма из его трубки. Чем-то этот запах напоминал запах сандалового дерева.

— Что это вы курите?

— Это одно из новых растений, которых раньше не было на Земле. Оно растет в моих краях. Я там побывал недавно. Попробуйте.

Я сделал несколько полных затяжек. Сначала я ничего не почувствовал и продолжал курить, но через минуту понял, что во мне стали нарастать спокойствие и расслабленность.

Я вернул трубку Хасану. Однако ощущение умиротворенности продолжало становиться все сильнее и сильнее. Мне стало очень приятно. Таким спокойным, таким умиротворенным я не был в течение уже многих недель. Огонь, тени, земля — все, что окружало нас, неожиданно стало более реальным. Ночной воздух, далекая луна, звуки шагов Дос Сантоса стали отчетливей, стали заслонять те мысли, которые теснились в моей голове. Борьба казалась нелепой. Все равно мы потерпим поражение. У человечества на роду написано, что ему суждено стать собаками, кошками и дрессированными шимпанзе у по-настоящему разумных людей, веганцев — в определенном смысле это была не такая уж и плохая в целом идея. По-видимому, нам нужен был более мудрый, чем мы, народ, чтобы присматривать за нами и направлять ход нашей жизни. Мы превратили свою собственную планету в грандиозную скотобойню в течение трех злосчастных дней. А эти веганцы создали очень цельное, умеренное, но не очень эффективное межзвездное правительство, объединившее под своей властью десятки планет. За что бы они ни брались, они все делали эстетически красиво. Их собственная жизнь была размеренной, счастливой и очень тщательно отрегулированной. Зачем же мешать им обладать Землей?

Они, по всей вероятности, преобразуют ее намного лучше, чем это совершили бы мы, и почему бы нам не стать их рабами? Ведь жизнь эта не так уж и плоха? Почему бы не отдать им этот старый ком грязи, полный радиоактивных язв и населенный калеками?

В самом деле, почему?

Я еще раз взял у Хасана трубку и вдохнул в себя новую порцию спокойствия. Ведь это так приятно — вообще не думать обо всех этих неприятных вещах, не думать, когда фактически бессилен что-либо изменить. Ведь это так хорошо — просто сидеть у костра, дышать свежим ночным воздухом, прислушиваться к шорохам в лесу; ведь этого вполне достаточно для нормальной человеческой жизни.

Но я потерял свою Кассандру, свою смуглую колдунью с острова Кос. Ее отняли у меня неразумные силы, приводящие в движение Землю и воздух. Ничто не могло убить ощущение утраты. Она казалась отдаленной, как бы заключенной в хрустальный сосуд, но от этого не перестала быть утратой.

Никакая трубка Востока не могла убить боль этой утраты. И я уже не хотел никакого покоя. Я жаждал ненавидеть. Мне хотелось сорвать маску со всей Вселенной — с Земли, с небес, с Таллера, с земного правительства, с Управления, чтобы на одного из них найти ту силу, которая отняла у меня ее, и заставить их тоже познать, что такое боль. Я уже не хотел никакого мира. Я хотел хотя бы на десять минут стать Карагиозом, смотрящим на все сквозь прорезь прицела и держащим палец на спусковом крючке.

«0, Зевс Громовержец, — молился я, — дай мне свою силу, чтобы я мог бросить вызов небесам…»

Я вернул трубку.

— Спасибо тебе, Хасан, но мне этого мало.

Затем я встал и поплелся к тому месту, куда бросил свою поклажу.

— Очень жаль, что мне придется убить вас утром, — услышал я его слова, сказанные мне вслед.

Потягивая пиво в горной сторожке на планете Дисбах вместе с веганским продавцом информации по имени Крим (который сейчас уже мертв), я смотрел сквозь широкое окно на высочайшую вершину в обследованной части Вселенной. Называлась она Касла, и на нее еще никто не мог взобраться.

Утром перед дуэлью я ощущал глубокое раскаяние, что никогда не пытался ее покорить, что никогда уже не сделаю этого.

В это утро у всех были какие-то пустые, лишенные выражения лица. Мир, окружавший нас, был ярким, чистым, прозрачным и наполнен пением птиц.

Для того, чтобы нельзя было воспользоваться рацией, пока не завершится поединок, я вынул несколько важных деталей и для гарантии передал их Филу. Лорел не будет об этом знать. Об этом не будет знать и Рэдпол. Никто не узнает об этом, пока не завершится поединок.

Подготовка закончилась, расстояние было отмерено. Мы заняли свои места на противоположных концах поляны. Восходящее Солнце было слева от меня.

— Вы готовы, господа? — раздался голос Дос Сантоса.

— Да! — одновременно сказали мы.

— Я сделаю последнюю попытку отговорить вас от проведения дуэли. Желает ли кто-нибудь из вас пересмотреть точку зрения?

— Нет! — сказали мы оба.

— У каждого из вас по десять камней одинакового размера и веса. Первым начинает, разумеется, тот, кого вызвали на поединок. Хасан — первый!

Мы оба кивнули.

— Начинайте!

Он отступил в сторону и теперь нас разделяло пятьдесят метров пустого пространства. Мы оба встали боком, чтобы уменьшить вероятность попадания.

Хасан заложил в пращу свой первый камень. Я следил затем, как он быстро вращает ею позади себя, затем за его рукой, внезапно взметнувшейся вперед.

Позади меня раздался треск.

Больше ничего не произошло.

Он промахнулся.

Я вложил камень в свою пращу и стал рассекать ею воздух, затем опустил руку и швырнул камень, использовав при этом всю силу своей руки.

Камень скользнул по его левому плечу, едва коснувшись. Он потерял точку опоры. Но камень повредил только одежду.

Все вокруг замерло. Даже птицы прекратили свой утренний концерт.

— Господа! — обратился к нам Дос Сантос. — Каждому из вас было предоставлено по шансу уладить свои разногласия. Теперь можно сказать, что вы достойно встретили друг друга, дали возможность испариться вашему гневу и, должно быть, уже удовлетворены. Не желаете ли вы прекратить поединок?

— Нет! — сказал я.

Хасан потер свое плечо и покачал головой. Затем он подошел к праще, взял второй камень и, сильно размахнувшись, метнул его в меня.

Камень попал точно между бедром и грудной клеткой.

Я упал на землю, и все вокруг померкло. Секундой позже зрение вернулось ко мне, но я лежал, скорчившись, и что-то тысячей зубов вцепилось мне в бок и не отпускало.

Все побежали ко мне, но Фил, размахивая руками, велел им вернуться на прежнее место.

Хасан занял свою позицию. Дос Сантос приблизился к нему.

— Ты можешь подняться? — спросил у меня Фил.

— Да. Мне нужна всего минута, чтобы перевести дух…

— Как вы себя чувствуете? — закричал Дос Сантос, находясь рядом с Хасаном.

Фил направился в их сторону.

Я приложил руку к своему боку и медленно поднялся. Пара дюймов ниже или выше и, возможно, какая-нибудь кость была бы сломана. А так я ощущал только сильную головную боль, как при ожоге.

Я потирал кожу и разминал свою правую руку. Потом сделал несколько пробных кругов для проверки работы мышц. Все было в порядке.

Затем я поднял камень и вставил его в пращу. На этот раз все должно сойтись, я чувствовал это.

Праща вращалась все быстрее и быстрее, а затем с силой выстрелила камень.

Хасан упал на спину, схватившись за левое бедро. Дос Сантос подбежал к нему. Они обменялись несколькими словами.

Одежда Хасана смягчила удар. Кость не была сломана. Он сможет продолжать поединок, как только встанет на ноги.

Почти пять минут он массировал свое бедро, затем поднялся. За это время боль моя поутихла.

Хасан выбрал третий камень. Он долго и тщательно готовился к броску, несколько раз целился…

Почти все время у меня было предчувствие, и оно непрерывно нарастало, что следовало отклониться чуть-чуть вправо, что я и сделал. Он в это время отпустил камень. Метательный снаряд царапнул левое ухо и задел мой лишай. Щека моя внезапно стала влажной.

Эллен вскрикнула.

Не отклонись я чуть-чуть вправо, я никогда бы не услышал ее крик.

Теперь снова была моя очередь.

Гладкий серый камень прямо-таки испускал дух смерти… «Я буду ею», — казалось, говорил он. На сей раз предчувствие не могло меня обмануть.

Я вытер кровь с лица, приладил камень. В моей правой руке была смерть, когда я поднял ее. Хасан, видимо, тоже почувствовал это, так как слегка вздрогнул. И я заметил это!

— Оставайтесь точно на тех местах, где стоите, и бросайте оружие! — раздался внезапно незнакомый голос.

Сказано было по-гречески, поэтому, кроме меня, Фила и Хасана, никто не мог сразу понять эти слова. Но все мы прекрасно видели, что в руках человека, который оказался на поляне, был автомат. За незнакомцем стояло три дюжины людей и полулюдей, вооруженных мечами, дубинками и ножами.

Это были куреты. Куреты были опасны. Мы знали, что им обязательно нужно каждый день хотя бы по килограмму мяса…

Говоривший, казалось, был единственным, кто обладал огнестрельным оружием.

…А над моим плечом все еще крутилась неотвратимая смерть. И я решил подарить ее этому человеку.

Его голова разлетелась на куски.

— Убивайте их! — закричал я.

Повторять уже не было необходимости.

Джордж и Диана открыли огонь первыми, затем свой пистолет навел Фил. Дос Сантос побежал к ранцу, Эллен бросилась к палатке.

Хасану мой приказ убивать был ни к чему. Единственным оружием, которым он располагал, была праща. Куреты были гораздо ближе наших пятидесяти метров и к тому же нападали неорганизованно. Хасан уложил двоих, прежде чем они поняли, в чем дело. Я также попал в одного.

Однако бандиты уже пересекли поляну, перепрыгивая через своих убитых.

Как я уже сказал, не все из них были людьми. Среди них находились высокое худое существо с метровыми крыльями, покрытыми язвами, пара микрофалов, которые казались совсем безголовыми, так как на их черепах было некоторое количество волос, сиамские близнецы, несколько уродов с огромными курдюками и трое огромных неуклюжих скотоподобных верзил, которые продолжали Двигаться несмотря на то, что их груди и животы были буквально изрешечены пулями. У одного из таких зверей были, наверное, кисти длиной с полметра и шириной в треть метра. У другого же конечности были слоноподобными. Среди остальных были и такие, которые внешне выглядели как обычные люди, но грязные и отвратительные, на них висели лохмотья, некоторые были совсем нагие. От одного их запаха можно было потерять сознание.

Я метнул еще один камень, однако так и не увидел, попал ли он в кого-нибудь, так как уже оказался окруженным дикарями. Я начала отбиваться как мог — ногами, кулаками, локтями. Огонь из автоматов постепенно прекратился, видимо, необходимо было перезарядить их, если имелась такая возможность.

Мой бок болел. И все же мне удалось повалить троих, прежде чем меня стукнули чем-то тяжелым по затылку и я потерял сознание….