Когда Вандерлинг наконец закончил, София, со смесью недоверия и гнева, покачала головой. Ни тени обычной разухабистой иронии! Лысый вояка, сгорбившись, сидел за столом напротив, напялив на морду нелепую маску удовлетворения и наивности маленького мальчика. Едва София открыла рот, чтобы обрушить на генерала огневой словесный вал, Фрейден послал подруге быстрый, предельно «остужающий» взгляд, потом снова повернулся к Вандерлингу и медленно проговорил:

— Слушаю я тебя, Вильям, и никак не могу врубиться. Не верю собственным ушам! Повтори-ка еще раз, подоходчивее.

— Во что тут врубаться? — пропыхтел Вандерлинг нетерпеливо. — Раз плюнуть! Я накрутил Моро, что собираюсь тебя подставить. Это позволит нам самим провести жирную сволочь. Две тысячи жертв, которые, как предполагается, ты приведешь, будут вооружены. Сечешь?

Фрейден застонал:

— Как конспиратор, Вильям, ты оставляешь желать лучшего. Неужели ты действительно полагаешь, что Моро доверится тебе? В задницу ты, что ли, засунешь винтовки полуголым олухам?

— Ты не понял, старик, — вздохнул Вандерлинг. — Конечно, Моро мне не доверяет. И мы не сможем реально протащить оружие. Но я одурачил Пророка. Он сам поможет нам разыграть партию. Старина Жиртрест запутается в сетях нашего расклада, у него мозги превратятся в кисель, пока он разбирается, кто чью сторону держит и кто на кого работает. Ведь только мы с тобой знаем истинное положение вещей. Правда? — Генерал выпучил глаза, что должно было означать степень глубокого интима. — Моро хочет переодеть своих Киллеров в штатское и посадить на стадионе. Рассчитывает, гад, легко справиться с тобой и с вооруженными ножами Животными. Ему не терпится подцепить меня и пытать, пока я не посажу корабль с омнидрином. У дурня, сам понимаешь, ничего не выйдет! Разумеется, Киллеры покрошат немало парней с ножами, но большинство из них окажется внутри стадиона и поднимется страшная суматоха. Если мы правильно рассчитаем время, то сможем атаковать всеми силами поредевшую охрану Дворца. И тогда — прощай Киллеры, прощай Моро, прощай Братство.

Фрейден обалдело откинулся назад, с трудом удерживая смех. Бойкая интрига Дятла протекает, как штопаный презерватив! «У старого вояки окончательно стерлись извилины? — дивился Барт. — Он сросся со своими Тыквами и держит меня за дешевку? И все же, если дать клоунам типа Моро и Вильяма достаточно веревки, они определенно удавят друг друга… Заваруха не лишена возможностей…»

— И прощай мы! — воскликнул Барт вслух. — Значит, все эти ширли-мырли позволят нам вломиться на стадион целой армией? А миляги-Киллеры будут забавляться зрелищем, как первоклашки на порно-шоу… Что помешает волкодавам перерезать нам глотки?

Челюсть Вандерлинга отвисла.

— Ум… э… — выдавил он.

«Ну-ну, — думал Фрейден. — Значит эта часть плана, братец, у тебя накрылась. Плешивый придурок так пыжится надуть, что готов сам угодить в очевидную ловушку. Именно это происходит всякий раз, когда человек забывает, на каком шестке сидит. Взгляни, как бегут…»

— Видимо, слишком далеко ты не заглядывал, — улыбнулся Барт. — Ну, мы попробуем твою недоструганную интрижку довести до ума. Тут все дело в расчете. Нам нужно прикрыть задницу на тот период, когда начнется забава и когда наши парни ворвутся внутрь и возьмут ситуацию под контроль. Пять−десять минут самое большее…

— Да… — пробормотал Вандерлинг, слегка обалдев от потери инициативы. — Так и есть. Но как…

— Даже у Моро хватит серого вещества в котелке понять — я не завалюсь на кровавую тусовку без личной охраны. Сотня человек, или около того, вряд ли покажется Жиртресту большой помехой. Ведь он не в курсе атаки снаружи и поэтому будет чувствовать себя вольготно в окружении своих шакалов. Ну так зачем отказывать мне в сотне телохранителей, которые продлят наши несчастные жизни на лишние десять или пятнадцать минут?

— Точно! — воскликнул генерал. — Возьмем сотню Тыкв. Я хочу сказать, что торчки более-менее управляемы из всех наших олухов, верно?

«Ох, Дятел! — изумился Барт. — У тебя ум столь же глубок, как блюдце с молоком. Тыквы, говоришь?»

— Почему бы и нет? — спокойно отозвался Фрейден.

— Тогда беремся за дело, и вперед!

— Если только Моро не упрется рогом из-за телохранителей. — Барт сделал предостерегающий жест. — В любом случае начинай подготовку.

— Точно! — Вандерлинг вскочил и направился к двери. — Да здравствует Свободная Республика, а? — добавил он, ухмыляясь через плечо.

— Да здравствует… Президент, — вякнул генерал уже с улицы.

— Таких трех мышек слепых… — прошептал Барт.

Как только Дятел оказался вне пределов слышимости, София взорвалась:

— Барт, ты не посмеешь! Ты не сможешь…

— О горе горькое и рыбки! — смеясь, прервал ее Фрейден. — Не откажи мне в способности быть немного сообразительнее среднего бабуина, Соф! Конечно, хмырь планирует двойную игру, — или тройную, если придерживаться строгой терминологии. Моро ведь он тоже собирается грохнуть. Значит, мы вдуем его вчетверо!

— Двойная игра… Тройная… четверная! Мать твою так! Ты не понял меня, Бесподобный Вождь. Какого черта происходит в твоем извращенном умишке?

— Давай по порядку распутаем каждый узелок, — беспечно предложил Барт. — Моро и Вильям состряпали план, мечтая грохнуть меня и каким-то образом поделить планету между собой. Классической пример предательства. Ну и конечно, игра номер два — игра Моро — шлепнуть Вильяма с тем же успехом, что и меня, и опять влезть на пальму за бананами. Успеваешь следить?

— Даже старик Дятел, кажется, предвидел это… — отмахнулась София. — Но… О, я понимаю! Врежь-в-Плешь вычислил двойную подставу и рассчитывает надуть Моро, рассказав об этом тебе и устроив нападение на стены Дворца!

— Из тебя, пожалуй, выйдет Маккиавелли, — одобрительно заурчал Фрейден. — До сих пор все было просто, как игра в фантики. Но теперь начинаются тонкости — по крайней мере, Вильям так воображает. Сначала он ведет двойную игру с Моро, держа мою персону на манер приманки, потом уничтожает Киллеров и Братство, затем каким-то образом избавляется от меня. Нашей маленькой охраной должны стать его обдолбанные уркаганы. Врубаешься? Он рассчитывает, что, когда пыль уляжется, все, кроме него, будут мертвы.

— У меня мозги набекрень! — поморщилась София. — Ведь все и случится подобным образом.

Фрейден довольно расплылся в улыбке:

— Ты забываешь о четверной игре, дорогуша! Иногда лучше позволить врагам состряпать заговор, а в последний момент вытащить пару тузов из рукава. Сэкономить умственные усилия. А у меня припрятана пара тузов. Перво-наперво, когда Братьев прихлопнут, я формально останусь в статусе Брата. И смогу использовать Киллеров…

— Ради такого предприятия поставить на кон жизнь? — У Софии задрожала нижняя губа. — Я бы не поставила, если… А, в конце концов, плевать! Это и моя жизнь тоже!..

— Два туза, — напомнил Барт, поднимая два пальца. — Запомни, их два.

— Ну и что же это за вторая стратегическая жемчужина? Карманная водородная бомба? Пуленепробиваемый жилет? Колдовство? Или надежда на милосердие милых мальчиков с волчьими мордами?

Фрейден засмеялся:

— Ничего более экзотического, чем… милосердие. Всего лишь добропорядочные граждане Сада!

Фрейден сидел за столом и переводил взгляд с радиопередатчика на потного, через силу улыбающегося Брата и его четверых охранников. Киллеры ерзали, как на иголках. «Очевидно, Брат Эндрю в курсе событий, — думал Фрейден, — а вот псы его — нет. Не удивительно, что они так подпрыгивают. Ребята очутились в логове врага, да еще услышали сейчас, как их жестяной божок предложил капитулировать!»

— Ну? — нетерпеливо прогудел из радио голос Моро.

— Давай прикинем, правильно ли я все понял, — спокойно проговорил Фрейден в микрофон. — Ты сдаешься при условии, если я позволю тебе и твоим Братьям безопасно покинуть планету и пошлю за необходимыми кораблями? Но перед этим я должен формально принять твою капитуляцию на стадионе в День Боли. Звучит прекрасно! Однако при чем здесь возня с двумя тысячами жертв Зрелища Пыток?

— Мы скрепим договор величайшим Праздником за всю историю Сангрии! — сказал Моро. — Поскольку это последнее зрелище Братства, мы из кожи вон вылезем, но сделаем его грандиозным и незабываемым. Обещаю тебе, что в этот День Боли искусство достигнет своего зенита! Не забывай, что Животные, вне зависимости от… ситуации, ожидают удовольствия от Дня Боли. Это их единственная возможность оказаться по другую сторону Великого Выбора, давать Боль и получать Наслаждение. Если ты планируешь править Сангрией, то не имеет смысла разочаровывать подданных в первый же день правления. Кроме того, подумай о своем собственном удовольствии! Я обещаю тебе представление, подобно которому…

Фрейден с трудом подавил хохот. Моро все повернул шиворот-навыворот! «Предполагается, что мне нужны эти «жертвы», а не ему! Мне следует уговаривать его. Жирной свинье настолько не терпится устроить большую вечеринку с пытками, что он забывает, зачем, собственно, позволил мне привести целую толпу. Ну и кретин!»

— Ладно, Моро, — вздохнул Барт. — Это звучит забавно, ты меня убедил. По рукам. Только одна незначительная деталь — как Президенту Свободной Республики мне, конечно, следует иметь… э… почетную охрану. Четыреста, пятьсот человек, вполне достаточно.

— Что? Об этом не может быть и речи!

— Я что-то не понимаю, Моро, — процедил Барт медленно. — Почему нет? Ведь ты не замышляешь какой-нибудь финт, правда же? В конце концов, тебе не о чем беспокоиться — балаган завертится на твоей территории. Если подвоха не намечается, у тебя нет причин отказывать мне.

— Э… возможно, чисто символически, — поспешил перебить его Пророк. — Я не возражаю против, скажем, пятидесяти человек.

Фрейден озадачился, не в силах решить, кто более предсказуем, Моро или Вандерлинг.

— Полная сотня, или никакой сделки, — бросил он резко. — В конце концов, я Президент Свободной Республики Сангрия. Без скромного почетного караула я буду выглядеть скрягой.

— Хорошо, — проскрежетал Моро неохотно. — Я не уклоняюсь от сделки.

— Весьма разумно, — отозвался Фрейден. — Увидимся на Дне Боли. Конец связи.

Брат Эндрю встал и вывел Киллеров из хижины с видом голодного кота, готового сожрать исключительно тупую канарейку.

«Ну-ну! — думал Фрейден, когда упыри очистили помещение. — Я окружен иудами и убийцами! Каждый намеревается что-то урвать у бедняжки Барта! И древние римляне, бывало, натравливали львов на христиан! Нет, господа! Победа приходит к тому, кто сидит и ждет. Вильям и Моро дорвутся, потворствуя своим мелким страстишкам, в духе гнилых византийских аристократов. Определенно, сэкономив мне массу времени и сил. Все, что я должен сейчас сделать, — произвести одно незначительное перемещение во всей жестянке с червями, и к тому часу, как День Боли закончится, Вандерлинг и Моро, даже не заметив, уплывут в мир иной. А я буду на коне».

Он громко рассмеялся. С такими кто будет нуждаться в друзьях?

Темно-красный сангрианский закат похож на какую-то густую жидкость, омывающую безобразные хибары, загаженные узкие улицы Сада темной венозной кровью, превращая все вокруг в гротескный пейзаж чередующихся винно-красных световых пятен и длинных нависающих черных теней. В тускнеющем красном свете суетливые фигуры прохожих на полупустынных улицах казались крадущимися пугливыми паразитами, исполненными трусливой дьявольской угрозы.

Фрейден поежился, несмотря на вездесущую жару, кинул взгляд по сторонам, на охрану с лучеметами и обругал свое сверхдеятельное воображение.

Но когда он торопливо бежал по закиданным отбросами улицам, мимо лачуг, откуда с затаенной жадностью на него смотрели мерзкие уроды — женщины, с глазами как у лемуров, мужчины с синюшными губами, дети со впалой грудью и раздувшимися от голода животами, — Барт понял, что отмеченная печатью дурного предзнаменования картина — нечто большее, чем просто игра светотени. Сад напоминал огромный гноящийся чирей, созревший для того, чтоб его выдавили. Одно дело слушать скудоумную болтовню тупорылых агентов, а другое — увидеть клоаку собственными глазами. Барт и так целую неделю подпитывал фабрику слухов обещанием некоего Армагеддона в предстоящий День Боли. Однако сплетни подстегнут реальные действия! Чтобы не обгадиться на предстоящем побоище, Барт сам должен явиться под мутные зенки садиан, раскрутить зловещие слухи до состояния полного экстаза и спровоцировать массовый бунт. Надо привести обезумевшую толпу в нужное место и в точно выбранную минуту. Поэтому доходяги обязаны получить известие из первых рук; этого вполне достаточно, чтобы молва разнесла по городу призыв к мятежу.

В мрачной обители голода, отчаяния и резни общаться с толпой можно только в Общественной Кладовой.

Нет, Барт не испытывал страха, пока шел мимо сараев, груд мусора и отбросов, отвратительных куч раздробленных костей, окрашенных в сумерках бледно-красным. Бояться нечего — садиане слишком трусливы и не отважатся напасть на вооруженный отряд. Кроме того, фабрика слухов донесла мистический ореол Президента даже до душного склепа. А поскольку Моро предвкушал получить голову Барта тремя днями позднее, патрули Киллеров тоже не беспокоили.

И все же из темных глубин подсознания неудержимо выползала скользкая змея ужаса. Вездесущая грязь, запах гниения, изредка попадающиеся на улицах люди, рыскающие по Саду, как пожирающие падаль крабы на помойке, повисшее над городом напряжение — такое тяжелое, что его можно попробовать на вкус… И отвратительное средоточие всего театра абсурда — кишки, желудок и анус Сада — Общественная Кладовая.

Отряд выбрался на улицу, где громоздилось большое здание без окон, грубо сколоченное, темное, окруженное ледяной аурой смерти. Желудок у Барта провалился в пятки, когда послышался гомон множества пронзительных голосов, базарящих внутри Кладовой, как торговки рыбой, скрип распиливаемых костей, тяжелые удары лезвия о плоть и дерево. Нервы натянулись, как струны фортепьяно, едва Барт увидел десятки суетливых фигур, проступивших кривыми силуэтами в темно-багровых отблесках сквозь открытый дверной проем. Когда гнилой смрад волной пронесся над улицей, у Фрейдена мелькнула мысль отказаться от этой затеи, от чего угодно, лишь бы не входить туда…

«Не будь дебилом! — одернул он себя. — Ты собираешься отказаться от целой планеты, лишь бы избежать расстройства желудка?»

Сжав зубы, Фрейден в сопровождении телохранителей быстро зашагал вперед — и вот уже он в Кладовой.

Открывшаяся панорама обрушилась на Барта, как бронированный кулак; лавина уродливо-гротескных фрагментов реальности захлестнула все чувства. Прокопченая, похожая на пещеру неандертальцев, комната битком набита тощими ублюдками, и все они, казалось, кричали одновременно. У дальней стены высилась безобразная куча искореженных, обнаженных трупов; остекленевшие, как у рыб, глаза насмешливо пялились во все стороны. Из-под насыпи тел просачивалась огромная лужа сукровицы — покрытая по краям коркой, струпьями пятнающая серый каменный пол. Подобно полчищу муравьев, люди тащили трупы от общей кучи, неуверенно распутывая окоченевшие члены у выбранного товара; оттаскивали добычу на огромные деревянные столы, где разделывали тела большими секачами. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Клинки крушили кости с ужасным скрежетом, от которого у Фрейдена побежали по спине мурашки. Звуки разрубаемой плоти мешались с сотней хриплых голосов, истошно спорящих из-за самых лакомых кусков. Каждый стол был центром дико жестикулирующей группы; многие, сжимая в одной руке приличный шмат мяса, свободной тянули к себе еще и еще.

Ну и вонища! Прогорклый запах потных тел, застоявшейся крови, подгнившего мяса — тошнотворный, почти осязаемый смрад, его можно было раздвинуть рукой, как ряску на болоте.

Фрейден почувствовал приближение жестокого приступа рвоты. Глотку обожгло желчью. Барт придушил позыв лишь невероятным усилием. Стараясь держать над собой полный контроль, он пробивался под защитой телохранителей к большому столу в центре зала. Со всех сторон к отряду партизан потянулись любопытные садиане.

— Дорогу Президенту! — гаркнул один из бойцов, когда они добрались до стола, где, посреди маленькой толпы людей с ввалившимися глазами, какой-то садианин с нездоровой желтой кожей флегматично отпиливал руку от трупа сморщенной старухи.

— Очистить стол! — приказал партизан, и дюжина доходяг вцепилась в жмурика, потащила его прочь. Вокруг потихоньку стала сбиваться плотная толпа.

Весь дрожа, чувствуя слабость в коленях, Фрейден вскарабкался на крышку, встал в липкой луже крови, посмотрел сверху на угрюмые морды в толпе, на столы, усеянные расчлененкой, на гору серых трупов у стены… Почувствовал нестерпимые спазмы в животе, крепко сомкнул веки, пытаясь пересилить боль, и…

И в эту минуту бормотание и шепот толпы превратились в гортанный, отдающийся эхом гимн:

— Барт! Барт! Барт!

Пережив мгновение бесконечного отвращения к самому себе, Фрейден, не разжимая век, заставил свой разум воспринимать лишь распевный звук, повторяющий его имя. Он вцепился в эту невероятную песнь невидимыми железными когтями напряженной до предела воли, намертво припал к ней, заскользил вместе с ней над падалью, над кровью, над тошнотой. В утробном вое сангриан Барт поймал некую интонацию, ставшую путеводной звездой сквозь подступающую со всех сторон тьму. Плотную завесу безумия, разделяющую мир триумфа и мир бесконечного кошмара. Барт порвал ее! Он вновь ощутил себя центром Вселенной. Его народ, его планета скандировали имя своего Героя. «Мое! Мое! Мое!»

— Барт! Барт! Барт!

Фрейден открыл глаза. Все: трупы, кровь и вонь — стало лишь смутным миражом, легким бредом путника, давно не утолявшего жажду. Барт глянул вниз, увидел море нетерпеливо ожидающих лиц. Он резко сузил поле зрения, не отваживаясь смотреть куда-нибудь еще — и наконец почувствовал, как тошнота прошла, испарилась, испепеленная страстным призывом лихорадочно сверкающих глаз, остервенело разинутых ртов, — этаким первобытным жаром существ, открывших для себя некую новую, ошеломительную истину.

Барт поднял руку, призывая к молчанию, и заговорил:

— Вы знать, что за день через три дня от этого?

— День Боли! День Боли! День Боли! — завыли садиане, и в этом вое сквозила лютая волчья ярость. У Фрейдена даже кровь застыла в жилах, настолько неописуем был этот клич.

— День Боли! — проорал Барт, перекрывая шум толпы. — Но не только День Боли — День Смерти! Смерти Пророка и всего Братства!

Садиане затихли. Они смотрели на него снизу вверх, словно бараны, ожидающие забойщика с длинным ножом. Теперь нужно быть предельно осторожным. Когда на кон поставлена собственная жизнь, ошибиться нельзя! Для прикрытия тылов Барту необходима толпа, откликающаяся на звук только его голоса, толпа, способная выполнять приказы, — но не взбесившаяся орда.

Он понизил голос, скорчив заговорщицкую мину.

— День Боли стать день последней победы, — чуть ли не шепотом проговорил он. — И в та-победа быть место для вас. В День Боли вы, и я, и Народная Армия убить Пророка и все Братство!

Садиане сорвались с катушек, выплеснув под потолок дикий вопль:

— Да здравствует Свободная Республика! Убить то-Братство! Барт! Барт! Барт!

— Подождите! — прогрохотал Фрейден. — Подождите! Еще кое-что!

После долгой суматохи вновь установилась относительная тишина.

— Я не сметь посвятить вас весь план, — продолжил Барт. — Надо секретность. Но я сказать вам, что делать. В День Боли вы услышать на стадионе странные звуки — звуки оружейной пальбы. Это сигнал! Когда вы услышать стрельбу на стадионе, все до последнего человека в Саде: мужчины, женщины, дети — штурмовать стадион! Не бойтесь Киллеров — о них позаботятся. Не думать, как войти во Дворец, — ворота будут открыты настежь. Когда вы попадете туда, я буду там же, чтобы сказать вам, что делать. От меня! Вы услышите приказ именно от меня! Обещаю вам, это означать свободу для Сангрии и смерть Братству, смерть Киллерам, смерть…

Голос Фрейдена потонул в оглушительном реве:

— Смерть те-Киллеры! Смерть Братство! Убей! Убей! Убей!

Фрейден тщетно взывал к молчанию: надо было успеть сказать олухам, чтоб они постарались разнести слух по всему Саду. Да куда там! Напрасны призывы — банда людоедов жаждет крови! Им так не терпится потешить себя убийством, самим превратиться наконец-то в хозяев жизни. Кладовая наполнилась кипящим хаосом разбушевавшихся темных страстей и затаенных желаний. Черная яма отчаяния и злобы переполнилась, выплеснула через край болезненно-восторженную истерику дегенератов, доводящих себя до бессмысленной ярости, кричащих свое «Убей! Убей! Убей!..», снова и снова, заходясь в едином вопле — вопле одного огромного плотоядного монстра.

Фрейден спустился со стола, чуть замешкался, потом шагнул в водоворот толпы, прикрытый со всех сторон телохранителями.

«Они разнесут молву, все в порядке! Через три дня весь город будет готов растащить стадион по кирпичику, стоит мне пальцем пошевелить. Капкан поставлен. Добро пожаловать, господин Моро! Братству придет каюк, как только старина Дятел решит, будто овладел ситуацией. Армия ворвется во Дворец, когда Тыквы попытаются выполнить приказ Вандерлинга. Что там придумал для меня плешивый идиот? Наверняка что-нибудь легкое, изящное, в стиле бегемота во время случки… Вот тут-то горожане и обрушатся на незадачливых заговорщиков, преданные своему Герою, своему Президенту. Ребята получат небольшое развлечение на собственный вкус. Они порвут в клочья любого, кто протянет ко мне грязные лапы. Через три дня Сангрия будет моей!»

Теперь, пьяные от сознания своей значимости, от предвкушения скорой бойни, садиане сдергивали трупы со столов, роились подле огромной кучи тел у дальней стены, как гнездо сошедших с ума термитов. Голыми руками они отрывали у покойников руки и ноги, размахивали ими, как знаменами. Вот кто-то, не переставая визжать, пуская длинные липкие нити слюны, зубами выдрал из изувеченного трупа кусок мяса. Дойдя уже до предела животного экстаза, садиане принялись издеваться над трупами, топтать их, трясти, как дьявольскими погремушками, вгрызаться в них, царапать, раздирать на скользкие ошметки. Наверное, эти жалкие останки представлялись сейчас безумцам тушами живых ненавистных Братьев; они корчились в исступлении, будто уже очутились на стадионе в кульминационный момент наступившего Дня Боли. И несмолкающий, пронзительный вопль «Убей! Убей! Убей!» эхом отдавался от высокого, закопченного потолка, и мерцающий свет факелов освещал сцену, выхваченную, казалось, откуда-то из глубоких пределов ада.

Рвота опять забулькала в горле; тошнота сделалась нестерпимой, словно Фрейден неделю беспробудно бухал, а очнулся в штормовой круговерти на рыбацком баркасе. Барт лихорадочно подталкивал свою стражу вперед.

— Пошли, пошли, — умудрился промычать он, несмотря на судорожно сжатые челюсти. — Прочь отсюда!

Свирепо, почти ликующе охрана расчищала прикладами путь в визжащей бешеной толпе садиан.

В конце концов они оказались снаружи, и разгул в Кладовой превратился в завывающее эхо, беснующееся в дальнем конце улицы; гнусная вонь протухшего человечьего мяса осталась лишь дурным воспоминанием где-то на задворках сознания. Свежий воздух влетел в легкие, как пиратский крейсер в захудалый порт вшивого планетоида. Барт крысиной прискочкой шмыгнул в какой-то проулок, согнулся и… Да, звук явно не похож на марш Мендельсона! Мертвая плоть клокочет в плоти живой. Когда первая волна дурноты прошла, Барт глянул вниз и увидел, что его рвота присоседилась к омерзительной груде склизких помоев, из которых торчал, белея во тьме, человеческий череп. Одного взгляда на такой натюрморт достаточно, чтобы желудок расхо-хо-хо-тался вновь. Некоторое время Барт напоминал пожарную помпу на полной тяге. Он блевал и всхлипывал — и не мог отличить одно от другого. «Это стоит того! — кричал в темноте его рассудок. — Это стоит того! Целая планета!»

В конце концов спазмы прекратились, и Барт поднял глаза к холодному черному небу. Звезды безжалостно пялились на него: ледяные булавочные головки света в огромном-огромном «ничто».

— Проклятье! — пробормотал он как вызов, сам не зная чему. — Это должно того стоить!

День Боли уже совсем скоро… Партизанский бивак тих и темен, не снуют больше туда-сюда тени сонных раздолбаев. Пурпурное сангрианское солнце опустилось за горы на западе. Тусклый свет, безжалостно разграничив черную и красную светотень, только усилил муторную картину разоренного муравейника: покинутые бараки, зияющие пустотой склады оружия, выжженная до мертвенно-черного цвета бесчисленными походными кострами земля, всевозможный мелкий хлам, в беспорядке разбросанный по всему лагерю. «Стая обезьян погуляла, порезвилась и свалила на новое стойбище», — хмуро думал Барт, привалившись к стене своей хижины и озирая опустевший лагерь.

Практически вся Народная Армия уже перебазировалась на позиции к холмам, окаймлявшим долину Сада. Оттуда всего минут двадцать быстрой езды до самого Дворца: бойцы готовы по первому приказу ринуться в город на трофейных грузовиках. Там же, на холмах, находились и две тысячи «жертв» для Моро — по преимуществу, рядовые Животные или просто бандиты. Им доходчиво и кратко сообщили, что они являются главной частью в сложном плане предстоящего сражения. Бедолаги немного покочевряжились, но грозный вид целой армии, вставшей лагерем практически у стен столицы, убедил даже самых мрачных скептиков. «Свои солдаты не оставят в беде! Они прокатятся лавиной и сметут ненавистное Братство! А Киллеров передавят, как тараканов!» — скорей всего, именно так рассуждали про себя доходяги, отданные на заклание Жиртресту и его своре чернорясых ублюдков.

Этой ночью в лагере остались лишь Барт, София и Вандерлинг. Старый вояка храпел в своем логове, поблизости от хибар героинщиков. Для пресловутого почетного эскорта Дятел отобрал сотню самых уродливых, обшмыганных героином Тыкв. Сейчас они валяются в своих бараках, провалившись в черный омут забвения после двойной дозы дури. Двадцать грузовиков с полными баками горючки притулились на краю бивака, там, где темнела просека от лагеря до ближайшего шоссе.

Фрейден смотрел на опустевший лагерь посреди бескрайнего моря джунглей, и странное чувство наполняло душу: «А ведь это же мой дом! Да-да! Убогий, жалкий, построенный существами, которых трудно назвать людьми. Но… Джунгли приютили меня, укрыли от жадных до чужого страдания упырей! Боже, сколько времени я провел здесь, сколько пережил горестей и побед? Месяцы, года, столетия…» Барт с тоскою осознал, что больше никогда уже не вернется сюда, не встанет вот, как сейчас, на пороге хижины встречать восход или провожать закат кроваво-алого светила. Все! Ставки сделаны, карты давно на руках. Что ж, эту партию он разыграл неплохо. Меньше года назад эта поляна ничем не отличалась от других глухих местечек в джунглях. Барт превратил ее в центр Великого Бунта, который завтра либо вознесет его над Сангрией как Президента Свободной Республики и подарит целую планету, либо…

«Либо я стану всего лишь смиренной тушкой для увеселительных мероприятий с расчлененкой, — усмехнулся про себя Фрейден. — У этой игры очень простое название: «Все или ничего». Только так играют в Революцию, именно так выкладывают карту с мастью «Жизнь». Все остальное — хлам и дерьмо!» Барт лениво поднял взор наверх, к звездам, к холодным белым огням в сгущающейся черноте сангрианского неба… Потом снова оглядел бивак. И поймал себя на том, что пристально разглядывает какой-то тускло блестевший поблизости предмет — гладкий, серый булыжник торчит из земли, словно башка некоего древнего чудовища, вымершего в допотопные времена. Торчит себе нахально, будто нежит свои слюдяные чешуйки в тонких, призрачно-ломких лучиках звезд.

Фрейден содрогнулся, сам не зная отчего. Он почувствовал, как внутренности внезапно сжались и странная горечь подкатила к горлу. Ледяная волна окатила душу, заставила скрючиться в судороге… чего? Ужаса? Сожалений? Страха? Непонятный приступ еще не миновал, а Барт понял, в чем дело. Проклятый камень всему виной! Черт возьми, обыкновенный валун! Но Фрейден увидел нечто иное — двойника, призрака, созданного прихотливым освещением. Нечто столь же отталкивающе-белое в свете звезд совсем другой ночи: разбитый человеческий череп в грязном проулке, до омерзения жуткий, весь в липкой блевотине самого Фрейдена. Видение промелькнуло, как тень ночного зверя, но внезапная острая боль, вызванная этим deja vu, отказывалась исчезать.

Фрейден громко засмеялся, пытаясь изгнать демона. «Чувство вины? — думал он. — Нелепо! О чем теперь сожалеть, чего стыдиться-то? Ты делал, что должен был делать! Уж всяко лучше, нежели хряк Моро или плешивая горилла Вильям». Безымянное чувство не исчезало, наоборот, стучало дробным пульсом в висках, накатывало жаром, дразнило. Снова Барт через силу засмеялся. «Ладно-ладно! — уговаривал он себя. — Тень Отца Зигмунда! Ты зациклился на убийстве этого ребенка, вот в чем все дело, Барт! Воскресил то ужасное мгновение… Вскрик, ощущение мягкой плоти под топором… дрожь, пробежавшая по руке… стук лезвия о дерево алтаря…»

— Господи… — хрипло прошептал Барт. Нет, не вину он ощущал, не угрызения совести! В сердце расплывалось ледяное пятно… пустоты. Ни малейшего намека на сострадание, ни капли покаяния! Его вынудили обстоятельства, всего лишь… И теперь, оглядываясь назад после долгих месяцев кровопролитной войны, после десятков тысяч смертей, которые он сознательно спланировал, самое ужасное мгновение в его жизни выглядело невинной забавой. Пустотой! Холодные объятия неведомой силы — только обыкновенный человеческий страх. И страх не перед грядущими опасностями, с которыми еще предстоит столкнуться, но страх прошлого.

Что-то произошло с ним. Всю свою жизнь Фрейден умело манипулировал окружающими, подчинял людей своей воле, использовал в собственных целях. Барт всегда считал себя единицей постоянной, а мир вокруг — изменчивым и податливым. Подобно скале, он стоял незыблемо и невредимо в центре водоворота событий и страстей; стоило только протянуть руку, и события поворачивали в нужную ему сторону. Менялся мир, но не менялся Барт. Его вышвырнули из Большого Нью-Йорка, а он остался прежним. У него оттяпали Астероиды, а он — все тот же! Но на Сангрии… Что-то произошло с ним. Он глубоко изменился от одного лишь совершенного лично им убийства. Изменился достаточно, чтобы искать уже не просто новых владений взамен утраченной Федерации, — он хотел мести. Первоначальные муки совести щедрой дланью вскормили ненависть, ненависть к себе, немедленно переросшую в ненависть к Братству. Каким-то образом Барт совершил ошибку и оказался вовлеченным в борьбу, коварно соблазненным, изнасилованным — он увидел в Революции нечто большее, чем средство для достижения корыстных целей. Это заставило его заботиться об имидже Великого Героя. Звук собственного имени на устах кровожадной толпы недоумков стал уже не просто свидетельством удачно прокрученной операции. И теперь… все сомнения и печали прошлого обернулись в зияющее ничто!

Барт изменился… Его испортили… Непроизвольно, он совершил единственный грех в его личном кодексе: он утратил спокойствие. Впервые в жизни Барт чувствовал, что силы, которые им движут, неподвластны сознательному контролю, впервые он осознал себя игрушкой в лапах безжалостного Рока.

Случилась какая-то пакость! Он изменил Сангрию — или изменился сам? Действительно ли он переделал Сангрию по собственному подобию, или планета потихоньку превратила его в чудовище, приспособленное стоять на вершине власти — в циничного людоеда, типа Моро? В отродье, обожающее власть ради нее самой, а не из-за комфорта и безопасности?

Одна из самых опасных разновидностей страха — неуверенность! Вопреки всем своим эгоистическим желаниям и неблаговидным поступкам, Барт все-таки считал себя человеком приличным. Тем, кто не причиняет боль без нужды… Правда ли это? Неужели он на самом деле выродился в безжалостного монстра? Или это очередной приступ инфантильного малодушия? Ведь София все время пыталась ему что-то такое сказать — и не решалась! Что именно?

Соф… Может быть, она сумела разглядеть в нем некую черту, глубоко упрятанную в подсознании? То, в чем Барт не отважился признаться самому себе… Самоуверенный осел! Возомнил, будто уже выучил себя вдоль и поперек! Истинное малодушие — врать такой женщине, как Соф! До мерзкого обряда Посвящения Барт никогда не врал ей, не чувствовал в этом необходимости. А теперь…

Фрейден выругался, стукнул кулаком о ладонь. В сомнениях можно ковыряться всю жизнь! К черту сомнения! Непреложным остается один факт: София заслуживает правды. Если он скажет ей правду, возможно… возможно, подруга сумеет разогнать всю эту душевную муть. «Не стой на месте, идиот, — одернул он себя. — Когда дерьмовые мыслишки проедают лысину, надо орать без промедленья!» Ему сейчас до зарезу необходимо, чтоб кто-нибудь, в ответ на его горестные вопли, дружески похлопал по плечу. Или начистил рыло.

Он резко повернулся, шагнул в хижину.

София обнаружилась здесь же, за порогом. Она смотрела на Барта округлившимися глазами, рот приоткрылся в изумлении. «Наверное, у меня сейчас не лицо, а ретроспективный показ фильма «Фрейден — вселенский страдалец», не иначе!» — мелькнула у Барта мысль, когда он увидел растерянность и испуг своей подруги. Фрейден вновь грязно выругался про себя. Значит, нагло врать Софии уже вошло у него в привычку? Ох и гад же он!

— Соф… — пробормотал Барт. — Я… изменился?

— Изменился? — повторила женщина голосом настолько лишенным смыслового содержания, словно он принадлежал роботу или животному. Барт внимательно посмотрел на ее гладкое лицо, большие зеленые умные глаза и впервые задумался о том, что в действительности происходит в голове у этой красотки. Он никогда прежде не задавался подобным вопросом.

— Соф… — запинаясь, промямлил Фрейден. — Похож я… похож ли на убийцу?

Она глухо рассмеялась:

— Никогда не видела мужика, меньше всего похожего на убийцу. Ты выглядишь так, словно увидел привидение — убийцы не видят привидений. Я знаю… Как-то раз жила с одним таким… Тем более убийца не стал бы ничего выяснять у любовницы! Дятел, к примеру, химически чистый убийца. Можешь ты вообразить его задающим подобный вопрос?

Фрейден немного обалдел от таких слов. Черт возьми, София права! Тем более он должен сейчас рассказать ей обо всем! Она, наверное, сама уже догадалась. Барт нутром чувствовал — она знает. И ждет от него лишь смелого шага, откровения. Она сможет понять и простить, какими бы мерзкими ни были подробности.

— Я лгал тебе, — выдохнул Барт, чуть не зажмурив глаза, как перед прыжком в прорубь. — Лгал все время. Знаешь, кто подал Моро мысль запытать сангриан до сумасшествия? Я рассказал ему эту прелестную байку, потому что Животные недостаточно созрели для моих целей! — Он обнаружил, что вещает развязно и нагло, будто провоцируя Софию на вспышку ненависти. — Убивать Мозги и доводить деревенских до истощения — тоже моя идея! Думаешь, я действительно не замечал, как деградирует Вильям? Черта с два! Замечал! Но мне нужен был кто-то на роль монстра. И я использовал старину Дятла!

— Зачем ты мне лепечешь эту дрянь? — резко оборвала она. — Можно подумать, я гимназистка на воскресной прогулке! Давно уже все поняла и без твоих слюнявых признаний.

— Ты?.. — Барт ошалело уставился на подругу.

— С кем ты говоришь, по-твоему? — фыркнула София. — Ну и осел, Боже правый! О чем я тебе зудела все эти месяцы? И держу пари, я могу угадать следующее признание. Это Обряд Посвящения! Ты прикончил человеческое существо, правда ведь? Ох, мужики! В тот день у тебя все на роже было написано! Не нужно быть телепатом…

Фрейден почувствовал, как чудовищная гора упала с плеч. И все же оставалось еще кое-что недосказанное.

— Значит так? — прохрипел он. — Ты знала, что я лгу, но спокойненько продолжала трахаться со мной, вести дурацкие разговоры о Вильяме. Ты видела, как эта поганая Кучадерьма затягивает меня, и молчала? Почему, мать твою, не могла…

— Я тебе не дядя-пастор на проповеди! — огрызнулась София. — Прочти три раза «Аве Мария» и брось конфедоллар в кружку для пожертвований? Оставь это, Барт! Если ты не желаешь что-то слышать — не услышишь никогда, хоть ори тебе прямо в ухо! Ты выглядишь смехотворно, стуча себя пяткой в грудь и завывая «Ныне отпущаеши»… Ты никогда не мог отличить чувство вины от послеобеденной отрыжки. Разве не ты всегда поучал: «Не оглядывайся в прошлое; оно может настичь тебя»? А сам, в конце концов, оглянулся, и тебе не понравилось то, что ты увидел. Добро пожаловать, Бесподобный Вождь, в клуб, где все идет на самом деле! Добро пожаловать к людям!

— Ты хочешь сказать, что знала об всем, и продолжала…

— Продолжала? — крикнула София. — Не затыкай мне рот! Я жила с убийцами и ворами, продавала свое тело за возможность сытно пожрать. Кто я такая, чтоб судить тебя? Мы заключили сделку, Барт Фрейден. Я нуждаюсь в тебе, и ты нуждаешься во мне. Мы трофеи на каминных полках друг у друга. Мы оба живем в одних и тех же джунглях. Если ты превратился в чудовище, значит, и я недалеко ушла… Кем я была, когда ты подобрал меня? Так… Дырка… А ты карабкался на вершину, ты хотел победить! Именно потому… — Ее голос дрогнул, едва не сорвавшись на жалобный всхлип. — Именно потому я осталась с тобой… Ты единственный человек, кого я… Барт… — Последняя фраза прозвучала еле слышным хныкающим лепетом.

— Кто ж теперь лжет? — воскликнул Фрейден. — София О’Хара, твердая, как шпала! Ты, сучка! Я люблю тебя, маленькая лгунья! Господи, помоги мне, я влюбился… Я ничего не могу с собой поделать, я так одинок здесь… И если я тебя потеряю… Ты можешь причинить мне боль, Соф. В первый раз за всю жизнь кто-то может причинить мне боль. Вот маразм-то!

Внезапно она кинулась к нему, обхватила руками, спрятала лицо у него на груди.

— Причинить тебе боль? Идиот! Я не смогу причинить тебе боль, даже если ты бросишься на меня с ножом в пьяном угаре. Что поделать, вот такая я кретинка! Мы обстряпали славное дельце, и я веду себя, как одержимая, цепляюсь за всевозможные мелочи, словно какой-то помешанный «тормоз»! Твое тело… и то, как ты ходишь… и твои проклятый нежный живот… Мелочи? Фигня! Первоклассный мужчина для первоклассной женщины… Да будь ты с ног до головы покрыт белой лепрой, я все равно не оставила бы тебя. Мне наплевать, сколько ты там накромсал ублюдков, сколько невинных душ загубил. Пока ты хочешь меня — я с тобой, Великолепный Вождь! К сожалению, мне придется всегда…

— Соф, ты пытаешься… — начал было лихорадочно бормотать Фрейден, но осекся, будто получил с размаху в переносицу.

— Да, недоумок! — всхлипнула София. — Что за омерзительное слово! Я ненавижу его! Ненавижу! Но ничего не могу поделать с этим… Я люблю тебя! Люблю, люблю… Никто не говорил тебе этого прежде?

Фрейден с изумлением почувствовал, как по щеке у него скатилась соленая капля. Откуда? Почему? Он сжал ладонями лицо подруги, взглянул на него, как на некую редчайшую драгоценность. София плакала. Он никогда не видел ее плачущей прежде. Никто не плакал перед ним прежде. Барт понял, что обязан ей. Крупно обязан! Все нутро его противилось этому неоплатному долгу, но Барту теперь были глубоко безразличны любые потуги своего маленького, хитрого «эго». Влип? Ну и что! Он ведь здоровый, сильный мужик… Он старый, потасканный прощелыга… Не время умствовать, хватит гонять порожняк!

Барт подхватил Софию, отнес ее на постель. И, как это уже случалось тысячу раз, они занялись любовью. Но теперь Бартом владели иные чувства, он уже не ощущал себя бегуном-рекордсменом на длинной дистанции. «Я люблю ее», — думал он, даже после того, как раздел подругу, вошел в нее, покатился по теплым волнам сладострастья, которое раньше всегда переживал как мгновение беспримесного, эгоистичного наслаждения.

Он трепетно и нежно вел ее к оргазму, почти против воли; он затерялся в мире ее тела, содрогающемся от самой ничтожной, мимолетной сладости экстаза. Женщина под ним наслаждалась без притворства, открыто, страстно. А сам Барт отлетел куда-то далеко-далеко, стал чем-то крошечным и незначительным, погасшей звездой в чужой галактике. И когда оргазм накатил кипящим прибоем, они утонули в нем вместе. На несколько мгновений Барт почувствовал себя слившимся с ней, черпающим невообразимое наслаждение из ее экстаза, пьющим ее достигшую вершины страсть, отдающим свою собственную. Это был безумный, в чем-то страшный взрыв дикой радости — он не принадлежал ни ему, ни ей; слепящая вспышка сильнейшего наслаждения, столь же яркого, как и самая ужасная боль, которая соединила их в одно целое.

И в эту ночь Барт впервые спал в объятиях возлюбленной.