Глава 12
— Оптика из Болинаса убил Хоппи, — сказал Билл своей сестре, — и он замышляет убить еще кого-то, а затем — я не могу рассказать тебе, но затем снова произойдет еще что-то подобное.
Эди, сестра Билла, играла с тремя другими девочками в «Ножницы, камень, бумагу». Она сразу же вскочила и отбежала в сторону, на край школьного двора, где никого не было и она могла свободно разговаривать с Биллом.
— Откуда ты знаешь? — взволнованно спросила она.
— Потому что я говорил с мистером Блэйном. Он сейчас внизу, там, куда попадают все. Хотелось бы мне выбраться и наказать Хоппи. Мистер Блэйн говорит, что это мой долг. Спроси доктора Стокстилла еще раз: не могу ли я как-нибудь родиться? — Голос у Билла был жалобный. — Если бы мне удалось родиться, хотя бы ненадолго…
— Может быть, я смогу чем-нибудь навредить Хоппи, — задумчиво сказала Эди, — спроси мистера Блэйна, что я должна делать. Пожалуй, я побаиваюсь Хоппи…
— Я такое могу изобразить, что он помрет от страха, — сказал Билл, — мне бы только выбраться наружу. Я кое-что припас для него. Ты бы слышала отца Хоппи, он у меня здорово получается. Хочешь послушать? — Низким голосом взрослого мужчины он сказал: — Я понимаю, для чего Кеннеди предназначает еще один из этих урезанных налогов. Если он думает, что сможет укрепить экономику таким способом, он еще дурнее, чем я предполагал, это уже крайняя дурость.
— А меня, — попросила Эди, — изобрази меня.
— Как я могу? — сказал Билл. — Ты ведь еще не умерла.
Эди спросила:
— Как это — быть мертвой? Когда-нибудь мне придется умереть, так что хотелось бы знать.
— Это забавно. Ты сидишь в яме и выглядываешь из нее. И ты совсем бесплотный, как… словом, как будто ты пустой. И знаешь — ты через некоторое время возвращаешься. Ты выплываешь наружу, и там, куда тебя выносит, ты становишься прежним. Ты знала об этом? То есть ты возвращаешься назад, туда, где ты сейчас. Снова живой и во плоти.
— Нет, — сказала Эди, — я не знала.
Ей стало скучно. Она хотела услышать побольше о том, как Хоппи убил мистера Блэйна. Кроме того, мертвые люди внизу были такие неинтересные; они никогда ничего не делали, только сидели и ждали. Некоторые из них, вроде мистера Блэйна, все время думали об убийстве, а другие просто дремали, как овощи на грядке. Билл много раз рассказывал о них; ему было интересно, он считался с ними.
— Послушай, Эди, — сказал Билл, — давай проделаем еще один опыт с животным, хорошо? Ты поймаешь кого-нибудь маленького и приложишь его к своему животу. Я снова сделаю попытку и посмотрю, не смогу ли я выбраться наружу и перебраться в него. Ладно?
— Мы ведь уже пробовали, — рассудительно сказала Эди.
— Давай попытаемся опять. Поймай кого-нибудь по-настоящему маленького. Как называются эти существа — ты знаешь, — те, у которых панцирь и которые испускают слизь?
— Слизняки?
— Нет.
— Улитки?
— Точно. Поймай улитку и прижми ее к животу, как можно ближе ко мне. Прямо к моей голове, чтобы улитка могла слышать меня, а я — ее. Ты согласна? — Он добавил угрожающе: — Если ты не согласишься, я засну на целый год.
Затем он умолк.
— Спи, пожалуйста, — сказала Эди, — мне все равно. Мне есть с кем поговорить, а тебе — нет.
— Тогда я умру, и ты не сможешь выдержать этого, потому что тебе придется вечно таскать внутри себя мертвеца, или… Я скажу тебе, что я сделаю. Я знаю. Если ты не поймаешь улитку и не сделаешь, как я прошу, я начну расти и скоро вырасту таким большим, что ты лопнешь, как старая… как ее?
— Сумка, — сказала Эди.
— Да. И я тогда выберусь наружу.
— Ты, конечно, Выберешься, — согласилась девочка, — но как только ты выкатишься, ты умрешь. Ты не сможешь жить.
— Я тебя ненавижу, — сказал Билл.
— А я тебя еще больше, — ответила Эди, — я возненавидела тебя первая давным-давно, как только обнаружила тебя.
— Ну и ладно, — мрачно сказал Билл. — Подумаешь. Мне просто любопытно, а ты возникаешь.
Эди ничего не сказала, она вернулась к девочкам и снова включилась в игру. Это было гораздо интереснее росказней ее брата. Он так мало знал, ничего не делал, ничего не видел, сидел там внутри нее — и все.
Но когда он рассказывал о том, как Хоппи свернул шею мистеру Блэйну, Эди заинтересовалась. Знать бы, кого Хоппи собирается прикончить следующим. И надо ли сообщить об этом матери или полицейскому Кольвигу?
Неожиданно Билл заговорил:
— Можно я тоже буду играть?
Оглянувшись вокруг, Эди убедилась, что никто из девочек его не слышал.
— Можно мой брат будет играть? — спросила она.
— У тебя нет никакого брата, — с презрением сказала Вильма Стоун.
— Он придуманный, — напомнила ей Рози Квинн. — Поэтому ничего особенного, если он поиграет с нами. — Эди она сказала: — Можно.
— Раз, два, три, — выкрикнули девочки, и каждая вытянула руку с согнутыми или растопыренными пальцами.
— У Билла ножницы, — сказала Эди, — он бьет тебя, Вильма, потому что ножницы режут бумагу. А ты, Рози, бьешь Билла, потому что камень тупит ножницы, а Билл играет вместе со мной.
— Как же мне стукнуть его? — спросила Рози.
Подумав, Эди сказала:
— Стукни меня сюда очень слабо. — Она показала на свой бок, как раз возле пояса юбки. — Только не кулаком, и поосторожнее, потому что Билл — неженка.
Рози осторожно ударила ее. Билл сказал изнутри:
— Ладно. В следующий раз я ей отплачу.
Через игровую площадку шел отец Эди, директор школы, и мистер Барнс, новый учитель. Они ненадолго задержались возле девочек, улыбаясь.
— Билл тоже играет, — сказала Эди отцу. — Его только что стукнули.
Джордж Келлер рассмеялся и сказал мистеру Барнсу:
— Вот до чего доводит избыток воображения. Ходишь всегда битым.
— А как же Билл стукнет меня? — встревоженно спросила Вильма. Она отбежала и посматривала на взрослых. — Он собирается ударить меня, — объяснила она. — Только не очень сильно, — сказала она в сторону Эди. — Ладно?
— Он не может сильно ударить, — объяснила Эди, — как бы ни хотел.
Вильма неожиданно отпрыгнула от нее.
— Видишь, — сказала Эди. — Это все, что он может, даже если очень постарается.
— Он не ударил, — сказала Вильма, — он просто напугал меня. Не очень-то он меткий.
— Это потому, что он не может видеть, — ответила Эди. — Давай, я лучше стукну тебя за него, так будет честнее.
Она наклонилась вперед и быстро ударила Вильму по запястью.
— Давайте снова. Раз, два, три…
— Почему он не может видеть? — спросил мистер Барнс.
— Потому что у него нет глаз, — ответила Эди.
Мистер Барнс сказал ее отцу:
— Что ж, вполне разумный ответ.
Брат Эди бубнил внутри нее:
— Если ты поймаешь улитку, я смогу немножко побыть ею и, может быть, смогу ползать вокруг и — видеть. Ведь улитки видят? Как-то ты рассказывала мне, что у них глаза на палочках.
— На ножках, — поправила Эди.
— Пожалуйста… — жалобно попросил Билл.
Она подумала: я знаю, что я сделаю. Поймаю дождевого червя, приложу к себе, и, когда ты переберешься в него, ты будешь таким же слепым, как он; червь ничего не умеет, не видит, не знает — только копает. Вот ты удивишься!
— Хорошо, — сказала она, снова вскакивая, — я поймаю кого-нибудь и все сделаю. Подожди минутку, пока я найду. Я должна поискать, так что потерпи.
— Тысяча благодарностей. — В голосе Билла слышались нервозность и нетерпение. — Я сделаю для тебя все, что хочешь, честное слово.
— Что ты можешь сделать для меня? — спросила Эди, шаря в траве на краю школьного двора, где она видела множество червяков после вчерашнего ночного дождя. — Разве такой, как ты, может сделать что-нибудь для кого-нибудь?
Она искала настойчиво, нетерпеливо, вороша траву проворными пальцами.
Ее брат не отвечал. Она чувствовала его молчаливую тоску и тихо хихикала про себя.
— Ты что-то потеряла? — спросил мужской голос рядом с ней.
Она подняла голову: это был мистер Барнс, он стоял и улыбался ей.
— Я ищу дождевого червя, — смущенно ответила она.
— Какая бесстрашная девочка! — сказал он.
— С кем ты говоришь? — спросил встревоженный Билл, — кто это?
— Мистер Барнс, — объяснила она.
— Да? — обернулся мистер Барнс.
— Я говорю с моим братом, а не с вами, — сказала Эди, — он спросил, с кем я разговариваю. Это новый учитель, — объяснила она Биллу.
Ее брат сказал:
— Я узнал. Я помню его, он сейчас так близко, что я могу почувствовать его. Он знает маму.
— Нашу маму? — удивленно спросила Эди.
— Да, — сказал Билл недоумевающе, — я этого не понимаю, но он ее знает, он все время видится с ней, когда никого нет. Он и она… — Он запнулся. — Это ужасно и плохо. Эт… — Он задохнулся от волнения. — Я не могу сказать.
Эди смотрела на учителя, разинув рот.
— Вот, — сказал Билл с удовлетворением, — разве я не сделал чего-то для тебя? Я рассказал тебе тайну, ты бы никогда не узнала ее без меня. Разве не так?
— Да, — изумленно произнесла Эди, медленно кивая. — Точно.
Хэл Барнс сказал Бонни:
— Сегодня я видел твою дочь. И у меня сильное подозрение, что она знает про нас.
— О Господи, откуда? — вздохнула Бонни. — Это невозможно.
Она протянула руку и подкрутила фитиль коптилки.
Гостиная перестала казаться призрачной, когда стали видны стулья, стол и картины.
— К тому же, — продолжала Бонни, — ей все равно.
Барнс подумал: но она может рассказать Джорджу…
Мысль о муже Бонни заставила его внимательно изучить через оконный экран залитую луной дорогу. Никакого движения; дорога была пустынна, и в окне видны были только заросли, покрывающие холмы, да ровные фермерские поля внизу. Мирная пастораль, думал он. Джордж, как директор школы, участвовал в собрании Ассоциации родителей и преподавателей, его не будет дома несколько часов. Эди, конечно, уже в постели. Восемь вечера.
А Билл? — думал он. Где этот Билл, как называет его Эди? Бродит по дому, шпионя за нами? Он почувствовал себя неловко и отодвинулся от лежавшей возле него на кушетке женщины.
— В чем дело? — встревожилась Бонни. — Ты что-то услышал?
— Нет, но… — Он сделал извиняющий жест.
Бонни прикоснулась к нему, обняла и притянула к себе:
— Боже, как ты боишься. Неужели война тебя ничему не научила?
— Она научила меня, — сказал он, — ценить сам факт моего существования и не рисковать им. Она научила меня быть осторожным.
Тяжело вздохнув, Бонни села, поправила одежду и застегнула блузку. Как отличался этот человек от Эндрю Джилла! Тот занимался с нею любовью в открытую, средь бела дня, на обсаженных дубами дорогах Вест-Марина, где в любой момент их могли заметить. И всегда он заставал ее врасплох, как в первый раз — увлекая ее, не дрожа, не мямля и не бормоча… может быть, мне стоит вернуться к нему, думала она.
Может быть, я должна бросить их всех — Барнса, Джорджа и мою рехнувшуюся дочь. Мне бы надо открыто жить с Джиллом, плевать на мнение коммуны и для разнообразия попытаться быть счастливой.
— Что ж, если мы не собираемся заниматься любовью, — сказала она, — тогда давай пойдем в Форестер-холл послушаем сателлит.
— Ты это серьезно?
— Конечно. — Она подошла к шкафу, чтобы взять плащ.
— Тогда, — медленно сказал он, — все, чего ты хочешь, — это постель, и больше тебе ничего не надо.
— А ты чего хочешь? Разговоров?
Он грустно смотрел на нее, ничего не отвечая.
— Ты амеба, — сказала она, покачав головой, — ты бедная амеба. Прежде всего, почему ты приехал в Вест-Марин? Только для того, чтобы учить детишек и бродить по холмам в поисках грибов?
Ее охватило отвращение.
— Сегодняшний случай на школьном дворе… — начал он.
— Не было никакого случая, — прервала она его. — Просто у тебя рыльце в пушку, вот тебе и показалось невесть что. Пойдем. Я хочу послушать Дангерфильда. По крайней мере, когда он говорит, становится весело.
Она надела плащ, быстро подошла к двери и распахнула ее.
— А с Эди все будет в порядке? — спросил Барнс, когда они вышли из дома.
— Конечно, — отрезала Бонни, не способная в этот миг испытывать какие-нибудь материнские чувства. — Гори все синим пламенем! — сказала она себе.
Она мрачно шла по дороге, засунув руки в карманы. Барнс плелся сзади, стараясь не отставать.
Неожиданно перед ними появились из-за угла две человеческие фигуры. Бонни в панике остановилась, думая, что одна из них — Джордж. Затем она узнала в менее высоком коренастом человеке Джека Триза, а в другом — и тут ей пришлось сделать вид, что ничего особенного не происходит — доктора Стокстилла.
— Пойдемте, — спокойно обернулась она к Барнсу. Он подошел, растерянный, желая провалиться сквозь землю.
— Привет, — сказала Бонни Стокстиллу и Блутгельду, вернее, Джеку Тризу — следовало помнить, что сейчас у Бруно было другое имя. — Что происходит? Психоанализ во тьме ночной? Он эффективнее? Не удивлюсь, если это действительно так.
Задыхаясь от волнения, Триз сказал:
— Бонни, я видел его снова. Того самого негра, который сразу обо всем догадался, когда я входил в офис доктора Стокстилла. В день, когда началась война… Помните, вы уговорили меня пойти к психиатру?
Стокстилл пошутил:
— Говорят, что они все на одно лицо. И, кроме того…
— Нет, это тот самый негр, — упорствовал Триз, — он последовал за мной сюда. Догадываетесь, что это значит? — Триз переводил взгляд со Стокстилла на Бонни, а с нее — на Барнса, и его широко раскрытые воспаленные глаза были полны ужаса. — Это значит, что все готово начаться заново.
— Что начаться? — спросил Барнс.
— Война, — сказал Триз, — потому что с этого она началась в прошлый раз. Негр увидел меня и понял, что я сделал. Он узнал меня тогда и узнает сейчас. Как только он меня увидит… — Физик оборвал свою речь, задохнувшись в приступе кашля.
— Простите, — прошептал он.
Бонни сказала Стокстиллу:
— Действительно, здесь появился какой-то негр, Триз прав. Видимо, он приехал к Джиллу поговорить о продаже сигарет.
— Не может быть, чтобы это был тот же самый негр, — возразил Стокстилл. Сейчас они с Бонни шли рядом и тихо переговаривались.
— Все может быть, — сказала Бонни, — но какая разница, это ведь одна из его навязчивых идей. Я слышала, как он бормотал об этом множество раз. Какой-то негр подметал тротуар и видел его входящим в ваш офис — и как раз в этот день началась война. Бруно связал два события воедино. Вам не кажется, что сейчас он окончательно сошел с ума?
Она чувствовала некоторое облегчение; она ожидала, что в конце концов так и произойдет.
— Что ж, период устойчивой социальной дезадаптации подходит к концу, — сказала она и подумала: возможно, для нас всех. Нам стало ясно — так не может больше продолжаться. Триз и его овцы, я и Джордж… Она вздохнула. — Как вы считаете, доктор?
Стокстилл сказал:
— Если бы у меня было немного стелазина… но стелазин перестал существовать в день Катастрофы. Лекарство помогло бы ему, а я бессилен. Я отказываюсь что-нибудь предпринимать, Бонни, и вы знаете об этом.
Он тоже испытывал облегчение.
— Бруно расскажет всем и каждому, — сказала Бонни, наблюдая, как Блутгельд стоит и повторяет Барнсу то, что он только что говорил, — они узнают, кто он, и убьют его. Произойдет как раз то, чего он боялся. Он прав.
— Я не могу остановить его, — мягко сказал Стокстилл.
— Вы особо и не пытаетесь, — упрекнула его Бонни.
Он пожал плечами.
Подойдя к Блутгельду, Бонни сказала:
— Послушайте, Джек, давайте все вместе пойдем к Джиллу и посмотрим на этого негра. Держу пари, он даже не заметил вас в тот день. Спорим? Ставлю двадцать пять серебряных центов.
— Почему вы говорите, что война началась из-за вас? — спросил Барнс у Блутгельда и с недоумевающим видом повернулся к Бонни: — Что это с ним? Военный психоз? И еще он говорит, что война опять начнется… — Он снова обратился к Блутгельду: — Невозможно, чтобы такое повторилось еще раз. Я могу привести вам множество причин. Во-первых, не осталось никакого водородного оружия, во-вторых…
— Помолчи, — сказала Бонни, положив ему руку на плечо. Бруно она сказала: — Давайте спустимся вниз и послушаем сателлит? Идет?
Блутгельд пробормотал:
— Что такое сателлит?
— Господи, — изумился Барнс, — он не знает, о чем вы говорите. Он повредился в уме. Послушайте, доктор, кажется, это называется шизофренией, когда личность перестает ориентироваться в мире и адекватно оценивать его? Этот человек, без сомнения, потерял ориентировку, вы только послушайте…
— Я слушаю, — тихо сказал Стокстилл.
Бонни обратилась к нему:
— Доктор, Джек Триз очень дорог мне. Когда-то он почти заменил мне отца. Ради Бога, сделайте что-нибудь. Я не могу стоять и смотреть на него такого, я просто не выдержу.
Стокстилл беспомощно развел руками:
— Бонни, вы ведете себя, как ребенок. Вы думаете, что все можно получить, стоит лишь очень захотеть. Такое случается только в сказках. Я не могу помочь Джеку Тризу.
Он повернулся и сделал несколько шагов в сторону города.
— Пойдемте, — бросил он через плечо, — поступим так, как предлагает миссис Келлер. Посидим в холле, послушаем сателлит минут двадцать — и сразу же почувствуем себя лучше.
Барнс снова со всей серьезностью обратился к Джеку Тризу:
— Позвольте мне указать вам на ошибку в ваших логических умозаключениях. Вы видели некоего человека, негра, в день Катастрофы. Допустим. Сейчас, семь лет спустя…
— Заткнись, — сказала Бонни, дернув его за руку, — ради Бога…
Затем она подошла к Стокстиллу.
— Я больше не могу, — сказала она, — я знаю, приближается развязка. Он не выдержит, если снова увидит этого негра.
Глаза ее были полны слез, она чувствовала, как соленые капли скатываются по щекам.
— К черту, — сказала она с горечью, шагая впереди остальных по направлению к городу так быстро, как могла. Не знать даже о сателлите! Как можно быть таким оторванным от мира, так деградировать… Я не понимаю. И как мне выдержать это? Как такое вообще может происходить? Он был так великолепен когда-то. Человек, который выступал по телевизору, писал статьи, учил, спорил…
Блутгельд бубнил позади нее:
— Я знаю, Стокстилл, — это тот же самый человек, потому что, когда я столкнулся с ним на улице — я покупал еду в продуктовой лавке, — он окинул меня таким же странным взглядом, как будто хотел посмеяться надо мной, но затем понял, что, если он только посмеет, я опять сделаю то же, что и в прошлый раз, и он побоялся. Однажды он уже пострадал и теперь знает. Разве это не доказательство, Стокстилл? Сейчас он знает. Я прав?
— Сомневаюсь, что ему известно о том, что вы живы, — сказал Стокстилл.
— Но я должен был выжить, — ответил Блутгельд, — или весь мир… — Голос его стал тише, и Бонни не разобрала остального. Она слышала только звук от каблуков своих туфель, цокающих по заросшему травой, разбитому тротуару.
И остальные, все мы — также безумны, сказала она себе. Моя дочь с ее воображаемым братом… Хоппи, двигающий пенсы на расстоянии и изображающий Дангерфильда… Эндрю Джилл, скатывающий сигареты вручную одну за другой, год за годом… Только смерть принесет нам избавление, а может быть, и она окажется бессильной. Может быть, уже слишком поздно — мы захватим этот вирус и в следующую жизнь.
Было бы лучше, думала она, если б все мы погибли в день Катастрофы. Тогда бы нам не пришлось видеть калек и уродов, радиаков и животных-мутантов. Да, те, кто развязал войну, не довели дело до конца. Я устала. Я хочу отдохнуть. Я хочу бросить все и тихо лежать где-нибудь в темноте. И не слышать никого. Вечно.
Потом ее мысли приняли более практический оборот: может быть, все дело в том, что я просто не встретила подходящего мужчину. Но еще не поздно, я молода, я не растолстела, все говорят, что у меня великолепные зубы. Пока еще все возможно, надо только ждать.
Впереди показался Форестер-холл, старомодное белое деревянное здание с заколоченными окнами — вылетевшие стекла так и не вставили снова, и уже никогда не вставят. Может быть, Дангерфильд, если он еще не умер от язвенного кровотечения, мог бы передать мое классифицированное объявление, думала Бонни. Интересно, как бы это пережила коммуна? Или лучше дать объявление в «Ньюс энд Вьюс», позволить потасканному пьянчужке Полу Дитцу печатать маленькую заметку от моего имени в течение шести или более месяцев?
Открыв двери Форестер-холла, она услышала знакомый дружелюбный голос Уолта Дангерфульда. Он читал книгу. Бонни увидела лица слушающих — на одних отражалось волнение, на других — неприкрытое удовольствие… Она заметила скромно сидящих в углу зала двух человек — Эндрю Джилла и стройного симпатичного молодого негра — того самого, который обрушил крышу хрупкой постройки несовершенной адаптации Блутгельда. Бонни стояла в дверях, не зная, что делать.
За ней в зал вошли Барнс и Стокстилл и с ними Бруно. Первые двое привычно начали искать свободное место в переполненном зале, а Бруно, который никогда раньше не показывался в холле во время передачи, остановился в растерянности, как будто он не мог разобрать слов, звучащих из маленького приемника на батарейках.
Озадаченный, он встал позади Бонни, потирая лоб и рассматривая собравшихся в зале. Он вопросительно посмотрел на Бонни застывшим взглядом, затем последовал за Барнсом и Стокстиллом. И тут он увидел негра. Он остановился. Он повернулся к Бонни, и выражение его лица изменилось: она прочла на нем ужасное разрушительное подозрение, точнее, уверенность, что он проник в суть увиденного.
— Бонни, — пробормотал он, — вы должны увести его отсюда.
— Я не могу, — просто ответила она.
— Если вы не уведете его, — сказал Бруно, — я снова заставлю бомбы падать.
Она пристально изучала его и затем услышала свой собственный голос, сухой и резкий:
— Неужели? Это то, чего, вы хотите, Бруно?
— Я должен, — бормотал он без всякого выражения, глядя на нее невидящими глазами. Он был полностью погружен в свои мысли, в изменения, происходившие в нем. — Извините, но сначала я заставлю бомбы взорваться в верхних слоях атмосферы, как и в прошлый раз. Если это не поможет, тогда я позволю им падать вниз, и они поразят каждого. Пожалуйста, простите меня, Бонни, но должен же я защитить себя!
Он попытался улыбнуться, но его беззубый рот только исказился от нервной дрожи.
Бонни спросила:
— Вы на самом деле способны на это? Точно?
— Да, — кивнул он.
Он говорил уверенно, он всегда был так уверен в своих силах. Один раз он вызвал войну, и может вызвать ее опять, если они доведут его до этого. Она не видела в его глазах ни тени растерянности или сомнения.
— Такая мощь — у одного человека, — сказала она. — Не странно ли, что все досталось одному?
— Да, — согласился он, — здесь вся сила мира, собранная вместе. Я — ее центр. Бог повелел, чтобы было так.
— Как он ошибся! — сказала она.
Бруно мрачно посмотрел на нее:
— И вы тоже! Я думал, вы никогда не пойдете против меня, Бонни.
Она ничего не ответила, она нашла свободное место и села, не обращая больше внимания на Блутгельда. Она больше не могла; она терпела годы, и сейчас, наконец, она ничем не могла ему помочь.
Сидевший неподалеку Стокстилл наклонился к ней и сказал:
— Вы знаете, что негр здесь, в зале?
— Да, — кивнула она, — знаю.
Сидя совершенно прямо, она сосредоточилась на словах, звучащих из радиоприемника. Она слушала Дангерфильда, и плевать ей было на все, что происходило вокруг.
Кончено, думала она. От меня ничего не зависит. Что бы он ни делал, что бы с ним ни случилось — это не моя вина. Что бы ни случилось со всеми нами. Я не могу больше нести ответственность. Это продолжалось слишком долго, и я рада, наконец, выбраться из-под гнета.
Как легко, думала она. Слава Богу!
Сейчас все должно начаться снова, думал Бруно Блутгельд. Война. Выбора нет, меня вынуждают к действию. Мне жаль людей. Им всем придется пострадать, но, может быть, те, кто уцелеет, искупят свои грехи. Может быть, в конце концов, все к лучшему.
Он сел, сложил руки, закрыл глаза и сосредоточился, собираясь с мыслями. Растите, сказал он всем подвластным ему мировым силам. Объединяйтесь и становитесь такими же могучими, как в прошлый раз. Мне снова нужна вся ваша мощь.
Однако голос, исходящий из динамика, раздражал его и мешал сосредоточиться. Он отвлекся и подумал: мне не должны мешать, это противоречит Плану. Кто там говорит? Они все слушают… они что, получают от него указания?
Он спросил у человека, сидевшего рядом:
— Тот, кого мы слушаем, — это кто?
Пожилой человек раздраженно повернул голову, чтобы взглянуть на Блутгельда.
— Это же Уолт Дангерфильд, — ответил он с выражением крайнего удивления.
— Никогда не слышал о нем, — сказал Бруно. А зачем мне было слышать о нем? — Откуда он говорит?
— С сателлита, — буркнул пожилой человек уничтожающе и снова стал слушать.
Сейчас я вспомнил, подумал Бруно. Вот почему мы пришли сюда: слушать сателлит. Слушать человека, говорящего сверху.
Погибни, приказал он, мысленно сосредоточившись на небе над головой. Прекрати, потому что ты умышленно досаждаешь мне, мешаешь моему делу. Бруно ждал, но голос не умолкал.
— Почему он не перестает говорить? — спросил он человека, сидевшего с другой стороны. — Как он может продолжать?
Немного ошеломленный, тот сказал:
— Вы имеете в виду его болезнь? Он сделал запись давно, еще до того, как заболел.
— Болезнь, — повторил Бруно. — Понятно.
Он заставил человека на сателлите заболеть — это уже кое-что, но еще не все. Только начало. Умри, подумал он, опять сосредоточившись на мысли о небе и сателлите над ними. Однако голос продолжал говорить.
Ты защищен от моего влияния, удивился Бруно. Они снабдили тебя экраном? Я сокрушу его. Ты, очевидно, долго готовился к моей атаке, но тебе это не поможет.
Пусть появится водородное устройство, приказал он. Пусть оно взорвется возле самого сателлита, чтобы лишить этого человека возможности сопротивляться. Затем пусть он умрет, отдавая себе отчет — на кого он посягнул. Бруно Блутгельд сосредоточился, сжал руки вместе, выдавливая силу из глубины своего мозга.
Но чтение все равно продолжалось.
Он очень силен, признал Бруно. Да, стоило восхититься таким человеком. На самом деле, думая о нем, Блутгельд слегка улыбался. Пусть теперь взорвется целая серия водородных устройств, приказал он. Пусть сателлит хорошенько тряхнет, пусть он наконец поймет…
Голос в динамике замолк.
Давно пора, сказал про себя Бруно. Он вздохнул, расслабился, закинул ногу за ногу, пригладил волосы и, взглянув на соседа слева, подытожил:
— Все.
— Точно, — подтвердил сосед, — сейчас он передаст новости, если чувствует себя достаточно хорошо.
Бруно с удивлением сказал:
— Но ведь он мертв.
Пораженный собеседник запротестовал:
— Не может такого быть, не верю я росказням. Пошли вы…
— Это чистая правда, — настаивал Бруно, — его сателлит полностью разрушен, и от него ничего не осталось.
Почему этот человек ничего не знает? Неужели новость еще не дошла до всего мира?
— Не каркай, — сказал его сосед, — не знаю, кто ты такой и почему так говоришь, но ты зря стараешься. Немного подожди — и услышишь. Готов поспорить на пять металлических центов.
Радио молчало. Люди в зале зашевелились, беспокойно перешептываясь, охваченные мрачными предчувствиями.
Начинается, сказал себе Бруно. Сначала взрывы в верхних слоях атмосферы, как раньше. Скоро каждый поймет. Мир сам уничтожит себя, как в прошлый раз, дабы положить конец постоянному росту жестокости и злобы. Надо прекратить это, пока не слишком поздно. Бруно глянул туда, где сидел негр, и улыбнулся. Негр делал вид, что не замечает его, он прикидывался, будто увлечен беседой с человеком, сидевшим рядом.
Ты все прекрасно знаешь, думал Бруно. И я заявляю: тебе не удастся меня провести. Ты больше, чем кто-либо другой, понимаешь, что начинает происходить.
Что-то неладно, подумал доктор Стокстилл. Почему Уолт Дангерфильд замолчал? Может быть, у него закупорка кровеносных сосудов или что-нибудь в этом роде?
Затем он заметил кривую победоносную усмешку беззубого рта Бруно Блутгельда. Стокстилл сразу же догадался: физик приписывает случившееся влиянию своего мозга. Параноидальная мания всемогущества: все, что происходит, происходит из-за него. Он брезгливо отвернулся, повернув стул так, чтобы больше не видеть Блутгельда.
Сейчас он перенес свое внимание на молодого негра. Да, подумал он, вполне может быть, что это тот самый негр-продавец, который давным-давно открывал ТВ-магазин напротив моего офиса в Беркли. Пожалуй, я подойду и спрошу его.
Поднявшись, он подошел к Эндрю Джиллу и его соседу.
— Извините, — наклонился он к негру, — вы случайно не жили в Беркли и не продавали телевизоры на Шаттак-авеню?
Тот сказал:
— Доктор Стокстилл! Как тесен Мир! — И они обменялись рукопожатиями.
— Что случилось с Дангерфильдом? — с беспокойством спросил Эндрю Джилл.
Сейчас к приемнику подошла Джун Рауб и начала вертеть ручку, пытаясь его настроить. Остальные слушатели стали собираться вокруг, сбиваясь в маленькие печальные группки, перешептываясь, давая советы.
— Думаю, ему конец, — продолжал Джилл. — Как вы считаете, доктор?
— Если так, — сказал Стокстилл, — это трагедия.
В дальнем углу комнаты Бруно Блутгельд поднялся на ноги и провозгласил громким хриплым голосом:
— Началось всеобщее уничтожение. Каждому присутствующему будет даровано достаточно времени, чтобы признаться в своих грехах и раскаяться, если он сделает это искренне.
В комнате стало тихо. Один за другим все повернулись к Блутгельду.
— У вас здесь что — есть проповедник? — спросил негр у Стокстилла.
Доктор быстро сказал Джиллу:
— Триз болен, Энди. Его надо увести отсюда. Помогите мне.
— Конечно, — огласился Джилл, следуя за доктором к Блутгельду, который продолжал ораторствовать.
— Взрывы в верхних слоях атмосферы, которые я вызвал в 1972 году, были только началом нынешних деяний, санкционированных самим Господом в премудрости Его. Загляните в Апокалипсис, там все сказано… — Он увидел подходивших к нему Стокстилла и Джилла. — Вы очистились? — спросил он. — Вы готовы предстать перед Грядущим Судом?
И тут из динамика раздался знакомый голос, слабый и дрожащий, но все узнали его:
— Прошу прощения за паузу, — сказал Дангерфильд, — но я почувствовал головокружение, должен был прилечь ненадолго и не заметил, как кончилась пленка. Так или иначе… — засмеялся он своим прежним, таким знакомым смехом, — я снова в эфире. По крайней мере, на некоторое время. Итак, что я намеревался сделать? Кто-нибудь помнит? Подождите-ка… Зажглась красная лампочка: кто-то вызывает меня снизу. Минуточку…
Люди в зале облегченно и радостно зашумели. Они повернулись к приемнику и забыли о Блутгельде. Стокстилл и Джилл тоже подошли к радио и с ними негр-продавец. Они присоединились к группе улыбающихся людей и стояли в ожидании.
— Я получил заявку на «Für mich bist du schön» — сказал Дангерфильд. — Можете себе представить? Кто-нибудь помнит сестер Эндрюс? Верьте или не верьте, но старое, доброе американское правительство любезно снабдило меня записью сестер Эндрюс, поющих эту старомодную, но любимую народом песенку… Видимо, они сочли, что я должен стать своего рода хронокапсулой на Марсе. — Он засмеялся. — Итак, «Für mich bist du schön» для какого-то старого чудака из района Великих Озер. Слушайте!
Послышалась музыка, звонкая и архаичная, и люди в зале радостно и благодарно расслабились, откидываясь один за другим на спинки стульев.
Выпрямившись рядом со своим стулом, Бруно Блутгельд слушал музыку и думал: не могу поверить. Тот человек наверху не существует. Я сам довел его до полного уничтожения. Должно быть это какой-нибудь обман. Мошенничество. Я знаю, там ничего нет.
Как бы то ни было, понял он, я должен приложить больше стараний. Я должен все начать снова и на этот раз обрушиться на него со всей возможной силой.
Никто не обращал на Бруно внимания, все были увлечены передачей, поэтому он тихо отошел, наконец, от своего стула и вышел из холла наружу, в ночную тьму.
Впереди по дороге, над домом Хоппи, светилась, пульсировала и гудела высокая антенна. Бруно Блутгельд, недоумевая, рассматривал ее, направляясь к тому месту, где он привязал свою лошадь. Что делает фокомелус? За окнами домика, крытого толью, сияли огни; Хоппи был занят работой.
Не забыть бы о нем, сказал себе Блутгельд. Фокомелус должен прекратить существование вместе с остальными, потому что он такое же зло, как и все они. Может быть, даже гораздо большее.
Проходя мимо, он мысленно послал одиночный разрушительный импульс в сторону дома Хоппи. Однако огни не погасли и антенна продолжала гудеть. Здесь требуется большая концентрация мысли, понял Блутгельд, а у меня сейчас нет времени. Позднее.
Глубоко задумавшись, он продолжал свой путь.
