В отделе не было ни души, и в нем царила та специфическая атмосфера холодного ожидания, которая свойственна пустым редакционным помещениям. Где-то, конечно, бродили уборщики, но я не встретил ни одного; нигде не было видно и Лайтнинга, редакционного мальчика на побегушках, которому полагалось сейчас находиться при исполнении служебных обязанностей. Скорей всего он отправился по каким-то своим таинственным личным делам либо прикорнул в укромном уголке, чтобы урвать часок-другой сна.

Кое-где горели лампы, но их сияние лишь подчеркивало призрачность теней, подобно свету далеких уличных фонарей на окутанном туманом бульваре.

Я прошел к своему столу, сел на стул и протянул руку к телефону, но трубки не снял. Я застыл, напрягая слух, и хоть убей, если я знал, к чему прислушиваюсь — разве что к тишине. Комната безмолвствовала Я не уловил даже намека на какой-нибудь звук. И мне показалось, что в эту минуту такое же безмолвие царит во всем мире, что тишина этой комнаты, просочившись сквозь стены, обволокла нашу планету, заглушив все звуки Земли.

Я медленно снял трубку и набрал номер. Мне ответил сонный голос телефонистки, в нем послышались нотки вежливого недоумения, словно она тоже не прочь была мне напомнить, что такому человеку, как сенатор, не звонят в столь неурочный час. Но она была достаточно хорошо вышколена и ограничилась тем, что попросила подождать ее звонка.

Я положил трубку на рычаг, откинулся на спинку стула и попытался собраться с мыслями, но уже давала о себе знать бессонная ночь, и мозг мой объявил забастовку. Только теперь я впервые почувствовал, до какой степени я вымотан.

Я сидел точно в тумане: далекими уличными фонарями светили редкие лампы, и ни один звук не нарушал окружающей меня тишины. И в моем усталом мозгу, который уже отказывался думать, слабо шевельнулась мысль о том, что, быть может, такова в эту ночь вся Земля — притихшая, усталая планета, выдохшаяся, безразличная ко всему планета, которая с безропотным равнодушием катится к своей гибели, и всем на это наплевать.

Зазвонил телефон.

— Говорите, мистер Грэйвс, — объявила телефонистка.

— Хелло, Родж, — сказал я.

— Паркер, ты? — донеслось издалека. — Какого дьявола ты колобродишь в такой поздний час?

— Важное дело, Родж, — сказал я. — Ты же знаешь, что иначе я не стал бы тебя беспокоить.

— Надеюсь. Я заснул всего часа два назад.

— Пришлось из-за чего-то засидеться допоздна, сенатор?

— Так, небольшое совещание. Обсуждали кое-какие вопросы.

— Кто-нибудь встревожен, Родж?

— Чем? — спросил он голосом ровным и гладким, как ледяной каток.

— Хотя бы невиданным изобилием денег в банках.

— Послушай, Паркер, — проговорил он, — если ты пытаешься из меня что-нибудь вытянуть, попусту тратишь время.

— Я из тебя ничего не вытягиваю. Напротив, сам хочу тебе кое-что сообщить. Если только ты меня выслушаешь, я расскажу, что сейчас происходит. Объяснить это не так-то просто, но тем не менее мне хотелось бы, чтобы ты мне поверил.

— Слушаю тебя.

— У нас на Земле сейчас находятся пришельцы, — сказал я. — Существа из космоса. Я их видел собственными глазами, разговаривал с ними и…

— Теперь мне все ясно, — перебил меня сенатор. — Завтра ведь суббота, и ты не упустил возможности надраться.

— Ничего подобного, — запротестовал я. — Я трезв как…

— Ты получил свой чек и отправился…

— Но я даже не зашел за чеком. Так зашился, что он совершенно вылетел у меня из головы.

— Вот теперь я уже не сомневаюсь, что ты пьян в стельку. Такого не бывает, чтобы ты забыл про чек. Уж ты всегда тут как тут, стоишь в очереди в кассу с протянутой лапой…

— Да выслушай меня наконец, черт тебя дери!

— Ползи обратно в кровать и проспись, — приказал сенатор. — А если потом у тебя не пропадет охота со мной покалякать, позвони утром.

— Чтоб ты провалился! — взревел я, но мое проклятье повисло в воздухе. Он уже положил трубку. И мне ответила лишь мертвая пустота гудков.

Меня так и разбирало хлопнуть трубкой, но я этого не сделал. Что-то меня удержало — быть может, мою ярость подавила горесть полной неудачи.

Я сидел, сжимая в руке трубку, из которой несся далекий комариный писк опустевшей линии; я уже знал, что надеяться больше не на что: мне никто не поверит, ни один человек не прислушается к моим словам. Как будто все они — Этвуды, подумал я, как будто каждый из них — лишь имитация человека, созданная из заполнившей Землю чужеродной материи.

«А если вдуматься, это не такой уж бред», сказал я себе. Это и вправду могло произойти. И сотворить такое было бы как раз в духе пришельцев.

По спине у меня забегали ледяные мурашки, а я все сидел за столом, стиснув трубку, — самое одинокое человеческое существо на Земле.

Могло ведь оказаться, что я на самом деле остался в полном одиночестве.

Что, если сенатор Роджер Хилл вовсе не человек, не тот, кем он был, скажем, лет пять назад? Что, если тело настоящего, подлинного Роджера Хилла запрятано в каком-то тайнике, а я только что разговаривал с поддельным Роджером Хиллом, с Роджером Хиллом — пришельцем? Что, если Старик — не Старик, а некое омерзительное существо, принявшее его облик? Что, если какую-нибудь крупную стальную компанию уже возглавляет не человек, а оборотень? Что, если пришельцы одного за другим убрали виднейших промышленников и политических деятелей, и их места заняли существа из другого мира, перевоплотившиеся с таким совершенством и так прекрасно обо всем осведомленные, что в их подлинности не усомнились их собственные коллеги и семьи?

Что, если женщина, которая ждала меня в машине, была не…

Стоп, одернул я себя, это же чистое безумие. Психоз какой-то. Больная фантазия, порожденная мозгом, настолько потрясенным и измученным, что он потерял способность к нормальному мышлению.

Я положил трубку на рычаг и отодвинул от себя аппарат. Медленно поднявшись на ноги, я встал во весь рост, окруженный пустотой и безмолвием, и тело мое бил озноб.

Потом я спустился по лестнице и вышел на улицу, где меня ждала Джой.