6
Когда, ощущая затылком дыхание нависшего надо мной Гэвина, я дописывал последнюю страницу, а отдел литературной правки стонал, что уже прошли все сроки выпуска газеты, позвонила секретарша издателя.
— Мистер Мэйнард желает с вами побеседовать, — сказала она, — немедленно, как только вы освободитесь.
— Уже кончаю, — бросил я и положил трубку.
Я дописал последний абзац и вытащил лист из машинки. Схватив его, Гэвин помчался к столу отдела литературной правки.
Он тут же вернулся и кивнул на телефонный аппарат.
— Старик? — спросил он.
Я ответил, что он самый.
— Видно, собирается как следует выпотрошить меня. Допрос третьей степени, с применением пыток.
Такая уж была у Старика манера. И вовсе не потому, что он нам не доверял. Не потому, что считал нас идиотами или халтурщиками или подозревал, что мы что-нибудь замалчиваем. Мне думается, это в нем говорил газетчик с его неодолимой тягой к выяснению подробностей в надежде на то, что, беседуя с нами, он выудит нечто, ускользнувшее от нашего внимания: промывка грубого песка фактов в поисках крупиц золота. Мне кажется, что, учиняя такой допрос, он проникался чувством собственной значимости.
— Это ужасный удар, — посетовал Гэвин. — Потерять такой жирный кусок. Наверно, тот парень, что ведет счета в отделе рекламы, сейчас в каком-нибудь темном углу перепиливает себе горло.
— Удар не только для нас, — добавил я. — Но и для всего города.
Потому что «Франклин» был не только торговым центром; он был еще и неофициальным клубом, местом встреч. Тщательно причесанные чопорные старые леди в опрятных костюмах регулярно устраивали в чайной комнате на седьмом этаже скромные пиршества. Домашние хозяйки, отправляясь за покупками, неизменно встречали у «Франклина» своих старых приятельниц, и их сборища преграждали проходы. Случалось, что люди заранее договаривались встретиться у «Франклина». Там устраивались художественные выставки, читались лекции на возвышенные темы, короче — использовались все приманки, которые для американцев являются критерием изысканного вкуса. Для представителей всех классов, независимо от их образа жизни, «Франклин» был рынком, местом встреч и своего рода клубом.
Я поднялся из-за стола и пошел к боссу.
Его зовут Уильям Вудро Мэйнард, и он неплохой малый. Он далеко не так плох, как это может показаться, если судить по его имени.
У него в кабинете сидел Чарли Гендерсон, ведавший рекламой розничной торговли, и вид у обоих был встревоженный.
Старик предложил мне сигару из большой коробки, стоявшей на краю стола, но я отказался и опустился на стул рядом с Чарли — лицом к Старику, который восседал за столом.
— Я звонил Брюсу, — сказал Старик, — и он разговаривал со мной без особой охоты. Я бы даже сказал — уклончиво. Он не желает обсуждать эту тему.
— Естественно, — заметил я. — По-моему, это потрясло его не меньше, чем нас.
— Я тебя не понимаю, Паркер. Почему вдруг это должно было так его потрясти? Ведь наверняка он лично вел переговоры и заключил сделку продажи.
— Речь идет о закрытии универмага, — пояснил я. — Если не ошибаюсь, мы сейчас говорим именно об этом. Мне кажется, Брюс не знал, что новый владелец собирается закрыть универмаг. Уверен, что, заподозри он что-нибудь подобное, сделка бы не состоялась.
— Что навело тебя на эту мысль, Паркер?
— Выражение лица Брюса, — ответил я. — В тот момент, когда Беннет объявил, что универмаг будет закрыт, на его лице отразились изумление, возмущение, гнев и, пожалуй, даже отвращение. Как у человека, у которого четыре короля выпали против четырех тузов.
— Но он ведь промолчал.
— А что он мог сказать? Он заключил сделку, и универмаг был уже продан. Едва ли ему когда-нибудь приходило в голову, что кто-то может купить процветающее предприятие и тут же его закрыть.
— Верно, — задумчиво проговорил Старик, — все это как-то не вяжется.
— Не исключено, что это всего лишь рекламный трюк, — предположил Чарли Гендерсон. — Не больше, чем крючок для публики. Нельзя не признать, что за всю историю своего существования «Франклин» никогда не пользовался такой популярностью, как после сегодняшней пресс-конференции.
— «Франклин», — твердо сказал Старик, — никогда не гонялся за рекламой. Он в ней не нуждается.
— Через один-два дня, — не сдавался Чарли, — будет во всеуслышание объявлено, что универмаг опять открывается. Новое правление объяснит, что оно приняло во внимание протест общественности, которая потребовала, чтобы универмаг продолжал функционировать.
— У меня на этот счет другое мнение, — возразил я и в ту же секунду сообразил, что мне следовало бы попридержать язык. У меня ведь не было никаких доказательств, только какое-то интуитивное предчувствие. От всей этой сделки разило липой. Я готов был поклясться, что за ней скрывалось нечто большее, чем простая мистификация, которую на досуге измыслил какой-нибудь агент по рекламе.
Но никто из них не поинтересовался, почему я с ними не согласен.
— Паркер, — спросил Старик, — нет ли у тебя какой-нибудь мыслишки по поводу того, кто может стоять за этой сделкой?
Я покачал головой.
— Беннет отказался назвать нового владельца Универмаг: здание, товары, репутация, связи — был куплен каким-то человеком, или группой людей, которых этот Беннет представляет, и он закрывается. Никаких объяснений, почему он закрывается. Ни звука о том, будет ли использовано здание для каких-нибудь других целей.
— Не сомневаюсь, что его допрашивали с пристрастием.
Я кивнул.
— И он ничего не сказал?
— Ни слова, — ответил я.
— Странно, — произнес Старик. — Тут сам черт не разберется.
— А этот Беннет? — спросил Чарли. — Что ты о нем знаешь?
— Ничего. О себе он сказал только, что является представителем покупателя.
— Ты уже, конечно, пытался выяснить, кто он, — сказал Старик.
— Этим занимаются другие. Мне нужно было успеть написать статью для первого выпуска, а в моем распоряжении было всего двадцать минут. Это Гэвин послал своих людей навести справки в отелях.
— Держу пари на двадцать долларов, — заявил Старик, — что они и следа его не найдут.
Вероятно, у меня был удивленный вид.
— Темная это история, — проговорил Старик. — С начала и до конца. Подготовку к этой сделке невероятно трудно сохранить в тайне. Однако же не просочилось никаких сведений, никаких слухов, ни звука.
— Если бы что-нибудь и выплыло, — подхватил я, — об этом бы знал Дау. А если б у него были какие-нибудь сведения, он, вместо того чтобы ехать на аэродром, занялся бы этим делом сам.
— Вполне с тобой согласен, — сказал Старик. — Дау прекрасно осведомлен о том, что происходит в городе.
— А не было ли в этом Беннете какой-нибудь особенности, которая могла бы хоть как-то облегчить разгадку? — спросил Чарли.
Я покачал головой. У меня в памяти остался только его поразительный лысый череп, ползавшая по этой лысине муха, и то, что он не обращал на муху никакого внимания.
— Ну что же, Паркер, спасибо, — произнес Старик. — Я нахожу, что ты поработал не хуже, чем обычно. Все сделано на высоком профессиональном уровне. Когда в информационном отделе сидят такие, как ты, Дау и Гэвин, можно жить спокойно.
Я поспешно ретировался, не дожидаясь, пока он размякнет настолько, что еще чего доброго заговорит о повышении мне жалованья. Это было бы ужасно.
Я вернулся в информационный отдел.
Из типографии только что принесли газеты, и на первой странице красовалась моя статья — заголовок раскинулся на восемь столбцов, а под ним выстроились все двенадцать букв моего полного имени.
Здесь же, на первой странице, была и фотография Джой со скунсом на руках, и, судя по ее виду, она прямо таяла от восторга. Под фотографией была напечатана ее заметка, которую какой-то остряк из отдела литературной правки не преминул снабдить пошлым слюнявым заголовком.
Я отправился к столу отдела городских новостей и остановился рядом с Гэвином.
— Как продвигаются поиски Беннета? — спросил я. — Тебе удалось что-нибудь выяснить?
— Полная неудача, — взорвался он. — Мне кажется, что он вообще не существует. По-моему, ты его высосал из пальца.
— Быть может, Брюс…
— Я звонил Брюсу. По его словам, он всегда считал, что Беннет остановился в одном из отелей. Он сказал, что этот тип никогда не говорил ни о чем, кроме бизнеса. Ни разу не упомянул ни единой фамилии.
— А как с отелями?
— Его там нет и никогда не было. За последние три недели ни в одном из отелей не останавливалось ни одного Беннета. Сейчас мы прочесываем мотели, но уверяю тебя, Паркер, что это пустая трата времени. Такой человек не существует.
— А может, он зарегистрировался под другим именем. Проверь всех лысых…
— Скажите пожалуйста, какие мы умные, — прорычал Гэвин. — А ты хотя бы приблизительно представляешь себе, сколько лысых мужчин регистрируется каждый день в наших отелях?
— Нет, — сознался я. — Не представляю.
Гэвин, как водится, не упустил возможности хорошенько себя взвинтить, и разговаривать с ним было бесполезно. Я отошел от него и направился было в другой конец комнаты, чтобы переброситься парой слов с Дау. Но увидев, что его нет на месте, остановился у своего стола.
Я взял лежавшую на столе газету и присел, чтобы просмотреть ее. Прочел свою статью и обозлился на себя за два неряшливых неуклюжих абзаца. Обычная история, когда пишешь в спешке. Стараешься написать получше, а к следующему выпуску все равно приходится переделывать.
Поэтому я швырнул на стол машинку и заново переписал эти абзацы. С помощью линейки я аккуратно вырвал статью из газеты и наклеил ее на два листа плотной бумаги. Перечеркнул оба оскорбивших мои чувства абзаца и пометил их для младшего редактора. Еще раз пробежав статью, я выудил несколько опечаток и для гладкости слога подправил одну-две фразы.
Просто чудо, что мне вообще удалось написать эту статью, подумал я, вспомнив, как, развалясь на стульях, парни из отдела литературной правки истошно вопили, что уже прошли все сроки, а за моей спиной приплясывал Гэвин, выпаливая вслух каждую новую строчку.
Я отнес вставки и помеченный экземпляр статьи в отдел городских новостей и бросил все это в ящик. Потом вернулся к себе и разложил на столе искромсанную газету. Прочел заметку Джой — пальчики оближешь, как она была написана. Поискал интервью, за которым Дау поехал на аэродром, но его в газете не оказалось. Я снова пошарил глазами по комнате, но Дау как сквозь землю провалился.
Отложив газету в сторону, я не стал больше ничем заниматься и, от нечего делать, попытался вспомнить, что произошло сегодня утром в конференц-зале «Франклина». Но в памяти возникла только ползавшая по лысому черепу муха.
И вдруг я вспомнил кое-что еще.
Гендерсон спросил меня, не было ли в Беннете какой-нибудь особой черточки, которая помогла бы раскрыть его личность. Я тогда ответил отрицательно.
Но я невольно солгал. Потому что кое-что все-таки было. Если и не ключ к разгадке, то, во всяком случае, нечто чертовски странное. Как я сейчас вспомнил, это был его запах. Лосьон для бритья, подумал я, когда почувствовал слабое дуновение этого запаха. Но лосьон совершенно мне незнакомый. Не каждому мужчине пришелся бы по вкусу запах такого лосьона. Не потому, что он был вульгарным и резким — ведь это был лишь едва ощутимый намек на запах. Просто такой запах не имеет ничего общего с человеческим существом.
Я продолжал сидеть за столом, пытаясь найти этому запаху какое-нибудь определение, придумать, с чем его можно сравнить. Но безуспешно, потому что, хоть тресни, я никак не мог припомнить запах сам.
Однако я был глубоко убежден, что, доведись мне почувствовать этот запах еще раз, я его обязательно узнаю.
Я встал и побрел к столу Джой. Когда я подошел к ней, она бросила печатать. Подняв голову, взглянула на меня, и глаза ее так блестели, словно она едва сдерживала слезы.
— В чем дело? — спросил я.
— Ах, Паркер, — проговорила она. — Ну какие же это несчастные люди! Просто сердце разрывается.
— Что это за несчастные… — начал было я, но тут же сообразил, что могло с ней произойти.
— Каким образом к тебе попало это дело? — спросил я.
— Они пришли к Дау, — объяснила она. — А его не было. И все остальные были очень заняты. Поэтому Гэвин привел их ко мне.
— Я собирался заняться этим сам, — сказал я, — Дау попросил меня, и я согласился. А потом началась эта кутерьма с «Франклином», и я обо всем забыл. Однако мне казалось, что должен был прийти только один человек. А ты говоришь о нескольких…
— Он привел с собой жену и детей, и они сели в кружок и уставились на меня эдакими большими серьезными глазами. Они рассказали, как продали свой дом — семья росла и в нем стало тесновато, — а теперь не могут найти другой. Через день-два они уже должны выехать из своего дома, и им совершенно некуда податься. Вот так и сидят они, выкладывают свои горести и смотрят на тебя с надеждой. Точно ты — Дед Мороз, или добрая фея, или еще кто-нибудь из той же компании. Точно у тебя в руке не карандаш, а волшебная палочка. Точно они уверены, что ты в миг можешь решить все их проблемы и навести полный порядок. У людей такое странное представление о газетах, Паркер. Им кажется, что мы волшебники. Им кажется, что, как только их история будет напечатана в газете, все изменится к лучшему. Им кажется, что мы можем творить чудеса. А ты сидишь, смотришь на них, а про себя думаешь, что ничегошеньки-то ты не можешь.
— Все понятно, — произнес я. — Только не принимай это близко к сердцу. Ты не имеешь права распускаться. Тебе следует быть потверже.
— Паркер, — попросила она, — убирайся отсюда, мне нужно закончить статью. Гэвин уже минут десять мечет икру.
Это было сказано совершенно искренне. Она действительно хотела от меня избавиться, чтобы получить возможность выплакаться без свидетелей.
— Ладно, — согласился я. — До вечера.
Вернувшись к своему столу, я спрятал статьи, которые написал утром. Потом надел шляпу и пальто и отправился промочить горло.
