Книга: Свободное владение Фарнхэма (сборник)
Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3

Глава 2

Было страшно невмочь,
И я бросился прочь
И бежал тогда как ненормальный,
Сам от страха не свой
И закрылся у мамочки в спальне.
Янки Дудль, помоги.
Янки Дудль — денди.
Научи плясать и петь
И с подружкой не робеть,
Янки Дудль, денди.

 

Я никогда не думал, что пойду в армию, тем более в пехоту. Обмолвись я о подобном в детстве, меня бы просто выпороли, а будь я постарше удостоили бы отцовской проповеди о том, как некоторые нерадивые сыновья только и делают, что позорят свою фамилию.
Я, конечно, говорил отцу, что собираюсь поступить на Федеральную Службу, — когда уже учился в старших классах. Полагаю, что в таком возрасте каждый парень начинает думать об этом. Мне исполнилось восемнадцать через неделю после окончания школы. Однако большинство ребят относилось к такой перспективе не очень серьезно — скорее так, в шутку. Некоторое время они забавлялись этой идеей, щекотали себе нервы, а потом благополучно поступали в колледж, нанимались на работу или находили еще что-нибудь. Вполне возможно, что так случилось бы и со мной… если бы мой лучший друг всерьез не решил поступить на службу.
В средней школе мы с Карлом всегда были заодно и все делали вместе: вместе высматривали девушек, вместе приударяли за ними. Вместе гуляли с подружками. Мы вместе занимались физикой и электроникой в самодельной лаборатории, устроенной дома у Карла. Я не был силен в теории, но зато ловко паял и собирал схемы. Как правило, Карл разрабатывал идею, составлял схему, а я следовал его инструкциям.
Это было здорово! Вообще, все, что ни делали мы с ним, было здорово. У родителей Карла не было такого состояния, как у моего отца, но это не влияло на наши отношения. Когда отец купил мне к четырнадцатилетию небольшой вертолет, машина настолько же принадлежала Карлу, насколько и мне. То же и с лабораторией, устроенной в подвале их дома: я мог распоряжаться в ней по своему усмотрению.
Когда Карл неожиданно заявил, что не хочет сразу после школы идти дальше учиться, а решил сначала попробовать военной службы, я призадумался.
Похоже, он считал такой путь для себя естественным. В конце концов я сказал, что пойду с ним.
— Твой старик тебе не позволит.
— Чего? Как это не позволит?!
Я возмущался, но в глубине души понимал, что Карл прав. Отец попытается сделать все, что в его силах, причем будет действовать скрытно.
Вербовка в Федеральную Службу была первым полностью свободным выбором человека (и, похоже, последним). Если юноше или девушке исполнялось восемнадцать, он или она могли сделать свой выбор, и никто не смел вмешиваться.
— Поживем — увидим, — сказал Карл и заговорил о другом.
В один прекрасный момент я как бы походя завел с отцом осторожный разговор.
Он отложил газету, вынул изо рта сигару и уставился на меня:
— Ты что, парень?
Я пробормотал, что мне мои устремления не кажутся ненормальными.
Он вздохнул.
— Что ж… наверное, нужно было ожидать подобного. Да-а, я помню, как ты научился ходить и из тихого младенца превратился в сорванца, который долгое время был сущим наказанием для всего дома. Помню, ты великолепно грохнул одну из любимых маминых ваз — китайскую, эпохи Мин. Причем вполне сознательно — я в этом уверен. Ты был, конечно, слишком мал, чтобы понимать цену этой вазы, поэтому я тебя просто отшлепал по рукам… Еще я помню, как ты стащил одну из моих сигар и как тебе потом было плохо. Мальчишкам просто необходимо попробовать, чтобы понять, что забавы мужчин пока еще не для них. Мы наблюдали, как ты вступаешь в пору юности и начинаешь замечать, что девчонки не все на одно лицо и что среди них есть такие, что заставляют чаще биться сердце.
Он опять вздохнул, будто я уже умер.
— Но, папа. Я не собираюсь разрушать свою жизнь. Всего лишь один срок службы. Это же не навсегда!
— Давай, по крайней мере, пока не спешить. Хорошо? Все нужно хорошенько обдумать. И выслушай. что я думаю об этом. Даже если ты уже решил, постарайся понять и меня. Хочу тебе напомнить, что наша семья вот уже сто лет далека от всякой политики, она выращивает свой сад на своем куске земли. И я не вижу причин, ради которых ты стал бы нарушителем этой замечательной традиции. Сдается мне, что здесь не обошлось без влияния одного из твоих учителей в старших классах — как его имя? Ты знаешь, о ком я говорю.
Он имел в виду нашего преподавателя истории и нравственной философии ветерана федеральной Армии.
— Мистер Дюбуа?
— Глупое имя, но ему подходит. Иностранец, конечно. Похоже, что против всех имеющихся законов кто-то использует школы как скрытые центры вербовки в армию. Похоже, мне стоит написать резкое письмецо на эту тему. У налогоплательщиков тоже есть кое-какие права!
— Он совсем не замешан ни в чем таком! Он… — Я остановился, не в силах найти подходящие слова. Мистер Дюбуа на самом деле всегда относился к нам с нескрываемым чувством собственного превосходства. Он ясно давал понять, что никто из нас не достоин службы. Мне он просто не нравился. Наоборот, — сказал я, — он всегда смеется над нами.
— Не будем толочь воду в ступе. Стоит ли покупать кота в мешке?
Окончишь школу, потом поедешь в Гарвард и будешь там изучать теорию и практику бизнеса. Ты это и раньше так себе представлял. После поедешь в Сорбонну, будешь путешествовать понемногу, встречаться с нашими клиентами и контрагентами и сам увидишь, как делается бизнес в других частях света.
Потом возвратишься домой и приступишь к работе. Начнешь с самой примитивной. Биржевым агентом или кем-нибудь в этом роде. Это нужно, чтобы соблюсти ритуал. Но не успеешь моргнуть глазом, как окажешься среди управленцев. Я не хочу, чтобы кто-нибудь помоложе и пошустрее лез вперед тебя. Насколько быстро ты станешь боссом, будет зависеть только от твоего желания и терпения. Вот так! Как тебе сюжет?
Я не ответил. Ничего нового я пока не услышал: я знал, что этот путь всегда был моим. Отец встал и положил мне на плечо руку.
— Так что не думай, сынок, что я о тебе забыл или отношусь к тебе с предубеждением. Ты мне нравишься. И давай посмотрим еще раз непредвзято на твою затею. Если б где-нибудь шла война, я бы первый тебя поддержал. Но войн теперь нет и, слава Богу, больше не предвидится. Сама возможность войны искоренена. Планета живет мирно, счастливо и, кроме того, имеет прекрасные отношения с другими планетами. Чем же тогда занимается так называемая Федеральная Служба? Паразитирует, паразитирует! Бесполезный, ни на что не пригодный орган, живущий за счет налогоплательщиков. Надо сказать, весьма дорогостоящий способ содержать на общественные деньги бездарей, которые иначе были бы просто безработными. Их содержат годами, а потом они преспокойно отдыхают до конца жизни. А может быть, ты только этого и хочешь?
— Карл вовсе не бездарный человек!
— Карл? Конечно, он хороший парень… только слегка без царя в голове. — Отец пожал плечами и улыбнулся: — Сынок, я хотел приберечь кое-что в качестве сюрприза — как подарок к окончанию школы. Но сейчас решил открыть секрет, и, быть может, он поможет тебе поскорее выкинуть всю эту чепуху из головы. Я не хочу, чтобы ты думал, что я боюсь какого бы то ни было твоего решения. Я слишком доверяю твоему здравому смыслу, хотя ты и молод. Но ты сейчас в сомнении, в тревоге. Я знаю — мой подарок поможет прочистить тебе мозги. Ну, угадай, что это?
— Ну, не знаю…
Он ухмыльнулся:
— Туристическая поездка на Марс.
Наверное, у меня был дурацкий вид.
— Господи, папа, но я и не думал…
— Я хотел, чтобы мой сюрприз тебя удивил, так оно и вышло. Я знаю, мальчишки сходят с ума от таких путешествий. И для тебя сейчас такое путешествие как раз необходимо. Побудешь один в необычной обстановке.
Иногда это очень полезно. Тем более, когда ты по-настоящему включишься в нашу работу, тебе будет трудно выкроить даже несколько дней, чтобы слетать на Луну.
Он взял газету.
— И не надо меня благодарить. Можешь заняться своими делами — мне надо еще немного поработать.
Я вышел из комнаты. Отец считал, что все уже уладил… да и я как-то успокоился: мне тоже казалось, что все решено. Марс! И меня никто не будет опекать, буду делать что захочу! Но я не сказал о поездке Карлу. У меня было противное чувство: вдруг он решит, будто меня просто купили. Что ж, может, так оно и было. Карлу я просто сказал, что отец смотрит на службу в армии не так, как я.
— Еще бы, — ответил он. — Мой тоже. Но это моя судьба.
Я все раздумывал, пока шли последние занятия по истории и нравственной философии. Эти предметы отличались от других тем, что каждый обязан был принимать участие в занятиях, но экзаменов не было. И мистер Дюбуа, похоже, не особенно заботился о том, чтобы мы отчитывались о своих знаниях. Иногда он, правда, тыкал пальцем левой руки (он никогда не утруждал себя запоминанием имен) и задавал короткий вопрос. Но если не получал ответа, это ничего не меняло.
На самом последнем уроке, правда, мне показалось, он все-таки решил исподволь узнать, что же мы усвоили. Одна из девчонок вдруг с вызовом заявила:
— А моя мама говорит, что насилие никогда не может ничего создать.
— Да? — Дюбуа холодно посмотрел на нее. — А я уверен, что отцы известного тебе города Карфагена были бы очень удивлены, узнав об этом.
Почему к ним не обратилась твоя мать? Или ты сама?
Они цепляли друг друга уже давно: девчонка не считала нужным лебезить или опасаться Дюбуа, ведь экзаменов по его курсу не было. Она и сейчас не скрывала раздражения:
— Все пытаетесь посмеяться надо мной! Всем известно, что Карфаген был разрушен!
— Мне казалось, что ты этого не знаешь, — сказал Дюбуа без всякого намека на улыбку. — Но раз ты в курсе дела, может, тогда ответишь: что иное, как не насилие, навсегда определило их судьбу? И вообще я не собирался смеяться лично над тобой. Я против своей воли начинаю презирать беззастенчиво глупые идеи и принципы — тут уж ничего не могу поделать.
Всякому, кто исповедует исторически не обоснованную и аморальную концепцию насчет того, что «насилие не в состоянии ничего создать», я посоветовал бы подискутировать с духами Наполеона Бонапарта и герцога Веллингтона.
Насилие, откровенная сила, в истории человечества решило гораздо больше вопросов, чем какой-либо другой фактор, и противоположное мнение не имеет права даже называться концепцией. Глупцы, забывающие эту главную правду в истории человечества, всегда платят или, во всяком случае, платили за это недомыслие своей жизнью и свободой… Еще один год, еще один класс отучился — и еще одно поражение. В ребенка еще можно заложить какие-то знания, но научить думать взрослого человека, видимо, невозможно.
Вдруг он ткнул пальцем в меня:
— Ты. Какая разница в области морали, если она вообще есть, лежит между воином и гражданским человеком?
— Разница, — сказал я, лихорадочно соображая, — разница в сфере гражданских обязанностей, гражданского долга. Воин, солдат, принимает личную ответственность за безопасность того политического объединения, членом которого состоит и ради защиты которого он при необходимости должен пожертвовать своей жизнью. Гражданский человек этого делать не обязан.
— Почти слово в слово по учебнику, — сказал Дюбуа, как всегда пренебрежительно. — Но ты хоть понимаешь, что сейчас сказал? Ты веришь в это?
— …Я не знаю. сэр…
— Конечно, не знаешь! Я вообще сомневаюсь, что кто-либо из вас способен вспомнить о своем «гражданском долге» даже в самых экстремальных обстоятельствах.
Он посмотрел на часы:
— Ну вот наконец и все. Последнее «прости». Кто знает, может быть, мы с кем-нибудь еще увидимся в менее удручающей обстановке. Свободны.
Через три дня нам вручили дипломы об окончании школы, еще через три мы отпраздновали мой день рождения, а через неделю — Карла. И все это время я так не и смог ему признаться, что передумал Идти в армию. Я был абсолютно уверен, что он и так все понимает, и мы этого вопроса просто не касались наверное, оба чувствовали какую-то неловкость. А через день после его дня рождения я отправился провожать Карла к пункту вербовки. По пути к Федеральному Центру мы столкнулись с Карменситой Ибаннес, нашей одноклассницей, заставлявшей любого испытывать удовольствие от того факта, что он принадлежит к расе, разделенной на два пола. Кармен не была моей девчонкой. Она вообще была ничьей: никогда не назначала два свидания подряд одному и тому же парню и ко всем нам относилась одинаково приветливо. Мне иногда казалось, что она не видит между нами разницы. Но знаком я с ней был довольно близко, поскольку она часто пользовалась нашим бассейном — он был точно таких размеров, какие установлены для соревнований на олимпиадах. Она приходила то с одним приятелем, то с другим, иногда одна, чему радовалась моя мама. Мама считала, что Кармен должна оказывать на меня хорошее влияние. Что ж, возможно, мама была права.
Она заметила нас, подождала, пока мы ее догоним, и улыбнулась:
— Привет, ребята!
— Хэлло, Очи Черные, — сказал я, — каким ветром?
— А ты не догадываешься? Сегодня мой день рождения.
— Да? Поздравляем! Будь счастлива!
— И вот я решила пойти на Федеральную Службу.
— Что?
Думаю, Карл был так же сильно удивлен, как и я. Но на нее это было очень похоже. Она никогда не болтала зря и обычно все секреты держала при себе.
— Ты не шутишь? — задал я очень умный вопрос.
— С чего бы? Я решила стать пилотом звездного корабля. Во всяком случае, хочу попытаться.
— Думаю, тебе действительно нужно попробовать, — быстро отреагировал Карл.
Он был прав — теперь-то я знаю это точно. Кармен была небольшого роста, изящная и ловкая, с отличным здоровьем и изумительной реакцией. К тому же она довольно профессионально занималась прыжками в воду, любила математику. Я окончил школу с индексом «удовлетворительно» по алгебре и «хорошо» по деловой арифметике. Она же легко проскочила весь курс по математике, который могла предложить наша школа, и успела еще закончить специальный курс. Я никогда не задумывался, зачем ей это нужно. Наверное, потому, что она всегда казалась такой неземной, созданной только для развлечений — этакой бабочкой. Так что и мысли не возникало, что она может заняться чем-то серьезным.
— Мы… то есть я, — сказал Карл, — тоже буду вербоваться.
— И я, — вдруг подтвердил я, хотя минуту назад об этом и не помышлял, мы оба будем.
Удивительно, но мой язык как будто жил своей отдельной жизнью.
— О, это прекрасно!
— И я хочу учиться на космического пилота, — сказал я твердо.
Кармен не рассмеялась и ответила очень серьезно:
— Ох, как здорово! Мы, наверное, и тренироваться будем вместе. Мне бы так этого хотелось. Карл, а ты тоже хочешь стать пилотом?
— Я? — переспросил Карл. — Нет, я не собираюсь в водители грузовиков. Вы меня знаете. «Старсайд, Ар энд Ди», электроника. Если, конечно, подойду.
— Скажешь тоже — «водитель грузовика»! А вот засунут тебя на Плутон, и будешь там мерзнуть всю жизнь!
— Нет уж, мне повезет, это точно.
— Ладно, хватит. Давайте лучше поторопимся.
Пункт помещался за оградой в изящной ротонде. За столом улыбался настоящий сержант Звездного Флота в настоящей форме. Мне, впрочем, показалось, что он даже слишком разукрашен, как клоун в цирке. Вся грудь у него была усеяна значками и наградами. Потом я заметил, что правой руки у него нет. Так нет, что и рукав зашит.
Карл сказал:
— Доброе утро. Я решил поступить на службу.
— Я тоже, — кивнул я.
Но сержант не обратил на нас никакого внимания. Он поклонился, не вставая, и произнес:
— Доброе утро, юная леди. Что я могу для вас сделать?
— Я тоже решила поступить.
Он улыбнулся еще шире:
— Чудная девушка! Если вас не затруднит, поднимитесь в комнату 204 и спросите майора Роджэс, она вами займется.
Он кинул на нее еще один быстрый оценивающий взгляд.
— В пилоты?
— Если это возможно.
— Сдается, у вас все для этого есть. Найдите мисс Роджэс.
Кармен ушла, поблагодарив его и ободряюще махнув нам на прощание.
Сержант наконец обратил внимание на нас, разглядывая меня и Карла, но даже без намека на то дружелюбие, с каким встретил Кармен.
— Итак? — буркнул он. — В чем дело? Стройбат?
— О нет, сэр, — сказал я. — Я бы хотел стать пилотом.
Он даже не счел нужным задержать на мне взгляд и со скучающим видом повернулся к Карлу.
— Вы?
— Я хотел бы попасть в Корпорацию исследований и развития, — сдержанно сказал тот. — Лучше всего что-нибудь связанное с электроникой. Думаю, я бы там справился.
— Возможно, если сумеете себя показать, — буркнул сержант. — Но ничего не получится, если вы пришли с плохой подготовкой и пустой головой. А ну-ка парни, как вы думаете: почему меня держат здесь, у двери?
Я не понял его. Карл спросил:
— Почему?
— Да потому что у правительства одна миска помоев для всех — неважно, сколько и как ты служил, да и служил ли вообще! Потому что у некоторых сейчас — и таких все больше — считается хорошим тоном отслужить один срок, получить привилегии и носить знак, который всякому будет говорить, что он ветеран. А он при этом, может, и пороха-то по-настоящему не нюхал… Но если вы действительно хотите поступить и я не смогу вас от этого отговорить, то нам придется вас принять, потому что это ваше право, закрепленное не где-нибудь, а в Конституции. Читали? Каждый, неважно, мужчина он или женщина, имеет от рождения право принять участие в Федеральной Службе и обрести полные права гражданства. И на деле получается, что мы вынуждены пристраивать и находить дело для каждого, хотя подавляющее большинство просто не в силах сделать что-то полезное для службы, я уж не говорю — прославить ее. Знаете, что требуется тому, кто хочет стать настоящим солдатом?
— Нет, — признался я.
— Каждый считает, что достаточно иметь две руки, две ноги и тупую башку — и готово, он солдат. Что ж, на пушечное мясо сгодится. Может быть, этого хватило бы даже какому-нибудь Юлию Цезарю. Но сегодня настоящий солдат — специалист высочайшей подготовки, которого в любой другой отрасли называли бы не иначе как «мастер». Мы не имеем права допускать к нашему ремеслу тупиц. Поэтому для тех, кто настаивает на своем праве отслужить один срок и кто явно не годится для нас по разным параметрам, мы выдумали целый список грязных, безобразных, опасных работ, так что почти все они убираются домой, поджав хвост, еще до окончания этого несчастного срока… по крайней мере, мы заставляем их помнить до конца жизни, что их гражданство не пустое слово, что оно дорого стоит — ведь им приходится за него дорого платить. Возьмем, к примеру, эту юную леди, которая только что была тут. Она хочет быть пилотом. Надеюсь, она добьется своего. Но если у нее ничего не получится, то окажется она в лучшем случае где-нибудь в Антарктиде, ее красивые глазки покраснеют при искусственном свете, а ручки станут уродливыми от работы и грязи.
Я хотел было сказать ему, что самое худшее, на что может надеяться Карменсита, — место программиста на станции космического слежения. Ведь она по-настоящему талантливый математик. Но он продолжал бубнить свое.
— И вот они посадили меня здесь как пугало для таких, как вы.
Посмотрите-ка вот сюда, — он повернул свой стул, и мы увидели, что у него нет ног. — Предположим, вас не зашвырнут копать туннели на Луне и не заставят быть подопытной свиньей для изучения неизвестных болезней на новых планетах. Пусть у вас даже обнаружат кой-какие таланты. Допустим даже, что мы сумеем сделать из вас способных к настоящему бою солдат. Так вот, поглядите на меня — вот что вы можете получить в результате всего… если вашим родителям не отобьют телеграмму с «глубокими соболезнованиями».
Он помолчал, потом снова заговорил:
— Так что, ребята? Не вернуться ли вам домой, не пойти учиться в колледж, а потом заняться химией, страхованием или еще Бог знает чем? Срок службы — это не приключение в детском саду. Это действительно военная служба, грубая и опасная даже в мирное время… Никакого отпуска. Никакой романтики… Так что?
— Я уже решил, — сказал Карл.
— Я тоже.
— А вы понимаете, что не вам в конечном счете определять сферу вашей службы?
— Думаю, — сказал Карл, — мы сможем настаивать на своих интересах.
— Конечно, конечно. Это первое и последнее, о чем вы можете просить до конца срока. Офицер-распределитель обратит внимание на вашу просьбу. Но первое, что он сделает, — проверит, не требовались ли на этой неделе, например, стеклодувы для примитивной работы. И будет уверять при этом, что именно тут ваша судьба и ваше счастье.
— Я могу заниматься электроникой, — сказал твердо Карл. — Если для этого есть хоть какая-нибудь возможность.
— Да? А ты что скажешь, приятель?
Я колебался. И вдруг очень отчетливо понял: если я сейчас ни на что не решусь, то всю жизнь потом буду гадать и мучиться — стою ли я чего-нибудь на этом свете или я просто обычный «сынок босса»?
— Я собираюсь попробовать.
— Понятно. Давайте ваши свидетельства о рождении и школьные дипломы.
Через десять минут мы были уже на верхнем этаже, где нас прощупывали, простукивали и просвечивали. Мне почему-то пришло в голову, что главная цель всех этих проверок не в том, чтобы узнать, здоров я или нет, а в том, чтобы найти болезнь, даже если ее нет. Это была, на мой взгляд, попытка легко и просто избавиться от нас еще до того, как мы попадем на службу.
Я решил спросить одного из докторов, какой процент поступающих отсеивают по причине физических недостатков. Он искренне удивился:
— Как это? Мы никого не отсеиваем. Закон не позволяет нам этого.
— Хм. Но прошу меня извинить, доктор, зачем тогда весь этот парад?
— Определенная цель есть, — ответил он, слегка отодвинувшись и ударив меня по колену молоточком, — хотя бы для того, чтобы определить, какие обязанности вы сможете выполнять по своим физическим данным. Хотя, если вы даже прикатите сюда на инвалидной коляске, будете слепым на оба глаза и достаточно тупым, чтобы настаивать на поступлении, — и тогда вам найдут что-нибудь подходящее. Пересчитывать что-нибудь на ощупь, например.
Единственный шанс не попасть на службу — это получить у психиатра удостоверение в том, что вы не можете понять, о чем говорится в присяге.
— Доктор, у вас уже было медицинское образование, когда вы поступили на службу? Или они решили, что вам лучше всего исполнять эти обязанности и послали вас учиться?
— Меня? — Он был не на шутку удивлен. — Я что, парень, с виду такой дурак? Я штатский. Вольнонаемный.
— О, извините, сэр.
— Ничего-ничего. Я просто хочу тебе сказать: по моему глубокому убеждению, военная служба — для муравьев. Поверь мне. Я наблюдал, как они приходят сюда и уходят, потом часто возвращаются опять — если, конечно, вообще возвращаются. Зачем? Для чего? Для чисто абстрактной, номинальной политической привилегии, которая не приносит ни цента и которой никогда не могут по-умному воспользоваться. Ты можешь мне не верить, но послушай, мальчик, — не успеешь ты сосчитать до десяти, как снова окажешься здесь.
Если, как я уже говорил, вообще вернешься… Так, а теперь возьми вот эти бумаги и отправляйся к сержанту, который вас встречал. И помни, что я сказал.
Я вернулся в круглый холл ротонды. Карл был уже там. Сержант Звездного флота быстро просмотрел мои бумаги и мрачно заметил:
— Вы оба до неприличия здоровы. Так, теперь еще некоторые формальные процедуры.
Он нажал на кнопку, и в холле появились две женщины — одна, похожая на боевую алебарду, и другая, весьма изящная и миловидная. Сержант ткнул пальцем в бумаги медицинского осмотра, наши свидетельства о рождении и дипломы и сказал официальным тоном:
— Я пригласил вас сюда для выполнения очередного задания. Необходимо проверить этих двух молодых людей, желающих поступить к нам. Нужно определить, чего они стоят, на что каждый из них может сгодиться и насколько точны все эти документы.
Женщины смотрели на нас с казенным равнодушием. Да и могло ли быть иначе — ведь это их каждодневные обязанности. Так или иначе, они тщательно просмотрели все наши документы. Потом сняли отпечатки пальцев, и та. что помиловидней, вставила в глаз лупу — такую, какие бывают у часовщиков и ювелиров, и долго сравнивала отпечатки наших пальцев от рождения до нынешнего дня. Точно также она рассматривала и сравнивала наши подписи. Я уже начал сомневаться, происходит ли все это на вербовочном пункте. Сержант подал голос:
— Вы нашли подтверждение тому, что они отвечают за свои действия и могут принять присягу?
— Мы обнаружили, — начала та, что постарше, — что документы, отражающие их нынешнее физическое состояние, являются официальным авторитетным заключением, сделанным специальной комиссией психиатров. Комиссией установлено, что оба претендента психически нормальны и могут принимать присягу. Никто из них не находится под влиянием алкоголя, наркотиков или других препаратов, а также гипноза.
— Очень хорошо, — он повернулся к нам. — Повторяйте за мной: я, достигнув совершеннолетия, по своей собственной воле…
— Я, — как эхо начали повторять мы, — достигнув совершеннолетия, по своей собственной воле…
— …без всякого насилия со стороны кого бы то ни было, при отсутствии посторонних стимулов, после получения всех необходимых предупреждений и объяснений о последствиях данной присяги…
— …поступаю на Федеральную Службу Федерации Землян на срок не менее двух лет, а также на любой более длительный срок, если это будет вызвано необходимостью службы…
На этом месте я слегка поперхнулся. Я всегда думал, что срок — это только два года, потому что так говорили все, и никто не упоминал других сроков. Неужели нас вербуют на всю жизнь?
— Я клянусь соблюдать и защищать Конституцию Федерации от любых возможных врагов на Земле и вне Земли; поддерживать и защищать конституционные свободы и права граждан и жителей Федерации, включенных в нее государств и территорий: выполнять на Земле и вне Земли все предписанные мне законом обязанности, а также обязанности, предписанные мне моим командованием…
— …выполнять все соответствующие законам приказы Главнокомандующего федеральной Службы, всех офицеров и лиц, облеченных необходимыми полномочиями…
— …требовать такого же подчинения приказам от всех находящихся на службе гуманоидов и негуманоидов, подчиненных мне…
— …и после увольнения с активной службы по окончании полного вышеуказанного срока выполнять все обязанности и пользоваться всеми правами федерального гражданства…
Удивительно! Мистер Дюбуа довольно долго проводил анализ присяги Федеральной Службы с точки зрения истории и нравственной философии. Он даже заставлял нас выучить эту присягу фразу за фразой, но теперь эти слова подступили вплотную, надвинулись, слившись в тяжелую громадину, готовую раздавить, словно колеса Джаггернаута.
В какой-то момент я вдруг почувствовал, что перестал быть штатским человеком, в голове появилась звенящая пустота: я еще не знал, кем становлюсь, хотя понял уже, кем перестал быть.
— И да поможет мне Господь! — проговорили мы оба вслед за сержантом, и Карл перекрестился. Перекрестилась и женщина, что была помоложе.
После этого опять было изрядное количество подписей, опять брали отпечатки зальцев — причем со всех пяти. Нас сфотографировали, и цветные фотографии подшили в дело. Наконец сержант Звездного Флота оглядел нас в последний раз:
— Так. Вот вроде и все. Самое время отправляться на ланч. Леди, вы свободны.
Я с трудом проглотил слюну.
— …Сержант?
— Что? Слушаю.
— Могу ли я отсюда как-то уведомить своих родителей? Сказать им, что я… Сказать им о результате?
— Мы можем обставить все еще лучше.
— Сэр?
— Вы оба свободны теперь на сорок восемь часов. — Он холодно улыбнулся. — Вы знаете, что будет, если вы не вернетесь?
— Трибунал?
— Можно обойтись без бутафории. Просто на ваших бумагах появится отметка: срок службы удовлетворительно не закончен. И у вас никогда не будет другого шанса. Мы даем вам время остыть. А те детки, что приходят сюда, ничего серьезного не имея в виду, больше не возвращаются. Это спасает правительство от лишних расходов, а ребятишек и их родителей от стыда: ведь никто ни о чем так и не узнает. Вы даже можете не говорить своим родителям… Итак, в полдень послезавтра мы увидимся. Если, конечно, увидимся.
То, что случилось дома, трудно описать. Отец сначала набросился на меня, потом утих и начал увещевать. Мама ушла и закрылась в спальне. Когда я покидал дом — на час раньше, чем требовалось, — меня никто не провожал.
Я остановился перед столом, за которым сидел сержант, и подумал, что нужно как-то отсалютовать. Но не знал как. Он поднял голову и посмотрел на меня.
— А, вот твои бумаги. Возьми и иди в комнату 201. Они возьмут тебя в оборот. Постучи и войди.
Через два дня я уже знал, что пилотом мне стать не суждено. После разного рода осмотров и тестов мои бумаги пополнились новыми записями: невысокая степень интуитивного восприятия… невысокий уровень математических способностей… невысокий уровень математической подготовки… хорошая реакция… хорошее зрение. Я был рад, что хоть что-то у меня хорошее, и с тоской думал, что максимально доступная мне скорость это скорость счета на пальцах.
Еще четыре дня я подвергался испытаниям дикими, немыслимыми тестами, о которых никогда даже не слышал. Хотел бы я знать, например, что они от меня хотели, когда стенографистка вдруг вспрыгнула на свой стул и завизжала:
— Змеи!
Никаких змей, конечно, не было — дрянная пластиковая кишка. Письменные и устные тесты все были такими же глупыми, но раз им это нравилось, я не сопротивлялся. Тщательнее всего я составлял «список предпочтений» — работ, на которые я бы хотел попасть.
Естественно, прежде других я выбрал из длинного перечня все виды работ в Космическом Флоте. Я знал, что предпочел бы обслуживать двигатели или работать на кухне космического корабля, но не служить в частях наземной армии: мне хотелось попутешествовать. За флотом я поместил разведку.
Разведчики тоже много путешествуют, и я счел, что такая работа должна быть очень интересной.
Дальше я поставил психологическую войну, химическую войну, биологическую войну, экологическую войну (я не знал, что это такое, но все казалось интересным) и еще дюжину наименований. После некоторых колебаний в самом конце я выбрал какой-то Корпус К-9 и пехоту.
Среди небоевых, гражданских служб я выбирать не стал: если не в боевые части, то все равно, куда пошлют. Будут использовать как подопытное животное или рабочую силу для колонизации Венеры. И то и другое означало: так тебе и надо, дурак.
Мистер Вейсс — офицер-распределитель — занимался мною почти неделю после того, как я был допущен к проверке. Он был специалистом по психологической войне, майором в отставке. Хотя он фактически продолжал службу, но ходил только в штатском. В его присутствии я расслаблялся и чувствовал себя свободно. В один из дней он взял мой список предпочтений, результаты всех проверок и тестов и школьный диплом. Последнее меня порадовало: в школе дела у меня шли довольно хорошо. Показатели были достаточно высокие, чтобы не выглядеть дураком, и достаточно низкие, чтобы не показаться выскочкой и зубрилой. Занятий, за редким исключением, я не пропускал. Да и вне школы был, по нашим меркам, заметным человеком: активное участие в команде по плаванию, по гонкам на треке, должность казначея класса и немало еще подобной ерунды.
Он взглянул на меня, когда я вошел, и сказал:
— Садись, Джонни.
Еще полистал бумажки и наконец положил их на стол.
— Любишь собак?
— Да, сэр.
— Насколько ты их любишь? Твоя собака спит с тобой в одной постели? И вообще, где сейчас твоя собака?
— Но… у меня нет собаки. По крайней мере, сейчас. А если бы у меня собака была… что ж, думаю, я бы не пустил ее в свою кровать. Видите ли, мама вообще не хотела, чтобы в доме были собаки.
— Так. Но ты когда-нибудь приводил собаку в дом тайком?
— Ну… — Я подумал, что не смогу ему объяснить, что мама никогда не сердится, но так умеет обдать тебя холодом, что пропадет даже мысль в чем-то ее переубедить. — Нет, сэр, никогда.
— Ммм… ты когда-нибудь видел неопса?
— Один раз. Их показывали на выставке в Театре Макартура два года назад.
— Так. Давай я тебе расскажу о команде К-9. Ведь неопес — это не просто собака, которая разговаривает.
— Вообще-то я не очень разобрался с этими нео тогда в театре. Они что, на самом деле говорят?
— Говорят. Только нужно, чтобы ухо привыкло к их речи. Они не выговаривают буквы «б», «м», «п» и «в», и нужно привыкнуть к тем звукам, которыми они эти буквы заменяют. Но в любом случае их речь не хуже человеческой. Дело в том, что неопес — это не говорящая собака. Это вообще не собака, а искусственно синтезированный мутант. Нео, если он натренирован, в шесть раз умнее обычного пса или, если можно провести такое сравнение, почти так же умен, как умственно отсталая человеческая особь. С той лишь разницей, что умственно отсталый человек — в любом случае человек с дефектом, а неопес проявляет стабильные незаурядные способности в той области, для которой он предназначен.
Мистер Вейсс нахмурился.
— Но это еще не все. Нео может жить только в симбиозе. В симбиозе с человеком. В этом трудность. Ммм… ты слишком молод, чтобы знать самому, но ты видел семейные пары — своих родителей, наконец. Ты можешь представить близкие, ну как бы семейные отношения с неопсом?
— Э… Нет. Нет, не могу.
— Эмоциональная связь между псом-человеком и человеком-псом в команде К-9 намного сложнее, тоньше и важнее, чем эмоциональные связи в большинстве человеческих семей. Если человек погибает, мы убиваем неопса. Немедленно!
Это все, что мы можем сделать для бедного создания. Милосердное убийство.
Если же погибнет неопес… что ж, мы не можем убить человека, хотя это и было бы самым простым решением. Мы ограждаем его от контактов и госпитализируем, а потом медленно и постепенно собираем в единое целое.
Он взял ручку и сделал в бумаге отметку.
— Считаю, что мы не можем рисковать и посылать в К-9 парня, который не может против воли матери привести пса в дом и спать с ним в одной постели.
Так что давай подумаем о чем-нибудь другом.
И только тут я окончательно понял, что ни для одной работы выше К-9 в моем списке предпочтений я не гожусь. А теперь для меня потерян и этот шанс. Я был настолько ошеломлен, что с трудом услышал следующую фразу.
Майор Вейсс говорил спокойно, как о чем-то давно пережитом, похороненном на дне души.
— Я работал когда-то в К-9. Когда мой нео по несчастливой случайности погиб, они продержали меня в изоляторе госпиталя шесть недель, пытаясь реабилитировать для другой работы. Джонни, ты интересовался разными предметами, изучал столько всякой всячины — почему ты не занимался чем-то стоящим?
— Сэр?
— Ну ничего. Тем более, что теперь уже поздно. Забудь об этом. Ммм…
Твой преподаватель по истории и нравственной философии, похоже, хорошо к тебе относится.
— Правда? — Я был поражен. — А что он сказал?
Вейсс улыбнулся.
— Он сказал, что ты неглуп. Просто слегка невежествен и задавлен своим окружением. Для него это довольно высокая оценка. Я его знаю.
Мне же, однако, показалось, что такой оценке радоваться нечего. Этот самодовольный, занудный, старый…
— Что ж, — продолжал Вейсс, — думаю, нужно учесть рекомендацию мистера Дюбуа. Как ты смотришь на то, чтобы пойти в пехоту?
Я вышел из Федерального Центра, не испытывая особой радости, но и не особенно горюя. В конце концов я был солдатом. Бумаги в моем кармане подтверждали это. Все-таки я не настолько плох, чтобы использовать меня только как тупую рабочую силу.
Рабочий день как раз завершился, и здание почти опустело — оставались, кажется, только ночные дежурные. У выхода я столкнулся с человеком, лицо которого показалось мне знакомым, но сразу я его не узнал.
Он поймал мой взгляд.
— А-а, парень, — сказал он живо. — Так ты еще не в космосе?
Тут и я узнал его. Сержант Звездного Флота, который первым встретил нас здесь, в ротонде. От удивления я, наверное, открыл рот. На этом человеке была штатская одежда, он шел на двух целых ногах И размахивал двумя руками.
— Д-добрый вечер, сержант, — пробормотал я.
Он прекрасно понял причину моего удивления, оглядел себя и улыбнулся:
— Успокойся, парень. После работы мне не обязательно сохранять устрашающий вид. Тебя уже определили?
— Только что получил приказ.
— Ну и как?
— Мобильная Пехота.
Его лицо расплылось в довольной улыбке, он стукнул меня по плечу.
— Держись, сынок! Мы будем делать из тебя мужчину… или убьем в процессе обучения. А может быть, и то и другое.
— Вы полагаете, это хороший выбор? — спросил я с сомнением.
— Хороший выбор? Сынок, это единственный выбор вообще. Мобильная Пехота — это ядро армии. Все остальные — это или нажиматели кнопок, или профессора. Все они только помогают нам — мы делаем главную работу.
Он дернул меня за рукав и добавил:
— Сержант Звездного Флота Хо, Федеральный Центр. Это я. Обращайся, если будет нужно. Счастливо! — И он вышел из здания — грудь колесом, голова гордо поднята, каблуки цокают по мостовой.
Я посмотрел на свою ладонь. Руки, которую я пожал, на самом деле не было. Но у меня было полное ощущение, что моей ладони коснулась живая ладонь, и не просто коснулась, а твердо пожала. Я что-то читал о таких специальных протезах. Но одно дело читать…
Я пошел к гостинице, где жили новобранцы, ожидающие распределения, форму нам еще не выдали, и днем мы носили простые комбинезоны, а вечером собственную одежду. В своей комнате я начал упаковывать вещи, так как улетал рано утром. Вещи я собирал для того, чтобы отправить их домой: Вейсс предупредил, что с собой лучше ничего не брать — разве что семейную фотографию или музыкальный инструмент. Карл отбыл тремя днями раньше, получив назначение в «Ар энд Ди» — то самое, которого он и добивался. Мне казалось, что я так же счастлив, как и он. Или я был просто ошеломлен и не мог осознать, что со мной происходит? Маленькая Кармен тоже уже отбыла в ранге курсанта Звездного Флота (правда, пока в качестве стажера). Она скорее всего будет пилотом… Что ж, она это заслужила. Я в ней и не сомневался. В разгар моих сборов в комнату вошел сосед.
— Получил приказ? — спросил он.
— Ага.
— Куда?
— Мобильная Пехота.
— Пехота? Ах ты бедняга, дурачок! Мне тебя искренне жаль. Честное слово.
Я страшно разозлился.
— Заткнись! Мобильная Пехота — это лучшая часть армии! Это сама армия!
Вы все работаете только для того, чтобы помочь нам — мы делаем главную работу.
Он ухмыльнулся:
— Ладно, сам увидишь.
Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3