Бриджпойнтские торговцы вздрагивали, услышав «мисс Матильда», потому что это имя неизменно позволяло доброй Анне одерживать над ними верх.

В самых строгих магазинах, где на все одна цена, продавцы понимали, что могут сделать небольшую скидку, когда добрая Анна с чувством говорила, что «мисс Матильда» не может платить такие деньги, и что она купит то же самое дешевле «у Линдхаймов».

К Линдхаймам Анна любила ходить больше всего, потому что у них были дни сниженных цен, когда муку и сахар продавали дешевле на четверть цента за фунт, а еще тамошние заведующие отделами все были ее друзья и всегда умудрялись разойтись с ней по сниженной цене, даже в обычные дни.

Жизнь у Анны была тяжелая и многотрудная.

Анна управлялась у мисс Матильды считай что со всем домом. Это был смешной маленький домик, их таких стояла целая шеренга одинаковых, в ряд, как костяшки домино, которые выстраивают дети, чтобы потом уронить их все дружка за дружкой, потому что выстроили эти дома вдоль по улице в том месте, где улица резко шла под горку. Это были смешные маленькие домики с красными кирпичными фасадами и высокими белыми крылечками.

Этот маленький дом всегда был полон мисс Матильдой, младшей прислугой, приблудными собаками и кошками и Анниным голосом, который с утра до вечера нудел, ворчал и распоряжался по хозяйству.

— Салли! Вот, на минуту тебя оставишь без присмотра, и ты уже опять у двери, конечно, там ведь мясников мальчишка идет по улице, а мисс Матильда зовет, не дозовется, чтобы ей принесли туфли. Я что, сама должна все делать, пока ты слоняешься из угла в угол, и бог знает, что у тебя только в голове? Если бы я каждую минуту за тобой не приглядывала, ты бы вообще все на свете забывала, и мне пришлось бы волочь на себе весь дом, а, между прочим, когда ты сюда ко мне явилась, обтрепанная была, как ворона, и грязная, как шавка подзаборная. Иди сию же секунду и отыщи мисс Матильде ее туфли, куда там ты их утром задевала.

— Питер! — И голос у нее становился еще тоном выше. — Питер! — А Питер был самой молодой и самой ее любимой из здешних собак. — Питер, если ты сейчас же не оставишь Малышку в покое, — Малышка была старая слепая сучка терьера, которую Анна любила вот уже много лет подряд. — Питер, если ты сейчас же не оставишь Малышку в покое, я возьму плетку и отстегаю тебя, бесстыжий ты пес.

У доброй Анны были высокие идеальные представления о собачьей добропорядочности и дисциплине. Трем постоянным здешним собакам, той троице, которая всегда жила с Анной, Питеру, старой Малышке и маленькому лохматому Шарику, который вечно подпрыгивал чуть не на метр от пола просто от хорошего настроения, а также множеству временных постояльцев, множеству приблудных псин, которым Анна давала хлеб и кров, пока не находила им постоянных хозяев, приходилось следовать строгим правилам поведения и никогда не покушаться друг на друга.

Однажды в семье случилось постыдное несчастье. Маленькая приблудная сучка терьера, которой Анна уже успела найти постоянных хозяев, внезапно ощенилась целым выводком. Новые хозяева были совершенно уверены в том, что их Лиска близко не зналась ни с одним псом с тех пор, как поселилась у них в доме. Добрая Анна со всей решительностью утверждала, что ни Питер, ни Шарик здесь ни при чем, и так горячо на этом настаивала, что Лискины хозяева в конечном счете уверовали, что если им кого и стоит во всем винить, то исключительно самих себя и собственную невнимательность.

— Ты скверный пес, — сказала Анна Питеру тем же вечером, — скверный ты пес.

— Отец этих щенков — наш Питер, — объяснила добрая Анна мисс Матильде, — и похожи они на него как две капли воды, а бедная маленькая Лиска, как мне ее жалко, они такие огромные, что она, бедняжка, чуть не померла, но, мисс Матильда, не могла же я признаться этим людям в том, что наш Питер — такая бесстыжая псина.

Время от времени и у Питера, и у Шарика, и еще у некоторых приблудных псов случались дурные мысли. В такие времена хлопот у Анны прибавлялось, она бранила их пуще обычного, а когда ей приходилось выходить из дома, тщательно следила за тем, чтобы бесстыжие собаки были заперты в разных комнатах, как можно дальше друг от друга. Порой, нарочно для того, чтобы посмотреть, как к ним пристает хорошее воспитание, Анна ненадолго выходила из комнаты и оставляла собак совсем одних, а потом внезапно открывала дверь и заходила в комнату. Все собаки, у которых на уме были дурные мысли, разбегались по своим местам, едва услышав, как она коснулась дверной ручки, и уныло сидели каждая в своем углу, как компания нашкодивших детишек, у которых отобрали ворованный сахар.

Невинная слепая старая Малышка была единственной собакой, которая, даже будучи собакой, умела сохранять чувство собственного достоинства.

Сами видите, что жизнь у Анны была тяжелая и многотрудная.

Добрая Анна была маленькая и худенькая, и она была немка, в эту пору примерно сорока лет от роду. Лицо у нее было изможденное, щеки впалые, линия рта прямая и твердая, а глаза светло-голубые и очень яркие. Иногда они метали молнии, иногда лучились добродушным юмором, но взгляд у них всегда был острый и ясный.

Голос у нее был приятный, когда она рассказывала истории про скверного Питера, или про Малышку, или про крошку Шарика. Голос у нее был высокий и пронзительный, когда она кричала на извозчиков или на других дурных людей, и объясняла, чего она желает, чтобы с ними вышло, когда видела, как они бьют лошадь или, там, пнули, например, собаку. Она не была членом какого-то специального общества, которое могло бы принять против них меры, и со всей прямотой говорила об этом, но сам ее пронзительный голос и яростно сверкающие глаза, и еще ее по-немецки резковатая английская речь сперва пугали их, а потом вгоняли в краску. А еще они знали, что все полицейские в округе — сплошь ее друзья. Полицейские уважали мисс Анни, как они ее называли, и слушались ее, и всегда были готовы откликнуться на любую жалобу с ее стороны.

Вот уже пять лет как Анна управлялась с маленьким домиком мисс Матильды. За эти пять лет в доме сменились четыре младшие прислуги.

Первой была хорошенькая, жизнерадостная ирландка. Анна брала ее на работу поперек души. Но прислугой Лиззи оказалась послушной, всегда и всем была довольна, и через какое-то время Анна даже начала было в нее верить. Но длилось это недолго. Хорошенькая, жизнерадостная Лиззи в один прекрасный день просто-напросто исчезла, не оставив даже записки, исчезла вместе со всеми своими вещами и больше не вернулась.

На смену хорошенькой, жизнерадостной Лиззи пришла меланхолическая Молли.

Молли родилась в Америке, но родители у нее были немцы. Все ее родственники или умерли давным-давно, или куда-то уехали. Молли всегда была одна. Она была смуглая дылда с нездоровым цветом лица и жидкими волосенками, она постоянно кашляла, у нее был дурной характер, и еще она все время ругалась ужасными и невозможными словами.

Анне все это выносить было довольно трудно, хотя она довольно долго терпела Молли в доме, просто по доброте душевной. Кухня была — настоящее поле брани, и так изо дня в день. Анна бранилась, Молли божилась как ненормальная, а потом мисс Матильда изо всех сил хлопала дверью, просто чтобы показать, что ей тоже все слышно.

В конце концов, Анне пришлось сдаться.

— Я вас прошу, мисс Матильда, может, хоть вы поговорите с Молли, — сказала Анна, — а то у меня с ней уже никаких сил больше нет. Я ее браню, а она как будто и не слышит, а потом такое начинает говорить, что я, честное слово, просто боюсь. Вас она любит, мисс Матильда, пожалуйста, устройте вы ей выволочку хотя бы разок.

— Что ты, Анна, — воскликнула бедная мисс Матильда, — да я и не могу, и не хочу!

И эта большая, жизнерадостная, но трусоватая по сути женщина пришла просто в ужас от такой перспективы.

— Но ведь так надо, мисс Матильда, я вас умоляю! — сказала Анна.

Мисс Матильда никогда в жизни не умела и не хотела браниться.

— Но ведь так надо, мисс Матильда, я вас умоляю! — сказала Анна.

Мисс Матильда каждый день откладывала выволочку на потом, всякий раз надеясь, что Анна как-нибудь стерпится с Молли и все пойдет на лад. Но на лад ничего не шло, и, в конце концов, мисс Матильда поняла, что без выволочки просто не обойтись.

Добрая Анна и мисс Матильда договорились между собой, что Анны не будет в доме, когда мисс Матильда устроит Молли выволочку. На следующий день, когда у Анны был свободный вечер, мисс Матильда решила не откладывать дела в долгий ящик и спустилась на кухню.

Молли сидела в маленькой кухоньке, поставив локти на стол. Она была высокая девушка с нездоровым цветом лица, двадцати трех лет от роду, по природе неряшливая и беспечная — но Анна воспитала в ней безупречную аккуратность. Желтовато-коричневое платье и серый фартук в клеточку подчеркивали общий меланхолический настрой ее фигуры, длинной и унылой. «О, Господи!» — сказала про себя мисс Матильда, подходя к ней.

— Молли, я хочу поговорить с тобой о твоем поведении по отношению к Анне! — И тут Молли совсем уронила голову на руки и принялась плакать.

— Ох! Ох! — застонала мисс Матильда.

— Это все Анна виновата, во всем, — проговорила, наконец, Молли дрожащим голосом. — А я так стараюсь, так стараюсь.

— Я знаю, что на Анну часто не угодишь, — начала мисс Матильда с ощущением, что она что-то делает не так, но потом собралась и вспомнила, зачем она сюда пришла, — но ты, Молли, не должна забывать, что она все это делает для твоей же пользы, и что она к тебе очень добра.

— Не нужна мне ее доброта, — сквозь плач сказала Молли, — вот если бы вы мне сами говорили, мисс Матильда, что нужно делать, тогда все было бы в порядке. Ненавижу я эту мисс Анни.

— Так дело не пойдет, Молли, — твердо сказала мисс Матильда самым глубоким, самым уверенным своим тоном, — Анна на кухне главная, и тебе придется либо слушаться ее, либо уйти.

— Не хочу я от вас уходить, — возопила меланхолическая Молли.

— Ну, что ж, Молли, тогда тебе придется взять себя в руки и очень постараться, — ответила мисс Матильда, и, стараясь, чтобы вид у нее был как можно более суровый, спиной вперед быстро-быстро отступила из кухни.

— Ох! Ох! — стонала мисс Матильда, поднимаясь вверх по лестнице.

Все попытки мисс Матильды наладить мир на кухне, где служанки постоянно ссорились, по большому счету, ни к чему не привели. Прошло совсем немного времени, и между ними снова началась война.

В конечном счете, было принято решение, что Молли должна уйти. Молли ушла и устроилась работать на фабрику в городе, а жить стала у одной пожилой женщины в самых городских трущобах, а женщина эта, по словам Анны, была особа та еще.

У Анны вечно было тяжко на душе при мысли о том, как сложилась судьба Молли. Иногда они виделись, иногда ей про нее рассказывали. Молли все болела, и кашель у нее стал хуже, а эта пожилая женщина и в самом деле была особа еще та.

После года такой нездоровой жизни, Молли стала совсем плохая. И тогда Анна опять взяла ее под свою опеку. Она забрала ее с работы и от той женщины, где она жила, и устроила в больницу отлежаться, покуда ей не станет лучше. Потом она подыскала ей место за городом, нянькой при маленькой девочке, и Молли, наконец, была устроена и всем довольна.

У Молли поначалу настоящих преемниц не было. Через несколько месяцев, с наступлением лета, мисс Матильда собиралась уехать, и тогда Анне вполне хватит старой Кати, которая будет приходить каждый день и помогать ей по хозяйству.

Старая Кати была толстой, некрасивой, невысокой и грубой, она была старуха-немка, и у нее была очень странная коверканная англо-немецкая речь, какой больше ни у кого, кроме нее, не было. Анна устала от бессмысленных попыток привить молодому поколению понятия о том, что можно и чего нельзя, а грубая старая Кати никогда не огрызалась в ответ и никогда не пыталась делать по-своему. Никакие нагоняи, никакие обиды даже следа не оставляли на ее грубой и заматерелой крестьянской шкуре. Когда от нее ожидали ответа, она только и говорила вечное свое «Хорошо, мисс Анни», а кроме этого практически вообще ничего не говорила.

— Старая Кати — она всего-то навсего грубая старая женщина, мисс Матильда, — говорила Анна — но я, наверное, лучше ее здесь при себе оставлю. Работать она умеет, и хлопот с ней не будет никаких, не то что с этой Молли, целыми днями.

У Анны всегда появлялось веселое чувство, когда она слышала, как чудно говорит по-английски эта старая Кати, какая у нее по-крестьянски грубая речь, и бесконечные «з» в начале слова, и такой забавный невоспитанный крестьянский юмор. Анна просто не могла позволить Кати подавать на стол — старая Кати была для этого слишком грубо слеплена, от природы, из больших таких комьев чернозема, — так что Анне приходилось все делать самой, а она этого никогда не любила, но даже и при этом простая грубая старуха была куда лучше, чем вся эта зеленая молодежь.

Те несколько месяцев, что остались до наступления лета, прошли очень гладко. Мисс Матильда каждое лето уезжала через океан, и несколько месяцев ее не было. Когда и этим летом она тоже уехала, старая Кати очень переживала, и в тот день, когда мисс Матильда уехала, старая Кати плакала несколько часов подряд. Сами видите, что старая Кати была натура простая, неотесанная, крестьянская и от сохи. Она так и стояла на белом каменном крылечке маленького домика из красного кирпича, и голова у нее была квадратная, унылая и плотно облепленная тонкой, смуглой, задубелой кожей и редкими, сальными, вьющимися волосенками, и фигура чуть скошена на правый бок, в синем полосатом бумажном платье, таком всегда чистеньком и свежевыстиранном, но на вид все равно шероховатом и грубом, — так и стояла на крылечке, покуда Анна не завела ее в дом, а она все всхлипывала, и утирала фартуком лицо, и издавала чудные такие гортанные прерывистые стоны.

Когда в начале осени мисс Матильда вернулась обратно в свой дом, старой Кати там уже не было.

— Мне даже и в голову не могло прийти, мисс Матильда, что старая Кати сможет так с нами поступить, — сказала Анна, — она же так убивалась, когда вы уехали, и я заплатила ей вперед за целое лето, но они, похоже, все одним миром мазаны, мисс Матильда, ни одной нельзя доверять, ни на грош. Вы же сами знаете, что Кати говорила, как она вас любит, мисс Матильда, и столько времени на этот счет разорялась, когда вы уехали, и потом вела себя лучше не бывает и работала тоже на славу, покуда в самой середине лета я не заболела, и тут она уехала, и оставила меня совсем одну, а она нашла себе место за городом, где ей пообещали платить немного больше. И даже ни слова не сказала, представляете, мисс Матильда, а просто уехала и оставила меня совсем больную, после этого кошмарно жаркого лета, которое у нас тут стояло, и после всего того, что мы для нее сделали, когда ей некуда было податься, а я-то все лето самые лучшие кусочки ей подкладывала, от себя, можно сказать, отрывала. Мисс Матильда, ни единая из них из всех даже понятия не имеет, что значит для девушки добропорядочное поведение, ни единая из них из всех.

Про старую Кати больше никто ничего не слышал.

После этого несколько месяцев вопрос насчет младшей прислуги так и висел нерешенным. Много кто приходил, и много кто уходил, но подходящей так и не нашлось. В конце концов, Анна услышала про Салли.

Салли было шестнадцать лет, и она была самая старшая в семье, где кроме нее было еще десять детей. За Салли следом они шли все мельче и мельче, и никто не сидел дома, потому что все зарабатывали на хлеб, если, конечно, не считать самых мелких.

Салли была хорошенькая блондинка, и всегда улыбалась, и она была немка, бестолковая и немного туповатая. У них в семье, чем мельче были дети, тем способнее. Самая умненькая у них была малышка лет десяти. Она работала на полный день у одной семейной пары, которая держала салун; так вот она у них мыла посуду и получала достойную поденную плату, а младше нее у них была еще одна девочка. Эта выполняла всю работу по дому у одного доктора, холостяка. Все-все делала, всю домашнюю работу, и каждую неделю получала свои честные восемь центов. Анна всякий раз возмущалась, когда ей рассказывали эту историю.

— Мне кажется, мисс Матильда, что центов десять он уж во всяком случае должен ей платить. Восемь центов — такая жалкая сумма, а она ведь делает для него всю работу по дому, да еще такая умница, не то что наша дуреха Салли. Салли никогда бы ничему как следует не научилась, если бы я ее не пилила день и ночь, хотя, в общем, Салли девушка славная, у меня к ней душа лежит, и толк из нее будет.

Салли была добрая и послушная немецкая девочка. Она никогда ничего не говорила Анне поперек, и не огрызалась, совсем как Питер, старушка Малышка или крошка Шарик, и хотя в доме вечно звучал резкий Аннин голос, хотя она все время пыталась хоть кого-нибудь, да усовестить, хоть кому-нибудь, да устроить нагоняй, в целом на кухне царили мир и спокойствие.

Анна была теперь для Салли прямо как мать, как добрая и твердая немецкая мать, которая следит за каждым шагом дочери и выговаривает ей за всякую мелочь, чтобы удержать от неверных шагов. Те искушения, которые подстерегали Салли, и те проступки, которые она совершала, имели много общего с проступками и искушениями, свойственными оболтусу Питеру и жизнерадостному крошке Шарику, и всех троих Анна держала в ежовых рукавицах одними и теми же способами.

Главным недостатком Салли, помимо того, что она вечно все забывала и никогда не отмывала руки дочиста, прежде чем подавать на стол, был мясников мальчишка.

Этот мясников мальчишка был юноша довольно неприятный. И вот над Салли начала сгущаться тень подозрения, что она проводит те вечера, когда у Анны выходной и ее нет дома, в обществе этого скверного мальчишки.

— Салли такая хорошенькая, мисс Матильда, — говорила Анна, — и такая уж она бестолковая, и такая глупая, и все-то норовит надеть красный жакет, и волосы себе накудривает утюгом, смех один, да и только, вот я ей и говорю, что если бы она хоть раз отмыла руки как следует, так это было бы куда лучше, чем целыми днями расфуфыриваться ради этого мальчишки, но только нынешней молодежи, ей хоть кол на голове теши, мисс Матильда. Салли хорошая девочка, но мне приходится все время за ней приглядывать.

Тень подозрения сгущалась над Салли все сильнее и сильнее: что те вечера, когда у Анны выходной, она проводит с этим мальчишкой, на кухне. Однажды утром голос у Анны взвился пуще обычного.

— Салли, это не тот банан, который я вчера купила в дом для мисс Матильды, ей на завтрак, а ты сегодня с утра пораньше куда-то выходила из дому, что ты делала на улице?

— Ничего, мисс Анни, просто вышла воздухом подышать, вот и все, а банан тот же самый, нет, правда, он самый, мисс Анни.

— Салли, как ты можешь так говорить после того, что я для тебя сделала, и мисс Матильда тоже к тебе прямо как к дочери родной. Никаких бананов с такими вот пятнышками я вчера домой не приносила. Я тебя насквозь вижу, ведь приходил к тебе вчера этот твой мальчишка, и слопал его, пока меня не было, а ты сегодня утром пошла и купила другой. Только не ври мне, Салли.

Салли поначалу напрочь все отрицала, но потом сдалась и сказала, что мальчишка был, и, когда услышал, как пришла Анна и ключ проворачивается в замке, то схватил банан со стола и убежал.

— Но я теперь ни за что его больше сюда не впущу, мисс Анни, вот честное вам слово, — сказала Салли.

И на несколько недель все успокоилось, а потом Салли с ее дурацкой простотой снова начала по вечерам наряжаться в красный жакет, нацеплять свои цацки и палить волосы утюгом.

Как-то раз, роскошным вечером в самом начале весны, мисс Матильда стояла на крылечке у распахнутой настежь двери, и ей было радостно на душе оттого что вечер выдался такой славный. И тут к дому подошла Анна, хотя этот вечер был у нее выходной.

— Не запирайте, пожалуйста, дверь, мисс Матильда, — тихим голосом сказала Анна, — не хочу, чтобы Салли знала, что я дома.

Анна тихо прокралась сквозь дом, к самой кухонной двери. Как только она коснулась дверной ручки, при одном этом звуке внутри раздался шум и грохот, и Салли сидела в кухне одна-одинешенька, но, вот ведь незадача, мясников мальчишка, убегая, забыл свое пальто.

Сами видите, что жизнь у Анны была тяжелая и многотрудная.

С мисс Матильдой у Анны тоже были свои трудности.

— И я, значит, работаю как проклятая, и работаю, и работаю, только чтобы сэкономить деньги, а потом вы идете и тратите их на всякие глупости, — причитала Анна, когда ее хозяйка, женщина большая и беззаботная, приходила домой с какой-нибудь фарфоровой безделушкой, гравюрой, а то иногда и с целой картиной, маслом, под мышкой.

— Но, послушай, Анна, как же ты не понимаешь, — возражала ей мисс Матильда, — если бы ты не экономила деньги, разве я смогла бы покупать все эти вещи, — и Анна таяла, и вид у нее делался довольный, пока она не узнавала, сколько это стоит, и не заламывала в ужасе руки.

— Ой, мисс Матильда, мисс Матильда, и вы отдали столько денег вот за это, а вам, между прочим, не в чем даже в люди выйти, и давно пора купить новое платье.

— Ну, может быть, я его себе и куплю, на следующий год, — жизнерадостно признавала свое полное поражение мисс Матильда.

— Если только мы до той поры доживем, мисс Матильда, — с мрачным видом отвечала Анна, — уж я-то прослежу, чтоб именно так вы и сделали.

Анна очень гордилась тем, сколько мисс Матильда всего знает и сколько у нее разных интересных вещей, но ей не нравилась, что мисс Матильда не следит за собой и всегда носит старые вещи.

— Как вы можете идти на званый обед в этом платье, мисс Матильда? — говорила ей Анна, встав как скала в проеме парадной двери. — Пойдите и наденьте то новое платье, которое так вам идет.

— Но, послушай, Анна, у меня совсем нет времени.

— Есть у вас время, а я поднимусь с вами наверх и помогу его надеть как следует, ну, пожалуйста, мисс Матильда, нельзя же идти на званый обед в этом платье, а на следующий год, если, конечно, мы до той поры доживем, я заставлю вас купить к нему еще и новую шляпку. Стыдно, мисс Матильда, в таком виде на люди показываться.

Бедной хозяйке только и оставалось вздыхать и делать так, как велено. По ее беззаботному, ленивому нраву ей было даже проще ни о чем лишний раз не задумываться, но иногда выносить все это ей становилось трудно, потому что из раза в раз ее отправляли наверх переодеваться, если только ей не удавалось пулей выскочить за дверь, пока Анна ее не заметила.

Жизнь у большой и ленивой мисс Матильды всегда была легкая и беззаботная, потому что Анна присматривала и заботилась и о ней самой, и о ее вещах и деньгах. Но, к сожалению, тот мир, в котором мы живем, далек от совершенства, и жизнерадостной мисс Матильде тоже порой приходилось с Анной не сладко.

Оно, конечно, очень приятно, когда за тебя все делают, но иногда бывает очень даже неприятно, когда тебе чего-то очень хочется прямо сейчас и ничего не выходит, потому что ты имел глупость не проговорить свои желания заранее. А еще мисс Матильда просто обожала отправляться в долгие и веселые прогулки пешком за город, уходить с бесшабашными друзьями бог знает в какие дали, между холмов и кукурузных полей, а там роскошные закаты, и кизил весь белый и сверкает отраженным лунным светом, и ясные звезды над головой, и воздух чист и будоражит кровь, и так неприятно вспоминать о том, как страшно будет злиться Анна, что она вернулась за полночь, хотя мисс Матильда и умоляла ее оставить сегодня все как есть и не ждать ее с горячим ужином наготове. А потом, когда вся веселая компания, то есть, мисс Матильда и ее приятели, переполненные чувством здоровой усталости, с кожей, чуть саднящей от свежего ветра, и с глазами, перед которыми все еще пляшут яркие солнечные зайчики, с приятной ломотой в суставах и роскошным чувством предвкушения приятной еды и ленивой неги после ужина в креслах, когда они все вместе подходили к ее маленькому домику — так вот, всей этой усталой компании, которая очень любила вкусную Аннину стряпню, было не слишком приятно оказаться перед запертой дверью, а потом стоять и теряться в догадках, не на сегодняшний ли вечер, по чистой случайности, приходится у Анны выходной, после чего основной массе гостей приходилось стоять, едва не падая от усталости, и ждать, пока мисс Матильда уговаривает Анну сменить гнев на милость, или же, в том случае, если Анна уже ушла, сама объясняет молодой и несмышленой Салли, как и чем кормить всю эту голодную ораву.

Подобные вещи иногда и впрямь бывало трудно переносить, и оттого порой с глубокой печалью мисс Матильда ловила себя на предательском чувстве соучастия всем этим жизнерадостным Лиззи, меланхолическим Молли, грубым старым Кати и глупышкам Салли.

Кроме того, были у мисс Матильды с Анной и другие трудности. Мисс Матильде приходилось буквально спасать свою Анну от множества подруг, которые в милой манере, свойственной простым людям, брали у нее в долг сэкономленные деньги, а потом вместо денег расплачивались обещаниями эти деньги вернуть.

У доброй Анны было множество довольно-таки чудных подруг, которыми она обзавелась за те двадцать лет, что прожила в Бриджпойнте, и мисс Матильде зачастую приходилось буквально спасать ее от них ото всех.