Книга: Дом темных загадок
Назад: Глава 17
Дальше: Глава 19

Глава 18

Мне кажется, словно я сижу уже несколько часов и занимаюсь лишь тем, что считаю секунды между ударом молнии и громом, но теперь разряды сыплются один за другим, и я прерываю счет. Вдруг по дороге в замок Филиппа ударит молния?
«Верь, Эмма, нужно верить людям», — с этого начинались любимые причитания мамы. Хотя теперь я знаю, что существует много вещей, о которых она мне никогда не говорила. Мне кажется, что мама боялась этими разговорами вызвать собственных демонов.
«Тебе нужно смотреть вперед, Эмма, и верить, что в конце все будет хорошо», — именно так она сказала, когда меня бросил Ник.
«Все прошло, мое золотце», — произнесла она и сварила какао, чтобы меня утешить, словно мне все еще шесть лет и я упала с качелей. «Ник теперь принадлежит царству теней, которое лучше оставить позади. Единственное, что считается, — это любовь. Любовь к жизни, к другим, к самой себе». В благодарность за это необыкновенно слабое (как я тогда считала) утешение я вышла из себя и наорала на нее.
Интересно было бы узнать (а ее воспоминания о моем отце тоже перешли в царство теней), как бы она смотрела вперед, на будущее, если бы умерла я.
При воспоминании о своих гневных фразах у меня даже желудок свело от спазма. Как бы я хотела сейчас оказаться с ней снова на нашей крошечной кухне, она бы снова сварила мне какао, чтобы я успокоилась. Все бы отдала, лишь бы вернуть наш последний разговор. Поговорила бы с ней, смогла бы попросить прощения. Я так надеюсь, что она еще жива, что есть какое-то объяснение ее исчезновению. Что, если та пожилая женщина с кольцом на пальце тоже была из царства теней, из воспоминаний, которые мама хотела навсегда забыть? Или эти воспоминания просто неожиданно всплыли и угрожали разрушить нашу жизнь? Однако намного естественнее было бы объяснение, что та пожилая женщина — родственница девушки, которая прыгнула с крыши из-за Себастиана. Это было бы похоже на маму. Именно так бы она и поступила. Она бы утешала эту старушку!
Время между вспышками молний и громом заметно увеличивается, но ветер все еще завывает вокруг часовни. Пульсирование и покалывание в ноге не проходят, но теперь они кажутся эхом болезненных воспоминаний о маме.
Я оглядываюсь. Эта небольшая часовенка понравилась бы ей. В голове у меня рождается мысль: если вдруг она на самом деле жила когда-то в этом замке, то наверняка здесь бывала. Я напрасно пытаюсь припомнить, не рассказывала ли она что-либо. Может, о лечении или о долгих летних каникулах? Но в ее время разве было что-нибудь подобное? Как я ни ломала голову, в голову приходили лишь истории, которые рассказывала моя прабабушка. Я просто думала, что мама провела все свое детство и юность вместе с ней.
Я ощупываю старые доски церковных скамеек. Может, мамины руки касались именно этой? Внезапно мне чудится, что она на самом деле здесь была, словно находилась совсем рядом со мной, и я могла бы даже ее увидеть, если бы только лучше напрягла зрение.
«Эмма, тебе не стоит бояться, — шепчет она, — Эмма, я всегда любила тебя, несмотря на то что мы часто ссорились». Я даже чувствую, как она улыбается. «Эмма, я горжусь тобой». В одну секунду я снова возвращаюсь к действительности. Наверное, я заснула на несколько минут. Но я так точно помню, что сказала мне мама, словно она действительно была здесь.
Озираюсь, чтобы убедиться: я одна, да иначе и быть не может. Вдыхаю непривычный запах и теперь, когда гроза ушла далеко, в полной мере осознаю, как тихо в этом месте.
Почему часовню построили именно здесь, а не возле замка? Она такая уединенная, случайные люди на службу не зайдут. И все же Себастиан нашел здесь церковную книгу. Неудивительно, ведь алтарь выглядит так, словно им до сих пор пользуются. Его украшает позолоченное солнце, а по сторонам — две колонны. Между ними безвкусная картинка с изображением Девы Марии с младенцем. Базы колонн выполнены из зеленого и красного мрамора. И, кстати, лавки в часовне выглядят не такими древними и обветшалыми, как мебель в замке.
Задаю себе вопрос: где же может храниться церковная книга? Злюсь на себя за то, что не обладаю энциклопедическими знаниями о религии, как Том, и не догадалась расспросить его, прежде чем отправиться к часовне.
Он наверняка знает, где лежит книга. Стоило бы его спросить. Будет тяжело шарить здесь с поврежденной лодыжкой, но именно этим и придется заняться, если я хочу продвинуться дальше в своих поисках. Приподнимаюсь, подтаскиваю больную ногу, и тут же меня пронизывает такая боль, что я сильным толчком опрокидываю стопку книг, которую выстроил для меня Филипп. С гулким грохотом книги с псалмами валятся на пол. Поднимается небольшое облачко пыли. Вот дерьмо! Я ложусь навзничь на лавку и пытаюсь дотянуться до книг, чтобы снова сложить их стопкой. У одних страницы замялись, из других выпали картинки с изображениями святых. Поднимаю последнюю, и вдруг от нее отваливается переплет. Книга такая старая, что клей совершенно ничего не держит. Я стараюсь вновь осторожно сложить все части, как вдруг мой взгляд падает на первую страницу. Я остолбенело смотрю на нее. Там стоит нечто вроде штемпеля, экслибриса, в котором можно вписать свое имя.
«Анна-Мария Ламберт», — читаю я. И, не осознав до конца, перечитываю снова.
Анна-Мария Ламберт.
Моя прабабушка.
После первого приступа удивления такой поворот событий кажется мне вполне вероятным. Возможно, мама получила эту книжицу от бабушки и взяла ее с собой в замок. Почему же мама здесь жила?
Я перелистываю страницы. Может, между ними что-то спрятано, письмо или записка? Я ничего не нахожу, но обнаруживаю, что кто-то исписал небольшое свободное место на полях.
Буквы такие мелкие, что я не могу их прочесть в тусклом свете часовни, но то тут, то там я натыкаюсь на знакомое слово. Очевидно, это не почерк прабабушки. Если сравнить, как написано имя в экслибрисе и эти буквы, заметно существенное различие. Она писала шрифтом Зюттерлинга.Неужели записи сделала мама?
Вдруг до моих ушей доносится какой-то шум, он пугает меня, потому что я не могу его распознать. Он исходит не от двери, а от алтаря. Сначала скрежет, а потом осторожные шаги. Шаги? Кто-то ступает нерешительно и скрытно, от этого у меня мурашки по спине. В кожу и мозг въелось воспоминание о камере. Неужели это было всего лишь сегодня утром? Я здесь наверху совершенно одна. Единственное, что сейчас могу сделать, — просто спрятаться между лавками.
Я лихорадочно пытаюсь подняться, боль от лодыжки ползет вверх по ноге. Хватаю ртом воздух.
Никаких шансов!
Я инстинктивно засовываю книгу сзади за пояс штанов. Потом смотрю на алтарь, из-за которого слышны приближающиеся шаги.
Шаг за шагом, шаг за шагом.
Убежать нет никакой возможности.
Хочется просто закрыть глаза ладонями, как маленькому ребенку. Я сползаю ниже по лавке и стараюсь стать невидимой.
Шаги стихают. Я практически не дышу.
— Эмма!
Я открываю глаза и шумно выдыхаю.
Перед алтарем Себастиан, он удивлен не меньше моего. Или нет, это неверно описывает ситуацию. Этот прекрасный ангел не удивлен, он выглядит так, словно упал прямиком из рая в ад. Словно он столкнулся с привидением. Вспоминаю, что я про него прочитала, и ужасно хочу убежать. Может, он всегда так выглядит, когда намеревается овладеть женщиной? Что он здесь забыл? Но потом я припоминаю, что говорила мне Николетта, — Себастиан вроде бы нашел в этой часовне записи о своих родственниках.
— Привет! — Он несколько раз сухо кашляет, но больше ничего не произносит. Медленно подходит ближе.
Мой взгляд падает на его руки, ищу глазами татуировку между большим и указательным пальцами, но не могу разглядеть. Но я и так знаю, что он довел девушку до самоубийства!
— Что ты здесь делаешь? — говорю я и напрасно ломаю голову, чего бы такого бесхитростного спросить. — Николетта рассказала мне о церковной книге. Хотел еще раз взглянуть на нее?
— Ее больше здесь нет. — Себастиан совершенно растерян, он стоит на месте и, кажется, даже не знает, что ответить. Он подыскивает слова, несколько раз мотает головой. Мне кажется, что он в состоянии шока. Может, он совершает какие-то ужасные вещи, пребывая в некоем трансе?
— Значит, остальные не посылали тебя сюда, так, что ли? — продолжаю невинно щебетать я. — Ты даже не знаешь, что произошло?
Он подходит ближе, нервно оглядываясь. Теперь он стоит почти напротив меня, но избегает смотреть в глаза. Может, он украл что-нибудь из часовни? Что-нибудь из алтаря или саму церковную книгу?
— Застукала меня. — Он поворачивает ладони кверху и старается сохранить самообладание. — Ну, так что же случилось?
— Я поранилась, — объясняю ему. — Когда мы с Филиппом бежали сюда наверх. — Я закусываю губу. Как же глупо сейчас рассказать именно Себастиану, что я не могу передвигаться.
Он склоняется над моей ногой, я внутренне готовлюсь отбиваться, подумываю, что бы мне использовать в качестве оружия, если он окажется слишком назойлив.
— Ого! — протягивает он и качает головой. Себастиан присаживается рядом на лавку, та скрипит под его весом. — Выглядит совсем нехорошо! — Он осторожно дотрагивается до опухшей лодыжки, на ней тем временем проявилась фиолетовая гематома. Вот теперь я могу разглядеть на руке татуировку в виде трех точек, о которой говорил Филипп.
— О, Господи! — шепчет он.
Думаю, с такими эмоциями он погорячился. Моя лодыжка выглядит не так катастрофично.
— Что за безумие! — Он трет лоб, словно у него болит голова или в душе происходит отчаянная борьба.
Я парализована страхом, затаила дыхание и настроилась на самый худший вариант развития событий. В этот миг распахивается дверь часовни.
— Эмма? С тобой все в порядке? — кричит Филипп с порога, и я ужасно рада слышать его голос. Его шлепающие шаги быстро приближаются. И чем ближе они подступают, тем сильнее меняется в лице Себастиан. Я замечаю, как он старается соорудить дружелюбное и удивленное выражение лица, но в глазах мерцает беспокойство, которое я не могу объяснить даже содержанием газетной вырезки.
Наконец передо мной вырастают София, Том и Филипп. Они выглядят так, словно только что вылезли из озера. Вода ручьями течет с их волос, одежда прилипла к телу, а под ногами образовались лужицы.
— Себастиан! Где ж ты был? — спрашивает Филипп. — Мы внизу весь замок обшарили, разыскивая тебя, Николетту и Беккера. Но там нет ни одной живой души. — Он упирает кулаки в бока и задиристо посматривает на Себастиана.
У того на лице появляется обезоруживающая улыбка, и если бы я не видела его всего несколько минут назад, то наверняка купилась бы.
— Так чего ж вы хотите, я же здесь. Беккер с Николеттой, вероятно, уехали после нашего собрания в соседнюю долину, во второй отборочный лагерь у Лохбилерского приюта. Кураторы лагеря должны регулярно сменяться.
— Эмма, как у тебя дела? — интересуется Филипп.
София протискивается ко мне на лавку и достает из рюкзака аптечку первой помощи.
— Я окончила курсы медицинской подготовки. Давайте, я попробую.
— Повезло, что у тебя обувь не на пуговицах, — шепчет мне Филипп, я как раз хочу ему подмигнуть, как вдруг меня осеняет мысль: откуда он это знает? До этого в саду у меня сложилось впечатление, что София не больно-то откровенничает о своих страхах.
— Думаю, выглядит намного хуже, чем есть на самом деле. — София осматривает лодыжку. — Как это произошло? — спрашивает она и испытывающе смотрит в глаза.
— Споткнулась на ровном месте, — фыркаю я, но замечаю, что она сомневается в правдивости моего ответа.
— Я, конечно, не врач. Либо ты растянула связки, либо порвала. Раньше ногу бы загипсовали, но сейчас часто просто ждут, пока все срастется.
— Тогда тебя точно отправят домой, — голос Тома звучит немного злорадно.
Об этом я еще совершенно не думала и чувствую, как все похолодело внутри. В ту же секунду я решаю, что останусь здесь во что бы то ни стало. Я не уеду после всего, что уже выяснила.
— Себастиан, это правда? — спрашиваю я.
— Возможно. — Себастиан внимательно смотрит на Тома. — Но не из-за лодыжки. В нашем лагере мы не проводим игры на выживание сильнейших. — Он слегка вздрагивает, словно эта мысль показалась ему невыносимой.
Но рубить дрова по жаре он находит вполне приемлемым занятием.
— И как же я теперь попаду в замок?
Том и Филипп отстегивают от рюкзаков два черенка от метел.
София ловит взгляд Себастиана и улыбается.
— Не думаю, что Эмма сейчас в состоянии летать на метлах.
Себастиан лишь медленно поднимает бровь. Том и Филипп достают из своих насквозь промокших рюкзаков веревки, простыню и одеяло и мастерят носилки. При этом действуют они так слаженно и умело, словно прошли школу выживания в джунглях.
Когда меня наконец поднимают на носилки Себастиан и Филипп, из-под ремня выпадает и громко плюхается на пол молитвенник. После нескольких секунд абсолютного молчания София наклоняется, поднимает книгу и передает мне.
— Ты всегда его с собой таскаешь? — Они с Томом недоверчиво смотрят на меня. Я вспоминаю, как утром рассказывала всем, что посещала этику вместо уроков религии.
— Книга принадлежит моей прабабушке, — поспешно отвечаю я. — После того как я услышала о часовне, хотела зажечь здесь свечку и прочитать для нее несколько слов из этой книги. Ведь никого не осталось, кто бы это мог сделать. У меня больше нет родственников.
Когда врешь, всегда получается лучше, чем когда говоришь правду. Хотя соврала я лишь наполовину.
София кладет книгу рядом со мной на носилки, и голос ее теперь звучит чуть мягче:
— Мне очень жаль, что ты совсем одна. Но тебе не стоит завидовать, что у меня есть бабушка с дедушкой. Мой отец был женат трижды, и в каждом браке у него родилось по дочке. Он так старается любить всех нас одинаково, что никогда не вмешивается в ссоры, никогда не принимает чью-либо сторону и не высказывает своего мнения. Это очень тяжело, особенно когда я и сестры собираемся все у него. Я часто мечтаю, чтобы он хоть раз грохнул кулаком по столу и раскричался, но именно этого желания больше всего и стыжусь снова и снова.
Себастиан и Филипп поднимают меня и стартуют. Удивительно, на таких импровизированных носилках очень удобно лежать.
— Я был бы счастлив, если бы у меня было столько братьев. Это бы отвлекало, — говорит Том.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.
— Я у отца единственный сын. Хотя у него и есть две дочки от первого брака, я иногда чувствую себя насекомым, которое разглядывают под микроскопом. Любой чих, который я делаю или не делаю, всеми обсуждается. Даже тошнит от этого!
Я слышу, как они с Софией болтают о своих семьях, и думаю: хорошо было бы иметь в жизни кого-то, кто бы для меня что-то значил и для кого я была бы важна.
У входа в часовню процессия останавливается, и мне приходится подняться и выяснить, что случилось.
Буря прошла, и воздух остыл. После дождя мокро, земля усыпана обломанными ветром сучьями и цветами, облака ушли. Солнце висит низко, а горные вершины вокруг нас отражают звуки гулким эхом, словно органные трубы. Невольно мы все начинаем дышать глубоко и с удивлением любоваться красочным спектаклем.
— Народ, нужно двигаться, — наконец говорит Себастиан. — Нам необходимо все-таки добраться до замка.
Филипп, который шагает во главе колонны, хочет удостовериться, что я лежу удобно:
— Тебе там нормально? — Вода капает с его волос на мою футболку, и внезапно по всему телу начинают бегать мурашки.
Совсем недавно дождь лил, как из ведра. Мальчики и София до сих пор мокрые насквозь. Только Себастиан сухой.
Я кошусь на него, он несет заднюю часть носилок: точно, одежда на нем совершенно сухая. Даже под зонтом в такую грозу не укрыться — обязательно вымокнешь. Неужели он все это время прятался за алтарем и наблюдал за мной? Иначе как бы он попал в часовню?
Они молча несут меня в замок. На месте мы оказываемся почти на закате, последние медные лучи которого превращают охотничий замок в пылающий костер.
Назад: Глава 17
Дальше: Глава 19