Глава 10
На полдороге в город, когда мы уже в сумерках проезжали поля, Джеймс сказал:
– А вы неплохо целуетесь.
Я покраснела.
– Я прощалась.
– С языком?
– А тебе какое дело? – спросила я, стыдясь, что он все видел, хоть и не понимала, чего мне стесняться. – Ты в моей комнате даже объятий выдержать не смог.
– Я их стоически вытерпел, – усмехнулся Джеймс. – Мне все равно, с кем ты целуешься, но он явно что-то скрывает. Я удивлен твоей наивности. Думал, ты умнее.
– А я думала, ты не станешь задаваться.
– Такого я не обещал. А я стараюсь не давать обещаний, которые не смогу сдержать.
Несколько миль мы ехали молча. Я думала о брате. Мать сказала, с ним произошел несчастный случай на плоту, но умолчала, что я присутствовала при гибели Брэйди и что он убил себя.
Всхлипнув, я спохватилась, что плачу.
– Эй, – мягко сказал Джеймс. – Прости, я не хотел…
– При чем тут ты, – отмахнулась я. Джеймс свернул к обочине и остановился. – Я из-за брата. Я не помню, как он умер, но мы же там были, Джеймс, оба были. А вдруг мы помогли ему покончить с собой?
– Может, и помогли. – Его голос звучал пусто и печально. Джеймс отвел глаза, будто ища собственные воспоминания. Когда он опустил голову, я поняла – он ничего не помнит. У нас ничего нет.
– А что, если он попрощался? – прошептала я. – Попрощался, а я не помню? – Что-то внутри меня лопнуло, и я разрыдалась, вспоминая улыбку Брэйди, его смех. Мы были так дружны. Неужели он долго болел, а я ничего не замечала?
Джеймс обнял меня за плечи, и я прислонилась к нему. Сперва он напрягся, но вскоре повернулся, прижав меня к груди.
– Знаешь, – тихо сказал он, гладя меня по волосам, – я не помню, что произошло с моей матерью. То она была, и вдруг ее нет. Я не знаю, ссорились ли родители, была ли у нее причина уйти. Отец сказал, что она переехала из-за работы и решила там остаться, но нам и вдвоем прекрасно живется. – Он помолчал. – Десять баксов на то, что он жулит.
Я утерла слезы и села прямо, не отодвинувшись, впрочем, от Джеймса. Он удивленно поглядел на меня:
– В чем дело?
– Мы играли в «жулика» в Программе. А ты?
Он засмеялся:
– Нет. Я почти все время провел в изоляции. По крайней мере, мне так сказали. Неужели вы там играли в карты?
– Джеймс, мы с братом часто играли в «жулика».
Его лицо затуманилось, и он рассеянно потянул за нитку, торчавшую из подола моей блузки.
– Правда?
Я кивнула.
– Могу поспорить, ты играл с нами.
Джеймс, не глядя мне в глаза, задумчиво тянул за нитку, распуская шов.
– Не могу вспомнить, кто меня научил, – сказал он.
– Мой брат.
– Возможно.
Когда нитка наконец лопнула, Джеймс обратил внимание на мой неровный подол.
– Черт, извини.
Но когда он поднял взгляд, я не ответила. У меня припухло лицо, и вблизи – я ведь еще сидела, прижавшись к Джеймсу – я наверняка выглядела не блестяще. Во мне боролись чувство вины, скорбь и влечение.
– Почему ты опять на меня уставилась? – спросил он, на этот раз серьезно.
– Релм кое-что сказал мне перед уходом.
Джеймс округлил глаза:
– Да-а-а? И что же?
– Он… – Я помолчала, не зная, говорить или нет, но мне показалось нечестным скрывать это от Джеймса. Вообще что-нибудь от него утаивать. – Он сказал, что любит меня.
Джеймс опустил голову, вертя в пальцах оторванную нитку.
– А ты что? – спросил он.
– А я нет.
– Тогда не надо было пудрить ему мозги поцелуем, – бросил он осуждающе. Я опешила. Я доверила ему очень личное, а он тычет мне в лицо моей откровенностью?
Я отодвинулась, накинула ремень и с нескольких попыток пристегнулась.
– Забудь, что я сказала. Ты все равно не поймешь.
– Ты права. – Он завел мотор. – Не пойму. И ты вовсе не обязана мне что-либо объяснять.
– Спасибо, – с горечью сказала я. – Хорошо, что ты высказался.
Больше мы не говорили. Я не понимала, как Джеймс мог рассказать мне о своей матери и тут же оттолкнуть. Интересно, он и с Брэйди так себя вел? И со мной?
Неужели рядом с ним всегда трудно?
Добравшись домой, я вошла через заднюю дверь в надежде, что родители не заметили моего недолгого отсутствия. В гостиной работал телевизор. Я неслышно поднялась по лестнице, остановившись у комнаты Брэйди.
Войдя, я легла на кровать брата, глядя в потолок. Мне хотелось узнать тайны, вернуть украденные воспоминания.
– Что же с тобой случилось? – спросила я, обращаясь к брату и к себе. Я перерыла свою комнату в надежде найти что-нибудь еще, но ничего не нашлось – ни единой фотографии, кроме семейных. Ни некролога о Брэйди, вырезанного и заламинированного с подложенной на обороте молитвой, ни газетной статьи, навечно помещенной в альбом.
Расспрашивать мать было бесполезно – она готова нагромоздить горы лжи. Не знаю, как мы общались раньше, но я ей больше не доверяю. Она выдала меня Кевину и непосредственно причастна к моей отправке в Программу.
В кармане завибрировал сотовый. Я проворно достала его в надежде, что это Релм – правда, мы не обменивались телефонами, – и помедлила, увидев на дисплее имя Джеймса.
Я выключила телефон и сунула его в карман. Общаться с Джеймсом просто мучение. В прошлом нас многое связывало, но всякий раз, стоит нам приблизиться к разгадке тайны, он отступает, да еще старается побольнее меня задеть. В данный момент с меня хватит. Больше мне сейчас не выдержать.
Я повернулась на бок, устраиваясь поудобнее, погруженная в свои мысли, и вздрогнула от стука в дверь. На пороге стоял папа.
– Детка, – сказал он, – я зашел попрощаться на ночь, а тебя нет в комнате. Что ты тут делаешь?
Я быстро заморгала и села.
– Я тоскую по Брэйди, – ответила я, стараясь угадать его реакцию. У папы вытянулось лицо, в покрасневших глазах появилась тоска.
– Я тоже, – ответил он. Его брюки были измяты, и от него слегка несло спиртным. Не знаю, когда он начал пить.
Мы молча сидели некоторое время. Я кусала губу, не решаясь спросить.
– Пап, – начала я, – Брэйди что, покончил с собой?
Отец резко, болезненно вздохнул и ответил не сразу. Он прилег на кровать рядом со мной, прикрыл глаза рукой, и, к моему ужасу, его плечи начали вздрагивать.
– Да, – сдавленно проговорил он. – Брэйди себя убил.
Странно, но мое тело сразу успокоилось, распознав, наконец, эмоции, пусть и лишенные воспоминаний. Беспредметное горе нашло, наконец, свой источник. Папа пытался успокоиться, а я старалась не расплакаться. Релм сказал правду. Что еще ему известно?
– А как мы это пережили? – спросила я. – Как мы жили после этого втроем? Нормально?
Папа поглядел на меня блуждающим взглядом. Его веки были красными.
– Нет, малышка, – прошептал он. – Нормально мы никогда не жили.
Я кивнула. Басня о том, как наша семья дружно решила жить дальше после смерти Брэйди, всегда инстинктивно казалась мне нелепой.
– Невыносимо плохо не помнить, что с ним случилось.
– Отчего же, это благо, – серьезно сказал отец. – Я бы все отдал, лишь бы забыть эту боль. Когда он заболел… это уже был не настоящий Брэйди. И не настоящие мы. Нам дали шанс начать все заново, Слоун, и мы воспользовались возможностью снова стать счастливыми.
– Пап, – негромко сказала я, чувствуя, как по щекам катятся слезы, – счастливее никто из нас не стал.
Отец не стал возражать, что у нас всего лишь небольшой временный кризис. Он встал, коснулся моей макушки и вышел.
Я снова свернулась на кровати, ища и не находя утешения и помощи. Мне хотелось знать, что случилось с моим братом, вспомнить, какой я была. Но больше всего я желала быть счастливой. Поупивавшись жалостью к себе, я ушла в свою комнату и отыскала тетрадь, куда Лейси записала свой телефон. Голова не на шутку разболелась, и прежде чем позвонить подруге, я приняла две таблетки адвила.
Лейси затормозила на углу в девять часов.
– Ты становишься настоящей бунтаркой, – улыбнулась она, когда я села в ее неоново-зеленый «жук». Под ногами хрустели скомканные пакеты из-под фаст-фуда, все подставки для стаканов были заняты. Лейси была одета в простую желтую блузку, но макияж у нее был преувеличенно-театральный, не как у побывавших в Программе. Выглядела она восхитительно. – Ты точно хочешь в Центр здоровья? – спросила она. – Тебе же там не понравилось.
– Не понравилось, – согласилась я. – Но с меня сняли наблюдение и забрали хендлера. Может, на этот раз будет интереснее.
– Слоун, – негромко сказала Лейси, – не забывай, за нами постоянно наблюдают.
После долгого молчания она включила радио, и машину наполнила тошнотворно слащавая песенка о любви. Я стиснула руки, чтобы не выключить радио и не выложить Лейси все о Джеймсе и моем брате. Все же я решила не портить ей настроение.
В кармане снова дрогнул телефон – очередное сообщение, но я лишь прибавила громкость радио.
В Центре здоровья было людно. По MTV передавали, что в связи с ростом глобальной популярности Программы предпринята новая энергичная попытка ассимиляции излеченных. У стен стояли хендлеры, но в середине комнаты все смеялись и играли в игры. Появился компьютерный уголок, вокруг одного компьютера толпились парни, все как один одетые сдержанно и консервативно. Взглянув на себя, я увидела, что выгляжу им под стать. Будто существует некая форма для прошедших Программу. Я расстегнула блузку до самого лифчика и пошла за Лейси к дивану.
Мне с трудом верилось, что я сюда приехала: клялась же, что ноги моей больше в Центре здоровья не будет. Но находиться дома было невыносимо, а Центр здоровья остался единственной тусовкой для моих ровесников. Особенно охотно сюда ходят те, у кого тоже нет приятелей. Лейси с размаху уселась на диван, оглядывая комнату, будто ища кого-то.
– Кто он? – спросила я, подтолкнув ее локтем.
Лейси невинно захлопала глазами.
– Понятия не имею, о ком ты говоришь. Я вовсе не ищу парня, который обещал сегодня подъехать.
– Оу, – улыбнулась я. – Значит, я наконец познакомлюсь с твоим таинственным бойфрендом?
– Я считаю, самое время, – отозвалась Лейси.
Ее лицо было неожиданно серьезным, но не успела я расспросить, как заметила в толпе черную рубашку. В жизнерадостно раскрашенном Центре здоровья траурный цвет шокировал. Это был Лиэм.
– Я сейчас, – сказала я, поднимаясь.
Лиэм пробрался через толпу и вышел в патио. Я поспешила за ним. Ночной воздух освежал. Лиэм, стоя у перил, смотрел куда-то вдаль. Мы были одни. Я решила расспросить его о том вечере и выяснить, откуда он знает меня и Джеймса.
– Эй, – сказала я, чтобы привлечь внимание. Лиэм обернулся, и я вздрогнула при виде черных кругов под глазами и свалявшихся, немытых волос. До меня дошло, что Лиэм болен. Боже, как он болен!
– Слоун. – Его рот сложился в гнусную ухмылку, на лице проступили ярость и ненависть. – За мной явилась? Они уже и возвращенцев набирают?
Сердце забилось при мысли, что Лиэм может быть опасен. Я осторожно попятилась к двери.
– Я просто хотела кое-что спросить, но не хочешь разговаривать – не надо.
Лиэм прыгнул вперед и плечом впечатался в дверь, которую я не успела открыть. Судорожно вздохнув, я отступила.
– Слушаю твой вопрос, – сказал он с диким, блуждающим взглядом.
– Я хочу войти, – негромко сказала я. – Отодвинься, и я не…
– Не настучишь на меня? Еще как настучишь!
Он был прав, я сразу же кому-нибудь сообщу. Он заражен и может заразить других.
– Дай пройти, Лиэм.
Секунду он смотрел на меня и вдруг подался вперед, будто решил открыть тайну:
– Ты меня помнишь?
– Я помню, как ты назвал меня дурой.
Он ухмыльнулся.
– А до этого?
Под ложечкой скрутило судорогой.
– Нет.
Ручка двери повернулась, но Лиэм навалился на нее всем весом, не давая открыть. Я подумала позвать на помощь или кинуться наутек, но меньше всего хотела привлекать к себе внимание в такой ситуации.
– Мы с тобой гуляли, – сказал он не без злорадства. – Ничего серьезного, но они забрали даже эти воспоминания. Что еще они забрали? Видишь, во что тебя превратили? Ты же пустышка, кукла! Лучше умереть, чем стать такой, как ты!
У меня задрожали губы. Я была пристыжена, унижена, но одновременно во мне рос гнев. Я толкнула Лиэма в грудь, но он лишь покачнулся и отступил на шаг. Засмеявшись, он закашлялся, вытер рот рукой, и на пальцах осталась темная кровь.
– Что это? – спросила я, отступая.
– «Быстрая смерть», потому что все равно нет смысла. Нам никогда не освободиться от Программы, даже после восемнадцати. Кто поручится, что они не изменят правила и не начнут охотиться за взрослыми? Мой двоюродный брат… – Лиэм уже плакал, – вчера покончил с собой. Ему был двадцать один год, Слоун. Значит, эпидемия разрослась.
– Или он просто покончил с собой, – сказала я с тоскливым ощущением под ложечкой. По двери загрохотали кулаками, начали ее выбивать.
Лиэм снова закашлялся, забрызгав кровью патио. Губы его были окровавлены. Он умрет. Он умрет, если я не вмешаюсь. Я вынула телефон, но Лиэм ударил меня по руке, и мобильный полетел на деревянный настил.
Глаза Лиэма закатились, но он из последних сил снова уставился на меня и, содрогаясь в конвульсиях, съехал спиной по двери, не отводя взгляд.
– Ты ничто, – прошептал он и затих.
Я застыла, судорожно-часто дыша. Дверь снова затряслась. Нельзя здесь оставаться, меня не должны к этому припутать. Я подхватила телефон и буквально скатилась по лестнице, выбежав на парковку Центра здоровья. Написав Лейси, что я у машины и нам надо немедленно уехать.
Я пригнулась, прячась за «жуком», и смотрела, как в патио выбежали люди. Хендлеры отводили подопечных в сторону, персонал Центра здоровья был на ушах: кому взбрело в голову убивать себя в таком, можно сказать, островке безмятежности? Я решительно выбросила из головы слова Лиэма и его теории, потому что голова разболелась хуже, чем раньше.
Когда Лейси пришла, ее покачивало, как пьяную. Она молчала, пока машина на хорошей скорости уносила нас от Центра здоровья. Когда мы отъехали достаточно далеко, Лейси повернула голову.
– Кто? – спросила она. – Кто коньки-то отбросил? – Она была белой от страха.
– Лиэм.
Глаза Лейси расширились:
– И ты все видела?
– Да.
– Умница, что сбежала оттуда. Всех захлестывает какое-то сумасшествие, ты чувствуешь?
Я чувствовала, но уже не могла сегодня говорить об эпидемии – голова болела так, что хотелось кричать.
– Мне надо домой, – сказала я. – Не хочу волновать родителей.
На самом деле я кое-что задумала. Мне требовалось поговорить о том, что сегодня произошло, – и об отце, и о Лиэме – с тем, кто поймет. Мне нужен Джеймс.
– Родителей? – удивилась Лейси и крепче сжала руль. – Может, ты вовсе не такая уж бунтарка? – Она подъехала к углу, за которым начинался наш двор, и остановилась. – Давай быстрее. Не хочу, чтобы моя машина тебя выдала.
Ее голос звучал напряженно, но я решила – Лейси потрясена самоубийством Лиэма. Надеюсь, случившееся не вызовет у нее рецидив болезни. И у других тоже.
