Глава 18
Месье, брат короля

В королевских семьях испокон веков складывалось так, что братья ненавидели друг друга и вечно строили козни, чтобы получить корону. При дворе любили вспоминать сплетни о кончине Карла IX, предпоследнего монарха из рода Валуа, тот якобы был отравлен книгой, пропитанной ядом, которую подложил ему кто-то из братьев — Генрих или Франсуа. Чего уж говорить о нынешних временах, о мирно почившем Гастоне Орлеанском, который жизни не представлял без того, чтобы не строить козни?

В самом деле, разве это справедливо, что слава, почет и, главное, — власть достаются одному из королевских детей лишь только потому, что он появился на свет первым? И разве это не унизительно, что тебе, человеку, в чьих жилах течет та же самая кровь, всегда придется кланяться?

Уступать? А ведь ты, может быть, гораздо достойней своего старшего брата…

Сыновьям Людовика XIII повезло — между ними никогда не было конкуренции.

Филипп любил своего брата. Заслуга ли в том Анны Австрийской, которая распорядилась так, чтобы сыновья росли вместе и дружили? Или все дело в том, что, несмотря на все свое сумасбродство и вспыльчивость, Филипп был хорошим человеком, довольно добродушным и мягким? Возможно, имело значение и то и другое.

А еще, конечно, важно было то, что Филипп совершенно не стремился править государством. И более того, — одна только мысль об этом приводила его в ужас. Быть королем не так увлекательно как кажется, слишком много работы, слишком мало развлечений, да еще и ответственность за будущность государства давит на плечи. Гораздо удобнее быть братом короля, иметь возможность развлекаться и ничего не делать. Скажете, ничего не делать скучно? О, как вы ошибаетесь! Скучно может быть только тому, у кого не хватает фантазии или средств для ее исполнения. У принца Филиппа всегда было достаточно и того и другого.

Филипп родился 21 сентября 1640 года в Сен-Жермен-ан-Ле. По поводу его появления на свет никто не испытывал столь бурного восторга, как при рождении дофина. Но то, что мальчик родился здоровеньким и крепким, весьма порадовало кардинала Ришелье. Два наследника престола — это уже надежная гарантия того, что власть не перейдет в неподобающие руки.

С раннего детства и до окончания Фронды Людовик и Филипп много времени проводили вместе, — вместе учились, играли, хулиганили и оба бывали выпороты за шалости. Их обоих тайно увозили из Парижа, укрывая от интриг бушующих принцев, и все невзгоды и лишения — вымораживающие до костей ночи в неотапливаемом дворце Сен-Жермен, беззащитность и страх перед толпой — братья переживали вместе.

Как и всем братьям, им случалось ссориться и временами драться. И не всегда из потасовок выходил победителем Людовик, хотя он и был старше.

Филипп Эрланже в книге «Месье, брат короля» пишет: «Когда королю было тринадцать, а его брату одиннадцать, двор остановился в замке Корбей. Людовик попросил поставить кровать принца в той же спальне, где должен был ночевать и он сам. Проснувшись утром, он, неизвестно по какой причине, плюнул в постель брата. Герцог рассвирепел и тоже плюнул в постель короля. Людовик ударил брата по носу. А тот в отместку помочился на его кровать. Король ответил тем же. Завязалась драка, длившаяся до тех пор, пока братьев не растащил их наставник Виллеруа».

Или, например, был случай, несколько лет спустя, когда Филипп, однажды вознамерившись эпатировать окружающих, — что, вообще, было ему свойственно, — во время Великого поста заказал себе кашу. Людовик разозлился, вырвал кастрюлю из его рук и приказал унести ее из столовой. Филипп ударил его тарелкой по носу. Людовик пинками выгнал Филиппа из-за стола.

Братья всегда очень бурно выясняли отношения, об их ссорах было известно всему Лувру, — и позже Версалю, — даже если они проходили за закрытыми дверями. Неизменный предмет развлечения для придворных. Филипп был весьма темпераментен, а Людовик был упрям. Но, в отличие от Людовика, который если обижался на что-то, то мог злиться долго, Филипп имел легкий и отходчивый характер.

«Я приезжала каждый день, а иногда и два раза в день в Лувр — мое постоянное местопребывание, чтобы поиграть с королем или с герцогом Анжуйским, который был самым милым ребенком в мире, и с кем я всегда отлично дружила», — вспоминала о нем в «Мемуарах» Великая Мадемуазель.

Доверительные отношения были у Филиппа и с матерью.

Как уже упоминалось выше, кардинал Мазарини не любил Филиппа, подозревая, что, став взрослее, тот повторит путь своего дяди Гастона и будет вечной угрозой для трона. Основания к таким предположениям были: Мазарини мог видеть, что младший брат короля достаточно отважен, авантюрен и проявляет интерес к воинскому искусству. Хотя его особо ничему не учили, и к пятнадцати годам он едва умел читать, — Филипп увлеченно изучал мемуары великих военачальников и потом ровными рядами расставлял солдатиков на ковре, как на поле битвы, разыгрывая сражения.

Все это, конечно, никуда не годилось.

Многие биографы предполагают, что из Филиппа сознательно растили изнеженное, утонченное создание, воспитывая в нем гомосексуалиста.

«Филипп, единственный брат Людовика XIV, расплачивается за ошибки, совершенные его двоюродными дедушками, — пишет Филипп Эрланже в книге «Филипп Орлеанский. Регент». — Собственная мать и кардинал Мазарини смотрят на него с ужасом, как на единственного француза, способного взорвать прекрасное здание, поднимающееся из руин, в которые была превращена страна за столетие гражданских войн. При помощи воспитания, которое разжигает пороки и затушевывает достоинства, его с младенчества стараются превратить в ничтожество. Превратив этого отважного, порывистого и очаровательного подростка в ветреного юнца, воспитатели считали, что сослужили государству хорошую службу: ничтожество принца было залогом спокойствия в королевстве».

И создается впечатление, что это действительно так.

Анна Австрийская любила наряжать Филиппа девочкой и позволяла фрейлинам играть с ним как с куклой. Они затягивали его в корсет — ужасное сооружение, в котором было мучительно трудно дышать и совершенно невозможно бегать. Они одевали его в девичье платье до пола, они пудрили его, подводили ему глаза, они красили его своими собственными жирными и пахучими красками: процесс окрашивания Филиппу еще нравился — дамы пальчиками доставали краску из красивых серебряных коробочек и нежными, ласкающими прикосновениями наносили ему на щеки и губы, а вот ощущение жира на губах и щеках было очень неприятно.

— Ах, ваше высочество, какой вы хорошенький! — умилялись они. — Истинный ангелочек, вы только взгляните на себя! Как вам к лицу этот цвет! Как вам подходят эти кружева!

— Ах, пойдемте гулять в парк! Давайте играть, будто вы — девочка, давайте всех обманем, вы же любите розыгрыши! Я готова поспорить, никто вас не узнает!

— Ах, ваше высочество, вы неправильно двигаетесь. Ножку надо ставить вот так… Взгляните на мои ноги, я приподниму юбку, чтобы вам лучше было видно… Вот так слегка сгибаете колено… Да, правильно! Легче, изящнее, не топайте, вы же не солдат!

— Ах, возьмите веер… О, не так, не так… Кисть должна ходить мягче, не сжимайте пальцы, пусть веер трепещет… Прекрасно! Вы — способный ученик!

Поначалу Филиппу не нравились эти переодевания, ходить в платье было ужасно неудобно, по потом он привык и со временем даже начал получать от этого удовольствие. Постоянно находясь в окружении фрейлин, очень скоро он научился мыслить и чувствовать так же, как они, и начал разделять их интересы. А интересы у фрейлин были весьма однообразны: они обсуждали своих и чужих любовников и мужей, их достоинства и недостатки, а также их удаль или же несостоятельность в постели, а еще ткани, кружева, благовония, косметику, способы сохранить свежесть кожи и густоту волос. Фрейлины влюблялись, тосковали, рыдали, бились в истериках, строили козни, ревновали. Филипп все внимательно слушал и усваивал, а потом пересказывал самое интересное своему приятелю, Франсуа де Шуази, мальчику, которого так же, как и его, — и судя по всему, ради него — наряжали девочкой. Фрейлины любили устраивать маленькие спектакли, одевая одного из мальчиков пажом, другого — девочкой. Филипп и Франсуа играли роли Тристана и Изольды, Ланселота и Гвиневры… Филиппу больше правились женские роли, потому что они у него лучше получались, да и ростом он был меньше, чем Франсуа. Играть даму было во всех отношениях проще. А кроме того, уже в то время ему подспудно больше нравилось соблазняться, чем соблазнять, у него легко получалось жеманиться и кокетничать: он так ловко копировал своих воспитательниц, что те смеялись до слез. В финале действа он падал в объятия Франсуа и их уста сливались в поцелуе. Это уже не было театральной игрой, это было больше, чем игра, и это понимали все — быть может, кроме самих мальчиков. И все этим были довольны.

Приказ кардинала исполнялся на славу.

В остальном же Филипп всегда был предоставлен сам себе: ни его воспитанию, ни образованию не уделялось большого внимания. Все устремления Анны и Мазарини были направлены на Людовика. Из него ковали государя.

Что делали из Филиппа?.. На самом деле всем было все равно, что из него делали, от него требовалось только одно: не повторить судьбу дядюшки Гастона, не сделаться опасным для трона.

Филипп не был опасным. И настолько не был, что к его четырнадцати годам недремлющее око кардинала Мазарини уже и не устремлялось в его сторону.

Кардинал не любил Филиппа, и тот, разумеется, платил ему той же монетой.

Еще в раннем детстве, когда за обоими братьями присматривал камердинер королевы Ла Порт, который терпеть не мог супруга своей госпожи, он при каждом удобном случае стремился наговорить про него гадости своим подопечным. Людовик слишком любил и почитал кардинала, чтобы прислушиваться к его словам, Филиппу же любить Мазарини было совершенно не за что, и в нем Ла Порт нашел благодарного слушателя.

Тем не менее, когда в 1658 году король был серьезно болен и взоры придворных уже обратились на его брата, ожидая, что корона того и гляди перейдет к нему, Филипп не поддался на уговоры немедленно собравшихся вокруг него заговорщиков арестовать или убить Мазарини. Ему не хотелось огорчать мать. Да и вообще, в то время он не мог думать больше ни о чем, кроме здоровья брата. Он ужасно переживал. И даже плакал, когда его, опасаясь, как бы он ни заразился, не пустили к постели короля.

К счастью, его величество пошел на поправку, и Филиппа миновало едва не свалившееся на него бремя власти.

Настало время, когда Франсуа Шуази покинул Филиппа. Второй сын в семье, он был обещан церкви, так что теперь ему предстояло стать священником. Он и стал со временем знаменитым аббатом Шуази, оставившим потомкам такие занятные мемуары.

Расставание далось мальчикам нелегко, оба пролили много слез, полагая, что прощаются навсегда. Филипп страдал, но как бы ни был он влюблен в своего друга, довольно скоро он утешился. В конце концов, мальчишки его возраста в то время Филиппа не интересовали. Ему правились мужчины. Высокие, сильные и красивые. При дворе таковых находилось предостаточно, и многие из них совсем не прочь были соблазнить юного принца и выбиться в фавориты. Собственно, тех, кто ему отказывал, было не так уж много.

Считается, что принца лишил невинности племянник кардинала Филипп Манчини, будущий герцог Неверский. Пожалуй, один из самых известных фаворитов Месье, Арман де Грамон, граф де Гиш, — ему уделено довольно много внимания в романе Александра Дюма «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя». Де Гиш был человеком образованным и храбрым, к тому же весьма привлекательным внешне. Хотя, по словам мадам де Лафайет, все его блестящие качества несколько меркли из-за его безграничного тщеславия. С герцогом Орлеанским Гиш обращался нарочито грубо, иногда мог во время какого-нибудь раута запросто дать Филиппу пинка, хотя, судя но всему, самому принцу это нравилось.

Другая известная личность — граф де Вард. Помните, как в романах Анн и Сержа Галлон «Путь в Версаль» этот злобный и коварный интриган вместе с принцем Филиппом охотятся за прекрасной Анжеликой, пытаясь ее убить? Конечно, в этой истории все выдумка от начала и до конца, но по воспоминаниям людей, знавших его, граф де Вард действительно имел крайне скверный характер и был ужасно злопамятен, иметь его в числе врагов было крайне опасно.

Но зато и от дружбы с ним можно было получить немало пользы.

Однажды, это было в 1658 году, де Вард был серьезно ранен на дуэли, Филипп очень переживал за его здоровье, беспрестанно справлялся о нем и даже неоднократно навещал своего несчастного друга.

Такое особенное расположение принца де Вард не мог не использовать для своей пользы и однажды упросил Филиппа принять ко двору племянника герцога д'Эльбефа, — тот обещал за это простить ему внушительный долг. Племянника звали Филипп де Лоррен-Арманьяк, было ему в ту пору пятнадцать лет, и он вполне годился в пажи, даже, можно сказать, уже перерос самый подходящий для этого возраст. Юноша был красив, высок ростом, очень хорошо сложен. При дворе герцога Орлеанского его появление произвело даже некоторый фурор. Свежие личики всегда вызывали у придворных особенное внимание, а уж когда они были так хороши, то внимание это становилось особенно пристальным. И от поклонниц у юного пажа не было отбоя. Де Вард однажды сказал, что стоило бы Лоррену уронить платок и дамы выстраивались бы в очередь для того, чтобы поднять его.

По описаниям современников, характер де Лоррен имел совсем не ангельский, о нем говорили как о человеке циничном и жестоком, с садистскими наклонностями, бретере и заядлом игроке. Тем не менее он был любимым фаворитом принца Филиппа на протяжении многих лет до самой его смерти. Они практически не расставались.

Филипп не совершал выдающихся подвигов и не устраивал заговоров, однако, в отличие от множества других младших братьев выдающихся особ, отметился в изрядном количестве художественных произведений. Его образ неизменно привлекал писателей, кинорежиссеров и даже авторов мюзиклов. И — исключая разве что роман супругов Галлон — его высочество везде чрезвычайно мил и обаятелен. Он появляется в фильме «Ватель», где вместе с фаворитами развлекается в поместье опального принца Конде, устроившего грандиозный прием для короля, чтобы вернуть его милость. В мюзикле «Король-солнце» он один из главных героев и — просто само очарование. Даже в фильме о детских годах Людовика XIV «Король-дитя», где разворачиваются суровые события Фронды, стоит появиться в кадре маленькому Филиппу, и, кажется, мир вокруг расцветает.

Принц Филипп и его фавориты, пожалуй, самые одиозные фигуры при дворе короля. В молодые годы Людовик XIV был далек от ханжества и исповедования суровой морали, и все же по части веселья — иногда весьма непотребного веселья, — его двору было далеко до двора его брата герцога Орлеанского.

Некоторые зарисовки об обычном время препровождении принца Филиппа можно почитать и у Ги Бретона:

«Надо признать, что забавы эти порой превосходили всякое воображение и переходили все границы. Однажды, пируя с шевалье де Лорреном и прочими сотоварищами по разврату, герцог Орлеанский придумал следующее развлечение. В компании находился некий полковник, который был феноменально толст. Звали его Валлон. «Принцу, — рассказывает Дюлор, — пришла в голову мысль, что было бы чрезвычайно интересно попробовать съесть яичницу, положенную на жирное брюхо этого полковника. Все пришли в восторг, и Валлон, сняв рубашку, разлегся на земле. Повар шмякнул пылающую яичницу на голое брюхо, и сотрапезники приступили к делу, не обращая внимания на ужимки полковника, который боялся щекотки».

После этого ужина Месье и шевалье де Лоррен решили отправиться с друзьями в Париж, чтобы завершить ночь у знаменитой куртизанки по имени Ла Неве. Эта веселая особа держала дом, предназначенный для подобных развлечений. Они оставались там до рассвета и успели совершить множество безумств, которые не вполне удобно описывать.

«Внезапно, — рассказывает Дюлор, — принц предложил устроить одну маленькую шутку. Он послал за комиссаром полиции якобы от имени соседей, обеспокоенных шумом. Комиссар прибыл в сопровождении солдат и обнаружил Ла Неве, лежавшую в постели между принцем и Валлоном; вся остальная компания спряталась в соседней комнате.

Комиссар, понятия не имевший, кто эти мужчины, приказал им немедленно сойти с кровати; а когда те стали насмехаться над его распоряжением, велел своим людям вытащить их силой. В этот момент из соседней комнаты появились друзья принца: обнажив голову, они приветствовали его самым почтительным образом, а затем стали наперебой предлагать свои услуги, чтобы помочь ему одеться.

Комиссар, поначалу изумленный всеми этими почестями, онемел от ужаса, узнав принца по знакам его достоинства. Упав к ногам его высочества, он стал умолять о пощаде, на что принц ответил: «Успокойтесь, я не буду вас строго наказывать». Затем он приказал построить всех девок таким манером, чтобы они показывали голый зад честной компании. Комиссар со свитой все еще не могли понять, что их ждет. Им было велено раздеться до рубашек, а затем все они поочередно со свечой в руках принесли публичное покаяние филейной части этих девиц. Исполнено сие было с соблюдением полагающегося церемониала».

Бесстыдство их не знало границ. Они занимались только своим туалетом: красились, примеряли серьги и кружева, ставили мушки и завивались. Дело дошло до того, что на одном из балов в Пале-Рояле Филипп Орлеанский, нарядившись в женское платье, танцевал со своим шевалье…»

Можно себе представить, как вытягивались физиономии придворных, как столбенели Анна и Мазарини, когда Филипп являлся на бал или официальный прием — наряженный в женское платье, раскрашенный как кукла, с лентами в старательно уложенных и надушенных волосах, а главное — сопровождаемый эскортом из рослых молодых дворян, изо всех сил изображавших влюбленность. Или, быть может, кое-кто из них действительно был влюблен? Впрочем, это не важно… Он появлялся — и другие придворные кланялись ему, согласно этикету, а он протягивал руку для поцелуя и, кусая губы, чтобы не расхохотаться, любовался тем замешательством, в которое ему удавалось повергнуть надменных министров и почтенных маршалов. Он склонялся в глубоком реверансе перед королем и матерью, а они вынуждены были смеяться и обращать происходящее в шутку. Они ждали, что и Филипп обратит все в шутку, но нет, тот до самого конца изображал девицу.

Была ли это маленькая месть Мазарини? Или Филиппу просто нравилось вести себя подобным образом? Скорее всего, и то и другое верно…

Мазарини понимал, что метода его воспитания дали не совсем те плоды, на которые он рассчитывал. Лихие развлечения Филиппа не особенно его радовали. Собственно, это и явилось основной причиной того, что незадолго до смерти он задумался над тем, чтобы его женить. Хотя — политические соображения, конечно, тоже значили немало. Союз с Англией был бы весьма полезен для Франции.