СИМОН ДЕ МОНФОР

У папы Иннокентия III и французского короля бывали разногласия. Решительный понтифик в делах нравственности ни для кого не делал исключения. Когда Филипп Август отказался от венчанной супруги Ингеборги Датской и незаконно женился на Агнессе Меранской, папа наложил на Францию интердикт. Король вынужден был покориться, а его любимая умерла. Когда исчезла причина раздора, интересы папы и короля снова совпали, и Иннокентий просил французского монарха лично возглавить поход против альбигойских еретиков. Он обещал передать очищение от скверны земли Филиппу или его наследникам. Но трезвый политик Филипп Август занимался укреплением ядра своих владений, которым в то время угрожала англо-имперская коалиция, и был не склонен разбрасываться. Впрочем, дальновидный правитель не запретил своему сыну участвовать в походе против катарской ереси.

Маленький, некрасивый, одноглазый и преждевременно облысевший французский король не производил величественного впечатления. Он казался медлительным тугодумом, но мыслил очень прагматично и четко. На протяжении всего своего долгого правления он преследовал одну цель — увеличить владения, утвердить границы своего домена. Просторы Окситании прельщали его, но политическая реальность подсказывала, что время для захвата еще не настало. Он умел выжидать, и, в конце концов, прекрасный богатый край стал собственностью его дома.

Возможно, успехи Монфора не особенно радовали французского короля. Слишком быстрое возвеличивание ранее ничем не примечательного подданного раздражало правителя, всю свою деятельность посвятившего смирению излишне могущественных вассалов. Пока Монфор пребывал в бедности, он не представлял собой проблемы.

Его происхождение и родственные связи, казалось, не обещали ничего необыкновенного. До появления на исторической сцене Симона IV де Монфора самым известным представителем этого дома являлась Бертрада де Монфор, четвертая или пятая жена графа Анжуйского Фулько V Злого. Она родила сына Фулько VI, ставшего впоследствии королем Иерусалимским. Однако, не желая разделить судьбу предшествующих жен Анжуйца, которых он либо уничтожил физически, либо заставил принять постриг, решительная Бертрада предложила свою любовь королю Франции Филиппу I. Тот выставил королеву Берту Голландскую и зажил новой семьей с Бертрадой, родившей ему несколько дочерей.

Очевидно, что наследник короля Филиппа, Людовик VI, сын изгнанной королевы, не слишком благоволил родственникам новой жены его отца.

Монфоры принадлежали к кругу тех искателей приключений, которые вместе с Вильгельмом Бастардом переправились через Ла-Манш в Англию и помогли ему уничтожить правящую Уэссекскую династию. Мужчины дома Монфор, традиционно носившие имена Симон, Амори и Ги, всегда находились около трона нового правителя — впрочем, не слишком близко. По-видимому, предки Симона недостаточно ярко проявили себя, поскольку не приобрели материальной благодарности получившего прозвище Завоеватель Вильгельма в виде земель и титулов. О деятелях дома Монфор практически нет сведений, относящихся ко времени правления сыновей Завоевателя. В период противостояния Стефана и Матильды предок Монфора служил попеременно то одной, то другой партии. Но такое поведение было свойственно практически всем представителям англо-французской знати. На этом скользком пути дед Симона, Амори IV, не приобрел ничего — об этом говорит его брак, заключенный с женщиной, от которой осталось в истории только имя — Мод (или Матильда).

Отец Симона, Симон III по прозвищу Лысый, проявил определенную активность, сражаясь на стороне Генриха Английского против французского короля. Его старания были оценены: монарх передал ему графство Лейстер вместе с рукой Амиции де Бомон, единственной наследницы земель и титула. Это благодеяние никак не связало Симона Лысого, поскольку он принимал участие в войнах непокорных сыновей Генриха II с отцом то на одной, то на другой стороне. В конце концов, Симон III окончательно перешел на сторону Франции и стал служить Людовику VII.

Несмотря на то что французский король сделал его смотрителем важного приграничного замка, отец нашего героя не составил состояния и не занял никакой важной или денежной должности. Он и его потомство пребывали в безвестности до тех пор, пока папа Урбан не призвал христиан к освобождению Гроба Господня.

Симон IV де Монфор (ок. 1150–1218), ставший после смерти отца главой дома, сделал приличную партию, женившись на Алисе, дочери коннетабля Франции из знатного и получившего впоследствии широкую известность в истории страны рода Монморанси. Это самое бесспорное событие первых пятидесяти лет его жизни; остальное покрыто мраком неизвестности. У него было большое потомство и, можно предположить, малые доходы. Поэтому, как многие благородные, но небогатые рыцари, он вместе с братьями отправился в Святую землю, правителями которой были его очень дальние родственники. В Палестине Симон неплохо проявил себя, но особенно не прославился. Его имя прозвучало только в Константинопольском (Четвертом) крестовом походе. Тогда он, увидев, что крестоносцы вместо сарацин набросились на собратьев по вере и разорили христианский город Зару, покинул войско, уведя с собой отряд совестливых рыцарей. Таким образом, он выказал определенную принципиальность и не стал участником разграбления Константинополя и осквернения православных храмов.

Некоторое время он вместе с братом Ги служил венгерскому королю.

Затем братья снова очутились на Святой земле, где Симон «в течение пяти лет отличался самыми блестящими подвигами», которые, впрочем, нигде не названы конкретно, а его брат путем брака вошел в число латинской правящей верхушки. Когда папа Иннокентий призвал верующих с оружием в руках искоренить в Окситании ересь, Симон де Монфор оказался в числе первых.

Теперь он горел рвением принести на алтарь борьбы с ересью свой меч, свой опыт и боевые умения. Он не столько по привычке к сражениям, сколько по внутреннему убеждению отправился на Юг бороться с еретиками.

Нигде не встречается упоминаний о желании Монфора завладеть Священным Граалем. Но, проведя столько лет в Святой земле, полной воспоминаний о Спасителе и сказаний о его крестных муках, он, безусловно, был знаком с преданиями о волшебной чаше. Кто знает, быть может, этого любителя опасных приключений поманил в Прованс своим призрачным образом Грааль? Ведь сначала не стремление к власти являлось главным стимулом Монфора; невозможно было и вообразить, что он станет владыкой этой прекрасной благородной страны.

Описаний личности Симона де Монфора немного, но они существуют, составленные преимущественно католическими летописцами. Если верить им — он истинный Галахад. Петр Сернейский рассыпался в дифирамбах: «Роста он был высокого, волосы у него пышные, лицо тонкое, облик приятный, плечи развернутые, руки сильные, стан стройный, все члены гибкие и подвижные, движения живые и быстрые: даже враг или завистник не нашел бы, в чем его упрекнуть. Слова его были красноречивы, общество приятно, целомудрие безупречно, смирение необыкновенно. Решения его неизменно были мудрыми, советы дальновидными, суждения справедливыми, он был безупречно чист и удивительно смиренен, искушен в военном деле, осмотрителен в действиях, за дело брался неспешно, но упорствовал, доводя до конца все, за что ни брался, всецело был предан служению Господу. Сколь же предусмотрительны были избравшие его руководители, сколь рассудительны крестоносцы, единодушно признавшие, что истинную веру должен защищать именно такой верующий, решившие, что человек, так умеющий служить христианству, призван вести против зачумленных еретиков священное Христово воинство. Божие войско должен был возглавить такой полководец».

Может быть, не все славословия пристрастны: Монфор действительно был умелым воином и одаренным полководцем; ему на самом деле были присущи решительность и упорство; это признавали даже южане. Описание внешности губителя альбигойцев субъективно, как и любое впечатление о человеке. Однако известно, что его старший сын, изменивший историю Англии, считался мужчиной весьма «красивым и изящным».

На фоне альбигойской трагедии такие мелочи, как семейные отношения Монфора, кажутся никому не интересными. Между тем то там, то тут встречаются мимолетные заметки вроде: «Он сильно тосковал в разлуке со своей супругой» или «Наконец, прибыла его супруга, которую он весьма счастлив был видеть». Действительно, Алиса Монморанси, дочь коннетабля Франции, была деятельной помощницей мужу в его святом деле — не раз, когда он особенно нуждался в людях, она приводила ему из Франции отряды воинов. Так что не исключено, что «безупречное целомудрие» — не пустая фраза.

Судя по всему, это был человек твердый, веский, сдержанный, не оратор, не идеолог и не игрок словами и фразами. Он казался существом, обладающим неосознанным и неопределенным чувством внутренней власти, которая ждет своего часа.

В. Герье рисует Монфора такими красками: «Это был недюжинный человек, религиозный до фанатизма, бесстрашный до опрометчивости, суровый до жестокости, предприимчивый и честолюбивый; для него крестовый поход был средством удовлетворения не только его душевных страстей, но и материального расчета».

Рассказывали, что прежде, чем принять крест против еретиков, Симон де Монфор открыл Псалтырь, чтобы узнать, что его ждет. Такой способ диалога с Богом был весьма распространен в Средние века. Разумеется, этот рассказ — не более чем легенда. При всех своих бесспорных достоинствах великий завоеватель не знал грамоты. Впрочем, нельзя исключить, что рядом находился какой-нибудь клирик, который не только прочитал священный текст, но и истолковал Божью волю.

Обыденная, но идущая от сердца борьба за интересы католической церкви нежданно обернулась для Симона де Монфора блистательным возвышением. Еще недавно рядовой рыцарь — и вот уже глава крестоносного воинства, вельможа, стоящий в одном ряду с высокомерными южными властителями, виконт Альби, Каркассона и Безье.

Став по воле случая во главе армии, он оказал огромное влияние на течение истории и исход важнейших событий своего времени.

Главная и чуть ли не единственная причина общественного развития — деятельность незаурядной личности. Умственные и нравственные особенности человека — его способности, таланты, знания, решительность или апатичность, храбрость или трусость — гораздо чаще, чем принято думать, играют важную роль в истории человечества. Зачастую в силу исторических условий стать лидерами выпадает на долю просто способных и даже посредственных людей. Но глубина личного влияния зависит от дарований и талантов человека.

Сам факт выдвижения на роль предводителя войска Симона де Монфора кажется игрой судьбы и случая.

Аббат Сито Арно Амори, разрываясь между ненавистью к катарам и предписываемым церковью милосердием, не видел себе достойного помощника, пока его взгляд не упал на Монфора. Тот стал его орудием, способным в любую минуту внезапным решением своей воли ввести в ход событий новую неожиданную и изменчивую силу, способную придать крестоносному делу нужное направление. Не было случая, чтобы он обманул ожидания цистерцианца.

Арно Амори происходил из герцогского рода правителей Нарбонна. Сословное высокомерие было ему далеко не чуждо. Он славился как ученый и искусный проповедник, его считали душеведом. Под невзрачной оболочкой рядового неграмотного рыцаря он разглядел (вернее, установил, наведя справки) благородное происхождение, черты которого не могло уничтожить прозябание в ничтожестве. Сам аббат не был бессребреником и совсем не походил на святого. Он ценил жизненные удобства, не стремился устоять перед мирскими соблазнами и неистово жаждал обогащения. Непомерное тщеславие заставляло его мечтать о своем возвышении, а для достижения цели он, предвосхитив иезуитов, полагал, что цель оправдывает средства.

Таким средством он считал Симона де Монфора.

Поначалу Монфор подчеркнуто демонстрировал уважение к соратникам. Он не принял ни одного решения, не посоветовавшись со своими баронами. Постепенно он завоевал всеобщее уважение и доверие, позволяющее принимать единоличные решения. Скоро к нему присоединился брат Ги, вернувшийся из Палестины. Брат, кузены, сыновья и даже супруга были задействованы в главном семейном предприятии — овладении его домом всем изобильным Югом.

Но в отличие от Арно Амори Монфор не был лицемером.

Катары — богоотступники и предатели, колеблющие устои веры и плетущие нити заговоров. Они более противны церкви, чем иноверцы и язычники, полагал Монфор. Ведь враги внешние могут стать друзьями, изменники же внутренние — никогда.

Исподволь он стал считать себя избранником Божьим, посланником неотвратимой судьбы. Монфор ощутил себя законным и непререкаемым хозяином владений, на которые не имел никаких прав, кроме жестокого права поработителя.

Благоприятствующие ему обстоятельства оказались очень многочисленны и очень сильны. Сопротивление южан требовало принятия самых жестких мер. Рим был намерен любым способом сломить непокорность местного населения, его готовность защищать свои свободы и свой образ мыслей. Легат не обладал полководческими способностями, и ему было необходимо иметь одаренного и послушного военачальника. Что касается способностей, то он сделал правильный выбор; но покорностью здесь и не пахло. Блестящие победы Монфора поднимали его на недосягаемую высоту и превращали из пешки в самостоятельную фигуру.

Однако война велась без всякого определенного политического плана против мелких и крупных баронов, редко объединявшихся в «блок противников»; вот потому эта война резко отличается от Крестовых походов, которые осуществлялись в то же время на Востоке и были связаны с политическими и экономическими планами. По этой причине мы можем лишь описывать развитие событий Альбигойской войны, сводившейся к ряду налетов, устроенных Симоном де Монфором на владения крупнейших правителей Окситании.

Триумфатором он прошел по центральной части страны и в 1210 г. подтвердил свои полководческие таланты при осаде Минервы.

Расположенный недалеко от восточной границы графства Тулузского, в местности, покрытой горами, оврагами и стремнинами, Минерва считалась довольно большим поселением. Она имела два ряда крепостных стен и соответственно делилась на два города: Верхний и Нижний. Население составляло около трехсот человек. Большинство горожан разделяли взгляды катаров; многие исповедовали катарское вероучение. Известие о бесчеловечной расправе с Безье вызвало не столько ужас, сколько возмущение жителей. Защищенные неприступными стенами, они сулили французам скорое возмездие. Возглавлявший гарнизон Минервы Жерар де Пино, хотя и не был еретиком, пришел в такой гнев, что, захватив двух отбившихся от французского войска рыцарей-крестоносцев, выжег им глаза и вырвал языки.

Сеньор Минервы виконт Гийом считался одним из наиболее крупных вассалов Транкавеля. Его женой была урожденная де Терм, привечавшая поэтов и катаров. Ее под именем «Сладостной всадницы» воспел трубадур Раймон де Мираваль.

Узнав о жестокости своего военачальника, виконт испытал дурные предчувствия, которые его не обманули.

Действительно, Монфор не забыл, как поступили в Минерве с его рыцарями. Когда в 1210 г. он подошел к городу, преобладающим чувством французского полководца была решимость показательно наказать еретиков. Вместе с графом прибыла его супруга и три папских легата, но самым влиятельным оставался Арно Амори. Монфор не стал штурмовать неприступные стены, но обложил город войсками со всех сторон. Он приказал установить четыре катапульты (одна из них, самая большая, носила имя Мальвуазен) и стал целенаправленно разрушать колодцы, резервуары и другие водные коммуникации. Отважные защитники Минервы решились на смелую вылазку, целью которой было сжечь Мальвуазен. Однако попытка не удалась. К тому же жаркий сухой июнь пришел на помощь завоевателю; потребовалась всего неделя, чтобы изнывающие от жажды горожане потребовали от своего сеньора открыть ворота.

Виконт Гийом не сразу сумел договориться о сдаче города на почетных условиях; Монфор отказывался разговаривать с еретиком. Переговоры было поручено вести Арно Амори. Его ярость обуздывало сознание принадлежности к милосердной церкви Господней. В результате гарнизон беспрепятственно покинул крепость с оружием в руках.

Но Монфор был не из тех, кто забывает. Он приказал всем жителям собраться на главной площади. Победитель в окружении католического духовенства сурово смотрел на ничтожных, осмелившихся ему противиться. Затем он приказал всем, кто числит себя катарами, выстроиться перед ним.

Сто сорок человек, почти половина жителей Минервы, сделали шаг вперед, подтвердив своим поступком, что нет силы более мощной, чем внутреннее убеждение человека. Особенно упорными в своих заблуждениях оказались женщины. Все еретики без различия возраста и пола были сожжены. Спокойствие, с которым эти люди, взяв за руки детей, входили с ними в огромный костер, поразили и крестоносцев, и клириков.

Это зрелище перевернуло жизнь виконта Гийома. Несмотря на щедрость Монфора, который показательно пожаловал ему несколько мелких доменов в окрестностях Безье, он принял постриг и окончил свои дни в монастыре.

Как умелый полководец, Монфор отлично понимал силу запугивания и использовал для этого массовые убийства. Падение Минервы испугало правителей расположенных неподалеку крепостей, поначалу уверенных в своей безопасности. Владетель Монреаля Амори сдал французам свой замок без боя; добровольно сдался и Венталон; крепость Пейрак защищалась только два дня, Рье — неделю. В крепости Берни Монфор вырезал всех поголовно. После взятия Брома он приказал отрезать сотне защитников носы и уши. После этой акции ужас перед ним был столь велик, что маленькие городки и замки сдавались без сопротивления.

И уже 28 июня 1210 г. Монфор получил из Рима папскую буллу, в которой Иннокентий подтверждал за ним и его наследниками обладание «государством альбигойским со всем, что относится к нему». Теперь возвращать свое законное достояние, захваченное безбожниками, двинулся не безвестный барон из Иль-де-Франса, а полноправный властитель плодородных южных земель виконт Каркассона и Безье Симон де Монфор.

Его следующей целью стал Терм. Он славился неприступностью своей крепости, вокруг которой простирался превосходно укрепленный город. Далее располагалось окруженное могучими стенами предместье.

Эта крепость, расположенная в двух дневных переходах от Каркассона, на нарбоннских землях, казалась неприступной, взять ее было не в человеческих силах, пишет Петр Сернейский в «Альбигойской истории». Она стояла на вершине высокой горы; замок был выстроен на огромном природном утесе, окруженном рвами, по которым бежали неукротимые потоки, какими обычно бывают реки в Пиренеях, а вокруг стеной высились неприступные скалы. Нападающим, если бы они захотели проникнуть в замок, пришлось бы сначала вскарабкаться на скалы, затем соскользнуть по противоположному склону до самого дна рвов, а потом каким-нибудь образом подняться на каменную площадку, на которой возвышался замок. И все это под градом стрел и камней, которыми не преминут осыпать их защитники крепости.

Владелец замка, пожилой барон Раймон, славящийся отвагой и сложным характером, был готов к обороне. Он ненавидел северян-французов жгучей ненавистью южанина и заранее смеялся над их жалкими потугами взять его славный город. Но французы оказались упорными и изобретательными в своем стремлении захватить владения Раймона. Они засыпали землей рвы и овраги, прокладывали переправы через ущелья, рушили стены и из мощных осадных машин обстреливали башни. Защитники Терма вели исполинскую работу, чтобы исправить тот вред, который был нанесен врагом: когда часть стены обрушивалась, за ней почти сразу вырастала новая из камня и дерева.

У осаждавших между тем кончались припасы. Голод грозил свести на нет всю тяжелую кропотливую работу. Осажденные были много счастливее в этом отношении — припасов у них хватало. Однако кончалась вода, и становилось очевидным, что скоро кончится вино.

Тем временем к стенам Терма прибывали французы-крестоносцы, которых вели прелаты и графы. Монфор утроил усилия. Камнеметы несколько дней подряд обстреливали стены замка. Но и защитники не сложили оружия. Им на радость разверзлись хляби небесные, и хлынул ливень. Люди ликовали, плясали под струями, наполняли дождевой водой разнообразные емкости и были уверены, что теперь-то уж они наверняка выстоят: жажда не заставит их сдаться.

Увы, как любая слишком большая радость, эта тоже оказалась преддверием беды. В огромных замковых резервуарах, куда жители собрали дождевую воду, размножилась какая-то зараза — по-видимому, возбудители дизентерии. Эпидемия этой болезни, бича средневековых военных кампаний, заставила жителей покинуть неприступные стены города и бежать куда глаза глядят. Барон Раймон зачем-то вернулся и был схвачен мелким рыцарем-крестоносцем. Монфор, к которому привели строптивого старика, не казнил его сразу, а приговорил к медленному умиранию в подземелье.

Новый сеньор, не мешкая, вступил в права владения захваченными землями, назначил подать с дома и очага в пользу церкви и ввел десятину с первых плодов, как велось на Севере.

Падение Терма переполнило чашу терпения Раймунда Тулузского. Он решил покончить с войной, опустошавшей его земли уже три года, даже ценой значительных уступок. Граф организовал собор в своем родовом гнезде, городе Сен-Жиле, на котором надеялся примириться с церковью и с Монфором. Вместе со своими юристами он явился туда, заранее готовый к потерям и унижениям. Но предъявленные графу папой требования заставили его в гневе покинуть собрание. В Нарбонне, куда поддержать Раймунда прибыл Педро Арагонский, условия, на которых церковь соглашалась простить графа, были сформулированы окончательно. Но как мог могущественный государь смириться с такими требованиями? «…Перестать защищать проклятое жидовское отродье и дурных верующих. Этих, всех до единого, следует выдать католическому духовенству. Граф и его люди должны поститься шесть дней в неделю. Кроме того, они оденутся в плащи и рубахи грубого темного сукна. Укрепления, замки и донжоны будут снесены, рыцарям запрещается жить в городах. Они будут жить в селах, как простые крестьяне. Единственным господином для всех будет король Франции. Графу Тулузскому приказано идти в Святую землю».

Единственное, что давало Раймунду силы сопротивляться, была поддержка его добрых подданных.

Во владениях Гастона VI Беарнского еретиков не было, но бесчинства крестоносцев и Монфора задевали его национальную гордость. Он принял решение выступить против французов. Немедленно последовала кара: он был лишен части своих наследственных владений и отлучен от церкви.

На фоне верности и благородства еще обиднее для графа выглядели неожиданные измены.

Жиро Транкалеон, граф Арманьяк и Фезенсак, обладая гибким и коварным разумом и незаурядным даром предвидения, сразу объявил себя вассалом Монфора.

Между тем Монфору, чтобы почувствовать себя полноправным владельцем Каркассона и Безье, не хватало официального одобрения сюзерена этих земель, короля Педро Арагонского. Тот под разными предлогами отказывался принять у Монфора вассальную присягу. Ведь тем самым он признал бы его право на эти владения, протянувшиеся от Альби на севере к Нарбонне на юге, от Безье на востоке до Каркассона на западе.

Но победы крестоносцев и давление католического духовенства заставили его в 1211 г. принять оммаж у победителя еретиков. Этим дело не ограничилось. Со снисходительным дружелюбием, более обидным, чем открытая враждебность, Монфор вынудил короля обещать женить единственного сына и наследника Хайме на его дочери Амиции и практически заставил передать ребенка ему на воспитание — другими словами, в заложники.

Тем временем он без боя завладел сильно укрепленным замком Кабаре, сеньор которого дал благоразумию восторжествовать над гордостью и предпочел сдаться на милость победителя.

Кровь кипела в жилах арагонского короля при известиях о деяниях крестоносцев на землях, обладателем которых мог бы стать он сам. Король знал и любил многих погибших в этой войне.

Подчинившись давлению французов и Рима, дон Педро отнюдь не смирился; напротив, он преисполнился неуклонной ненавистью к человеку, заставившему его ощутить свое бессилие перед фатальной властью обстоятельств.

Ненавистью такого человека не стоило пренебрегать.