11
Аугусто Рибаса задержали час спустя в его питомнике. Сопротивления он не оказал. Марсаль незаметно опознал его через окно. Еще через два часа была задержана ходившая по магазинам его жена. Она не удивилась и не была возмущена. С этого момента я перестала нормально есть. Питалась наспех прожеванными сэндвичами, иногда кексами и кофе. Мой мозг забыл о моем теле и был не в состоянии заниматься ничем другим, кроме как отчаянно перебирать различные стратегии, строить догадки, разрабатывать планы допросов. Гарсон находился в сходном состоянии, правда, в отличие от меня, не утратил аппетит, а что касается его умственной деятельности, то она вся ушла на бесконечные вопросы. Это было мучительно. Его постоянные хождения, его ужасная неугомонность мешали мне спокойно думать. Кого будем допрашивать раньше? Как будем действовать? Устроить ли очную ставку Рибасу и его жене? Свести ли их с Марсалем? Пришлось его снова как следует отругать:
– Хватит, младший инспектор! Если вы сейчас же не угомонитесь, я найду вам замену.
Он замолчал, потом поднял на меня свои бычьи глаза, полные беспокойства.
– Ладно, инспектор, но обещайте, что позволите мне дать затрещину Рибасу, всего одну, это меня успокоит. Заверяю вас, что не стану вымещать на нем злобу и подожду, пока вы сами мне укажете подходящий момент. Одна-единственная затрещина – это же просто ерунда. Я же не прошу чего-то особенного.
– Вы совсем рехнулись, Гарсон! Неужели вы не понимаете, что наступило самое ответственное время? Этот тип еще может выскользнуть у нас из рук. Я предупреждала вас, что применять физическое воздействие во время следствия не позволю, и не отказываюсь от своих слов. Вот увидите, по меньшей мере взыскание будет вам обеспечено. И своего решения я не изменю, клянусь вам.
Этого мне только не хватало! Спорить с Гарсоном и его представлениями о справедливости. Я должна была сразу же отправить его домой, но мне не хватило духу. Тем хуже для меня, начальник не должен сочувствовать друзьям, а если он к тому же полицейский, то и друзей иметь не должен.
Сначала мы допросили жену Рибаса. Ее звали Пилар, и в смысле внешности она являла собой полную противоположность мужу. Небольшого роста, с бледной кожей и крашеными белесыми волосами, она выглядела не слишком привлекательной, беззащитной и нервной. У нее дрожали руки, и, чтобы скрыть это, она держала их сложенными на коленях, притворяясь спокойной. Образ беззащитного существа разрушался, как только она начинала говорить. Голос у нее был решительный, сильный, энергичный.
– Сеньора Рибас, вы знаете, почему задержаны?
– Нет, – ответила она, поджав губы.
– Но почему задержан ваш муж, вы знаете, верно?
Она на мгновение заколебалась, состроила непонятную гримасу, незаметно сжала руки на коленях и ответила:
– Да.
Я удовлетворенно покивала головой. Потом попыталась взглянуть ей в глаза, но безуспешно.
– Так, с этого мы и начнем. Ваш муж занимается организацией подпольных собачьих боев, верно?
– Да.
– И некоторое время назад вы анонимно сообщили нам о времени и месте проведения одного из таких боев в районе Свободной зоны, правильно?
– Да.
– А недавно вы же выдали нам пособника вашего мужа.
– Да.
– Во время этого второго звонка вы разговаривали со мной измененным голосом.
– Да.
– Вы не могли прийти в полицию и рассказать обо всем мне лично?
– Разумеется, не могла!
– Почему?
Она начала проявлять признаки нетерпения.
– Странный вопрос! Я не хотела, чтобы муж узнал, что это я его выдала, и чтобы полиция считала меня соучастницей его дел.
– Но вы были в курсе этих дел.
– Он никогда от меня их не скрывал. У меня было общее представление об этом, но я никогда не участвовала в его делах.
– Вы уверены, сеньора Рибас?
– Не называйте меня так! Меня зовут Пилар.
– Хорошо, Пилар. Скажите мне вот что: вы знали, что ваш муж убил человека?
На ее лице отразилась тревога, она впервые сняла руки с колен и вцепилась в подлокотники кресла.
– Нет! – решительно ответила она.
– Вы не были знакомы с Игнасио Лусеной Пастором?
– Не знаю, кто это.
– Однако вы знали его преемника Энрике Марсаля и даже сообщили о нем в полицию.
– Я знала, что этот Марсаль в последние месяцы якшался с моим мужем, но, чем он на самом деле занимался, мне неведомо. Я нашла его адрес в записной книжке Аугусто и сообщила вам, вот и все. Я вынула из ящика фото Лусены и показала ей.
– Знаете, кто это?
Она поморщилась.
– Да, это Лоло. Он иногда к нам заходил. Правда, я с ним даже парой слов не перекинулась. Но он уже давно не приходит.
– Вас это не удивило?
– Почему это должно было меня удивить? Мой муж общается с разными людьми, иногда они заходят к нам, и я говорю им «здравствуйте» и «до свидания». Предпочитаю не знакомиться.
– Так вот этого Лоло зверски избили, и он умер. У нас есть основания полагать, что это сделал ваш муж, а вам может быть предъявлено обвинение в соучастии.
Она вся напряглась. Ее потухшие глаза вдруг ожили.
– По-вашему, человек, дважды сообщавший важные сведения полиции, может оказаться виновным? Для чего я стала бы обвинять саму себя?
– Не знаю. А почему вы выдали своего мужа?
Пилар пробормотала:
– Эта женщина…
Гарсон резко выпрямился, словно ему в спину вставили пружину:
– Какая женщина?
Пилар взглянула на него со страхом, потом перевела глаза на меня. Я поспешно улыбнулась ей.
– Какую женщину вы имеете в виду? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче.
– Ну, эту самую. У них это продолжалось не один год, и я слова не сказала, все терпела. Но эта женщина – просто шлюха. Она знала, что он женат, и все равно продолжала с ним встречаться. У них была отговорка – работа.
– Вы говорите про Валентину Кортес?
– Да.
– Поэтому вы нам и позвонили?
– Да, он хотел на ней жениться.
– Но почему вы выбрали именно этот момент, Пилар? Вы же сами только что сказали, что терпели много лет.
– В последнее время Аугусто стал сильно нервничать, и я была уверена, что дело тут не только в том, что вы напали на его след. Я несколько раз заставала его говорящим по телефону. Он тут же вешал трубку, но я знала, что он разговаривал с нею. Я решила сообщить вам о его делишках, чтобы все закончилось. Однако вам не удалось их схватить. Прошло какое-то время, и однажды Аугусто вернулся домой в ужасном состоянии. Он сказал, что бросает меня, что ему очень жаль, но иначе он потеряет Валентину, а этого он не вынесет.
Гарсон, разумеется, не мог не вмешаться:
– Она собиралась выйти замуж за другого?
– Откуда я знаю! Думаете, мне важно было узнать причину? Он бросал меня, я впервые слышала от него подобные вещи, вот что важно. Пусть все эти годы он встречался с ней, но о том, чтобы уйти из дома, и речи не было. Никогда! Его женой была я и только я!
Гарсон отступил на прежние позиции. Слово вновь взяла я:
– Ну, а дальше, Пилар? Что произошло дальше?
– Он все ходил из угла в угол, превратившись в комок нервов. Вечером мы с ним сильно поругались, и около одиннадцати он ушел. Я решила, что он повидается с ней, а после вернется, скажет, что сейчас же уходит, соберет свои чемоданы и…
Она умолкла и уставилась в пол.
– Что случилось потом?
– Нервы у меня не выдержали, и я пошла прогуляться. Мне не хотелось его больше видеть в эту ночь. Когда я вернулась, он уже лежал в постели.
– Что он вам сказал?
– Ничего особенного. Что-то там не вышло, и бой перенесли.
Я закурила и подытожила:
– А на следующий день вы узнали, что Валентину убили, и решили, что это сделал ваш муж.
– Да, и через несколько дней я опять вам позвонила. И вы по-прежнему ни о чем не догадывались. Арестовали было мужа, но тут же отпустили. Я нашла его записную книжку и продиктовала вам адрес человека, который на него работал. Таким образом я помогла вам вернуться на правильный путь.
– Но зачем, Пилар? Ведь со стороны Валентины вам уже ничто реально не угрожало, и у вашего мужа вы снова были единственной.
– Он хотел бросить меня и никогда не стал бы прежним. К тому же он превратился в убийцу. Он совершил преступление и должен за это заплатить.
Я покосилась на нее с недоверием.
– Понимаю. Конечно, могло быть и так, что… в общем, что ваш муж обвинил бы вас в убийстве Валентины. Я имею в виду, попытался бы переложить вину на вас. Если хорошенько подумать, отправившись вечером в одиночку на прогулку, вы легко сумели бы это осуществить, правда? Ответьте мне на такой вопрос, Пилар: у вас дома есть собака?
Покраснев, она выжидающе посмотрела на меня.
– Конечно.
– А какой породы?
– Из тех, что выращивает муж, стаффордшир. По кличке Помпей.
– В ту ночь вы брали Помпея с собой?
– Я всегда его беру в позднее время, так мне спокойнее.
– Полагаю, вы чувствуете себя в безопасности потому, что ваша собака специально обучена, чтобы защищать вас.
– Разумеется, обучена, и что с того? На что вы намекаете? Повторяю: если бы я была в чем-то виновна, то не позвонила бы вам.
– Однако обратите внимание, Пилар, что во всем этом присутствует забавное сходство. Точно так же как ваш муж захотел бы переложить вину на вас, вы могли бы сделать то же самое в отношении него и поэтому нам позвонили. Скажите, пытался ли он обвинить в чем-то вас?
Она нервно задвигалась на своем кресле.
– Да, пытался. Меня до сих пор поражает его наглость. Когда за ним приехала полиция, он угрожал мне, что скажет, будто это я убила Валентину. Он вбил себе это в голову и в последние дни донимал меня своими бреднями. Думаю, что он свихнулся и способен на что угодно. Я хочу быть вне подозрений.
Я пристально посмотрела на нее.
– Будете, не волнуйтесь. Если вы невиновны, об этом станет известно. И если виновны – тоже.
Когда она покидала комнату в сопровождении охранника, ее кошачья мордочка выглядела постаревшей и озабоченной. Гарсон тут же кинулся ко мне.
– Думаете, это она?
– Не знаю. Она или ее муж, любой из них мог это сделать. Надо выяснить, где был муж после того, как бой отменили, с кем общался перед тем, как вернуться домой.
– Алиби у него не будет, вот увидите. Было бы странно, если бы оказалось, что Валентину убила эта женщина.
– Не потому ли вы так говорите, что затрещину вам больше хочется дать ему?
– Я же пообещал, что затрещин не будет, и слово свое сдержу.
– Прекрасно, Гарсон. Займемся теперь мужем.
Аугусто Рибас Соле знал, сколь незавидно его положение. Ему сообщили, что его жена тоже задержана. И все, больше никаких подробностей. Мы давали ему время подумать. Увидев его в своем кабинете, я поняла, что долго сопротивляться он не будет. У него не просто сдали нервы – он был раздавлен. Его импозантная внешность претерпела значительные изменения к худшему. Он уселся рядом с Гарсоном, напротив меня. Я решила провести допрос в рациональном ключе.
– Сеньор Рибас, – сказала я ему, – я собираюсь вести с вами честную игру, насколько это возможно. Мы многое знаем о вас, причем даже такие вещи, о которых вы и не подозреваете. Так что я не буду пытаться поймать вас на противоречиях или заманивать в ловушку. Думаю, в этом нет необходимости. Прошу вас сделать усилие и постараться не отрицать того, что очевидно. Давайте будем взрослыми людьми, и тогда все быстро закончится.
Он слушал молча, внимательно вглядываясь в мое лицо.
– Кто-то мстит вам, Рибас, вас предали. Хотите знать кто? Я вам скажу: это ваша жена, она вас выдала.
В его больших глазах, буквально сверливших меня, я не заметила особого удивления.
– Ну конечно, она сочинила сказочку для вас, чтобы спасти свою шкуру, ведь это она убила Валентину Кортес.
Я поднялась из-за стола и подошла к нему.
– Я говорю вам не про Валентину.
– А про кого же тогда?
– Помните, кто-то донес полиции о собачьих боях в Свободной зоне?
– Не знаю, о чем вы говорите.
– Прекрасно знаете. Вас выдала ваша жена, она только что в этом призналась.
Он изменился в лице и отвел глаза.
– А вчера она вновь звонила в полицию, вот почему вы здесь. Она указала нам, где найти Энрике Марсаля, а тот рассказал все о вашей деятельности. Видите, Рибас, это два свидетельства против вас, и тут вам не отвертеться.
– Сволочь! – процедил он сквозь зубы.
– Почему вы убили Валентину?
– Я ее не убивал!
– Потому что она дала вам отставку, или, может, у нее были против вас серьезные улики?
– Улики? Какие улики?
– Кто убил Игнасио Лусену Пастора, тоже вы?
– Я такого не знаю.
Неожиданно Гарсон вскочил и ударил кулаком по столу.
– Нет, знаешь, твою мать!
Рибас вздрогнул, беспокойно заморгал и умолк. Гарсон продолжал орать. Задержанный побледнел.
– Кто, кто убил Лусену? Отвечай, ублюдок!
– Это она, она! – выкрикнул Рибас.
– Кто она?
– Валентина!
– Врешь, мерзавец!
Гарсон набросился на него, схватил за грудки и стал трясти, словно тряпичную куклу. Я подбежала сзади, ухватила Гарсона за локти и потянула назад.
– Спокойно, младший инспектор!
Он опомнился. Взглянул на меня. Прикусил губу. Он сильно запыхался. Да мы все трое запыхались. Я заставила его сесть и вновь обратилась к Рибасу:
– Это была не Валентина. Мы нашли у нее дома бухгалтерскую книгу Лусены. Если бы она его убила, то ни за что не стала бы хранить такую вещь.
Он опустил голову, уперев подбородок в грудь. Мы долго сидели молча. В душном воздухе кабинета было слышно наше дыхание, все еще учащенное.
– Где вы нашли эту книгу? – наконец спросил Рибас.
– В будке Морганы.
Он сокрушенно кивнул и прикрыл глаза рукой.
– Вы пытались найти ее в моей квартире – она вас серьезно разоблачала, верно? И вы убили Валентину, потому что не хотели отпустить ее просто так. Она продолжала бы осуществлять над вами известный контроль, потому что никогда вам не доверяла. И в сложившихся обстоятельствах ей необходимо было убедиться в том, что вы не станете вмешиваться в ее новую жизнь.
– Нет, – выдохнул он уже без сил.
– Вы проиграли, Рибас, игра окончена.
У него начали дрожать руки. Он глубоко вздохнул и сумел успокоиться.
– Когда я ударил Лусену, у меня не было намерения убить его. Я просто проучил его, возможно, не рассчитал удар… но убивать не собирался. Потом я узнал, что он в больнице, позднее – что он умер, но убивать его я не собирался. В противном случае я бы пристрелил его. Я был охотником, у меня есть разрешение на оружие.
– Почему вы не обратились в полицию?
– Я испугался. Подумал, что, в конце концов, у бедняги Лусены никого нет, ни родных, ни близких. Ничего не изменится, если я сообщу правду. Это был несчастный случай, и он уже произошел. Глупо из-за этого осложнять себе жизнь.
– И раскрывать свой бизнес.
– Мой бизнес – это питомник.
– И подпольные собачьи бои, которые, должно быть, приносят неплохие дополнительные доходы. Так за что вы его убили?
– Я не хотел его убивать.
– Хорошо, за что вы его били?
– Он долго обманывал нас. Присваивал часть денег, поступавших в виде ставок, занимался параллельным бизнесом, пользуясь моим именем. Даже как-то раз предоставил данные одному репортеру, чтобы срубить побольше бабок. Он сам нарывался на неприятности, и я его предупреждал. Однако он не унимался, и я снова его предупредил, но ударил слишком сильно, и он не выдержал.
– Сокрушительное предупреждение.
– Он был такой хилый.
– И тогда вы послали Валентину в квартиру Лусены, поручив ей отыскать деньги.
– Да.
– Но денег она не нашла. Зато обнаружила бухгалтерские книги и взяла себе одну из них – ту, которая доказывала вашу вину. Она была очень встревожена, поняв, до какой степени жестокости вы способны дойти. И хотела прикрыть свой тыл. Ей даже в голову не пришло захватить две другие книги. Нелепый промах; в том, что касается криминала, она не была настоящей профессионалкой.
– Она сказала, что в этой тетрадке фигурирует мое имя.
– Это неправда.
– Я так и подозревал.
– И несмотря на подозрения, убили ее.
– Клянусь вам, я ее не убивал. Я же во всем признался. Я сказал правду. Да, Лусену я ударил и случайно убил. Да, кроме того, я устраиваю собачьи бои. Все это так, но Валентину я не убивал. Я ее всегда любил.
Успокоившийся Гарсон напоминал свежеиспеченную булку, только излучал он не тепло, а высокомерие.
– Расскажите, что произошло в ту ночь, когда напали на Валентину.
– Она приехала под вечер ко мне в питомник и сказала, что уходит, что мы расстаемся навсегда. Она так долго следила за толстяком полицейским и обманывала его, что в конце концов в него влюбилась. Они собирались пожениться.
Он презрительно посмотрел на Гарсона. И я тоже украдкой взглянула на младшего инспектора. Напряженное выражение вдруг исчезло с его лица. Только что он услышал то, что, возможно, больше всего его интересовало.
– И вы рассердились на нее.
– Нет. Я просил ее остаться, не покидать меня.
– И угрожали ей.
– Нет. Я обещал ей, что немедленно уйду от жены.
– И выполнили бы обещание?
– Да, как только я вернулся домой, то сразу сказал Пилар, что ухожу от нее. Она давно знала, что Валентина – моя любовница, и ей на это было наплевать. Но когда до нее дошло, что я ухожу…
– Устроила скандал?
– Нет, по своему обыкновению начала рыдать. Но этим дело и кончилось. У меня был назначен бой, и я не мог больше задерживаться.
– Что произошло потом?
– К месту состязаний явились не все лица, сделавшие ставки, и бои были отложены. Я поехал в питомник, оставил там собак, которых мы собирались использовать, а когда вернулся домой, Пилар уже не было. Она пришла позже, когда я уже спал, сказав, что гуляла, чтобы успокоить нервы.
– В котором часу это было?
– Поздно ночью, точно не скажу.
– Вам это не показалось странным?
– Я не придал этому значения. Но когда узнал, что в эту самую ночь убили Валентину…
– Вы подумали про свою жену.
– Да.
– Конечно, вы могли подумать и про другое. Про то, как замечательно вышло, что ей взбрело в голову отправиться на прогулку, и теперь обвинить ее во всем ничего не стоит.
– Я не убивал Валентину, клянусь. Я не уверен даже, что это дело рук Пилар, ведь, в конце концов, она моя жена.
– А вы испанский кабальеро, – вновь начал закипать Гарсон.
– С вами я не буду разговаривать.
Я опасалась худшего.
– Тут тебе не курорт, будешь разговаривать, с кем тебе прикажут.
– С вами не буду.
– Это вы устроили обыск у меня дома? – вклинилась я.
– Нет, не я. Даже не знаю, о чем вы говорите.
– Кто-то обыскал мою квартиру и убил собаку Лусены. Наверняка искали его бухгалтерскую книгу. Вы об этом не знали?
– Нет.
– Однако это не могла быть и ваша жена. Вероятней всего, она и не подозревала о существовании этой тетради.
– Это не так. Я ей о тетради рассказал.
– Рассказали, что у вашей любовницы имеются против вас улики?
– Да, чтобы Пилар оставила меня в покое и не требовала бросить Валентину.
Заметив, что над нами вновь явно сгущаются тучи, я поспешила позвать охранника, чтобы он увел подозреваемого. Пока на этом допрос закончился. Гарсон пыхтел, словно кастрюля-скороварка.
– Вы не представляете, до чего мне жаль, что я полицейский, – сказал он.
– Почему?
– Потому что, если бы я им не был, я бы сейчас устроил этому типу веселую жизнь…
Не обращая на него внимания, я собирала свои вещи.
– Куда это вы? – спросил он.
– Ухожу. Вы знаете, который час?
– Уже поздно, конечно, но если мы до конца используем ситуацию… Подозреваемые устали, и, наверное, им будет труднее запираться.
– Труднее будет мне. Они только что признались нам в убийстве, Гарсон. У меня голова кругом идет и нервы на пределе. Мне сейчас необходимо переварить все, что я услышала, принять душ, поесть… Да и вам это не помешало бы.
– Я прекрасно себя чувствую.
– А завтра будете себя чувствовать еще лучше. Поезжайте-ка вы куда-нибудь поужинать со своим сыном.
– С моим сыном? Он уже неделя как улетел. Я не смог даже с ним попрощаться. Он оставил мне записку на холодильнике.
– Не слишком вы были к нему внимательны, верно?
– На меня много всякого сразу свалилось.
Странно было вернуться домой и не увидеть Ужастика. Оказывается, я уже привыкла к его приятной компании, даром что это был совсем небольшой зверек. Я тяжело рухнула на диван, не в силах даже налить себе виски. Преступление на почве страсти и избиение, приведшее к смерти, вот и все. Ничего сложного и изощренного. Деньги и любовь. Жестокость и злоба. Низкие чувства. Мотивы убийств можно пересчитать по пальцам, они одни и те же со времен Шекспира, со времен Каина и Авеля. Все остальное – повторение. Жизнь почти так же нелепа, как смерть, но гораздо тяжелее. Мне хотелось спать, у меня болела спина, но основным моим ощущением была смутная грусть. Из-за чего? Возможно, я скучала по уродливой голове Ужастика, по возможности общаться с ним без слов. Кто-то из супругов Рибас убил Валентину. Теперь Гарсон уже не сможет жить за городом. Какой абсурд! Еще у меня болели глаза. На протяжении многих недель забивать себе мозги одними и теми же мыслями вредно для здоровья, они могут протухнуть. Нужно уметь эти мысли отбрасывать. Я сняла трубку и позвонила Хуану Монтуриолю. Все ему рассказала.
– Как видишь, твое участие в расследовании стало решающим.
– Сугубо профессиональная помощь. Как там Гарсон?
– Паршиво.
– А если никто из супругов не сознается, что вы будете делать?
– Сейчас я не могу думать. Почему бы тебе не приехать ко мне? Выпьем по рюмочке.
– Не думаю, что это хорошая мысль, Петра.
– Почему?
Он помолчал, откашлялся.
– Я считаю, мы не должны еще больше углублять наши отношения. Ты меня понимаешь?
– Нет.
– Я никогда к такому не привыкну, Петра, вот в чем дело. Даже теперь, когда между нами не существует никаких обязательств, мне приятно, если женщина, которая спит со мной, воспринимает меня как нечто главное, если она звонит мне и сообщает о том, что делает, если… в общем, понятно. Система «дружба – постель» не для меня. И я очень сожалею об этом, потому что ты мне ужасно нравишься. Теперь ты понимаешь?
– Да.
– В любом случае, я на тебя ничуть не сержусь. Увидимся, когда ты приведешь Ужастика на консультацию.
– Ужастика убили, когда обыскивали мою квартиру.
– Сочувствую. Ну, тогда увидимся где-нибудь в нашем районе, чтобы выпить кофе.
– Да, конечно.
– Мне бы хотелось, чтобы ты по-настоящему поняла мою точку зрения.
– Я понимаю, и она кажется мне правильной.
– Я рад. Ты мне расскажешь потом, чем все кончилось с Рибасами?
– Хорошо.
Я повесила трубку. Такой провал – в моем возрасте. Он одержал уверенную победу. Кем ты себя возомнила, мисс Вселенной? Веселой пятнадцатилетней девчушкой, способной влюбить в себя с первого взгляда? Роковой женщиной? Выпить кофе! Интересно, как это я удовлетворюсь чашкой кофе, сидя рядом с Хуаном Монтуриолем? Видеть его сильные руки, открывающие пакетик с сахаром, его губы, прикасающиеся к чашке, его зеленые глаза, направленные на меня… К черту кофе! Я отправлюсь в постель немедленно, не приняв душ, не поужинав, не вспомнив о накопившемся в голове мусоре из любовных историй. Мне вдруг стало ужасно тоскливо без Ужастика.
Трудно заранее подготовиться к очной ставке. Любая стратегия рассыпается в пух и прах перед инерцией, вызванной встречей двух людей. И чем теснее связаны эти люди, тем быстрее проявляется эта инерция. Задача становится тем более сложной, когда речь идет о муже и жене. Однако мы мало что можем сделать в подобной ситуации, кроме как выслушать, сделать выводы и, возможно, направить разговор в нужное русло.
Когда вошла его жена, Рибас встал. Я попыталась наскоро оценить взгляды, которыми они украдкой обменялись. Мне показалось, что оба смущены. Они составляли друг с другом гармоничную пару. Он – сильный, крепкий, привлекательный. Она – бледная, хрупкая как ребенок. Рибас заговорил первым, произнеся короткую фразу, в которой слышались жалоба и боль:
– Как ты могла?..
Она не ответила. Только нахмурилась и сжала зубы, выказывая несокрушимое упорство. Сев, с деланным бесстыдством закинула ногу на ногу. Посмотрела на меня.
– Долго меня тут продержат?
Было очевидно, что в глубине души она борется сама с собой. По своей натуре она не была ни скандалисткой, ни нахалкой.
– Пилар, мы хотим, чтобы вы подтвердили вашему мужу, что вы дважды звонили в полицию, с тем чтобы его арестовали с поличным.
По-прежнему не спуская с меня глаз, она ответила:
– Да, это была я.
– Вы можете объяснить нам, почему вы это сделали?
Она промолчала.
– Ответьте, пожалуйста.
Она цинично ухмыльнулась, что вышло слишком наигранно.
– Это мой гражданский долг.
– Вам грозит обвинение в убийстве. По-вашему, это подходящий момент для шуток?
Рибас вмешался:
– Она позвонила, потому что умирала от ревности.
Пилар напряглась, но по-прежнему не глядела в его сторону. Потом неожиданно тоненьким голоском проговорила:
– Да, из-за этого, из-за того, что я пять лет терпела, а ты встречался с этой женщиной.
– Мне давно надо было тебя бросить, у тебя в жилах не кровь течет, а вода, тебе на все наплевать.
Она впервые глянула своему мужу прямо в лицо. Ее детские ручки сжались в кулаки.
– Ты всегда был гулякой, Аугусто, и никогда обо мне не заботился. Ты был настолько убежден в своем превосходстве и считал, что я должна благодарить судьбу за возможность быть рядом с тобой, что относился ко мне как к ничтожеству. – Рибас от удивления выпучил глаза и стал недоверчиво вглядываться в нее. – Ты был лучшей для меня партией, не так ли? Король! Изъявив готовность вступить со мной в брак, ты уже меня облагодетельствовал. Мне жаль тебя!
Рибас наконец-то среагировал:
– Замолчи!
Маленькое личико женщины побагровело.
– Я не собираюсь молчать! – крикнула она. Мы присутствовали при бунте, должно быть, давно готовившемся. – Я слишком долго молчала, а теперь буду говорить! Ты неудачник, Аугусто, и ничего больше. Где обещанные чудеса, загородный особняк, путешествия? Ты хотел завоевать мир, а кончил тем, что нанимал каких-то жалких воришек, чтобы с их помощью немного подзаработать на собаках.
Взбешенный Рибас обратился ко мне:
– Скажите ей, чтоб замолчала.
Я умиротворяюще развела руками:
– Мы собрались здесь, чтобы поговорить.
– У нас даже детей из-за тебя не было! Только и знал, что бегать за другими женщинами, и чем вульгарнее, тем лучше.
– Вот что не дает тебе покоя! Поэтому ты ее и убила.
– Это ты ее убил! Ты же совсем обезумел, когда она сказала, что уходит к полицейскому! Бросить такого красавца ради старого толстого полицейского! Думаю, это тебя особенно задело, потому что, откровенно говоря, на любовь женщины тебе наплевать. Единственно, чего ты хотел всю жизнь, – это выделяться, быть центром притяжения. Зачем ты полез во все эти грязные дела? Для чего нам нужны были еще деньги?
Рибас угрожающе поднялся во весь рост. Гарсон кинулся к нему, забыв обо всем. Пришлось мне повысить голос:
– Сеньоры, достаточно, прошу вас! Если вы не проявите сдержанность, нам придется прервать эту встречу.
Я с опаской поглядывала на Гарсона, но он отпустил руку Рибаса и сел. Рибас же расстегнул верхнюю пуговицу своей спортивной рубашки и тяжело отдувался. Говорить теперь он стал тише.
– Ты убила ее, Пилар, и не надо лгать. Ты уже достаточно здесь наговорила. Отвечай, почему ты ушла из дома в ту ночь.
– Я боялась остаться с тобой наедине и наблюдать, как ты собираешь свои вещи, чтобы меня покинуть. Я слишком часто боялась тебя, Аугусто, и такие отношения между супругами ненормальны.
– Болтовня! Ты взяла Помпея и отправилась к ней домой. Не могла примириться с тем, что я тебя бросаю. Ты напустила на нее собаку и продолжала натравливать пса до тех пор, пока он ее не растерзал. Тут ты сообразила, что можешь обвинить во всем меня. А возможно, планировала это с самого начала!
– Нет! Ты убил ее, потому что не мог уговорить, чтобы она бросила своего полицейского!
Мы зашли в тупик. Ноющая боль в желудке сменилась у меня звоном в ушах.
– Тише, пожалуйста! Думаю, будет лучше отложить этот разговор до завтра.
Я велела увести подозреваемых. И тут только заметила, что рот у Гарсона окровавлен. Он прикусил нижнюю губу. Я протянула ему бумажный платок. Он утерся. Мы глядели друг на друга, не в силах что-либо обсуждать и даже просто говорить. Я не представляла себе, который теперь час, и перевела глаза на часы. Выдерживать и дальше взгляд своего напарника я уже была не в состоянии.
– Ну и каково же ваше мнение? – спросил он наконец.
– Не знаю. А ваше?
– Я думаю, что это он.
– Почему?
– Ему в большей степени было что терять, вспомните тетрадку.
– Далеко не всегда убивают из холодного расчета.
– Но ведь это он послал Марсаля к вам домой.
– Меня удивляет, как человек, давно занимающийся всякими грязными делами, мог совершить подобную глупость.
Все было ясно: Гарсон делал ставку на виновность Рибаса. Я подумала о том, насколько же глубоко засело в его израненной душе бессознательное желание, чтобы это был именно Рибас. Ему было важно предать соперника анафеме, обрушить на него весь гнев как на человека, претендовавшего на любовь Валентины. Доказательством этого может служить тот факт, что обвинение он выводил исключительно из наличия тетрадки, забывая о любовном факторе.
Исходя из сложившихся обстоятельств, я была уверена, что решение загадки должны преподнести нам наши подозреваемые. И не ошиблась. Не успела я на следующий день войти в здание комиссариата, как дежурный доложил мне, что Рибас желает поговорить со мной конфиденциально. Я сразу же истолковала это как прямую просьбу, чтобы Гарсон при разговоре не присутствовал. Что ж, вероятно, это был единственный способ сдвинуться с мертвой точки.
Рибас был очень серьезен и все порывался рассуждать. Он признался, что всю ночь не сомкнул глаз. Пребывание в нашем заведении настолько прояснило его ум, что он придумал способ выявить истинного виновного, каковым, разумеется, сам не был. Он прекрасно сознавал, что одно дело – обвинение в убийстве, которое может быть квалифицировано как непреднамеренное, и совсем другое – обвинение в вероломном, коварном преступлении. Рибас попросил у меня разрешения повидаться с женой наедине. Я сказала, что не могу этого позволить – любая попытка повлиять на нее, не контролируемая мною, недопустима.
– Хорошо, ну тогда хотя бы разрешите поговорить с ней в вашем присутствии. Только чтобы вашего коллеги при этом не было.
– Вы действительно считаете, что имеете на нее такое влияние, что она скажет всю правду?
– Уверен в этом.
– Вчера мне так не показалось; возможно, она изменила свое отношение к вам.
– Я знаю, что говорю.
– Хорошо.
– И еще одно. Чтобы то, что я буду говорить, не было потом использовано против меня. Поверьте, ведь я только постараюсь добиться, чтобы она сказала правду.
– Посмотрим.
– А как с этим младшим инспектором?
– Не волнуйтесь, его не будет.
Сообщив новость Гарсону, я ожидала бурной реакции, но он ограничился лишь выразительным взглядом, заклеймившим мое предательство. И ты, Брут? – вопрошал он. Да, и я, потому что речь шла об убийстве и мне некогда было размышлять о том, что я затрагиваю чьи-то чувства. Гарсон неохотно подчинился и ушел к себе в кабинет, где, предполагаю, пережил один из самых горьких моментов в своей жизни. Я же приготовилась к новой очной ставке, стараясь не поддаваться никаким предчувствиям. Меня удивило собственное спокойствие. Я намеревалась вести себя как три китайские обезьяны: смотреть, слушать и молчать.
Пилар вошла в кабинет раньше своего мужа. Что-то ужасное добавилось к ее обычному облику: одна-единственная ночь за решеткой способна пагубно повлиять на личность обычного арестанта. У нее был бледный, осунувшийся, но прежде всего отрешенный вид – как у человека, утратившего свое достоинство. Когда привели Рибаса, она взглянула на него как на незнакомого, а на меня вообще не обратила никакого внимания. Мы уселись и больше минуты, показавшейся мне тоскливой и бесконечной, хранили молчание. Наконец Рибас заговорил.
– Ты устала? – обратился он к жене.
Она нахмурила брови и выпрямилась, состроив при этом болезненную гримасу.
– Я хочу домой, – объявила она.
– Не волнуйся, скоро пойдешь.
В голосе Рибаса слышалась необыкновенная теплота. Он подошел к ней и взял ее за руку. Она не сопротивлялась. Не возражала она, и когда он гладил ее по плечу.
– Скоро ты будешь дома, очень скоро.
Он полностью контролировал ситуацию. Она выглядела расслабленной.
Говорить она начала, не глядя на него. Я же перестала существовать для обоих.
– Почему ты решил уйти к этой женщине?
– Ты же видела, что я не ушел. Я вернулся, чтобы лечь к тебе под бочок, как обычно.
– Потому что она тебя прогнала!
– Я спал на нашей кровати и никуда не собирался уходить, ты это прекрасно знаешь.
– Ты сделал мне много плохого, Аугусто. Не станешь же ты это отрицать?
– Ты мне тоже, дорогая, – сама видишь, где мы с тобой находимся, а все из-за того, что ты выдала меня полиции.
– Я хотела наказать тебя, чтобы все кончилось. Чтобы кончилось все, связанное с этой женщиной.
Она тихо заплакала. Он успокаивал ее, пощелкивая языком, словно она была младенцем. Оба переговаривались шепотом. Меня глубоко тронула эта картина, уязвленность и беззащитность женщины.
– Ну, теперь ты скоро отправишься домой.
– А ты?
– Я не могу, Пилар, ты же меня выдала, помнишь? Я отправлюсь в тюрьму. В том числе и из-за тебя. Я скажу им, что это я убил Валентину. Возьму на себя грехи обоих. А ты отправляйся домой и жди меня – когда-нибудь я вернусь.
Наступил решающий момент. Я подняла глаза на женщину, чего до сих пор из деликатности избегала. И увидела, что дело может кончиться потоками слез, болезненными признаниями или безумием.
– Нет, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты отвечал за все, я убила ее и тоже пойду в тюрьму вместе с тобой. Я убила ее и не раскаиваюсь. Больше она никогда не будет существовать.
– Для меня она уже не существовала, для меня всегда существовала только ты.
Она плакала. Рибас взглянул на меня. Я заговорила, удивляясь звучанию собственного голоса на фоне их голосов:
– Это вы убили ее, Пилар?
Она несколько раз утвердительно кивнула.
– И приходили ко мне домой за тетрадкой?
Она снова кивнула.
– Я хотела заставить ее исчезнуть и чтобы исчезло все, что стояло между мужем и мною. Я надеялась найти эту тетрадку, которой он так страшился, положить ее перед ним и сказать: «Видишь? Ничего больше не осталось – ни тетрадки, ни женщины… Теперь мы с тобой можем начать новую жизнь».
– Но вы же его выдали! Как вы могли одновременно делать и то, и другое?
– Не знаю, у меня в голове что-то помутилось!
– Вы можете описать мой дом?
Она вытерла слезы ладонью. Стоявший рядом Рибас погладил ее. Она попыталась сосредоточиться. Потом заговорила невинным детским голоском:
– Да, примерно помню. Ваш дом расположен в Побле-Ноу. В прихожей висит картина, длинная такая. Еще есть маленький внутренний дворик. В гостиной стоит светлая софа, много книг на полках, а в ящиках хранятся скатерти, все зеленого цвета.
Одной этой детали было достаточно: я купила эти скатерти на распродаже, причем по глупости взяла все одинаковые. Между тем Пилар с поразительной точностью уже описывала спальню. По-видимому, в моей квартире ею двигало не только желание отыскать тетрадку, но и любопытство.
– А собака? – спросила я.
Впервые за все это время она посмотрела на меня. Я заметила страх в ее глазах, даже ужас. Когда она рассказывала, подбородок у нее дрожал.
– Вначале он молчал, даже хвостом вилял, но потом вдруг начал лаять. Все лаял и лаял, с каждым разом все громче… Я испугалась, что кто-нибудь его услышит. И ударила его по голове доской, на которой режут мясо, нашла ее на кухне. Это было ужасно, ужасно, я… кровь полилась рекой… я не хотела…
Она истерически зарыдала, стала икать, у нее начались нервные судороги и спазмы.
– Но это не должно было вас так потрясти, Пилар, в конце концов, вы перед этим убили Валентину.
Она подняла опухшее от слез лицо:
– Мне не пришлось к ней даже прикоснуться, все сделал Помпей, мне не нужно было пачкать руки, это было…
Она не закончила фразу. Ее продолжила я:
– Как игра, правда? Как одна из тренировок в питомнике у вашего мужа. Собака набрасывается на манекен. Только на сей раз это был живой человек. Ведь все так и происходило, верно? Вы почти не сознавали, что убиваете.
Она на время перестала икать, и в ее глазах блеснуло что-то разумное.
– Да, так оно и было.
– Это очень понятно, Пилар, но только не обманывайте себя: вы убили ее по собственной воле. Она открыла вам дверь, потому что, вероятно, вы сказали, что хотите с ней поговорить, вы натравили на нее свою собаку и убили ее. Убили зверски, при отягчающих обстоятельствах. Потом стерли следы и перетащили тело в садик. Во всем этом виден расчет и умысел. Это убийство, а никакая не игра.
Она наклонилась вперед, и долго сдерживаемые рыдания сотрясли ее тело. Рибас подошел ближе, усадил жену прямо и обнял трясущуюся голову.
– Хватит. Она созналась, зачем ее дальше мучить?
Мне не показалось, что он притворяется. Нет, он на самом деле старался ее защитить. Странную картину представляли эти двое. Высокий, сильный, он стоял, прижимая к своему животу голову сидевшей на стуле хрупкой женщины, которая была его женой. Он утешал ее, и они утешались оба. Я вышла из кабинета, не сказав ни слова. Не знаю, что я в тот момент ощущала: потрясение или отвращение.
Когда я вошла в кабинет к Гарсону, у него был такой вид, будто он готов сразу предоставить мне слово без всяких вопросов и вступлений. Прежде чем начать, я закурила. Рука у меня дрожала.
– Итак, младший инспектор, убийца выявлен.
В его безумных глазах застыл невысказанный вопрос.
– Валентину убила жена Рибаса.
– Вы уверены?
– Да, можете принять это как бесспорный факт.
Он резко вскочил и бросился к двери. Я с замиранием сердца последовала за ним.
– Младший инспектор, куда вы спешите?
Я увидела, как он подбежал к Пилар, заставив полицейских, которые ее конвоировали, остановиться посреди коридора. Услышала, как он у нее спросил:
– С вами действительно был пес по кличке Помпей?
– Да, и я об этом уже сказала.
– Он убил Валентину?
– Да! Вы оставите меня в покое или нет?
– И где он сейчас?
– В питомнике.
– В какой части питомника?
– Только он один свободно бегает по саду. Хватит, оставьте меня в покое, пожалуйста.
Я боялась, что Гарсон затерзает ее вопросами, но он повернулся, взял свой плащ и пошел к выходу. Я поспешила за ним. Выйдя наружу, я столкнулась с Рибасом, которого охраняли двое полицейских. Его собирались везти в суд. Увидев меня, он расплакался. Видно, нервы у него окончательно сдали.
– Можете думать, что я притворяюсь, инспектор, но я на коленях умоляю вас, чтобы с ней хорошо обращались. Пилар ведь слабенькая. Наверное, я плохо себя вел по отношению к ней, но она всегда была мне женой. Не знаю, понимаете ли вы меня.
– Понимаю, – ответила я, хотя абсолютно ничего не понимала и только хотела поскорее уйти, потому что Гарсон куда-то делся и я могла его окончательно потерять. Догнала я его, когда он уже садился в машину.
– Куда вы, Фермин?
– Хочу немного прокатиться.
– Можно мне с вами?
– Как хотите, – пожал он плечами с явным недовольством.
Мы выехали из города, не обменявшись ни единым словом. Гарсон включил приемник на достаточную мощность, чтобы исключить всякую возможность разговора. Вечерело. По радио передавали интервью с каким-то психиатром, одним из тех, что пишут книги. Он рассуждал об обесценивании «я». «В мире, с каждым разом становящемся все более материалистическим, для индивида, похоже, имеет значение лишь общественный успех». О чем, черт побери, он разглагольствовал? Лусена, отбросы общества, жалкие похитители собак и многоопытные мошенники, старые и одинокие любовники, любящие и губящие друг друга супруги… Никто из них никогда не оказался бы на кушетке психиатра. Индивид, эго, общественный успех, мусор, излишки, остатки. И любовь.
Гарсон остановил машину. Мы подъехали к питомнику Рибаса. Темный, непроницаемый, он напоминал крепость. Гарсон вылез, я последовала за ним. Он подошел к входной решетке. Его встретил собачий хор, и тут же, никем не удерживаемый, свирепый, агрессивный, появился Помпей. Он просовывал морду меж прутьев решетки, показывал зубы. Он не лаял что было сил, стараясь напугать, как другие собаки, а глухо рычал, и его горячее дыхание было чревато угрозой. Гарсон спокойно смотрел на него из темноты, погруженный в свои думы. Он не двигался с места и, казалось, не слышал ни лая, ни этого рычания. Мне стало холодно и почему-то страшно.
– Что вы делаете, Фермин?
Он не ответил.
– Пойдемте отсюда!
Он не пошевелился. Ночь, сатанинская свора собак, лающих без остановки… Что он хотел обнаружить в этом звере – следы переселившейся души Валентины?
– Ну, пойдемте же, здесь нам делать нечего.
Гарсон сунул руку в карман пиджака и достал свой табельный пистолет. Стал прицеливаться.
– Не делайте этого, Фермин. Поймите, животное ни в чем не виновато.
Он продолжал целиться в собаку, не спуская с нее глаз и медленно дыша.
– Вы потом пожалеете об этом. Зачем его убивать? Он же не виноват. Оставьте его!
Он вытянул руку. Пес понял, что сейчас умрет. Он замолчал, поднял голову, как смелый преступник, и тут Гарсон выстрелил. Лай вокруг моментально смолк. Пес рухнул на землю, сразу превратившись в небольшой тючок, и замер. Какая-то собака вновь залаяла, к ней присоединилась другая, потом еще одна. И вот уже снова яростно лаяли все. С замирающим сердцем я подошла к Гарсону. Он молча плакал. Слезы текли по его поникшим усам. Я взяла его под руку.
– Поехали, Фермин, уже поздно.
И мы вернулись так же, как приехали, – тайком. У меня было такое чувство, будто я присутствовала на казни царя, хотя казнили-то всего-навсего собаку. Еще одна смерть. Сердце, переставшее биться. Еще одна смерть. Мужчины и собаки и женщины и собаки. Все – беззащитные существа в ночи.
