Глава третья

После одновременной гибели двоих сыновей в удачно для вагров сложившемся сражении против франков, у вдового к тому времени князя Бравлина Второго оставалось шестеро дочерей, две из которых по возрасту были пока незамужними. Забота для мужчины, тем более, обременёнными заботами другими и безостановочными, и трудноразрешимыми, немалая, но Бравлин вполне мог оставить громадный дом на Замковой горе, который в народе называли замком, на попечительство многочисленных хозяек без собственного пригляда. Двое из замужних дочерей со своим семейством жили здесь же, но тесноты не создавали. Они же могли и о младших сёстрах необходимую заботу проявить, и любовь им дать. Двое других дочерей жили за пределами княжества. Одна, старшая, была выдана за влиятельного конунга данов Сигтрюгга, и конунг обещал князю прислать в помощь свою сильную дружину, даже не спрашивая, как у данов ведётся, согласия на то короля Готфрида. Вторая дочь была замужем за молодым сакским эделингом, и тот, естественно, являясь подданным короля Карла Каролинга, обязан был поставлять своих воинов в королевскую армию, а вовсе не тестю помогать. Помощь от конунга ждали со дня на день, с эделингом связь прервалась. Но остальные дочери были замужем за знатными Ваграми, находились рядом с отцом, и могли ему служить опорой и утешением, когда ему утешение было необходимо. Впрочем, происходило это не часто.

Сам же князь, любящий в обыденной жизни книжную тишину и уединение, часто размещался в своём городском доме, расположенном стена к стене с палатой боярского сейма, который Бравлин не созывал уже несколько лет, удовлетворяясь помощью и советом только нескольких членов сеймского совета, которым доверял. А уж в опасные военные дни он перебирался в городской дом на постоянное житьё – ближе к дружине, ближе к воям и воеводам, с которыми постоянно приходилось контактировать. Здесь Бравлин становился доступным для всех, кто находил к нему дело, и не только тогда, когда касалось вопросов насущных. Бравлин привык быть в курсе всего, что происходит в княжестве, и потому посетителей у него всегда было много. Но сейчас никто не старался докучать своими бедами и заботами, потому что все понимали тяжёлое положение и самого княжества, и его столицы, и собственные проблемы разрешали собственными же силами. Старгород притих, затаился в молчаливой суровости, не собираясь при этом предоставить врагу безоговорочную возможность решить участь города без активного сопротивления.

Постоянно наводнённый приходящими и уходящими воями дом воеводы Веслава стоял на той же улице совсем неподалёку. Но сам Веслав большую часть времени проводил в доме княжеском, куда к нему и к князю прибывали все вести о передвижении войск франкского короля Карла Великого. И даже каждый рейд отдельных рыцарских отрядов по возможности отслеживался, чтобы знать где и с кем можно встретиться, и чтобы эта встреча не была неприятно-неожиданной. А уж о мародёрах и фуражирах франков Веслав позаботился особо, выставив для этого несколько мобильных дружин, нигде не задерживающихся. И эти дружины уже перебили мелкие группы врага, пренебрёгшие безопасностью ради наживы, и удалившиеся от основных сил.

Сам Карл, как поговаривали, устроил себе ставку в Хаммабурге, где для него специально построили обширный каменный дом, памятуя, что в прошлый приезд в земли саксов, граничащие со славянскими землями, королю пришлось жить за городом в палатке на Песенном холме, потому что подходящего дома, удовлетворяющего королевским запросам, в городе тогда не нашлось. От Хаммабурга до Старгорода восемь часов лёгкого аллюра обычной лошади. Со скоростью лёгкого аллюра могут передвигаться и полки конницы. Если есть необходимость, и есть возможность сменить коня, гонец доскачет за четыре часа. Таким образом Карл и сам находился в безопасном месте, и, в то же время, почти в непосредственной близости от противника.

Отослав сотника Зарубу к жалтонесу Рунальду, князь Бравлин чувствовал себя неуютно, поскольку последние два года сотник постоянно был при нём и исполнял обязанности секретаря и майордома, не занимая этих должностей. Заруба сам решал, с кем он лично может разобраться, кого следует к Бравлину пропустить, а с кем решить вопрос может он сам или кто-то из воевод. И сейчас, в отсутствие сотника, который по неизвестной причине задержался надолго, все шли напрямую к князю, невзирая на время суток, если их не останавливал воевода Веслав. А забот в это тревожное время было у всех много. Конечно, не столько, сколько у Бравлина, тем не менее, достаточно для того, чтобы не успевать или же не уметь их решить самостоятельно.

Но в этот раз присутствие Зарубы и не потребовалось. Веслав пристроился на скамье у окна в приёмной Бравлина, как князь в последние горячие дни с усмешкой называл свою библиотечную горницу, когда в середине ночи прискакали разведчики во главе с немолодым сотником Беловуком. Бравлин с Веславом вообще не собирались ложиться в эту первую ночь войны, и принимали многих, прибывающих с разных сторон, отдавали множество приказов, и планировали каждый последующий день в зависимости от дней предыдущих и от изменений в поведении франков.

Сам Беловук и докладывал, пряча глаза за неестественно густыми бровями:

– Княже, мы напрасно, кажется, ждём конунга Сигтрюгга… – сотник с трудом выговорил труднопроизносимое для славянина имя княжеского зятя.

– Что-то случилось? – Бравлин встал из-за стола, заваленного бумагами, которые он, в ожидании новых вестей, систематизировал, в соответствии со своими привычками, и приводил в ведомый ему одному и, разве что, сотнику Зарубе, порядок.

– Весь день конунг шёл в сторону Старгорода обычным шляхом, где ходят купцы. Путь там не сложный и быстрый. С ним полторы тысячи дружины. Наперерез ему вышел граф Оливье с пятитысячным войском. Должно быть, разведка франков конунга заметила или, я ещё подумываю, у Карла есть свои люди в Дании, которые ему всё спешно докладывают. Мы отследили передвижение Оливье за всю вторую половину дня. И только после этого поняли направление. Если Сигтрюгг не повернёт спешно назад, Оливье уничтожит всю его дружину…

Бравлин вопросительно, словно совета просил, посмотрел на воеводу Веслава. Тот тоже встал, и со звонким хрустом сжал в кулаке кольчужную рукавицу.

– Гонца к конунгу послали? – озабоченно спросил князь.

Потерять не только княжеского зятя, потерять ещё и полторы тысячи сильных воев, которых этот зять возглавляет – это было бы трагедией для вагров.

– Сразу же, как только поняли, куда граф движется.

– Вернулся? – Бравлин, кажется, уже понял, к чему идёт дело.

– Нет еще. Но конунг сам своего гонца прислал. Нашего смерда посадил на данскую лошадку, и отправил. Только что вот прибыл, – сотник Беловук глянул мрачно. – Сигтрюгг сказал, что он знает даже силы графа Оливье, и с рассветом он атакует франков возле Красного переката, там, где сломан мост через реку, и просил нас подоспеть ему на выручку. Он даст части франков переправиться, и потом только атакует их. Хочет, чтобы мы успели к этому времени, и атаковали тех, кто переправиться не успел. Двумя частями их разбить легче.

– Зазнайка! – буркнул Веслав. – Он всегда так. Считает, что может приказывать.

– Он таков, – согласился Бравлин. – В бой всегда идет без сомнения. И всегда уверен в победе. И люди его такие же – никого не боятся. Но для нас это шанс! Веслав.

Бравлин и воевода посмотрели друг другу в глаза.

– Сколько дружины дашь? – всё понял воевода.

– Рассветёт через пять часов. Дорога займёт три часа. Время есть. Возьми четыре тысячи конников и… И ещё ту сотню стрельцов Гостомысла. Скажи сотнику, что я его прошу, поскольку не могу попросить самого княжича. Они тоже все конные. С конными как раз успеешь к началу. Вместе с данами у тебя будет больше, чем у Оливье. Понимаешь ситуацию? Хорошо бы нам начать эту войну с основательной трёпки прославленного графа. С запоминающейся трёпки. Постарайся дать её франкам. Это и в Старгороде стены укрепит – каждый после такого за двоих драться будет, и франков сразу на место поставит. И самого короля и его воинственного дядюшку. Ещё…

Князь говорил тихим спокойным голосом. Не приказывал, а просто говорил, даже чуть неторопливо, с раздумьями. Веслав смотрел внимательно, выслушивая указания.

– Ещё – просто просьба, и очень важная для всех нас. Карл очень любит Оливье. Может быть, больше всех других в своём войске. Граф очень сильный и умелый рыцарь. Прославленный победитель многих турниров. И, кроме тебя или, может быть, меня, с ним никто не справится. Моё место здесь, твоё место – там. Приведи мне его. Или привези. В любом виде. Но только не унижая, даже если он будет убит или ранен, потому что я, при всей своей неприязни к франкам, питаю к графу дружеские чувства. Он ко мне, кажется, относится точно так же. Ты постарайся быть ему добрым тюремщиком. Я знаю, что такая победа – подвиг. И, может быть, это будет более важным, чем разбить дружину графа. Это будет половина победы во всей войне. А имея за собой одну половину, можно уже надеяться, что вторая половина тоже нам достанется. Франки после такого поражения потеряют боевой дух. Король Карл впадет в долгую печаль. Это то, что нам необходимо для спасения.

– Я постараюсь. Но, княже, уводить из города почти всю конницу. Не слишком ли рискованно? А если что…

– Но ведь не всю же. У нас останется тысяча. И франков рядом нет. И на конях стены, как ты знаешь, не защищают. А для возможной вылазки за стены и тысячи хватит с лихвой. Кроме того, никогда не выигрывает тот, кто ни рискует. А ты вернёшься с победой уже завтра к вечеру. Мы все будем тебя ждать. Иди, и вели прислать ко мне тысяцкого Куденю. Хочу с ним кое о чем посоветоваться…

– Я понял, княже, – Веслав согласно наклонил голову, и, не дождавшись дополнительных указаний, вышел. Вслед за ним вышли и разведчики сотника Беловука, оставив Бравлина досиживать ночь в тяжёлом раздумье.

Князю не спалось уже не первую ночь, и ему, действительно, было о чём подумать. Он всегда гордился своим народом – не просто народом-воином, на протяжении многих веков сохранившим веру и имя предков, но и народом умельцем, потому что Старгород был ремесленной столицей всей Восточной Европы. Ни в одном другом городе не было таких умелых мастеровых людей, как в Старгороде, и прославили они княжество вагров благодаря большой поддержке, оказываемой мастеровому люду самим князем. Может быть, именно эта слава, которую купцы, представляя к продаже товары, производимые ваграми, разносили не только по всей Европе, но доплыли с ней и до Кордовского халифата, и до берегов Северной Африки, и до Византии, может быть, именно эта слава сослужила плохую службу славянам, вызвав неукротимое желание Карла Каролинга сделать Старгород своим. И вот уже почти двенадцать лет война то стихает, то возобновляется снова, то стихает, то возобновляется, но Старгород стоит и держится, гордый и своей воинской отвагой, и честью свободных людей тоже.

Однако бесконечно длиться такое противостояние не могло.

Главная беда состояла в том, что каждая из этих перманентных войн слишком дорого обходилась княжеству, поскольку оно не имело таких людских и финансовых ресурсов, которыми располагал король франков. Старгород год от года слабел и беднел. Если раньше Бравлин мог себе позволить отправиться с частью дружины на завоевание Швеции, и разграбление свейской столицы Сигтуны, и при этом более половины дружины оставалось на защите рубежей княжества, то сейчас во всём княжестве дружинников было меньше, чем тогда только в походном войске. И сейчас Бравлин чувствовал, что конец длительному противостоянию близок. Князь Бравлин Второй лучше всех других знал свои силы, и видел предполагаемое развитие событий даже лучше, чем тот же воевода Веслав. В этой новой войне, когда Карл стянул к границам княжества большие армии, вагры не могли уже выставить такой армии, которая смогла бы давать захватчикам достойный отпор на каждое действие. Если раньше Бравлин избегал отсиживания за городскими стенами, чтобы не подвергать город изнурительной долговременной осаде и штурму, то сейчас уже Бравлину невозможным стало набрать такую дружину, которая имела бы возможность встретить врага в чистом поле, не победить, но и не проиграть в открытом сражении. Таких сражений за двенадцать лет было множество, с разной степенью удачи или неудачи, но ни разу Карл не мог сказать, что он разгромил вагров. Они стойко выдерживали первый удар обычно превосходящего по численности противника, а потом отвечали своими ударами, многочисленными, молниеносными и болезненными ударами, нанося противнику значительный урон. Сейчас же, если и выдержать первый удар франков, уже недостанет сил на свой удар в ответ. На единственный свой удар, не говоря уже о многократных, как было раньше.

Собрав все данные разведки воедино, привычно записав всё это на бумаге в один столбец, в другой записав свои наличные силы, и сравнив, Бравлин сделал неутешительный для себя вывод. Впрочем, вывод этот не стал для него неожиданностью. Князь уже знал точно и раньше, что в этой войне ему не удастся выстоять. Эта была горькая правда, но она была правдой, от которой отворачиваться нельзя. Оставалось надеяться только на удачный поворот событий, как случилось тремя годами раньше в соседями-бодричами, которые, казалось, вот-вот совсем сгинут под натиском данов, но они не только не сгинули, они победили.

Только такого момента ожидая, Бравлин готов был вести свои полки в бой. И даже надеялся, что сегодняшняя экспедиция воеводы Веслава чем-то сродни тем стремительным походам, что три года назад совершал против данов князь-воевода бодричей Дражко. Может быть, судьба и ваграм, как и бодричам, подарила свой шанс.

Но повернёт ли Веслав войну в другую сторону?..

Бравлин верил, что Веслав не менее талантливый полководец, чем князь-воевода Дражко. Среди вагров равным Веславу мог считаться только тысяцкий князь Куденя. Они с Веславом были совершенно разными людьми. Куденя, по большому счету, был даже не полководцем, который ведет полки за собой, а военачальником, который планирует каждое действие своих полков, высчитывает возможное и невозможное за себя и за противника, и редко ошибается. Обычно Сам князь Бравлин прислушивался к мнению того и другого. И старался совместить эти мнения. Но Куденя был хорош за столом, когда составлялись планы. А Веслав был хорош именно в бою, когда требовалось поднять людей, и повести их за собой, воодушевить собственным примером. Однако, в этот раз противник у Веслава был равен ему по силам, и поход воеводы был рискованным мероприятием. И теперь оставалось только ждать сообщений от уходящей дружины. Долго и болезненно ждать этих сообщений, надеясь и теряя надежду, вновь её обретая, перебирая в уме все варианты, какие могут быть возможны. Но руководить действиями походной дружины отсюда, из города, невозможно…

Чтобы собрать в незапланированный заранее поход рать, воеводе Веславу много времени не понадобилось. Все войска в столице княжества стояли в положении готовности, и каждый всадник готов был за считанные минуты оседлать коня, взять в руки оружие, и вскочить в седло. И хотя большинство конников было родом из города, и стояло на домашнем кормлении, а не в княжеской конюшне, времени много, чтобы собрать их, не потребовалось. Не так велик Старгород, чтобы его жителей трудно было оповестить. И через полчаса конные полки уже выстраивались в колонну за полуночными городскими воротами, а провожающие их жёны, наспех прибранные, образовали толпу на привратной площади в самом городе.

Здесь же, за воротами, держась чуть особняком и никем не провожаемая, приготовилась и сотня стрельцов-словен во главе со своим молодым сотником Русалко. На слова Веслава о просьбе князя Бравлина Русалко отреагировал только согласным кивком, никак не проявив ни радости, ни недовольства. Русалко выглядел мрачнее обычного, но этому Веслав не удивлялся, поскольку события последних дней кого угодно сделают мрачным. Ранение княжича, подозрение, павшее на сотню, высказанные подозрения в сторону княжича Вадимира, в отличие от Гостомысла, ваграм не знакомого – всё это будоражило голову не одному только молодому сотнику.

Веслав, как обычно, окружённый со всех сторон своими ближайшими дружинниками, которые готовы были пойти за воеводой куда угодно, подражающими ему, и готовыми к самой серьезной сече, занял в большом конном полку передовое положение, и, сделав знак рукой, первым двинулся в дорогу. И сразу разогнал длинную колонну в прыткую рысь. Воевода рассудил, что лучше дать лошадям, как, впрочем, и людям, отдых уже ближе к месту предстоящего сражения, чем долго мучить их неторопливой расслабляющей ездой, при которой глаз сомкнуть и невозможно и просто опасно. В такой дороге утомятся и кони, и люди.

Сразу от города дорога была мощена булыжником, и копыта коней звонко цокали по камням, не присыпанным снегом, на который зима в нынешнем году оказалась необычайно жадна. Шум от этого шёл такой же, как мог бы идти от средних размеров сражения. Но такая дорога, к счастью, тянулась недолго. Сначала окружающие поля, всё же присыпанные, в отличие от дороги, лёгким не растаявшим снегом, сменились тёмными сосновыми борами, потом и сама дорога из мощёной плавно перешла в грунтовую, и основательно изъезженную. Однако даже днём, при сыром, дующем с моря ветре, лёгкий морозец всё же держался, и сковывал землю по всей поверхности. Ночью же морозец превращался в мороз, хотя и бесснежный, и держал дорогу прочно, делая её жёсткой и колючей, но удобной для прохождения больше, чем дождяная грязь, которая в здешних местах часто встречается даже среди зимы.

За непродолжительное время кони стрелецкой сотни словен уже успели отдохнуть после длительного изнуряющего пути от Славена до Старгорода. И теперь шли в том же темпе скорой рыси, что и остальные кони, и, казалось, в отличие от людей, усталости не ощущали…

К месту предполагаемого отдыха добрались за два с половиной часа. Ещё около двух часов оставалось до рассвета, когда Веслав выслал вперёд разведку и объявил всем сотникам и трём другим воеводам дружины, чтобы по возвращению разведчиков они все собрались около него. Только сотника Русалко позвал сразу.

Русалко, похоже, знал, о чём пойдёт разговор, и потому, опережая, сам заговорил:

– У меня к тебе, воевода, просьба. Моя сотня у тебя вспомогательная. И мы, вроде как, и не воюем с Карлом. Если бы княжич Гостомысл приказал, это было бы понятно… А так, без приказа, просто по просьбе вашего князя… Я вот всё думаю, не самоуправствую ли я? Но, раз уж решился, значит, отступать поздно. Но я тебя просил бы моих стрельцов не разбрасывать по полкам. Вместе мы силу представляем, а от разбросанных от нас мало толку будет… Среди чужих моим стрельцам трудно будет. И княжич такого разорения не одобрил бы. Он у нас в сече старается Войномиру подражать. А князь Войномир, как и князь-воевода Дражко, любит стрельцов отдельным ударным кулаком держать. Ты сам видел удар такого кулака…

– В каждой стране свои обычаи войны, – мрачно возразил Веслав, похоже, как раз и собравшийся распределить по отдельным полкам стрельцов Русалко. – Мы привыкли воевать так, как наши отцы и деды воевали, по их уложениям. Но в другом ты прав, и я возразить тебе не могу – словене не воюют с Карлом, и твой княжич не дал тебе приказ, потому и я приказывать тебе не могу. И пусть по-твоему будет, тем более, на переправе твои стрельцы показали себя хорошо, и я убедился, что доверять вам можно.

Веслав в раздумье почесал бороду.

– Тогда сделаем так: дождись, когда вернутся разведчики, и я соберу других сотников, тогда я и покажу тебе место, где твои стрельцы встанут.

Разведчиков ждать пришлось не долго. И принесли они весть ожидаемую. Войско графа Оливье стояло лагерем перед рекой. Сейчас уже поднялись, и готовятся сняться, чтобы переправиться по Красному перекату рядом со смытым осенним многоводьем мостом. Переправа начнётся, надо полагать, на рассвете.

– Сигтрюгга не видели?

– Он по ту сторону реки. Должно, по кустам своих «рогачей» рассадил. Обещал атаковать франков, только, когда часть войска переправится…

– Пора и нам… – встал Веслав. – Вода в реке холодная, не дадим же франкам простыть. Они родом из краев более теплых, солнце больше снега любят.

Вслед за воеводой встали все сотники. Они готовы были к атаке.

– Русалко… – позвал Веслав.

Стрелец вопросительно поднял голову.

– Опережая наших, заходи сбоку франкам. И переправу контролируй, и их флангам разворачиваться не давай. Франков всё ж пять тысяч… Сколько там Сигтрюгг через реку пропустит, неведомо… Могут и обхват сделать…

– Я понял, – согласился Русалко…