Книга: Разведчик, штрафник, смертник. Солдат Великой Отечественной
Назад: Глава 8. Выход из окружения
Дальше: Глава 10. Тренировочный центр в польской пуще

Глава 9. Концлагерь в крымской степи

Место для содержания пленных красноармейцев оказалось невероятно унылым. Оно представляло собой совершенно голую ровную площадку, сильно вытянутую в длину. По обе стороны зоны располагались невысокие каменистые взгорки. Пологие холмы надежной стеной отгородили эту долину от окружающей степи. В дальнем конце тесного ущелья округлые возвышенности плотно сошлись друг с другом и образовали глухой тупик.
Со стороны моря в ложбину вел удобный ровный проход. Широкое устье надежно перекрывали два пулеметных гнезда, разнесенных в разные стороны. Фашисты тщательно обустроили временные огневые точки и обложили их крупными камнями и мешками, плотно набитыми мелким щебнем. Между этими хорошо укрепленными позициями стоял запыленный угловатый бронетранспортер и полностью блокировал дорогу. Стенки боевой машины украшали грязно-серые маскировочные пятна. Вооруженные автоматами охранники лениво прохаживались по гребням всех ближайших возвышенностей.
Никаких удобств для захваченных военнопленных немцы не предусмотрели. Честно говоря, они и не собирались этого делать. Вдобавок ко всему, за все время пребывания в лагере красноармейцев ни разу не накормили. Что уж тут говорить о еде, когда даже с питьем сразу же возникли большие проблемы. Несмотря на летнюю жару, воду привозили всего два раза в сутки – в обед и вечером. Причем в таком количестве, что каждый заключенный получал лишь по одной солдатской кружке за раз.
В первый же день фашисты включили микрофон и на ломаном русском языке громогласно объявили:
– Вода будет выдаваться в порядке живой очереди! Во время раздачи солдаты должны соблюдать четкий порядок! Никто не должен шуметь и драться! Никто не должен лезть без очереди! Никто не должен вставать в хвост шеренги во второй раз! За нарушение любого из этих правил виновный будет немедленно расстрелян!
Пленные красноармейцы внимательно выслушали грозное предупреждение, но далеко не все в это поверили. К тому времени недавние уголовники уже успели отыскать друг друга в разношерстной толпе. Они коротко переговорили на фене и выяснили, кто из них главнее. Затем сколотили небольшую группу, крепко спаянную суровой воровской дисциплиной. По укоренившейся в тюремных зонах привычке, они тотчас попытались все взять под свой жесткий контроль.
Едва подъехала первая водовозка, как к ней устремилось несколько крепких парней, по всей видимости, бывших зэков. Они быстро расшвыряли уже образовавшуюся очередь и с боем пробились к бочке с желанной влагой. Однако здесь зэки наткнулись на нечто неожиданное. Они, видимо, совершенно забыли, что впереди находились не давно привычные для них советские вертухаи.
Энкавэдэшники относились к уркам как к преступным, но все-таки к социально близким элементам. Поэтому смотрели сквозь пальцы на их дикие выходки. Бьют политических, ну и пусть бьют. Держат в узде всех остальных, и хорошо. Крепче будет дисциплина. Да и плохо ли, когда вместо тебя работает кто-то другой и смотрит за порядком.
На этот раз сплоченную группу уголовников встретили жестокие немецкие охранники. Вместо долгожданного питья «от пуза» все гопники получили автоматные очереди в упор. Немедленная казнь нескольких преступников сразу привела в чувство всех остальных. Так возле бочек с водой раз и навсегда установился должный немецкий порядок, который неукоснительно поддерживался до самого последнего дня.
Услышав стук тележных колес, пленные сбегались со всей площадки и выстраивались в длинные нетерпеливые шеренги. По очереди подходили к трем водовозкам. Возле каждой сидел какой-нибудь хмурый старик, по всей видимости, местный житель, пригнанный фрицами из ближайшей деревни. Кучер черпал мутную жидкость из грязной емкости и подавал подошедшему красноармейцу.
Трясущимися руками пленный получал свою мизерную пайку. Тем временем сзади напирала толпа людей, донельзя измученных жаждой. Поэтому времени насладиться водой ни у кого не было. Требовалось почти сразу вернуть посуду назад. А с полученной водой можешь делать все, что угодно. Хочешь, выпей залпом. Хочешь, быстро слей в свою кружку, миску или во фляжку и растяни крохотную порцию на целый день. Это при условии, что у тебя имеется сосуд, куда можно сцедить. То есть если ты ухитрился не растерять свое имущество во время смертельно опасного прорыва.
У каждого возничего было ровным счетом по пять солдатских кружек. И все они должны были оказаться на месте после раздачи воды. В первый день возле бочек все-таки возникла некоторая неразбериха, и в суматохе пропало целых три питейных сосуда. Немцы не стали разбираться, кто их стащил. Едва они заметили недостачу, как просто схватили первых же попавшихся под руку. Отволокли в сторону и немедленно расстреляли. Причем убили ровно столько людей, сколько пропало емкостей. После такого показательного урока никто уже не пытался присвоить лагерный инвентарь.
Оказавшись в таких ужасных условиях, пленные красноармейцы начали устраиваться кто как мог. Счастливые обладатели кружек, мисок и тем более фляжек мгновенно сбились в небольшие сплоченные группы. Потерявшие свои вещмешки, а среди них оказался и Григорий, стремились прибиться к этим стихийным командам.
Они всеми силами старались объединиться с теми, у кого сохранилась какая-либо кухонная утварь. Во-первых, вместе было легче отстоять от посягательств уголовников свое скромное имущество. Во-вторых, имея хоть какую-нибудь посуду, можно было выпить часть выдаваемой воды сразу, а часть сохранить на потом и проглотить чуть позже.
Как ни странно, но даже при полном отсутствии кормежки пленным сразу же понадобилось свое отхожее место. Оно образовалось как-то само по себе и стихийно возникло в самом дальнем, глухом конце долины.
Пленные красноармейцы прибывали в ложбинку еще несколько дней подряд. Бойцы из последних партий поведали просто страшные, невероятно жуткие истории. Из сбивчивых рассказов выяснилось, что когда патроны у всех закончились, немцы все равно не стали лезть на рожон. Они не хотели рисковать жизнью и драться с озлобившимися людьми.
Фашисты просто подошли вплотную к окопам и принялись выкуривать защитников при помощи ранцевых огнеметов. В хорошо укрепленных блиндажах фашисты динамитными шашками выбивали двери и забрасывали внутрь ручные гранаты. Так что до знаменитых штыковых атак, которые до небес расхвалил Александр Васильевич Суворов, дело так ни разу и не дошло.
На второй или третий день кошмарного немецкого плена Григорий бесцельно бродил по лагерю и случайно встретился глазами с щуплым молодым красноармейцем. Боец вздрогнул, как от удара, и быстро отвел в сторону хмурый напряженный взгляд. Только посмотрев на его забинтованную голову, парень понял, кто перед ним.
Это оказался тот самый комиссар, который до начала прорыва явился в траншею. Собрал людей и рассказывал измученным пехотинцам о том месте, где нужно сосредоточиться перед решающей атакой. Тот самый младший политрук, что призывал всех до одного отдать свою жизнь за Родину и Сталина. Вот только сейчас на нем была не добротная офицерская форма, а сильно поношенная одежка армейского рядового.
Парень тотчас изобразил на лице полное равнодушие. Быстро отвернулся и сделал вид, что не узнал пламенного агитатора и пропагандиста. Отошел в сторону и еще раз поблагодарил судьбу за свою несказанную удачу. За то, что ему невероятно повезло и все-таки удалось вовремя сменить щеголеватое морское обмундирование на невзрачные солдатские обноски.
На второй день, почти сразу после рассвета, немецкие охранники включили мощный громкоговоритель. В следующий миг на головы красноармейцев обрушились нестерпимо громкие звуки бравурных военных маршей. Следом прозвучало громоподобное объявление на ломаном русском языке:
– Этот сигнал означает, что наступило время пробуждения и утреннего построения, – потом скрипучий голос сухо добавил: – Если кто не выполнит команду, то будет немедленно расстрелян.
Забывшиеся тяжелым сном пленные торопливо поднялись с каменистой земли и как можно скорее выстроились в линию, вытянутую вдоль всей долины. Приблизительно через час появился лощеный немецкий офицер, одетый в черную эсэсовскую форму. Он медленно прохаживался перед длинной шеренгой оборванных бойцов и громко говорил по-русски:
– Германское командование создало Русскую освободительную армию. В нее входят советские солдаты и офицеры, не пожелавшие воевать против Великой Германии.
Возглавляет РОА широко известный генерал-лейтенант РККА Андрей Андреевич Власов. Он был командующим 2-й Ударной армией Волховского фронта. Весной 1942 года Власов со своими солдатами и офицерами перешел на сторону вермахта. Если кто-то из вас хочет служить в Русской освободительной армии, сделайте три шага вперед.
На плацу повисло гробовое молчание. Потом из шеренги несмело вышел один человек. За ним, так же робко, последовал второй. На этом все и закончилось. Офицер, казалось, вовсе не огорчился столь малым числом желающих вступить в вермахт, а вяло махнул рукой. К добровольцам немедленно подбежали немецкие солдаты. Весело похлопали их по плечам и увели с территории лагеря. Посадили в кузов армейского грузовика и куда-то увезли.
Эсэсовец невозмутимо подождал, пока машина уедет, затем буднично продолжил:
– Тех, кто не хочет служить великой Германии, ждет одно наказание – расстрел. Сегодня будет уничтожен… – при этих словах он достал из кармана френча изящные часы на цепочке. Откинул толстую серебряную крышку и посмотрел, сколько сейчас времени. На секунду задумался и, быстро приняв решение, продолжил: – Например, каждый двадцать девятый! – чуть позже он пояснил, что день ото дня это число будет меняться, варьируясь в пределах от двадцати до тридцати.
Потом офицер произнес:
– А начнем мы с цифры… – Он немного помолчал и закончил: – Например, с цифры восемь. – После чего развернулся и спокойно удалился.
Немецкие солдаты четко отдали командиру честь и немедленно принялись за дело. Один из них подошел к правофланговому. Ткнул ему пальцем в грудь и начал расчет с того числа, которое только что назвал офицер. Добрался до двадцати девяти и кивнул охранникам. Те ловко выдернули неудачника из строя. Отвели его в сторону и оставили под охраной группы автоматчиков. Потом фашист деловито продолжил свою работу. Причем опять с цифры восемь. Так он и действовал до тех пор, пока не дошагал до замыкающего шеренгу.
После окончания ужасной процедуры фашисты отошли в сторону. Всех тех, на кого выпал несчастный жребий, быстро согнали в отдельную группу. Затем выбранных пленных тут же построили в одну шеренгу. После чего наступила скорая и неотвратимая казнь. Немецкий унтер крикнул: «Огонь!» Автоматчики дали длинную очередь, и убитые люди повалились на землю.
Однако этим дело не кончилось. Трупы несчастных оставили лежать на площадке до тех пор, пока не появились пустые телеги из ближайшей деревни. На это ушло, ни много ни мало, около двух часов. Все это время шеренга оборванных бойцов должна была неподвижно стоять на месте и, не опуская глаз, смотреть на мертвые тела. Арестантов, отказавшихся это делать, ожидала та же участь, что и погибших.
После прибытия порожнего транспорта фашисты выбрали из строя несколько пленных, тех, что покрепче. Парни молча уложили мертвецов в убогие деревянные повозки. Пожилые кучера скорбно покачивали головами и терпеливо ожидали окончания погрузки. Затем взмахнули вожжами, тронули лошадей и уехали из лагеря. Лишь после этого охранники дали долгожданную команду: «Разойтись!»
На второй день во время построения возникла ожесточенная схватка за места в шеренге. Почти все преступники и многие из заключенных захотели встать во главе колонны. Причем желательно в первой пятерке. Охранники не стали ждать, кто победит в этом сражении. К свалке подбежало сразу несколько немцев. Один из них крикнул что-то вроде: «Прекратить!» – но разгоряченные люди его не услышали. Тогда раздались длинные автоматные очереди. Пули изрешетили дерущихся пленных, и все мгновенно закончилось. Тех, кто остался в живых, солдаты отправили в хвост колонны.
С этого дня никаких свар уже никогда не возникало. Все заключенные окончательно поняли, что угадать, какой номер будет сегодня расстрелян и с какой цифры начнется отсчет, совершенно невозможно. Так что стали просто уповать на свое везение и все безропотно вставали в шеренгу там, где придется. Так продолжалось изо дня в день.
Всегда находились слабые духом бойцы, которые все-таки решались покинуть строй пленных. Каждый раз из нескольких сотен голодных, измученных красноармейцев три-четыре человека выходило вперед. Причем не всегда это были бывшие преступники. Как ни странно, но и среди уголовников имелись очень разные люди. В том числе и такие, которые оказались совершенно не готовыми для того, чтобы идти на службу к немцам.
Вот так и получилось, что каждый день скорая и безжалостная смерть усердно собирала свою жатву. В этом случае каждый несчастный вел себя по-своему. Самые сильные духом молча делали шаг вперед и сосредоточенно шли к лобному месту. Другие, что пожиже в коленках, без всяких слов молча валились в обморок. Немцы не ждали, пока пленный очнется. Они подбегали к обреченному человеку, хватали его за руки и, словно грязный мешок, тащили к месту расстрела.
Некоторые, самые слабые, впадали в настоящую истерику и ни за что не хотели покидать строй, почему-то казавшийся им надежной защитой. Они крепко цеплялись за своих товарищей, всячески упирались и кричали дурными голосами. С такими отчаянными трусами немцы тоже совершенно не церемонились. Их безжалостно били прикладами и, в конце концов, все-таки отволакивали к месту скорой казни.
Однажды наступил день, когда смертельный жребий выпал на молодого политрука. Охранники выхватили его из строя и грубо швырнули к другим несчастным. И тут случилось то, что Григорию потом часто приходилось видеть в различных немецких лагерях. Вдруг комиссар упал на колени и принялся страстно целовать пыльные сапоги фашистов. Стоя на карачках, он бросался от одного фрица к другому, хватал их за ноги и с громкими рыданиями просил о пощаде.
Неожиданно для Григория на лицах немцев появилось странное выражение. До этого случая чужеродные физиономии охранников могли отражать все, что угодно. В основном безразличие или полное равнодушие. Чаще жестокость, а иногда и животную радость от того, что они могут безнаказанно избить, унизить или даже убить безоружного врага.
Однако сейчас парень увидел выражение брезгливости, а вернее даже сказать, гадливости, смешанной с чрезвычайно сильным отвращением. На этот раз фашисты ожесточились гораздо больше обычного. Они безжалостно топтали труса ногами. Наносили удары прикладами и с шумным ревом и гоготом гнали его к тесной группе обреченных. Никакие, даже самые униженные, мольбы парню все же не помогли. Фрицы поступили точно так же, как и во все предыдущие дни. Они безжалостно расстреляли абсолютно всех выбранных, без исключения.
После одной из экзекуций Григорий задумался: зачем офицер смотрит на часы? Он решил, что, видимо, эсэсовец хочет узнать, на какое деление указывает секундная стрелка. После чего делает какие-то арифметические действия в уме. Так как названные им числа постоянно колебались от одного до двадцати, то выходило, что он просто делит на три. Потом офицер называет итог своих вычислений, и лишь от этого зависит, с какой цифры начнется смертельный отсчет.
Всего через неделю после прорыва Григорий с ужасом понял, что начинает очень быстро слабеть. Столько тяжелых и безнадежных дней, проведенных без какой-либо пищи и достаточного количества воды, не прошли для него даром. Впрочем, как и для всех остальных узников. Каждое утро выяснялось, что несколько человек уже не могут самостоятельно подняться на ноги.
Заметив обессилевшего пленного, немецкие автоматчики подбегали к несчастному и, даже не пытаясь его поднять, расстреливали бойца в упор. Потом приказывали живым оттащить труп к месту, где обычно совершалась утренняя казнь. К ужасу окружающих, с каждым днем таких доходяг становилось все больше и больше. Каждый из красноармейцев с непереносимым душевным трепетом ждал, что вот-вот наступит и его черед.
Все без исключения пленные были твердо убеждены в своей скорой и неизбежной смерти. Григорий тоже пришел к такому же неутешительному выводу. «Фашисты просто решили заморить нас всех голодом, чтобы не тратить патроны попусту, – обреченно думал парень. – Об этом говорит и то, что вербовка в Русскую освободительную армию не проводилась уже два дня подряд».
Он не знал, радоваться отмене призыва в РОА или огорчаться. С одной стороны, Григорий не мог переступить через себя и совершить такую простую вещь, как выйти из строя. С другой, это был единственный шанс, чтобы уцелеть в этой безжалостной зоне смерти. Так что, кто его знает, как бы он поступил в следующий раз и не пожалел бы потом о любом своем решении. Когда сознание мутится от голода и жажды, а впереди только гибель от пули немецких охранников, всякое может прийти на ум. А так он уже точно не окажется на службе у немцев…
Вот тут и произошло событие, которого никто уже и не ждал.
На этот раз в долине появилось сразу несколько немецких офицеров. Ранним утром солдаты выгрузили из автомобильного тягача старую убогую мебель. Григорий прищурился и рассмотрел три обшарпанных конторских стола и несколько разномастных стульев. Охранники притащили их на территорию лагеря и расставили на небольшом возвышении. Над каждым рабочим местом натянули широкие тенты из брезента. На стульях с комфортом разместились эсэсовские офицеры. Рядом с ними на табуретках примостились штабные писари.
К обессиленным пленным подбежали автоматчики. Ничуть не церемонясь, фашисты стали поднимать истощенных красноармейцев и буквально пинками направлять к выходу из лагеря. Здесь заключенных быстро рассортировали и поставили в три длинные шеренги. Григорий занял место, указанное охранником, и огляделся. В строю, в который его загнали, оказались в основном молодые, здоровые парни без заметных повреждений. В другом находились крепкие матерые бойцы с легкими ранениями. В третьем ряду стояли только пожилые заключенные и полные доходяги.
Охранники тщательно обыскали каждого пленного. Отобрали документы и все остальное, что нашлось у них ценного. Лишь затем узника направляли в очередь, ведущую к столу. Документы передавали сидевшим офицерам. Те быстро пролистывали бумаги и беглым взглядом осматривали заключенного. Иногда что-то спрашивали на хорошем русском языке, а после этого называли номер команды. Находившиеся рядом писари заносили данные бойцов в толстые амбарные книги.
На ленивый вопрос офицера: «В каких частях воевал?» Григорий ответил на прекрасном немецком:
– Служил в хозяйственном взводе, герр офицер!
Немец с искренним интересом взглянул на славянскую физиономию бойца, стоявшего перед ним, и спросил:
– Откуда знаешь язык?
– Дружил с детьми из семьи поволжских немцев, – отрапортовал Григорий и вспомнил свою встречу с фашистским подводником. Вопросы фрицев явно не отличались разнообразием. Оно и понятно, о чем еще можно говорить с недочеловеком. Конечно же, о языке, на котором тот лопочет что-то невнятное, а вовсе не о высоком искусстве, не о бессмертной музыке и мировой литературе.
– Хорошо! – бросил офицер и добавил: – Команда «А». Следующий!
Не зная, что нужно делать в таких случаях, Григорий замер.
«Не благодарить же офицера за оказанное внимание», – мелькнуло в его голове. Он просто кивнул, мол, все понял, и двинулся к толпе пленных, уже прошедших регистрацию. На этот раз автоматчики не позволили всем опять смешаться в одну кучу. Теперь его направили в группу молодых и совершенно здоровых парней.
Пришлось довольно долго ждать, пока все заключенные не пройдут отбор и их не разделят по разным командам. Ближе к полудню всех заключенных построили в отдельные отряды, и уже знакомый офицер сказал на хорошем русском языке:
– Вы должны гордиться оказанным вам доверием. Всех вас отправляют в великий рейх! Уверен, что вы будете благодарны Германии за сохраненную вам жизнь! Вы сделаете все, что она от вас потребует! – Напоследок он добавил: – За попытку к бегству – расстрел на месте! – развернулся и направился к легковой машине, стоящей за воротами лагеря. К нему подошли остальные эсэсовцы. Офицеры сели в автомобиль и уехали.
Приблизительно через час команду «А» вывели из лагеря и вместе с остальными отрядами погнали куда-то на север. Длинная унылая колонна сильно вытянулась вдоль узкого немощеного тракта. Около трехсот измученных военнопленных сопровождали восемь мотоциклов с колясками. Легкие подвижные машины медленно ехали вдоль извилистого проселка. Причем они катили прямо по бездорожью. Ровная, как стол, поверхность степи не доставляла водителям никаких трудностей с управлением.
Три мотоколяски держались с правой, а еще три – с левой стороны этапа. Один мотоцикл указывал путь, другой замыкал скорбное шествие. На его долю выпало самое ужасное занятие – добивать тех пленных, которые падали от усталости и уже не могли идти дальше. Время от времени короткие автоматные очереди разрывали сонную тишину окружающей местности.
Составленная из самых молодых и сильных бойцов команда «А» молча шла впереди конвоя. Невысокий Григорий двигался в середине отряда и мысленно прикидывал: «Восемь мотоциклов. На каждом по три немца. Итого двадцать четыре автоматчика. Плюс восемь ручных пулеметов, закрепленных на люльках. Все это против трех сотен безоружных людей, изможденных голодом и обезвоживанием.
Выходит, что каждому охраннику достаточно убить не более двенадцати доходяг. Мотоциклы едут метрах в десяти от колонны. Даже если мы кинемся все разом, то пока дохромаем до фашистов, они нас благополучно перестреляют. Если по-хорошему, то на это хватит всего лишь одной длинной очереди. Дружный огонь из автоматов и пулеметов, и проблема с нашей колонной будет окончательно решена. Даже если кому-то вдруг повезет, он уцелеет и ему удастся скрыться в степи, что само по себе невероятно, то куда потом бежать? Весь Крым занят немцами!»
На этом Григорий и закончил анализ путей, ведущих к немедленному освобождению. Оставалось лишь терпеливо ждать дальнейшего развития событий. Возможно, еще представится удобный случай и удастся бежать.
Начиная с полудня и до самого вечера не было сделано ни одного сколь-нибудь короткого привала. Измотанные голодом и жаждой, военнопленные шли пешком по безводной степи, выжженной безжалостным летним солнцем. Шагали под палящими лучами раскаленного светила, без крошки еды и капли питья. Автоматически переставляя ноги, обессилевшие люди упорно тащились неизвестно куда. Григорий впал в какое-то непонятное забытье и теперь двигался вперед, словно странный, совершенно неодушевленный механизм.
К глубокой ночи их колонна все-таки добралась до какой-то маленькой железнодорожной станции. Судя по всему, она располагалась на глухой, давным-давно заброшенной ветке. Всех, сумевших добраться до перевалочного пункта, тщательно разделили по командам и выстроили перед пустыми товарными вагонами. Затем немцы смилостивились и разрешили железнодорожникам принести воду для заключенных.
На каждую теплушку пришлось всего по несколько ведер теплой, мутной жидкости. Путейцы наливали ее в пустые банки из-под немецких консервов и передавали пленным красноармейцам. Фашисты внимательно следили за порядком и за тем, чтобы заключенным досталось лишь по одной кружке воды и ничего более. Смертельно измученные узники были рады и такой скромной малости. Наконец-то они смогли смочить горло и слегка приглушить свою многодневную, совершенно безумную жажду.
После такого скудного ужина охранники спешно загнали людей в железнодорожные вагоны. Причем набили людей так плотно, что даже сесть было негде. Несчастные красноармейцы стояли, прижавшись друг к другу, словно оловянные солдатики в тесной душной коробке. Ровно в полночь поезд тихо тронулся с места и, мерно постукивая колесами, пошел на запад. Прямиком в фашистскую Германию.
Назад: Глава 8. Выход из окружения
Дальше: Глава 10. Тренировочный центр в польской пуще