Глава 7
Первые лучи рассвета застали Хеймира ярла уже с мечом у пояса. Едва проснувшись, он послал своих людей к дозорным на мысу – убедиться, что корабль из Лаберга не показывался. Никто, даже сам хёвдинг и его сын, не жаждали увидеть этот корабль сильнее, чем Хеймир ярл. Не в силах сдержать нетерпение, он расхаживал по двору и по пустырю перед воротами усадьбы, и лицо его было полно такой суровой решимости, что обитатели Тингваля косились на него с испугом. Он казался воплощением мести, точно сам Один, грозный и неумолимый.
– Понятное дело – сын конунга! – шептали домочадцы друг другу. – Для него честь важнее всего. Ну и трудная же жизнь у этих конунгов – не позавидуешь…
Хеймир не хотел видеть Хельгу, но думал почти только о ней. Он ненавидел ее и ненавидел Брендольва, и все внутри у него замирало от желания немедленно видеть обидчика мертвым. Ведь вчера она почти призналась, что любит Брендольва и хочет вернуться к нему! Это объясняло, почему она так сдержанно обращалась с самим Хеймиром, почему была с ним не более чем вежливой. Он гнал от себя воспоминания о вчерашней ссоре, но ревность жгла его огнем. В душе Хеймир бесился от мысли, что ему предпочли другого, и жаждал уничтожить этого другого с такой силой, что было трудно дышать.
А Хельга не показывалась. Хеймир с трудом сдерживал желание послать кого-нибудь поискать ее. Но нет, много чести! Она же думает, что он бездушный чурбан, что человеческие чувства ему недоступны. И пусть! Таким и надо быть. К троллям чувства, когда надо думать головой!
Широко шагая, Хеймир ярл старался взять себя в руки, отвлечься, подумать о чем-нибудь другом. Например, о Далле, вдове Стюрмира конунга, которая вчера опять приезжала. Хозяева приняли ее вежливо, как полагается, но в глубине души были убеждены, что она приехала разведать их замыслы насчет мести Брендольву. Наивные! Хеймир ярл усмехнулся. Они судят о людях по себе и, как следствие, думают о них слишком хорошо. Сам Хеймир не сомневался, что Даллу занимают только ее собственные дела и хлопочет она только о собственном благополучии. А нужно ей одно: уехать отсюда и обеспечить себе и своему ребенку достойное место под солнцем.
Хеймир задумчиво закусил нижнюю губу. Об этом он думал уже не раз с тех пор, как Далла намекнула ему, что не прочь стать новой Гьёрдис и вырастить своего Сигурда за морем. Предложение было совсем не плохим. Сын Стюрмира имеет право на власть над квиттами, хотя бы над той частью полуострова, которая еще свободна. Конечно, не сейчас, а когда подрастет. А Хеймир умел видеть на много лет вперед и хорошо понимал, что ни сегодня, ни завтра, ни даже через год жизнь не кончается. При сильной поддержке через двадцать, даже через пятнадцать лет Бергвид сын Стюрмира будет конунгом. А значит, власть над Квиттингом получат его воспитатели. Это более долгий путь к обладанию квиттингским железом, чем война, но менее кровопролитный и в конечном итоге более надежный. Да и честь только выиграет, если конунги Эльвенэса дадут приют вдове и ребенку доблестно погибшего Стюрмира. Торбранд укусит себя за длинный нос от злости, когда узнает.
А Хельга… Пусть остается здесь, если ей так уж хочется! Он, Хеймир сын Хильмира, не самый худший жених Морского Пути, и он не станет умолять какую-то дочку хёвдига из рода Птичьих Носов составить его счастье. Женщины и девушки гораздо знатнее, умнее и красивее нее мечтают о таком муже, и уж он не много потеряет от разрыва!
Но при мысли о том, чтобы заменить Хельгу Даллой, Хеймира наполняла досада. Потерять эту девушку почему-то было нестерпимо обидно.
Но на вдове конунга может и должен жениться только он сам, наследник эльденландского престола. Впервые в жизни Хеймир пожалел, что у него нет брата. Если отдать Даллу за кого-нибудь из знатных слэттов, то ее сыну будет гораздо труднее потом завоевывать уважение. Ах, отчего же нельзя, как во времена конунга Хьёрварда, жениться сразу на двух!
Обернувшись в сторону фьорда, Хеймир остановился, окинул взглядом противоположный берег с зелеными пятнами ельника на бурых боках гор. За время, прожитое здесь, он выучил все это наизусть и отлично мог представить с закрытыми глазами. Здесь хорошо. Красиво, тихо, и от земли поднимается теплое чувство умиротворения. Так бывает в очень старых жилых местах, особенно если им не выпадало на долю больших бед. А еще говорят, что сами места бывают счастливыми или несчастливыми, и очень важно выбрать для жилья счастливое место. Предкам Хельги Птичьего Носа это удалось. Понятно, почему она не хочет отсюда уезжать…
День выдался такой же пасмурный и ветреный, как и три-четыре последних: ветер стремительно тянул и рвал густые облака на сером небе, с моря летели резкие порывы с явственным запахом водяной пыли. Весенняя буря из тех, что смывает последние остатки зимы. В такую погоду никто не выйдет в море. И придется ждать еще неизвестно сколько.
Хеймир перевел взгляд на ворота усадьбы. Нет, немыслимо ждать, пока уляжется буря. Нужно поднимать людей и нападать на Лаберг. Там сейчас не ждут. Оскорбитель хёвдинга сгорит в собственном доме, и Хельга… Хеймир не хотел думать, что она подумает и почувствует, когда ее прежний жених умрет. Он просто хотел, чтобы его не было, и она осталась одна. А тогда, может быть…
– Хеймир ярл! Хеймир ярл! – вдруг долетел до него крик. Хеймир обернулся: со стороны мыса мчался верхом один из хёвдинговых хирдманов, и резкий ветер трепал гриву коня и бороду всадника. – Хеймир ярл! Где хёвдинг! Позовите хёвдинга! Корабль! Корабль из Лаберга идет!
Корабль! Это слово пронзило Хеймира, как молния, он разом застыл и затрепетал, и даже не сразу смог двинуться. Оцепенение продолжалось какой-то миг, но ему казалось, что прошло много времени – достаточно, чтобы добежать до берега! Он идет! Он решился, вышел! Сейчас! Сейчас все будет кончено!
Хеймир бегом бросился назад в ворота, счастливый почти так же, как если бы услышал призыв самого Одина.
* * *
Вот она, эта самая полянка на склоне горы, где когда-то давно, еще в детстве, они назначали встречи: она, Даг и Брендольв. Мальчишки говорили, что она слишком мала, чтобы идти с ними – они собираются до самого устья фьорда, а может, и дальше. Двенадцати – или четырнадцатилетний Брендольв никак не соглашался, что маленькая девочка достойна их общества, но Даг обычно скоро поддавался на ее уговоры и тоже просил взять ее с собой – в крайнем случае, если она устанет или натрет ноги, он может ее понести…
Хельга стояла возле кривой елки, служившей им когда-то скамьей, и медленно гладила мокрую шершавую кору старого ствола. Эта ель помнила их детство, их дружбу, их согласие гораздо лучше, чем они сами. Наверное, ель удивилась бы, если бы узнала, что за такой короткий срок – каких-то жалких семь-восемь лет – они, живые, так сильно изменились. «Это они изменились, – мысленно убеждала Хельга ель, точно хотела оправдаться. – А я нет. Я все помню. Я хочу, чтобы так было всегда». Но так не будет всегда. Он уплывет и останется их врагом навеки. Если ему дадут уплыть. Ведь со вчерашнего дня все мужчины Тингваля держатся за мечи и даже кое-кто из челяди вслух мечтает, чтобы им позволили принять участие и отомстить за оскорбление хёвдинга. И это все против Брендольва! Брендольва!
Хельга мерзла на влажном резком ветру, куталась в накидку, но не уходила, точно здесь, возле этой детской «скамьи», у нее была какая-то надежда поправить непоправимое. Близился вечер, сгущались сумерки. Вот бы он сейчас пришел сюда, как тогда, перед отплытием к Вильмунду конунгу сразу после их обручения. Он тогда сказал: «Я вернусь, и мы больше не будем ссориться». Почему так не вышло? Кто в этом виноват?
Хельга посмотрела на прогалину, из который вышел бы Брендольв, если бы догадался прийти. Но нет, ему нельзя, каждый его шаг сторожат…
На серой бурлящей поверхности воды показался корабль. Он был еще далеко, и Хельга моргнула, подумав, что движущееся пятнышко ей мерещится. Но нет, это в самом деле корабль. Полосатый парус – синие и коричневые полосы – быстро мчал его от вершины фьорда. Хельга изумилась – кто отважился выйти в море в такую погоду, – и подумала, что это может быть только Брендольв. И одновременно не поверила, что его ожидаемый отъезд уже наступил. Теперь это бесповоротно – вот-вот корабль промчится мимо нее, минует Хравнефьорд и растворится в серой пелене – навсегда. Они никогда не увидятся. Даже сейчас. И та встреча возле «Рогатой Жабы» окажется последней…
Как молодой олень, Хельга соскочила с площадки и, не боясь оступиться, помчалась вниз по склону горы. У нее было только одно желание: махнуть ему рукой на прощание, чтобы он увидел ее и знал, что она не держит на него зла. Пусть ничего нельзя исправить – но что-то все-таки можно, и женское сердце не утратит надежды на это, пока бьется.
Хельга выскочила к обрыву почти одновременно с кораблем.
– Эй! Брендольв! Это я! – кричала она, размахивая руками над головой. – Брендольв! Брендольв!
Ветер подхватывал ее крик и сразу же рвал на куски; Хельга слышала, что ее слова умирают у нее над головой, но продолжала кричать, потому что иначе не могла. В сумерках ей с трудом удавалось разглядеть людей на корабле, и она не понимала, который из них Брендольв; сейчас она дорого дала бы за то, чтобы бросить прощальный взгляд именно на него.
И вдруг корабль замедлил ход; парус убрали, мелькнули мокрые лопасти весел. «Морская Лисица» повернула к берегу. Хельга перестала кричать и молча смотрела, прижав руки к груди и не веря своим глаза. Ветер бросал волосы ей в лицо, мешая смотреть, от ветра стыли уши и гудело в голове, все вокруг казалось ненастоящим, даже на твердые камни было боязно ступить. Но это действительно Брендольв! Он заметил ее! Он хочет что-то ей сказать! Вот он сам, на носу!
– Брендольв! – снова вскрикнула Хельга. Ей хотелось броситься в воду и бежать к нему по волнам, но она была так мала и слаба, а волны так могучи и злы!
«Морская Лисица» подошла совсем близко, Брендольв перепрыгнул на берег. Хельга бросилась к нему. Брендольв жадно обнял ее и так сильно прижал к себе, что она испугалась. Так она ничего и не сумеет сказать!
– Послушай… Я так рада… Я так хотела тебя увидеть… Ты уже уплываешь… Что же теперь… – бессвязно бормотала она, отстраняясь от него и злясь на великое множество слов, которые теснились на языке и только мешали друг другу.
– Я знал, что я тебя увижу! – хрипло, словно задыхаясь, бормотал Брендольв. В тот миг, когда он увидел на скалах маленькую фигурку, похожую то ли на тролля, то ли на заблудившегося альва, он понял, что иначе и быть не могло. – Я знал, что ты меня любишь. Что бы ни случилось… Мы с тобой навсегда вместе…
– Но сейчас так нельзя! – вскрикнула Хельга. Мысль, что Брендольв так же несчастен из-за их разлуки, делала ее еще несчастнее. – Мой отец… И Хеймир, и даже Даг! Они помирятся, только если ты сам придешь мириться!
– Я не могу с ними мириться! Тогда все подумают, что я струсил, испугался их мести! Я буду опозорен!
– Но иначе ничего не выйдет! – в отчаянии убеждала Хельга. – Тогда тебе придется уехать, и мы больше никогда не увидимся! Подумай!
– Нет! – Брендольв снова обнял ее. – Мы не расстанемся. Я возьму тебя с собой. Мы справим нашу свадьбу за морем, у кваргов. Их конунг хорошо меня примет. Я достаточно сделал, чтобы заслужить уважение людей.
– Нет, я не могу! – Хельга отстранилась. Ничего подобного не приходило ей в голову. – Я так не могу! Не могу их бросить! Это будет… все равно что предательство! Я не могу предать моего отца. И Даг… я его больше никогда не увижу!
– Увидишь! Когда я возьму тебя в жены, они скорее согласятся помириться со мной. Ведь мы же будем родичами.
– Нет, Хеймир ярл не даст… Ой! – Хельга вспомнила разом все, что означал Хеймир сын Хильмира для квиттов. – Ой, нет! Он разозлится… он не даст войска, и фьялли разобьют нас! Мы все погибнем!
– Мы будем уже за морем! – настойчиво убеждал Брендольв, для которого все остающееся здесь было теперь несущественным. – Там нас не достанут никакие фьялли. А этот Хеймир, да возьмут его великаны, пусть разбирается сам! Пусть женится хоть на том тролле с заячьими ушами!
Хельга отступила еще на шаг и смотрела на Брендольва почти с ужасом, точно он вдруг зарычал по-звериному. На глазах ее выступили слезы, земля под ногами дрожала.
– Я же люблю тебя! – Видя ее колебания, Брендольв шагнул за ней, протягивая руки, но Хельга снова отступила. – Ты не можешь забыть, как мы… Мы должны быть вместе! Я люблю тебя, я не знаю, как смогу без тебя! Это невозможно! Ты не можешь меня бросить, когда ты так нужна мне! Это наша судьба!
– Но отец… – Хельга сглотнула, судорожно вздохнула. Слова, которые недавно теснились на языке, вдруг все разбежались, растаяли. Она была полна напряженного чувства, но никак не могла его выразить. Ясно одно: то, что он предлагает и требует, – невозможно.
– Мы с ними помиримся… потом, – уговаривал Брендольв, совершенно об этом не думая и зная только, что для Хельги это почему-то важно.
– Нет, Хеймир ярл…
– Что – Хеймир ярл? – Брендольв вдруг разозлился. Его враг, имя которого вызывало ненависть еще с той давней злосчастной ночи, когда они с Лейптом напали на слэттинского «Змея», снова появился на его пути в самое неподходящее время. – Что – Хеймир ярл? – с гневным напором повторил Брендольв. – Я вижу, тебя слишком волнует, как бы твой жених не обиделся? Может, ты не хочешь с ним расставаться? Может, ты хочешь стать кюной слэттов? Или тебе нравится этот долговязый Бальдр со змеиными глазами?
– Да нет же, нет! Но он…
– Я вижу! – кричал Брендольв, почти не слушая ее. – Ты достаточно долго прожила с ним под одной крышей. Наверное, ты теперь предпочитаешь его! Я думал, ты пришла сюда, потому что любишь меня, а ты…
– Я не люблю его! – отчаянно убеждала Хельга, с горечью видя, что Брендольв ее не слышит.
– Тогда ты пойдешь со мной! – Брендольв крепко схватил ее за руку.
Хельга дернула руку назад, но пальцы Брендольва стиснули запястье, как железное кольцо. И она разрыдалась, больше не имея сил убеждать или защищаться. Резкий ветер трепал ее, как травинку, холодные брызги окатывали ноги; весь мир был полон горя, непонимания, отчаяния. Хеймир ревнует ее к Брендольву и готов ради этой ревности убить; Брендольв ревнует ее к Хеймиру и готов ради этого толкать ее на предательство родичей, на бесчестье. Все они думают только о себе, никто ее не понимает, никто не думает о том, что их дела принесут всем! И что она может сделать, если даже те, кто ее любит, не слушают ее, не понимают!
– Брендольв хёльд, давай быстрее решайся! – крикнул чей-то голос с корабля. – Мы и так уже много времени потеряли. В Тингвале нас вот-вот заметят, если еще не заметили. Мы не успеем проскочить, если будем топтаться возле берега.
Еще прежде, чем хирдман договорил, Брендольв подхватил Хельгу на руки и шагнул к кораблю. Сверху навстречу протянулось несколько рук. Хельга дернулась один раз и больше не противилась, закрыв лицо руками и содрогаясь от рыданий. Она едва понимала, что с ней происходит: все было одинаково плохо.
* * *
Когда «Морская Лисица» приблизилась к Тингвалю, «Длинногривый» и «Змей» уже ждали ее на воде, сторожа на середине фьорда, ближе к противоположному берегу. Путь к открытому морю был отрезан. Но «Лисица» и не подумала отступать.
– Когда они с нами сблизятся, они сразу ее увидят, – сказал Брендольву Халькель, бывалый воин. – Нападать сразу не решатся, и можно будет поговорить. За нее тебя легко выпустят в море.
– Я ее все равно не отдам, – глухо ответил Брендольв и оглянулся на Хельгу. Она сидела на носу, на сундуке для оружия, и по-прежнему не отнимала рук от лица. Казалось, она хочет спрятаться от судьбы даже сейчас, когда прятаться уже некуда.
Халькель не ответил. Он вполне понимал упрямое желание молодого хёльда настоять на своем, но отдать дочь хёвдинга, конечно, придется. Однако сами боги привели ее на берег именно сейчас! Иначе добраться до горловины фьорда было бы почти невозможно. Халькель и раньше подозревал, что хитрость отплыть в ненастную погоду не пройдет.
Завидев «Морскую Лисицу», оба хёвдингова корабля медленно двинулись ей навстречу, постепенно сближаясь, норовя зажать ее между собой. Вдруг кто-то среди хирдманов на «Длинногривом» коротко вскрикнул, и тут же кто-то тронул Дага за рукав:
– Смотри! Там наша девочка!
Одновременно с этим Даг и сам увидел на носу «Лисицы» маленькую знакомую фигурку. Спутать кого-то с Хельгой он не мог, но ее появление на корабле из Лаберга было настолько невероятно, что Даг не поверил своим глазам. Скорее он поверил бы, что сошел с ума, заснул, ослеп – все что угодно, только не это! Хельга на «Лисице» – это совершенно невозможно… и так ужасно, что Даг снова и снова жмурился и встряхивал головой, ладонью стирал с лица холодные соленые брызги.
– Этого не может быть! – вслух сказал он, чувствуя, что его вдруг охватила холодная дрожь, как перед лицом неминуемой смерти. Нет, гораздо хуже! В Волчьих Столбах с ним не случалось ничего подобного!
– Эй, Даг сын Хельги! – долетел до него с «Лисицы» знакомый голос Брендольва.
Своего бывшего товарища Даг заметил только сейчас и едва узнал в шлеме – все его внимание было приковано к одной Хельге. Конечно, это она – застывшая, неподвижная, не поднимающая глаз. Как она туда попала?
– Я вижу, ты приготовил мне хорошие проводы! – кричал между тем Брендольв. – Я знал, что ты не отпустишь своего друга и родича, не попрощавшись! Не знаю, когда мы теперь свидимся! Если ты захочешь меня увидеть, то найдешь у конунга кваргов! Я буду тебе рад! Видишь, здесь у меня твоя сестра. Она поплывет со мной и будет моей женой! Так что не моя будет вина, если ты и дальше будешь считать меня врагом! Удачи тебе!
«Лисица» проходила мимо. Почти не думая, не сводя глаз с Хельги, Даг сделал знак плыть за ней. Как привязанный, он готов был идти за «Лисицей» по воде, лишь бы расстояние между ним и Хельгой не увеличивалось. Он так и не мог взять в толк, как она попала туда. Утром он ее не видел… И не спрашивал о ней… Брендольв похитил ее… Не может быть, чтобы она сама… Как они не догадались в эти дни охранять ее! Придурки!
– Эй! Ты что, так и собираешься провожать его до самого моря! – заорал чей-то яростный голос со «Змея», и Даг даже не сразу узнал голос Хеймира ярла. Тот стоял на носу и гневно потрясал копьем. – Ты что, сам отдал ему свою сестру? Будешь ты нападать или нет?
Даг опомнился.
– За ним! – крикнул Ингъяльд. – Страшно драться, когда она у них, но не отпускать же!
– Мы перекроем им выход из фьорда, и тогда они сами ее отдадут! – подхватили голоса на корабле.
– Мы догоним! У нас два корабля! Сначала пусть отдадут ее, выйдут в море, а там еще посмотрим!
И «Длинногривый», как чуть раньше «Змей», устремился в погоню за «Лисицей». Хеймир ярл бросил копье и сам сел за одно из носовых весел: в нем бурлила нестерпимая ярость и требовала выхода. В мозгу метались обрывки противоречивых мыслей: Брендольв украл ее… она сама ушла к нему, бежала, предпочла этого наглеца… опозорила хёвдинга… Она не могла этого сделать, он похитил ее, чтобы выторговать себе право выйти в море. Так не выйдет же! Как морской великан, Хеймир смог бы одним прыжком перелететь на корабль Брендольва и очистить его от людей от штевня до штевня, сейчас же, сей же миг, чтобы она ни единого лишнего мгновения не оставалась в руках этого негодяя! Как он смел тронуть дочь хёвдинга, невесту его, Хеймира! Наглый юнец хотел уязвить их всех, по-подлому сбежать от мести, как щенок, наливший лужу посреди хозяйского покоя! Хеймир так жаждал вернуть Хельгу, точно у него украли его собственную руку. Она не должна принадлежать Брендольву, не должна! Разрази его гром!
– Правь к берегу! – кричали «Лисице» с обоих кораблей. – Правь к берегу и отдай нашу девушку! Тогда мы дадим тебе выйти в море!
– Я не дам тебе, Даг сын Хельги, пролить кровь друга и почти родича! – отвечал Брендольв, пропуская мимо ушей требования вернуть добычу. – Я не допущу такого позора!
– Хельга! Хельга! Ты слышишь меня! – надрываясь, кричал Даг, почти не замечая выкриков Брендольва. Буря ревела, волны плескались и заглушали его, и ему было отчаянно больно при мысли, что сестра даже не слышит его. – Хельга!
Но она услышала. Тряхнув головой, она сбросила оцепенение, огляделась, точно искала, откуда раздается голос. Вот ее взгляд упал на Дага; она вздрогнула и рванулась к нему, точно хотела пройти через борт корабля; Брендольв схватил ее за плечо, и Даг чуть не взвыл от ярости, видя, как грубо его прежний товарищ обращается с ней, а он ничем не может помешать.
– Даг! Даг! – она кричала еще что-то, но нельзя было разобрать ни слова. Все они – люди, их голоса, их корабли – оказались игрушками в руках злой судьбы, легкими поплавками на волнах бури.
– Отпусти ее! Не трогай! Не смей! – кричал Даг, вцепившись в качающийся борт, точно примериваясь перепрыгнуть его.
До «Лисицы» оставалось уже недалеко, хирдманы, не занятые на веслах, готовились прыгать. Дружина «Лисицы», понимая, что им вот-вот грозит нападение с обоих бортов сразу, занимали места, чтобы отбиваться. Кормчие «Длинногривого» и «Змея» кричали, подавая друг другу знаки. А гребцы на «Лисице», по двое на каждом весле, налегали изо всех сил. Море близко, а в море их не зажмешь.
– Даг! Даг! – кричала Хельга и рвалась к тому борту, откуда могла лучше видеть брата.
Ее голос охрип, а сердце сжималось от боли. Она своими руками сотворила этот ужас; мало того, что ее брат и Брендольв собираются драться, так это будет у нее на глазах, из-за нее! Сейчас ей уже казалось, что только она сама, оказавшись в руках Брендольва, сделала столкновение неизбежным. И ничего она так не хотела, как вернуться к Дагу, оказаться рядом с ним! Она уже не помнила о вчерашней размолвке, случайной, мимолетной – разве может она всерьез поссориться с братом, с половиной самой себя! Вернуться к нему, быть с ним, не знать ни Брендольва, ни Хеймира, никого, никого! Хельга кричала без голоса, рыдала без слез, чтобы хоть как-то выпустить наружу раздиравшие ее горе и отчаяние; корабль стремительно несся по волнам, плясал и качался, и Хельге казалось, что она летит вниз, вниз, в Нифльхель, в серые поля мира мертвых, где не светит солнце, где нет ни родичей, ни близких… Брендольв старался схватить ее за руку и подтащить к себе, будто боялся, что она бросится в воду; она и правда решилась бы на это, если отсюда нет другого пути. С неожиданной силой вырываясь, она отступала от Брендольва, сколько позволяла теснота корабля, наткнулась на конец вращающегося весла, на плечи кого-то из крайних гребцов; тот выбранился, не оборачиваясь…
– Ворон! Ворон! Где ты! – задыхаясь, то ли вслух, то ли в мыслях звала Хельга, жмурясь от холодной воды и вспоминая о последнем, кто мог ей помочь. Его образ возник в памяти сам собой, точно глянул откуда-то сверху печальными и укоряющими глазами.
Гребень волны приподнял «Лисицу», Хельга жадно вдохнула, почему-то убежденная, что это в последний раз… Корабль стремительно ринулся вниз, и вдруг раздался треск, похожий на грохот, и все тело «Лисицы» сотряс удар огромной силы. На миг она застыла, потом неудержимо, тяжело накренилась, уже не танцуя свободно на волнах.
– Камень! Камень! Наскочили! – взвились вокруг полные ужаса голоса.
– Все тяжелое с носа… – рявкнул Халькель, но было поздно.
Новая мощная волна подняла «Лисицу», сорвала с подводного камня и перевернула. Из последних сил Хельга цеплялась за мокрый борт, но пальцы ее тут же сорвались, и она, зажмурясь, полетела куда-то… Сначала стремительно, окутанная потоком холодного влажного ветра, а потом тише, медленнее, и вокруг стало тепло, мягко… Все разом стихло, плеск воды, треск дерева, свист ветра, человеческие крики растаяли и исчезли.
* * *
Она лежала на чем-то мягком и теплом. Еще не открыв глаз, Хельга ощущала вокруг себя удивительный покой. Покой чувствовался во всем: в тишине вокруг, в неподвижном тепловатом воздухе, мягко касавшемся ее лица, и в поверхности, на которой она лежала, – то ли это теплая трава, то ли звериная шкура. Ни единого звука: ни голосов, стуков и скрипов, какие бывают в доме, ни свиста ветра и шума ветвей, без каких не обойтись под открытым небом. Хельга старалась угадать, куда она попала, но не хотелось открывать глаза. Она не помнила, что происходило перед этим, но у нее осталось смутное ощущение какого-то огромного, губительного беспокойства. А сейчас ей было просто хорошо и спокойно. Она знала, что можно еще полежать с закрытыми глазами: торопиться совершенно некуда. Сюда никто не придет, и ей не нужно никуда идти. Ни сейчас, ни потом.
Тишина и неподвижность воздуха убаюкивали. Но все же этот покой удивлял: Хельга не могла раньше представить ничего подобного. Наконец решившись, она приоткрыла глаза. И ничего поначалу не увидела. На миг ей стало страшно: не ослепла ли она? Перед глазами висело серое мягкое марево, как густой туман. Хельга села и прищурилась. Туман выглядел неоднородным: в нем различались слои, то беловатые, полупрозрачные, то густые, серые, как зола. Клубы мягко шевелились, покачивались, неспешно тянулись куда-то и снова замирали. И кроме них не было ничего. Серая мгла ласкала глаз, он покоился в ней, как в куче мягкого уютного пуха.
– Вот ты и сделала то, что хотела, – сказал позади нее знакомый голос. Сейчас в нем звучала грусть. И он показался таким неожиданным, даже чужеродным среди этой застывшей тишины, что Хельга вздрогнула.
Ворон сидел прямо на земле позади нее. Видно было, что он сидит уже давно и может сидеть так сколько угодно долго. После первого удивления Хельга обрадовалась: она не одна в этом странном месте, и с ней именно тот, с кем ничего не страшно.
– Чего я хотела? – хрипло и неловко, будто после годового молчания, спросила она.
– Ты хотела пройти по воздушным тропам и попасть в мой мир, – ответил Ворон, печально глядя на нее своими черными глазами. Нигде вокруг не было и проблеска света, но его глаза поблескивали, как там, над берегами Хравнефьорда… И при мысли о Хравнефьорде Хельга вдруг ощутила сильную тоску, мягкая серая мгла показалась душной, тесной.
– Это – твой мир? – непонимающе повторила Хельга и огляделась по сторонам, точно отыскивая выход. – Где это мы?
– Не пугайся. Мы в Хель.
Хельга не ответила. Хель – мир мертвых. Сюда попадают те, кто не попадает в Валхаллу, то есть женщины, рабы и те мужчины, что умерли без оружия в руках. Она не испугалась, потому что не поверила. Нифльхель, как и прочие семь других миров, для людей существует только в сказаниях и при жизни недоступен. И вход туда охраняет великанша, которая задает вопросы…
– Это для тех, кто идет своими ногами, – ответил Ворон на ее невысказанное недоумение. – А тебя принес я.
– Зачем? – задала Хельга единственный вопрос, который пришел ей в голову.
– Потому что если бы ты пришла сама, то обратно тебя не вызволил бы и сам Один. А те, кого приносят, имеют надежду…
– Но зачем ты меня принес? Я вовсе не хотела…
– Мало кто хочет, но всем приходится. Если бы я тебя не подхватил, ты попала бы сюда через ворота Ран.
Хельга смотрела на него, все еще не понимая, зачем ей ворота Ран.
– Ты должна была умереть, – прямо пояснил Ворон. – Ты падала в море и продержалась бы на плаву не дольше камня. Ты все забыла?
И Хельга вспомнила. И Брендольва, и «Лисицу», и страшный удар, когда корабль наскочил на подводный камень. И вот теперь она осознала произошедшее: она упала в море и утонула… умерла бы, если бы Ворон… но она в мире мертвых. Эта серая мгла не может быть ничем другим. О ней не поминали сказания, но сама эта висячая мгла казалась мертвой. Вернее, она жила какой-то особой жизнью, а человек внутри нее был пленником. И быть живым по-прежнему он уже никак не мог.
Но Хельга ощущала себя живой. В ней ничего не изменилось. «Как же так?» – спрашивали ее изумленные глаза.
– Ты еще живая, – сказал ей Ворон. – Я принес тебя, я могу и унести отсюда, пока тебя не видела Хель. Но только если ты действительно захочешь вернуться.
– А как же… как же я могу не захотеть? – робко, почти беззвучно спросила Хельга.
Она ощутила себя крошечной, как песчинка, и совершенно бессильной в этом сером мире. Домой… Даже страшно было вспомнить дом, Хравнефьорд, небо, лесистые горы, потому что все это было слишком непохоже на здешний туман, и до боли в груди хотелось вырваться отсюда. Но возможно ли это? Из Хель не возвращаются, а если возвращаются, то совсем иными… Ауднир…
– Он ведь попал сюда не со мной, – утешил ее Ворон. – А совсем наоборот. Хель отпустила его отомстить. Ради мести она отпускает. Но это, конечно, не то возвращение, которое можно пожелать по доброй воле. Но некоторые думают, что это лучше, чем совсем никак. Пойдем.
Он встал и за руку поднял Хельгу. Она так и не поняла, на чем сидела. Ворон пошел куда-то в серую мглу, не выпуская ее руки. Хельга следовала за ним. Ее ноги переступали по мягкой земле с короткой, невидимой в тумане травой, но вокруг ничего не менялось и движения было незаметно. Те же мягкие серые клубы тумана. Ни единого проблеска света, ни единого пятна тьмы – ровная серая мгла, дышащая и неподвижная. И изумительное ощущение покоя, которое наполняло Хельгу, несмотря на ее прежние волнения. Она как будто вдыхала этот покой вместе с серым туманом. Наверное, так оно и было.
– Здесь никого нет? – шепнула она Ворону. – Только мы?
– Нет, почему же? – Ворон обернулся. – Сама подумай, сколько народу умерло с тех пор, как боги сотворили род человеческий. Если бы кости умерших не истлевали, то живым давно было бы некуда ступить. Каждый шаг по земле – чья-то могила. А в Валхаллу допускается малая часть – там всего пятьсот сорок палат, и они еще не переполнены. Правда, Отец Ратей не открывает их точного числа. А большая часть умерших попадает сюда. Но здесь им никогда не будет тесно. Здесь каждый может наконец-то побыть наедине с самим собой.
И Хельга увидела. Мимо нее прошла через туман невысокая фигура с размытыми очертаниями: не разобрать даже, мужчина это или женщина, молодой или старый. Потом появились сразу трое: они сидели на земле лицами друг к другу, как сидят вокруг маленького костра. Вместо костра между сидящими бил из земли небольшой источник в округлой неглубокой ямке. Вода его была прозрачной и такой же серой, как туман вокруг. Позади сидящих Хельга смутно различила очертания скалы, уходящей вверх, а в скале расселину. Сидящие изредка шевелились, поворачивались друг к друг, даже беседовали. Хельга не слышала ни звука, но знала, что это так. До боли в глазах она вглядывалась в лица сидящих: почему-то ей казалось, что она узнает кого-то из них, хотя за время своей короткой жизни повидала не так уж много мертвых, и еще меньше таких, кого хотела бы увидеть снова. И лицо одного из сидящих, пожилого мужчины с бородой и длинными волосами, зачесанными назад от залысого лба, показалось ей смутно знакомым. Но чем дольше она смотрела, тем больше сглаживались его черты и под конец стали напоминать смутный оттиск в сырой глине. Эти лица не для ее глаз. У них теперь своя жизнь, принадлежащая только им, а все остальное человечество не имеет на них прав, которые нерушимыми оковами держат весь земной человеческий век. Здесь вообще ничего нет: ни прав, ни обязанностей, ни дел. Этот покой будет вечен, и никто не должен о себе хлопотать. Здесь поток не движется, потому что это – не жизнь. Так вот что такое смерть – это когда все движение в прошлом, будущего нет, а настоящее неизменно и неподвижно.
Взгляд растворялся и пропадал в этой серой мгле, на душе делалось все спокойнее. Хельга уже наслаждалась этим покоем, которого ей так не хватало на земле. Никуда не надо спешить. Ни о чем не надо заботиться. Можно лечь на землю, хоть прямо здесь, где стоишь, и лежать – хоть вечно.
– Послушай. – Ворон обернулся у Хельге, остановился, не выпуская ее руки. – Подумай. Не всем дается такой выбор, какой дан тебе. Если хочешь, ты можешь остаться здесь. Я буду часто приходить к тебе – ведь ты этого хотела?
Хельга снова огляделась. Глаза ее как будто привыкли к туману, теперь она различала перед собой мягкие очертания долины между двумя невысокими холмами – ровную и пустую. Дальний ее конец скрывала серая дымка, маня своими дремлющими тайнами. Но что с ними делать? Да, она хотела быть с Вороном… но не здесь!
– Так вышло. – Ворон дернул плечом вверх, не человеческим, а прежним, птичьим движением. – Ты сама привела себя на тот корабль, обреченный на смерть.
– Я не хотела! – вскрикнула Хельга.
– Ты никак не могла выбрать, с кем быть твоему сердцу. Ты хотела сохранить всех, ты хотела соединить несоединимое. А такой роскоши не дано никому. Ты хотела стоять между двух расходящихся льдин – кого винить, если они сбросили тебя в воду!
Хельга промолчала, опустила голову. Что тут возразить? Глупо было желать того, чего она желала, но разве она сама сотворила свое сердце таким глупым, не выносящим даже тени раздора? Кто сделал женщину жаждущей жизни, ненавидящей вражду? Только тот, кто велел ей продолжать жизнь человеческого рода. С него и спрашивайте.
– Если ты хочешь жить там, то тебе придется выбрать, – продолжал Ворон. – Научись выбирать, и тогда тебе больше не придется взывать к богам, жаловаться на судьбу и вопрошать, почему все так плохо. Может быть, ты не найдешь полного счастья – дар счастливой судьбы встречается реже всех других даров, даже таких, как у тебя! – но и ледяной воды полного несчастья ты сумеешь избежать. Если тебе предлагается два зла, сумей выбрать меньшее. И этого выбора за тебя не сделает никто. Если ты вернешься в мир живых, то тебе придется там выйти замуж – на такое предсказание моей мудрости хватит! И мы с тобой увидимся не скоро. Может быть, только в миг твоей смерти… Но это я могу тебе пообещать. Когда настанет твой настоящий срок, я приду за тобой.
Последнее Ворон выговорил тише, не так сурово, как все остальное. Хельге показалось, что он не хочет ее возвращения.
– Или ты можешь остаться со мной прямо сейчас, – негромко добавил он. – Ведь когда-то ты хотела…
– Здесь… – Хельга снова огляделась.
Она поняла, что хотел сказать ей Ворон, но трудно было примириться с той простой мыслью, что иметь все нельзя. Она хотела иметь все: и родичей, и любовь Брендольва, и Ворона, и мир между всеми. Картина этого счастья казалась такой полной и яркой, что в ее невозможность не верилось. Она так близко – не хватает лишь какой-то малости, чтобы до нее дотянуться. Меньшее зло… Серый мрак, и в нем – Ворон, посланец огромных сил, который станет для нее не силой, а лишь призраком невозможного, потому что сама ее жизнь в этом сером покое будет лишенной всякого смысла. Вернуться домой… Жить, как живут все, греться у огня, слушать саги… качать на коленях детей, своих детей, и самой рассказывать им о богах и древних героях… Это – смысл, это – дело, потому что род человеческий должен продолжаться. Иные сомневаются, а есть ли смысл в его существовании, но не спрашивайте об этом женщину. Боги сотворили ее продолжательницей рода, и она никогда не спрашивает – зачем? И в этом она, может быть, нечаянно мудрее мудрецов, поседевших, разыскивая смысл жизни. Если все станут лишь искать его, то жизнь прекратится раньше, чем ее смысл будет найден.
– За время жизни человеческая душа собирает в себе тот огонь, который потом понесет ее гораздо выше, чем ты можешь себе представить, – зашептал ей в ухо тихий голос. Это не был голос Ворона; казалось, говорила сама серая мгла. Но Хельга почему-то знала: этот голос идет издалека, он не принадлежит серому миру по имени Хель. Откуда-то из палат Асгарда одна из великих матерей человечества протянула руку, чтобы подбодрить свою дочь. – Для этого надо жить человеческой жизнью, – шептала богиня, и Хельга верила ей, как матери. – Жить с людьми. Любого героя, любого мудреца когда-то родила мать, и кто они такие, чтобы отрицать право других женщин рожать других героев и мудрецов? Не слушай их. Ты создашь новый мир, и он будет не хуже других. Не слушай никого. Ты – жизнь, и продолжаться – твое священное право.
Чем дольше Хельга слушала ласковый голос, тем сильнее ей хотелось назад, домой. Привычные, любимые образы обступили ее со всех сторон, были вокруг нее и внутри нее, перед глазами стояло лицо Дага, такое четкое и прекрасное, каким она никогда не видела его раньше. Он звал ее к себе, и от голоса богини, от нестерпимого стремления к жизни, к людям горячие слезы выступили на глазах.
В серой мгле впереди вдруг мягко забрезжило светлое пятно. Хельга моргнула, и пятно прояснилось, превратилось в фигуру женщины невысокого роста… Ее лицо… Хельга вгляделась, и туман вдруг растаял, глаза женщины ясно глянули прямо ей в глаза, и она узнала их. Десять лет… Она была так мала, когда умерла ее мать, что почти не помнила ее лица, но сейчас это лицо вспыхнуло перед ней с такой резкой ясностью, с какой она не воспринимала его в детстве. Это открытие потрясло ее, и Хельга словно провалилась сквозь эти десять лет, туда, где ее мать была живой…
Не помня себя, Хельга рванулась к сияющему лицу, к глазам, зовущим ее любовью и лаской. Откуда-то сверху упала тьма; Хельга сильно вздрогнула и замерла. И внезапно увидела наверху острый отблеск звезды. Фигура матери исчезла вместе с туманом. Чувствуя себя совсем потерянной между мирами жизни и смерти, Хельга пробежала несколько шагов вперед, потом вспомнила о Вороне, обернулась…
И увидела позади себя морской обрыв. В лицо ей ударил влажный ветер, разом воскрешая все ощущения жизни. Где-то внизу ревели волны, а рядом качала лапами высокая ель. Еловый мыс. И никого. Но это был Хравнефьорд.
Мигом сообразив, где находится, Хельга пустилась бежать. Она жадно ловила ртом свежий прохладный воздух и никак не могла надышаться. Серая мгла Хель мерещилась где-то позади, и все существо Хельги стремилось убраться от нее как можно дальше. Недавние воспоминания вызывали такой ужас, что стыла кровь, и Хельга бежала все быстрее и быстрее, чтобы не дать ей застыть совсем. Не верилось, что она могла находиться в самом сердце смертной мглы и не умереть от одного ужаса.
С трудом глотая воздух, Хельга взобралась на холм. Внизу в долине лежал Тингваль. Ее дом.
* * *
В гриднице Тингваля горело много огней, но стояла тишина. Люди сидели на скамьях и прямо на полу, жались друг к другу, как от холода, но не поднимали глаз и не смотрели друг на друга. Фигуры напоминали нагромождение валунов на морском берегу, которые веками лежат бок о бок, но не могут ни обратиться друг к другу, ни уйти прочь.
Все знали, но никто не верил. Душа Тингваля умерла, и жизнь всех оставшихся казалась бессмысленной. Так всегда бывает, если кто-то молодой умирает раньше старших. Много ли места она занимала в доме, маленькая дочка хёвдинга? Но вот ее нет, и весь дом опустел. Это было слишком неожиданно, невозможно, в это не верилось. Мало ли где она… Но ее не было, не было в гриднице, не было в девичьей, не было нигде на земле, и каждый ощущал ее отсутствие всей кожей, точно стоял посередине ледяного поля. Кто-то из домочадцев и соседей еще искал на берегах фьорда, кидался к каждому обломку корабля, к каждому камню, но ими двигала не настоящая надежда, а только потребность что-то делать, двигаться, чтобы только не ощущать каждый миг этой пустоты.
Хеймир ярл сидел на полу перед первым очагом, спиной к дверям. Он как вошел, так и сел на землю, и с тех пор почти не шевелился. Лицо его настолько изменилось, что пугало своим видом: черты заострились, глаза ввалились, и серые тени возле век делали их похожими на глаза мертвеца.
Все рухнуло слишком внезапно. Казалось, только что он ненавидел Брендольва, а сейчас едва помнил о нем и даже не хотел знать, утонул его соперник тоже или выплыл как-нибудь. Ненависть к Брендольву исчезла вместе с ней… потому что родилась она из одной ревности, из глупой боязни, что она, маленький светлый альв*, предпочитает своего прежнего жениха. Хотелось стереть его с лица земли, чтобы она поняла наконец, что он сам, Хеймир сын Хильмира, гораздо лучше. Ее любовь была такой драгоценностью, что за нее можно и убить… Но вот что выходит, когда любви пытаются добиться ненавистью. Она умирает.
Хеймир сам видел, как Хельга полетела в воду и пропала в волнах. «Змей» был уже совсем близко, его хирдманы ныряли, и сам он нырял, чудом избегая столкновений с обломками «Лисицы». Но ее больше никто не видел. Волны взяли ее сразу и насовсем. И оттого что никто не видел ее мертвой и даже умирающей, не верилось, что ее больше нет.
Это было единственной правдой. Хельги больше нет, и надо поверить, что не будет. Разум твердил, что она никогда не вернется, а сердце тупо повторяло: «Не верю. Не верю. Этого не может быть». На смену прежнему гневу и обидам пришло острое чувство вины, сознание, что своими руками погубил другое существо и сделал себя самого несчастным до конца своих дней. Именно это чувство возникшей пустоты, чувство бессмысленности жизни дало Хеймиру понять, как дорога ему стала Хельга, которую он раньше считал чуть ли не маленьким приложением к выгодному союзу. Сын конунга куда-то делся, остался человек, изумленный своим горем, рухнувший с вершины горы в пропасть. Происхождение, ум, нрав ничего не значат перед таким горем – сердце болит у всех одинаково.
Дверь позади заскрипела, вошел кто-то из хёвдиговых хирдманов, потом Даг. Он был на другом берегу фьорда и теперь знал, что там тоже нет никаких следов. Вся его одежда промокла, влажные длинные волосы облепили темное лицо.
– Переоденься, – бессмысленно, по привычке, живущей отдельно от ума, посоветовала фру Мальгерд. Голос ее прозвучал тускло, ломко. Она не могла плакать, потому что горе держало ее за горло и не давало как следует вздохнуть.
Даг молча побрел в спальный покой. Ему было все равно, а двигаться все же легче, чем сидеть неподвижно. Но и ходить, и переодеваться казалось бессмысленным. Зачем, если ее этим не вернешь? Где она? Где?
Если бы не эта ссора… Если бы «Длинногривый» и «Змей» не преследовали «Лисицу», то этого всего не случилось бы и она осталась бы жива. Так выходит, виноваты сами Даг и Хеймир? Но разве они назвали Брендольва на тинге трусом? Разве они… Где найти кончик той нити, которая привела к этому ужасу? Казалось, весь род человеческий приложил руку к пряже судьбы. Но разве хоть один из людей хотел ее смерти, ее, рожденной с душой светлого альва?
Дверь снова заскрипела, но никто не поднял головы. Вошедший несколько мгновений постоял на пороге, потом шагнул к очагу. Но и тогда никто не обернулся.
– Я… – хрипло сказал вошедший. – Я пришел…
В этом изломанном, измученном голосе многие услышали что-то знакомое. Но он странно не вязался с общей тишиной – ему было здесь не место.
– Брендольв… – шепнул Хельги хёвдинг, первый со своего места глянувший на гостя.
При звуках этого имени почти все подняли головы. С трудом верилось, что человек, ставший всему причиной, действительно существует на свете, да еще и прямо здесь.
Брендольв сделал еще шаг и почти наткнулся на спину сидящего Хеймира, который так и не обернулся.
– Я пришел, – продолжал Брендольв, глядя на Хельги хёвдинга, словно его одного только и узнал.
– Зачем? – равнодушно обронила фру Мальгерд. По ее мнению, ему не нашлось места нигде на земле, и уж тем более в Тингвале.
– Я во всем виноват, – прохрипел Брендольв. – Убейте меня.
Хеймир медленно поднялся на ноги и обернулся. Они посмотрели друг на друга. Лица обоих выглядели мертвыми: бледный, с лихорадочно блестящими глазами и нервно дрожащим ртом, Брендольв сейчас приобрел такое сходство со своим родичем Аудниром, какого у них не замечали при жизни последнего. Хеймир молча положил руку на рукоять меча. Он не ощущал ни малейшей ненависти к своему бывшему сопернику. В конце концов, оба они стоят друг друга, оба тянули к себе свое счастье, сжав зубы от напряжения, и вот разорвали его пополам, чтобы не досталось никому. Но справедливость, единственный глаз Повелителя Ратей, жестко требовала воздать каждому по заслугам. Внешне Брендольв виноват – и получит внешнее наказание. Хеймир внешне прав – и его казнь будет внутри. И неизвестно, что хуже.
– Нет. Не трогайте его. – На пороге спального покоя появился Даг. Сухая рубаха сидела на мокром теле как-то наискось, пояс он держал в руке, точно забыл, что с ним делать. – Здесь нельзя, – хрипло продолжал он, покашливая через каждое слово. – Тингваль – мирная земля. У нас никого не наказывают. И нельзя менять обычай ради одного. Если мы будем менять обычаи, то кончится все…
Даг поперхнулся: осознание потери постепенно прорывалось сквозь спасительное оцепенение, от резкой боли в глазах побежали слезы.
– Выйди, – глухо бросил Хеймир Брендольву.
Он понял, что хотел сказать Даг, но смерть Хельги нужно было сопроводить хоть какой-нибудь жертвой. Так ему самому стало бы чуть-чуть спокойнее.
Брендольв послушно шагнул назад к дверям. Он согласился бы даже умереть от руки своего соперника, лишь бы не жить дальше, не чувствовать эту страшную муку. Он хотел забыть о своей вине, но судьба не позволила и утяжелила наказание. Только бы скорее. Наверное, Хеймир позволит ему перед смертью взять в руку меч…
– Хеймир ярл, остановись! – повелительно произнесла фру Мальгерд.
Хеймир вопросительно повернулся к ней. Может быть, она считает, что эта жертва – право кровных родичей девушки? В этом хозяйка права, и он без возражений уступил бы утешительную обязанность отцу или брату своей погибшей невесты.
– Не нужно, Хеймир ярл, – продолжала фру Мальгерд. – Это слишком хорошо для тебя, Брендольв. Ты хочешь снова сделать так: причинить всем горе и убежать за море, чтобы там хвастаться своими подвигами. Только теперь ты бежишь не к конунгу кваргов, а к самому Одину. Ты думаешь, что, оскорбив своего воспитателя и убив его дочь, любившую тебя, ты сравнялся со Старкадом и Атли. Ты еще надеешься получить почести за эти подвиги. Нет. Если так и случится, то не мы поможем тебе в этом. Никто из нас не прольет твоей крови – ни в этом доме, ни в каком-то другом. Уходи отсюда. И живи, как сможешь. Я запрещаю тебе самому лишать себя жизни. Живи и неси свое наказание. И если не сможешь, то тебя назовут трусом!
Брендольв молча смотрел на суровую старую женщину, и в его глазах застыло жалобное отчаяние, как у того, кому посулили избавление от гибели, а потом опять отняли надежду. Она поступила с ним жестоко, и он готов был молить ее о милости позволить ему умереть, но не смел. В нем ожили воспоминания детства, когда эта женщина была для него бабушкой, хозяйкой, богиней Фригг. Сейчас он видел в ней саму норну, старшую норну по имени Урд – Былое. Ее приговор неоспорим, потому что изменить то, что уже случилось, никому не под силу. Потому-то надо думать, прежде чем делать, ведь поправить ничего будет нельзя.
Фру Мальгерд бестрепетно встретила его молящий взгляд.
– Умей отвечать за себя и свои поступки, – сказала она. – Тогда ты – мужчина.
Все в гриднице смотрели на них двоих, и кое-кто даже сочувствовал Брендольву, обреченному на такое суровое наказание. Участь Локи, прикованного к скале под каплями змеиного яда, падающими на лицо, казалась не такой уж страшной.
И никто не заметил, как в проеме открытой двери появилась маленькая серая фигурка. Она была как пятнышко тумана – видимая, но неосязаемая, такая легкая, что даже взгляд поначалу скользил по ней, не задерживаясь.
– Брендольв! – с явным облегчением вздохнул мягкий голос. – Ты жив! А я так боялась, что ты тоже утонул…
