Глава 3

После появления Стюрмира конунга Брендольву уже не приходилось жаловаться на скуку и бездействие. В тот же день события понеслись, как бешеные кони. Первым делом конунг страшно разругался с родней жены, поскольку для него отнюдь не составляло тайны, что кюна Далла выступала первой и едва ли не самой горячей сторонницей его сына-соперника. И, как ни старались Йорунн хозяйка и сама Далла представить ее поведение в самом выгодном свете, Стюрмир их почти не слушал. Он не был мудрецом, но достаточно хорошо знал свою молодую жену, и провести его, однажды обнаружив свою сущность, никому не удавалось.

Не желая иметь дело с Лейрингами, Стюрмир конунг в самый день приезда ушел жить к Адильсу хёльду, чья усадьба под названием Железный Пирог стояла чуть дальше от моря в глубине Острого мыса. Старый Адильс хёльд слыл большим мудрецом, потому что на пирах и тингах предпочитал отмалчиваться и никогда ни во что не вмешивался. Кюна Далла осталась у родни, дрожа от угрозы Стюрмира поменять ее на другую. Как оказалось, конунг слэттов Хильмир предложил ему в жены свою дочь Альвборг. Узнав об этом, весь Острый мыс немедленно понял, что никакого иного конунга никогда и не желал: человек, которого согласился поддерживать осторожный, расчетливый, но богатый и могущественный конунг слэттов, несомненно любим богами и судьбой.

Вильмунд конунг не появлялся. Люди кюны Даллы рассказывали, что он заболел и остался в той самой усадьбе Овсяные Клочья, хозяин которой предупреждал Брендольва о разбойниках. Но, как поговаривали на Остром мысу, у молодого конунга заболел живот от страха перед отцом. Стюрмир же держался так, будто у него вообще нет никаких сыновей. Вильмунда он назвал трусом, не стоящим того, чтобы с ними считались, маленького Бергвида оставил вместе с Даллой в усадьбе Лейрингов. И ее гибкое воображение уже складывало ужасные саги: она и ребенок брошены конунгом, а их место занято Альвборг дочерью Хильмира и ее новыми детьми.

Брендольв перебрался в усадьбу Железный Пирог вместе со Стюрмиром, тем самым избавившись от необходимости объясняться с Йорунн хозяйкой и йомфру Мальфрид. Но много думать о них было некогда. Узнав, что Брендольв собирался ехать домой, на восточное побережье, Стюрмир конунг решительно затряс белыми космами:

– Нечего тебе там делать, Брендольв сын Гудмода. О сборе тамошнего войска позаботится Даг сын Хельги. Мы расстались с ним возле Ворот Рассвета: он уже дома и передал Хельги хёвдингу все мои распоряжения. А верные люди нужны мне и здесь. Тебе найдется дело!

Дело действительно нашлось. Уже на другое утро Брендольв со своей дружиной выехал в глубь полуострова: конунг поручил ему, наряду с прочими доверенными людьми, разосланными в разные стороны, готовить войско Квиттингского Юга к скорому выступлению. Брендольв ездил по усадьбам, рассказывал о возвращении конунга, считал годных для сражения мужчин, проверял коней и оружие, которые у них имелись, подсчитывал недостающее. Он был воодушевлен и захвачен, зная, что наконец-то делает дело, которое приближает квиттов к сражениям, а значит, к победе. И каждую усадьбу он оставлял подбодренной, решительной, словно людей звали не в битву, а на праздник. Измученные и униженные беглецы с Севера воспрянули духом, южане тоже повеселели. После долгой поры тревог и неуверенности первые же добрые вести заставляли всех верить в скорое и полное окончание бед. В честь приезда конунговых посланцев устраивали пиры, и хотя угощение подавали небогатое, в бедности речей, боевых песен и головокружительных обетов никого упрекнуть было нельзя.

Захваченный всеми этими хлопотами, Брендольв иногда вспоминал Дага и жалел, что тот сейчас его не видит. Даже теперь, по прошествии нескольких дней, Брендольв краснел, вспоминая свое расставание с ним (как давно это было!). Стыдно подумать: ведь он чуть не назвал Дага трусом, который бежит от войны, – Дага, который вскоре после этого вместе с конунгом пробивался из горящей усадьбы прямо на мечи и копья врагов! А он, Брендольв, который так горячо размахивал мечом и оглашал воздух призывами к доблести, что с тех пор успел? Выиграл бой коней и огрел Гаутберга Свиную Голову шестом. Нечего сказать, славные подвиги! Сигурд Убийца Фафнира штаны намочит от зависти! Но уж теперь… Уж теперь Брендольв был полон решимости не оплошать и горел, рвался, не ел, не спал, загонял коней, изо всех сил стремясь объехать побольше усадеб, собрать как можно больше людей, чтобы к битве выглядеть достойно, чтобы Даг и другие люди из Хравнефьорда видели, что он тоже не сидел сложа руки.

На Острый мыс Брендольв вернулся дней через десять. Проезжая по берегу к оконечности мыса, он с замиранием сердца вглядывался в гущу кораблей во фьорде, надеясь найти знакомые – например, «Длинногривого Волка». Умом Брендольв понимал, что войску восточного берега прибыть еще не время, но все равно надеялся. Настроение его было приподнятым, любые добрые чудеса казались вероятными и даже естественными.

– Нет ли новостей от Хельги хёвдинга? – первым делом спросил он, въезжая во двор усадьбы Железный Пирог.

– Нет. И от Фрейвида Огниво тоже нет, – ответили ему несколько голосов. – Так что если он не поторопится, то его дочка расстанется с головой.

Ведро ледяной воды из фьорда не могло бы быстрее погасить бодрое горение в душе Брендольва.

– Что? – Соскочив с коня, он едва не схватил сказавшего эти слова хирдмана за накидку на груди, но опомнился и воинственно упер руки в бока. – Что ты сказал? При чем тут его дочка? Как – расстанется с головой?

– А разве ты не слышал? – Хирдман удивленно посмотрел на него. – Или в день тинга тебя тут уже не было?

– Тинга?

Похоже, Стюрмир конунг тоже много чего успел за это время. Но нетерпеливо-гордое желание Брендольва скорее рассказать ему о своих свершениях и заслужить похвалу как-то поугасло.

– Какого тинга? – снова спросил он у хирдмана.

– Конунг собирал тинг, – принялся рассказывать хирдман со всей мерой доступной ему обстоятельности. – И сказал, что другому конунгу не бывать, да и зачем он нужен, другой? А на измену Вильмунда, как видно, подбил Фрейвид Огниво. Вот Стюрмир конунг и велел ему приехать поскорее, если он верен. А если, значит, не приедет, то конунг ему обещал голову его дочки послать.

– Она здесь? – Брендольв покосился на бревенчатую стену девичьей.

– Где же ей быть? – Хирдман пожал плечами, потом ухмыльнулся. – Свою-то жену конунг Лейрингам оставил, а эту с собой взял. Лейрингам бы лучше наоборот.

Брендольв бессмысленно кивнул. Набычившись, он смотрел на закрытую дверь хозяйского дома и медленно наливался краской от волнения, напряжения зреющей решимости. Конунг, которому он только что был предан всей душой, вдруг показался врагом – хотя бы в одном-единственном деле, потому что этого решения Брендольв никак не мог одобрить. Еще в тот первый день он услышал, как Стюрмир конунг пообещал, поскольку обручение с Вильмундом отныне ничего не значило, отдать Ингвильду в жены Аслаку Облако, если Лейринги докажут свою преданность. Брендольва еще тогда покоробили эти слова. Перед отъездом он успел раза два увидеть Ингвильду, и она, невозмутимая и прекрасная, как младшая из вещих норн, снова завладела его мыслями. Про Мальфрид он даже не вспоминал, а если и вспоминал, то мимоходом поздравляя себя с удачей: хорош бы он был, если бы по глупости связал себя с этой глазастой козой!

– Стюрмир конунг дома? – спросил он только и пошел к крыльцу. Решение созрело как всегда стремительно, и он чувствовал в себе великаньи силы для его выполнения.

Стюрмир конунг сидел в гриднице. Увидев Брендольва, он дружелюбно махнул рукой, и мужчины вокруг него закричали Брендольву приветствия. Что ни говори, а приятно вступать вот так вот в гридницу самого конунга! Сразу чувствуешь, что и твой род, и ты сам – не последние на свете.

– Ты оправдал мои надежды! – говорил конунг, когда Брендольв рассказал ему о своей поездке. – Верно говорят: видно птицу по полету! Ты вошел ко мне, как верный и смелый человек, и я сразу понял, что на тебя можно положиться! Думаю, и в битве ты проявишь себя не хуже! И можешь быть уверен, что до конца жизни я буду ценить надежных людей и оказывать им все почести, каких они заслужили!

– Я рад это слышать, конунг! – ответил Брендольв. Сидя возле Стюрмира среди прославленных, опытных людей, он и себя самого ощущал старше, умнее, достойнее раза в два. – И тебе не так уж трудно наградить меня прямо сейчас. Я не требую всего сразу, но твоего слова мне будет достаточно.

– Чего же ты хочешь? – одобрительно спросил Стюрмир. Ему нравился горячий молодой задор, поскольку в битве именно это будет важно. – Все, чем я сейчас располагаю, я готов тебе дать!

– Я помню, что ты обещал Аслаку Облако завидную награду… – начал Брендольв. – Скажи-ка: разве Аслак уже отличился больше меня?

– Где ему! – презрительно бросил Стюрмир конунг. Он не вспоминал действительных заслуг Аслака (и правда, небольших), но вообще не желал признавать за одним из Лейрингов какие бы то ни было заслуги.

– Тогда я хотел бы получить то, чего добивался он! – решительно закончил Брендольв, чувствуя, что его несет волна удачи и у него все получится. – Ингвильду дочь Фрейвида!

По гриднице пробежал ропот. Судьба Ингвильды дочери Фрейвида так или иначе занимала всех, потому что была связана с переменами конунгов, со сбором войска, с фьяллями, с миром внутри Квиттинга – со всем, что касалось всех квиттов.

– Малый не промах! – буркнул кто-то. – С таким приданым можно взять хоть кривую троллиху!

– Мне не нужно ее приданое! – гордо ответил Брендольв. – Я хочу получить ее в жены. Что ты скажешь на это, конунг? – прямо спросил он.

Стюрмир двинул бровями, не сразу найдя ответ. Он не мог обещать кому-то руку Ингвильды, пока не знал, удержится ли на плечах ее голова. Слово прислать Фрейвиду в случае неповиновения голову дочери он дал перед тингом, и теперь отступить не мог бы даже более слабый духом конунг, чем Стюрмир. Но и отказать Брендольву прямо он не спешил. Раз парень отказывается от приданого – значит, влюблен по уши. Если лишить его надежды, может сгоряча натворить глупостей – Стюрмиру хватало ума, чтобы все это сообразить.

– Не дело говорить о свадьбах перед битвой! – ответил он после недолгого молчания. – Людьми правит судьба, и никто не знает, не обнимет ли его назавтра валькирия. Пока что я скажу тебе одно: если ты и дальше будешь служить мне так же верно, Ингвильда дочь Фрейвида не достанется никому, кроме тебя.

С лица Брендольва спало напряжение, он с трудом подавил явный вздох облегчения, но не смог сдержать улыбки. В душе вскипело яркое ликование, хотелось кричать от радости. Спасена! Ингвильда будет спасена, и не кем-нибудь, а им, Брендольвом! Отныне ее жизнь зависит только от его доблести! И этим самым она в полной безопасности! Сейчас Брендольв без колебаний вышел бы в одиночку против целого войска. Уж теперь она узнает, светлая богиня со звездными глазами, что за человек Брендольв сын Гудмода! Душу приятно грела мысль, что Ингвильда будет ему благодарна за спасение. Не так давно Брендольва делало счастливым только то, что она удостоила его словом, а теперь он уверенно воображал ее своей женой – и женой любящей! Золотое колечко, подаренное ею после боя коней (ни на один палец Брендольва оно не налезло, и он носил его на ремешке на шее), уже казалось предзнаменованием совместного будущего. О Хельге он даже не вспомнил – по сравнению с возможностью получить Ингвильду все остальное казалось ерундой.

В этот вечер Брендольв заснул мгновенно, усталый и счастливый, полный самых радужных ожиданий, как будто его не ждали впереди близкие битвы. Впрочем, разве не с битвами было связано исполнение всех его надежд? Все-таки он получит все, чего хотел, уезжая из дома: дружбу и уважение конунга, воинскую славу, богатство… да еще и такую девушку в жены, о которой и не мечтал, потому что не знал, что такие бывают. Так да здравствуют битвы, настоящая жизнь смелого сердца! Счастье с гулом и треском пылало в душе Брендольва, как исполинский костер, что, однако, не помешало ему заснуть раньше, чем голова коснулась подушки – глубоко и без сновидений.

Но судьба хитра и завистлива – бурное счастье даже в бурных душах не бывает слишком долгим.

Наутро Брендольв столкнулся в сенях с Оддбрандом Наследство.

– Послушай! – окликнул Брендольв хирдмана. – Где йомфру Ингвильда? Не передашь ли ты ей, что я хочу с ней говорить?

Оддбранд ответил не сразу, а сначала окинул Брендольва неторопливым, внимательным взглядом из-под полуопущенных век, точно оценивал, а стоит ли вообще с ним разговаривать. Можно было подумать, что Оддбранд начисто его забыл. Это показалось тем более обидным, что люди с такими цепкими глазами никогда ничего не забывают.

– Я не хотел бы беспокоить ее сейчас, – невозмутимо ответил Оддбранд после осмотра. – Госпожа плохо спала ночь. Ей снился дурной сон. Я полагаю, лучше дать ей отдохнуть.

– А я полагаю, что ей будет любопытно поговорить со мной! – настаивал Брендольв. Ему действительно очень хотелось знать, как отнесется Ингвильда к переменам в ее судьбе, и он не доверял Оддбранду. Похоже, «воспитатель» просто отгораживает ее от людей. И неизвестно, насколько это отвечает ее собственным желаниям.

– Она нелюбопытна и спокойно подождет, – так же невозмутимо ответил Оддбранд. – И не надо буравить меня глазами, Фрейр меча. Все равно я ни с кем не собираюсь драться, пока йомфру Ингвильде не грозит прямая опасность.

Брендольв с трудом сдерживал кипевшее раздражение, стараясь не показывать неприязни к этому человеку с равнодушным лицом и острым змеиным взглядом. Ему приходилось тем более тяжело, что Оддбранд явно не знал подобных мук: похоже, чужие чувства так же мало задевали его, как мало он выказывал свои. Если вообще их имел.

– Но она хотя бы знает, что я возьму ее в жены? – пересилив досаду, спросил Брендольв. – Ей сказали?

– Ее возьмет в жены тот, кому это предназначено судьбой, – размеренно ответил Оддбранд. – И думается мне, что это будешь не ты.

– Уж не знаешь ли ты, кто это будет? – язвительно осведомился Брендольв.

Оддбранд ему не нравился, но нарываться на ссору с таким человеком было бы глупо, и он постарался сдержаться. Хирдман в ответ слегка усмехнулся, двинул бровью: дескать, может быть, и знаю, но не скажу, потому что тебе, Брендольв с востока, нет до этого ровно никакого дела.

«Хродмар сын Кари», – вспомнилось Брендольву, и таким образом он сам ответил на свой повисший в воздухе вопрос.

– А иначе ей грозит участь похуже! – напомнил он Оддбранду. – Ей грозит смерть, а что-то не видно, чтобы кто-то другой спешил ее спасти.

Оддбранд опять помолчал, внимательно рассматривая его, как будто хотел прямо через одежду и кожу увидеть что-то глубоко скрытое. Брендольв хотел идти, чувствуя, что ответов не дождется. Но, когда он уже сделал движение к двери, хирдман вдруг сказал:

– Конечно, я благодарен тебе за добрые намерения относительно йомфру Ингвильды. Но не думай о том, как спасти ее. Подумай лучше о собственной судьбе. Это тебе больше пригодится.

И вышел, оставив Брендольва в сенях. Молодой человек был разом возмущен и растерян, но не словами, даже не взглядами Оддбранда, а каким-то неуловимым чувством, исходившим от него. Он был как сама судьба: она иногда подает голос, но никогда не отвечает на вопросы, а что услышал, то понимай, как сам знаешь. Потому-то и говорят, что знание судьбы мало кому идет на пользу.

Увидеть Ингвильду ему довелось довольно скоро. Но вышло так, что перемолвиться хоть словом с дочерью Фрейвида Брендольву не суждено было ни сейчас, ни вообще когда-либо в жизни. Незадолго до полудня с берега прибежало сразу несколько человек с важной новостью, которая мгновенно перевернула жизнь Острого мыса.

– Фрейвид Огниво! Войско западного побережья! Конунг! Скажите конунгу! – вопили голоса во дворе усадьбы и в самом доме. – Фрейвид Огниво приплыл с войском!

Бегом пробежал Оддбранд Наследство, засуетились гесты, челядь и хирдманы. Стюрмир конунг собрался идти на берег; из девичьей вывели Ингвильду, наряженную в синее платье с золотой тесьмой на подоле, украшенную множеством золотых цепей, обручий, колец. Она была спокойна, только бледна и не говорила ни слова. Брендольв, собравшийся на берег вместе с конунгом, беспокойно посматривал то на Стюрмира, то на Ингвильду, разрываясь между двумя потоками разных мыслей и чувств. Хорошо, что Фрейвид вернулся, теперь ей уж точно ничего не грозит… И что войско привел, тоже хорошо, это серьезная поддержка в борьбе с фьяллями. Но с возвращением Фрейвида обещание, которое дал Стюрмир самому Брендольву, теряет всякое значение и его ненадежные права на девушку превращаются в дым. Это его огорчало, прибытие войска – радовало, в голове царил беспорядок, а тело пробирала лихорадочная дрожь. Он не отличался особой чувствительностью, но весь воздух вокруг был так напоен тревожным напряжением, что и столбы крыльца едва ли остались равнодушны. Суровое, решительное до ожесточения лицо Стюрмира конунга, широким шагом шедшего к берегу впереди всех своих людей, говорило о том, что приезд Фрейвида не уничтожил тревоги, а только довел их до высшего предела. Сейчас все решится… «Узы расторгнуты, вырвался Волк…»

Выйдя к берегу, откуда открывался широкий вид на фьорд, люди заохали, возбужденно заговорили, и в их голосах отражались самые разные помыслы и чувства. Фьорд был полон кораблей: даже у горловины пестрели паруса, а в вершине уже стоял у берега «Рогатый Волк», знаменитый большой корабль самого Фрейвида хёвдинга.

– Раз, два, три… Да брось ты, тут десятками считать надо!

– Ты, Снорре, по пальцам считай! Что, не хватает?

– Десятка два… да нет, все три… А сколько еще в море? А сколько еще подойдет?

– Ну, теперь фьяллям недолго славить своего Рыжебородого!

– Я же говорил, что Фрейвид приведет войско! У этих, с западного берега, много разной дури в головах, но трусами они никогда не были!

– Да, с таким войском Фрейвид, пожалуй, равен по силе самому конунгу! Хорошо, если он действительно верен ему! Вздумай он отстаивать своего выкормыша Вильмунда – и еще как сказать, чем все кончится.

– Чтоб молния тебе упала на язык! Фрейвид не такой дурак, чтобы ставить на слабосильного коня!

– Может, Вильмунд с ним?

– Да зачем он ему теперь нужен?

– Смотри, какой огромный дреки*! Скамей тридцать будет! Чей же он? Не Вальгаута Кукушки? Что? Донгельда Меднолобого? Хорош, хорош!

– Вон он, Фрейвид!

Фрейвид хёвдинг стоял возле золоченого штевня своего корабля. На нем был позолоченный шлем, ярко сверкавший под лучами утреннего зимнего солнца, и широкий красный плащ. Расставив ноги, уперев руки в бока, он смотрел прямо на приближающегося конунга, и в его лице не отражалось ни трепета, ни смущения. Не слишком высокий, он производил впечатление настоящего великана. Брендольв впервые увидел человека, о котором вокруг него говорили так много разного, и рассматривал его как вестника судьбы, смутно ощущая, что от поведения этого человека сейчас зависит судьба всех квиттов. Слишком много разных нитей он держал в кулаках. Его голова даже в золоченом шлеме казалась слишком маленькой для широких плеч, в рыжеватой бороде на щеках белела седина, блекло-голубые глаза смотрели властно, решительно. Он чувствовал себя равным конунгу, и даже Брендольв, не слишком склонный задумываться о силах, движущих миром и людьми, понял, что сейчас они столкнутся. Они давно шли к этому, Стюрмир и Фрейвид, не уступающие друг другу силой и гордостью. И сейчас, когда сама судьба вложила в руку каждого из них оружие, ни один не захочет ломать свою гордость. А когда сталкиваются две грозовые тучи, рождается страшный удар…

Стюрмир конунг прошел еще немного и остановился в десятке шагов перед Фрейвидом. Его люди поспешно подтягивались и выстраивались полукругом у него за спиной, защищая его и защищаясь им.

Фрейвид хёвдинг мгновение помедлил, потом уверенно шагнул навстречу конунгу.

О том, что произошло дальше, за закрытыми воротами святилища Тюрсхейм, Брендольв сын Гудмода так никогда и не узнал толком. За ворота святилища, куда Стюрмир конунг позвал Фрейвида, кроме них двоих вошли только Гримкель ярл и Ингвильда. Следом за ней шагнул Оддбранд Наследство; хирдманы Стюрмира было преградили ему путь, но он сказал что-то, и его пропустили. Как видно, он знал заклинания против всех мыслимых преград.

Разговор конунга и хёвдинга продолжался долго. Дружины того и другого, жители Острого мыса, собранные войска юга и запада широкой беспокойной толпой растянулись по всему берегу, ходили между кораблями, переговаривались, тревожно поглядывая на высокие резные ворота святилища. Время тянулось нестерпимо долго; но стоило едва лишь задуматься, как толкала тревожная мысль: их нет слишком долго! Стюрмир и Фрейвид никак не придут к согласию! Брендольв прохаживался в толпе, не в силах спокойно стоять на месте; ему попалась на глаза кучка Лейрингов, среди мужчин он видел знакомые лица Йорунн, кюны Даллы, Мальфрид и даже к ним готов был подойти поговорить, чтобы хоть как-то облегчить истомленную ожиданием душу. Лейпт, Арне и другие хвостом ходили за ним, обмениваясь бессвязными замечаниями, но они-то не могли сказать Брендольву ничего нового.

А дым над жертвенником медленно поднимался со двора святилища, взмывал на створками ворот и таял в небе. Он все видел, но ему были безразличны возня и болтовня смертных возле священного Волчьего Камня.

А потом ворота раскрылись, и из них решительным шагом вышел Стюрмир конунг. Один. Огромная толпа дрогнула и подалась назад, потом по ней пробежал ропот. Из-за створок показался еще один человек – Гримкель ярл. Он сжимал в кулаке что-то маленькое и нервно оглядывался назад, во двор; рядом с черной короткой бородкой его лицо казалось белее молока, рот судорожно дергался, глаза скользили по сторонам ниже уровня человеческих лиц.

Стюрмир конунг остановился в трех шагах за воротами и поднял на толпу твердый и суровый взгляд.

– Свершилось! – коротко и резко бросил он. – Боги уличили предательство Фрейвида и покарали его. Его кровь пролилась перед Волчьим Камнем, и Однорукий Ас* принял жертву.

– А его дочь? – крикнуло сразу несколько нетерпеливых голосов, и одним из них был голос Брендольва.

– Дочь… – Стюрмир прищурился, отчего на миг стал похож на Одина, но тут же оказалось, что у него просто дергается левый глаз. – Его дочь взяли тролли.

Ничего больше не добавив, Стюрмир конунг решительным шагом, не оглядываясь, направился прочь от святилища. Он знал, что только так и одержит окончательную победу – твердо и не оглядываясь. Если он оглянется, собранное Фрейвидом войско западного берега опомнится и бросится на него. Главарь найдется. Тот же Вальгаут Кукушка или Донгельд Меднолобый. Там полно гордецов, которым дерзость важнее общего дела. Но нельзя перебить всех. Тогда некому будет воевать. А страх подчинит ему этих упрямцев с западного побережья и поведет туда, куда будет нужно ему, Стюрмиру Метельному Великану, единственному конунгу Квиттинга.

Когда он скрылся из глаз, толпа сбросила оцепенение. Началась толкотня и давка, над берегом взлетели крики, причитания, брань, проклятия, вопли ужаса и отчаяния. Часть народа бросилась к святилищу и стеснилась в приоткрытых воротах, и никто не догадался открыть их во всю ширину, чтобы увидели все сразу…

Тело Фрейвида лежало лицом вниз прямо перед священным камнем, рядом растекалась огромная лужа крови. Ветерок шевелил прядь рыжих, с тонкой проседью волос. Его сторонились, с ужасом отворачивались: дыхание свежей смерти волной растекалось вокруг и, казалось, могло убить, как ядовитые испарения глубинных пещер.

Ингвильды и ее воспитателя нигде не было.

– Где она? Где Ингвильда? – кричал Брендольв, с силой берсерка пробившись сквозь толпу к Сиггейру, жрецу и предсказателю. Смотреть в глаза этому человеку было хуже, чем гадюке, но Брендольву сейчас было все равно.

– Конунг же сказал – ее взяли тролли! – со смесью досады и презрения бросил жрец, щуря свои узкие глаза неизвестного цвета. – Расступилась земля, и мерзкие чудовища унесли ее в глубину. Вместе с ее воспитателем.

– Это неправда, неправда! Этого не может быть!

– Но не думаешь же ты, что сам Тюр явился за ней и унес в Асгард*? – Сиггейр усмехнулся, и Брендольв отшатнулся прочь, не в силах стоять рядом с этим мерзким человеком.

Спрашивать было нечего. Ингвильды не было в святилище, ее вообще не было больше нигде поблизости. Как она исчезла из закрытого со всех сторон двора, да еще в самый миг смерти своего отца, Брендольв даже не пытался вообразить. Такое ему не по зубам.

– Нас предали! Конунг предал нас! Обвинял в предательстве нашего хёвдинга, а сам убил его! Подло и предательски! – горячо кричал на берегу Донгельд Меднолобый. – Отомстим ему! Отомстим за нашего хёвдинга!

Обнаженный меч в его руке, как синеватая молния, взмыл к хмурым небесам. И люди Острого мыса, слыша эти крики, лихорадочно хватались за оружие, кидались прочь от кораблей, искали своих, собирались вместе. Как взбесившиеся песчинки, люди пробивались через толпу, огромная толпа кипела встречным движением, стремительно и беспорядочно разделялась на две половины. И вот уже две темные тучи стояли друг против друга, и каждая из них напряженно ждала, не блеснет ли напротив острая сталь, не бросятся ли на них первыми те, с кем они еще сегодня утром вместе собирались идти в битву.

– Не будем сражаться под его стягом! – вопили сотни голосов возле кораблей с запада. – Не пойдем в битву за предателем! Он нам не конунг! Не такого мы ждали! Уходим! Кто не хочет быть рабом конунга – на корабли! Будем сами защищать наши дома! Среди нас нет предателей!

Возле воды закипела суета: люди западного побережья сталкивали свои еще не обсохшие корабли в воду. Дружины Острого мыса отхлынули от берега и не мешали им; кто-то побежал предупредить Стюрмира конунга. Какая-то знатная, нарядная женщина стояла на пригорке и истошно кричала, то простирая руки к морю, то потрясая кулаками:

– Опомнитесь! Квитты! Что вы делаете! Опомнитесь, да возьмут вас всех тролли! Куда вы! Вы хотите, чтобы фьялли перебили вас всех поодиночке? Каждого на пороге его дома! Донгельд! Опомнись! Вы должны быть вместе! Вместе, иначе квитты обречены! Люди! Опомнитесь! Брюньольв! Да сделайте же что-нибудь!

Голос ее ломался от плача, лицо искажалось то яростью, то отчаянием, ветер трепал концы длинного белого покрывала на ее голове, и она казалась похожей на валькирию в белом облачном убранстве. В глазах ее были битва и гибель. Брендольв не знал этой женщины, только помнил, что пару раз видел ее на пирах; сейчас ему хотелось зажать руками уши и не слышать ее голоса, ломкого и упрямого, такого отчаянного, режущего сердце как ножом. Она была права, но ее правота ничего не могла изменить.

Корабли западного побережья уходили из фьорда. Толпа на берегу не расходилась. Но Брендольв пошел прочь: достаточно он толкался, кричал, слышал то, что знал и сам и что не могло изменить общее будущее племени квиттов даже на величину сосновой иглы.

Он брел медленно, то и дело спотыкаясь, хотя глядел на дорогу прямо перед собой. Но дороги он не видел: перед его взором стояло ожесточенное лицо Стюрмира с прищуренным левым глазом, жестокое лицо Властелина, упившегося жертвенной кровью. И тело Фрейвида в большой, пронзительно-красной луже, вид которой у всего живого вызывает неосознанное, но мощное стремление: беги, спасайся! Брендольв чувствовал, что убит он сам. Влюбленность в Ингвильду, надежды завоевать ее рассеялись, и уже казалось глупым, что он когда-то имел эти надежды: зачерпнул, дурачок, луну из лужи! Но даже не это терзало его сильнее всего. Ударом, который Стюрмир нанес Фрейвиду, он убил и самого себя в глазах Брендольва. Предатель… Войско западного берега ушло и не вернется. А другого негде взять. Квиттингский Юг остается один против бесчисленных полчищ фьяллей и раудов… А этого мало!

У Брендольва было нелепое ощущение, что ему отрубили голову, а он идет себе по дороге как ни в чем не бывало, вот только не знает – куда? И зачем? Напрасно он надеялся найти голову Квиттинга в Вильмунде конунге – тот оказался слишком слаб, честолюбивый мальчишка, которому дали поиграть мечом конунга. Напрасно он думал, что головой Квиттинга станет Стюрмир – в нем много силы, но честолюбие и мстительность победили разум, затмили глаза, погубили будущее ради сегодняшнего торжества. И как сегодня он восторжествовал над Фрейвидом, так завтра над ним восторжествуют фьялли. Торбранд по прозвищу Тролль, длинноносый конунг фьяллей, один обрадуется сегодняшним делам на Остром мысу. Как ни был потрясен и растерян Брендольв – это он понимал. Может быть, само потрясение и наделило его недолгой способностью видеть так ясно. На миг ему стало жутко от ощущения, что он вдруг сделался ясновидящим.

А ведь поговаривали, что Ингвильда дочь Фрейвида имела дар ясновидения. Если так, то понятно, отчего у нее был такой строгий и сдержанный вид, а во взгляде сквозила тайная печаль. Она знала, она очень многое в своей судьбе знала наперед, но изменить ничего не могла. Теперь и Брендольв обзавелся житейской мудростью, добытой опытом: чем сильнее земля дрожит под ногами, тем сильнее каждый заботится о своем. И будь он проклят, этот опыт, награждающий подобной мудростью!

Через какое-то время Брендольва нагнали Лейринги. Узнав его, несколько человек бросились за ним; Йорунн, Мальфрид, Аслак, еще кто-то из их братьев окружили Брендольва, затеребили, стали что-то кричать. Он разбирал льющиеся с их губ знакомые имена, но не слушал: ничего стоящего эти люди не могли ему сказать.

– Я всегда знала, всегда! – твердила кюна Далла, стоя в стороне и ни к кому в особенности не обращаясь. – Этот Фрейвид! Он сам виноват! Вот до чего дошло!

– Теперь вся надежда только на восточный берег, – сказала Йорунн, и Брендольв, услышав эти слова, немного опомнился.

В самом деле, еще ведь остается восточный берег. Конечно, потеря западного войска – тяжелая потеря, но с помощью Хельги хёвдинга она станет не смертельной.

– А ты еще хотел жениться на дочери этого тролля! – с упреком воскликнула Йорунн, будто укоряя Брендольва за вред, который он собирался причинить себе самому. – Подумай – ты чуть не стал родичем этого предателя!

– Все честные люди должны крепко держаться друг за друга! – говорила кюна Далла. Она была бледна и лихорадочно соображала, хорошо ли смерть Фрейвида отразится на ее собственных делах. Скорее да, потому что ссориться еще и с Лейрингами Стюрмиру теперь не с руки. – Поэтому лучшее, что ты можешь сделать, – это жениться на нашей Мальфрид, – посоветовала она Брендольву. – Так будет гораздо лучше для всех, и для тебя самого в первую очередь.

Брендольв криво усмехнулся. Эта пронырливая женщина думает, что он совсем отупел и на все согласится.

– Разве не ты, Фригг ожерелий, не так давно убеждала меня поскорее жениться на дочери Хельги хёвдинга? – напомнил он, вытирая ладонью отчего-то вспотевший лоб. Теперь он остыл, и испарина стала холодной, неприятной. – Ты говорила, что конунгу нужны преданные люди, родичи Хельги хёвдинга…

– Ах, Стюрмир конунг отлично справится с любым Хельги хёвдингом и без нашей помощи! – убежденно перебила кюна, даже не дав ему договорить. – А вот прочим знатным людям надо держаться вместе. Теперь чего уж скрывать то, что я и раньше знала: нрав Стюрмира конунга тяжел и переменчив. Ты видел, что сталось с Фрейвидом. Конечно, он предатель, но ни вам, ни нам не помешает сильная родня. Случись что здесь – куда я денусь с ребенком, с законным наследником конунга?

В гневе и тревоге кюна вскинула белые руки к небесам. А Брендольв смотрел на нее с укором и легкой обидой, точно говоря: за что, о Скади* обручий, ты считаешь меня таким дураком? Твое стремление обеспечить себе самой теплое уютное местечко подальше от врагов вполне понятно. Но только ты не видишь дальше своего носа. Вчера тебе казалось полезным и выгодным одно, сегодня – другое. А ведь сегодняшней беды можно было избежать, если бы вчера ты сумела заглянуть чуть подальше и постараться увидеть побольше, чем твоя собственная кормушка. Может, и я сам был не умнее, когда потрясал щитом во славу Вильмунда конунга и бранил Стюрмира старым негодным трусом. А пока выходило, что не всякий трус принесет столько вреда, сколько отважный дурак.

Ничего не ответив кюне Далле, Брендольв пошел дальше, к усадьбе Железный Пирог. Потрясение проходило, осмысление случившегося становилось все полнее. Оно ложилось на душу холодной каменной тяжестью, и Брендольв все убыстрял шаг, точно надеялся от нее убежать. Но она была вокруг, и он лишь глубже погружался в нее. Крепла губительная уверенность, что квитты обречены, и Брендольв встряхивал головой, как конь, отгоняющий мух, и сам этого не замечал. Здоровое существо противилось чувству обреченности, стремилось от него избавиться.

Как помог бы ему сейчас хоть один настоящий друг! Если бы здесь был Даг! Даг, которого Брендольв всегда считал младшим товарищем и сам наставлял, сейчас представлялся ему чем-то вроде стального клинка, который не кривится, не изменяет себе и всегда твердо знает свой путь. Но где он сейчас?

Чем ближе была усадьба Железный Пирог, тем медленнее шел Брендольв. Он боялся встретиться лицом к лицу со Стюрмиром конунгом, боялся глянуть в глаза человеку, который только что жестоко разбил надежды, им же самим вызванные и выращенные. Как взглянуть на него теперь? Ведь он сразу поймет, что в глазах Брендольва он – мертвец.

Но деваться было некуда. Меч Стюрмира висит на поясе Брендольва, и другого конунга у него нет. Как на казнь, Брендольв вошел в гридницу. Всего полмесяца назад он предстал перед этим самым человеком, готовый даже к смерти (это ему так в молодом глупом задоре казалось, что готовый). Но насколько же тяжелее ему сейчас! Вспомнив свои тогдашние чувства, Брендольв криво усмехнулся. Может быть, и впрямь легче умереть от руки конунга, чем служить ему, не веря в него.

Отдать меч? Положить к ногам и уйти? Назовут трусом. Бежишь от конунга, скажут, потому что не веришь в победу!

Брендольв вошел и остановился, не помня ни единого слова.

Но Стюрмир конунг не ждал от Брендольва никаких слов. Сейчас ему требовалось только действие.

– Ты хотел отплыть на восточный берег, – заговорил он, едва лишь увидел на пороге Брендольва. От испытания глядеть ему в глаза Брендольв был избавлен: взгляд конунга мрачно блуждал где-то мимо его лица. – Пришло время. Теперь наша победа зависит от Хельги хёвдинга. Пусть он присылает войско к Празднику Дис сюда, на Острый мыс. К этому же времени обещали дать войско слэтты. Тогда мы разобьем фьяллей. Нужен надежный человек. Отправляйся как можно скорее. Я велю дать тебе припасов на дорогу.

Брендольв молча наклонил голову, боясь голосом выдать себя. Приказ немедленно отплыть отсюда на восточный берег был единственным приказом от Стюрмира, который он выполнит без сомнений и с величайшей готовностью.

На этот раз Брендольв направлялся в Хравнефьорд открыто, не пытаясь проверять готовность его жителей к обороне, хотя именно сейчас такая проверка пришлась бы кстати. Хельги хёвдинг не терял времени даром. Приготовления к войне, которые велись с самой осени, после возвращения Дага пошли еще быстрее и теперь близились к окончанию. Примерному, конечно, потому что к такому отвратительному событию, как война, никогда нельзя быть готовым полностью.

Дага в усадьбе Тингваль встретили, конечно же, рассказами о собственных подвигах. Домочадцы взахлеб повествовали о своих сражениях с мертвецом; Хельга давилась от смеха, вспоминая, как Ауднир сторожил ее за углом отхожего места и как неуклюже уворачивался от полена в руках разъяренной Троа. Зато Даг чуть не поседел раньше времени: ему в этом зрелище не виделось ровно ничего смешного. Хельга, чистый ручеек, солнечный лучик, – к ней тянулись холодные лапы мертвеца, а он, брат и защитник, разгуливал себе за морями, сидел на пирах, любовался нарядными слэттинками, слушал стихи! В первые мгновения ему казалось, что он совершил непростительную небрежность, оставив Хельгу, и ни племена, ни конунги для него сейчас ничего не значили.

Зато Хельга бледнела и прижимала руки к щекам, слушая, как Дага чуть не сожгли вместе с конунгом в усадьбе. Ударь то копье из-за стены чуть правее – и… Дух захватывало от ужаса при одном приближении мысли, что та пустота, которую Хельга ощущала рядом с собой все эти долгие дни, могла стать вечной.

– Вот они, слэтты-то! – приговаривали не менее напуганные домочадцы. – Звали на пир, а держали ножи за пазухой!

– Такой народ богатый – чего им еще не хватает?

– Э, богатым-то и не хватает! Бедный-то обойдется, а богатому всегда мало! Чем больше имеешь, тем больше хочется! Все жрет, жрет, а счастье все убегает и убегает!

– Это верно! – соглашался Эгиль Угрюмый. Он вернулся вместе с Дагом, так и не продав свою «Жабу», поскольку покупать ее с жабьей головой никто не хотел, а менять голову не хотел он сам. – Человек такое странное животное – ему всегда чего-то не хватает. Служанка жалуется – у нее всего две рубашки. А дочь конунга причитает, что у нее всего десять – хотелось бы двадцать пять! И обе одинаково несчастны. Живым всегда чего-то не хватает.

– Вот уж верно! – фыркнула Атла. – Я, когда мы шли по лесам, случалось, завидовала нашим мертвым: в Валхалле* им тепло и сытно!

– Я пока туда не тороплюсь! – бросил Даг. – Если можно отстоять свою честь, не умирая, то я предпочту именно это.

– Ты хочешь иметь выбор. А это значит хотеть очень много!

– Выбор есть всегда и у каждого, – вступил в беседу Эгиль. – Протри глаза – и непременно увидишь не меньше двух тропинок. Не обязательно, что хоть одна из них ведет к полному счастью, но одна обязательно ведет к меньшему несчастью, чем другая. И если стать совсем счастливыми обычно не в нашей власти, то нам вполне по силам не стать совсем несчастными.

Даг молча смотрел на Атлу. Он побаивался, что она будет смеяться над его эльвенэсскими подвигами, но она слушала почти молча, и Дагу показалось даже, что она напугана. На него самого она смотрела почти спокойно, не ужасаясь, как Хельга, той опасности, которая ему грозила. Атла поняла, что есть опасность куда страшнее. Конунг квиттов оказался неспособен добиться поддержки и чуть было не погубил всего дела. Старик в сером плаще все шел и шел следом. Он уже догонял, его исполинская тень нависла над мирным Хравнефьордом. И как знать, не задрожит ли завтра земля под тяжелым шагом Повелителя Битв, не вспыхнет ли над крышей Тингваля огонь старой усадьбы Перекресток?

– Правда, непонятно! – простодушно пожимала плечами Сольвёр. – Слэтты – такой богатый народ, а все зачем-то завидуют, копят серебро, задирают нос друг перед другом… Чего им не живется спокойно? Я думала, богатые живут мирно.

– Мирных земель боги не сотворили! – со вздохом отвечал Хельги хёвдинг. Было бы это в его власти, он бы немедленно все исправил, но приходилось мириться с существующим порядком вещей. – Да и где же взять мирную землю, когда сами боги только и делают, что бьются с великанами?

В первый же вечер после приезда Даг и сам повстречал некоего великана. Вечером, в сумерках и при луне, он отправился туда же, куда все ходят перед сном… и из-за угла, как и было рассказано, вдруг показалась могучая, выше человеческого роста фигура. Великан с широкими плечами и огромной головой выл замогильным угрюмым голосом и протягивал к Дагу длинные лапищи со множеством пальцев…

Даг не успел ничего сообразить, а рука уже сама выхватила полено из поленницы и метнула его в голову великана. Великан заорал уже совсем другим голосом и рассыпался на две части, притом одна обиженно вопила что-то, а другая хохотала. Как они умудрялись это делать, непонятно, потому что голова великана с грохотом катилась по земле.

– Вот, опять! – кричала меньшая из половин. – Опять кидаться! Мы же тебе ничего не сделали! Я больше не хочу! Пусть теперь Хедин будет!

На шум выбежали люди с факелами. Но никто не удивился, не испугался, напротив, – вокруг раздался смех.

– Что, получили? – хохотали домочадцы. – Думали, Даг с вами не справится? Он и не таких чудовищ одолевал! Шишки нету?

«Великан» оказался составлен из Рэвунга и сидевшего у него на плечах Стрида, младшего Ингъяльдова сынишки. Надев на голову бронзовый котел, он брал в руки две еловые лапы, еще кто-то из сообщников покрывал их медвежьей шкурой, и «мертвец» занимал место за углом.

– Они у нас уже всех пугали! – со смехом рассказывали домочадцы Дагу. – Им уже доставалось! Альвдис со страху в них запустила глиняным горшком! Разбила! Они теперь гостей сторожат! Чего с них взять, с мелкоты?

– Мы вас готовим… Чтобы не теряли бдительности! – обиженно оправдывался Стрид.

Из-за этих приключений Даг только на следующий день вспомнил о подарке Наследника. Увидев двух серебряных воронов, Хельга поначалу онемела и молча рассматривала застежки, слегка поглаживая кончиками пальцев длинные цепочки. Даг не мог и вообразить, какой трепет бросил в душу сестры его подарок. Два ворона! Как он угадал? Потом, осмелев, Хельга забрала застежки, вынесла их во двор, где было посветлее, долго вертела, ловя в гладкие выпуклые камешки луч солнца, любуясь красными и зелеными искрами.

– Ой… Я даже не знаю, как их носить, – выговорила она наконец. – Хочется – каждый день, и кажется, что каждый день их недостоин…

– Зато ты достойна! – улыбнулся Даг и с трудом удержался от желания погладить сестру по голове, как маленькую. Все-таки уже невеста, перед домочадцами неудобно. – Ты сама не хуже любой валькирии. Ведь это ты собрала войско, которое одолело мертвеца! У тебя любой конунг может поучиться!

При слове «конунг» ему вспомнилось строгое, спокойное и при этом очень собранное лицо Наследника. Хеймир сын Хильмира еще не был конунгом, но приходил Дагу на ум чаще, чем сам Хильмир. Маленькая Хельга собрала силы маленьких людей, и у них получился «герой», одолевший сильного, злобного, жадного мертвеца. Жадность – всегда мертва. А в Эльвенэсе славных героев было хоть отбавляй – и их сила чуть не погубила их самих. Поневоле задумаешься…

Обо всем этом Даг и думал, и говорил много раз с самыми разными людьми. Хельги хёвдинг много ездил по усадьбам, присматривал, как достраивают еще осенью начатые корабли. Вот где в полной мере пригодилось мастерство Эгиля Угрюмого! Хельги хёвдинг радовался, видя, что сумеет дать Стюрмиру конунгу больше трех десятков отличных кораблей и почти полторы тысячи человек в войско. Отлично вооруженных, твердых духом! Во всех кузницах восточного побережья чинилось старое оружие и ковалось новое, и будущая боевая доблесть ковалась в каждом доме. Никто не хотел, чтобы его дом разделил участь Квиттингского Севера, и каждый верил, что сообща и при помощи слэттов квитты сумеют одолеть врагов.

Из хозяев каждых близко стоящих друг к другу усадеб, которым было легко сообщаться, при хёвдинге выбирался старший; оговаривали, как подавать весть друг другу, соседней кучке усадеб и самому хёвдингу; куда вести корабли; где и как устроить в лесу хранилища оружия и припасов на случай, если усадьба окажется захваченной, какими путями уводить домочадцев и скотину. Хозяевам северной оконечности берега добавили людей и лошадей, чтобы можно было следить за всеми передвижениями раудов и в случае их выступления немедленно сообщить. Пылких речей произносилось мало, но дело убеждает сильнее слов. Зная, что не останется один, даже не самый смелый человек не побежит прятаться в кусты.

– Мне только одно не нравится! – сказал как-то хозяин одной из усадеб на самой северной границе восточного побережья. – Я слышал, что нашего конунга пытались убить еще по пути к слэттам, еще в земле раудов, возле усадьбы их конунга Бьяртмара.

– Верно, – неохотно подтвердил Даг. Он считал, что об этом говорить не стоит, так как поднятию боевого духа такие разговоры не способствуют. – Мне рассказывал один эльденландец, а он присутствовал при этом и все видел сам. Тогда Стюрмира конунга пытались убить фьялли, а толкала их к этому дочь Бьяртмара конунга.

– Вот, я про это и говорю. – Старый Гельдмар хёльд кивнул. – Два покушения подряд – многовато даже для конунга. Похоже на то, что удача от него хочет отвернуться… – совсем тихо добавил он, чтобы не слышал никто в гриднице.

– Но не отвернулась же! – гораздо громче ответил Даг. – Наш конунг дважды спасся от смерти – значит, боги помогают ему!

– Боги тут особо ни при чем, – вставил Эгиль, выступавший за истину даже в ущерб нынешней пользе. – Никто – ни рауды, ни слэтты – не хотят связываться с вашей неудачей и хотят раздавить ее в зародыше. Знаете, как говорят: реку надо останавливать в истоках? Впрочем, это не слишком умная поговорка: реку вообще не остановишь. Завали родник камнем – он все равно прорвется, размоет себе дорогу вокруг камня. Река все равно потечет. А человеческие души – та же река. И тоже много маленьких ручьев слагают большую реку. И нечего валить на злых конунгов.

– Да, я от Наследника… от Хеймира сына Хильмира что-то похожее слышал, – подхватил Даг. – Он говорил, что воля большинства людей и есть воля богов. А умный конунг угадывает ее и ведет людей туда, куда они хотят идти.

– Но ведь мы хотим идти в битву и пойдем? – крикнул кто-то из молодежи за столами.

– Мы не хотим, – внушительно ответил Хельги хёвдинг. С проявлениями бессмысленного геройства он взял за правило бороться, потому что оно редко служит пользе дела. – Мы не хотим идти в битвы, не хотим ни убивать, ни быть убитыми. Но если потребуется, мы не струсим.

– Потому что нельзя жить, не уважая себя, – добавил Даг. Пережитое в Эльвенэсе давало ему право так говорить.