Глава 1

Брендольв сын Гудмода лежал в спальном покое усадьбы Малый Пригорок, что над озером Фрейра*, смотрел в переплетение закопченных потолочных балок и ждал вечернего пира. Хозяин, Гудфинн Мешок Овса, не так давно кормил своих гостей и домочадцев завтраком, но Брендольв уже ждал ужина, и не потому, что чувствовал голод, а потому, что другого занятия все равно не имелось. На озере Фрейра, куда он приехал больше полумесяца назад в поисках молодого Вильмунда конунга, заняться было решительно нечем. С той же самой благородной целью – совершить подвиги, прогнать фьяллей и навек прославить себя и свой род – сюда съехалось довольно много знатных людей с дружинами почти со всего Квиттинга. Но Вильмунд конунг выжидал. Его будущий тесть, Фрейвид Огниво, еще до приезда Брендольва отправился собирать войско западного побережья, а Гримкель Черная Борода, брат кюны* Даллы, с той же целью объезжал южную четверть страны. А пока дружины не собраны, с подвигами приходилось повременить.

Заскрипела дверь, в нее пролезло длинное и тощее тело Асмунда сына Хродгарда. Они с Брендольвом были ровесниками, их привели сюда одни и те же побуждения, и они сдружились за время бесполезного ожидания. Вместе они принимали участие во всех играх и развлечениях, которые только могли выдумать, вместе с полусотней других героев соревновались во всех девяти искусствах, кроме плавания (и то потому, что озеро Фрейра замерзло).

– Лежишь? – спросил Асмунд.

Брендольв не ответил, потому что и так было видно. И сегодня южный выговор Асмунда раздражал его как-то больше обычного.

– Ну, лежи, – позволил Асмунд и сел на край лежанки.

После вчерашнего пира его длинное лицо со впалыми щеками и высокими скулами выглядело помятым, но выспаться он просто не мог, потому что имел нерушимую привычку подниматься до рассвета. Дома его ждало обширное хозяйство, требовавшее постоянного присмотра, а поскольку других взрослых мужчин в роду не имелось, все заботы висели на узких, но как из железа отлитых плечах Асмунда. Соскучившись среди работников и скотины, он с восторгом по первой же вести устремился к молодому конунгу, и теперь скучал вдвое сильнее, беспокоясь о напрасно оставленном хозяйстве. Именно он придумывал большую часть развлечений.

– Может, съездим поохотимся? – предложил Асмунд чуть погодя. – Снег ночью выпал, следы видно.

Брендольв повернул голову и нашел взглядом их третьего товарища, Эрнгельда. Это был плотный круглолицый крепыш с короткой русой бородкой, года на два старше их с Асмундом. Сидя на краю лежанки возле самого очага, он обломанным наконечником стрелы выцарапывал на широкой костяной ручке ножа какой-то рисунок.

– Пойдем на охоту? – спросил его Брендольв.

– Да ну! – хмуро отозвался Эрнгельд. – Всех зверей распугали. Тут каждый день в одной роще охотится по три дружины. Скоро будем на деревья кидаться. Даже удобней – они никуда не убегают.

Асмунд рассмеялся:

– Можно, если так, и на быков поохотиться. Тут народ богатый, скотины много. А, Брендольв?

Он слегка подтолкнул товарища, и Брендольв усмехнулся, подвигал плечом. Два дня назад в соседской усадьбе, которая гордо именовалась Большим Пригорком, поскольку стояла на берегу чуть повыше, из хлева вырвался бык. В другое время это посчитали бы большой неприятностью, но сейчас два десятка молодых героев с восторгом накинулись на него, потрясая копьями и издавая боевые кличи, точно это был сам дракон Фафнир*. Несчастное животное поспешило укрыться в хлеву, но перед этим успело-таки чуть задеть рогом Брендольва, который оказался к нему ближе всех. Брендольв прокатился по земле и ударился плечом о кучу поленьев. Этот несильный ушиб в шутку уважали, как боевую рану, герой в шутку гордился.

– А еще говорят… – опять начал Асмунд. – Заходил один парень из Утиного Пруда, так он сказал, что у них один хёльд* из северян ездил на охоту и видел старый курган. Съездим пошарим? Может, там лежит что-нибудь забавное?

– Ну, вы совсем сдурели! – в сердцах бросил от очага Эрнгельд. – Курган! Вы бы у северян спросили, как копать курганы! Они бы вам рассказали, как у них мертвец из кургана передавил сто человек, так что потом воевать стало некому! У вас от безделья мозги усохли! Курган им! Хотите, чтобы и нас тут всех мертвец передавил?

– Да ну, не ворчи! – закричали в один голос Брендольв и Асмунд. – На Севере было не так! Никого у них мертвец не передавил! Они сами его задавили! И еще отняли копье, которое пробивает десять человек разом! Где ты гулял, когда рассказывали?

– Ну, и где же оно, это чудесное копье? – Эрнгельд бросил наконечник стрелы и повернулся к товарищам. На его круглом лице отражалась досада. – Где же оно? Где оно было, когда фьялли и рауды разоряли Север? Женщины на него мотали шерсть? Рабы на нем сушили рыбу? Я слышал, тамошний хёвдинг* теперь рассказывает совсем о другом!

Общее безделье досаждало Эрнгельду тем сильнее, что в поход он отправился не по своей воле. Его чуть ли не силой вытолкали из дому мать и молодая жена. Жена даже пригрозила, что вернется назад к родичам, если ее муж покажет себя рохлей и трусом. Эрнгельд не был ни тем, ни другим, зато сильно подозревал, что его отъезд молодой хозяйке понадобился для того, чтобы удобнее любезничать с торговцем Торлейком Красавчиком. Тот всю зиму разъезжал по округе со своими товарами, жил то в одной усадьбе, то в другой, и Эрнгельд заложил бы хоть голову, что сейчас любимец всех окрестных женщин расположился именно в его доме. И ради чего он допускает такой позор? Чтобы сражаться с быками и выслушивать глупости?

– Ну его! – Асмунд встал и потянул Брендольва за рукав. – Пойдем в Конунгагорд. Может, есть новости.

В усадьбу конунга Брендольв ходил каждый день. Бормоча что-то, он принялся одеваться с таким видом, будто его зовут на тяжелую и скучную работу. Смысл его бормотания сводился к тому, что новостей никаких он не ждет, но все равно пойдет, потому что идти все же веселее, чем лежать и смотреть в потолок.

На дворе перед хозяйским домом двое парней боролись, собравшиеся кружком гости подбадривали их криками. Брендольв и Асмунд обошли толпу – подобное зрелище повторялось каждый день и им надоело.

От ворот виднелась усадьба конунга, стоявшая южнее по берегу озера, и к ней уводили цепочки следов на свежем снегу. Асмунд и Брендольв побрели по следам. Идти было не так уж далеко, и они не спешили, с удовольствием после духоты и дыма жилых покоев вдыхая свежий прохладный воздух. За прошедшие дни, длинные и однообразные, они так привыкли к озеру Фрейра, точно провели здесь всю жизнь и выросли среди этих длинных холмистых берегов, заснеженных и покрытых густым кустарником, этих дерновых крыш окрестных усадеб и дворов, рыбацких лодочек возле холодной воды. И будет ли этому когда-нибудь конец?

На дворе Конунгагорда им навстречу сразу вышла Глатта – дочка одного из здешних хирдманов*, пятнадцатилетняя девица с глупеньким миловидным личиком, на котором всегда играла шаловливая улыбка. Женщины недолюбливали Глатту, зато мало кто из мужчин мог спокойно пройти мимо. При взгляде на Глатту каждому казалось, что она хочет что-то ему сказать, и каждый, не дождавшись, заговаривал с ней сам. А она только смеялась и играла глазами в ответ на всякую речь, так что любой дурак чувствовал себя рядом с ней мудрым и доблестным мужем.

Увидев знакомую фигурку с прижатым к боку деревянным корытом, оба молодых героя разом замедлили шаг и заулыбались. Встречи с Глаттой заметно скрашивали здешнюю жизнь им обоим. Девушка поставила корыто на землю и улыбнулась обоим сразу так открыто и располагающе, будто с утра только и мечтала об этой встрече. А светлый, трогательный и пустоватый, как у котенка, взгляд скользил с одного на другого, выбирая, на ком сосредоточить внимание.

– Ну, как поживаешь? – осведомился Асмунд и взял Глатту за руку.

Еще не ответив, она потянула руку назад, но не слишком сильно. Асмунд тянул ее руку к себе, а она – к себе; не произнося ни слова, они состязались так некоторое время, и все выглядело так, будто в этом действии заложен некий глубокий смысл, недоступный посторонним.

Наконец Глатта отняла руку.

– Что видела во сне? – спросил Брендольв. – Не белого медведя?

– А к чему это – белый медведь? – Глатта проявила похвальную любознательность. – К северному ветру?

– К битвам и сражениям! – грозно прорычал Брендольв и оскалил зубы, изображая Фенрира Волка*.

Глатта фыркнула, потом скривила личико в несерьезной обиде:

– Наша Исгерд, старая коровища, так храпела, что не заснешь! Хоть беги из девичьей!

– А ты бы бежала к нам! – предложил Асмунд и подмигнул. – У нас никто не храпит!

– Знаю я, как у вас никто не храпит! – Глатта качала головой, а игривый блеск глаз выдавал, что она отлично понимает намеки. – Отсюда слышно!

– Ну, что ты! – возразил Брендольв. – У нас все тихие-тихие! Вот разве что он похрапит немного, – Брендольв подтолкнул локтем Асмунда, – и то так тоненько-тоненько, словно соловей поет. Тьу-тьу! – просвистел он, и Глатта залилась хохотом.

– А у нас новости! – сказала она, отсмеявшись.

– Да ну? – воскликнули разом оба друга. Асмунд подумал о Фрейвиде хёвдинге, а Брендольв – о Стюрмире конунге. – Что же ты молчишь! Какие? Откуда гонец? Выступаем?

– Вчера у нас был Хёгни из Каменного Мыса, предложил устроить бой коней. Конунг согласился. Вы будете участвовать? Или у вас нет подходящих коней?

– Тьфу! – Асмунд махнул рукой и отбросил руку Глатты, которая шаловливо поправляла ему застежку плаща. От разочарования у него пропало всякое желание шутить. – Новости! Да разве это новости! Тролли бы побрали этого Хёгни со всеми его конями!

В гриднице конунга сидело много народу, но самого Вильмунда не было видно. Зато здесь имелся Ингстейн Осиновый Шест, хёвдинг Квиттингского Севера. Он все еще назывался хёвдингом, хотя Квиттингский Север уже почти весь оказался под властью фьяллей и раудов. Ингстейн напрасно пытался собрать войско для отпора, был разбит в нескольких битвах и привел на озеро Фрейра едва полсотни воинов, зато сотни три беженцев, женщин, детей и неспособных к битвам стариков, которых теперь приходилось где-то размещать и чем-то кормить. Его не занимала ни охота, ни девушки, ни саги, ни тавлеи*. Им владела только одна мысль: скорее выйти с оружием навстречу врагам и отбить свою землю назад, так что ни о чем другом он не говорил.

– Фрейвид хёвдинг слишком долго собирает войско! – горячо рассуждал Ингстейн, потрясая жилистым кулаком. На его высоком залысом лбу лежали три глубокие мрачные морщины, а лицо так осунулось, что он выглядел гораздо старше своих сорока пяти лет. – Если он в ближайшие дни не даст о себе знать, его можно будет счесть трусом и предателем!

– Не говори так! – возражал ему кто-то из хёльдов. – Западное побережье велико, так быстро его не объедешь. И помни, что говоришь о родиче нашего конунга!

– Мне больше хотелось бы знать, что думает делать Хельги Птичий Нос, – подал голос кто-то еще, и Брендольв прищурился, пытаясь в полутьме гридницы разглядеть говорившего. – Под его властью целая четверть страны. Он-то думает присылать войско? Ведь восточный берег – самая спокойная земля. Туда враги еще и близко не подходили.

– Тут есть кое-кто, кто нам ответит, – сказал Ингстейн, поглядев на Брендольва. – Ваши люди думают воевать или предпочитают отсидеться с женщинами?

Брендольв покраснел: его сильно задевали сомнения в верности и смелости людей с восточного побережья, но достойный ответ он находил с трудом. Он был здесь единственным, кто привел оттуда дружину, а с него спрашивали за всех, кто этого не сделал.

– Хельги хёвдинг строит корабли и собирает войско, – ответил Брендольв то, что и всегда. – А если он его не прислал, так это потому, что конунг не просил его это сделать. Как только конунг пошлет к нему гонца, он сразу…

– К нему послали гонца! – перебили Брендольва сразу несколько голосов. – Еще на Середине Зимы*! Сразу после тинга*! А ответа все не слышно!

Брендольв пожал плечами:

– Может, гонец не доехал. Или войско не успело дойти.

– Или Хельги хёвдинг не слишком посчитался с волей Вильмунда конунга! – проворчал какой-то мрачный мужик с красным свежим шрамом на лбу.

Брендольв предпочел бы этого не слышать. Внутренний голос говорил ему, что так оно и есть, и вот здесь он никак не мог оправдать будущего родича. Да и зачем его оправдывать? Пока восточное побережье не созвало тинг и не признало нового конунга, его распоряжения необязательны. Хельги хёвдинг не обязан присылать войско. Только если люди сами захотят. А они, выходит, не хотят.

– Ко всем троллям! – Брендольв хмуро махнул рукой. – Что толку молотить обмолоченную солому! Новостей получше мы тут, как видно, не найдем!

Досадливо пиная двери, Брендольв и Асмунд пошли назад во двор. В сенях они услышали смех Глатты: она стояла, прижавшись спиной к стене, а какой-то высокий светловолосый парень что-то шептал ей и поигрывал цепочками на ее груди. Услышав шаги, Глатта в притворном смущении хихикнула, извернулась и выбежала за дверь.

Парень обернулся, и Брендольв узнал Вильмунда конунга.

– А, это ты! – приветствовал он Брендольва. – Что там – опять Ингстейн созывает «домашний тинг»? Если бы еще можно было собрать домашнее войско и победить домашнего врага, ему бы цены не было!

Асмунд фыркнул – его легко было насмешить. Но Брендольв даже не улыбнулся. У него вдруг раскрылись глаза на все положение дел, и он чуть не завыл от досады. Фьялли разоряют север Квиттинга, с каждым днем подходят все ближе, у квиттов нет войска, люди маются от безделья. А молодой конунг заигрывает со служанкой! Брендольв все никак не мог примириться с мыслью, что приписал Вильмунду свои собственные стремления к славе и скорейшей победе. Того, как видно, занимало что-то другое.

– Слышали – Хёгни предлагает бой коней! – продолжал Вильмунд конунг. – Будете участвовать? Если у тебя, Брендольв, нет подходящего коня, я тебе одолжу.

– Спасибо, конунг! – весело и учтиво ответил Асмунд. – Конечно, мы будем участвовать. И если твой конь победит, то и славу поделим пополам!

Хороша слава! Но Асмунду повезло – он имел много маленьких, легко выполнимых желаний, и потому почти всегда был доволен жизнью.

Бой коней в усадьбе Каменный Мыс удался на славу. Все окрестные жители и их отважные гости обрадовались приглашению и в назначенный день съехались к Хёгни хёльду. Набралось целых шесть коней, годных принять участие в схватке. Они бились друг с другом по парам, и в конце концов Брендольв с жеребцом по кличке Виндвин – Друг Ветра – вышли победителями. Они были друг другу под стать: вороной огненноглазый жеребец оказался сильным и злобным, а Брендольв еще дома, в Хравнефьорде, не раз участвовал в этой забаве и знал в ней толк. Ему хватало и силы, и умения, и азарта, чтобы вовремя придержать жеребца за хвост, вовремя толкнуть шестом, побуждая кусаться злее. Правда, Виндвин не нуждался в подталкивании и даже в последней схватке, к которой оба бойца подустали, выглядел свежее противника.

Зрители, тесной толпой обступившие луговину возле усадьбы Каменный Мыс, были в восторге. Не меньше радовался и сам Брендольв. Шум, воодушевление, общее внимание всегда нравились ему, и сейчас он находился в своей стихии. Довольный, гордый собой и уверенный, он лишь изредка бросал взгляды в ту сторону, где стоял настоящий хозяин коня – Вильмунд конунг. Тот нарядился ради этого веселья в лучшее платье, в плащ, отделанный зеленым шелком, в красную рубашку и вышитый кюртиль*, а на руке его ослепительно сверкало золотое обручье в виде дракона с льдистыми камешками в глазах. Про это обручье рассказывали много всякого невероятного, но Брендольв ни на какое сокровище не променял бы удовольствие – на глазах у двух сотен зрителей показать, на что способен! А это не так уж мало!

Поглядывая в сторону конунга, Брендольв почти не замечал его самого. Возле Вильмунда пестрели наряды женщин, и взгляды Брендольва неодолимо притягивала стройная, невысокая, но величавая фигурка девушки с длинными, прямо лежащими светло-русыми волосами. Это была йомфру* Ингвильда, дочь Фрейвида хёвдинга и невеста Вильмунда конунга. Брендольв изредка видел ее на пирах в Конунгагорде – она выходила в гридницу* не каждый день – и любовался, затаив дыхание и забывая о еде. Именно такой и должна быть невеста конунга! Даже этого боя коней Брендольв ждал не без тайной надежды, что Ингвильда придет, и сознание, что она тоже видит его торжество, делало его вдвое счастливее.

В последней схватке Брендольву с Виндвином достался в противники рыжий жеребец с черной гривой, из здешних, из какой-то усадьбы на берегу. Его хозяин, Гаутберг Свиная Голова, такой же рыжий, точно они с жеребцом состояли в родстве, был очень недоволен успехами восточного пришельца. Во время боя Гаутберг все лез со своим шестом вперед, и Брендольв мог бы поклясться, что тот отпихивал шестом Виндвина. Но, если и так, жеребец ничего не замечал и решительно теснил противника. Над луговиной возле усадьбы Каменный Мыс висело шумное облако конского ржания, хруста промерзшей земли, криков зрителей; клочья мерзлой травы, выбиваемой копытами, взлетали в воздух, ветер с близкого озера трепал волосы и гривы, освежал пылающие лица. Веселый, торжествующий, полный упоительного осознания своей силы, Брендольв вился и прыгал возле скачущего Виндвина, ударами шеста понуждая его: скорее вперед, к победе!

– Э, так не пойдет! Нечестно! – вдруг завопил Гаутберг. – Он отталкивает моего коня! Отталкивает своим шестом! Вот тебе!

Брендольв едва успел открыть рот, чтобы отвергнуть несправедливое обвинение, а Гаутберг уже толкнул Виндвина в грудь концом шеста. Жеребец взвился, а разъяренный Брендольв бросился вперед.

– Рохля! Не любишь проигрывать! – заорал он и со всего размаха ударил противника своим шестом.

Тот увернулся, и вместо головы удар пришелся в плечо. Толпа вокруг площадки закричала громче: бой коней превращался в бой людей. Оба жеребца, выпущенные хозяевами, рванулись в сторону: Виндвин гнал рыжего и бил копытами. Они мчались прочь, а Брендольв и Гаутберг остались вдвоем на месте схватки, сжимая в руках шесты.

– Давайте! А ну, кто кого! Это смелые мужи! – радостно вопили зрители.

– Давай, Брендольв! Не отступай! Покажи им, как надо биться до конца! – донесся до ушей Брендольва чей-то крик, и на него точно в духоте продымленного покоя повеяло свежим ветром.

Это был голос женщины: молодой, звучный. Один-единственный на свете, который Брендольву удавалось услышать так редко и которого он не ждал услышать сейчас. Не оглядываясь, он знал, что это она – Ингвильда дочь Фрейвида. Она сама подбадривает его! Брендольв не ждал такой чести, даже не думал, что она знает его имя. И один этот выкрик влил в него больше сил, чем рев всей толпы; чувствуя в себе мощь и азарт настоящего берсерка*, он бросился на Гаутберга, как Тор* на великана Хрунгнира*.

Тот едва успел поднять свой шест, чтобы защититься, но перед Брендольвом сейчас не устоял бы и более серьезный противник. Несколькими сильными и точными ударами Брендольв выбил шест из рук Гаутберга, а самого его опрокинул на землю. В мыслях мелькнуло воспоминание, как Вальгард вот так же опрокинул Ауднира и потом… Брендольв отскочил и потряс головой. Хватит. И так ясно, за кем осталась победа.

– Молодец! Вот это мужчина! Вот как надо! С такими воинами нам любые фьялли нипочем, а? – кричали вокруг. – Теперь его надо звать Гаутберг Битая Голова!

Опираясь на шест и рукавом вытирая мокрый лоб, Брендольв украдкой бросил взгляд на йомфру Ингвильду. Но она отвернулась и что-то говорила своему воспитателю, рослому мужчине, могучему, невозмутимому, чьи глаза были всегда полузакрыты, но взгляд – остр и зорок.

Однако Ингвильда дочь Фрейвида заметила удаль победителя. Вечером, когда гости попроще разошлись по своим дворам, а всех знатных Хёгни хёльд рассадил за столами, она поднялась со своего места и налила пива в окованный серебром рог.

– Я хочу поднести этот рог тому, кто сегодня так славно позабавил нас, – сказала она, и Брендольв, не сводивший с нее глаз, ощутил, как внутри у него что-то оборвалось и провалилось, а все тело наполнилось мелкой, тревожной и приятной дрожью. Еще миг – и она поднимет на него свои звездные глаза…

Держа рог обеими руками, Ингвильда повернулась и нашла Брендольва взглядом. Краснея, он поднялся, точно невидимая рука подняла его за шиворот. Ни перед одним противником он не робел, но сейчас не мог справиться с дрожью под взглядом этих светло-серых, ясных, строгих глаз. Несмотря на средний рост и хрупкое сложение, Ингвильда казалась ему валькирией*, нет, богиней! У валькирий не бывает таких тонких белых пальцев, таких мягко струящихся волос, и глаза их не сияют, как чистые озера небесной росы. Сами боги умелыми руками вырезали из белого дерева эти нежные и ровные черты, отделали каждую черную ресничку. Только богиня может быть так прекрасна, так спокойно-величава, только богиня может таить столько мудрости, скрытой и тихо светящейся во всем облике. На досуге Брендольв как-то сравнил Ингвильду с Хельгой и поразился их несходству. Хельга была вся снаружи, каждый ее помысел, каждое движение сердца сразу же отражалось на лице, и душу ее можно было рассматривать, держа на ладони. А Ингвильда таила в себе скрытые глубины, точно прямо под белой кожей спокойного лица начинаются звездные бездны, непостижимые для смертных.

– Я хочу поднести этот рог тебе, Брендольв сын Гудмода, – сказала Ингвильда, и Брендольв все еще не верил в свое счастье. – Я рада, что нашелся такой человек, как ты. Я рада, что люди увидели, как надо биться до конца! Тот мужчина, кто не боится действовать! Раз уж взял шест, то не пяться! Пусть каждый сделает то, что сегодня сделал ты!

Она шагнула вперед, и Брендольв пожалел, что стол мешает ему пойти ей навстречу и вынуждает ждать.

– Почему бы тебе не поднести рог и мне? – крикнул с высокого почетного сиденья Вильмунд конунг. – Ведь этот конь принадлежит мне! Брендольв только выводил его!

Ингвильда остановилась и обернулась. Лицо ее погасло, и Брендольв вдруг ощутил такую ненависть к молодому конунгу, вольно раскинувшемуся на сиденьи, что краска схлынула с его лица, и рябинки на его щеках стали заметнее.

– Это мой конь! – повторил Вильмунд конунг. Он выпил уже немало, а пьянел легко, потому речь его была неустойчивой и разболтанной. – Это мой конь, потому и рог ты должна первым поднести мне! – упрямо требовал он. – И вообще… – Вильмунд махнул рукой и пошатнулся, так что близко сидевшие хирдманы сделали движение поддержать его. – Ты – моя невеста, и каждый рог ты должна сначала подносить мне!

– Если это твой конь, то лучше бы тролли сломали ему спину! Если сам конунг не находит своему коню лучшего применения, чем потешать ротозеев, то лучше бы тому вовсе не родиться на свет! – внешне спокойно, но четко и уверенно произнесла Ингвильда.

Гридница охнула и затаила дыхание: такой прямой, непримиримый вызов прозвучал в ее голосе. Неожиданный на мирном пиру, он струей ледяной воды остудил общее веселье.

– Ты тратишь время в пьяных забавах, а в это время фьялли подходят все ближе! – ясно и твердо продолжала Ингвильда, глядя прямо в лицо своему жениху. – Скоро Торбранд конунг сядет на твоего жеребца. Как говорят, на хваленого коня плохая надежда!

Гости втягивали головы в плечи, ожидая чего-то ужасного, как после ослепительной вспышки близкой молнии ждут, затаив дыхание, тяжелого громового удара. Эти слова тем точнее били в цель, что каждый из собравшихся, кроме уж совсем дураков, думал примерно так же.

У Брендольва захватило дух: он не ждал, что у кого-то хватит смелости сказать это вслух, в лицо самому Вильмунду конунгу, но он был и восхищен Ингвильдой. Правильно! Давно пора! Пусть же конунг наконец скажет, долго ли они будут, как подростки, играть в мяч и метать камни, в то время когда враги, как море в прилив, пожирают землю квиттов!

Вильмунд конунг встряхнулся, сел прямо, вцепившись обеими руками в подлокотники сиденья.

– Фьялли? – с пьяным раздражением крикнул он в ответ, и голос его сорвался, прозвучал тонко и жалко. – Те самые фьялли, где твой рябой дружок! И у тебя еще хватает бесстыдства упрекать меня! Ты… предательница! – с мучительной тоской воскликнул Вильмунд. – Ты и твой отец – вы два локтя от одного полотна! Где он пропал? Почему не ведет войско? Наверное, сговаривается с рябым троллем о вашей свадьбе!

– Я была бы рада, если бы это было так! – отчеканила Ингвильда. – Хродмар сын Кари – не из тех, кто станет пьянствовать, забыв о деле! За это время он успел больше тебя!

– Я уже догадываюсь, что он успел! – ответил Вильмунд, глядя на свою прекрасную невесту с болезненной ревностью, уже похожей на ненависть. Эти не слишком достойные чувства так ясно отражались на его покрасневшем лице, что всем в гриднице было стыдно и жалко смотреть на своего конунга – точно грязное тряпье каждого стирается у всех на глазах. – Я кое-что тоже помню… – бормотал Вильмунд.

– Ах, конунг, не стоит вести такие речи на пиру! – вмешалась кюна Далла. – Пьяный не знает, что делает, и что говорит – тоже. Лучше тебе сейчас помолчать. Не стоит лить полынь в кубки всем этим добрым людям!

Маленькая, нарядная, звенящая золотыми цепями, застежками и обручьями, кюна Далла суетливо выбралась из-за женского стола и устремилась к Вильмунду. Гридница облегченно вздохнула. На ходу кюна прихватила чью-то чашу и, забравшись на первую ступеньку почетного сиденья, стала поить Вильмунда конунга из своих рук, как больного. Не замечая этой несообразности, он жадно припал к чаше, накрыв своими широкими ладонями маленькую руку мачехи.

Ингвильда стояла на том же месте. Оторвав взгляд от Вильмунда и кюны, она повернулась к очагу, подняла рог и медленно вылила пиво в огонь. Очаг резко зашипел, в пламени образовалась широкая проплешина черных, гладких, влажно блестящих головней, под кровлей поплыл душистый пар. Но тут же огонь, проглотив угощение, бурно запылал снова. Держа рог в опущенных руках, Ингвильда прошла через гридницу и скрылась за дверью девичьей.

Про Брендольва она совсем забыла.

Этой ночью Брендольв почти не спал. После долгой скуки на озере Фрейра этот день принес ему слишком много впечатлений. В полудреме ему мерещился то бой коней, то строгое, решительное, заледеневшее лицо Ингвильды; то Гаутберг с искаженным злобой лицом и шестом над головой кидался прямо на него, то Ингвильда на вытянутых руках протягивала рог к очагу и медленно опускала, пиво лилось нескончаемой струей… Возле усадьбы Лаберг был один поминальный камень; никто уже не помнил, по кому он поставлен, но на нем в обрамлении полустертых, слизанных языками ветров и времени рун виднелся рисунок: богиня Фригг* с длинным покрывалом на голове вот так же протягивает рог Одину, вернувшемуся из битвы, но только от изображения Одина сохранилась одна голова Слейпнира и три передние ноги…

Брендольв ворочался, так что Асмунд, спавший на той же лежанке, пару раз просыпался и толкал его локтем: дескать, потише, герой, дай поспать простым смертным.

– Что, слава не дает глаза сомкнуть? – пробормотал он однажды. – Сбегай в отхожее место – полегчает.

Но Брендольв не ответил: славная победа над Гаутбергом почти забылась. Из ума его не шла Ингвильда. За те несколько мгновений он узнал и понял больше, чем за предыдущие полмесяца. А он-то, дурак, еще завидовал Вильмунду конунгу, которому досталась в невесты молодая богиня Фригг! А тому, оказывается, эта богиня принесла не много счастья. О каком рябом фьялле он говорил? Почему подозревает Фрейвида хёвдинга в предательстве? Но теперь Брендольву стало ясно, почему войско все никак не может собраться и выступить. Власть над Квиттингом сейчас принадлежит Вильмунду конунгу и Фрейвиду хёвдингу, а их, будущих родственников, едва ли кто-нибудь назовет друзьями.

Утром гости Хёгни хёльда тронулись обратно. Постояльцам Малого Пригорка почти до самого конца нужно было ехать вместе с людьми из усадьбы конунга, и Брендольв старался не терять Вильмунда из виду. Может быть, конунг захочет сказать ему несколько слов о вчерашнем бое: как-никак благодаря Брендольву конунгов жеребец вышел победителем. Но Вильмунд конунг едва ли думал об этом: после вчерашнего пира его лицо выглядело помятым, несвежим, с неестественной краснотой на щеках и на лбу, веки его опухли, глаза спрятались в щелочки, рот часто кривился, точно Вильмунд жует что-то очень горькое. Брендольву не верилось, что конунг моложе его года на три.

Зато Ингвильда дочь Фрейвида выглядела так, будто ничего не произошло. Она держалась поодаль от жениха, иногда совсем терялась со своим воспитателем в толпе хирдманов и разговаривала только с ним одним. Брендольв иногда бросал на нее короткий взгляд и тут же отводил глаза, точно обжигался. Но через некоторое время он снова искал ее, не в силах удержаться. Ему мучительно хотелось подъехать к ней, сказать, как он восхищен ее вчерашней речью, как согласен с ней. Но он не смел. Это он-то, раньше и не знавший, что такое смущение! Она ведь так и не донесла до него тот рог. Значит, не сочла достойным. Ей дела нет, что его отец – самый знатный из всех людей на восточном побережье. Видно, себя саму она считает знатнее. На кого-нибудь другого Брендольв обиделся бы, а на нее не мог. При взгляде на Ингвильду он чувствовал только благоговение, которого никогда не испытывал раньше и даже не знал, что к женщине можно испытывать подобное чувство. Ее конь, ее синий плащ, ее маленький башмачок с цветными ремешками казались облитыми особым светом, как святыни. Единственный луч бледного зимнего солнца, пробившийся сквозь серые косматые облака, светил на нее одну. И воспитатель со змеиными глазами, который время от времени перебрасывался с ней словом, казался Брендольву служителем божества, а не просто доверенным хирдманом, которому поручено охранять дочь хёвдинга.

От Каменного Мыса до усадьбы конунга путь неблизкий, и в полдень остановились передохнуть. Гудфинн Мешок Овса тут же разложил костерок, Асмунд хлопотал вместе с хозяином, насаживал на палочки куски жареного мяса, чтобы они погрелись возле огня. Брендольв прошелся по берегу. Дорога пролегала над самым озером, чуть поодаль темнел чахлый березняк, а все пространство между березняком и обрывом было заполнено шевелящимися людьми, конями, клубами дыма. Для кюны Даллы зачем-то раскинули цветной шатер, как будто она собиралась здесь ночевать.

– Привет тебе, Брендольв сын Гудмода! – раздался у него за плечом негромкий голос.

Брендольв вздрогнул, но не сразу обернулся. Как вчера, этот мягкий, теплый голос повеял на него сладостью прозрачного ручья в жаркий день, но после вчерашнего ему еще труднее верилось в такое чудо. Мигом все его существо пронизала сладкая дрожь, сердце забилось так часто, что Брендольв боялся открыть рот, подать голос, чтобы не выдать этой дрожи.

– Ты не хочешь со мной говорить? – сказала Ингвильда, и Брендольв обернулся почти с ужасом – она может обидеться!

Йомфру Ингвильда стояла в шаге от него, а за ее спиной возвышался ее воспитатель. Брендольв мельком отметил его странный меч – с железным кольцом на конце рукояти, точно у огромного ключа.

– Нет, я… – торопливо, хрипло ответил он и запнулся. Непрошеная краска бросилась ему в лицо, он ущипнул бородку, злясь на себя и не в силах побороть растерянность.

– А я думала, ты обиделся, что я вчера не донесла до тебя рог! – продолжила Ингвильда и чуть-чуть улыбнулась. Лицо ее стало мягче, сквозь строгость мерещилась нежность, и у Брендольва кружилась голова. Даже стоя рядом, она была далека, как богиня, но она так прекрасна! – Я не хотела обидеть тебя. Я поступила несправедливо, потому что ты заслужил награду. Ты ничем не запятнал себя. Я виновата перед тобой, но слова конунга слишком разозлили меня, и я не могла уже думать ни о чем другом. Хочешь, я подарю тебе что-нибудь в знак моего уважения?

Она стянула с пальца золотое колечко и на ладони подала Брендольву. Он поспешно взял его, как величайшую драгоценность; он бы и простой камешек из озера схватил с той же готовностью, лишь бы камешек освятило прикосновение ее руки. Иметь всегда с собой ее вещь, ее подарок! Брендольв был так счастлив, что не сразу сообразил поблагодарить.

– Я не обиделся, – выговорил он наконец. – Я с радостью приму твой подарок, йомфру Ингвильда, но я не усмотрел обиды… Я был рад услышать то, что ты сказала. Я тоже думаю так. Нам давно пора действовать, а не тратить время в забавах. Я хотел бы так же отличиться в битве, как отличился вчера…

– Так что же вы не скажете об этом конунгу? – Ингвильда перестала улыбаться и взглянула на него строго. – Скажите ему! Скажите, что вы – мужчины, и не позволите превращать себя в болтливых женщин! Что конунг только тогда чего-то стоит, когда ведет воинов в битву. А иначе кому и зачем он нужен? Негодная уздечка лошадке ни к чему!

– Но что он может сделать один? – возразил Брендольв. После вчерашнего, когда Вильмунд конунг при всех унизился до перепалки, да еще и ревнивой перепалки с женщиной, Брендольв больше не верил в его способность что-то сделать и знал причины этого. – Ведь у него почти нет войска. Здесь, возле озера Фрейра, едва наберется полтысячи человек. А у фьяллей и раудов вместе, говорят, не меньше десяти тысяч! Чтобы их одолеть, нужно собрать всех квиттов, способных носить оружие. А мы уже лишились Севера. Остались три четверти страны. Где же твой отец? Почему ты не поторопишь его с войском?

– Как я могу его поторопить, если я даже не знаю, где он? – негромко ответила Ингвильда и отвела глаза. Ее лицо погасло. – Ты напрасно думаешь, что мой отец считается со мной. Если бы он спрашивал о моих желаниях, я не была бы сейчас здесь.

Она замолчала, а Брендольв вспомнил еще кое-что, сказанное на вчерашнем пиру. «…готовит вашу свадьбу с рябым фьяллем!» – «Я была бы рада, если бы это было так! Хродмар сын Кари из тех людей…» Что-то вроде этого. Значит, есть какой-то Хродмар сын Кари, которого она предпочитает всем и даже своему жениху-конунгу. И Брендольва она похвалила только за те качества, которые у него общие с ее избранником. «Хродмар сын Кари – не из тех, кто станет пьянствовать, забыв о деле… Тот мужчина, кто не боится действовать…» Как холодная вода, плеснувшая в огонь, эти мысли загасили радость Брендольва. Светлая богиня любит другого. Брендольв и раньше не думал, что она полюбит его, но убедиться в невозможности этого было невыразимо горько. И даже образ Хельги, призванный на помощь, не помог. Бледный и мелкий, он потерялся, как теряется спинка светлячка рядом с ослепительной звездой.

– Но Вильмунд конунг напрасно обвиняет моего отца в предательстве! – сказала Ингвильда. За эти мгновения она успела далеко унестись в своих мыслях и вернулась на берег озера Фрейра неохотно. – Я вовсе не жду, что он будет договариваться с фьяллями. Они нанесли обиду и нашему роду. Так что раньше или позже мой отец приведет войско, и вы еще пойдете в битву. Я желаю тебе, чтобы твой меч… Откуда у тебя этот меч? – Взгляд Ингвильды вдруг уперся в меч на поясе Брендольва, и удивление на ее лице показало, что он ей знаком.

– Его подарил мне Хельги хёвдинг. На обручение, – ответил Брендольв. В один миг он успел и пожалеть о том, что у него вырвались слова об обручении, и порадоваться этому.

– На обручение? – повторила Ингвильда, потом кивнула: – Ах, да! Мне говорили, что ты обручен с дочерью Хельги хёвдинга. Потому-то Вильмунд так к тебе расположен – ему очень нужно дружить с восточным берегом. С Хельги хёвдингом у нас еще никто не успел поссориться. Даже странно! Но я видела этот меч у Стюрмира конунга. Или очень похожий.

Она только хотела повернуть голову к своему воспитателю, но Оддбранд Наследство ответил из-за ее плеча, не дожидаясь вопроса:

– Этот самый. Там еще у основания клинка руна «тюр», с одной и с другой стороны.

Брендольв кивнул – такие руны у основания клинка имелись.

– Это и есть меч Стюрмира конунга, – подтвердил он. – Конунг подарил его Хельги хёвдингу, когда плыл мимо его усадьбы к слэттам. Тогда рауды еще не вступили в войну и мимо их земель можно было плавать. А Хельги хёвдинг подарил мне.

– Конечно, Хельги хёвдинг был вправе подарить его любому достойному человеку. – Ингвильда кивнула. – Но я удивлена… Как же ты мог, имея на поясе меч одного конунга, прийти служить его сопернику?

– Я… – Брендольв смутился. А ведь и Хельга при их последнем свидании сказала ему почти то же самое. – Мы думаем, что он погиб. Имея такой меч, стыдно сидеть дома. Ведь только тот мужчина, кто не боится действовать, верно?

– Верно! – Ингвильда снова кивнула, но взгляд ее был озабоченным, словно ее постоянно отвлекают тяжелые мысли. – Так и нужно брать в руки меч – чтобы биться! А не так…

Она обернулась назад, туда, где расположился на отдых Вильмунд конунг, и вдруг, не договорив, быстро шагнула в сторону и торопливо пошла прочь. Брендольв оглянулся: у полога шатра кюны Даллы стоял Вильмунд конунг и напряженно смотрел в спину Оддбранда Наследство, который шел позади Ингвильды и загораживал ее от глаз жениха.

– Куда ты так поспешно убежала, о Фригг пламени моря? – тихо, так чтобы другие не слышали, спросил Оддбранд у Ингвильды, и Брендольв был бы изумлен, услышав, что воспитатель разговаривает со «светлой богиней» с небрежной дружеской усмешкой в голосе. – Боишься огорчить жениха? Да, конунг будет очень огорчен, если увидит, как ты любезничаешь с этим Бальдром* конских боев.

– Совсем наоборот, – без улыбки, непримиримо ответила Ингвильда. – Я не хочу его порадовать. Если он увидит, как я любезничаю с другим, то решит, что я хочу его уязвить, вызвать ревность. То есть что мне есть до него дело. А мне нет до него никакого дела!

– Сам Локи* не придумал бы уязвить его сильнее, чем ты вчера! – Оддбранд усмехнулся, как будто это и впрямь было очень забавно. – Ты ведь при всей гриднице заявила, что любишь другого. Да еще и фьялля! Куда уж хуже!

– Он первый начал! – по-детски, но со взрослой серьезностью ответила Ингвильда. – Это он чуть ли не вслух при всей гриднице обвинил меня, что я отдалась фьяллю. Добрые дисы*! Мне уже жаль, что это не так! Если бы я знала, что все так обернется…

– То Хродмар сын Кари был бы утешен так, как ему самому бы хотелось! – насмешливо окончил за нее Оддбранд.

Ингвильда вздохнула. Еще полгода назад ей не пришло бы в голову, что она, гордая дочь хёвдинга, счастливая и «славная разумом добрым», будет сама себе желать бесчестья и сожалеть, что этого не случилось! Но судьба сыграла с ней странную шутку: ее мечтал взять в жены молодой конунг, а она всем существом стремилась к человеку, чье лицо изуродовали следы болезни и который к тому же приходился ближайшим другом Торбранда, конунга фьяллей. Но что поделать, если даже сейчас, после полугода разлуки, образ Хродмара с яркими голубыми глазами, блестящими с почти бесформенного лица, покрытого глубокими красными рубцами, казался ей прекраснее всех на свете. Острая тоска по нему, уже ставшая привычной, но от этого не менее мучительная, снова разлилась в душе, и Ингвильда брела по мокрому снегу над берегом, не видя ничего вокруг. Ах, как беспечна, как расточительна она была в тот месяц, который Хродмар со своим кораблем поневоле, одолеваемый смертельной болезнью, провел в гостях у ее отца! Теперь Ингвильде казалось, что тогда она не ценила своего счастья, потратила время даром, не радовалась каждому мгновению, проведенному рядом с Хродмаром, так, как должна бы. В такие часы, как сейчас, ей казалось, что еще немного, еще одно горькое и мучительное усилие – и душа покинет тело и полетит к нему, туда, где он есть…

– И напрасно ты думаешь, что Вильмунд конунг способен на такой тонкий ход рассуждений, как ты сама, – Оддбранд тем временем вернулся к тому, с чего начал. – Он не подумает, что ты хочешь его уязвить, и не обрадуется. Он на самом деле уязвится. Не стоит судить о людях по себе. Опасно недооценить противника, но переоценивать его… неумно. Это значит доставлять себе лишний труд. А тебе не стоит этого делать. Видишь ли, любая сила приносит достойные плоды только тогда, когда она направлена в нужную сторону.

– Для этого все же надо иметь, что направить! – огрызнулась Ингвильда, глянув в сторону шатра. Ее досада предназначалась вовсе не Оддбранду, а Вильмунду конунгу, который стоял возле своего коня и обиженно не смотрел в ее сторону.

– Сила может быть и маленькой. – Оддбранд пожал плечами. – Главное – знать, к чему и как ее приложить. Как говорится, много маленьких ручьев делают большую реку.

На другое утро после приезда с Каменного мыса Вильмунд конунг поднялся поздно. Покой уже был пуст, все мужчины, спавшие здесь, давно встали и разошлись – со двора слышались приглушенные толстыми бревенчатыми стенами обрывки криков, возгласов, взлетавших и опадавших, как волна. Наверное, борются или в мяч играют. Можно бы пойти присоединиться… Но, честно говоря, Вильмунду конунгу вообще не хотелось вставать. Собственно, зачем? Слоняться без дела по усадьбе, ловить вопросительные взгляды, видеть в них одно: когда же? Когда? Вильмунд конунг и сам хотел бы знать – когда? Когда Фрейвид Огниво, его суровый, властный и непреклонный воспитатель, перед которым Вильмунд до сих пор робел, как мальчишка, соблаговолит выполнить свои обещания и приведет войско, с которым не стыдно выйти навстречу проклятому Торбранду Троллю, которого фьялли называют своим конунгом? Но любая мысль о фьяллях была мучительна, поскольку приводила на ум Ингвильду и Хродмара сына Кари. Чтоб тролли взяли их обоих!

Натягивая на ногу башмак, Вильмунд хмурился и кусал губы, как будто это простое действие причиняло ему страдания. На самом деле во всем виновата она, Ингвильда! Ни полчища фьяллей на Квиттингском Севере, ни страх перед возвращением отца, ни досада на Фрейвида Огниво не терзали Вильмунда конунга так, как измена Ингвильды. Это казалось ему изменой: ведь раньше, пока он жил в усадьбе Фрейвида, они с Ингвильдой не ссорились, и она улыбалась ему, а не кому-то другому. А потом появился этот фьялль со своей «гнилой смертью» – почему он от нее не подох?! И Ингвильда забыла все прежнее, точно рябой тролль околдовал ее. Даже в день их обручения с Вильмундом она говорила, что не полюбит его. Даже сейчас…

К счастью, Вильмунд плохо помнил, что они оба говорили на том пиру в усадьбе Каменный Мыс. Он был тогда слишком пьян, чтобы помнить слова, но у него осталось общее впечатление чего-то досадного, постыдного, и углубляться в воспоминания не хотелось, как не хочется мешать руками болотную муть. Но изменница Ингвильда, желанная и ненавистная, казалась ему причиной всех прошлых и будущих несчастий. Люби она его, он сейчас выходил бы из спального покоя совсем в другом настроении.

За дверью Вильмунд конунг сразу наткнулся на няньку маленького Бергвида, сына кюны Даллы.

– Приветствую тебя, конунг! – Рабыня поклонилась, и Вильмунд приостановился. Фрегна, круглолицая и веснушчатая женщина средних лет, была доверенной служанкой кюны Даллы и обычно приходила с вестями от нее. – Кюна прислала меня сказать, что ей бы хотелось поговорить с тобой, – продолжала рабыня. – Она была бы рада, если бы ты пришел к ней прямо сейчас.

Молча кивнув, Вильмунд конунг вслед за рабыней направился к девичьей. Мачеха уже ждала его, сидя на краю пышно убранной лежанки и держа на руках маленького Бергвида. При виде Вильмунда ее миловидное лицо озарилось ласковой улыбкой, и Вильмунд не удержался от улыбки в ответ. Мачеха была старше его всего на четыре года, и ее красота, ее ласковое обращение заметно утешали его в потере Ингвильды. Чем суровее обходилась с ним невеста, тем приветливее делалась мачеха, и Вильмунд испытывал к ней благодарность за это.

– Садись-ка рядом со мной, конунг! – сердечно сказала Далла, передавая ребенка Фрегне.

Ни в чьих других устах слово «конунг» не доставляло Вильмунду такого удовольствия. Сев рядом, он взял руку Даллы и крепко сжал. Нет, жизнь может быть совсем не плохой, когда где-то рядом есть такая приветливая женщина, такая нарядная и красивая в зеленом платье с отделкой из полос синего шелка, с золотыми цепями на груди и золотыми браслетами на обеих руках. Вильмунд придвинулся к ней поближе, и Далла бросила на него многозначительный взгляд, ласковый и чуть смущенный одновременно. Свободной рукой она разглаживала на коленях передник из тонкого говорлинского льна, вышитый крупными стежками синей шерсти и безупречно чистый, носимый только ради обычая. Так и казалось, что она хочет броситься ему на шею, но стесняется рабынь, сидящих поодаль за прялками. Рядом с этой маленькой женщиной Вильмунд чувствовал себя настоящим конунгом. И притом она так добра, так деятельно и внимательно заботится о его пользе, дает такие умные советы! Вильмунд потянулся обнять ее сзади, но она бросила взгляд на женщин и оттолкнула его руку.

– Послушай-ка, что я хотела тебе сказать, – торопливо, словно боясь отвлечься и забыть, начала кюна Далла. – Конечно, ты правильно поступил, что поручил этому Брендольву с восточного берега выводить такого хорошего коня и тем дал ему возможность стать победителем. Но я боюсь, что он не очень хорошо тебя отблагодарил.

– Что такое? – Вильмунд нахмурился. Сама Далла посоветовала ему дать коня Брендольву, и он был очень доволен исходом дела, которое и прославило его как владельца коня, и позволило оказать честь будущему родичу Хельги хёвдинга.

– Ты ведь заметил, что на обратном пути он беседовал с Ингвильдой? – с намеком глянув ему в глаза, произнесла Далла.

Вильмунд опустил взгляд. Он не любил говорить об Ингвильде даже с Даллой. И именно потому, что кюна Далла знала все неприятные для Вильмунда особенности отношений с невестой.

– Конечно, ты видел! – без прежней мягкости, настойчиво продолжала Далла. – Этого не видел разве что слепой! Все видели, как она приветливо говорила с ним, чтобы побольше уязвить тебя! На глазах у всех людей! Она ни перед чем не остановится, чтобы тебя опозорить! И все видели, как она подарила ему кольцо. Я не слышала, о чем у них шла речь, но боюсь, что эта дружба плохо кончится!

– Но что там может быть? – не поднимая глаз, хмуро ответил Вильмунд. – Она же вслух говорит, что любит рябого тролля. Не может же она полюбить еще и этого… Правда, он тоже рябой, хотя до того ему далеко.

– Зато он может полюбить ее! – горячо воскликнула кюна Далла. Так говорят: «Но ведь дом может загореться!» – О, я-то видела, какими глазами он на нее смотрит! И тогда, на пиру, когда она хотела подать ему рог, и потом на дороге, и еще раньше, здесь, в усадьбе! Он просто ест ее глазами! Того гляди, он передумает жениться на дочке Хельги хёвдинга.

Кюна Далла замолчала, давая Вильмунду самому сделать нерадостные выводы. Но он пожал плечами: ну и что?

– Ты не понимаешь! – сокрушенно втолковывала кюна Далла. – Ведь Брендольв – твой человек. Он сам, без зова, приехал сюда, чтобы сражаться вместе с тобой. А Хельги хёвдинг не приехал и не собирается. Если Брендольв женится на его дочке, то сможет гораздо легче собрать войско восточного берега и привести сюда. Он знатного рода, знатнее Хельги Птичьего Носа. Если наши дела пойдут хорошо, то можно будет заставить восточный берег выбрать в хёвдинги его, Брендольва! И тогда восточный берег будет весь в наших руках! Понимаешь? А для этого нужно, чтобы он женился на дочке Хельги, а не бросил ее ради Ингвильды!

– Но как он бросит ее ради Ингвильды, если Ингвильда его не любит?

– Она может притвориться! Ты не знаешь, как хитры могут быть женщины, как умело они притворяются! – горячо убеждала кюна, а у Вильмунда, увы, не хватило сообразительности принять это к сведению. Он был слишком сокрушен и не имел желания искать себе другие беды, кроме тех, что находили его сами. – Она может сделать вид, что любит его, и тогда он поможет ей бежать отсюда!

– Бежать? – Изумленный Вильмунд поднял глаза на кюну. Ничего подобного не приходило ему в голову, и при всей его досаде на Ингвильду лишиться ее, да еще таким непочетным образом, казалось хуже смерти.

– Конечно! Он увезет ее к себе на восточный берег и тем опозорит тебя, лишит поддержки Хельги хёвдинга! От него надо избавиться.

– Как?

– Это не трудно. – Кюна небрежно махнула рукой. – Ты сейчас позови его и скажи, чтобы он ехал к моему брату Гримкелю… Или лучше пусть отправляется к себе на восточный берег и поторопит Хельги хёвдинга собирать войско. Нечего ему сидеть здесь, потому что без большого войска битвы все равно не будет.

Гест*, посланный на поиски Брендольва сына Гудмода, нашел его в спальном покое на лежанке за созерцанием потолка.

– Там пришел Торстейн из Утиного Озера, – рассказывал сидящий рядом Асмунд, напрасно пытаясь расшевелить друзей. – Приглашает завтра к себе метать камни. Говорит, он достал такой залог, что даже однорукий согласится попробовать. И что на этот раз он непременно одолеет Ингвара Косматого. Пойдемте? Вот посмеемся!

Брендольв пожал плечами.

– А еще парни придумали состязаться, кто лучше метнет нож за спину, – чуть помолчав, вспомнил Асмунд. – Не хотите попробовать?

– А еще можно сыграть, кто дальше плюнет, – с той же насильственной бодростью, передразнивая, предложил Эрнгельд.

Оба друга засмеялись, но в шутке была большая доля правды. До подобных детских забав оставалось недалеко.

– Брендольв сын Гудмода! – окликнул вошедший гест. – Конунг зовет тебя.

Как ужаленный, Брендольв дрыгнул в воздухе ногами и стремительно поднялся, стал оправлять рубаху, накидку и пояс. Неужели что-то начнет происходить? Наконец-то!

– Иди, иди! – насмешливо напутствовал Эрнгельд. – Должно быть, конунг хочет, чтобы ты вывел на бой еще одного жеребца.

– Или борова! – подхватил Асмунд. – Лучше всего было бы устроить бой свирепых жаб, но боюсь, они не проснутся даже ради конунга…

Брендольв их уже не слушал. Он бежал за гестом, убежденный, что наконец-то его ждет серьезное дело.

Против обыкновения, конунг ждал его не в гриднице, а в девичьей. Брендольв тут еще не бывал и с некоторой неуверенностью вступил во владения кюны Даллы. Сама она тоже находилась здесь и нянчила младенца, сидя на пышно убранной мехами лежанке. Резные столбы по углам делали лежанку похожей на почетное сиденье конунга и придавали молодой женщине истинно царственный вид. Но Брендольву было неприятно ее видеть: эта маленькая миловидная женщина с острыми хитроватыми глазками, с подвижным, но не слишком умным лицом чем-то не нравилась ему. При всей пестроте и пышности ее наряда, при всей надменности, которую она умела напускать на себя, она казалась полным ничтожеством рядом со спокойной, сдержанной Ингвильдой. Почему-то казалось, что кюна Далла как-то мешает Вильмунду сыну Стюрмира быть тем, кем он должен быть, имея на поясе освященный меч конунга.

– Я вижу, ты немного заскучал! – сказал Брендольву Вильмунд. – Смелому скучно сидеть без дела, верно?

Молодой конунг старался держаться бодро и говорить весело, но Брендольв видел, что тот чем-то угнетен, и это наполняло его самого неприятным чувством. Впрочем, чему удивляться? На месте Вильмунда каждый был бы невесел.

– Я хочу, чтобы ты поехал на Острый мыс и посмотрел, как там идут дела у моего родича Гримкеля ярла*, – продолжал Вильмунд конунг. – А потом тебе следует поехать на восточное побережье и передать Хельги хёвдингу мое приказание: немедленно собирать войско и вести его сюда. Теперь уже ясно, что фьялли и рауды не будут обходить Медный Лес с восточной стороны и восточному побережью ничего не угрожает. Хельги хёвдинг должен помочь нам отстоять западный берег. Скажи ему об этом. Ты – доблестный человек, и я уверен, что ты сможешь выполнить это дело.

Брендольв промолчал. Ему было неприятно, что его отсылают прочь, хотя бы и с таким почетным поручением. Он хотел что-то сделать сам, а ему досталось только подгонять Хельги хёвдинга. Который, по правде говоря, не нуждается в понукании и сам знает, что и когда ему делать.

– Вильмунду конунгу нужны верные люди на восточном побережье, – сказала кюна Далла. – Мы верим в твою преданность и будем рады узнать, что ты женился на дочери Хельги хёвдинга. Тогда мы сможем не опасаться предательства с его стороны. Тогда он не повторит ошибок Фрейвида Огниво.

– Хельги хёвдинг не может быть предателем! – горячо воскликнул Брендольв. Сомнение в чести Хельги хёвдинга задело его так же сильно, как если бы в предательстве обвинили его самого, и он враждебно глянул на кюну. Он неосознанно считал своим долгом защитить оставшихся за спиной близких от нападок этой женщины, которая так легко предала своего мужа и променяла его на пасынка. – Он – смелый, высокородный, доблестный человек! Я уверен, что он уже собирает войско! Просто он не хочет погубить его впустую и ждет, чтобы убедиться… Что весь Квиттинг пойдет в бой единой дружиной!

– Он сможет верить в это крепче, когда отдаст тебе дочку и в придачу войско, чтобы ты привел его сюда! – твердо, повелительно сказала кюна Далла. С неженской суровостью она глянула Брендольву в глаза, и он со всей ясностью ощутил, что власть здесь принадлежит именно кюне Далле, хочет он того или нет. – И чем быстрее все это произойдет, тем лучше. Будет хорошо, если ты отправишься в путь прямо завтра. Дорога неблизкая. Фьялли, может быть, сегодня ближе к нам, чем Хельги с его войском!

Брендольв вышел, и кюна Далла проводила его взглядом. В ее острых глазках светилось скрытое торжество. Вот она и одержала еще одну маленькую, но важную победу, выбила еще один камень из-под ног у своей соперницы. Брендольв пылок и решителен, он мог бы стать серьезной опорой для Ингвильды, если бы та успела его приручить. Кюна Далла была уверена, что точно разгадала замыслы ненавистной гордячки. Ведь склонность судить о других по себе – весьма распространенный недостаток, ему подвержены многие как благородные по духу люди, так и совсем наоборот. Как сказал бы Оддбранд Наследство, вор всех ворами считает. День за днем кюна Далла незаметно и умело разжигала в душе Вильмунда все большую вражду к невесте, которая, обернись все по-другому, могла бы вертеть им так же легко, как Далла. Только, разумеется, к своей собственной выгоде. Нет, Далле не нужна была женитьба Вильмунда и рождение его детей, которые преградят дорогу к власти маленькому Бергвиду, не нужно было усиление Фрейвида в ущерб ее брату Гримкелю, хёвдингу южной четверти Квиттинга. Ну, и себе самой она приобретет, если все сложится удачно, гораздо более приятного и удобного мужа, чем старый и грубый Стюрмир по прозвищу Метельный Великан.