Рука Эрнольва, ползшая по стене пещеры, вдруг сорвалась в пустоту. Дневной свет позади давно исчез, и Эрнольв даже не знал, существует ли еще выход из горы, скрывшийся за поворотом, или она закрылась, впустив живых, чтобы никогда больше не выпустить обратно? Золотые жилы змеились по потолку, но свет их не достигал пола, и идти приходилось на ощупь. Вокруг, так же ощупью, двигались хирдманы; Эрнольв пробовал звать их, называл имена, но никто не откликался. Только по шороху шагов вокруг, похожему на шуршание чешуи ползущего по камню дракона, Эрнольв догадывался, что не один здесь. Пока еще. Почему-то ему казалось, что спутников стало меньше. Дружину сожрала темнота. А может быть, уже и не только она. Но все продолжали идти вперед, и он тоже шел. Другого пути просто нет.

Остановившись, Эрнольв вслепую поводил рукой по воздуху, но там, где должна быть стена, нащупал только пустоту. Что это? Простое углубление, щель в стене пещеры? Провал? Пропасть? Нагнувшись, он пошарил по шершавому камню возле самого пола. Пальцы были так густо покрыты каменной и рудной пылью, что почти не ощущали холода. Или он совсем застыл? Понемногу превращается в камень?

Эрнольв остановился: было так тяжело, как будто всю эту невообразимо громадную гору он тащил на плечах. Силясь отдышаться, он прижал руку к груди. Рунный полумесяц казался теплым и слегка дрожал, то ли в лад дыханию Эрнольва, то ли от своего собственного, тоже нелегкого дыхания. Но все же амулет жил и вливал в кровь Эрнольва новые силы. Надолго ли их хватит?

Стена заворачивала. Эрнольв тоже повернул, шагнул сначала осторожно, везя подошвой по полу. Никакого провала не оказалось, и дальше он пошел смелее. Судя по шороху, кто-то из хирдманов отправился вместе с ним. Эрнольв опять попробовал окликнуть, уже не надеясь на ответ. И услышал только тишину и сосредоточенный шорох – окаменевшие душой люди искали дорогу дальше, в глубину горы, к своей новой матери, в свой новый истинный дом.

Не зная, долго ли идет по каменному подземелью, сколько раз повернул и глубоко ли под землю забрался, Эрнольв уже почти отчаивался. Ему не нужны были сокровища Медного Леса, он вообще не хотел идти сюда, а здравый рассудок, сохраненный вопреки всем троллиным чарам, позволял в полной мере осознать ужас нынешнего положения. Не услышав ни единого слова в ответ, он окончательно уверился: отсюда не выбраться, все они навсегда останутся в горе и погибнут, умрут от голода и жажды, задохнутся или просто застынут, окаменев, окованные чарами подземных духов. Эрнольв не хотел умирать: горячим ключом в нем билось жгучее желание выбраться на волю, на свет, вернуться домой, к Свангерде. Почему-то именно сейчас он верил, что она ждет, что они могли бы быть счастливы вместе. Ингирид забылась, как будто у него и не было никогда никакой жены, а только смутный неприятный сон, от которого надо поскорее очнуться, вернуться к светлой и радостной яви.

Сделав еще несколько шагов, Эрнольв остановился. Тишина оглушила, как будто камнем забило и уши. Слух не улавливал шороха шагов: то ли товарищи выбились из сил и отдыхали, то ли он остался один. Колени ослабели, и он сел на пол, прислонясь плечами к жесткому камню стены. Темнота давила и душила, но страшнее всего было одиночество – холоднее льда, тяжелее камня, мрачнее ночи. Пока рядом шли люди, пусть очарованные колдовством горы и забывшие себя, сохранялась какая-то надежда. Но сейчас он остался один, и у него больше не осталось сил идти дальше. Непроглядная тьма, каменный холод, цепенящее дыхание горы сковали все существо; зрение умерло, утратив свет, слух умер, утратив звук, и только дыхание в груди еще тлело, ловя остатки воздуха. Той жизни, что правила здесь, не требовались ни свет, ни звук, ни воздух.

Чьи-то тонкие холодные пальчики коснулись руки. Эрнольв сильно вздрогнул, поднял склоненную голову. По-прежнему было темно и тихо. Но рядом появился кто-то: не теплый и плотный, как человек, а легкий, полупрозрачный, почти такой же холодный, как камень, но подвижный. Не видя и не слыша ничего, Эрнольв всей кожей ощущал рядом присутствие неизвестного существа, слышал медленное, редкое, неглубокое по сравнению с человеческим дыхание.

– Пойдем,– чуть слышно прошелестел голос. А может быть, и не голос, может быть, чужая мысль коснулась сознания Эрнольва и пробудила от оцепенения.– Пойдем со мной.

Повинуясь пожатию холодных, но сильных пальцев, он поднялся и сделал неуверенный шаг. Все чувства застыли, он не боялся, даже не пытаясь угадать, кто и куда ведет его. Вели – и он шел, послушный силам, которые властвовали здесь, в чреве горы.

Они шли вперед. Чувства Эрнольва понемногу оживали, и он уже замечал, что проход сужается и поднимается – стало чуть легче дышать, воздух немного потеплел. Через какое-то время он снова владел своим рассудком и телом, только чувствовал усталость. Но и усталость свидетельствовала о том, что еще жив. «Пока горшок трещит – значит держится!» – вспомнилась одна из любимых поговорок матери. А с нею и сама фру Ванбьерг, отец, Свангерда, усадьба Пологий Холм – все, что составляло его жизнь.

Щурясь, Эрнольв отчаянно пытался разглядеть в темноте тонкую невесомую фигурку того, кто по-прежнему держал его руку тонкими и холодными пальчиками. Сумрак постепенно редел, уже можно было рассмотреть женщину, худощавую и высокую, лишь немного ниже самого Эрнольва. В ее неслышном скользящем шаге, в легких подергиваниях стана и плеч, походивших то ли на судорогу, то ли на дрожание тени от огня, угадывалось что-то знакомое.

– Кто ты?– окликнул он, не слишком надеясь получить ответ, но желая услышать хотя бы свой собственный голос.

– Меня называют Асплой, но это имя не даст тебе власти надо мной,– прошелестела темнота.

И Эрнольв вспомнил. Точно так же, тихим невнятным голосом, похожим на шелест ветерка, проползающего меж ветвями, говорила ведьма, встреченная когда-то над озером. Это она. Она явилась в подгорные глубины, чтобы вывести его на свет.

Проход снова стал расширяться. Вокруг светлело, впереди мелькнуло ослепительно белое пятнышко. Эрнольв сначала принял его за какой-то особенный подземный огонь и только потом понял, что видит свет. Обыкновенный свет пасмурного зимнего дня. И еще через несколько шагов путники оказались в широкой пещере, зев которой открывался в незнакомую долину, густо заросшую можжевельником. Но кусты едва виднелись: долину засыпал пышный, свежий снег. С порывами ветерка в пещеру залетало его влажное бодрящее дыхание.

– Иди,– сказала Аспла, обернувшись к Эрнольву и выпустив его руку.– Дальше я не должна тебя провожать. Я не должна была и выводить тебя из горы, но ведь я обещала помочь увидеться с Лисицей. Я не могу привести его сюда. Но теперь ты найдешь его сам. Амулет поможет тебе. Я видела у него такой же и знаю, что они тянутся друг к другу.

Эрнольв смотрел на девушку-ведьму, стараясь разглядеть лицо, но в полумраке пещеры оно расплывалось, заволакивалось серой тенью, виднелось только зеленоватое мерцание узких, по-звериному настороженных и по-человечески грустных глаз. Все странное, неуловимое, необъяснимое существо сосредоточилось и отразилось в них. Эрнольв хотел что-то сказать, как-то поблагодарить ее, но не находил слов. Какие человеческие слова имеют цену в этом медленно дышащем мире?

– А что будет… с теми?– спросил он, неуверенно кивнув назад, где узкий черный проход уходил в глубину горы. Эрнольв вспомнил своих зачарованных товарищей, и ему снова стало страшно. Это мертвые ничего не боятся. А живым страшно, и потому страх – тоже доказательство жизни.

Аспла передернула костлявыми плечиками:

– Съедят.

Эрнольв хотел спросить, кто съест, но не решился. Он и сам знал, но назвать имя не смог бы – для этого не было слов в человеческом языке.

– Иди.– Аспла кивнула на выход из пещеры.– Иди своей дорогой. Мы сплели заклятья, живая молния с неба разрушила их, мы сплели новые. У нас свои дела, а у вас, людей, свои. Мы не ходим по вашим тропам. Делайте свое дело.

Эрнольв поправил плащ и пояс, шагнул к выходу и стал осторожно спускаться в долину по крутому заснеженному склону. Башмаки скользили на мокрых камнях, он цеплялся за колючие ветки можжевельника, а из головы все не шли последние слова Асплы. У людей свои тропы, у не-людей – свои. И каждый должен делать свое дело.

Торбьерн Запевала, от натуги красный, как спелый шиповник, снова затрубил в рог. Ингирид поморщилась: ей надоел этот бесполезный рев над ухом. Уже давно никто не отзывался: ни Арнвид, ни Эрнольв, ни Рагмунд Запасливый. То ли отряды разошлись слишком далеко, то ли… остальные нашли что-то такое, чем не спешат делиться. Если бы там была опасность, то мигом затрубили бы, позвали бы на помощь!

– Что-то погода портится!– бормотал Торбьерн Запевала, поплотнее натягивая на голову меховой колпак.– Как бы снег не пошел!

– А вон там идет!– Один из хирдманов указал на небо. Чуть севернее тучи висели над самой землей, белое марево под ними недвусмысленно указывало на снегопад.– Если ветер повернет – и до нас донесется.

Ветер дул так сильно, что у Ингирид застыли и руки в рукавицах, и нос, хотя она и старалась получше прикрыть лицо капюшоном.

– О, да там усадьба!– вдруг заорал один из хирдманов, ехавших впереди.– Усадьба, разбей меня гром!

Понукая лошадей, Ингирид и Торбьерн вырвались вперед. Внизу, в широкой долине, пересеченной ручьем, лежала усадьба. Настоящая человеческая усадьба, с каменной стеной, с тремя или четырьмя дерновыми крышами больших домов, с мелкими каморками и разными хозяйственными постройками. Ингирид ощутила нетерпеливый зуд: так давно она не отдыхала в человеческом доме, не сидела под крышей, у огня!

– Скорее!– сердито закричала она, как будто Торбьерн и его люди нарочно задерживали.– Поедем туда!

До усадьбы было довольно далеко – сначала вниз с горы, потом по долине через лес,– но все же ясность цели придавала бодрости, и дружина Торбьерна Запевалы подхлестнула коней.

– Едут, едут!– закричал Гроди. Подросток сидел на верхушке высокой старой сосны, прижавшись к рыжему стволу, и был почти не виден – точь-в-точь сосновый тролль. Его тонкий голосок едва долетал до двора усадьбы.– Их мало, человек сто.

– Смотри дальше!– крикнул в ответ Вигмар.– Может быть, они разделились?

– Нет, больше нет!– долетело с верхушки дерева.

– А если сто, так мы их разобьем!– уверенно сказал Гуннвальд.– Нас восемьдесят четыре, и мы у себя дома!

– Ведь не зря говорят: лучше биться на своей земле, чем на чужой!– подхватил Эйгуд хельд, один из соседей, приглашенный на праздник и приведший в Золотой Ручей почти два десятка родичей и хирдманов.– Конечно, разделились, они ведь не знают здешних дорог. А по отдельности мы перебьем их сколько есть.

– Пошли встречать гостей!– бодро позвал Вигмар и призывно взмахнул Поющим Жалом.

Восемь десятков мужчин, еще вчера пировавших на свадьбе, быстро втянулись в перелесок, подобрались к другой опушке и заняли там места, прячась за соснами, за камнями, в можжевельнике. Темные плащи и меховые накидки делали воинов почти невидимыми. Каждый держал наготове лук с наложенной стрелой. Едва фьялли покажутся из леса, как десятка полтора будет сбито с седел и никогда уже больше не сядет на коней.

Вигмар тоже ждал, сжимая в руках лук и прислонив Поющее Жало к стволу возле себя. Он был спокоен, уверен и даже доволен. Он так долго бегал от фьяллей, то в одиночку, то с целой дружиной, уходил все дальше и дальше от серого камня, отмечавшего нарушенную ныне границу земли квиттов. Но вот бегство наконец кончилось. Через несколько мгновений он встретит врагов лицом к лицу, встретит с оружием. Слишком много накопилось неоплаченных долгов и нарушенных обычаев, но сейчас многое из этого будет исправлено. Ни люди, ни боги не упрекнут его, не скажут, что в войне квиттов и фьяллей он пренебрег честью, нарушил долг. Хотелось бы знать, увидит ли он сейчас того одноглазого фьялля, который зачем-то так хочет снова встретиться? Встреча выйдет такой, как они когда-то и уговаривались: дружина на дружину. И никакие прежние разговоры не помешают им скрестить оружие. Квитт и фьялль ничего не сделали друг другу, но их племена – в войне, и каждый должен принять на себя часть этой войны. А разве нельзя сказать того же о каждом квитте и каждом фьялле, о любых двух, которые никогда прежде не встречались, но сейчас постараются убить друг друга? И у кого-то ведь получится…

Под ветвями на склоне горы, отделенном от перелеска широкой прогалиной, замелькало что-то живое. Еще рано. На опушку выехал мужчина в меховой шапке, с красным щитом наготове. И сейчас еще рано. Фьялль придержал коня, потом поехал вперед, вглядываясь в сосняк за прогалиной. Вигмар задержал дыхание, словно фьялль мог его услышать. В тишине раздавался лишь негромкий стук конских копыт и шорох ветвей, задевающих за плечи.

Казалось, все было спокойно. Следом за первым из леса показалось еще десятка полтора всадников. Теперь пора. И Вигмар протяжно свистнул. Не успел звук умолкнуть, как его подхватила песня двух десятков стрел. Передние ряды фьяллей дрогнули: не меньше десяти повалились с седел или рухнули на шеи лошадей; заржали кони, взлетели крики изумления и боли. В кого-то вонзилось по две стрелы, кто-то был ранен, кого-то раненый конь бешено нес прочь, не слушаясь узды.

Квитты снова выпустили стрелы; опомнившиеся фьялли отвечали тем же. Разворачивая коней, они опять скрывались в чаще, но стрелы и копья настигали беглецов и там. Два небольших отряда под предводительством Гуннвальда и Эйгуда вдоль опушки подобрались к самому склону и уже вступили в битву. Вигмар снова свистнул, зовя квиттов вперед.

На прогалине и в лесу завязалась битва. Это был странный бой: разорванный на клочки мелких схваток, он был почти не виден, звон железа и крики гасли в шорохе ветвей и свисте ветра. Но по силе яростного накала не уступил бы никакому другому: каждый из квиттов и фьяллей наконец-то встретился лицом к лицу с противником, которого так долго искал и ждал. Война, проросшая из нескольких невзначай сказанных слов, из жадности одних и заносчивости других, война, выношенная и взлелеянная Торбрандом конунгом, раздутая из искры Бьяртмаром и Ульвхедином, бросила свой пламенный отблеск на каждое человеческое лицо, отразилась холодной молнией в каждом поднятом клинке.

– Золотой ручей!– во весь голос орал Вигмар, выискивая взглядом новых врагов, и из-за деревьев ему отвечали голоса невидимых товарищей. Имя усадьбы, имя ручья, таящего от захватчиков богатства Квиттинга, служило не просто боевым кличем – оно напоминало каждому, за что тот бьется. За то, на чем держится земля и племя, за то, что в свое время возродит погибших и вырастит новых воинов. Земля поддержит тех, кто заслонит ее собой.

Вигмар бросил щит в голову фьяллю, наскочившему на него с мечом; на миг противник оказался оглушен, и Вигмар с размаху снес ему секирой полголовы. Прием Хродмара, которому квитт поневоле обучился на последней стоянке «Оленя», вспомнился кстати. Сзади резко хрустнул сучок; обернувшись, Вигмар ударил подбежавшего противника обухом секиры; тот упал и был быстро добит.

Рядом сразу с двумя дрался Арне, младший сын Эйгуда. Ему было семнадцать лет, а значит, он тоже мужчина. Арне и фьялль с большим красным щитом одновременно кинулись друг на друга; удар фьялля был таким сильным, что снес квитту половину щита, и лезвие скользнуло по плечу и по груди. Мельком Вигмар заметил кровь на груди Арне и метнул во фьялля Поющее Жало. Тот шагнул вперед, роняя оружие, упал лицом вниз, но замер в нелепой позе, не долетев до земли: торчащее из груди копье не давало упасть. Арне, не заметив в горячке боя своей раны, кинулся на второго фьялля; тот отскочил, но споткнулся о камень и судорожно взмахнул руками, стараясь удержать равновесие; горло на миг оказалось совсем открыто, и Арне сильно полоснул по нему клинком.

Вигмар вырвал Поющее Жало из тела фьялля и обернулся: Арне пошатнулся, бросил разрубленный щит и схватился за дерево, чтобы не упасть.

– Стой за мной!– крикнул Вигмар и прыгнул вперед, чтобы оказаться между Арне и бегущими к нему двумя фьяллями.– Держись! Это еще не все!

Это еще не последняя битва и не последние враги – умирать рано, хотел он сказать. Но говорить было некогда: с разных сторон наскочили сразу четверо. Хорошо, что за спиной Арне, а за ним дерево – нападения сзади можно не ждать.

Один из фьяллей хотел ударить Вигмара копьем, но тот отскочил, так что копье воткнулось в мерзлую, твердую лесную землю; не дожидаясь, пока фьялль его вытащит, Вигмар прыгнул на древко копья и сломал его; еще слыша хруст дерева, он ударил фьялля Поющим Жалом. Фьялль завалился назад; кто-то метнул камень, метя Вигмару в голову, и он едва успел уклониться, выпустив из рук древко. Арне вдруг коротко вскрикнул от напряжения, выбросив вперед руку с мечом: пока Вигмар не видел, один из фьяллей хотел зайти сбоку, но Арне, вовремя заметив, повредил ему плечо, и фьялль отшатнулся, зажимая ладонью обильно кровоточащую рану.

– Золотой ручей!– ревел совсем близко воодушевленный голос Гуннвальда, и ему отвечали рассеянные по лесу десятки голосов.

Невысокий, но плечистый фьялль в низко надвинутом на лоб меховом колпаке вырвал из тела товарища Поющее Жало и обеими руками метнул его в Вигмара. Золотая молния сверкнула перед самыми глазами, и впервые он ощутил хрупкость собственной жизни – в лицо ему дохнула смерть. На миг даже стало все равно: если я уже умер, то что мне до исхода битвы, которая отныне не моя?

Но впереди кто-то коротко вскрикнул: один из фьяллей, наседавших с другой стороны, обеими руками держался за древко Поющего Жала, вонзившегося ровно в середину груди. Древко было обращено к Вигмару, и он вырвал его, возвращая себе свое оружие, даже не понимая, что же, собственно, произошло. Вокруг были враги, и он бросился на них, подняв голодное копье. А фьялли вдруг побежали, и он бил копьем в спины, досадуя, что скользкая земля не позволяет разогнаться как следует.

– Берсерк! Оборотень! Колдун! Бессмертный!– кричали вокруг, и Вигмар не понимал, что это – о нем.

Он не видел себя со стороны, между тем стороннему взгляду казалось, что копье, летевшее прямо в человека, прошло сквозь тело, не причинив вреда, и поразило тех, кто стоял за ним. Поющее Жало крепко держало заклятье, запрещавшее причинять вред своему хозяину.

Если лед треснул, то целым ему уже не бывать: фьялли бежали. Каждый вдруг осознал, что он один в лесу, среди врагов, а врагом казался каждый ствол и каждый камень.

– Золотой ручей!– хрипло и дико закричал Вигмар, всем существом стремясь скорее добить оставшихся врагов, чтобы искать новых.

Яростные силы кипели в нем, как бури в котле небес, он не ощущал усталости и даже не помнил, что тоже смертен. В эти мгновения в человека вошел дух Медного Леса – тысячеликий, неисчерпаемый и бессмертный. Вигмар стал каждым стволом, каждым камнем, живым оружием земли, которой пришло время постоять за себя.

Гоня убегающих противников, он выскочил на прогалину, куда квитты вытеснили еще человек десять фьяллей: больше никого не было видно. Фьялли, заслышав крик, обернулись, выставив навстречу с десяток секир, мечей и копий, но блеск Поющего Жала отбросил их назад; копье сверкало, как застывшая молния, доставало издалека, не покидая рук хозяина. Любой, у кого есть глаза, увидел бы здесь колдовство.

Вдруг в небе над далеким лесом что-то вспыхнуло, волна теплого воздуха шевельнула волосы, за облаками раскатился далекий громовой удар. Фьялли отшатнулись, попадали на землю. Вигмар вскинул голову. С серого неба прямо на него неслась валькирия в черной кольчуге, с копной черных волос за плечами, похожими на густую грозовую тучу; вокруг фигуры блестели и рвались в пространство молнии, молнией пламенел меч в руках валькирии, а ее синие глаза горели такой дикой яростью, что Вигмар невольно отступил. К такому он не готов; он чувствовал в себе силы сражаться в одиночку с целым войском, но не с летящей грозой небес, посланной самими богами.

– Регинлейв!– со всхлипом крикнул чей-то молодой голос, будто ребенок, зовущий мать.

Да, она оставалась последней надеждой фьяллей: только небесной воительнице под силу одолеть квиттинского рыжего оборотня, бессмертного, вооруженного чудесным копьем, удара которого не выдерживает ни один щит. Она отплатит за жертвы, возносимые Одину, она поможет, когда не поможет больше никто.

Медленно опустив копье, Вигмар застыл, околдованный грозной мощью и слепящей красотой валькирии, неотвратимой и стремительной. Пламенно-синие отблески в черной грозовой туче, вся мощь и ярость грозового летнего неба собрались в ней. Не спасет никакой щит, не укроет никакой камень. Разве только под землю… Но Вигмар не мог отвести глаз от стремительно летящей смерти и почему-то чувствовал неодолимую гордость: не каждому выпадает честь быть убитым валькирией. Ему хотелось не гнуться, а, напротив, выпрямиться, чтобы его и его смерть увидели все, весь земной мир.

Внезапно перед глазами полыхнуло пламя, и Вигмар невольно отшатнулся, зажмурившись. Регинлейв исчезла, заслоненная от глаз бурно бьющимися языками огня. Так казалось Вигмару, а рассмотреть лучше он не мог, опаленный и ослепленный неземным сиянием.

А Регинлейв, уже занося руку с мечом для удара, вдруг вместо смертного противника увидела перед собой лицо Альвкары. Неистовая из рода альвов стояла на земле, держа перед собой щит, рыжие волосы бешено бились на ветру, как пламя, а на лице было странное выражение: ужас и восторг. Она смотрела прямо в синие глаза Регинлейв, но видела не ее; она закрывала собой человека, но думала не о нем. Из голубых глаз текли горячие слезы потрясения: казалось, воительница сама не верит в свой безумный поступок, но восхищена им. Все то, что она носила в себе долгие века, таила от взгляда богов, вдруг выступило наружу: не зря валькирию прозвали Неистовой.

Регинлейв завизжала от возмущения: она уже не могла остановиться и зайти с другой стороны. Альвкара засмеялась, смех и слезы исказили ее лицо до неузнаваемости, сейчас оно казалось диким и прекрасным. Она была как огонь, через который самый острый меч пролетит, не разрубив и не поранив; какую бы кару ни назначил после Отец Богов, сейчас она не сдвинется с места, и этот бой останется за ней.

Меч Регинлейв ударил в щит Альвкары; долина содрогнулась, на месте столкновения взмыла к небесам нестерпимой яркости вспышка огненного света. Гулкий гром разлетелся по окрестностям и долго бродил, отражаясь от одной горы к другой. Люди лежали на земле, закрывая головы руками.

И наступила тишина.

Вигмар одним из первых поднял голову с холодной земли: хотелось проверить, жив он или нет. Всю прогалину усеивали тела, и на первый взгляд не получалось определить, кто убит, а кто в беспамятстве.

А валькирий не было. Обе они исчезли. Одна пыталась выполнить повеление Одина, присудившего фьяллям победу, а квиттам смерть,– и не смогла. А вторая хотела сделать то, чего никто не велел,– и сделала. Она решилась на неслыханное, на дерзость, сходную с преступлением: нарушила волю Одина, заслонив щитом человека, обреченного Властелином на смерть. Он ведь не резал быков, не бил мечом в щит, не пел боевых песен, сладких для слуха Отца Ратей. И чем она за это расплатится? Об этом Вигмар узнает лишь много лет спустя.

Он поднялся, отряхнул одежду, дав себе время унять дрожь во всех членах, потом прокашлялся и позвал:

– Квитты! Есть хоть кто-нибудь живой?

– А то?– без заминки раздался звучный голос, и из-за сосны выступил Гуннвальд. Он казался порядком ошарашенным, но быстро приходил в себя. Рядом белело вытянутое лицо Гейра.– Ты жив?– осведомился Гуннвальд, увидев Вигмара, но тут же сам себе ответил: – Да что тебе сделается – ты же бессмертный! Эй, ребята!– обернувшись к лесу, позвал он.– Выходи. Снимите там по дороге пару ремней с дохляков – будем этих вязать, пока не прочухались.

Вигмар качнул в руке Поющее Жало. В его душе и в мыслях царил беспорядок, каждая частичка тела стремилась бежать в свою сторону, но вместе с тем он был спокоен и уверен в своих силах. Бессмертный – не бессмертный, но сегодня не раз подтвердилось общее поверье, что у Вигмара Лисицы есть жизнь в запасе.

Мокрые еловые лапы больно били по лицу, сучки цеплялись за платье и плащ, но Ингирид все бежала и бежала, сама толком не зная куда. В боку нестерпимо кололо, горло казалось каким-то деревянным и не пропускало воздуха, но ноги упрямо двигались вперед, как будто сами по себе. Мех капюшона намок, головное покрывало надо лбом намокло тоже, холодные капли текли по лицу, и женщина смахивала их рукавом.

Когда из-за сосен и камней вдруг полетели стрелы, Торбьерн Запевала схватил узду ее коня.

– Сиди сзади!– заорал он, поняв, что спокойствие оказалось мнимым и совсем рядом засада.– Не высовывайся! Потом я за тобой пришлю!

Торбьерна нетрудно было понять: родственница Торбранда конунга и жена Эрнольва ярла Ингирид дочь Бьяртмара достаточно важная птица, за которую с него строго спросят. Ингирид соглашалась, что ее драгоценную жизнь следует оберегать, но сама вовсе не стремилась лично зарубить парочку квиттов. Отъехав назад, она приготовилась ждать. Но вдруг за кустами, совсем близко, внезапно зазвенели клинки. Квиттами был полон лес! Скатившись с коня, Ингирид заметалась, но схватки вспыхивали везде, за каждым деревом, за каждым кустом. Кидаясь то к дереву, то к большому камню, она всюду видела бьющиеся фигуры, холодный блеск клинков; не глядя под ноги, женщина споткнулась о труп с разрубленной головой. Обезображенное, залитое кровью и мозгами лицо и сейчас стояло у нее перед глазами и наполняло неудержимым ужасом; сама смерть в гадком обличии гналась за беглянкой.

Запутавшись в чужом лесу, Ингирид рвалась вперед, к усадьбе. Внезапно открылась широкая поляна, и Ингирид охнула, поняв, что опять наскочила на место засады. Прижавшись к холодному валуну, она прямо перед собой увидела: шагах в десяти от нее рыжий квитт, которого она знала как Вигмара Лисицу, бьется разом с тремя фьяллями. Черты его лица заострились, рот хищно кривился, приоткрыв зубы, в желтых глазах сверкала ярость. Один из его противников-фьяллей откатился назад, зажимая ладонью рану в плече, другой коротко хрипло крикнул; Ингирид даже не успела заметить удара, а квитт уже рванул назад копье с окровавленным наконечником. Третий дрогнул, повернулся и хотел бежать вверх по склону, но поскользнулся на влажной листве и упал на колени; Вигмар метнул ему вслед боевой топор убитого фьялля и перерубил хребет.

Все это совсем не походило на красивые воинские упражнения, которые Ингирид видела много раз; кровь и смерть отвратительны на вид. Злобное лицо войны смотрело с ожесточенного, нечеловеческого лица Вигмара.

Оборотень! Ужас и ненависть мешались в душе Ингирид; она не могла поверить, что когда-то сидела рядом с этим человеком, говорила с ним, даже думала, будто любит… Нет, она всегда ненавидела его! Он принес столько горя: это из-за квитта Ингирид согласилась стать женой урода Эрнольва, пошла на жертву! На бесполезную жертву!

Подхваченная вихрем ужаса и отвращения ко всему на свете, женщина бежала прочь от места сражения, уверенная, что из всей дружины Торбьерна Запевалы осталась в живых она одна. Кто же сможет устоять против квиттинского оборотня? Ингирид смутно помнила, что где-то недалеко должны быть еще четыре отряда, в том числе и урод муж с сотней человек. Если бы найти их…

Наконец ноги подогнулись: явись сюда хоть сам Фенрир Волк, беглянка не смогла бы больше сделать ни шагу. Привалившись к стволу сосны, она с трудом дышала широко раскрытым ртом, судорожно сглатывала, кашляла. А вокруг стояла тишина: место битвы осталось далеко позади.

Немного придя в себя, Ингирид огляделась. Вокруг расстилался лес: высокие рыжие сосны, маленькие зеленые елочки, чахлая серая осина, палая листва, хвоя и мох с кустиками брусники. Кое-где белели клочки сырого снега. Лес жил своей обычной жизнью, ветви шептались с ветерком, не замечая женщину. Она, Ингирид, родственница конунгов и жена знатного ярла, для природы была не более букашки. Она обращала на нее внимания не больше, чем Торбранд конунг и Бьяртмар конунг на камешек, случайно попавший под ноги. Ингирид ощутила прилив злой обиды: гордая дочь конунга не выносила, если ее не замечали.

Женщина хотела крикнуть, но отчего-то не решилась. Дала о себе знать древняя, в крови живущая заповедь: не привлекай к себе внимания, если не можешь защищаться. Но где-то же они должны быть: Арнвид ярл, Эрнольв, Рагмунд? Где? Оторвавшись от сосны, Ингирид сделала несколько шагов вперед, не решив еще, в какую сторону идти. Сзади что-то прошуршало: так и казалось, что кто-то догоняет стремительным шагом и сейчас с размаху хлопнет по плечам. Ингирид быстро обернулась: никого не было, только ветерок гнал по камням скрученный кленовый лист. Ингирид пошла дальше.

– Куда ты идешь?– прошелестело вдруг совсем рядом.

Ингирид резко обернулась, едва успокоившееся сердце снова стукнуло, как оборвалось. Она подумала, что голос ей померещился, но нет: в трех шагах стояла долговязая и тощая девица с бледным до серости лицом и прямыми, свалявшимися, тролли знают сколько немытыми и нечесаными волосами.

– А тебе что за дело?– раздраженно отозвалась Ингирид. Станет она объясняться перед всякими бродяжками!

– Куда ты идешь?– настойчиво, с какой-то тревогой повторила незнакомка и шагнула к Ингирид. Та невольно попятилась: косящие зеленоватые глаза смотрели так пристально, как будто пронзали насквозь.

– Ты не видела здесь людей?– требовательно спросила Ингирид.– Здесь должны быть люди, вооруженные мужчины.

– Здесь много вооруженных мужчин,– ответила бродяжка. Вид у нее был испуганный, но и самой Ингирид с каждым мгновением делалось все тревожнее. Не понимая, чего же боится, она злилась на фьяллей, на квиттов, на весь свет, не дающий покоя.

– Где же они?– требовала Ингирид, изнемогая от раздражения. До чего же она тупа, эта тощая ведьма! Не может говорить по-человечески!

– Они… – Бродяжка запнулась.– Одни в лесу, другие у ручья, третьи в горе…

– О тролли и турсы!– воскликнула Ингирид.– Да зачем же они полезли в гору? В какую гору?

– За золотом,– грустно сказала бродяжка, глядя на Ингирид глазами побитой собаки.

– За золотом!– изумленно повторила Ингирид. От одного упоминания сокровища она забыла о битве на поляне.– Здесь есть золото?

– Конечно, есть,– равнодушно бросила бродяжка.

– И много?

– Очень много. Больше, чем люди могут унести. И гораздо больше, чем им нужно.

– Золота не бывает слишком много!– решительно воскликнула Ингирид.– Где оно? Покажи мне!

– Да что показывать?– Девушка передернула костлявыми плечами, как будто ее спрашивали о серых валунах, торчащих из земли на каждом шагу.– Оно – везде.

– Как это – везде?

– Вот так.

Бродяжка повела тощей бледной рукой, и вдруг что-то заблестело под кустом можжевельника. Изумленная Ингирид подалась вперед: то, что мгновение назад казалось серыми обломками гранита среди зеленого мха, теперь заблестело золотым самородком. Едва шагнув к нему, Ингирид заметила с другой стороны еще один самородок, побольше. Но стоило протянуть руку, как блеск исчез. Среди зеленых кустиков брусники снова лежали простые серые камни.

– Да ты что – шутки шутишь?– Оскорбленная в лучших чувствах Ингирид нахмурилась и грозно шагнула к бродяжке.

А та покачала головой:

– Нет. Оно всегда здесь лежит. Его увидит тот, кто дышит вместе с Медным Лесом. А ты – чужая. Ты не увидишь золото и не возьмешь. А если возьмешь – оно не принесет счастье. В этом золоте – сила Квиттинга. Нас оно делает сильными, а другим не поможет. Совсем никак.

– Вот дубина!– Ингирид тряхнула сжатыми кулаками. Она почти ничего не поняла из слов незнакомки, исчезнувшее золото приняла за морок, навеянный собственным страстным желанием, и больше всех рассердилась на дурочку, которая морочит ей голову и не может толком ответить ни на один простой вопрос.– За что же мне так не повезло-то, о мудрые норны!– в досаде взывала Ингирид.– За что вы меня наградили уродом папашей, уродом муженьком, загнали в этот дурацкий поход на этот троллиный Квиттинг! Да и тут еще…

– Твой муж – тот, у кого один глаз?– спросила бродяжка.

– А ты его видела?– Ингирид резко обернулась.– Где он бродит, этот урод?

– Он был в горе,– со вздохом ответила бродяжка.– Но вышел…

– Был в горе? Где золото?– негодование Ингирид не имело предела.– А меня позвать не догадался! Сколько я говорила ему… О тролли и турсы! Чтоб его великаны взяли! Такое страшилище, да еще такой болван!

Бродяжка молча слушала поток брани, изливаемой на Эрнольва и на весь свет, и лишь изредка тяжело вздыхала.

– Что ты вздыхаешь, как корова в стойле!– возмутилась Ингирид, истощив запасы ругани.– Скажешь ты толком, где этот урод и где золото? Ты вообще умеешь толком говорить? Или совсем одичала тут в лесу, с троллями?

– Мы плохо умеем говорить, это верно!– снова вздохнув, созналась бродяжка.– Я хотела сказать ему, чтобы он уходил от тебя, но он, наверное, не понял…

– Что?– Ингирид шагнула к бродяжке. Она тоже ничего не поняла.– Кому и что ты говорила, колода еловая?

– Твоему мужу,– спокойно, с грустью повторила бродяжка.– Чтобы он уходил отсюда и не слушал тебя. Ты – его злая судьба. Ты принесла ему несчастье, ты заставляешь его делать то, что он не хочет. В тебе – наша кровь. А мы не должны жить среди людей. В тебе так мало нашей крови, что ты не знаешь ее и не знаешь своей дороги. А быть человеком ты не умеешь. Ты не должна жить.

– Что?– изумленно, забыв даже гнев, повторила Ингирид.

Но ответа она не получила. Бродяжка исчезла. Не ушла, не убежала, даже не провалилась под землю. Просто исчезла. На ее месте осталась молодая осинка, которую прежде девушка загораживала спиной. Ингирид шагнула к деревцу, не веря своим глазам, обошла кругом. От ее сумасшедшей собеседницы не осталось и следа. Да не мороком ли была и она сама?

И вдруг что-то тонкое, твердое охватило горло Ингирид и сильно сжало. С криком ужаса женщина рванулась, но не смогла отскочить от дерева; холодные узловатые ветви оплели ее горло и стиснули, не давая вздохнуть. Разом весь мир вздыбился и провалился в ослепляющий, вопящий ужас; Ингирид билась, с хрипом пыталась вдохнуть и все не верила, что это больше не получится, рвалась прочь, но в глазах уже темнело. Несколько мгновений – и обмякшее тело Ингирид упало на мох и гниющую влажно-холодную листву. Она лежала на спине, на нежной белой коже горла остались глубокие красные вмятины, а в широко раскрытых глазах навеки застыл ужас.

Молоденькая осинка стояла над мертвой, поникнув ветвями и роняя холодные капли дождя, словно слезы.

Эрнольв шел через лес, стараясь держать путь на запад, туда, где надеялся встретить кого-то из других отрядов. Впрочем, помня, что случилось с его товарищами, Эрнольв догадывался, что и с другими произошло нечто подобное. Мало ли здесь троллей, способных заманить людей в ловушку? Мало ли здесь гор?

Но где-то поблизости был Вигмар. Рунный полумесяц изливал такие мощные потоки тепла, что в каждом движении ветвей Эрнольв искал знакомую фигуру своего побратима, не слишком высокую, но ловкую и сильную, его пятнадцать рыжих кос, связанных в общий хвост, копье с золоченым наконечником. Побратим находился так близко, что у Эрнольва кружилась голова и мерещилось, что он сам и есть Вигмар сын Хроара.

Деревья расступились, показалась поляна. Эрнольв отвел локтем мокрую еловую лапу и сразу увидел лежащую под деревьями человеческую фигуру. Белый подол рубахи, синее платье, меховая накидка, коричневый плащ…

Тут не ошибешься – свою жену всякий узнает из тысячи. Ингирид! Потрясенный Эрнольв бросился к ней, приподнял голову… и осторожно опустил снова на мох. Женщина была мертва и уже остыла. На горле виднелись неровные синеватые пятна. Кажется, все было сделано быстро, умело и причинило наименьшее страдание, какое только возможно при таком способе отнятия жизни.

Эрнольв растерянно огляделся. Вокруг было совершенно пусто, только лес да ветер. Кто это? Кому мешала его жена? Кому понадобилось ее убивать? Эрнольв не ощущал горестного отчаяния, а только недоуменную растерянность и жалость. Да, нрав Ингирид нельзя назвать приятным, но она была всего-навсего молоденькая женщина, почти ребенок… Богиня Фригг, ей ведь не исполнилось и шестнадцати! Кому она помешала? Хоть сейчас и война… но вокруг достаточно мужчин, чтобы не приходилось убивать беззащитных женщин… И как она попала сюда? Где Торбьерн Запевала, где все другие люди?

Сидя на моховой кочке возле тела Ингирид, Эрнольв старался взять себя в руки, но чувствовал себя разбитым кувшином. Нужно было куда-то идти и что-то делать, но он не знал куда и что. Куда-нибудь отнести Ингирид… куда? Куда теперь вообще идти?

Эрнольву казалось, что он остался один на свете. Совсем один. А весь свет – это и есть этот шепчущий лес, бесконечные сосны, осины, ели, можжевельник, серые валуны, торчащие из зеленого мха, присыпанные бурыми листьями. И ни одного человека. Нигде.

Между деревьями показалась человеческая фигура. К Эрнольву медленно приближался мужчина, не слишком высокий, но в каждом движении чувствовались ловкость и сила. Рыжие волосы зачесаны назад, на плече лежат три-четыре тонкие косички. На ходу он опирался на длинное древко копья, а наконечник поблескивал золотом. Это было настолько похоже на то, чего Эрнольв ждал и о чем мечтал, что он не поверил своим глазам. Это видение, морок, вызванный усталостью, растерянностью… Да попросту он сходит с ума!

Вигмар вышел на поляну и остановился, глядя на одноглазого фьялля, сидящего над телом Ингирид. Женщина была мертва, и не требовалось подходить ближе, чтобы в этом убедиться.

– Что ты с ней сделал?– спросил Вигмар. Голос показался совершенно равнодушным, небрежным, но Эрнольв не удивился и не обвинил в бесчувствии даже мысленно: оба пережили сегодня слишком много, и у них не осталось сил переживать ни по какому поводу.

– Это не я,– выговорил Эрнольв.– Я пришел… уже было.

Вигмар поднял глаза и увидел знакомое зрелище. Тонкая осинка, к которой Эрнольв прислонялся плечом, мигала двумя узкими, зеленовато светящимися глазами. И сейчас они не косили, а смотрели прямо на квитта. Взгляд их был так строг и печален, что даже у Вигмара сжалось сердце. Он вдруг вспомнил о Рагне-Гейде, и его потянуло к ней. Она ведь места себе не находит, не зная, жив ли ее муж и не осталась ли она вдовой на другой день после свадьбы.

А одноглазый фьялль смотрел, как будто ждал каких-то слов.

– Ничего у нас не выходит,– безнадежно сказал Вигмар и сел на землю напротив своего странного врага.– Везде битвы, а мы с тобой опять встретились один на один. А я сегодня уже… В общем, меня больше драться не тянет,– он не решился признаться, что поубивал сегодня довольно много фьяллей.– Где же твоя дружина, Эрнольв ярл?

– В горе,– бросил Эрнольв.– А мы с тобой все равно не сможем драться.

– Почему?– не слишком живо осведомился Вигмар. Ему не очень-то и хотелось.

– Потому что у тебя амулет моего брата. Вторая половина.

Эрнольв представил, как много придется рассказывать и объяснять, и его чуть не замутило: на такие усилия он сейчас не был способен. Тогда фьялль просто вынул из-под одежды свой полумесяц и показал Вигмару. Не зря же тот полгода носил вторую половину – должен и так понять.

Вигмар посмотрел, вынул из-под ворота свою, перевел взгляд с одной на другую.

– В нашем роду их двести лет носили братья,– сказал Эрнольв.

Он сам удивлялся своему равнодушию: как долго и как страстно мечтал вернуть родовое сокровище, вырвать его из рук чужака… И вот чужак с родовым сокровищем в руках сидит напротив, а он не чувствует желания вырвать амулет из недостойных рук. Ни гнева, ни возмущения. Все как будто так и должно быть. Или он настолько отупел, что не верит глазам? Не возьмет в толк, что долгожданная встреча не снится, а происходит на самом деле?

– Значит, я с ним как бы стал тебе братом,– сказал Вигмар, и Эрнольв кивнул. В самом деле. В последние месяцы он почти не вспоминал Халльмунда, потому что его место не осталось пустым.

А Вигмар смотрел на амулет и вспоминал, как нашел оберег, как носил, как показывал людям на пиру у Стролингов, как Рагна-Гейда объясняла значение рун… Впрочем, последнее запомнилось очень плохо, поскольку в то время его занимали не руны, а совсем другое. Точно впервые, Вигмар рассматривал изуродованное рубцами лицо Эрнольва, и каждая черта казалась новой и притом отчаянно знакомой. У Вигмара возникло странное чувство, что он сам раздвоился и при этом стал вдвое больше: в душу вошла вторая душа, совсем иная, но близкая и дорогая. Окажись Эрнольв его родным братом, Лисица и тогда не был бы так потрясен. Вот уже полгода он делил силу и удачу с этим человеком, и между ними выросло родство крепче кровного. Вигмар узнал об этом только сейчас, но осознание так быстро и прочно укрепилось, словно он жил со всем этим с самого рождения.

Ничего не прибавив, Вигмар снял с шеи ремешок и сунул амулет в руку Эрнольву. Вместе со всем прочим он понял и желание побратима вернуть в род драгоценный амулет. «Твое – так возьми. Мне чужого не надо»,– хотел он сказать, но как-то не сказалось. Слова «твое» – «чужое» сейчас не имели смысла.

Эрнольв взял обе половинки и соединил их. Получилась полная золотая луна. По внешнему краю с каждой стороны шли пять рун, а в середине образовалась шестая – «Манн». Руна человеческого рода и взаимной связи людей. Рагна-Гейда опять оказалась права.

Эрнольв и Вигмар не слишком хорошо разбирались в священных письменах, но сейчас, глядя на золотую луну, они всем существом ощущали огромную силу амулета, сделавшего братьями их, таких разных во всем, что составляет основу нрава и ума. Вигмар не желал признавать общей правды, если считал ее для себя неподходящей; Эрнольв подчинялся даже тому, что считал ошибочным, лишь бы остаться вместе со своим племенем. Но все же у них было что-то неодолимо общее, потому что связать людей бездушных не сумеет никакой трижды волшебный амулет. Эрнольв держался той правды, которую выработал опыт тысяч лет и сотен поколений. Вигмар первым нащупывал новую, право человека отвечать за себя самому, которое одновременно есть тяжкая обязанность. Старая доблесть стареет, новая рождается в трудах и битвах. Но душа человеческая не стоит на месте, она развивается, и вместе с ней развивается мир.

Вигмар поднялся, опираясь на древко Поющего Жала, и Эрнольв поднялся следом. Им пора было прощаться, и они оба это знали. Судьба позволила взглянуть в глаза друг другу, и дороги с неумолимой силой вновь разводили недавних побратимов в разные стороны.

– Пойдем, я покажу тебе дорогу к вашей старой стоянке,– сказал Вигмар.– А про нее не думай.– Он слегка кивнул на лежащее тело.– Мы погребем как следует. И не вздумай о ней жалеть. Помнишь Сторвальда Скальда из Островного пролива? Он говорил, что в ней троллиная кровь. А он сам эльденландец – ему можно верить. Не знаю, как насчет крови, а вот нрав у нее точно был троллиный. Что она, душенька, дескать, особенная и самая главная.

– Она была не такая уж плохая.– По врожденной порядочности Эрнольв попытался защитить покойную жену.

– Ну, да.– Вигмар кивнул.– Она была не злая, только не умела думать ни о ком, кроме себя. Даже тролли знают, что так нельзя.

– Но это не причина, чтобы ее убивать,– тихо и упрямо сказал Эрнольв, не отводя долгого прощального взгляда.

– В этом ты прав,– неохотно признался Вигмар. Он испытывал некое чувство вины за эту смерть. Пусть он ничего не знал, но в душе квитт считал себя отвечающим за все, происходящее сейчас на берегах Золотого озера. Ведь это он поднял троллей на борьбу с пришельцами.– И все же она не из тех жен, по которым стоит проливать слезы,– уверенно закончил он.– Другую найдешь, получше.

– Да я уже нашел,– отозвался Эрнольв. Он был благодарен Вигмару, который навел на мысль о Свангерде – на душе сразу стало легче.

Вдвоем они шли через промозглый лес, где уж клубились по уголкам скорые зимние сумерки. Этот день казался неизмеримо длинным, но они и не заметили, как он прошел.

– Что ты думаешь дальше делать?– спросил Эрнольв. Ему было неуютно от мысли, что отныне он ничего не будет знать о Вигмаре.

– Останусь здесь,– спокойно, как о твердо решенном деле, сказал тот.– Я уже навоевался, хватит с меня. Знаешь, что мне сказали здешние тролли? Заявили, что не могут вечно защищать Медный Лес одни – им нужен человек. Для такого дела требуется объединить силы земли и неба, а на это способен только человек. Притом именно я. И мне это подходит. У меня тут есть дом, верные люди, жена – чего еще надо? А если Вальгаут Кукушка приедет – построю себе другой дом. Места тут хватает. И я знаю немало людей, которые в любом случае пойдут со мной. А ты куда собираешься?

– Сначала домой, в Аскефьорд,– уверенно ответил Эрнольв. Ему слишком долго мешали отправиться туда, где жило его сердце, но одних препятствий теперь не существовало, а с другими он больше не собирался считаться.– Пусть Хродмар сын Кари говорит чего хочет, но сначала я поеду домой. У меня там родители и… вдова моего брата. Она будет моей женой.

– А потом? Опять воевать?

Эрнольв пожал плечами:

– У меня нет другого пути. Судьба моего племени – моя судьба, даже если мне и думается иногда, что оно завернуло не в ту сторону. Со временем выяснится, кто прав, а кто нет. Главное – чтобы совесть была чиста. А моя совесть… Понимаешь, меня не бывает отдельно от всех фьяллей.

Вигмар кивнул. Он думал о себе не так, но понимал побратима.

Они вышли к берегу озера. Ветер гнал по поверхности серой воды мелкие сердитые волны.

– Вот, видишь?– Вигмар показал узкую тропинку, убегавшую вдоль берега на север.– Дойдешь до вашей стоянки и жди там своих. Мои тролли рассказали,– Вигмар усмехнулся, вспоминая путанно-горделивый рассказ Стампы, Трампы и их пучеглазого братца Спэрры,– они один ваш отряд засыпали снегом, другой закружили в лесу, третий чуть не перетопили в ручье… Представляешь, ручей на вид по колено, а хоть ныряй – дна не достанешь. А сейчас ведь не Середина Лета, чтобы тянуло купаться!

Но Эрнольву не было смешно, и Вигмар закончил:

– Короче, кое-кто живой еще подойдет. Ты не один остался. Но мой тебе совет,– квитт положил руку на плечо Эрнольву и заглянул в глаз,– скажи своему конунгу, чтобы искал других дорог. Этой тропинки, по которой ты уйдешь, завтра уже не будет. Сейчас ведь – Середина Зимы, тролли в самой силе. Старуха Блоса сплела такие заклятья, что все здешние тропинки и дорожки смотаются в клубок, а клубок старуха спрячет у себя. Так что… прощай.

Эрнольв кивнул, шагнул по тропинке, потом обернулся.

– Мы, может, больше не увидимся,– с трудом подбирая слова, выговорил он. Вдруг вспомнилось, каким даром красноречия раньше одаривал его рунный полумесяц… вернее, Вигмар. Больше этому не бывать, поскольку оба полумесяца теперь висят на шее у Эрнольва.– Но я…

– Но мы все равно друг друга не забудем!– убежденно подхватил Вигмар, поняв, что хочет сказать побратим.– Глупо все получилось. С этой войной. Не мы с тобой ее придумали, но деваться некуда. Если бы мы встретились по-другому… если бы я мог выбирать побратима, я выбрал бы тебя.

Эрнольв хотел ответить, что он тоже, но горло сдавило.

– Теперь мы с тобой и без амулетов – как братья,– продолжал Вигмар.– Это такое дело – один раз начавшись, уже не кончится. Так что если я тебе очень понадоблюсь – позови меня как следует. Я услышу!

Вигмар подмигнул помрачневшему фьяллю, махнул рукой, вскинул на плечо копье и зашагал по тропинке назад, в глубь леса. Из-под кустов, с зеленых островков мха мигали золотые звездочки самородков, но Вигмар их не замечал. Ему дышалось легко и свободно, и он знал, что попадает в лад могучему дыханию всего Медного Леса. Человек ли выбрал это место, оно ли выбрало его – неизвестно, но отныне они неразрывно связаны.

Впереди тянулся пологий склон горы, поросший мелкими елочками, а со склона спускалось человек пять знакомых – Гуннвальд, держащий большой красный щит, Борре, Тьодольв, еще кто-то. И – Рагна-Гейда, немного непривычная с женским покрывалом на голове, скрывшим облако золотых волос. Первой заметив Вигмара, она вдруг рванулась вперед и побежала к нему, далеко обогнав спутников. Она летела, как птица, как светлый альв, скользящий меж спящих деревьев и холодных валунов, и сама весна, будущая радость и будущая жизнь, летели с ней навстречу Вигмару. Он ускорил шаг. Нельзя сказать, что их судьба сложилась гладко, но они нашли в себе силы не только ломать, но и создавать новое. У них есть будущее, а это уже очень много.

Тонкая осинка, стоявшая над озером, трепетала ветвями, как всегда, без причины. На высоте человеческого роста на ее коре виднелись узкие, призрачно-зеленые глаза, провожающие взглядом высокую, рослую человеческую фигуру. Человек быстрым шагом удалялся вдоль берега озера на север и не чувствовал прощального взгляда. Он оставил здесь все, что ему мешало, и бодро шагал навстречу своему счастью и своему долгу, потому что сбросить этот груз не может никто, пока он человек. Тонкая осинка смотрела вслед, и по серой влажной коре ползли медленные крупные слезы.

А Эрнольв бодро шагал по тропе и мысленно уже видел всю длинную дорогу до Аскефьорда. Пусть он не нашел золота для Торбранда конунга, но и родичем Бьяртмару он быть перестал, и больше никто не обвинит его в возможном предательстве. А дружбы Вигмара у него не отнимет никто и никогда. Последние слова побратима прибавили Эрнольву сил, дали веру в то, что и без амулета они не потеряют друг друга. Однажды возникнув, непостижимое чудо человеческих связей будет охранять их всегда. И пока они помнят друг друга, у каждого из них будет жизнь в запасе.