Глава 4

Прищурившись, Хродмар всматривался в знакомые очертания берега. Уже отчетливо был виден Дозорный мыс, стороживший горловину Аскефьорда, а на мысу мелькало неясное движение: их тоже заметили. Раньше самыми лучшими в дружине Модольва глазами обладал Геллир. Теперь же Геллир по старой памяти еще сидел на привычной скамье со своим длинным носовым веслом, к которому за долгие годы привыкли его сильные руки, но веки его опущены над мертвыми, навсегда погасшими глазами. Лицо хирдмана было неподвижно и спокойно, но он не мог не думать о том, что сидит на весле, как видно, в последний раз.

так говорил Повелитель Битв. Хродмар вспомнил рассказ об одном хирдмане, который, лишившись в бою ноги, продолжал сражаться, опираясь коленом о корабельную скамью. Человек с любым увечьем может найти себе применение – но и сам Один не нашел достойного дела для слепца. На что годится ослепший воин? Только складывать саги о прошлых походах и подвигах, чтобы долгими зимними вечерами заставлять слушателей дивиться чужой доблести, создавать в сердцах мальчишек нетерпеливую жажду воинской славы и тяжко терзать собственную душу. Кто больше всех имел, тот больше и потеряет, осенило вдруг Хродмара горькое открытие.

Берег быстро приближался, и на сердце Хродмара посветлело от близости дома. Самые трудные дороги легче для того, кто в конце их видит огонь родного очага, а над почетным хозяйским сиденьем – меч славного предка, зазубренный в легендарных битвах.

С Дозорного мыса уже поднимался в небо столб густого дыма – знак о прибытии корабля. Обойдя мыс, «Тюлень» вошел в Аскефьорд. Здесь они были дома, хотя по самому фьорду предстояло плыть еще долго – от горловины до вершины был целый день пешего пути. Для обороны это место было удобным: в прибрежных скалах имелось лишь пять низких песчаных площадок, годных для причаливания большого корабля. Возле каждой из них стояла большая усадьба знатного хёльда*, одного их тех, кто был среди первых жителей этого древнего места. Усадьба Бьёрндален, где родился Хродмар, тоже принадлежала к «стражам причалов». На зеленых лужайках между скалами стояли небольшие дворики бондов* и рыбаков, везде качали верхушками сосны и ели – довольно густо населенный Аскефьорд сохранил очень много леса, который оберегал его от суровых ветров.

Усадьба конунга – Ясеневый Двор – на вид не отличалась от жилья любого из хёльдов. Она располагалась поодаль от моря, ее крыши едва виднелись между деревьями, но зато корабельные сараи конунга стояли прямо над самой большой причальной площадкой. С корабля Хродмар видел, как вдоль фьорда бегут люди, все приветственно машут им руками. Вон из ворот усадьбы Фюрберг вихрем вылетел всадник и помчался по тропе в глубь берега – это Херкир хёльд послал гонца к своей сестре в усадьбу Гленне. «Тюлень» давно здесь ждут, скоро соберется народ со всего фьорда.

Под старыми соснами у Конунгова причала тоже суетилась толпа, и Хродмар отвернулся. Всю дорогу он собирался с духом, не зная, как предстанет перед людьми с таким лицом, но так и не собрался.

– Не будем здесь приставать! – сказал Модольв, пристально поглядывая на племянника. – Сначала стоит заглянуть домой. Я думаю, первой нам следует успокоить твою мать. А Торбранд конунг подождет.

Хродмар кивнул, бессознательно оправил косу, глядя на три огромные ели на берегу, за которыми вскоре покажется причал Бьёрндалена. После болезни он стал заплетать волосы в две косы, как носили знатные фьялли. Раньше он оставлял волосы распущенными, гордясь их красотой и блеском. Теперь же, когда это украшение у него осталось единственным, Хродмару стало казаться, что красота волос неуместна рядом с обезображенным лицом и только подчеркивает его уродство. С двумя косами и маленькой светлой бородкой, которую он в последнее время отпустил, чтобы спрятать хотя бы половину лица, он сразу стал казаться старше.

Радуясь, что по его новому лицу никто не сумеет определить его душевное состояние, Хродмар притворялся спокойным, но его сердце то билось быстро, то почти замирало, дыхание теснилось, и волосы на висках взмокли. То, что он уже однажды пережил на Фьялльской отмели, предстояло пережить еще раз. При виде знакомых с рождения берегов и построек Аскефьорда Хродмар сильнее ощущал, как изменился он сам. Он без труда узнавал каждый камень на берегу, но узнают ли его? Невольно Хродмар поднимал руку, касался кончиками пальцев бугристых рубцов на щеках. Невозможно было поверить, что все осталось прежним, а сам он непоправимо изменился. Нет, это не сон, и проснуться не удастся. Ему уже не быть прежним Хродмаром Щеголем, мимо которого редкая женщина могла пройти, не обернувшись. И прежним ему не бывать. Никогда.

– Не грусти, Щеголь! – с грубоватым весельем крикнул ему со своего высокого сиденья кормчий Вестмар. – Мы все теперь не красавцы! Меня теперь не узнает родной сын! Бедный мальчик подумает, что за ним явился бергбур* из Дымной горы! Ему всегда Аса обещала, что его бергбур заберет, если он спать не будет!

Но шутки его никто не поддержал, сам Хродмар даже для вида не улыбнулся. Если больше всех теряет тот, кто больше всех имел, то Хродмар был обезображен «гнилой смертью» сильнее, чем кто-либо другой.

Корабль шел мимо трех елей. В Аскефьорде их называли Троллями и рассказывали детям, что днем они стоят в облике деревьев, а ночью выходят в дозор и охраняют покой фьорда, расхаживая вдоль берега. Самое занятное, что, и выйдя из детства, каждый в душе продолжал в это верить. Ветер шевелил лохматые лапы Троллей, словно они приветственно машут вернувшимся. И при виде их у Хродмара чуть-чуть полегчало на сердце: ему показалось, что еловые тролли его узнали.

За елями-великанами открывалась Медвежья долина, в которой стояла усадьба Бьёрндален. Вот корабельный сарай, несколько рабов возятся возле лодки на берегу, разбирая снасти. Хродмар узнал домочадцев своей усадьбы и снова подумал: они смогут узнать его только по одежде. Но это рабы. А как он предстанет перед матерью?

«Тюлень» коснулся днищем песка, рабы, опомнившись, бросили свои снасти и со всех ног кинулись в усадьбу предупредить хозяев. Хирдманы по одному прыгали в воду и брели на берег. Мало кому хотелось торопиться. Больше или меньше, но страх показаться на глаза домашним испытывали все. Всего шесть человек из всей дружины, считая Модольва, вернулись домой такими же, какими ушли.

– Не мучайтесь дурью! – с присущей ему прямотой посоветовал товарищам Вестмар. – Скажите спасибо норнам и богине Эйр, что вообще вернулись. Если бы вас сожгли и закопали под тем курганом на Квиттинге, ваши жены и дети обрадовались бы еще меньше.

Но и без его советов хирдманы помнили – двадцать семь семей осиротело и им придется взглянуть в глаза родным умерших. А этого не ждут – ведь они ходили в мирный торговый поход.

– Послушай-ка! – Модольв положил руку на плечо Хродмару. – Тебе, как видно, не очень-то хочется идти первым. Подожди здесь. Я пойду сначала сам, а потом… Потом видно будет.

Хродмар молча кивнул. Модольв подумал, что болезнь сделала его племянника молчаливее и, возможно, мудрее. Для него не прошло бесследно то открытие, что любой знатный вождь, будь он хоть красивее самого Бальдра, так же беззащитен перед превратностями судьбы, как последний чумазый раб из свинарника.

«Тюленя» вытащили на берег, хирдманы принялись разбирать весла, снимать и сворачивать парус. А Модольв пошел к усадьбе.

Едва он вступил на двор, как из хозяйского дома ему навстречу выскочили несколько человек – и первой Модольв увидел свою сестру Стейнвёр, ее головное покрывало с широкой синей лентой из шелка, ее лицо, немного увядшее, но еще красивое. У Модольва дрогнуло сердце – в памяти его ожил Хродмар, такой, каким он был и какого он почти забыл за последний месяц. Хродмар был похож на мать.

За спиной фру Стейнвёр виднелась плечистая фигура Кари ярла. Неторопливый и основательный, он был выше жены на целую голову, и возле него подвижная, легко сложенная фру Стейнвёр казалась белкой рядом с медведем. В усадьбе шутили, что боги смешали Стейнвёр и Кари, а потом разделили пополам – вот Хродмар и получился как раз таким, как нужно.

– Модольв! Модольв ярл! – воскликнуло разом несколько голосов.

Фру Стейнвёр подбежала к брату, звеня ключами и амулетами, словно воин полным снаряжением.

– Где вы пропадали так долго? Что случилось? Где Хродмар? – торопливо сыпала она вопросами, не в силах дождаться ответов.

– Нам не очень-то повезло в этом походе, – издалека, как искусный сказитель, начал Модольв. – На Квиттинге нас прихватила болезнь…

– Какая болезнь? – воскликнула фру Стейнвёр и зачастила, теребя брата за кожаный рукав: – Я так и знала! Так и знала! Вы поплыли в дурной день, я говорила вам, но конунгу не терпелось! Знамения предвещали беду! Ведь Стуре-Одд бросал прутья! Что за болезнь?

– «Гнилая смерть», – осторожно ответил Модольв. – И многие у нас заболели…

– «Гнилая смерть»… – повторила Стейнвёр и вдруг застыла, все ее суетливое оживление пропало.

Краска схлынула с ее лица, глаза стали огромными. Фру Стейнвёр отшатнулась от брата, прижала руку ко рту и застыла, точно замороженная.

– Что… Что с моим сыном… – почти в беспамятстве от ужаса пробормотала она, боясь самого страшного и не желая верить, что это возможно.

– Хродмар тоже болел… – сказал Модольв. Глаза Стейнвёр стали как две стеклянные бусины, и он не смог дольше тянуть. – Он жив, сестра, жив! Он совсем выздоровел. Вот только не знаю, сможешь ли ты теперь узнать своего сына. От прежнего Хродмара остались только глаза и волосы. А остальное…

Из глаз Стейнвёр хлынули слезы, словно весеннее солнце могучим ударом тепла растопило зимние льды в горах.

– Где… где он? – нетерпеливо воскликнула она. В ней кипели разом и тревога, и облегчение, и гнев на брата, который так ее напугал.

– Он там, на берегу, возле корабля. Он не знает, как показаться тебе на глаза…

Фру Стейнвёр, не находя слов и не в силах справиться с судорогой в горле, досадливо махнула на него руками и бросилась бежать за ворота.

Хродмар медленно шел знакомой дорогой к усадьбе, уже чувствуя, как сейчас вопьются в его лицо десятки изумленных, испуганных, недоумевающих глаз домочадцев. Вот впереди показались ворота усадьбы с двумя старыми медвежьими черепами на верхушках воротных столбов; вот маленькая женская фигурка вылетела из-за створок и со всех ног бежит ему навстречу. У Хродмара дрогнуло сердце, стукнулось где-то возле горла: с одного взгляда он узнал мать. Да и как можно не узнать ее? Она бежала, как на пожар, подол рубахи путался у нее в ногах, длинные концы головного покрывала вились за спиной, едва поспевая, а руки были протянуты вперед. И Хродмару вдруг стало нестерпимо стыдно. Как он мог подумать, что мать не узнает его? Или что он станет менее дорог ей?

Стейнвёр подбежала, только мельком глянула в лицо Хродмару и сильно обняла его, как будто сына у нее отнимали.

– Мальчик мой! – вскрикнула она сквозь слезы. – Как вы меня испугали! Вот же дурень мой братец! «Гнилая смерть»… Он так говорил, как будто ты умер!

– Я не умер, матушка, – тихо сказал Хродмар, поверх головы фру Стейнвёр глядя на подходящего отца, на людей за его спиной. – Но у нас умерло двадцать семь человек.

– Это много! – Стейнвёр оторвалась от груди Хродмара, но одной рукой держалась за его плечо, вытерла лицо длинным краем головного покрывала. – Это очень много для торгового похода! – взяв себя в руки, сказала она. – А конунг ждал вас с таким нетерпением, как будто вы должны привезти ему невесту. Он…

– Он уже хотел посылать Халльмунда Могучего искать вас, – добавил Кари ярл, подходя ближе. – Он ждет железо… А железо вы привезли?

– Железо мы привезли, – подтвердил Хродмар.

Он заметил, как скользнул по его лицу взгляд отца – скользнул и метнулся в сторону. Даже самым близким и любящим людям нелегко привыкнуть, что у него теперь совсем другое лицо.

– Ничего, ты ведь остался тот же самый! – Стейнвёр, перекинув взгляд с мужа на сына, бодро похлопала Хродмара по плечу. Опомнившись от первого потрясения, она снова обрела равновесие и доброе расположение духа. – Змея меняет шкуру каждый год и все же остается змеей. Так и человек: если ты был достойным человеком раньше, то и в новой шкуре ты им останешься. А что до невест…

– У меня теперь есть невеста! – поспешно сказал Хродмар. Ему было немного жаль мать, на которую обрушилось разом столько новостей, но он считал, что родным нужно узнать все сразу и ко всему сразу начинать привыкать. – Простите, что я выбрал невесту, не спросив вас, но я не мог иначе. Это очень хорошая девушка, и род ее не хуже нашего – она дочь квиттинского хёвдинга…

– И всю эту сагу нам предстоит узнать, стоя на дороге? – спросил невозмутимый Кари ярл. – Пойдем-ка к очагу, сын, – там ты можешь удивлять нас хоть до ночи!

– Да, пойдемте! – заторопилась Стейнвёр. – Эй, режьте бычка, того, черного, зовите людей! Всю дружину, всех людей в усадьбе! И пошлите за Стуре-Оддом! И к Арнвиду Сосновой Игле! Ну, и к Кольбейну Косматому тоже, пусть не болтает, что мы-де его не любим! У нас будет большой пир!

– И в честь умерших, и в честь будущей невестки! – подхватил Кари ярл. – Это вы неплохо придумали!

Из-за стволов редкого сосняка со стороны горловины фьорда вылетел всадник. Мужчина лет двадцати пяти, с короткой светлой бородкой и гривной в виде серебряной змеи на шее приветственно махал издалека.

– Эй, Хродмар! – весело кричал он. – Конунг на тебя гневается! Он так ждал тебя, даже посылал гадать о твоем возвращении, а ты к нему даже не завернул! Это квитты научили тебя быть таким неучтивым?

– Дай же мне самой обнять сначала моего сына! – крикнула фру Стейнвёр. Понимая чувства Хродмара, она шагнула вперед, словно хотела заслонить его от глаз всадника, но лицо Хродмара все равно возвышалось над ее головой. – Я знаю конунга – ему наверняка не терпится послать его в новый поход!

– Однако Торбранд конунг упрям! – сказал за ее спиной Кари ярл. – Если он так быстро прислал за Хродмаром, значит, у него на дворе тоже режут скотину и катят бочонки с пивом. Ступайте все переоденьтесь – занимательную сагу о железе, «гнилой смерти» и невесте Хродмара мы будем слушать не у нашего очага, а в Ясеневом Дворе.

Всадник тем временем приблизился, осадил коня.

– Здравствуй, Снеколль! – крикнул ему Хродмар, подняв голову навстречу. Рано или поздно через это придется пройти – так нечего тянуть.

– Э… Здравствуй… – ошалело выговорил всадник. У него было такое изумленное лицо, как будто он шагнул через порог дружинного дома, а оказался в спальне кюны. Его-то никто не успел предупредить и подготовить. Конечно, он узнал Хродмара сына Кари, с которым был знаком уже семь лет, но не сразу взял в толк, что с ним случилось. – Хродмар… Да ты ли это? Или какой-то мерзкий тролль украл твое лицо, а взамен оставил…

Снеколль запнулся, постепенно осознавая произошедшее.

– Может быть, тролли украли лицо моего сына, но его сердце осталось при нем! – гордо воскликнула Стейнвёр, готовая защищать свое дитя хоть перед всем светом. – Его доблести не убыло ни капли! И если кто усомнится в этом, так сразу поймет, что сильно ошибся!

Снеколль глуповато похлопал глазами. Он уже сообразил, что случилось, устыдился своих слов и лихорадочно думал, как бы повеселее извиниться, чтобы больше не обидеть товарища. А Хродмар даже усмехнулся, видя его растерянность. Надо привыкать. Теперь такое повторится еще не раз.

Усадьба конунга фьяллей была построена вокруг ясеня, который и дал усадьбе название – Ясеневый Двор. Огромный ствол возвышался посередине палаты, а крона шумела над крышей. Ясень делил гридницу конунгов на две половины и мешал видеть противоположную сторону, и поэтому места распределялись не так, как принято: высокое сиденье самого конунга было позади ясеня, посередине короткой дальней стены, по левую руку от него был женский стол, а по правую – почетный мужской. Гости менее почетные сидели в ближней к дверям половине гридницы. На одном из почетных мест сейчас сидел Модольв, а на другом – Хродмар. Торбранд конунг и его дружина уже выслушали их рассказ о плавании к Острому мысу, и теперь в гриднице висел гул голосов – здесь нашлось что обсудить.

– Значит, Стюрмир конунг отказался продать вам железо? – переспросил Торбранд конунг.

Отставив кубок, он покусывал соломинку, и в его водянистых глазах плавало раздумье. Торбранду сыну Тородда было тридцать пять лет, но в его светло-русых косах на висках уже заметна была седина. Он был некрасив – с острыми чертами лица, крупным носом, нависавшим над широким тонкогубым ртом. Бледность и светлые волосы делали его внешность бесцветной и невыразительной, но пристальный и умный взгляд блекло-голубых глаз быстро рассеивал это впечатление. Враги называли Торбранда конунга Троллем. К тому же он был умен и осторожен, ему везло в походах, и за девять лет своего правления он не проиграл ни одной битвы.

– Нельзя сказать, чтобы он отказывался, – уточнил Модольв. – Но подобные цены, по сути дела, можно посчитать отказом. На них особенно настаивал его родич Гримкель Черная Борода, из рода Лейрингов.

– Гримкель – глупец! – Торбранд конунг махнул рукой с зажатой в пальцах соломинкой, как будто отмел недостойного прочь. – Он очень нахален, но только в тех пределах, которые ему положит конунг. Никогда он не решился бы на ссору с вами без позволения Стюрмира. Какова лошадка, такова и уздечка!

– Так что он там говорил про меня? – требовательно крикнула с середины женского стола кюна Бломменатт. – Я что-то плохо расслышала. Расскажи еще раз, Модольв ярл, и погромче. Пусть все люди слышат, что о нас думают квитты!

Торбранд конунг покосился на жену. Гримкель Черная Борода – не мудрец, но во мнении о кюне Бломменатт не слишком ошибся. Это была весьма честолюбивая женщина; у нее имелось двое сыновей, и она никак не могла смириться с тем, что конунгом станет только один из них, Тормунд, а Торгейру, ее любимцу, чуть ли не всю жизнь придется дожидаться престола. Но ведь Торгейр ничуть не хуже старшего брата, а значит, конунг просто обязан завоевать для младшего сына еще одну державу! «Что тут такого особенного?» – с воодушевлением говорила она на пирах и оглядывалась, словно удивляясь, что среди сотни доблестных воинов, сидящих за столами, ни у кого нет большого желания ее поддержать. Она была не глупа, но никогда не задумывалась о том, чего будет стоить другим людям исполнение ее желаний.

Торбранд конунг на это обыкновенно отвечал, что он не будет возражать, если его взрослый сын отправится на завоевание новой державы, но кюна Бломменатт считала, что эту задачу должен взять на себя отец. Торбранд конунг никогда не позволял жене руководить собой, но слухи о ее честолюбивых мечтах распространялись по всему Морскому Пути и порождали множество ненужных разговоров и сложностей. И в своем последнем походе Модольв ярл, кстати двоюродный брат кюны, как раз и пожал плоды ее неразумного честолюбия.

– Я бы лучше попросил Модольва ярла припомнить, что еще говорил Гримкель Черная Борода о нашем оружии и наших кораблях, – сказал Торбранд конунг, взглядом позволив родичу не замечать вопроса кюны. – Не обещал ли он забить нам в глотку то железо, которое вы честно хотели купить?

– Если и не обещал, то только потому, что постыдился Фрейвида Огниво, – вместо дяди ответил Хродмар. – Если бы не Фрейвид, то Гримкеля удалось бы успокоить только мечом. Ему не терпелось подраться.

– Все дело в желании – кто очень сильно хочет, тот непременно добьется! – заметил Хравн хёльд из усадьбы Пологий Холм. – А драку найти гораздо легче, чем дружбу.

– И в этом я бы охотно ему помог! – сказал Хродмар. – Самого Фрейвида хёвдинга нельзя обвинить в неуважении к гостям, но прочие квитты обходились с нами не слишком дружелюбно. У них немало удальцов, кому хочется испытать свою удачу! Старший сын их конунга считает себя совсем взрослым и задирает всех встречных.

– Сколько ему лет? – ревниво спросила кюна Бломменатт.

– Семнадцать, надо полагать. Этим летом он уехал от воспитателя к отцу.

– И его воспитателем, мне думается, был Фрейвид Огниво? – уточнил Торбранд конунг.

– Да.

– Твой будущий родич? – слегка улыбнувшись, спросил конунг. Когда он улыбался, уголки его губ не приподнимались, как у всех людей, а опускались вниз, а глаза оставались пронзительно внимательными.

– Да, – просто ответил Хродмар.

– Выходит, что и сын конунга тебе вроде родича! – крикнул Снеколль Китовое Ребро.

– Нет. – Хродмар решительно мотнул головой. – С ним я ничего общего иметь не желаю. Мы с ним условились встретиться снова через полгода, на Середине Зимы.

– Зачем? – Торбранд конунг поднял брови, но по глазам его было видно, что он уже и сам догадался.

– Он тоже хотел стать зятем Фрейвида, надо полагать, – невозмутимо ответил Хродмар.

– А что об этом думает сам Фрейвид?

– О Фрейвиде никогда нельзя знать наверняка, что он думает! – вставил Модольв. – Он как неверный лед – если на вид все гладко, это еще не значит, что можно смело ставить ногу. Но его дочь выбрала Хродмара, и он согласился с ее выбором.

Люди в гриднице одобрительно засмеялись, раздались выкрики, посыпались вопросы о сроке свадьбы, размерах приданого и красоте невесты. Хродмар слушал все это с невозмутимым лицом и только дышал чуть чаще.

– Дочь Фрейвида – очень красивая девушка! – подчеркнуто четко выговорил Модольв, повысив голос. «Не думайте, что теперь за Хродмара согласится выйти только уродина», – звучало в его словах, и очень многие поняли его правильно. – Она разумна, учтива, хорошая хозяйка. Она знает целебные травы и умеет ходить за больными. Если бы не она, то едва ли хоть кто-то из моей дружины вернулся бы домой.

– Такая невеста стоит недешево! – заметила кюна Бломменатт.

В голосе ее сквозил оттенок тщательно скрываемой ревности. Любые достоинства других женщин она воспринимала как вызов. К тому же ей было неприятно, что в ее близкой родне завелся такой урод, каким стал теперь Хродмар; она досадовала на племянника, будто он сам был виноват, стыдилась этой глупой досады, а из-за этого стыда злилась еще сильнее и теперь выискивала в поведении Хродмара промахи, которые могли бы оправдать ее досаду.

– И вы думаете, что Фрейвид Огниво легко отдаст ее вам? – продолжала кюна. – Если правда все то, что я о нем слышала, этот человек не упустит своей выгоды. Мне думается, что за сына конунга Фрейвид отдаст дочь гораздо охотнее, чем за тебя. Ведь он так и не довел дело до настоящего обручения?

– Послушай, сестра… – начал Модольв, бросив тревожный взгляд на лицо Хродмара.

– Послушай, госпожа! – перебивая его, веско произнес Хродмар. Поднявшись на ноги, он повернулся так, чтобы лучше видеть кюну за женским столом, и положил руки на пояс. – Я не знаю и не хочу знать, что там думает и замышляет Фрейвид хёвдинг. Но его дочь будет моей женой, даже если мне придется сходить за ней в Нифльхель*. Так будет, что бы ни случилось. И я прошу это запомнить всех, кто сомневается в моей удаче!

– Вот теперь я узнаю прежнего Хродмара сына Кари! – с удовольствием воскликнул Торбранд конунг, пока обиженная кюна подыскивала ответ. – Ты вернулся таким же, каким уплывал! А в твоей удаче глупо сомневаться, если проклятие квиттинской ведьмы вместо гибели принесло тебе хорошую невесту! Пожалуй, я отдам тебе «Кленовый Дракон». Что ты скажешь на это?

– Я рад, что ты доверяешь мне, – ответил Хродмар. – А сам себе я всегда доверял!

– А могу я узнать, о каком походе ты говоришь, конунг? – подал голос Кари ярл. – Думаю, это любопытно не мне одному.

Хирдманы в гриднице одобрительно зашумели, но быстро умолкли, чтобы не мешать конунгу ответить.

– Странно мне слышать такой вопрос! – ответил Торбранд конунг, и в его глазах сверкнуло скрытое лукавство. – Твой сын, Кари ярл, не задал мне его. Должно быть, он лучше всех понял меня. Скажи этим храбрым мужам, Хродмар ярл, куда бы ты повел свой новый корабль?

– Если я хоть что-нибудь понимаю, то нос моего корабля повернется на юг, к Квиттингу. К Острому мысу, где живет Гримкель! – уверенно ответил Хродмар. Краешком сознания он успел отметить, что «Хродмар ярл» звучит очень даже неплохо, особенно в устах конунга. – Гримкель Черная Борода так сильно хочет с нами встретиться, что жестоко было бы лишить его этой радости!

Торбранд конунг рассмеялся, вслед за ним засмеялись и все хирдманы, видя, что Хродмар все правильно понял. Даже кюна Бломменатт решила позабыть неучтивый ответ и глянула на Хродмара благосклонно: ведь его слова отвечали и ее самым заветным желаниям.

– Стюрмир конунг не нанес нам обид… пока еще, – переждав смех, продолжал Торбранд конунг. – Но о нас неучтиво говорил Гримкель ярл. Вот мы и поговорим с Гримкелем ярлом, кто кому забьет в глотку железо. Ну… – конунг задумчиво подвигал бровями, – если же Стюрмир конунг посчитает себя оскорбленным и пожелает вступиться за родича… Как ты думаешь, Хродмар ярл, что тогда будет?

Хродмар сын Кари и раньше считался любимцем Торбранда конунга, и причиной тому было не только их родство. Торбранд конунг был человеком отважным, но осторожным и расчетливым. Умея крепко держать себя в руках, он чувствовал расположение к людям, способным на порывы и безрассудство как в любви, так и в ненависти. Открытый и смелый сын Кари ярла нравился ему, и с двенадцати лет Хродмару не раз приходилось сопровождать Торбранда конунга в походах. Милость конунга, отдавшего Хродмару под начало один из своих кораблей с дружиной, никого не удивила. И по пути к Острому мысу, откуда его родичи в последний раз отплыли так бесславно, конунг собирался непременно остановиться возле Прибрежного Дома и проверить, выполнил ли Фрейвид хёвдинг свое обещание утопить ведьму. «Мы заберем твою невесту, Хродмар, и по возвращении справим свадьбу! – говорил он. – Надеюсь, согласие конунга уничтожит все сомнения Фрейвида и убедит в том, что его дочь будут рады принять в Аскефьорде».

Подготовка к походу шла вовсю, оба берега фьорда были заняты вытащенными на песок кораблями, и каждый день подходили новые. «Кленовым Драконом», доставшимся под начало Хродмару, назывался дреки* на двадцать восемь скамей. На носу его возвышалась вырезанная из клена голова дракона с длинными загнутыми рогами, как у козла. Почти все драконьи головы на боевых кораблях фьяллей имели такие рога, как напоминание о небесных козлах, запряженных в колесницу Тора. Хродмар гордился выпавшей ему честью: после того как в прошлогоднем походе умер, простудившись, Хармунд Овсянка, конунгов ярл, собиравший дань с жителей дальних островов, многие люди постарше и с заслугами метили на его место. Хродмар не скрывал радости, что конунг выбрал именно его, но в то же время полагал это вполне естественным. Хуже других он себя никогда не считал.

Хродмар велел заново проконопатить корабль и сам проводил возле него целые дни. Его прежние тревоги из-за обезображенного лица отступили и уже казались смешными. Во всяком случае, Хродмар был уверен, что вследствие этого похода на Квиттинг приобрел гораздо больше, чем потерял. «Кленовый Дракон» и Ингвильда – а взамен лишь несколько жалких рубцов на лице! «Эти рубцы украсят тебя не хуже боевых шрамов! – сказала ему мать. – Они покажут всем твою большую удачу, потому что ты перенес такую страшную болезнь и остался жив!» А поскольку ни для какого человека нет украшения лучше, чем удача, Хродмар был согласен с матерью.

В полдень фру Стейнвёр прислала за Хродмаром: перед новым походом ей хотелось почаще видеть его. Отослав раба назад, Хродмар присел на бревно, чтобы перевязать красный ремешок на башмаке.

Вдруг кто-то прыгнул сзади ему на плечи; мгновенно Хродмар скрутил нападавшего и со всей возможной осторожностью опустил его на песок. Это был Тормунд, одиннадцатилетний старший сын конунга.

– А, ты не заметил, как я подошел! – орал мальчишка, яростно дрыгая ногами, стараясь вырваться, но Хродмар держал его крепко. – Если бы я шел с оружием, то сейчас в тебе была бы уже пара дырок!

– Если бы ты шел с оружием, то я не дал бы тебе подойти так близко! – уверенно возразил Хродмар. – Настоящий воин должен чувствовать врага за сто шагов.

Наконец мальчик перестал брыкаться, и Хродмар выпустил его. Оба сына Торбранда конунга унаследовали его боевой дух в полной мере и целые дни проводили среди дружины, возле кораблей.

– Я тоже настоящий воин! – гордо заявил Тормунд, сев на песок. – Меня тоже возьмут в этот поход. А раз я пойду на корабле с дружиной, то тебе придется называть меня Тормунд конунг, ага!

– Конунгом тебя назовут, когда ты сам поведешь дружину, – непреклонно возразил Хродмар. Он понимал желание мальчика поскорее отличиться, но сам привык гордиться только тем, на что действительно имел право. – И кто это тебе сказал, что ты пойдешь в этот поход?

– Это мать сказала.

– Тебе?

– Отцу.

– А он что ей ответил?

– Что подумает.

– Тогда я бы на твоем месте не спешил радоваться, – честно предупредил Хродмар. – Если бы твой отец собирался взять тебя в поход, он додумался бы и сам, без подсказок матери. И тебе ведь еще не вручили меч? А без меча какой же конунг?

Тормунд надулся. До получения меча ему оставалось не меньше года. И он понимал, что независимо от желания матери, которая хотела, чтобы ее старший сын участвовал в завоевании новой державы, решение остается за отцом.

– А говорят, что этот корабль теперь будет называться «Рябой Дракон»! – сказал он чуть погодя, надеясь отчасти отомстить Хродмару.

Хродмар промолчал.

– А отчего ты не спросишь, кто так говорит? – спросил Тормунд, обиженный невниманием к своей новости. По его мнению, любой достойный человек должен был взвиться над берегом, хватаясь за меч и изрыгая проклятья.

– А я и сам знаю, – равнодушно ответил Хродмар. Взрослый человек увидел бы, чего ему стоит это равнодушие, но Тормунд еще не дорос до такой проницательности.

– Кто? – тут же спросил мальчик.

– А хотя бы Асвальд Сутулый. Что, угадал?

Тормунд угрюмо кивнул, раздосадованный, что его загадка оказалась так проста, а потом потребовал:

– Расскажи мне про ведьму!

– Про какую ведьму?

– Про квиттинскую. Которая наслала на вас мор. Ее утопили, да?

– Надо полагать, что да. Фрейвид Огниво обещал утопить ее, чтобы она больше никому не вредила. Если тебе, Тормунд конунг, что-нибудь подобное встретится в походах, то имей в виду: перед тем как убить ведьму или колдуна, нужно надеть им на голову кожаный мешок. А иначе они смогут своими мертвыми глазами вредить и после смерти.

– Вот попадись мне ведьма… – мечтательно начал Тормунд. – Ну, расскажи мне про нее!

– Да ведь ты уже слышал. Не меньше восьми раз, надо полагать.

– Ну, я забыл. Расскажи!

Но Хродмару не очень-то хотелось возвращаться воспоминаниями к Хёрдис. Его мысли занимала ее сестра, так на нее не похожая. В его представлении они были как свет и мрак, прекрасный светлый альв и темный, подземный, прекрасная богиня Фрейя и мрачная великанша Хель. Хродмар с нетерпением считал дни до начала похода и был твердо намерен вернуться вместе с Ингвильдой, увезти ее даже без согласия Фрейвида, если тот добром не захочет сдержать слова. Неотвязная тоска по ней томила и мучила его; невеста уже стала частью его самого, и то, что она осталась так далеко, во власти каких-то чужих людей, казалось ему нелепостью, которую нужно как можно скорее исправить. Вся его душа сосредоточилась на воспоминании о ней, о том, как они были вместе; Хродмар как наяву видел перед собой ее глаза, ощущал тепло ее рук, и весь окружающий мир, где ее не было, казался сном. Настоящая его жизнь была там, где осталась она, и всем существом Хродмар стремился поскорее соединиться с ней. Даже «Кленовый Дракон» и звание ярла были лишь временным утешением. Днем, среди людей, Хродмару было приятно ощущать на себе уважительные и завистливые взгляды, слышать обращение «Хродмар ярл», но вечерами, засыпая, он томился и понимал, что без Ингвильды все это не имеет особой цены. У него было сердце, и потому одно удовлетворенное честолюбие не могло сделать его счастливым.

– А где твой брат? – спросил он у Тормунда, надеясь отвлечь мальчика от разговора о Квиттинге.

Тормунд презрительно сморщил нос:

– А, дома валяется!

– Отчего же?

– Мать не пустила. Говорит, он прихворнул. У него руки такие горячие, а глаза красные…

– Что?!

Вот теперь Хродмар взвился над песком, впился взглядом в лицо мальчика, и глаза его так вспыхнули, что Тормунду стало страшно. Все-таки он еще не привык к изменившемуся лицу своего давнего приятеля и иногда побаивался, не тролль ли какой-нибудь вернулся к ним вместо Хродмара.

– Глаза красные? – осипшим голосом переспросил Хродмар. Невидимая холодная рука схватила его за горло и сжала. – А глотать не больно?

– Не знаю… – опасливо и растерянно отозвался Тормунд и тихонько отполз по песку в сторонку. – Я пойду встречать рыбаков…

А Хродмар, ничего больше не сказав, со всех ног пустился бежать к Аскегорду.

Младший, девятилетний, сын конунга Торгейр лежал в девичьей, где его устроили поближе к матери, и тихо похныкивал. У него болели все кости, шумело в ушах, а при попытках накормить его чем-нибудь немедленно начиналась рвота.

– Давно с ним так? – тяжело дыша не столько от бега, сколько от волнения, спросил Хродмар, едва глянув на мальчика.

– Со вчерашнего вечера, – ответила ему нянька-рабыня. Она с удивлением посматривала на Хродмара: в доме у кюны Бломменатт были строгие порядки и мужчинам, даже ярлам и хёвдингам, запрещалось врываться в женские покои.

– Голова болит?

– Говорит, да.

– Горло красное? И глаза?

– Да. А ты откуда знаешь, Хродмар ярл?

Хродмар промолчал. А женщина вдруг испуганно ахнула и прижала ко рту край покрывала. Обезображенное лицо Хродмара само навело ее на ответ.

Меньше чем за полдня ужасная новость облетела весь Аскефьорд. Всем кораблям, собранным для похода, было приказано отойти подальше от усадьбы конунга и жечь можжевельник. Кому бы то ни было запретили являться в Ясеневый Двор. Тормунда больше не пускали к брату, и кюна Бломменатт то и дело притягивала его к себе, щупала лоб, заглядывала в глаза и в горло.

– Фригг и Хлин! Богиня Эйр! Тор и Мйольнир! – в ужасе и растерянности бормотала она. – Нет, нет! Торгейр простудился. Просто слишком долго бегал возле моря. Он скоро поправится!

– Не может у нас такого быть! Обойдется! – вслед за кюной повторяли люди. Но все с ужасом смотрели на лица Хродмара и хирдманов, перенесших вместе с ним «гнилую смерть», – теперь каждому в Аскефьорде грозила та же участь.

На следующий день младшему сыну конунга не стало лучше, а на ногах и на животе у него появилась мелкая красная сыпь. Увидев ее, Хродмар, приходивший к мальчику по нескольку раз в день, схватился за голову: у него самого начиналось точно так же.

– Это она, «гнилая смерть»! – в отчаянии объявил он Торбранду конунгу. – Я надеялся, что Торгейр простудился или перегрелся, но теперь это несомненно она.

– И что же делать? – помолчав, спросил Торбранд конунг.

Лицо его стало замкнутым, уголки широкого рта заметно опустились вниз, отчего сходство с троллиной мордой усилилось. Он редко задавал своим людям подобные вопросы.

Хродмар помолчал. От «гнилой смерти» никакого спасения нет.

– Надо спросить у Модольва, – сказал он чуть погодя. – Должно быть, он знает, как нас лечили. Я сам не отличал день от ночи и мало что помню… Это все та ведьма! – воскликнул он и в досаде ударил кулаком по столбу, подпиравшему крышу. – Значит, Фрейвид обманул нас! Ее не утопили! Она осталась жива и продолжает вредить нам! Она говорила, что из меня дерево вырастет раньше, чем из нее! Нет, я ей этого так не оставлю! Я…

Торбранд конунг положил руку ему на плечо и сильно сжал. Хродмар мгновенно унялся. Конунг смотрел в стену, глаза его застыли, как две льдинки.

– Напрасно ты все же не привез сюда твою невесту. Может быть, ей удалось бы спасти и моего сына, как она спасла тебя. И тебе самому было бы проще – отныне между мной и Фрейвидом не может быть мира, – тихо сказал Торбранд. Но именно этого тихого, невыразительного голоса Торбранда Тролля враги его боялись больше, чем любых гневных криков. – И если хотя бы один из моих сыновей умрет, я превращу в дым и уголь все западное побережье Квиттинга. Ни одна из тамошних ведьм не уйдет от меня. Клянусь Тором и Мйольниром.

За стеной сарая послышался скрип шагов по гальке, потом в дверь постучали.

– Эй, ведьма? Ты там еще жива? – прозвучал голос Стейна Бровастого, одного из работников Прибрежного Дома. – Не вспомнила еще?

– Я никогда ничего не забываю! – отрезала Хёрдис, отвечая разом на все вопросы. – А на твоем месте я бы села и постаралась вспомнить, как на прошлом Празднике Дис Ульв из Совиного Гнезда бросил тебя носом в грязь. А ты, как видно, забыл, если не думаешь рассчитаться с ним. Ты уже достаточно долго ждал, чтобы твою месть не сочли рабской!

За дверью послышалось пыхтенье: Стейн переваривал обиду.

– А больше-то тебе нечего сказать? – спросил он чуть погодя, вспомнив о поручении хозяина.

– Отчего же? – с готовностью отозвалась Хёрдис через дверь. – Еще я могу сказать, кому твоя жена шьет рубашки , когда ты отвернешься. Сказать?

Но работник махнул рукой и пошел назад в усадьбу – доложить хёвдингу, что ведьма все еще упрямится. Уже десятый день упрямится. А огниво так и лежит там, куда она его спрятала и где его никто не может найти. Огниво пытались искать с Чутким, и Хар, упрямый, как и его отец, до сих пор бродил с собакой по всем окрестным пригоркам. Но в эту затею Фрейвид не верил: Хёрдис уходила в своих одиноких прогулках на день пути от усадьбы, а то и дальше. И хотя в дни исчезновения огнива она не отлучалась из дома надолго, обшарить все ее потайные местечки не смог бы даже сам пес Гарм*.

Убедившись, что противник и на этот раз с позором отступил, Хёрдис села на землю, прислонясь спиной к стене. В этом месте она успела просидеть ямку. Тихо шипя от злости, Хёрдис колотила кулаком по земле. Фрейвид избрал для нее подходящее наказание: неволя досаждала ей хуже всего на свете. Десять дней она сидела в лодочном сарае, видя дневной свет только сквозь щели в стенах. Все существо ее рвалось на волю, к морю и ветру, к сосновому склону и прибрежным камням, к блестящей мокрой гальке и солоновато-душистому запаху высохших водорослей. Море было совсем близко, в двух десятках шагов; невидимое, но хорошо слышное, оно день и ночь дразнило Хёрдис своим гулом, ропотом, шелестом – голосом силы и свободы, всего того, чего Хёрдис была лишена. Взаперти ей было нечем дышать, и нередко ей хотелось выть по-волчьи от бессильной томительной ярости. Нет, она сойдет с ума, если не выберется отсюда! Но упрямство было в ней пока еще сильнее, чем даже жажда свободы. Она решила нипочем не отдавать отцу огниво, из-за которого ее сюда посадили, и вот уже десять дней держалась.

Сквозь тонкие щели в стене Хёрдис видела, что уже темнеет. Вскоре в углу что-то завозилось. Хёрдис вскочила на ноги и подбежала к стене. За стеной слышалось знакомое тонкое поскуливание.

– Серый! – радостно шептала Хёрдис, встав на колени. – Ты принес чего-нибудь?

Она просунула руку в узкую ямку, которую Серый раскопал за две первые ночи. Лодочный сарай стоял на камне, поэтому подрыть глубже псу не удалось, но рука Хёрдис проходила. В яме по ту сторону стены ее пальцы наткнулись сначала на мокрый нос и горячий язык Серого, потом коснулись шершавого, сухого куска хлеба. Хёрдис вытащила его из дыры, отерла землю о подол платья и жадно впилась зубами в добычу. Фрейвид велел ее не кормить, пока она не «вспомнит», куда запрятала огниво. Но Серый неизменно каждую ночь приносил хозяйке то кусок хлеба, то сыр, то селедку с горохом или овсянкой в брюшке, то даже мясо. Должно быть, ему стоило немалых усилий не съесть добычу самому, но он оказался настоящим другом.

– Посмотрим, кто кого переупрямит! – бормотала Хёрдис, с трудом прожевывая сухой хлеб.

В ее распоряжении была целая бочка с водой, но вода застоялась, и пить ее можно было, только зажав пальцами нос. Но даже это не могло заставить Хёрдис сдаться. Упрямства в ней хватило бы на настоящую великаншу.

Неизвестно, стала бы она есть то, что приносил ей Серый, если бы знала, что хлеб и сыр ему в зубы вкладывают руки Ингвильды. Но Серый не рассказывал ей, где берет свою добычу, и Хёрдис полна была решимости упрямиться до конца.

– Опять ничего? – спросил Фрейвид, по лицу Стейна поняв, с чем тот пришел.

Работник уныло кивнул. Подробности ответа Хёрдис, касавшиеся его самого, он предпочел оставить при себе. Подобная неприятность случилась не с ним одним. Зловредная ведьма, как оказалось, о каждом в усадьбе знает какую-нибудь гадость, и каждый пришедший к ней слышал о себе и своих близких кое-что любопытное, но малоприятное. Уже не в одной голове зародилась мысль о «случайном» пожаре лодочного сарая, и руки обиженных ведьмой обитателей Прибрежного Дома удерживал только страх перед хозяином. Ведь он так и не получил назад свое огниво, а значит, ведьме еще не пора умирать.

На одиннадцатый день к лодочному сараю явился сам Фрейвид хёвдинг.

– Эй, Хёрдис! – крикнул он. – Скажи мне что-нибудь учтивое и почтительное, чтобы я знал, что ты еще жива.

– Ничего я тебе не скажу! – злобно огрызнулась из сарая ведьма. – Мучайся!

Фрейвид удовлетворенно кивнул. Асольв подтолкнул Ингвильду локтем. Они пришли вместе с отцом, но их Фрейвид оставил поодаль, на сосновом склоне, чтобы они не слышали его беседы с Хёрдис.

– Если я хоть немного тебя знаю, тебе не нравится сидеть взаперти, – продолжал Фрейвид.

– Очень даже нравится! – тут же отозвалась непочтительная дочь. – Никогда раньше меня так часто не спрашивали, здорова ли я и не скучаю ли. Когда еще такого дождешься?

– Но все же мне думается, что ты предпочла бы бегать с своим псом по холмам и лесам, – сказал Фрейвид. – Кстати, тут заезжал Торгнюр Сова и предлагал купить Серого. Сказал, что ему нужен хороший пес – сторожить ночью двор, а то рядом в лесу завелся какой-то беглый раб и пытается залезть во двор поживиться чем-нибудь. Как ты думаешь, дорого ли стоит запросить за твоего бездельника?

Хёрдис не ответила, и Фрейвид еще раз кивнул сам себе.

– Я бы на твоем месте тоже помалкивал, – продолжал он. – Если бы знал, что буду жить ровно столько, сколько буду молчать. Но ведь можно повернуть и все наоборот. Давай условимся: ты отдаешь мне огниво, а я забуду о том, что мои гости-фьялли просили тебя утопить. Как тебе это нравится?

– Я подумаю, – важно ответила Хёрдис.

На самом деле она не поверила ни одному слову. Она достаточно хорошо знала своего отца. Если он собирается нарушить слово, данное фьяллям, то обещание, данное ей, будет стоить не дороже морской пены.

– Подумай, подумай, – добродушно согласился Фрейвид. – Торгнюр обещал завтра-послезавтра на обратном пути заглянуть еще раз, вот тогда я и опять к тебе зайду. А ты подумай.

И Фрейвид, вполне довольный состоявшейся беседой, зашагал от моря вверх по Сосновой горе. Он был достаточно умен, чтобы связать упрямство Хёрдис в осаде с многочисленными следами Серого вокруг сарая. Иной глупец приказал бы немедленно засыпать ямку, отлично видную под стеной, и привалить камнем, но Фрейвид не был глупцом. Он не хотел, чтобы ведьма умерла от голода раньше, чем отдаст огниво. А она охотнее умрет, чем отдаст. Сам Фрейвид поступил бы точно так же, а негодная дочь, как ни обидно, уродилась нравом в него.

Ингвильда и Асольв ждали отца, сидя на мшистых камнях у тропы.

– Она думает! – ответил Фрейвид на их вопросительные взгляды.

– А мы думаем вот что, – сказал Асольв и для бодрости оглянулся на сестру. – Может быть, все же мне съездить в Тюрсхейм? Хёрдис может упрямиться очень долго. А огниво нам нужно. Мало ли что может случиться…

Ингвильда кивнула. Она знала о замысле отца продать Серого и сильно подозревала, что тогда носить хлеб Хёрдис придется ей самой. И тявкать по-собачьи за стеной сарая – а не то Колдунья еще откажется брать еду.

– А еще можно спросить у Большого Тюленя, – предложила Ингвильда. – Может быть, так будет даже лучше. Он-то знает, куда Хёрдис спрятала огниво.

– Большой Тюлень? – Фрейвид был озадачен и даже остановился посередине узкой тропы. – Но как с ним разговаривать? Кто-нибудь когда-нибудь видел его в человеческом облике?

– Нет, но бабушка… Помнишь, однажды она спрашивала у него, стоит ли тебе идти с конунгом в поход на вандров? В тот самый, из которого вернулся один корабль из десяти? Она тогда принесла жертвы Тюленьему Камню, потом вынула руну, и это оказалась руна «хагаль». Может быть, нам стоит попробовать и теперь?

– Может быть, и стоит, – задумчиво поглаживая бороду, отозвался Фрейвид. – Может быть, и стоит…

Эта мысль неожиданно понравилась ему. С духом побережья Фрейвид жил в ладу и не так опасался его, как Сиггейра из святилища Тюрсхейм.

– Но кто будет говорить с ним? – спросил он. – Если уж ты это придумала, то ты это и сделаешь.

– Ой, нет! – Ингвильда испугалась. – Я думала, ты сам…

– А я думаю, что это дело как раз для тебя! Теперь тебе это по силам.

– Ты справишься! – бодро уверил ее Асольв и дружески пожал плечо сестры. Сыну рабыни казалось, что благородная кровь сама по себе одолеет все преграды. – Вспомни, ведь ты же справилась с «гнилой смертью»!

Ингвильда растерянно улыбнулась в ответ и подавила печальный вздох. Теперь даже самые страшные дни разгула «гнилой смерти» представлялись ей прекрасными, потому что тогда здесь был Хродмар. Ингвильда жалела, что не умела ценить своего счастья, как оценила его теперь, когда от Хродмара ей остались только воспоминания и золотой перстень, который он подарил ей возле «смотрельного камня» и который ей приходилось прятать от отца. Мать утешала ее, говорила, что скоро она успокоится и заживет как прежде, как до встречи с фьяллями, мирно и счастливо. Ингвильда была благодарна ей за сочувствие, но знала, что возврата к прежней жизни для нее не будет уже никогда. Теперь она могла быть счастлива только с Хродмаром. Раньше она была сама по себе, а теперь стала половинкой разорванного целого. Покой и радость вернутся к ней только с Хродмаром сыном Кари из Фьялленланда.

Вот только время для нее совсем не двигалось, и возвращение Хродмара оставалось где-то далеко-далеко. Мир потускнел и погас, как будто лето разом кончилось и пришла зима, все прежние занятия казались скучными и постылыми. Стараясь побороть тоску, Ингвильда лихорадочно хваталась за любую работу, лишь бы отвлечься. Но занятыми оказывались только руки, а сердце и мысли были не здесь, а в далеком Аскефьорде, который она никогда не видела. Ингвильда представляла его себе только по рассказам Хродмара, но ей приятно было воображать Аскефьорд, усадьбу конунга, Бьёрндален – так и сам Хродмар казался ей ближе. Все, что так или иначе было связано с племенем фьяллей, стало вызывать в ней особенное любопытство; амулет в виде молота Тора стал казаться чем-то близким, и даже сам Рыжебородый Ас, покровитель Фьялленланда, теперь выглядел в ее глазах гораздо привлекательнее, чем прежде.

Далеко-далеко внизу, у подножия Тюленьего Камня, шумно плескалось море. Ингвильде казалось, что она стоит на самом краю земли и под ногами у нее начинаются темные и страшные Нижние Миры. Должно быть, так оно и есть – Тюлений Камень принадлежит уже не людям, а духу побережья, служит границей между миром людей и незримыми мирами.

– Все готово! – услышала Ингвильда голос отца.

Фрейвид стоял позади нее с большим жертвенным ножом в руках, возле него на скале лежала черная коза со связанными ногами, одна из лучших в усадьбе. Провожавшие их рабы отошли подальше, даже Асольв попятился. Его дело маленькое – какой заклинатель духов из сына рабыни!

Ингвильде же было некуда отступать. Стараясь собраться с духом, она сделала робкий шаг ближе к краю каменистого обрыва. Море зашумело сильнее, она ясно слышала, как бешеные волны над омутом, не спящие даже в самую тихую погоду, беснуются и бьются под скалой, рвутся влезть на Тюлений Камень, но бессильно скатываются назад. Ингвильда чувствовала на коже легкие соленые брызги, на огромной глади моря играли блики, и казалось, что кто-то невидимый следит оттуда за ней, но поймать неуловимый взгляд морского великана не удавалось. То ощущение близости иных миров, которое наполняло Хёрдис силой, Ингвильду пугало. Перед ней лежало море, а в его глубине жило какое-то огромное живое существо. Она его не видела, но ощущала его присутствие, и это было еще страшнее.

Фрейвид требовательно взмахнул рукой, приказывая ей начинать. Ингвильда набрала в грудь побольше воздуха, протянула руки к шумящей пучине и громко запела. Невольно она старалась подражать пронзительному голосу Хёрдис, но сама слышала, что получается плохо.

Весь вчерашний вечер Ингвильда ломала голову, сочиняя эти строки. Заклинание вышло не слишком складным, но все же это были стихи, и дух побережья должен будет к ним прислушаться. Чем лучше сложено заклинание, чем более умело пропето, тем больше его сила и крепче власть человека над духами. Именно поэтому вожди Морского Пути ценят хороших скальдов не меньше, чем хороших воинов. Но у Фрейвида не было своего скальда, и сам он сочинять стихов не умел. Как говорил Властелин Ратей, бедный не совсем обездолен судьбой, а богатый не всем одарен.

Пропев первую, вызывающую строфу, Ингвильда замолчала, с трепетом прислушиваясь к голосу моря. Волны под Тюленьим Камнем взметнулись выше, упругий прохладный поток воздуха взлетел и ударил в лицо Ингвильде. Она полной грудью вдохнула солоноватую свежесть, и вдруг ей стало легко: хозяин побережья услышал ее. И она запела дальше: теперь следовало рассказать духу о своем деле.

Фрейвид кивнул Асольву и склонился над козой. Вдвоем отец и сын подтащили животное к самому краю обрыва. Фрейвид одним ударом перерезал жертве горло, поток горячей крови заструился вниз по камню, навстречу жадным волнам. Казалось, они дерутся за добычу, как стая голодных собак.

Море забурлило, волны перед Тюленьим Камнем расходились все сильнее и шире. Это был добрый знак. Фрейвид и Асольв поспешно подняли тушу козы и сбросили ее в волны. А Ингвильда запела снова:

Опустив окровавленные руки, Фрейвид и Асольв смотрели в море. А волны кипели все сильнее; на всем пространстве, видном глазу с Тюленьего Камня, поднялась настоящая буря, но небо над пляшущими волнами оставалось спокойным – воды привела в движение не сила ветра с небес, а иная мощь, скрытая в самой обители Эгира.

И вдруг прямо перед скалой в волнах проступило что-то темное. Ингвильда вскрикнула: из воды показалась огромная, размером с быка, голова серо-черного тюленя. Даже Фрейвид охнул и отступил дальше от края обрыва: впервые он воочию видел духа побережья. А Большой Тюлень лишь несколько мгновений смотрел на людей огромными желтыми глазами, а потом медленно скрылся. От головы его пошла широкая волна, с яростью устремилась на берег, лизнула скалу, так что стоящих на вершине людей осыпало холодными брызгами. Вода налетела на песчаные отмели по бокам Тюленьего Камня, зашипела, как сама Мировая Змея.

– Бросай! – пересиливая священный ужас, хрипло закричал Фрейвид дочери. – Скорее бросай!

Ингвильда поспешно шагнула к белому платку, заранее расстеленному на гладком камне, и, зажмурившись, бросила на него пучок тонких рябиновых веточек, который все это время держала в руке. Веточек было двадцать четыре, и на каждой она своими руками вырезала маленький рунический знак. Прутья рассыпались; Ингвильда встала на колени и торопливо, наугад, взяла три из них и отложила в сторону в строгом порядке: первый, второй, третий.

– Смотри, что там! – подталкивал ее Фрейвид.

Ингвильда еще немного подождала, закрыв лицо руками и стараясь успокоиться. Она знала значение рун, но впервые в жизни ей самой приходилось гадать, и никто не должен был помогать ей в истолковании. От волнения мысли разбегались, стройное знание рассыпалось в бесполезные осколки. Стараясь сосредоточиться, Ингвильда мысленно рисовала перед собой три Хуг-руны, которые проясняют разум и облегчают правильное понимание: «вуньо», «суль», «даг». На темном поле закрытых глаз три руны Мысли горели ярким огненным цветом, но Ингвильда так тревожилась и волновалась, что никак не могла решиться взглянуть на свои три прута. Что сказали ей боги? И поймет ли она их предсказание? А вдруг все окажется противоречиво, запутанно?

Но отец ждал, и ей пришлось пересилить свое волнение. Ингвильда взяла тот прут, который вынула первым. «Науд». Не слишком хорошо для начала. И не самый обнадеживающий ответ на заданные вопросы.

– Что это значит? – несмело спросил Асольв, которого не учили рунам.

– Это значит… – Ингвильда не решалась говорить, словно отец мог ее саму счесть виноватой в таком нерадостном предсказании. – Это «науд». Боги говорят, что для нас сейчас не самое удачное время. Нас ждут неудачи. И многое может измениться, выйти совсем не так, как мы задумали.

– Значит, мы не найдем…

– Посмотри, что говорит вторая руна! – потребовал Фрейвид. Он нахмурился, но не терял надежды.

– «Хагаль»! – Ингвильда взяла второй прут, глянула на него и испуганно вскинула глаза на отца. Именно эту руну когда-то вынула Сигнехильда Мудрая перед неудачным походом. – События сильнее нас! Нас ждут грозы и бури!

Фрейвид промолчал, и Ингвильда сама скорее схватила третий прут, ожидая от богов хоть какого-нибудь совета. На нее глянула одинокая прямая черта руны «иса». Она могла нести только один совет: не упрямься и жди, проявляй терпение. Любые старания сейчас бесполезны, ты все равно ничего не добьешься.

– Не такого я ждал от богов! – Фрейвид с досадой тряхнул руками, на которых сохла жертвенная кровь. Ему казалось, что боги обманули его, в обмен на такую хорошую жертву всучив такие дурные предсказания.

– Боги предупреждают нас! – ответила Ингвильда. Ее страх перед гневом богов был сильнее робости перед отцом. – Если мы не поймем, что сейчас судьба сильнее нас, и сами полезем грудью на копье – выйдет еще хуже, чем могло бы. Мы должны быть благодарны и за такое предсказание.

– От моей матери я получал предсказания получше! – так же досадливо отозвался хёвдинг и пошел прочь.

Асольв посмотрел на Ингвильду и развел руками. Ее нельзя было винить в обещанных богами неудачах, но ей самой было неуютно. Казалось, окажись на ее месте бабушка Сигнехильда, предсказания были бы благоприятнее. Но что тут можно поделать? Бабушкины руны, как и следовало, были положены с нею на погребальный костер, а у ее внучки был свой дар и была своя удача, совсем иная.

– Раз уж мы просили совета у Тюленя, так придется его принять! – сказал Асольв, глядя в спину уходящего отца. – А не то он разгневается.

Фрейвид не обернулся. Он уже заподозрил, в чем причина неудачных предсказаний. Всем известно, что Хёрдис хорошо ладила с духом побережья. Должно быть, тот взял ее под свою защиту. Попробуй теперь обидеть ее – и море смоет Прибрежный Дом. Ведь именно этим она грозила в тот вечер, когда ее схватили?

Пламя взвилось высоко, с гулом и треском, словно захлопнулись огромные ворота. Искры разлетались за десять шагов от высокого кострища, огонь бушевал, свирепый и жадный, и его яростные отблески дрожали в глазах Торбранда конунга. Изредка под порывами морского ветра в бушующем кусте пламени проступали черные очертания погребальной ладьи со светящимися огненным светом щелями и отверстиями для весел, но это уже были останки не существовавшего более. Давно сгорел шатер из цветной шерсти, воздвигнутый на корме ладьи, исчезли весла, предназначенные плыть по огненному морю, и само пламя расцвело пышным парусом на мачте.

– Хорошо горит, – почти неслышно обронил кто-то позади конунга. Похоже, это был Кари ярл.

Торбранд конунг не обернулся. Губы его были плотно сжаты, взгляд светлых глаз застыл, и даже пламя погребального костра, отражаясь в его глазах, не могло растопить этого льда. Лицо конунга было неподвижно, и только эта неестественная неподвижность позволяла понять, как много он потерял. Огненные ворота иного мира закрылись за кюной Бломменатт и обоими сыновьями, Тормундом и Торгейром. Всего несколько дней назад Торбранд конунг имел семью и верил, что род его прочно держит кремневый молот, знак власти конунгов Фьялленланда. И вот он остался один. «Гнилая смерть» за несколько дней сделала его одиноким.

На поминальном пиру в гриднице Ясеневого Двора было малолюдно – «гнилая смерть» заставляла всех держаться подальше, жечь можжевельник, приносить жертвы богам и дисам*. Возле конунга остались только те, кто уже перенес «гнилую смерть» или смог пересилить страх перед ней. В Аскефьорде было немало больных; пожалуй, ни одного дома не миновала болезнь, не щадя даже самых знатных. У Хравна хёльда в Пологом Холме болел младший сын, в Висячей Скале слегла фру Адальтруд, жена Кольбейна ярла, а свою дочь Эренгерду, первую красавицу Аскефьорда, они отослали прочь, к дальней родне. Даже неутомимая фру Стейнвёр, до последних мгновений не отходившая от кюны, приболела немного, но страшные серые пузырьки, при виде которых Хродмар похолодел от ужаса, неожиданно быстро исчезли, и через несколько дней хозяйка уже снова хлопотала по дому. На этот раз «гнилая смерть» удовольствовалась малыми жертвами – во всем фьорде умерло только шесть человек, а большинство заболевших вскоре стали поправляться.

Но Хель взяла самое ценное. По дворам шептали, что сыновья конунга стали жертвой за всех. В Аскефьорде поселилось смятение: теперь у Торбранда конунга не стало прямых наследников. К Хравну хёльду, который был родичем конунга по женской линии, очень часто приходили с преувеличенным вниманием осведомиться о здоровье сына; отцы взрослых дочерей обдумывали внезапно открывшиеся возможности… Но по лицу самого Торбранда конунга никак нельзя было прочитать, как он теперь собирается распорядиться своим наследством.

Ярлы и хирдманы поднимали кубки в память кюны и ее сыновей, а Торбранд конунг молчал. Он почти не слушал говоривших. Только когда с места встал Хродмар, конунг чуть повернул голову в его сторону.

Со дня появления в Аскефьорде «гнилой смерти» Хродмар был угрюм и неразговорчив. В душе он себя самого считал виноватым в несчастье – если бы он сумел тогда, в Прибрежном Доме, настоять на немедленной смерти ведьмы, то больше никто от нее не пострадал бы.

– Я знаю ведьму, которая повинна в нашем несчастье, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы наказать ее, – объявил Хродмар, поднимая кубок. В голосе его звучала мрачная решимость, но в душе появились проблески облегчения: представляя свою месть уже свершившейся, он мог вздохнуть свободнее. – Пусть Один и Тор будут свидетелями моего обета.

Торбранд конунг не сказал ни слова, но едва заметно кивнул. Ему понравился обет, в котором он слышал не пустое бахвальство. Квиттинская ведьма доказала свою силу, а злое колдовство может одолеть не всякий меч.

Хродмар поймал взгляд конунга, спокойный даже в этих печальных обстоятельствах. Свою потерю Торбранд осознавал, а необходимость мести была безусловна, и ее даже не стоило обсуждать. Он был бы оскорблен, если бы кто-то усомнился в его намерениях.

Когда Хродмар выходил из ворот Ясеневого Двора, его догнал Асвальд, сын Кольбейна ярла из Висячей Скалы.

– Что ты такой мрачный, Хродмар ярл? – насмешливо спросил Асвальд. – Я и не знал, что ты так любил свою тетку Бломменатт.

Хродмар оглянулся и резко высвободил плечо из-под его ладони. Асвальд насмешливо улыбался, его большие зеленоватые глаза поблескивали при свете полной луны, как у кошки. Хродмар и Асвальд были ровесниками и оба принадлежали к родам «стражей причалов». Соперничество отцов передалось и сыновьям. После того как Хродмар получил «Кленовый Дракон», Кольбейн ярл и все его родичи почти не разговаривали с хозяевами Бьёрндалена, считая себя обиженными, но Асвальд составлял исключение. Новое лицо Хродмара его чрезвычайно радовало, и в последнее время он выказывал бывшему Щеголю всяческое расположение. Однако Хродмар прекрасно понимал, откуда эта внезапно вспыхнувшая дружба.

– Всякий крепок своим родом, – только и ответил он. – И кто не жалеет о ранней смерти родичей, не дождется и сожалений по себе. Знаешь, у говорлинов есть пословица: кто плачет на чужом погребении, тот дает слезы в долг.

– О, каким мудрецом ты стал! – с показным уважением и скрытой издевкой протянул Асвальд. – Если ты однажды исчезнешь, я первым скажу, что ты отправился к богам испытать в беседе мудрость самого Властителя.

Хродмар не ответил и пошел своей дорогой. Может быть, побеседовать с Властителем и было бы полезно, но от беседы с Асвальдом никакой пользы не дождешься.

– Впрочем, на твоем месте всякий жалел бы о потере! – крикнул вслед ему Асвальд, у которого еще кое-что лежало на душе. – Ведь теперь ты больше не родич конунгу. Твоей тетки кюны Бломменатт больше нет, нет и троюродных братцев-наследников. Я бы на твоем месте покрепче держался за рога «Кленового Дракона». Как бы он не взбрыкнул теперь под тобой! Сдается мне, что скоро сыновья Хравна хёльда его у тебя отберут!

Хродмар медленно обернулся, положил руки на пояс. Асвальд смотрел на него с насмешкой, но плечи и руки его незаметно готовились встретить удар. Хродмар на миг растерялся: в нем кипела ярость от столь открыто высказанных насмешек, но не драться же над неостывшим пеплом кюны и ее сыновей!

– Чем рассуждать о том, что бы ты делал на моем месте, сначала попади на мое место! – сказал он, изо всех сил стараясь быть спокойным и радуясь, что Асвальд еще не научился угадывать его чувства по новому, изменившемуся лицу. – А с сыновьями Хравна хёльда я разберусь сам. Оставь догадки и сплетни женщинам. В походе станет ясно, кто из нас чего стоит.

Асвальд уже не смеялся, его глаза враждебно сузились. Не дождавшись ответа, Хродмар повернулся и пошел прочь со двора. Асвальд остался стоять возле ворот, глядя ему вслед.

– Асвальд, где же ты? – окликнула его со двора усадьбы сестра Эренгерда.

Когда болезнь отступила, отец поспешил вернуть ее домой. Теперь именно ввиду новых обстоятельств она нужна была здесь. Медленно повернувшись, Асвальд пошел на зов. Эренгерда ждала его, стоя возле дверей и кутаясь в плащ от свежего ночного ветра. Золотистые волосы, переливаясь в ярком свете луны, окружали ее голову легким сиянием, словно волшебный шлем. Асвальд окинул сестру оценивающим взглядом, словно видел впервые, потом вдруг усмехнулся чему-то, оглянулся вслед ушедшему Хродмару, обхватил сестру длинной рукой за плечи и повлек в дом.

А Хродмар быстро шагал вверх по Аскефьорду к Медвежьей долине, догоняя ушедших вперед родичей, и думал о своей невесте. Не проходило и дня, чтобы он не вспомнил о ней. При мысли об Ингвильде на душе у Хродмара светлело, даже шаг делался легким, упругим, как будто на башмаках вырастали невидимые маленькие крылышки. Изумленные, порою жалостливые взгляды, бросаемые на его лицо, смущали его меньше, чем он раньше ожидал. Пусть ни одна из женщин больше не назовет его самым красивым парнем в Аскефьорде – что ему до них? Ведь Ингвильда любит его таким, каким он был теперь, и ее любовь дает ему право не бояться насмешек. «Разве тебе нужна любовь глупых женщин?» – вспоминал Хродмар, и на память ему приходили глаза Ингвильды, серьезные и светлые, как чистейший источник. Хродмар и сам не замечал, как эти светлые струи смывали с его души горечь последних дней, печаль по умершим, досаду на многозначительные, не обещающие ничего доброго насмешки Асвальда. Ингвильда была сейчас далеко, но сознание, что она есть на свете, делало его сильнее. Скоро они увидятся. Пройдет еще какое-то время, сменится луна, и Ингвильда будет с ним, здесь, навсегда. И что ему Асвальд с Кольбейном, что ему следы болезни? Даже горечь от смерти кюны Бломменатт бледнела и отступала. Любую потерю можно перенести, если знаешь, ради чего жить дальше. А Хродмар знал.

Море глухо шумело возле самой дороги, волны с перерывами накатывались на берег, как будто отвечая тяжелому, медленному дыханию морского великана Эгира. Драконьи головы на высоко поднятых носах кораблей резко чернели на фоне голубовато-серого неба. Головы драконов были обращены к горловине фьорда, и казалось, что они высматривают в морской дали дорогу будущих битв.

Первой заметила Ауд; глянув на Ингвильду, она вдруг фыркнула, поспешно зажала рот ладонью и со смеющимися и плачущими глазами нагнулась над своим рукодельем. Фру Альмвейг удивленно посмотрела на нее, потом перевела взгляд на дочь. И покачала головой. Руки Ингвильды прилежно трудились над новой рубахой Асольва, в которой он поедет на осенний тинг, но мысли, судя по плодам ее трудов, витали очень далеко. Ингвильда зашила боковой шов до самого конца, а вслед за тем принялась так же прилежно сшивать подол рубахи снизу, как будто хотела сделать из нее мешок.

– Дочь моя, – мягко окликнула ее фру Альмвейг. – Что ты делаешь?

– Что? – Ингвильда вскинула на мать умиротворенные глаза.

– Асольв не так мал ростом, как тебе кажется. Ноги его не кончаются над коленями, они продолжаются и дальше. Ты же не думаешь, что отец повезет его на тинг в мешке?

Девушки уже смеялись в голос, а Ингвильда смотрела на мать с недоумением.

– Ноги? Асольва? Почему в мешке? Я ничего не понимаю.

Ингвильда беспомощно улыбнулась, пожала плечами. Фру Альмвейг встревожилась:

– Дочь моя! Погляди как следует на свою работу.

Ингвильда поглядела и ахнула, даже покраснела от стыда, сжала шитье в руках, как будто хотела его спрятать.

– Такого с тобой не случалось с тех пор, как тебя научили шить! – сказала ей мать. – Здорова ли ты?

– Да, да! – поспешно ответила Ингвильда, зная, что мать до сих пор побаивается «гнилой смерти».

– Может, у тебя голова болит?

– Нет, не болит… кружится немного.

Гудрун, мать Асольва, рослая, сильная, суровая нравом женщина, косо глянула на нее и так яростно перекусила нитку, словно это был ее личный враг. Ингвильда отложила шитье, не стала даже распарывать зашитое, побоявшись вовсе испортить работу. Стены девичьей мягко покачивались у нее перед глазами, затуманивались, но это было не страшно, а даже приятно, словно чья-то заботливая рука хотела оградить ее от суетности мира. В голове было легко и пусто. Сложив руки на коленях, Ингвильда почувствовала несказанное облегчение и вдруг поняла, что сидела до сих пор за шитьем только из привычного, вошедшего в кровь прилежания, но обычная женская работа сейчас тяготит ее. Ингвильда никогда не была ленивой, но бездельничать сейчас оказалось неожиданно приятно.

– Я пойду пройдусь, – сказала она и встала со скамьи.

Ей было немного стыдно, что она собирается гулять в то время, как все женщины работают, но Ингвильда ничего не могла с собой поделать – какая-то мягкая, но уверенная сила влекла ее за порог, к свету и простору, к морскому ветру над можжевеловыми склонами прибрежных гор.

На полпути к морю, на середине склона Сосновой горы, она встретила Асольва. Выглядел он расстроенным и шел медленно, разглядывая тропу перед тем, как поставить ногу.

– Куда ты собралась, сестричка? – невесело спросил он, увидев перед собой Ингвильду. – Если к Хёрдис, то я уже ходил.

– Ну, и что?

– Она обозвала меня рабыниным отродьем и предрекла, что я никогда не буду провозглашен законным сыном, – уныло ответил Асольв.

Мало что могло огорчить его сильнее, чем такое предсказание. Асольв любил свою мать, но самолюбие его страдало от того, что он родился сыном рабыни. Это позорное пятно не смыть никакими подвигами. Асольв хорошо ладил с отцом и жил надеждой на то, что на одном из тингов Фрейвид объявит-таки его своим наследником, тем более что у хёвдинга не было законных сыновей. Но Фрейвид все откладывал, и Асольв втайне тревожился. Ехидная Хёрдис, конечно, знала об этом и постаралась ужалить сводного брата в самое больное место.

Асольв был так явно удручен, что Ингвильде стало его жаль: она взяла брата за руку и ободряюще улыбнулась ему.

– Не слушай ее! – посоветовала она. – Просто она злится на весь свет! Уж ее-то саму отец никогда не признает, об этом и речи нет! А ты будешь его наследником. После него ты будешь хозяином в Кремнистом Склоне, ты женишься на очень знатной и доброй девушке, у тебя будут прекрасные дети, доблестный сын, который будет провозглашен хёвдингом после тебя. А твоя дочь станет женой конунга.

– Что? – Асольв вытаращил глаза. – Ингвильда! Что за сагу ты наплела? Моя дочь… женой конунга! Смеешься?

На лице его было недоумение: все сказанное можно было бы счесть жестокой шуткой, если бы он не услышал это от Ингвильды, которая, как он знал, не может быть к нему жестокой.

– Я… – Ингвильда вдруг ахнула и прижала пальцы к губам, как будто хотела поймать сказанное. У нее снова закружилась голова, весь мир мягко сдвинулся в сторону и хотел встать как-то боком, и Ингвильда крепче ухватилась за плечо брата. – Я не знаю… Просто мне вдруг подумалось, что так будет… Как будто мне кто-то сказал, притом уже давно, как будто я всегда это знала… Как будто я знаю всю твою жизнь, как предание, и в ней все ясно…

– Вот так новости… – бормотал ошарашенный Асольв. Он помнил, что в сестре пробудились способности к ясновидению, но подобные предсказания скорее тревожили его, чем радовали.

– Знаешь… У нас скоро будут гости, – сказала Ингвильда. Она вдруг забыла, о чем они только что говорили.

– Кто?

– Не знаю. Просто я кого-то жду. Они уже недалеко. Или… – Ингвильда нахмурилась, стараясь разобраться в своих ощущениях. – Я жду гостей. А кто они, откуда – я не знаю.

– Зато я догадываюсь! – Асольв усмехнулся и приобнял сестру за плечи. – Думается мне, что они приплывут с севера, на кораблях их будут головы рогатых драконов, и они привезут нам в подарок обетную чашу…

– Ты тоже знаешь? – Лицо Ингвильды прояснилось. – Да, это будут фьялли.

– Пора бы! Ведь уже месяц прошел, как от нас уплыл «Тюлень». Им пора и возвращаться. Ты успеешь к своей свадьбе дошить мне новую рубаху? Мать мне ее покрасит в желтый, а фру Альмвейг обещала дать полосочку шелка, чтобы пришить на ворот.

Ингвильда отвела глаза. Видел бы он, что она сделала с его новой рубахой! Но не только смехотворная судьба рубахи смутила ее. Хродмар не называл точного срока своего возвращения, но на дорогу до Аскефьорда и назад вполне хватит месяца. Может быть, Асольв прав, может быть, уже сегодня или завтра она снова увидит Хродмара.

При мысли о нем Ингвильду наполняло странное двойственное ощущение: она так ясно видела Хродмара, слышала его дыхание, как будто он стоял с ней рядом, но в то же время почему-то не верилось, что он есть на свете. Иногда ей казалось, что она просто выдумала его. Каждая девушка, слушавшая древние сказания о Хельги* и Сигурде, невольно в мечтах представляет своего будущего мужа таким же героем. Несмотря на такое странное лицо, ее Сигурд был лучшим во всех девяти мирах*. Она жалела, что так мало сказала ему на прощанье о своей любви. Да и сказала ли хоть что-нибудь?

Задумавшись, Ингвильда медленно брела по тропе к морю и казалась сама себе легкой-легкой, как частичка тумана. Асольв тихо шел за ней следом, полный простодушного любопытства. После того как в Ингвильде обнаружился дар ясновидения, Асольв все время ждал от сестры новых чудес. Ухмыляясь, он вспоминал, что она предрекла ему самому, и в душе его шевелилась надежда услышать еще что-нибудь в том же роде. Дар Ингвильды был гораздо приятнее, чем у Хёрдис!

Они вышли из сосняка, перед ними открылось море. В ясный день оно казалось зеленоватым, верхние слои воды были напоены солнцем, в сверкающих бликах волн улыбалась самая кроткая и прекрасная из дочерей Эгира – Небесный Блеск.

Выйдя на кромку обрыва, Ингвильда повернулась лицом к северу. Оттуда должны приплыть неведомые гости. Ингвильда не знала, кто они и почему она их ждет. Ожидание возникло в ней само по себе, пришло ниоткуда и прочно укрепилось. Она знала , что Прибрежному Дому следует ждать гостей с севера, и она ждала. Наверное, это опять начинается.

– Вон там я вижу корабли! – Не оборачиваясь, чувствуя Асольва у себя за спиной, Ингвильда показала рукой на север.

– Где? – Асольв встал рядом с ней, приложил ладонь к глазам. – Ну у тебя и зрение! Я ничего не вижу.

– Я тоже не вижу. То есть вижу, но они еще слишком далеко. Я не глазами вижу, – спокойно пояснила Ингвильда.

Она уже поняла, что в ее нынешнем чувстве плывущего сознания повинен дар, снова проснувшийся в ней. Теперь она не удивилась и не испугалась, а приняла его, как всякий дар богов.

– А-а! – уважительно протянул Асольв. – Присмотрись получше! – с любопытством попросил он, глядя уже не на море, а в лицо сестре. – Какие это корабли? Те, что мы ждем? Там «Тюлень»?

Ингвильда вглядывалась в морскую даль: ведь это то же самое море, что омывает и берега фьяллей, эти же самые волны плещутся и бьются о бурые острые скалы в их длинных узких фьордах – волны знают все, что творится на Морском Пути, и могут рассказать.

И море делилось с ней частичкой своего знания: перед ее внутренним взором проступали образы, яснели, наливались жизнью и красками. Она видела, как издалека вырастают большие красивые корабли под цветными полосатыми парусами, с рогатыми драконьими головами на резных штевнях. Какие длинные ряды щитов, «лун корабля», блестят на бортах начищенными умбонами!* Не меньше двадцати пар гребцов на каждом корабле! И как их много! Не меньше полутора десятков! На них можно перевезти целое войско…

Вдруг Ингвильда ахнула, прижала ладони к глазам, как будто ослепленная слишком яркой вспышкой света. Перед глазами у нее засияла руна «хагаль», которую она вынула во время гадания на Тюленьем Камне. Руна гнева богов, руна бурной стихии, сметающей все на своем пути. Она вынулась второй, то есть описывала то, что может произойти.

– Что с тобой? Что ты увидела? – Обеспокоенный Асольв взял ее за плечо.

– Я видела… – Ингвильда отняла руки от лица и устремила на брата испуганно-недоверчивый взор. – Мне показалось… У них на бортах красные щиты… И у первого на мачте – будто заходящее солнце!

– Красные щиты… – недоуменно повторил Асольв. – Зачем? Мы же с ними не воюем…

Еще не договорив, он прикусил язык. Он был неглупым парнем и отлично помнил ссоры Гримкеля и Модольва. А еще отец обещал фьяллям утопить ведьму и до сих пор не сдержал слова!

Ингвильда смотрела в морскую даль, как будто хотела получше разглядеть свое видение, но его больше не было. Дочь Эгира Небесный Блеск ласково улыбалась людям в солнечных бликах, волны мягко катились по широкому простору, насколько хватало глаз. Море – открытая дорога и для дружбы, и для вражды.

С приходом темноты Ингвильда забеспокоилась сильнее. Самая простая работа валилась у нее из рук, за ужином она не съела ни кусочка. Не раз она замирала, переставая видеть и слышать окружающее, незрячими глазами глядя в стену, силясь собрать, прояснить, понять обрывки неясных образов, проносившихся перед ней, вокруг нее, внутри нее. Огонь на очаге притягивал ее, она смотрела в пламя, дышала вместе с ним и видела в нем очертания дракона – жадного, неутомимого. Если смотреть на него подольше, то он начинает быстро расти, шириться, расправляет крылья, готовясь взлететь над очагом; это страшно, но дракон затягивает и не отпускает взор…

– Что ты видишь там? – сурово спросил Фрейвид. Он краем глаза наблюдал за дочерью, догадавшись, что проснувшийся дар богов снова дал о себе знать.

– Я вижу… – Ингвильда вздрогнула от его голоса, очнулась и медленно повернулась к отцу. Ей было неловко пересказывать свои видения, но они властно требовали выхода, стучали, как запертые в доме люди, грозили выломать двери. – Я вижу огонь над крышами Прибрежного Дома. Он идет к нам. Он родился у нас здесь, и он грозит поглотить нас.

По гриднице пронесся удивленный и испуганный ропот. Все домочадцы, исподтишка наблюдавшие за ней, бросили дела и напряженно ждали продолжения.

– Откуда он идет? – спросил Фрейвид.

– С моря… – шептала Ингвильда, опустив веки, но и с закрытыми глазами видя пляску огненного дракона. – Море мчит на берег огромные волны… Они заливают усадьбу. Они отходят назад и оставляют пламя. Оно поглотило весь Прибрежный Дом. Отец, уйдем отсюда! – вдруг вскрикнула она и умоляюще сжала руки. – Уйдем в Кремнистый Склон! Здесь опасно! Я знаю, здесь нам грозит беда!

– Не пугай людей! – строго сказал Фрейвид, но даже его самообладания, проверенного во многих бурях и битвах, не хватило на то, чтобы разгладить тревожную складку на лбу. – Мы всегда проводим в Прибрежном Доме лето. А оно едва перевалило за середину. Какая беда нам грозит?

Ингвильда молчала, беспомощно уронив руки. Неясный вихрь образов рассеялся, оставив пустоту.

– Она сегодня утром говорила, что скоро у нас будут гости, – сказал Асольв.

– Там в ворота кто-то стучится! – вдруг раздался от дверей голос одного из рабов. – Трое или четверо, я не разобрал.

По гриднице как будто пролетела тихая молния: все, и хирдманы, и женщины, и рабы, разом вздрогнули, встрепенулись, обернулись сначала к говорившему, потом к хозяину.

– Кто они такие? – спросил Фрейвид. Такое быстрое исполнение одного из пророчеств дочери вовсе его не порадовало.

– Их старший назвался Эгмундом Иволгой, торговым человеком с Острого мыса. Он говорит, что дружен с Гримкелем ярлом. И что ты его знаешь.

– Это правда, я знаю его, – с заметным облегчением ответил Фрейвид. – Едва ли приход такого человека грозит нам бедой. Впустите его.

Асольв, торопясь рассеять тяжелое впечатление от пророчеств Ингвильды, сам бросился открывать ворота. На дворе было темно, с ясного неба посвечивали звезды, но луны не было. «Новолуние! – сообразил Асольв. – И ведь месяц назад, в прошлый раз…»

Домочадцы тревожно гудели, дожидаясь, пока Асольв приведет гостей. Первым шел сам Эгмунд Иволга, неприметный человек среднего роста и средних лет, с рыжеватыми, с ранней сединой, волосами, как у многих квиттов. С ним было всего пять человек. Фрейвид хёвдинг приветствовал гостей спокойно, не поднимаясь со своего места; их усадили, поднесли хлеба, мяса, пива.

– Твое гостеприимство, Фрейвид, известно всему Квиттингу, – заговорил Эгмунд, устроившись за столом, – но сейчас я не потребую от тебя много. Мой корабль и дружина остались у Бранда Лепешки, а я пришел к тебе совсем ненадолго. Я просто хотел поделиться с тобой одной новостью, которая, быть может, покажется тебе любопытной. А если я ошибаюсь, то ты, как великодушный человек, простишь меня, что я напрасно потревожил тебя и твой дом в такой поздний час.

– Уж наверное, у тебя найдется что порассказать, – отозвался Фрейвид. Он знал, что Эгмунд Иволга не простак и едва ли явился бы к нему в дом на ночь глядя с какими-нибудь пустяками. – Ты едешь с Острого мыса? Я надеюсь, у нашего славного Стюрмира конунга все благополучно?

– Гримкель ярл, провожая меня с Острого мыса на север, просил на обратном пути непременно побывать у тебя и рассказать ему после, как у вас идут дела, – неспешно начал Эгмунд.

– Передай Гримкелю ярлу мою благодарность за заботу, – ответил Фрейвид, и в голосе его не было ни капли истинной признательности. Ему вовсе не понравилось то, что Гримкель ярл взялся за ним присматривать. – Я неплохо справляюсь со своими делами. Пусть лучше Гримкель ярл получше смотрит за Вильмундом ярлом. Скоро ли он получит корабль и мы назовем его Вильмундом конунгом?

– А Вильмунд ярл, мне так думается, будет спрашивать… – Насмешливо прищурясь, Эгмунд нашел взглядом Ингвильду. – Я слышал, твоя дочь теперь обручена?

– Да, я обещал отдать мою дочь… достойному человеку, – мимоходом обронил Фрейвид. – Но они еще не обменялись обетами.

– Может быть, это и неплохо, – многозначительно кивнул Эгмунд и снова принялся жевать. Вареная свинина была мягкой, а во рту Эгмунда поблескивал полный ряд мелких, тесно сидящих зубов, но он жевал долго, словно нарочно давая всем в гриднице помучиться любопытством. – Ведь если ты выбрал в зятья человека из племени фьяллей, то едва ли такое родство принесет тебе покой и довольство.

Ингвильда впилась взглядом в гостя. Так его новости касаются фьяллей?

– Я думаю, такой рассудительный человек, как ты, не станет говорить без достаточной причины, – заметил Фрейвид.

– Я ценю твое уважение. – Эгмунд благодарно наклонил голову. Тянуть с вестями дальше было бы невежливо, и он продолжал: – Там на Остром мысу объявился один торговый человек, Альв Попрыгун из Барланда. Рассказывал, что ходил на Козьи острова, а обратно шел, как водится, вдоль берегов Фьялленланда. Но в Аскефьорд, как он рассказывает, сейчас не стоит заходить. Лучше ночевать на пустом берегу, чем в усадьбе, где поселилась «гнилая смерть»!

Гридница ахнула: тревожные дни были у всех свежи в памяти.

– Да, в Аскефьорде «гнилая смерть», – ответил Эгмунд на общее восклицание. – И говорят, что сам Торбранд конунг лишился жены и детей.

– Больше она не станет мечтать о земле квиттов для своего младшего! – с грубой радостью воскликнул Бедмод.

– Да, но зато конунг фьяллей только и думает о нашей земле, – ответил ему Эгмунд. – Там говорят, что «гнилую смерть» наслала на фьяллей какая-то квиттинская ведьма. Больше Альв Попрыгун ничего доподлинно не знает – он разговаривал только с рабами на пастбищах. Он уверен лишь в одном: Торбранд Тролль отчаянно зол на квиттов. А я подумал – ведь Модольв Золотая Пряжка, его родич, перед этим был твоим гостем. Короче, ты умный человек и сам сделаешь выводы, которые могут быть тебе полезны.

Фрейвид хёвдинг кивнул, однако, при всем своем уме, еще не сообразил, чем «гнилая смерть» в Аскефьорде может обернуться для него.

– Я же видела корабли! – вдруг вскрикнула Ингвильда. Все повернулись к ней. – Я видела корабли с красными щитами! Много, много боевых кораблей! – позабыв смущение, почти кричала она, поворачиваясь то к отцу, то к Асольву, свидетелю ее утреннего пророчества. – И огонь над нашей крышей! Отец!

– Боги велят нам уходить из Прибрежного Дома! – воскликнула встревоженная фру Альмвейг. – Хёвдинг, ты слышишь, что говорят? Если все это верно, если у конунга фьяллей жена и дети умерли от «гнилой смерти», то уж он недолго будет искать виноватого! Они же требовали утопить Хёрдис! А ты ее утопил? Вот с тебя-то они все и спросят! Нужно возвращаться в Кремнистый Склон. И скорее, пока не поздно! Это же наша смерть! От нашего дома камня на камне не останется!

Фрейвид хёвдинг посмотрел на жену: он не часто считался с ее мнением, но на этот раз она была совершенно права. Ему вспомнились руны Тюленьего Камня: они обещали ему не много удачи. И самое правильное сейчас – отступить.

– Боги предостерегали нас, – помолчав, сказал Фрейвид. – Мы возвращаемся в Кремнистый Склон. Немедленно.

Гридница зашумела, в голосах слышались тревога, волнение, облегчение. Как хорошо иметь такого мудрого хозяина, как Фрейвид Огниво, и такое надежное убежище, как усадьба Кремнистый Склон!

– Я благодарю тебя за эти важные вести, – сказал Фрейвид Эгмунду. – И благодарность моя не ограничится одними словами. Возьми себе кубок в память о нашей дружбе.

Перед отходом ко сну Эгмунду понадобилось выйти на задний двор. У него было еще одно небольшое поручение от Гримкеля ярла, о котором он не сказал хозяину: в мешочке на поясе у него лежала обломанная сосновая щепка, и теперь требовалось найти к ней пару. По пути он заметил возле крыльца на земле какое-то темное лохматое пятно. Потревоженная шагами и блеском факела, собака лениво приподнялась, потянулась, понюхала ноги гостя. Прищурившись, Эгмунд осмотрел собаку. Про этого пса Гримкель ярл тоже упоминал. Значит, старшая дочь Фрейвида, у которой вторая щепка, должна быть где-то здесь.

– Пошел прочь, лохматый тролль! – Провожавший Эгмунда Стейн Бровастый махнул рукой на пса, и Серый отошел, чтобы улечься где-то поодаль.

– Посмотри-ка, какую ракушку я нашел сегодня на берегу! – Эгмунд небрежно подбросил на ладони четверть разрубленного серебряного дирхема*. – Хочешь, отдам тебе?

Стейн остановился, немного опустил факел, озадаченно глядя на гостя. Он понимал, что даже очень богатые торговцы не раздают серебро просто так.

– Где девушка по имени Хёрдис? – прямо спросил Эгмунд. – Помоги мне увидеть ее.

Стейн нахмурился, глаза его угрюмо сверкнули из-под гривы нечесаных волос.

– Иди куда шел, а не хочешь – так спать ложись! – грубо ответил он и дернул своим факелом.

Из осторожности Эгмунд не стал настаивать. Пройдя вперед, он слышал за спиной злобное ворчание, полное проклятий «этой мерзавке-ведьме».

Фрейвиду хёвдингу не понадобилось много времени на сборы. Уже через день Прибрежный Дом опустел. От моря в глубь побережья потянулась вереница волокуш, рабы гнали скотину, дети перекрикивались и галдели, сидя на лошадях за спинами родителей. Ингвильда по пути то и дело оглядывалась назад. Она словно бы разрывалась пополам. Морской ветер казался ей полным опасности, какая-то неумолимая немая сила властно толкала ее прочь от побережья, в безопасность внутренних областей, и она подчинялась этой силе. Но мысли о Хродмаре тянули ее назад. Ведь, уходя от берега, она уходила и от Хродмара. Как он теперь найдет ее? И на что им надеяться, если пряжа норн снова подвела квиттов и фьяллей к порогу войны?

Асольв все ловил взгляд Ингвильды, делая какие-то знаки бровями. Захваченная своими мыслями, Ингвильда ничего не замечала, но фру Альмвейг несколько раз кивнула мальчику на отца. Наконец, когда последние волокуши выехали со двора, Асольв подскакал к Фрейвиду.

– Хёвдинг! – негромко окликнул он.

Фрейвид повернулся: его лицо было спокойно, но столь сурово, словно он заранее запрещал Асольву его вопрос.

Но Асольв все же решился.

– А как же Хёрдис? – спросил он. – Ты не забыл о ней? Она ведь так и осталась в лодочном сарае.

– Я не забыл о ней, – обронил Фрейвид, и лицо его сказало сыну, что он очень недоволен этим разговором. – Она останется там, где сейчас. Она накликала на фьяллей «гнилую смерть», она поссорила нас с Торбрандом Троллем и навлекла на нас его гнев. Фьялли хотят отомстить ей. И они ее найдут. Она заслужила это. А мне в доме больше не нужна эта ведьма.

Фрейвид отвернулся от сына и тронул коня свернутой плетью. Асольв, напротив, придержал поводья, глядя в широкую самоуверенную спину отца. От этой короткой суровой речи у него кровь застыла в жилах. При всех недостатках, несмотря на все обиды, которые ему пришлось от нее вытерпеть, Асольв все же не мог забыть, что Хёрдис – его сестра. Ее оставляли на верную смерть. Рассказывают, что когда-то давным-давно, еще в Века Великанов, в ночь Середины Зимы в лесу оставляли человека в жертву волкам – привязанного к дереву, чтобы Одиновы звери взяли свою долю и не трогали других людей и скотину. И теперь его собственный отец оставил родную дочь такой же беспомощной жертвой волкам, а значит, Века Великанов еще не прошли.

– Ну, что ты тут застрял? – Мать, Гудрун, вывела Асольва из оцепенения сильным толчком в плечо. – Уж не собираешься ли ты жалеть эту мерзавку? Побереги слезы для кого-нибудь другого. А эта дрянь не пропадет. Вот помяни мое слово – не пройдет и месяца, как мы опять о ней услышим. Хотя меня это не обрадует!

Асольв тронул коня и поехал вслед за отцом. В общем-то мать права – Хёрдис сумеет за себя постоять. Хотя поступок Фрейвида от этого не становился красивее.