Глава 8

Близилась Середина Лета, но Ингитора едва замечала, что самый веселый и светлый праздник года уже недалек. Мысли ее были совсем не веселы. В эти дни она часто выходила на Корабельный мыс и подолгу стояла там, глядя в море. Прямо в лицо ей дул плотный сильный ветер, несущий множество мелких холодных брызг, Ингитора зябла и обеими руками стягивала на груди длинный плащ из толстой зеленой шерсти, с отделанной золотом застежкой – одним из многочисленных подарков Эгвальда. Но упрямый ветер забирался и под плащ, он успел застудить золотые застежки и цепи на груди Ингиторы, так что от случайного прикосновения к ним пробирала дрожь.

Это ожидание выглядело достаточно глупым – если бы корабли Эгвальда показались возле пролива, то столбы дыма дали бы Эльвенэсу знать об этом. Но знака не было. Море перед глазами Ингиторы оставалось пустым. На нем показывались время от времени лодки рыбаков, торговые Кнёрры под парусами, короткие и широкие, с тремя-четырьмя человеческими фигурками среди тюков и мешков. Два раза с утра прошли боевые корабли, узкие и длинные, как щуки. Но это не были корабли Эгвальда, и для Ингиторы море оставалось пустым. И она уже задыхалась, задушенная этой пустотой.

Ветер летел ей навстречу, отдувал назад волосы, как будто хотел вовсе смести со скалистого выступа тонкую женскую фигурку в тяжелом зеленом плаще. От ветра полы плаща трепетали, под ними мелькало ярко-красное платье Ингиторы, и она приобретала сходство с диковинным цветком, который чье-то заклинание вдруг вырастило на этом буром каменистом берегу.

– Ты вызовешь тюленя, – сказала сзади Этелахан.

Ингитора обернулась: уладка стояла позади, и морской ветер задувал ей в лицо ее пышные кудри цвета неспелого желудя.

– Что ты здесь? – спросила Ингитора. Ей не хотелось ни с кем разговаривать.

– Меня послала за тобой кюна. А я хотела сказать: ты вызовешь себе тюленя. Если девушка много смотрит в море и ждет своего любимого, то из моря выйдет тюлень в его облике и… будет любовь, а потом ребенок. А еще был один бард, его звали Толкен. Однажды он имел состязание с другим бардом и проиграл. И тогда Толкен от стыда превратился в тюленя и уплыл.

Этелахан засмеялась, надеясь ее развеселить рассказом о неудачливом барде, но Ингитора только вздохнула.

Возле Лисьего острова, лежащего прямо напротив Корабельного мыса, показался небольшой боевой корабль. Ингитора подождала, но корабль был только один. Опять не то. Повернувшись, Ингитора вслед за Этелахан побрела к усадьбе.

Заколоченная зимой дверь девичьей теперь стояла широко открытой прямо во двор, ее земляной пол устилала луговая трава с цветами, и вместо досадного дыма покой наполнял пряный, сладкий, кружащий голову запах подвядшей травы. Этелахан пропустила ее вперед, и Ингитора, входя, сразу услышала негромкий ровный голос, который за последний месяц стал почти неотъемлемой частью этого помещения:

– …Он схватил свой щит и спрыгнул с кормы прямо в воду. Он упал так, что щит оказался над его головой, – рассказывал торговец по имени Анвуд.

Ингиторе захотелось прямо в дверях повернуться и уйти прочь – ей отчаянно надоели бесчисленные подвиги Торварда конунга, о которых Анвуд не уставал рассказывать, а Вальборг, как ни странно, не уставала слушать. У Ингиторы же они вызывали только раздражение – она не могла спокойно слышать о том, как восхваляют ее врага, человека, которого она ненавидела всей душой. Видят светлые асы, Анвуд не мог бы больше любить конунга фьяллей, если бы даже сам воспитал его! Хорошенький торговец! Очень было похоже, что ему не раз приходилось бывать в сражениях вместе с Торвардом: многие его рассказы звучали слишком живо и подробно для пересказов по чужим словам.

– Улады думали, что он утонул, – продолжал сказитель. – А Торвард конунг проплыл под водой до берега, там было почти три перестрела, и вышел на берег. Там валялось много всякого оружия, и он поднял хороший длинный меч. Уже темнело, и улады не увидели его вовремя. Он внезапно бросился на них. Он был весь мокрый, и улады подумали, что на них напал великан с морского дна.

Ингитора тихо прошла к своей лежанке и села на приступку. Рассказы Анвуда были неистощимы. Образ Торварда конунга каждый день витал под кровлей девичьей, и даже во сне Ингиторе снилось, будто неутомимый Анвуд сидит возле нее и заунывным голосом тянет и тянет бесконечную сагу о Торварде конунге: Торвард конунг и сражается один против сотни, и плавает, видите ли, по три перестрела с щитом над головой, и мечет сразу по два копья, и прыгает в полном вооружении выше своего роста… И еще залез на скалу какую-то, когда кто-то из его людей забрался туда и не мог спуститься… Нет, это, кажется, уже был не он. Не рождалось героя, более проворного и неутомимого в битве, а также более упрямого и неуступчивого при дележе добычи! Ингитора уже видеть не могла золота уладской, эриннской и туальской работы: так и казалось, что на ее собственной груди приколоты застежки, прошедшие через руки Торварда Рваной Щеки!

А Вальборг, ее мать, девушки слушали, как зачарованные. Кюне Асте было все равно, про кого рассказывают – про Сигурда Убийцу Дракона, про Греттира Могучего, про Торварда конунга. Для нее все это были сказания, одинаково увлекательные и далекие от повседневной жизни. Но Вальборг, как думала Ингитора, с подозрением поглядывая на конунгову дочь, что-то уж очень увлекается. Никогда раньше ей не было свойственно такое любопытство, а тут ее как будто приворожили: сидит, чуть ли не разиня рот, как Фрида с хутора. Такое неистощимое внимание к врагу, с которым в эти самые дни насмерть бьется собственный брат, казалось Ингиторе предательством. Очень может быть, что уже сейчас один из них мертв, убитый рукой другого! Знать бы еще который!

– Уладам и в головы не могло прийти, что живой человек отважится напасть на их стоянку. Ведь их было там почти две сотни! Но они так напугались, что бросились бежать, а тем временем подошел корабль Снеколля Китовое Ребро и его дружина вступила в битву.

– А скажи мне… – начала Вальборг.

На ее чистом строгом лице промелькнуло колебание. Ингитора услышала непривычный призвук тщательно скрываемого смущения в ее голосе и подняла голову, стараясь разглядеть издалека через полутьму покоя лицо Вальборг.

– Что ты хочешь спросить, йомфру? – подбодрил ее Анвуд.

– Я хотела спросить вот о чем… – снова начала она. – А каков он собой, Торвард конунг? Ведь человек должен выглядеть необычно, чтобы его приняли за морского великана?

Ингитора заметила, как дрогнул и чуть запнулся голос Вальборг, когда она произносила имя конунга фьяллей, как поспешно она добавила последние слова, словно торопилась оправдать свой вопрос. Ингитора оставила свое место и пересела поближе к Вальборг, глядя на нее с выразительным любопытством, словно спрашивая: «Ты ли это, Вальборг дочь Хеймира?»

– Должно быть, он ростом превзошел даже Роллауга Красного Щита, в котором было четыре локтя и три четверти и которого не выдерживала лошадь! – с издевательским восхищением вставила Ингитора.

– Нет, в нем всего четыре локтя и одна четверть, – с мнимым простодушием, якобы не замечая издевки, отозвался Анвуд. – А еще был случай: когда Торвард конунг захватил придайнитский город Лугоэнах – не очень-то большой – и потребовал выкуп серебром в свой собственный вес. И придайнитам пришлось насыпать четыреста девятнадцать марок, пока весы не уравновесились.

«Он грозен, велик – рек девам старик… Исполнен красы – затрещали весы… Под Торварда мощью весам нету мочи…» В голове замелькали рифмы и созвучия, перемигиваясь искрами, но Ингитора сдержалась и выбросила вон полуготовые строчки. Нет уж, теперь она будет умнее и не сложит своему врагу «песнь славы», хотя бы и двусмысленную. Анвуд что угодно умеет обратить на пользу своему конунгу! Как его вообще терпят здесь! Намекать, жаловаться Хеймиру конунгу Ингитора считала ниже своего достоинства, а взывать к кюне Асте было бесполезно: добрейшая женщина увлекалась этими рассказами и не понимала, как они здесь неуместны! Добиться, чтобы сестра и мать сочувствовали противнику больше, чем собственному брату и сыну – для этого надо быть колдуном! Не зря ей мерещится в этом старике сходство с поседевшим драконом, который все поглядывает то на нее, то на Вальборг, словно прикидывает, которую из них ему унести в когтях.

– Женщины любят его, а значит, находят красивым! – с тайной насмешкой ответил Анвуд на вопрос Вальборг и бросил на Ингитору многозначительный взгляд. – У него черные волосы, смуглая кожа, а карие глаза и густые черные брови он унаследовал от своей матери кюны Хёрдис. Когда он смеется, правая бровь поднимается выше левой, и это у него тоже от матери. На правой щеке у него длинный шрам, ты знаешь, откуда это. Но никто не говорит, что этот шрам его портит. Даже наоборот: говорят, кюна Хёрдис наложила такое заклятье, что каждая женщина, которая увидит этот шрам, не может не полюбить Торварда конунга.

– Ну, тогда ему проходу нет от женщин! – фыркнула Ингитора. – На нем должны виснуть все, кроме слепых!

– А ты не хотела бы повидать его, йомфру? – неожиданно Анвуд обратился к ней. – Ведь когда его голову привезут отдельно от тела, вид будет уже не тот!

– Но только тогда на его знаменитый шрам смотреть будет безопасно! А не расскажешь ли ты нам, как он сватался к правительнице острова Туаль, а она не захотела иметь с ним дела и разорила его дом, а он даже не успел догнать грабителей? – язвительно полюбопытствовала Ингитора.

– Зато чуть позже Торвард конунг стал первым, кто победил туалов в бою, хотя до того они считались непобедимыми… – начал Анвуд, но тут в дверь девичьей стукнул тяжелый кулак и заглянул один из хирдманов.

– Кюна! – позвал он, найдя глазами хозяйку. – Конунг зовет в гридницу. Пришли вести от фьяллей!

В гриднице толпилось много народу, но Ингитора сразу выхватила взглядом тех, кого хотела увидеть. Она только их и увидела. Между очагами стояло пять или шесть человек фьяллей – их нетрудно было узнать по волосам, заплетенным в две косы, по молоточкам из серебра или бронзы, привешенным к шейным гривнам.

Хеймир конунг уже сидел на своем высоком сиденье. Кюна Аста, сгорающая от тревожного любопытства, однако успевшая поменять простую головную повязку на нарядную, с тремя полосами золотого шитья, села на свое место чуть ниже конунга. Вальборг устроилась на краю скамьи, Анвуд встал позади нее. Пробираясь мимо его плеча, чтобы тоже занять хорошее место и все видеть, Ингитора мельком подумала, что Анвуд ведет себя, как воспитатель Вальборг. Он занял место, которое никак не подобает заезжему торговцу.

Теперь Ингитора могла хорошо разглядеть приехавших. Без труда она узнала, кто среди них главный. Крепкий краснолицый мужчина лет сорока пяти, с косым шрамом через лоб, немного стянувшим внешний угол глаза, держался так уверенно и властно, что сомневаться не приходилось. Вид у него был решительный, нагловатый и отчасти свирепый, а грудь украшала тяжелая серебряная гривна с двумя драконьими головами на концах, скалящими зубы навстречу друг другу, – знак больших ратных заслуг.

– Приветствую вас в Эльвенэсе! – сказал тем временем Хеймир конунг. – Как ваши имена? От кого вы прибыли ко мне и какие вести привезли?

– Привет наш и тебе, Хеймир конунг, сын Хильмира! – громко ответил предводитель фьяллей. – Мое имя – Ормкель сын Арне, люди знают меня под прозваньем Неспящий Глаз. Меня и моих людей прислал к тебе Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей, и кюна Хёрдис, его мать. Мы привезли тебе вести о твоем сыне, Эгвальде ярле. Думается мне, что ты давно их ждешь!

По гриднице пробежал летучий возглас. Самоуверенный, торжествующий вид посланца яснее слов говорил о том, что вести эти будут невеселыми для слэттов.

– Что с моим сыном? – воскликнула кюна Аста и от волнения даже поднялась с места.

Она словно прозрела: до сих пор она, кажется, не представляла себе ясно той опасности, навстречу которой отправился Эгвальд. Жена богатого и могущественного конунга привыкла слышать вокруг себя разговоры о битвах и походах, но все они кончались благополучно и кюне Асте казалось, что так будет всегда, что так и должно быть. Теперь же, глядя в чужое, суровое и страшное лицо Ормкеля, она вдруг поняла, что может быть и иначе. Резкая тревога за сына, страх потери ударили ее тем сильнее, что были совершенной новостью!

– Что с моим сыном? – вслед за женой повторил Хеймир конунг, но гораздо спокойнее.

Он тоже не остался равнодушен к известиям фьяллей, но значительно лучше умел держать себя в руках.

– Твой сын жив и только ранен! – ответил Ормкель, глянув на кюну, чей испуганный и растерянный вид доставил ему немало удовольствия. Именно такими он мечтал увидеть лица всех слэттов!

Их слова прозвучали почти друг за другом. Как мало времени прошло, и как много мыслей и чувств пронеслось в душе Ингиторы!

Она перевела дух и только тут заметила, что в последние мгновенья не дышала – как ей показалось, очень долго. Если даже беспечная кюна Аста поняла опасность, то что же должна была почувствовать Ингитора, весь этот месяц не думавшая ни о чем другом! Стоявший перед ней человек принадлежал, без сомненья, к приближенным Торварда конунга. Первый человек от него, увиденный ею, казался частью самого Торварда; последние месяцы она так много думала о нем, что он словно бы все время находился рядом, но вот она впервые увидела что-то живое, не воображаемое, принадлежащее ему! Она вглядывалась в лицо Ормкеля, словно искала в нем черты самого Торварда, и ее поражало то простое сознание, что Торвард конунг, ее враг, существует на самом деле, что он не герой древнего и жуткого сказания, что он живет на свете сейчас и такой же живой, как она сама. В этом прихоть воображения: оно делает вымысел живым, но живому нередко придает облик вымысла. До сих пор она жила в саге, где был злодей, что-то вроде коварного конунга Атли, был герой – Эгвальд, была героиня – она сама. И вот только сейчас она действительно осознала, что все это – жизнь, а не сказание!

Однако Эгвальд жив! После первого потрясения Ингитора ощутила, что и это немало. Эгвальд жив, а все остальное поправимо. Все еще можно будет уладить! И она с новым нетерпением впилась глазами в лицо Ормкеля.

– Твой сын напал на Фьялленланд с шестью кораблями и полутысячей людей. Но и Торвард конунг собрал войско не хуже! Тор помог фьяллям, валькирии были на нашей стороне. Эгвальд ярл был разбит перед Трехрогим фьордом. Из его людей многие отправились прямо к Ран и Эгиру. Альв ярл из Альвадаля и Хладвир ярл из Камбенэса погибли. Остальные в плену у Торварда конунга, трое ярлов и четыре сотни хирдманов. Среди них и сам Эгвальд ярл.

Женщины ахнули, даже мужчины не сдержали возгласов. Фру Ауд, жена Альва из Альвадаля, с мертвенно-белым лицом села на скамью позади себя. Само то обстоятельство, что вести о походе пришли не от Эгвальда, а от фьяллей, не обещало ничего хорошего. Но разгром, плен! Чтобы Эгвальд, обладая такими большими силами, потерпел сокрушительное поражение! Это не укладывалось в головах.

– Я вижу, вы не очень-то склонны мне верить! – ответил Ормкель на общий изумленный возглас. – Я привез кое-что, что вас убедит.

С этими словами он принялся развязывать плотный кожаный мешок, с которым явился в гридницу. Не у одного промелькнула страшная мысль, что доказательством послужит чья-то голова. Но нет – предмет, лежавший в мешке, был слишком плоским и длинным.

Развязав кожаный ремешок, Ормкель сунул в мешок руку и извлек секиру – всем известную секиру, от обуха почти до самого лезвия покрытую узорной золотой насечкой. Ее имя было Великанша Битвы, и Хеймир конунг подарил ее сыну, когда того посвящали в воины.

– Я думаю, вы все хорошо ее знаете! – сказал Ормкель, показывая секиру сначала конунгу, а потом всем вокруг себя. – С этим оружием к нам явился Эгвальд ярл. Но после битвы она досталась Торварду конунгу. И он прислал ее тебе, Хеймир конунг. Те руки, которым ты ее доверил, оказались не очень-то удачливы.

Слэтты зароптали в ответ на эти весьма обидные слова, но Хеймир конунг сидел с непроницаемо-каменным лицом. Он не зря славился умом и понимал, что сейчас он не в том положении, чтобы обижаться.

– Он ранен? Что с ним? Да говори же! – волновалась кюна Аста, ломая руки в тревоге и тоске. – Он сильно ранен? За ним ухаживают? Где его устроили? Там хоть кто-нибудь о нем позаботится?

Она всегда любила Эгвальда, но сейчас, когда она возникла настоящая опасность его потерять, сын стал для кюны Асты дороже собственной жизни.

– Он ранен в плечо, но большой опасности нет, – небрежно ответил Ормкель. – Скоро опять будет руками махать, так что заглядишься! Торвард конунг требует выкупа за ваших людей. При его благородстве и великодушии он просит немного: по эйриру серебра за человека, по марке за ярла и две марки золота за самого Эгвальда ярла! И Торвард конунг хочет, чтобы ты, йомфру Вальборг, привезла ему этот выкуп!

Взгляд Ормкеля уперся вдруг прямо в Ингитору, и он смотрел на нее, произнося эти слова. Никто не указывал ему дочь Хеймира, он сам ее узнал. Только такой могла быть дочь конунга: высокой, стройной, гордой, с прекрасным белым лицом, с пылким блеском глаз! Красное платье, золотые ожерелья, рыжие волосы делали ее похожей на живой язык пламени; она сразу бросилась ему в глаза, и никаких других женщин он уже не замечал.

– Это я – йомфру Вальборг! – вдруг с возмущением вскрикнул звонкий голос где-то в стороне.

Со скамьи поднялась другая девушка: невысокая, светловолосая, тоже красивая, но совсем другая. За спиной ее стоял Оддбранд Наследство. Увидев его и встретив его значительный взгляд, Ормкель понял свою ошибку и почувствовал некое разочарование: все равно как если бы ему показали овцу и сказали, что это – олень.

– Это я – йомфру Вальборг! – с оскорбленным видом повторила светловолосая и бросила на рыжую в красном платье гневный взгляд, как будто та сама пыталась занять чужое почетное место. – И если нужно, чтобы я отвезла выкуп за моего брата, то я готова сделать это!

– Что ты, дочь моя! – кюна Аста чуть не заплакала от страха. – Ты, еще ты, когда Эгвальд… Чтобы девушка ехала за море к такому человеку! Нет, лучше уж я сама поеду!

– Нет, конунг, это должна сделать я! – Вальборг повернулась к Хеймиру конунгу и сжала руки, в глазах ее горела страстная мольба.

– А я бы сказала, что этот человек не так уж ошибся! – возразила Ингитора и тоже шагнула вперед. – Конечно, я не дочь конунга, но и я не чужая Эгвальду ярлу! И если уж так случилось, что он попал в беду, то и я имею право помочь ему!

Мысль о том, что Вальборг отправится исправлять ее, Ингиторы, промахи, казалась ей хуже смерти. Опасность, которой дочь конунга при этом подверглась бы, служила бы к ее чести и к унижению Ингиторы, и она сама была готова на любую опасность, только бы этого избежать!

– Ты приносишь ему одну неудачу! – гневно ответила ей Вальборг. – Если бы не ты, он вообще не пошел бы в этот поход! Ты подталкивала его своими стихами, но они оказались недостаточно сильны, чтобы обеспечить ему победу!

– Уж в этом если и есть виноватые, то это не я! Не я, а ты с самого первого дня пророчила ему поражение и позор! Это правда, и все это знают! Все здесь были свидетелями, даже кюна Аста! Все знали, что ты предрекала твоему брату поражение! И если ты теперь поедешь за ним, то он и вовсе никогда не вернется!

– Но поехать должна я! Ведь Торвард конунг пожелал, чтобы приехала я!

– Конунг, пусть едет она! – чуть не плача, умоляла мужа кюна Аста, и он не сомневался, что жена его имеет в виду Ингитору. – Я не вынесу, если моя девочка поедет к этому чудовищу! Ты же знаешь, что про него рассказывают! Говорят, он одну дочь уладского конунга прямо при всех чуть ли не… – Кюна сама себе зажала рот, не в силах вымолвить такие ужасные вещи. – Я тогда в море брошусь! Он обесчестил нашего сына, так неужели ты согласишься, чтобы он обесчестил еще и дочь! Конунг, ты не можешь этого допустить!

– Конунг, это я должна поехать! – почти одновременно с ней горячо твердила Ингитора. – В чем-то твоя дочь права, без меня не было бы этого похода, Эгвальд ярл хотел помочь мне, он готов был пожертвовать собой ради чести моего рода, и теперь я должна сделать все, чтобы спасти его!

Хеймир конунг переводил взгляд с одной женщины на другую. Скромный размер суммы в сочетании с требованием, что привезти ее должна сестра пленника, сразу навел его на мысль, что на самом деле Торвард конунг собирается взять другой выкуп. Но если честь сына, побежденного и попавшего в плен, новыми победами восстановить было можно, то честь дочери не восстановишь уже никак, даже смертью похитителя этой самой чести.

– В справедливости твоим словам отказать нельзя! – заметил он наконец, обращаясь к Ингиторе. – Как и самой тебе – в смелости и отваге. Ты действительно готова это сделать? Подумай как следует! Ведь Торвард конунг ненавидит тебя за твои стихи, а против моей дочери он ничего иметь не может. Для тебя это вдвойне опаснее, чем для нее. Ты понимаешь, что он имеет в виду?

– Сумасшедшая, ты погибнешь! – стонала за спиной у Ингиторы Стейннрид и дергала ее за рукав, словно умоляла опомниться. – Ты понимаешь, какой выкуп он с тебя возьмет!

– Если он это задумал, то с Вальборг он возьмет то же самое, – в состоянии лихорадочной отваги отвечала Ингитора, и выиграть этот спор ей казалось не менее важно, чем саму войну с Торвардом конунгом. – А она не виновата, что Эгвальд ярл там оказался. Он пошел в тот поход ради меня. И для него он тоже был опасен.

– Но ведь Торвард конунг хочет, чтобы приехала я! – не уступала Вальборг. От спора она непривычно разгорячилась, на щеках ее появился румянец, глаза заблестели. И она, кажется, единственная не понимала, о чем тут все думают.

– Скажи-ка, Ормкель ярл, Торвард конунг примет выкуп из рук Ингиторы дочери Скельвира? – спросил Хеймир конунг.

Ормкель подумал. Ему самому нравилась мысль, что зловредная дева-скальд приедет и окажется в руках Торварда конунга, которому испортила за зиму столько крови. Правда, он хотел видеть конунгову дочь… Но что-то подсказывало ему, что конунгу будет гораздо любопытнее взглянуть на деву-скальда. Даже если забыть про ее дурацкие стихи, она собой точь-в-точь такая, какие ему нравятся, – высокая, стройная, рыжая, ноги длинные, глаза горят! Не то что эта белобрысая овечка со взглядом ястреба!

В некоторой растерянности Ормкель взглянул на Оддбранда, стоявшего за спиной Вальборг. И тот быстро опустил веки, словно сказал «да».

– Я думаю, что Торвард конунг пример выкуп из рук этой девы! – объявил Ормкель. – Но он не хочет ждать, и она должна отплыть вместе со мной, на моем корабле. Обратно она вернется на корабле Эгвальда ярла, так что своя дружина ей не понадобится.

– Ты понимаешь, конечно, что мы полагаемся на благородство Торварда конунга! – сказал ему Хеймир. – Он и так уже причинил зло этой девушке, и ее нелюбовь к нему не должна его удивлять.

– Любой может быть уверен в благородстве Торвард конунга! – с надменностью ответил Ормкель, хотя Эльвенэс был не тем местом, где в благородство Торварда особенно верили.

Вальборг снова села на свое место и отвернулась. На лице ее выступила краска досады, а в душе бушевала обида и негодование на Ингитору, отнявшую у нее законное и почетное право. Она сама не отдавала себе отчета, что движет ею – желание помочь брату или желание увидеть Торварда конунга.

Ормкель еще раз поглядел на Оддбранда: у старого дракона был умиротворенный вид. Тот знал, что йомфру Вальборг уже не нужно заманивать в Аскефьорд.

Всего через два дня Ормкель на «Бергбуре» (одолженном для этого плавания у Аринлейва сына Сельви) уже отчалил от Корабельного мыса. На нем значительно прибавилось груза: рядом с оружейным ящиком появился внушительный сундук, окованный железом, запертый не менее внушительным замком. В этом сундуке хранилось немалое богатство: более четырехсот эйриров серебром, выданных из казны Хеймира конунга на выкуп людей, три марки за ярлов и две марки золота за Эгвальда. Притом эйриров потребовалось, как потом уточнил Ормкель, четыреста двадцать два! Почти та же цифра, которую – в марках – выплачивали придайниты из города Лугоэнах! Так кстати – или некстати – в день прибытия дурных вестей рассказанный случай мигом облетел весь Эльвенэс, и слэтты чувствовали себя почти так же униженными этой цифрой, как когда-то придайниты.

На сундуке сидела Ингитора дочь Скельвира, дева-скальд из Эльвенэса, как дракон Фафнир на своем злополучном кладе. Она надела свое любимое красное платье с золотыми застежками, а на груди ее поблескивала «морская цепь»: Хеймир конунг дал ей свое сокровище на случай каких-либо осложнений. От любопытных глаз цепь была прикрыта зеленым плащом, подарком Эгвальда ярла, и спереди на нем темнело несколько мокрых пятен. Пятна остались от слез Этелахан: уладка рыдала и не могла оторваться от Ингиторы, пока фру Гуллеборг буквально не оттащила ее.

– Ты не вернешься! Не вернешься! – выкрикивала Этелахан, временами прибавляя что-то на родном языке. – Я знаю, ты не вернешься!

– Счастье и впрямь меня покинуло, если от моих стихов Эгвальд ярл потерпел поражение! – отвечала ей Ингитора. – Если это так, то мне придется от стыда превратиться в тюленя и уплыть, как твой бард по имени Толкен! Ничего! Я оставила кюне Асте все мои обручья, и ожерелья, и прочее, что мне давали. Я ей сказала, что если я не вернусь, то пусть конунг возьмет назад все это, а тебя отвезет домой.

– Я хочу поехать с тобой!

– Твои стихи не виноваты! Наверняка там не обошлось без колдовства его мамаши, кюны Хёрдис! – говорила фру Хлодвейг, и многие женщины с ней соглашались. – Не может быть, чтобы Эгвальд ярл так легко проиграл битву, что у него половина погибла, а у Торварда ни одного раненого!

Находились и другие желающие плыть с Ингиторой, в основном жены, сестры и дочери плененных ярлов. Но Ингитора решительно отказалась и не взяла с собой никого, даже служанок. Ее томили самые дурные предчувствия, и она не хотела тащить с собой в Хель невинных людей. Хватит тех, кто уже погиб ради ее мести, так и не отомстив! Она оказалась совсем одна на этом корабле среди фьяллей, но ей было так спокойнее: если ей так или иначе суждено погибнуть, то больше никто не погибнет из-за нее.

Начиналось все мирно и благополучно: Ормкель Неспящий Глаз, который с первого взгляда так не понравился Ингиторе, обращался с ней с почтительным благодушием, отчасти снисходительным оттого, что теперь она у него в руках, прочие фьялли тоже держались учтиво и досаждали ей только своими откровенно любопытными взглядами. Но особой неприязни они не выказывали, и Ингитора не тревожилась об отношениях со спутниками. Она почти ни с кем не разговаривала, а только смотрела на проплывающие мимо берега, с тоской думая, какая длинная дорога ей предстоит. Какой-то месяц назад здесь же проплывал Эгвальд и видел все то же самое, но только совсем с другими чувствами…

За первый день пути «Бергбур» дошел до Островного пролива, отделявшего земли слэттов от земель раудов, и на второй к вечеру пересек его, плывя вдоль цепочки больших и малых островов. Острова покрывала густая зелень, с кораблей легко было разглядеть и луга с темными пятнами коров и овец, и пашни, и множество рыбацких лодок возле берегов, и немало торговых Кнёрров – тут в каждой усадьбе проводился свой собственный маленький торг. В прежние времена конунги слэттов и раудов немало повоевали за право собирать подати с этих богатых островов. Теперь здесь царил мир, потому что островную цепь поделили ровно пополам.

Еще засветло «Бергбур» приблизился к усадьбе Островной Пролив, где жили конунги Рауденланда. Сейчас раудами правила кюна Ульврун, и ее люди уже ждали на причале с приглашением переночевать у нее. Такой предусмотрительности не стоило удивляться: проживая на оживленном перекрестке морских путей, кюна Ульврун была хорошо осведомлена обо всем происходящем между Слэттенландом и Фьялленландом.

Кюна Ульврун, пятидесятисемилетняя, но еще бодрая и красивая женщина, ждала Ингитору в гриднице, занимая почетное хозяйское место, а напротив нее сидела ее дочь и наследница Инга-Ульвина с двумя детьми: девочкой восьми лет и пятилетним мальчиком. Обе они ласково приветствовали Ингитору, кюна Ульврун посадила ее рядом с собой и весь вечер с ней разговаривала. Она довольно много расспрашивала, но ее любопытство вовсе не казалось назойливым, и Ингитора, не слишком расположенная доверять кому попало, чувствовала доверие к этой умной, опытной и доброжелательной женщине.

– Ты знаешь, ведь все они мне не чужие! – говорила ей кюна, оправдывая свое любопытство. – Торвард конунг – мой племянник, его отец Торбранд конунг приходился мне двоюродным братом, потому что его мать кюна Мальвейг была родной сестрой моего отца, Бьяртмара конунга. С Хеймиром конунгом мы сейчас не в родстве – я говорю, сейчас, потому что в прошлом наши два рода, конечно, брали невест друг у друга, но с тех пор уже миновало семь поколений. Если бы у меня была вторая дочь, я сосватала бы ее за Хельги ярла или Эгвальда ярла. Ну, Хельги ярл без меня обошелся. Нашел себе валькирию! – Кюна Ульврун усмехнулась этому странному браку, которой пять лет спустя все еще вызывал у нее недоумение. – Да, представь себе, йомфру, пять лет назад они оба сидели у меня здесь – и Торвард ярл, и Хельги ярл, оба такие молодые, красивые, веселые… То есть веселым по-настоящему из них был только Торвард ярл. Вот уж я не ожидала, что сын моего невозмутимого и хладнокровного брата Торбранда уродится таким! Все мои служанки от него без ума, и каждый раз после того, как он побывает у меня в гостях, в девичьей прибавляется младенцев. Но я ничего не могу с этим поделать – перед Торвардом я бессильна, как мать перед сыном! – Кюна улыбнулась, немного насмешливо, немного ласково. – Я люблю его, как сына. Ты знаешь, у меня никогда не было сыновей, но каждая мать была бы рада такому сыну, как Торвард.

Ингитора слушала и изумлялась: вот уж она не ждала, что кто-то, а тем более такая разумная и доброжелательная женщина, как кюна Ульврун, будет так расхваливать Торварда конунга! С трудом верилось, что речь идет о том самом человеке, который…

– Да, да! – Кюна Ульврун кивнула, понимая ее изумление. – Я знаю, что у тебя-то нет причин его любить. Он убил твоего отца. Я, правда, уже слышала эту сагу, но, может быть, ты не откажешься мне ее повторить? Ты ведь знаешь все совсем с другой стороны.

Ингитора стала рассказывать о последнем походе своего отца: кюна Ульврун слушала, оперев подбородок о сцепленные белые пальцы, и взгляд ее острых серых глаз не отрывался от лица Ингиторы. Она умела слушать: не перебивая, не отвлекаясь, принимая каждое слово рассказчика в самое свое сердце. И Ингитора чувствовала растерянность: она проникалась все большим доверием к кюне Ульврун и не могла поверить, что эта женщина любит, как сына, того человека, который… Рядом с ней было как-то неловко питать к нему недобрые чувства.

– Так ты думаешь, что Торвард хотел отомстить твоему отцу за то, что он сопровождал Хельги ярла, когда Хельги ярл убил на поединке моего родича Торбранда? – спросила она, когда Ингитора окончила.

– Выходит, что так, – не вполне уверенно ответила та. – Других причин не видно… Или он, как берсерк, набросился на него просто так!

– Торвард не берсерк и никогда им не был! И месть – не причина! – решительно ответила кюна Ульврун. – Ерунда! Поверь мне, девочка: я знаю Торварда все двадцать восемь лет, что он живет на свете, и я всю жизнь знала его отца – мой родич Торбранд с детства воспитывался у нас и играл со мной, когда мне было пять лет, а ему пятнадцать. Я знаю Торварда. За все пять лет, что он правит фьяллями, я ни разу не слышала от него, что он-де держит обиду на слэттов и Хельги ярла и хочет ему отомстить. Ни разу! А если бы у него было что-то такое на сердце, то уж я-то знала бы, потому что он доверяет мне! Даже когда он сватался к этой Эрхине с Туаля, он и то советовался со мной! Он знает, что убийство на поединке не бесчестно и не требует мести. Он ни разу не сказал плохого слова о Хельги ярле. Правда, он с тех пор вообще ни разу о нем не говорил. Через Эйру они с ним теперь в родстве, какая же тут месть! Так как же он может таить вражду к Скельвиру хёвдингу, который ничего плохого ему не сделал? Ерунда! Этого не может быть. Здесь есть что-то еще. Что-то такое, чего мы не знаем. Ты уверена, что выспросила у ваших людей все, что там случилось?

– Да, конечно. Наши люди не могли ошибиться, они узнали его по шраму. Да и его собственные люди не отрицают этого! – Ингитора кивнула на Ормкеля, пившего пиво за мужским столом. – Спроси у них, они скажут, что это сделал он и он не отказывается!

– А ты не спрашивала, почему он это сделал?

– Спрашивала. Но они отвечают, что он скажет мне это сам!

– Ну, это и есть наилучший выход. Здесь обязательно что-то кроется. Мой тебе совет: когда увидишь Торварда конунга, выслушай его внимательно. Поговори с ним как следует. Поверь мне: он умный человек, он способен понимать людей, с ним можно разговаривать.

– Но мой отец от этого не воскреснет.

– К сожалению, не воскреснет. Но, согласись, жить без обязанности мстить кому-то гораздо легче, особенно когда ты – женщина, а твой противник – конунг и один из лучших воинов Морского Пути. В этом ты тоже можешь мне поверить! И бедный Эгвальд ярл уже на деле убедился, что это так и есть! Ах, бедный! – кюна Ульврун сочувственно покачала головой. – Он тоже ночевал у меня здесь, сидел на этом месте, пил из вон того золоченого кубка – такой веселый, полный огня! Он верил в победу и в награду, которая его ожидает! Намекал, что его ждет величайшее счастье… Наверное, ты обещала выйти за него замуж, когда он отомстит за твоего отца? И привезет голову Торварда как свадебный дар? А теперь… Теперь получается, что сама невеста едет с дарами, чтобы получить жениха обратно.

Ингитора опустила голову: ей стало стыдно за все, что она натворила.

– Ну, не грусти! – бодро посоветовала кюна Ульврун. – Он жив, и Торвард отпустит его за выкуп. Он благородный человек, и если уж обещал вам это, то не передумает. Я думаю, вы будете счастливы. Эгвальд ярл – неплохой человек, только слишком уж молод, во всех отношениях. Ничего, ты сумеешь держать его в руках и направлять куда надо. Я вижу, что ты умная девушка, только горе ослепило тебя и заставило видеть мир в черном свете. Ты будешь счастливой, когда перейдешь эту беду, я знаю.

Ингитора крепилась, но не могла сдержать слез. Почему-то в разговоре с этой женщиной сердце ее растаяло, темный лед горя и ненависти истекал мутной водой; горячее желание счастья, которое так долго было подавлено, оживилось от сочувствия кюны Ульврун, она уже жалела и себя, и Эгвальда… И почему-то кюне Ульврун, якобы так хорошо знающей Торварда конунга, мысль о той опасности, которая грозит возле него чьей-то девичьей чести, совершенно не приходит в голову. Она считает это неважным? Или невозможным? Советует выслушать его – будто уверена, что он прямо жаждет объясняться и оправдываться перед ней!

– Сейчас, слава асам, нет причин для настоящей войны, – добавила кюна. – Когда это недоразумение кончится, слэтты и фьялли опять будут жить в мире. Я желаю счастья вам всем: и тебе, и Эгвальду ярлу, и Торварду… Как там, про возвращение Хельги ярла ничего не слышно?

– А вы правда везете много золота? – с другой стороны к Ингиторе подобралась маленькая внучка кюны и таращила на гостью любопытные глаза. – А вы мне дадите посмотреть?

– Не приставай, Улли! – Кюна погладила внучку по затылку. – Йомфру плыла целый день, и ей хочется спать. Ей нужно отдохнуть, ведь ей предстоит еще длинная дорога.

Наутро кюна Ульврун с обоими внуками вышла проводить Ингитору и махала ей рукой с берега, пока корабль отходил. Ингитора до последнего не отрывала глаз от ее статной фигуры в яркой цветной одежде: ей было жаль расставаться с этой женщиной, впервые пробудившей в ее сердце чистую надежду, без примеси кровожадного торжества. Верилось, что все ее добрые пожелания сбудутся, что Эгвальд ярл вернется невредимым, что они будут счастливы… И сама себе Ингитора казалась уже не такой противной, раз ее понимает и ей сочувствует такая добрая и мудрая женщина. Впервые ей не доставляло удовольствия воображать свою месть свершившейся, а Торварда конунга – мертвым. Было бы лучше, если бы нашелся какой-то другой выход, чтобы и кюна Ульврун не огорчилась…

Ингитора вспоминала последнюю встречу с отцом на кургане, старясь укрепиться духом, но почему-то это огниво больше не высекало из души прежних горячих искр: она не могла вспомнить ни единого его слова, которое было бы прямым требованием мести. Она помнила все, что он сказал ей, все до последнего слова. Но отец просто желал ей счастья! «Благо мне счастливой видеть…» Она поняла его в том смысле, что она будет счастлива, когда отомстит. А может быть, он хотел сказать, что ее счастье и есть единственное, чего он хочет? «Кто полюбит Скади платья…» Отец вовсе не запретил ей любить, напротив. Может быть, он советовал ей искать любви? А она, так превратно поняв его, послала полюбившего ее Эгвальда на смерть! Эти сомнения наводили на нее недоумение и жуть, и она прогоняла их прочь. Сейчас у нее было дело, несомненно справедливое и верное, и на нем ей полагалось сосредоточить все свои силы и помыслы. Особенно если теперь она наконец-то поняла завет Скельвира правильно!

Еще три дня они плыли вдоль берегов Рауденланда. Потом пошли высокие скалы из белого песчаника, на одной из которых стояла усадьба Белый Зуб, принадлежавшая Халькелю хёльду, сыну Дага хёвдинга. Эти земли уже принадлежали Квиттингу.

Одно название Квиттинга будило в душе Ингиторы множество неприятных чувств, но миновать его было нельзя. И Ингитора заранее готовила себя к тому, что ей придется увидеть Острый мыс. А может быть, даже ночевать там… Мысли об этом навевали жуть, но в глубине души ее влекло туда. Хотелось увидеть то место, где находилась отцовская стоянка, и где произошла битва… Ормкель мог ей показать все точно. Наступит ночь, и синие огни появятся над островом Четырех Колдунов… Все будет так же, как было тогда, в ту ночь, когда ее судьба пересеклась с судьбой Торварда конунга, а она спала себе и не знала, что в эту ночь из ее жизни уходит один близкий ей человек и его место занимает другой… Ингиторе стало жутко, когда она впервые осознала: а ведь так и есть! Хочет она того или нет, но сейчас Торвард конунг казался ей самым близким человеком, потому что с прошлой осени не было никого другого, о ком она думала бы так много и так горячо, днем и ночью… Этот образ не оставлял ее никогда и заслонил даже тех, кто наяву стоял перед ней. Тот Торвард, который рисовался ее оскорбленной и раненой душе на поминальном пиру, которого почитал Анвуд, которого любила кюна Ульврун, боролись в ее мыслях и никак не сливались в одно. Который из них ближе к истине, она скоро узнает сама. Но будет уже поздно что-то изменить.

На первый ночлег на Квиттинге они остановились в Белом Зубе. Обитатели усадьбы оказались первыми квиттами, которых Ингитора увидела, и они показались ей совсем не плохими людьми. Наслушавшись рассказов о тридцатилетней квиттингской войне, разорившей когда-то населенный и богатый полуостров, она ожидала увидеть тут разруху, нищету, затравленных и напуганных людей. Ничуть не бывало! Халькель хёльд, веселый, красивый человек лет двадцати восьми, его жена и двое детей, их челядь и гости, вся усадьба, многочисленная скотина, убранство дома – все дышало спокойствием, благополучием и изобилием. Гостей приняли очень радушно, и Халькель хёльд с семьей полностью разделял все чувства Ингиторы – он состоял в родстве с Хеймиром конунгом.

– У моего отца, Дага хёвдинга, была сестра, ее звали Хельга, – обстоятельно рассказывал он Ингиторе. – Это была, говорят, замечательная женщина, красивая, приветливая, ее все любили. На ней женился первым браком Хеймир конунг, и Хельги ярл – ее сын. Значит, он мой двоюродный брат. А через него и Эгвальд ярл мне брат, и я чрезвычайно огорчен, что с ним случилась такая незадача! Ну, даже поговорка есть: ничего нет сильнее, чем злые чары! Кюна Хёрдис – колдунья, тут даже сомневаться не в чем. По справедливости, это они должны заплатить вам виру за колдовство, а не вы им! Ведь в Слэттенланде, я слышал, есть закон, что запрещает вредоносную ворожбу и даже приравнивает ее к убийству?

– Да, такой закон у нас есть. Но только вот фьялли, как ни странно, не хотят подчиняться нашему закону!

– Правда, у них могло бы быть оправдание. В конце концов, ведь это Эгвальд ярл напал на них первым. Да, я знаю, он хотел отомстить. Но все же… Это очень темная сага, и я даже не знаю, что здесь подумать…

Не только Халькель хёльд, но весь род Дага хёвдинга превыше всего ставил справедливость и потому не знал, что думать об этих событиях. Примерно такие же разговоры Ингитора вела три дня спустя и в усадьбе Поле Тинга, где жил сам Даг хёвдинг. Здесь ее принимали с тем же радушием, почти как свою: Эгвальд ярл и здесь, в доме у родичей, успел рассказать, что хочет отомстить за ее отца и взять ее в жены. Но его боевой задор тут не встречал понимания. Род из Тингваля отличался исключительным миролюбием, и Даг хёвдинг – рослый, очень сильный мужчина лет пятидесяти, отличный воин – только и перебирал в уме разные возможности уладить дело миром.

– Лучше всего было бы, если бы Торвард конунг женился на йомфру Вальборг! – говорил он. – Может быть, он это и имел в виду, когда приглашал ее приехать с выкупом. Тогда со всеми старыми и новыми недоразумениями было бы покончено: в роду Хеймира была бы женщина из рода Торварда, то есть Эйра дочь Асольва, а в роду Торварда – женщина из рода Хеймира, то есть Вальборг.

Но Ингитора чувствовала только возмущение, слушая эти, в общем-то, разумные и справедливые речи. Торвард конунг был ее собственным, кровным, личным врагом, и Вальборг не имела права на него посягать!

– Мы не понаслышке знаем, что такое эта война! – рассказывала Ингиторе жена Дага, фру Борглинда. – Война пришла в мой дом, когда мне исполнилось всего четырнадцать! Я знаю, о чем говорю! Мой отец погиб в Битве Конунгов, и с ним все мужчины нашего рода, четырнадцать человек! Моему брату Атли едва сравнялось тринадцать! Слава асам, Хагиру было только девять, поэтому он остался жив – и он остался старшим мужчиной в роду Лейрингов, старшим в девять лет! Мы остались, толпа женщин и детей без защиты, без поддержки, были вынуждены принимать в доме фьяллей! Я подносила кубок Асвальду Сутулому – ах, если бы ты знала, как мне хотелось выплеснуть этот кубок в его длинную, бледную, самодовольную рожу! Наверное, ты его там увидишь. У него, говорят, болит спина, и его так скрутило, что он уже лет пятнадцать не вылезает из дома. Так ему и надо!

– Мы непременно принесем жертвы, чтобы это дело кончилось миром и не вызвало новой войны! – говорил Даг хёвдинг. – У нас тут еще хорошо, на восточном побережье фьялли не бывали. А вот ты поплывешь через Юг и Запад – там есть места, где совсем не осталось людей. Одни призраки!

– Поплывешь через Острый мыс… – Фру Борглинда как-то всхлипнула, и ее румяное лицо дрогнуло. – Там стояла наша усадьба, Лейрингагорд, та самая… Она уж тридцать лет как сгорела. Хагир, мой брат, рассказывал, что однажды видел там призрак нашей бабки Йорунн… Она, бедная, сгорела тогда, когда Торбранд конунг жег Острый мыс… Не хотела выходить из дома, не хотела! Она была упрямая… Все Лейринги упрямые…

– Теперь там живет Хильда Отважная, – добавил их младший сын, Дагвард, пока Даг хёвдинг, обняв, успокаивал жену. – Сестра Бергвида Черной Шкуры. Построила себе усадьбу почти на том же месте, где был Лейрингагорд, и назвала ее Фридланд – Мирная Земля.

– Ну, она ведь тоже из Лейрингов и имеет право там жить, – пояснил Даг хёвдинг. – Ее мать, кюна Далла, приходилась моей жене двоюродной теткой.

Ингитора ничего не отвечала и ни о чем не спрашивала. У нее кружилась голова от всего узнанного, от запутанных родственных связей, сложных поворотов судеб тех людей, что один за другим проходили перед ней. В живых лицах перед ее глазами разворачивалась сага о Квиттингской войне. И конца у этой саги еще не было, он даже еще не показался вдали. Какая часть достанется ей, Ингиторе дочери Скельвира? Какими словами будут поминать ее будущие рассказчики?

Несколько дней они плыли на юг вдоль восточного побережья Квиттинга. Эта земля была густо населена, и отыскать место для ночлега не составляло труда. Но чем дальше на юг, тем пустыннее делались берега.

– От нас тут уже недалеко до Бергвида, не к ночи бы его поминать! – сказала ей хозяйка одной из усадеб, в которой они заночевали, фру Альверид. Она уже много лет вдовела и жила с дочерью, но управляла усадьбой и челядью так же уверенно, как кюна Ульврун – Рауденландом. – Когда-то он хорошо знал дорогу в наши места, у него тут неподалеку были дружки, он у них часто останавливался и жил, пока не проживет все награбленное и не соберется в новый поход. В последние пять лет, слава Тюру, его почти не видно. Теперь-то благодаря Вигмару хёвдингу он уже не может так легко разбойничать, как раньше. С тех пор как его принудили отказаться от всех притязаний на звание конунга, он плавает все больше на западе. Нам-то и вовсе нечего бояться – здесь уже земля Фридланда, мы платим дань йомфру Хильде, его сестре. Вот только не знаю, как вы поплывете… Что ни говори, а слэттов и фьяллей он терпеть не может. Ты, йомфру, достойная девушка, я принесу жертвы дисам, чтобы ты благополучно миновала эти места.

– Если он нам встретится, еще неизвестно, за чье здоровье надо будет приносить жертвы! – буркнул Ормкель. – Мы-то тоже его не любим, не только он нас.

Фру Альверид ничего ему не ответила, но когда он отошел от них, сказала Ингиторе:

– Мужчины любят бахвалиться, они все говорят, что Бергвиду не поздоровится, когда он встретится с ними. Но его не смогли одолеть даже такие люди, как Торвард ярл и Хельги ярл вместе, а потом он еще убил Рагневальда ярла, родича вашего конунга, а он уж был мужчина хоть куда, хоть и не первой молодости. Я его видела, он ночевал у нас перед той битвой. Тому уж больше пяти лет. Пусть твой хирдман хорохорится, но мой тебе совет: если только услышите про Бергвида, бегите и прячьтесь, как сумеете. Не попадайтесь ему.

Ингитора всей душой стремилась последовать этому совету. Мысли о Бергвиде Черной Шкуре мешали ей спать по ночам, как ни уставала она за целые дни плавания. Раньше ее занимали только свои дела, а теперь поневоле приходилось думать и о других опасностях, так некстати оказавшихся у нее на пути! О Бергвиде, слухами о котором полнился Морской Путь, она думала не столько со страхом, сколько с досадой: предстоящее ей дело и так не из легких, и еще одно препятствие в лице знаменитого морского конунга ей было совсем ни к чему!

После усадьбы фру Альверид побережье Квиттинга стало почти безлюдным. Низкий каменистый берег, покрытый еловым лесом, тянулся и тянулся за правым бортом, и только кое-где на нем виднелись пасущиеся козы или деревянные сушилки для рыбы, указывая на близкое жилье. Сами жилища, усадебки и домики под зелеными дерновыми крышами, иногда давали о себе знать только столбиками дыма, а без этого были неразличимы среди буйно разросшейся летней зелени. Несколько раз за первый день Ингитора видела разрушенные остатки старых усадеб, едва видные под зарослями.

– Сегодня нам нужно уплыть как можно дальше! – два дня спустя сказал Ингиторе Хьерт Вершина, кормчий «Бергбура». Это был пожилой, неглупый, добродушный человек, совершенно не склонный к обычному фьялльскому бахвальству, и с ним у Ингиторы установилось нечто вроде дружбы: они нередко беседовали, и он успел рассказать ей много забавного про бергбуров, в честь одного из которых кораблю дали название. – Теперь дни долгие, и пока светло, мы попробуем доплыть до речки Моркэльв и переночуем там. Тогда до Острого мыса останется меньше одного дня пути, и мы проплывем его засветло. Ночевать там ни к чему.

– Наоборот! – сказал один из гребцов, Эвар по прозвищу Полмарки. Небольшого роста, щуплый, но сильный, он был рыжеват, и его высокие скулы и быстрый выговор указывали на то, что он родился от пленницы-квиттинки. Как намекал Ингиторе Хьерт, таких полуквиттов в поколении Эвара родилось немало. – Острый мыс – самое безопасное место на всей этой дороге. Там живет йомфру Хильда. Если она примет нас в дом – а я не вижу, почему бы ей не принять йомфру Ингитору, – то мы будем в полной безопасности, даже если Бергвид приплывет и сядет с ней за стол. В ее доме он никого не трогает. С него взята такая клятва. Йомфру Хильда называет свой дом «мирной землей», и никто никому под ее кровом не причиняет вреда, будь то хоть убийца брата. Ведь Торвард конунг не раз останавливался у нее в гостях!

– Лучше бы Бергвиду садиться за стол с самой Хель! – буркнул Ормкель. – Вот кто его сестра!

– Я вижу, имя Черной Шкуры у всех фьяллей вызывает прилив доблести! – язвительно сказала Ингитора.

Ормкель ответил ей колючим взглядом.

– Ты еще не видела Черной Шкуры! – сказал он, с явным трудом удержавшись отчего-то более резкого. – Никто не скажет, что я боюсь его или кого-то другого! Но я должен привезти тебя моему конунгу, живой и здоровой! Ему, а не Бергвиду!

– Я хочу повидать Острый мыс, – сказала Ингитора. – И даже ночевать там. Если другой дороги все равно нет…

– Другая дорога есть, хотя она не намного безопаснее, – заметил Хьерт. – Можно плыть вдоль южного берега, в обход Квартинга. Я с самого начала, еще с Эльвенэса, предлагал. Это дальше, но там все же меньше вероятность наткнуться на…того человека, которого лучше называть поменьше.

– Ты боишься его, как тролля!

– Он и есть тролль, только еще хуже! – убежденно ответил Хьерт. – Ты знаешь, Ормкель, что я не трус. Но с нами девушка, которой не стоит попадать в руки Бергвиду, и куча серебра, которое тоже предназначено не ему! Если бы мы были одни, то отчего же не попытать удачи, но с йомфру Ингиторой надо нам быть осторожнее. Сам же Торвард конунг будет не рад, если она и все серебро попадет к Бергвиду.

– Попадет, попадет! Заладил, будто другой песни не знаешь! С чего ты взял, что мы попадем к нему в руки, если он нам встретится, а не наоборот?

– Я не вельва. Я будущего не знаю.

– Я хочу повидать Острый мыс! – настойчиво повторила Ингитора. Голос благоразумия в ней был слабее, чем желание своими глазами увидеть это место.

Но еще до того им предстояло миновать другое, не менее примечательно место. Вечером, засыпая в общем покое небольшой бедноватой усадебки, где они нашли приют, Ингитора слышала спор Хьерта с Ормкелем. На другой день им предстояло миновать Бетабергу – Пастбищную гору, и Хьерт стоял за то, чтобы не приставать к берегу, а Ормкель, наоборот, жаждал провести ночь у ее подножия. Ингитора втайне была на стороне Ормкеля. О Пастбищной горе она слышала, как и многие, но сомневалась, существует ли она на свете в самом деле или только рождается в головах удалых мореходов после третьей чаши пива.

– Здесь Ньёрд пасет своих быков? – спросила Ингитора у Эвара на другой день, когда они уже плыли на юг. – Это правда? Или это «лживая сага»?

– Вон там, видишь, темнеет мыс! – Эвар показал ей в сторону берега, но Ингитора не могла ничего толком разобрать издалека. – Это и есть Пастбищная гора. За ней и лежат луга Ньёрда. Когда темнеет, Ньёрд выгоняет своих быков сюда пастись. Потому они запретны для людей. Здесь и раньше, до войны, никто не смел пасти свою скотину.

– Там есть жилье?

– Жилого – нет. Подальше от берега кто-то жил, я знаю, там стоят какие-то развалины, но дом обрушен. Даже не знаю, как он назывался. Здесь прошел Торбранд конунг еще на третий год войны, перед Битвой Чудовищ. С тех пор тут никто не живет.

– А пристать нам все-таки придется! – с досадой заметил Хьерт. – Руль мне не нравится. Надо вытащить корабль на сушу и осмотреть его, пока не случилось ничего худого!

Ормкель был рад, что все-таки вышло по его, хотя и хмыкнул, услышав о неполадках с рулем.

– Ну, все-таки мы побываем на лугах Ньёрда! – с довольным видом приговаривал он. – Уж верно, ни у одного конунга нет такой скотины, как у него, а?

– Да, – Эвар серьезно кивнул. – Его стада неисчислимы, как морские волны. Быки его огромны, каждым можно накормить сотню человек. Но трогать их нельзя, ты и сам понимаешь.

– А я слышал, что у Бергвида на плечах шкура одного из Ньёрдовых быков, – сказал Хьерт. – Как же он ее раздобыл?

– Рассказывают, что Ньёрд позволили Бергвиду убить одного из этих быков. Но не рассказывают, какую жертву за это принес Бергвид, – ответил Эвар.

Корабль вытащили на песок. Опасения оказались не напрасны: руль треснул, и плыть дальше было нельзя. Часть людей тут же пошла в лес искать подходящее дерево. До темноты фьялли стучали топорами, вытесывая новый руль, а тем временем другие уже готовились к ночлегу. Набрав веток и травы, хирдманы устраивали себе лежанки под скалой, где их не доставал ветер. Хорошо, что уже приближалась середина лета и было тепло даже ночью.

Темнело, на берегу догорал костер, хирдманы ставили на ночь сети, чтобы утром поесть свежей рыбы. Эвар Полмарки трудился, устраивая постель для Ингиторы: почему-то он проникся преданностью к ней и всю дорогу старательно заботился о ее удобствах. Его восхищала смелость этой девушки, которая сначала мстила за своего отца, а теперь не боится сама плыть к человеку, которому мстила.

– Луга Ньёрда – вон там! – Эвар показал на близкий пригорок. – Вот с того бугра их видно. Прислушайся, йомфру, – быки уже вышли.

Ингитора прислушалась. Она слышала только шум волн, правда очень громкий и какой-то плотный, как будто волны качались у нее под самым ухом.

– Это они! – сказал Эвар, тоже прислушиваясь. – Их много-много, и у всех такие черные спины, без единого пятнышка, и луна блестит на рогах. За ночь они съедят всю траву до самой земли, а за день она вырастет снова.

– Я хочу на них посмотреть! – сказала Ингитора. – Не каждый день оказываешься вблизи таких чудес! Я никогда себе не прощу, если побываю так близко от Ньёрдовых стад и даже не попытаюсь взглянуть на них!

Она ждала, что Эвар станет отговаривать ее, но он только пожал плечами:

– Посмотреть на них можно. От этого большого вреда не бывает. Если не подходить к ним близко, они сами не тронут.

Услышав, куда собрались Ингитора и Эвар, еще многие захотели пойти с ними, в том числе и Ормкель. Среди хирдманов возник спор, кому оставаться охранять корабль, потому что пойти хотели почти все. Воинственное племя Тора, как оказалось, отличалось детской любовью ко всяческим диковинкам и непосредственной способностью удивляться, хотя в других отношениях их никак нельзя было назвать наивными.

Луна светила ярко и хорошо освещала дорогу. Эвар первым поднялся на невысокий холм, замыкавший прибрежную долину; глянув вслед за ним вниз, Ингитора ахнула, кое-кто из мужчин тоже не сдержал возгласа. Лежавшая перед ними огромная долина была полна могучих черных спин; вся земля, казалось, шевелилась, двигалась, шумно дышала. Огромные черные быки, каждый вдвое больше обычных, паслись на лунной траве, и луна блестела на их огромных крутых рогах. Сами они казались похожими на волны, а лунный свет придавал стадам призрачный, ненастоящий вид. Над долиной висело сопенье, хруст травы под тяжелыми копытами.

– Вот это да! Расскажу – не поверят! – восклицали хирдманы. – Во сне не приснится!

– А мяса-то! – протянул Ормкель, озадаченно почесывая в затылке. Ингитора бросила на него беглый насмешливый взгляд – надо же, нашлось на свете хоть что-то, способное удивить Неспящего Глаза. – Ну и туши! Да таким не сто человек накормить можно, а все двести!

– Особенно если они уже поели в другом месте! – насмешливо окончил Хьерт. – Но сто можно, похоже на то!

– Слышишь, парень! – окликнул Ормкель Эвара. – А такую скотину можно простым копьем завалить?

– Если у кого-то хватит смелости подойти к такому быку с копьем, то отчего же нет? – ответил полуквитт. – Но я бы не пошел, хоть дай мне за это две марки серебра. Он растопчет любого, как былинку.

– И сожрет! – добавил Сигмар Гребень. Стоило представить себя рядом с одним из этих быков, как по спине пробегала морозная дрожь. – Растопчет и не заметит.

– Еще поглядим, кто кого сожрет! – отозвался Ормкель. Его задевали всякие, даже шутливые сомнения в его доблести. – Я не говорю про девиц, которые лезут куда не надо, а мужчина с хорошим клинком справится и не с такой зверюгой!

– А потом по нем поставят славный поминальный камень! – насмешливо подхватила Ингитора, даже и не подумав обидеться. – Жаль только, что сам он не сумеет прочесть на нем похвалу себе:

Ормкель тихо зарычал: этот насмешливый стих задел его гораздо сильнее, чем ее – намек на «девиц, лезущих куда не надо». А Ингитора усмехнулась: будет знать, как задираться!

– Пойдемте-ка спать! – сказал Эвар. – Утром морские великанши выйдут загонять их обратно в море, и лучше нам их тут не дожидаться.

Незадолго до рассвета кто-то осторожно тронул Ингитору за плечо. Она не привыкла ночевать на земле, поэтому спала чутко и сразу проснулась. Небо было темно-серым, указывая на то, что большая часть ночи уже позади. Над ней склонился Эвар.

– Что такое? – тревожно прошептала она.

Полуквитт приложил палец к губам.

– Пойдем со мной, йомфру, я покажу тебе кое-что занятное! – прошептал он в ответ. – Не буди никого. Я подумал, может быть, тебе будет любопытно.

Ингитора поднялась, оправила волосы, торопливо обулась.

– Идем! – Эвар поманил ее за собой туда же, куда они ходили вчера – на холм.

Ингитора пошла за ним. Море черных бычьих спин все так же волновалось внизу, подтверждая, что вчерашнее зрелище вовсе не было сном. Но теперь быки беспокоились, двигались быстрее, рыли землю копытами. Иногда один или другой поднимал голову, увенчанную тяжелыми круто изогнутыми рогами, и над долиной разливался тягучий, глухой и протяжный рев, похожий на голос бури. Ингитора дрожала от предутреннего холода и от тревожного возбуждения. Вчера, ночью, под золотым светом луны, зрелище морских стад казалось волшебным, это было любопытно и почти не страшно. Но сейчас, в трезвом сером свете наступающего рассвета, вид чудовищных быков наполнял жутью.

На вершине холма Эвар остановился и почтительно тронул Ингитору за край плаща.

– Нам лучше сесть на землю, – приглушенно сказал он. – А не то нас увидят. Я не знаю, что тогда будет, но боюсь, что ничего хорошего.

– Кто нас увидит? – дрожащим голосом прошептала она, послушно садясь на траву.

– Хорошо, что у тебя зеленый плащ, – шепнул он в ответ. – Они не очень-то хорошо видят на земле. Лучше не шевелиться – тогда они не отличат нас от камней и не заметят.

– Да кто?

– Т-с-с-с! – Эвар кивнул ей на море. – Вон они! Храните нас, боги Асгарда и могучий Тор!

Ингитора глянула и сама себе зажала рот, чтобы не закричать. В призрачном свете она увидела, как из морских глубин поднимаются две огромные фигуры. Сначала она видела головы с длинными, спутанными черными волосами, грубые лица с большими, слабо светящимися зелеными глазами. Каждая из голов была размером с быка. Вот показались плечи – великаны широким шагом приближались к берегу. Ингиторе захотелось лечь на землю и закрыть голову краем плаща, но она боялась шелохнуться.

– Не бойся, йомфру! – чуть слышно шепнул ей Эвар. – Они сюда не смотрят! Они считают быков. Это дочери Эгира. Они всегда выходят по две. Я не знаю их имен.

Ингитора застыла, как будто покрылась льдом. Великанши уже вышли на берег и широко махали сильными руками, загоняя черных быков в море. От их движений поднимался соленый ветер, полный густым запахом морских водорослей, из которых были сотканы их широкие свободные одежды. Великанши тяжело ступали по истоптанной земле, и Ингитора чувствовала, как земля слабо содрогается. Взрослый мужчина едва достал бы до колен каждой из них. С их густых волос текла вода, вся долина промокла, как после сильного дождя.

Черные быки Ньёрда один за другим бежали с берега в море и пропадали, их черные блестящие спины сливались с темной водой и исчезали в волнах. Дольше всего виднелись белые кончики рогов, но и они вдруг становились клочками морской пены. Последний бык замешкался, одна из великанш схватила его за рога и со смехом швырнула в воду. Следом за стадом великанши вступили в море. Заходя все глубже, они били руками по воде, загоняя в стойла свои неисчислимые стада. Вот их головы скрылись вдали от берега, и все пропало. Только буруны ходили там, и Ингиторе мерещились гривы черных волос, колеблемые волнами. На прибрежном песке глубоко отпечатались следы от сотен огромных копыт. Но волны прилива жадно лизали берег, и скоро все исчезнет. А трава, до земли съеденная в пустой долине, с первыми же лучами солнца оживет и потянется к свету.

Вернувшись на стоянку, Ингитора больше не легла, а сидела, завернувшись в плащ и зябко обхватив себя руками, возле костра, который заново разжег для нее верный Эвар. Она боялась оглянуться в сторону моря, не хотела даже думать о том, что вскоре им придется снова плыть, довериться стихии, где хозяйки – эти чудовищные великанши.

Наутро Хьерт и Ормкель снова стали обсуждать, что делать дальше. Новый руль был еще не готов, Хьерту требовалось время, а остальные задумали употребить его для охоты: всем хотелось свежего мяса. На полянах уже зрела земляника, но даже это не соблазнило Ингитору отойти от корабля: после того, что она видела перед рассветом, весь полуостров казался ей страшным, полным таинственных и враждебных сил. Стук топоров ободрял Ингитору, и она надеялась, что уже скоро «Бергбур» будет снова спущен на воду и они уплывут из этого места. Образы дочерей Эгира она гнала прочь – не стоит думать о них тому, кто собирается в будущем плавать по морю. Но провести еще одну ночь на этом берегу, вблизи шумящих и ревущих стад, совсем не хотелось, и она надеялась, что охотники вернутся побыстрее и корабль успеет отплыть еще сегодня.

После полудня «Бергбур» уже снова был готов в дорогу, но охотники еще не вернулись. Пришли они ближе к вечеру и принесли много мелкой дичи: зайцев, тетеревов, двух маленьких косуль. Оказалось, что видели огромного кабана, но только ранили его и потом едва спаслись от ярости зверя, а сам он так и ушел. Фроди Рысий Глаз, ругаясь, вытесывал новое древко для своего копья, сломанного в схватке со зверем. Полууспех только раздосадовал и раззадорил охотников, самым азартным из которых оказался Ормкель, и теперь их переполняли новые замыслы.

– Мы тут дохнем с голоду, а совсем скоро рядом будет пастись целое стадо из отличных жирных быков! – разорялся Ормкель, как всегда, заметно преувеличивая.

– Не говори так! – унимал его Эвар. – А то кто-нибудь примет твои слова всерьез.

– Ха! Так я и говорю всерьез! Ты меня не знаешь, парень! Я не из шутников!

– Тогда ты просто с ума сошел! – сказал Хьерт. – Забудь об этом!

– И не подумаю! Торвард конунг никогда не прошел бы мимо такого подвига!

– Но ты не Торвард конунг!

– У того подлеца Бергвида есть, говорят, плащ из шкуры Ньёрдова быка, и с этой шкурой он колдует, нагоняя туман и противный ветер на врагов! Я хочу, чтобы и у нашего конунга была такая шкура!

– Неужели твой конунг собирается колдовать? У него для этого есть мать, знатная колдунья! – воскликнула Ингитора.

– Я вызову на поединок всякого, кто скажет, будто мой конунг занимается мерзким бабьим колдовством! А ты смотри – вот будем в Аскефьорде, там ты и узнаешь, мужчина он или баба!

– Тогда зачем ему шкура?

Но доводы рассудка были бессильны перед доблестью фьяллей: Ормкель ничего не слушал, желая непременно совершить подвиг, который прославит его и его конунга, и большинство хирдманов его поддерживало.

– Да, славно было бы рассказать об этом! – поговаривали они. – Не каждый может похвастаться, что угощался мясом из стад самого бога морей!

– Должно быть, у этих быков вкусное мясо!

– Да оно воняет рыбой, вроде тюленьего. Они же у себя на дне едят водоросли.

– Я однажды ел белого медведя, так он страх как воняет рыбой.

– Йомфру, скажи им, что они полоумные! – в тревоге умолял Эвар Ингитору. – Сложи стих, чтобы у них от него прояснилось в голове! Они ведь сейчас уговорят друг друга убить быка! Что с нами тогда будет? Великанши погубят нас!

– Может быть, не погубят, если вернуть им голову и шкуру быка, – с колебанием ответила Ингитора.

Она охотно согласилась бы, что Ормкель полоумный, но мысль об охоте на быка раздразнила ее любопытство. Тут и правда будет о чем рассказать!

– Но он хочет отвезти шкуру Торварду конунгу! Ты же слышала!

– Давай сделаем так! – предложил наконец измученный спором Хьерт. – Охотьтесь на своего быка, но шкуру, голову и все кости нужно будет бросить в море, чтобы у великанш сошлось число голов.

Ормкель был озадачен: как же они докажут свою победу над быком, если шкуру и голову придется выбросить? Но в конце концов примирились на том, что победить быка и остаться без доказательств все же лучше, чем вовсе не одержать этой славной победы.

Вот на берегу стемнело, над морем поплыли серые густые облака, а в просветах между ними зазолотилось сияние луны. Море сегодня было беспокойнее, чем вчера, тяжелые валы с ревом бились о берег. И в гуле волн люди различали поблизости топот, дыхание сотен огромных быков.

– Идемте со мной все! – зазывал Ормкель. – Тащить такую тушу будет нелегко. А если кому страшно, пусть остается собирать хворост для костра! Скоро будем жарить мясо! Торфинн, чего ты сидишь, как на свадьбе! Фроди, бери твое новое копье и давай пошли!

– Вы не знаете! – все еще уговаривал Эвар. – Ведь перед рассветом две великанши выйдут из моря считать быков и загонять их в стойла! Они заметят, что одного не хватает! Что тогда будет с нами, подумайте!

– Великанши? – переспросил Ормкель. – Какие великанши?

– Дочери Эгира!

– С чего ты взял, что они выйдут считать быков?

– Я сам видел их! И йомфру видела, она может подтвердить.

– Нет подвига в том, чтобы забрать сокровище, которое никто не охраняет! – презрительно ответил Ормкель. – Если бы Сигурд так рассуждал, то Фафнир и сейчас давил бы брюхом свое золото!

– Кто предостерег, тот не виноват! – утешила Ингитора Эвара, когда толпа возбужденных опасностью и надеждой на добычу охотников направилась в сторону темной долины. – Ты же видел – его и скала не остановит! Вы, фьялли, все какие-то бешеные!

Ветер с моря далеко разносил по берегу запах дыма и жареного мяса, почти позабытые этими дикими местами. Маленькая рыжеволосая ведьма сидела на земле на опушке ельника, шагах в двадцати от береговой площадки, рядом с ней лежал, вытянувшись, огромный волк. В лесу царила совершенная тьма, от костра ее невозможно было увидеть, но она все видела прекрасно. Ее желтые глаза и зеленые волчьи поблескивали во мраке, как две пары заблудившихся светлячков.

Положив руку на мохнатый загривок верного товарища, Дагейда ласково перебирала серую шерсть и разговаривала то ли с волком, то ли сама с собой. Слишком редко ей случалось иметь других собеседников.

– Посмотри туда, Жадный! – бормотала она, не сводя глаз с костра и ясно различая каждого из сидящих там, каждую кость с бычьим мясом в руках у хирдманов. – Опять здесь люди! И как они веселы, довольны! Наелись до отвала! Такие сожрали бы и корову Аудумлу, и кабана Сэхримнира, попадись только! Уж как мы с тобой старались отвадить их отсюда! Даже самому Ньёрду это оказалось не под силу. Люди – такие жадные создания, им всегда всего мало! Они всегда пытаются схватить гораздо больше, чем могут съесть! Когда-нибудь это их погубит! Принюхайся!

Подняв голову и даже привстав на цыпочки, маленькая ведьма потянула носом воздух. Жадный чуть шире раскрыл пасть, словно улыбнулся. Он не нуждался в этом приглашении и уже давно все унюхал.

– Они жарят мясо! – сказала Дагейда. – Припомни, Жадный, мы с тобой когда-нибудь ели жареное мясо? Я – да, один раз… А ты, мой Жадный, хочешь жареного мяса? Мы можем напугать их, чтобы они разбежались и оставили нам свою добычу!

Дагейда тихо засмеялась, представив себе это, даже запрыгала на месте в предвкушении редкого веселья. Жадный ласково боднул ее, и маленькая ведьма мигом стала серьезной.

– Да, ты прав, Жадный! – сказала она. – Не нужно нам с тобой их паршивое мясо! Нам нужны их паршивые головы! Я навсегда отучу их плавать на Квиттинг! Это моя земля, и я никого сюда не пущу! Ты знаешь, что мы теперь сделаем?

Огромный волк это знал. Не дожидаясь приказания, он привстал, и маленькая ведьма взобралась к нему на спину.

– Ты сам знаешь, куда нам нужно попасть! – Усевшись, Дагейда ласково похлопала его по шее. – К Бергвиду Черной Шкуре! Ты не забыл дорогу?

Жадный никогда не забывал ни одной дороги. Убедившись, что хозяйка устроилась на его спине и готова в путь, он серой молнией кинулся вперед и бесшумно канул во мраке.