Глава 2

Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей, стоял на песке, на восточном краю Острого мыса, и рассматривал остывшее кострище. Так внимательно, как будто видел подобное в первый раз. А между тем ничего особенного тут не было: круг угля и золы, серо-черной от утренней росы, несколько обглоданных и обгорелых костей. И собрать из этих костей удалось бы не больше половины одной свиной туши.

– Видно, Бергвид Черная Шкура еще разбогател с тех пор, как мы последний раз о нем слышали! У него, похоже, завелся поросенок от кабана Сэхримнира! – сказал Эйнар Дерзкий. Торвард бросил на него короткий взгляд: сын Асвальда Сутулого высказал его собственную мысль, только совсем в других словах, чем мог бы он сам. – И даже лучше: они могут зажарить и съесть одного и того же кабана десять раз за один вечер.

– Ты хочешь сказать, что все Бергвидово войско не могло насытиться мясом с этих жалких костей? – уточнил Аринлейв, сын Сельви Кузнеца.

– Ты, как всегда, умен и проницателен! – с издевательским восхищением отозвался Эйнар, но Аринлейв не обиделся, поскольку говорить по-другому Эйнар Дерзкий не умел. Его способ общаться Халльмунд называл «уродствовать».

– Ты очень умный, Эйнар, и слушал много песен о богах! – проворчал Ормкель. Он тоже был озадачен и оттого ворчал больше обычного. – Но теперь не время хвастать своими познаниями. Может, скажешь, своих мертвецов они тоже собрали в какой-нибудь волшебный мешок, куда входит хоть целая сотня трупов? Я сам десяток уложил, и где они?

– Эйнар сожрал! – сострил Тови Балагур. – Нарочно, чтоб тебе досадить!

– Ну, насчет трупов, это понятно! – заметил Халльмунд. – Трупы они собирали еще ночью, пока мы их искали. Тут над всем берегом такое облако висело, они под ним прятались. Бергвид же мастер колдовать.

Торвард повернулся к нему и внимательно осмотрел, как будто видел друга и родича впервые в жизни.

– Но я же видел, что я его убил! – со странной смесью недоумения и убежденности произнес Торвард. – Я же видел! Я ударил его копьем напрямую, он закрылся, копье воткнулось, он дернул щит и сломал его, – разъяснял он Халльмунду, готовому выслушивать от него что угодно и когда угодно. – Потом он бросил щит, думал, я буду вытаскивать меч, а он тем временем меня зарубит. А я его ударил древком. От такого удара у него там все кишки полопались, после такого не выживают. И где же он?

– Унесли! – Халльмунд развел руками. – Колдовское облако для того и нужно. Мы такую штуку знаем. Помнишь, мой отец рассказывал, еще когда туалы в Аскефьорд приходили. Точно так же все было. Они в долине, а над ними туман, и хоть шарь по земле руками, все равно ты в эту долину не попадешь, а уйдешь в сторону. Идешь направо, а сам думаешь, что налево. Вот и мы вчера так же проблуждали. Спасибо, своих никого не потеряли.

– Но если было колдовское облако, значит, он жив!

– Значит, жив! – Халльмунд опять развел руками, на этот раз с сожалением. – Выходит…

– Его простое оружие не берет! – сказал нахмуренный Аринлейв. – Выходит вот что! Даже если от такого удара в живот умирают не сразу, все равно тут уж будет не до колдовства! Он был жив и мог колдовать!

– А может, он колдовал уже мертвый! – вставил Эйнар.

– Нашел время скалить зубы! Ты очень умный! – Ормкель только ждал случая накинуться на Эйнара. – Пойди лучше приложи чего-нибудь холодного к своей роже, а то женщины любить не будут! Смотри: если зубам во рту тесно, так я мигом помогу!

Один глаз у Эйнара опух и заплыл фиолетовым синяком – еще одним следствием ночной битвы. Но с зубами у него было все в порядке и в прямом, и в переносном смысле.

– Что-то ты слишком разошелся! – Эйнар повернулся к Ормкелю и положил руки на пояс. – Не забывайся, старик! Ты не был таким грозным с теми квиттами, которые тебя продали в рабство!

Намека на свою давнюю неудачу Ормкель сын Арне не прощал никому: молча он бросился на Эйнара, и тот изготовился его встретить, но по пути Ормкелю пришлось пробегать мимо конунга, который все это время молча разглядывал кострище, словно не слыша ничего вокруг. Несколько быстрых движений – и Ормкель почему-то покатился по песку, а Торвард конунг уже выпрямился и опустил руки, словно ничего не произошло.

– Молчать! – коротко приказал он, одним взглядом окинув Ормкеля и Эйнара. – Вас мне еще не хватало, лиуга-мад!

Халльмунд предостерегающе положил руку ему на плечо: в самом деле, конунгу не стоит проклинать собственных воинов, даже если он очень раздосадован. Торвард тихо ругался сквозь зубы. Он стыдился своей неприкрытой досады, но не мог ее сдержать. У него был, опять был случай навсегда прекратить подвиги Бергвида Черной Шкуры, из-за которого столько кораблей каждый год не возвращается домой. Многие из этих кораблей принадлежали фьяллям, что само по себе требовало его вмешательства. Но Бергвид не попадался ему на морях, а одна-две попытки достать его на суше, у озера Фрейра, где тот жил, кончались пустым и досадным блужданием по чащам Медного Леса. Дороги к озеру Фрейра были зачарованы и совершенно недоступны для врагов.

И вот он наткнулся на Бергвида на побережье, где тому поневоле пришлось принять бой! И опять упустил! Поневоле поверишь ворожбе кюны Хердис, когда заботливая матушка показывает тебе руну Хагль, светящуюся на коре священного ясеня, и твердит, что для тебя сейчас не время подвигов и славных свершений!

А подвиги и славные свершения сейчас нужны были Торварду, как воздух. С самого детства он считал удачливость непременным качеством любого героя, и он этой удачливостью обладал. Все кончилось четыре года назад, когда его отец, Торбранд конунг, погиб на поединке с Хельги ярлом – человеком, которого Торвард считал своим другом. Смерть от руки достойного противника не позорит павшего, но в глубине души Торвард не мог не принять часть этого поражения на себя. И не оставалось никакой надежды, что когда-нибудь тайный позор будет смыт, поскольку за убийство на поединке мстить нельзя.

Как говорит пословица, за бесчестьем и беда тут как тут. Торвард сам стал конунгом, но счастье ему изменило. Он много ходил по морям, он одерживал победы, но в каждой из этих побед обнаруживался привкус горечи, отравлявшей всю радость. Его уважали, его опасались, но, однажды употребив силу не самым достойным образом, пусть и поневоле, он теперь не находил в сознании своей силы никакого удовольствия.

– А что же ты хотел, Торвард конунг, сын мой! – говорила кюна Хердис, которой даже пару лет спустя все еще доставляло огромное удовольствие называть своего сына конунгом. – Ты ведь совершил такой подвиг – победил непобедимый остров Туаль! А такое даром не дается, надо же как-то расплачиваться! Нельзя же иметь все и всех! Ладно бы ты сходил с ума по какой-нибудь тупой ворожейке, тогда отделался бы насморком! А ты ведь сцепился с фрией Эрхиной! Она прокляла тебя, она лишила тебя удачи, и я пока ничего с этим поделать не могу. Еще слава асам, что мы утопили ее талисман, иначе она сделала бы тебя… гм, вообще ни к чему не пригодным. Ты ведь всегда хочешь иметь все самое лучшее, а это не дается даром!

– Так не прикажешь ли мне попросить у нее прощения? – кипел Торвард, который и несколько лет спустя не мог спокойно слышать имени Эрхины.

– Ну, это было бы неплохо! – отвечала кюна, отлично знавшая, что ее сын-конунг не станет просить прощения у женщины, которая сама перед ним виновата.

– Этого не будет!

– Я не заслуживала бы звания твоей матери, если бы сама не догадалась! А раз так – терпи! Когда терпят и верят в удачу, рано или поздно она вернется. А если ты будешь злиться и ломать скамейки, то еще больше расшатаешь над собой небесный свод и призовешь к себе Бездну!

Не кюне Хердис было упрекать Торварда, поскольку стремление иметь все самое лучшее и значительное, как друзей, так и врагов, он унаследовал от нее же. И кюна Хердис об этом знала: даже упрекая, она почти не скрывала своей гордости сыном, который так велик даже в своих поражениях и ошибках!

Но сам Торвард этим не гордился. К двадцати восьми годам он поднабрался кое-какой мудрости и знал, что славнейший конунг и ничтожнейший раб живут одинаково трудно, только трудности у них разные. И надо не бегать от обязанности выводить войско на битву или чистить котлы, а запасаться силой духа, которая поможет преодолеть и то, и другое. Но вот эту силу, которая так легко несла его по жизни в первые двадцать пять лет и позволяла преодолевать трудности, почти не замечая их, Торвард утратил, и сомнительная честь быть проклятым не мелкой ворожейкой, а самой фрией Эрхиной, лицом Богини на земле, ничуть его не утешала.

После ночной битвы у фьяллей оказалось шесть человек убитых и около десятка раненых. Мало, если помнить, что у Бергвида имелось не меньше людей, да в придачу его укрывали чары неуязвимости и колдовское облако, а фьяллей – только собственная доблесть. Чтобы похоронить их, требовалось на какое-то время задержаться: еще не настолько похолодало, чтобы везти тела во Фьялленланд.

Хирдманы рубили дрова для костра и одолженными в усадьбе Фридланд лопатами рыли землю для общего кургана. Торвард конунг ни в чем не принимал участия, и даже когда он, как положено, поджигал погребальный костер, на его лице отражалась отстраненная мрачность.

– Конечно, рассуждать о колдовстве хорошо зимним вечером, сидя с женщинами возле очага, с бочонком пива под боком, – говорил потом Сельви Кузнец, пока готовилось некое бледное подобие погребального пира. – Когда колдуны вздумают позабавиться с тобой, весь ум из головы как волной смывает. Я и сам не знаю, что я наделал этой дурной ночью. А ведь я не берсерк, и моя голова всегда знает, что делают руки. Что ты скажешь, Торвард конунг?

Торвард подавил досадливый вздох, развернулся и пошел по влажному песку к морю. Холодный ветер раздувал плащ, как крылья, трепал волосы. Мокрый песок цеплял башмаки мягкими упрямыми ладонями, и Торвард хмурился. Его амулет-торсхаммер, маленький молоточек, выточенный из кремня, казался горячим и прямо-таки обжигал кожу под рубахой, указывая на близость злой ворожбы. Бергвида Черной Шкуры уже не было здесь, но оставленное им колдовское облако давящей смутной тяжестью висело над берегом.

Над водой плавал туман, но под серыми волнами уже чернел каменный островок, выставивший плоскую спину из моря. Сейчас он имел обыденный вид, без малейшего напоминания о таинственных силах, жадных до человеческой крови. Но Торварду он казался чудовищем, готовым выползти из моря и наброситься на людей. Духи четырех колдунов, утопленных его матерью, жаждут крови. И кровь обильными бурыми пятнами сохла на площадке под склоном Престола Закона. Ее было хорошо заметно на сером песке, на темно-зеленом мху и серебристо-сизых лишайниках.

– Ты думаешь, колдуны тоже на стороне Бергвида? – Сельви кивнул ему на островок.

– А то как же? Он их соплеменник. Он – мститель за них!

– А ведь этого могло и не быть! – Сельви вздохнул. – Если бы тогда, тридцать лет назад, после Битвы Чудовищ, мы догадались как следует поискать кюну Даллу среди пленных…

– Что о том тужить, чего нельзя воротить? – Торвард с досадой пожал плечами.

Но Сельви, конечно, был прав. Если бы тридцать лет назад кюна Далла с трехлетним сыном Бергвидом не ускользнула от победителей-фьяллей, не затерялась среди множества пленных, в основном тоже женщин и детей, то ее сын не вырос бы в рабстве за морем, не освободился бы пятнадцать лет спустя и не собрал войско, чтобы мстить разорителям его земли… Об этом говорилось уже так много, что повторять не было смысла.

Позади слышалось какое-то бормотанье. Торвард обернулся. Хмурый Гудлейв сидел на охапке лапника, вытянув раненую ногу, накручивал на палец длинную прядь волос и иногда сильно дергал за нее.

– Бился герой бесстрашно… или отважно? Ясень кольчуги смелый… Фрейр корабля… бесстрашный… О Мировая Змея, да как же там было? – морщась, словно от зубной боли, бормотал он.

Торвард криво усмехнулся. Знакомое зрелище – Боевой Скальд силился вспомнить собственные вчерашние творения.

– Брось, не мучайся! – снисходительно посоветовал ему Аринлейв. – Когда будет новая битва, ты сочинишь новые стихи!

– Ты понимаешь, – Гудлейв быстро вскинул на него глаза, надеясь на сочувствие, – мне кажется, таких хороших стихов я еще не сочинял никогда! Они звенели, как кольчуга валькирии, враги падали от моих стихов, а не от меча! А теперь я не могу ничего вспомнить! За что Браги так наказал меня?

– Радуйся, что не помнишь! – грубовато утешил его Ормкель. – Вчера у нас была обманная битва. Должно быть, ты насочинял дряни! Хуже тухлой селедки. Так что лучше не вспоминай.

Гудлейв вздохнул. А Торвард не мог утешиться даже ожиданием новой битвы: что толку в новой битве, если Бергвид явится туда с мешком своих старых хитростей и уловок.

– Сын ведьмы! – с досадой пробормотал Торвард и сплюнул под ноги, уловив сочувствующий взгляд Халльмунда. – И они еще говорят, что я – сын ведьмы! Про Бергвида такого не говорят, но ты скажи мне, кто из нас сын ведьмы? Кто всю жизнь сражается ворожбой и отводом глаз – я или он? Да возьмут его тролли!

Когда погребение завершилось, до вечера еще оставалось какое-то время и можно было проплыть сколько-то на север, пока не наступила темнота, но Торвард конунг по-прежнему сидел у костра, разведенного для защиты от холодного ветра, и молчал.

– Не прикажешь ли сталкивать корабли? – осведомился наконец Халльмунд, побуждаемый вопросительными взглядами дружины. – Мы еще успеем добраться до Граннефьорда…

– Мы вообще никуда не поплывем, – неохотно обронил Торвард. – Я вообще… передумал.

Дружина стояла вокруг него кольцом, и на всех лицах отражалось недоумение.

– Уж не хочешь ли ты, конунг, дождаться здесь прекрасной йомфру Хильды? – полюбопытствовал наконец Эйнар. – И похитить ее, чтобы отомстить Бер…

Конец этого имени застрял у него в горле: таким бешеным взглядом одарил его конунг.

– Пропади она пропадом, эта Хильда! – выкрикнул Торвард. – И тот, кто еще раз мне про нее напомнит, заодно! Я знать не знаю никакой Хильды! Я думаю… – Усилием воли он взял себя в руки и сказал почти спокойно: – Я думаю о Драконе Битвы.

Все хорошо понимали, о чем он говорит. Почти тридцать лет назад Хердис Колдунья выкрала у великана Свальнира меч, которым его только и можно было убить. Двадцать пять лет после этого Дракон Битвы приносил Торбранду конунгу победы во всех сражениях, кроме последнего поединка – но у всего на свете бывает конец. Дракон Битвы последовал в могилу за Торбрандом конунгом, и поначалу Торвард воспринял это как должное. Но в последние годы, чувствуя, как тяжело висит у него на ногах неудача, Торвард думал о нем все чаще, а нынешняя ночь, когда якобы убитый ненавистный Бергвид все-таки ушел живым, подтвердила, что больше так продолжаться не может. Если Бергвида Черную Шкуру и можно убить, то здесь не подведет оружие, которое принесло смерть последнему из квиттингских великанов!

– Ты думаешь, что если Бергвида нельзя убить по-другому, то нужно… – начал Халльмунд, который за двадцать лет близкого знакомства научился угадывать его мысли.

Торвард молча кивнул.

– Так что: раскапывать курган? – со смесью восторга и жути спросил Аринлейв.

На лицах хирдманов вокруг отразились примерно те же чувства. В любой округе Морского Пути есть свои знаменитые курганы и набор страшных сказок о том, как тот или иной герой пытался добыть из них сокровища. И непременно до того, как одному это удастся, десяток не таких удачливых грабителей становится добычей мертвеца. Аскефьорд не был исключением.

– Хорошо бы спросить совета у кюны Хердис, – ворчливо заметил Ормкель. – Она-то уж знает, как разговаривать с теми, кто сидит в могиле!

– От нее помощи не дождешься в таком деле! – возразил Аринлейв. – Дураку ясно, что она была бы против! Она же не хочет… Я сам слышал, как она говорила…

Аринлейв не посмел закончить и взглядом попросил поддержки у своего отца.

– Да, пожалуй, кюна будет не очень-то рада! – Сельви кивнул. – Она ведь считает, что Бергвид полезен Морскому Пути, по крайней мере нам. Но я не вполне уверен, что в этом она права!

Торвард снова кивнул. О Бергвиде они с матерью спорили уже не раз. «Не убивать Бергвида и не охотиться за ним по всем семи морям ты должен, а любить и желать ему здоровья и долголетия! – уверяла его кюна Хердис. – Ты сам не понимаешь, сын мой, какую услугу он тебе оказывает! Ведь он считает себя конунгом квиттов, а квитты не признают его, и потому свои же квитты для него такие же враги, как мы!»

Кюна говорила о фьяллях «мы», хотя сама происходила из племени квиттов и на Квиттинге прожила первые двадцать два года своей жизни.

«Он же отрекся от своих якобы прав на звание конунга!» – отвечал ей на это Торвард.

«Он отрекся, но его заставили, почти под угрозой каменного топора, которым убивают жертвенных коней! Он ненавидит эту клятву, ненавидит Вигмара Лисицу и Хельги ярла, которые у него ее выудили, ненавидит самого себя! И от всего этого он еще злее, еще непримиримее! Пойми же: пока существует Бергвид, Квиттинг никогда не объединится вокруг сильного вождя, потому что Бергвид мешает ему набирать силу. Квиттинг навсегда останется таким, как сейчас: разоренным, опустошенным и бессильным». – «Что нам в его бессилии? Там даже дань уже пятнадцать лет невозможно собирать. Полуостров ведьм и призраков! Мимо плавать страшно, переночевать негде, лежишь на берегу, а вокруг синие огни над невесть чьими могилами! Чего в этом хорошего, кому это надо!» – «Если квитты когда-нибудь соберутся с силой, ты думаешь, они не захотят отомстить нам? А пока Бергвид жив, они не могут и подумать об этом. Так что Бергвид нужен нам». – «Особенно он нужен, когда пытается разорить Аскефьорд. Или ты, госпожа моя, забыла, как дважды в один год была вынуждена бежать из собственного дома?»

В этих спорах кюна сумела привлечь на свою сторону немало людей, но Торварда она не убедила. Справедливый и не способный мириться с явным злом, даже если оно и сулило ему какую-то выгоду, Торвард полагал делом чести уничтожение Бергвида. Совесть шептала ему, что это его отец, Торбранд конунг, невольно породил это проклятье. Он знал, откуда взялся Бергвид, и в чем-то мог его понять, но терпеть его существование не мог.

На стоянке возле «Златоухого» дымил костер, Кольгрим уже ждал с кашей. Тормод Чернобровый, держа на весу перевязанную руку, сидел возле котла. Его угораздило поместиться как раз в той стороне, куда ветер нес дым, но перебираться на другое место он не хотел, надеясь пересидеть ветер.

– Целое полчище квиттов… Герой одолел бесстрашно… О Фенрир Волк! – бормотал безутешный Гудлейв.

– И что ты решил? – тихо спросил Халльмунд.

– Мы пойдем туда прямо сейчас.

Вторая ночь под Престолом Закона прошла спокойно – полнолуние осталось позади, и рано утром дружина конунга тронулась в путь. В Медный Лес Торвард конунг взял с собой Халльмунда и двадцать пять хирдманов со «Златоухого», а Сельви Кузнеца с Аринлейвом и большинством дружины оставил на Остром мысу охранять корабли. Поскольку Торвард не собирался ни с кем вступать в бой, этого количества казалось достаточно.

– Все равно Бергвид сейчас в море, и пройти по его земле вовсе не трудно! – рассуждал довольный Эйнар. – Вам, Аринлейв, может даже и похуже придется. А вдруг он вздумает снова наведаться на Острый мыс?

Шум моря быстро затих позади, показались и пропали остатки разрушенных жилищ. Когда-то на Остром мысу стояли четыре большие усадьбы, не считая множества мелких двориков рыбаков и бондов. Теперь же он считался таким несчастливым, нехорошим местом, что никто кроме отважной йомфру Хильды не осмеливался там жить.

Дорогу на север фьялли неплохо знали, поскольку она была не раз хожена за время долгой войны. Через два дня пешего пути им предстояло перебраться через Ступенчатый перевал, за которым начинался Медный Лес.

– Не очень-то веселое место! – приговаривал на ходу Эйнар Дерзкий. – Жалко, Боевой Скальд с нами не пошел. Сейчас поднимал бы наш дух своими звонкими «говорилками». Ведь мы сейчас все равно что в битве! Каждый шаг по этой тропе – победа над колдунами.

– А ты мог бы и вместо него поработать! – обернулся к нему Ормкель. – У тебя же не язык, а весло! Как понесет, как раздует – прямо тебе парус!

До самого вечера фьялли шли на север. Вокруг них расстилалась равнина, медленно поднимавшаяся, в основном поросшая лесом. Попадались усадьбы, вокруг которых виднелись поля и луговины, разгороженные невысокой стеной из камней. В последние четыре года, с тех пор как у этой местности появилась хозяйка в лице йомфру Хильды, округа Острого мыса стала постепенно населяться, и многие семьи, тридцать лет назад бежавшие от захватчиков на восток, теперь стали возвращаться. Чтобы не выдавать своего присутствия (для конунга фьяллей было бы слишком неосторожно показываться на Квиттинге с дружиной из двадцати пяти человек), Торвард конунг вел своих людей менее населенными местами.

Попадались и заброшенные остатки прежнего жилья: частью сгоревшие, частью обрушенные постройки, замшелые и поросшие буйным кустарником, покрытые сорным лесом брошенные поля. Торвард конунг подумывал остановиться на ночлег возле одной из таких усадеб, но на лицах хирдманов отражался ужас, и в конце концов выбрали небольшой сосновый лесок возле самой дороги.

К утру впереди уже отчетливо виднелись горы, и еще до сумерек фьялли оказались перед Ступенчатым перевалом: беловатой скалой из песчаника, на которой огромные плиты образовывали как бы ступеньки, заросшие мхом, можжевельником, мелкими желтеющими березками.

У подножия перевала остановились. Возник небольшой спор, точно такой же, как и тридцать лет назад, когда к этому перевалу однажды подошел со своей дружиной Торбранд конунг: ночевать здесь, у подножия, а в Медный Лес войти завтра утром или же перейти перевал сейчас и немного углубиться в эту загадочную и грозную страну, чтобы успеть оглядеться до ночи. И Торвард конунг решил так же, как когда-то его отец: идти немедленно. Четыре года назад он уже бывал в Медном Лесу, и сейчас его сжигало странное, лихорадочное волнение, как будто он возвращался к себе на родину, откуда ушел не по-доброму и теперь не знает, как его встретят, боится самого худшего, но все же не может одолеть мощного влечения к этим местам. Отчасти он понимал причину своего состояния. Он знал, что именно голос крови призывает его в Медный Лес. Он знал, кого ему наверняка придется там встретить, но ни одному человеку из дружины, даже Халльмунду, он не говорил об этом. У каждого есть недостатки, о которых даже открытый человек предпочитает не рассказывать и лучшим друзьям.

И тот, о ком он думал, тоже думал о нем.

На позднем закате маленькая женская фигурка двигалась по площадке на вершине Рыжей горы, вглядываясь в даль через промежутки между валунами. Рыжая гора – Раудберга – возвышалась в самом сердце Медного Леса, ее длинные пологие предгорья густо поросли ельником, а площадку вершины окружали большие серовато-черные валуны, стоящие здесь с незапамятных времен. Существовало сказание, что однажды толпа великанов оказалась застигнута солнцем во время обрядового танца на вершине священной горы, и солнечный свет превратил их в камень.

Девушка была мала ростом, худощава, очертания ее фигуры терялись под просторной накидкой из волчьего меха и рубахой из грубой некрашеной холстины. Ее волосы – тускло-рыжие, цвета опавшей еловой хвои – неровными густыми прядями лежали на спине и на плечах. На бледном лице с мелкими острыми чертами большие глаза блестели золотистой желтизной, как вода в болоте. Возраст ее не поддавался определению – черты ее лица казались юными, но в глазах горело старческое безумие. Она родилась тридцать лет назад, но это вовсе не означает, что сейчас ей тридцать лет: благодаря крови великанов, текущей в ее жилах, она быстро росла, но медленно старела. Матерью ее была живая женщина, когда-то отданная в жертву великану, а отцом – сам великан по имени Свальнир, что значит – Стылый. Она родилась в пещере, где жил когда-то Свальнир. В эту темную пещеру, которую никогда не мог целиком согреть даже самый жаркий огонь, он принес свою жену Хердис, здесь родилась их дочь. Свальнир назвал ее Дагейдой, что значит «владычица дня», потому что девочка, в которой текла и человеческая кровь, не боялась дневного света и днем оставалась почти так же сильна, как ночью. Она родилась крошечной, но росла необычайно быстро: когда ей исполнился год, она выглядела двенадцатилетней, а за второй год стала совсем взрослой. И на втором году жизни она осталась совсем одна, когда отец ее был убит, а мать ушла с его убийцей назад к людям.

С тех пор Дагейда жила, странствуя по Медному Лесу, отдыхая в звериных норах, в пещерках, в дуплах деревьев, на моховых полянках: в постоянном жилье она не нуждалась, как зверь, и чувствовала себя истинной хозяйкой этой дикой, малолюдной страны, где еще жили следы колдовства квиттингских великанов. Людей она почти не замечала. К человеческому роду ее привязывало только одно – борьба за три древних сокровища, которыми когда-то владел ее отец и которыми жаждала владеть Дагейда. Кубок под названием Дракон Памяти когда-то – сколько-то человеческих лет назад – вернулся к ней, и она хранила его в одном из источников Медного Леса. Меч Дракон Битвы, погребенный в кургане Торбранда конунга неподалеку от Золотого озера, тоже вернулся если не к Дагейде, то в Медный Лес. Третье сокровище, золотое обручье по имени Дракон Судьбы, осталось у беглянки кюны Хердис. К этим двум вещам устремлялись все мысли Дагейды: всей силой своей нечеловеческой души она стремилась удержать в своих владениях Дракон Битвы и заполучить Дракон Судьбы. За обе эти вещи ей предстояло бороться с другим наследником кюны Хердис и двух ее мужей – Торвардом сыном Торбранда. И вот Дракон Памяти снова отразил его лицо – сын ее предательницы-матери опять был на Квиттинге.

Стоя возле края площадки, Дагейда положила руки на валун и прижалась лбом к его гладкому, вылизанному ветрами и снегами холодному боку. Закрыв глаза, она слушала камень, ветер, далекий шум ельника. Перебежав к другому валуну, дочь великана остановилась и повернулась на юго-восток. Движения ее были быстрыми, полными звериного проворства. Она поднесла ладони к лицу, закрыла пальцами глаза, постояла так в неподвижности, похожая на серый камень, потом медленно опустила руки. Глаза ее оставались закрытыми, и при этом лицо, лишенное румянца и движения жизни, казалось совсем мертвым, как те камни, которые ее окружали и с которыми она состояла в прямом родстве.

Медленно поводя ладонями перед лицом, маленькая ведьма как будто раздвигала невидимый туман. Взор ее через опущенные веки устремился к морю. Далеко-далеко, за ельниками и хребтами отрогов Рыжей горы, за чащобами Медного Леса, за пустынными равнинами полуострова она различала образ знакомой крови. Сюда шел Торвард конунг, сын их общей матери Хердис Колдуньи. Вокруг него мелькали бледные тени – он был не один.

Искра жизни пробежала по лицу маленькой ведьмы. Мигом распахнув глаза, словно при звуке опасности, она отскочила от края площадки и перебежала к самой середине. Там она натянула на голову свою просторную волчью накидку и медленно двинулась против солнца вокруг площадки, притоптывая на ходу и напевая заунывным низким голосом:

Она кружила по площадке древнего великаньего святилища, призывая туманы и ветры, и они откликались на зов древней, холодной крови инеистых великанов. Далеко-далеко на севере закипел Буревой Котел, пополз над миром туман, и дремучий ельник зашумел, подхватил заклинанье. Огромный косматый волк, сидевший под скалой, вскинул к угрюмому небу острую морду и завыл, завыл, затянул вечную песню непогоды.

Торвард конунг вытащил свой амулет-торсхаммер из-под ворота наружу: кремневый молоточек слишком раскалился и обжигал кожу. О чем он хотел предупредить, и так стало очевидно. Едва дружина миновала Ступенчатый перевал и прошла немного на север, как неизвестно откуда навалился такой туман, что в двух шагах было не видно деревьев. Оглядываясь, Торвард не видел своих людей, а различал только неясные, темные фигуры, расплывчатыми пятнами шевелящиеся в туманной мгле. Чтобы не потеряться, хирдманы постоянно перекликались, но вдруг им ответил волчий вой, и охота подавать голос пропала.

– А здесь пасутся волки! – со злым задором выкрикнул откуда-то сзади Эйнар. – Слышите? По меньшей мере один где-то близко.

– Эй, Халльмунд! Стойте! – крикнул Торвард конунг в ту сторону, где находилась голова отряда. – Не отстал ли кто-нибудь? Подходите ближе, я вас посчитаю.

– Бэ-э! – заблеял где-то тумане Эйнар, опять принявшись «уродствовать».

– Не блей попусту, а то остригу! – пригрозил Халльмунд, и голос его звучал глухо, как будто он говорил, накрыв голову плащом.

Хирдманы столпились на тропе возле Торварда. Хотелось протереть глаза – на расстоянии вытянутой руки люди не видели лиц друг друга, знакомые фигуры выглядели размытыми, как будто туман сожрал из них половину жизни. Товарищи, много лет гревшиеся у одного очага, казались друг другу какими-то троллями, уродливыми и непонятными.

– Я потерял щит, – мрачно сообщил Торир Прогалина. – Можете смеяться. Я бы и сам посмеялся. У меня его как будто вырвали из рук.

Но смеяться никто не стал, а вместо этого каждый ощупывал собственное оружие и щит за спиной.

– Может, за ветку зацепился? – глухо ответил кто-то из серой мглы. А кто – не разберешь, туман даже голоса их похитил и изменил.

– Может, и за ветку, – так же мрачно согласился Торир. – Только я там пошарил – нашел парочку жаб. А щит как тролли унесли.

– Скажи спасибо, что нашел парочку жаб, а не гадюк! – отозвался еще один голос. И это, несомненно, был Эйнар.

– Как мы пойдем дальше, конунг? – спросил Ормкель, положив руку на плечо Торварду, чтобы не потерять его. – Я едва вижу тебя! Должно быть, уже ночь, только за этим проклятым туманом и темноты не видно! Ты видишь дорогу?

– Мы стоим на дороге, – отозвался Торвард. – Нам нужно на север.

– Мой башмак не хуже меня знает, где здесь север! А я вижу глазами не больше, чем затылком! Надо было взять с собой колдуна, хоть и не люблю я это племя! Но в здешних делах он разобрался бы лучше нас!

– Не пойму я чего-то! – бормотал озадаченный Кальв Белый Нос, один из старших хирдманов, помнивший начало квиттингской войны. – Тридцать лет назад, я понимаю, кюна Хердис тут колдовала, хоть туману тебе нагоняла, хоть похуже чего… Всякое бывало. Но теперь-то кому тут безобразничать?

Торвард конунг знал, кто это «безобразничает», но молчал. Его дружине совсем не нужно знать, что в Медном Лесу теперь правит ведьма, которой он, их конунг, приходится братом по матери.

– Я вижу дорогу! – воскликнул вдруг Ульв Перепелка. – Вон она!

В тумане обозначилась неясная прогалина между деревьями – над ней нависали сосновые ветки, но под ними, похоже, можно было пройти.

– Не нравится мне эта дорога! – ворчал Ормкель. – Пусть ведьмы ездят по таким дорогам на своих волках. Она заведет нас прямо в болото, а то и великану в пасть!

– Давно хотел повидать живого великана! – не замедлил подать голос Эйнар.

– Мне тоже не слишком нравится эта дорога, но другой у нас нет! – сказал Торвард. – Пошли!

Тропа стала такой узкой, что приходилось идти по одному. Они шагали, но деревья вокруг угадывались лишь по неясному колыханию ветвей, и оценить пройденное расстояние не получалось, из-за чего создавалось впечатление, что каждый новый шаг делается на том же самом месте. Где-то позади снова и снова раздавался волчий вой.

Вдруг Регне споткнулся и упал на колени, так что только голова его, плечи и спина виднелись из тумана, как из снега.

– Здесь… – начал он, шаря руками в траве вокруг себя. Даже сидя на земле, он ее не видел. Под пальцами его ощущалась чуть шероховатая плотная кожа с холодными гладкими чешуйками. Легко было вообразить огромного змея или другое чудовище, но Регне нащупал закругленный, окованный медью край и понял, что все намного проще. – Здесь твой щит, Торир! Тролли отдали его назад!

– Троллиный род начинает исправляться! – бормотал утешенный Торир. – Они сами поднесли мой щит сюда и бросили прямо под ноги. Видно, он показался им слишком тяжел!

– Ничего подобного! – хмыкнул Эйнар. – Просто мы идем обратно.

– Нет, не обратно! – не соглашался с ним Гудбранд Ветка. – Ты на дерево посмотри!

– Дерево! – Эйнар не посчитал этот довод убедительным. – Сам ты дерево, Гудбранд! Тридцать лет назад мой отец над Ступенчатым перевалом увидел два солнца! Два сразу, спереди и сзади! А ты хочешь – дерево!

– И как же он определил, которое настоящее? – полюбопытствовал Тови Балагур.

– А очень просто. Он взял меч и начертил в воздухе руну Хагль. Колдовской круг разомкнулся, и стало видно, где морок, а где правда.

– Как это – начертил в воздухе? – не поверил Тови. – На воздухе нельзя чертить, потому что ничего не видно. Опять ты уродствуешь!

– А тебе и уродствовать не надо, ты сам урод неученый! – обозлился Эйнар, который на этот раз говорил чистую правду и не мог стерпеть, что ему не верят. – Это вот так делается!

Выхватив меч, он с широким размахом вырубил в воздухе перед собой три линии руны Хагль. Ярко-алые черты молниями сверкнули в тумане, посыпались искры; хирдманы вокруг смешались от неожиданности, затолклись на месте, налетая один на другого. Шедшие впереди обернулись.

А в том месте, где вспыхнула руна гнева богов, размыкающая колдовской круг, туман растаял, образовав как бы черное, с неровными краями окошко в сероватой дымчатой стене. За этим окошком на небе висела луна, заливая светом склоны гор и вершины леса. Постепенно края окошка раздвигались, оно делалось больше, больше, и уже вся дружина, не сходя с места, могла смотреть в него. Глазам открылись деревья, пригорки, валуны… Старый заросший курган с черным камнем на вершине, похожим на сидящего медведя… Увидев этот камень, Торвард сильно вздрогнул, вспомнив свою мать и кое-что из ее бурной молодости. Его пронзило ощущение, что в этом тумане они забрели прямо в сагу – в страшное, кровавое сказание минувших лет…

– Тролли и турсы! – воскликнул вдруг Кальв Белый Нос. – Да это же Пестрая долина!

Кто-то присвистнул, кое-кто из хирдманов изумленно вскрикнул.

– Бид сион круаснехта им хеанн! – с чувством выбранился Торвард конунг. – Ничего себе зашли!

– Оно и понятно! – растерянно протянул Халльмунд. – Мой отец так и говорил, что Пестрая долина очень близко от Ступенчатого перевала, прямо на север за ним.

В шуме елового леса слышался издевательский смех. Пестрая долина, в которой развернулась когда-то одна из самых больших битв между фьяллями и квиттами, была зловещим, предательским, губительным местом. Эти валуны… В той битве Хердис Колдунья еще сражалась на стороне своих соплеменников квиттов. Сражалась она своеобразно: колдовством. В гущу войска фьяллей она бросила горсть маленьких камешков – и каждый камешек превратился в громадного каменного медведя, который рвал и топтал всех, кто оказался поблизости…

– Отойдем в сторону и будем ночевать! – бросил Торвард, и необычная угрюмость в его голосе намекала, как сильно он встревожен. – А утром найдем дорогу. В таком тумане и перед собственным домом заблудишься, не то что в Медном Лесу!

Стараясь сохранять бодрость, хирдманы привычно готовились к ночлегу. Хвороста вокруг было достаточно, и скоро уже Регне присел возле большой кучи сушняка, выбил искру и стал нежно раздувать огонек, приблизив к нему ладони, словно хотел защитить от ветра и согреть маленький живой росток. Хирдманы часто посмеивались, говоря, что огонь любит рыжего Регне: ни у кого костер не загорался так быстро даже на сырых дровах в сырую погоду. А сам Регне говорил, что огонь любит его вовсе не за рыжие волосы, а за то, что он сам его любит.

Вооружившись факелами, хирдманы ходили в ельник, носили оттуда к костру охапки лапника на подстилки. Старый Кольгрим развязывал мешки, раскладывал хлеб и вяленое мясо, приговаривая, что с хорошей едой и огнем никакое колдовство не страшно! Эйнара Торвард конунг послал обойти место ночлега и очертить его клинком, нацарапав защитные руны, раз уж у него так хорошо получается.

– Иди, иди, должна же быть и от твоей учености какая-то польза людям! – подгонял его Ормкель, который сам не знал ни одной руны.

– Да, защита от ведьм нам не повредит! – соглашался Халльмунд. – Может, их тут вовсе и нет, но, как говорит Гельд Подкидыш, лучше выглядеть немного глупо при жизни, чем очень умным, но после смерти!

Огонь костра, зажженного людьми, был виден в сплошной тьме далеко-далеко. На него и держала путь маленькая рыжая ведьма верхом на волке.

– Поторопись, Жадный! – бормотала она, вцепившись в густую шерсть на загривке своего скакуна и крепко сжимая коленями мохнатые бока. – Поспеши, мой неутомимый!

Волк стлался над темной землей, над мхами и лишайниками, над болотными кочками и ребрами скальных выходов, перелетал через овраги и завалы бурелома, в стремительном беге пожирая пространство. Он был огромен и тяжел, но ни единый сучок не трещал под его сильными лапами. Любой, будь то человек или тролль, кому случилось бы увидеть на пустынной темной равнине эту могучую тень зверя с горящими зелеными глазами, принял бы его за жуткое видение, за духа-двойника великого злодея, несущего ему весть о скорой смерти. Маленькая фигурка ведьмы, одетой в такой же волчий мех, сливалась со спиной зверя и становилась почти незаметна.

Далекий огонек постепенно рос, наливался силой. Вот уже можно было разглядеть полянку вокруг него, несколько человеческих фигур. Ельник кончился, впереди открылось пространство долины, поросшее мхом и усеянное беспорядочными мелкими холмиками. Волк поднялся на один из холмиков возле самой опушки ельника, и здесь всадница остановила его и сошла на землю.

– Здесь хорошее место, Жадный! – бормотала она.

Он был ее верным спутником и помощником, надежным другом, единственным близким ей существом с тех пор, как она осиротела. Прислушиваясь к словам дочери великана, Жадный наклонял огромную голову, подергивал чуткими ушами. Отвечать ей он не мог, но они отлично понимали друг друга.

– Посмотри на них, Жадный! – Ведьма положила руку на загривок сидящему волку и показала ему на огонек. Головы их находились вровень друг с другом. – Посмотри, они там! Они славно прогулялись в нашем тумане, теперь хотят отдохнуть! А утром они думают попробовать снова, ведь так? Но не все, кто провожал сегодняшний закат, встретят завтрашний рассвет! Клянусь именем Отца Ведьм Видольва!

Огромный волк переступал передними лапами, как собака в нетерпеливом ожидании лакомства, его пасть, полная блестящих белых зубов, жарко и часто дышала. С нежной улыбкой, чудовищной на безжизненном лице, маленькая ведьма потрепала его по загривку.

Она встала так, чтобы хорошо видеть место ночлега фьяллей прямо перед собой. Подняв руки ладонями вперед, ведьма постояла, закрыв глаза и прислушиваясь. Перед ней лежала темная долина, тридцать лет назад однажды ставшая местом тяжкой битвы. Темно-зеленый мох, тонкие кустики вереска, так же цветущего, как и сейчас, сизо-голубоватые пятна лишайника той далекой ночью казались равно бурыми от пролитой человеческой крови, и волки той ночью отпраздновали небывало роскошный пир. Люди возле костра не думали об этом. А ведь фьялли, их соплеменники, родичи, друзья, составляли одну из дружин, встретившихся здесь. Каждый из этих мелких холмиков служил братской могилой: фьялльские могилы ближе к той стороне, где устроилась ведьма, а Торвард конунг расположился ночевать среди квиттингских погребений. Они сидят почти на костях! Погибшие квитты по-прежнему находились здесь и жаждали мести так, как могут ее жаждать только неотомщенные мертвецы.

Маленькая рыжая ведьма видела белеющие кости в земле под ногами, слышала горестные тяжкие стоны. Перед мысленным ее взором долина стала такой же, какой была в ту ночь – полной мертвых тел, залитой кровью. И ведьма запела:

Заклинание ее змеями ползло по равнине, растекалось по земле, проникало под землю. Как весною от тепла и воды в земле оживают корни, так мертвые кости зашевелились, разбуженные заклинаньем. Ведьма слышала толчки земли под ногами и смеялась, хлопала в ладоши, прыгала на месте.

– Ты видишь, Жадный! – в ликовании кричала она, как девочка, видя действие своего колдовства. – Они встают, они встают!

– Не нравится мне здесь! – сердито сказал Эйнар и сплюнул в сторону от костра. – Здесь просто пахнет какой-то дрянью!

– Оставался бы сторожить корабли! – рявкнул Ормкель. – Спокойно и приятно!

– Вообще-то здесь несколько усадеб рядом должно быть! – сказал Торир. Теперь он крепко держал свой щит, словно опасался, что жадные и вредные тролли снова вырвут его из рук. – При Вигмаре Лисице, говорят, здесь опять народ завелся. Может, все-таки поищем себе крышу для ночлега?

– Владения Вигмара, Железное Кольцо – на самом севере! – просветил его Халльмунд. – А здесь как раз земля Бергвида. Она ему досталась, когда они поделили весь Квиттинг на восемь округ. Там, подальше, будет озеро Фрейра, а на нем усадьба Конунгагорд. Говорят, что на своей земле Бергвид никого не трогает, и оттого его здесь поддерживают. Так что нам никому на глаза показываться не надо.

В наступившей тишине Регне вдруг поднялся на ноги. Отблески костра освещали его лицо, и на нем все увидели сначала внимание – он напряженно прислушивался к чему-то, а потом появился страх. Румянец отхлынул с его щек, оно побелело так, что даже веснушки исчезли, как будто хотели спрятаться поглубже под кожу. От вида такого откровенного испуга всем стало не по себе.

– Что ты услышал? – с беспокойством спросил Ормкель.

Регне не ответил: волосы шевелились у него на голове, в глазах появились слезы ужаса.

– Я слышу… – осипшим голосом прошептал он, задыхаясь, как будто чьи-то холодные, цепкие пальцы взяли его за горло. – Слышу… Сам не знаю… Как будто земля шуршит, как будто копают без лопаты. Как будто что-то скрипит… Так кости скрипят… И еще что-то. Не знаю, как и сказать. Будите всех! И огня побольше!

Хирдманы поспешно бросали в костер новые охапки хвороста. Люди со своим огоньком казались маленькими и беззащитными в темной долине, полной таинственного, невидимого зла! Казалось, что во тьме прямо над головами возвышаются тяжелые фигуры великанов, тех самых, что были изгнаны отсюда людьми, но вернулись, чтобы отомстить, вернулись, когда темнота возвратила им прежние силы, чтобы растоптать всякую искру живого тепла! А до зари еще так далеко!

И вдруг в темноте прямо перед костром что-то засветилось. Бело-голубоватое призрачное мерцание засияло сначала бледным расплывчатым пятном, потом стало ярче, как будто лилось в щелку приоткрытой двери. Притянув к себе все до последнего взоры, свет разгорался все ярче. Теперь уже можно было разглядеть, что это светился старый, оплывший курган. Он стал вдруг почти прозрачным, и сквозь землю люди увидели, что весь курган состоит из наваленных в беспорядке человеческих тел, даже не тел, а каких-то страшных обрубков. И вот эти обрубки стали шевелиться, биться друг о друга. Земля раздалась, как будто открылась пасть чудовища, и ожившие мертвецы повалили наружу.

Не помня себя, фьялли вскочили на ноги и схватились за оружие. А мертвецы уже поднялись, и каждый в руках держал ржавый, зазубренный меч или секиру. На глазах у потрясенных фьяллей мертвецы наливались силой, их истлевшие тела делались плотнее, шаги тверже. На всех телах зияли страшные раны, у кого не хватало конечностей, у кого – даже головы, черная кровь блестела под призрачным светом земли. И вдруг они всем скопом кинулись на людей.

Фьялли разом испустили боевой клич, похожий больше на крик ужаса. Мгновенно образовав круг с костром посередине, фьялли встретили мертвецов сомкнутым строем. Но тех уже нельзя было убить одним ударом: их вело вперед злое колдовство, и силы их не иссякнут, пока не кончится то колдовство. Фьялли отбивались что есть мочи, кололи и рубили, но вся их доблесть сейчас приносила мало толка. Торвард разрубал мертвые тела сверху донизу, но две половины снова лезли на него уже с двух сторон. Густой трупный запах окутывал живых, не давал дышать. Многие бились с полузакрытыми глазами, чтобы видеть поменьше.

Только разрубив мертвеца на мелкие кусочки, не оставив ни единой целой кости, удавалось его остановить. Уже горы обрубков усеивали землю, но мертвецов не становилось меньше. Все новые и новые их толпы выступали из темноты, словно сама темнота порождала их.

Ормкель держал свой длинный меч двумя руками и рубил во все стороны. Он уже запыхался и дышал со свистом – давала себя знать давняя глубокая рана в груди, а весь поток его мыслей представлял собой непрерывную брань, даже не выраженную в словах. Да будет ли конец этой тухлой рати? Или они идут прямо из Хель?

Вдруг из темноты перед ним выступила тень высокого роста, выше самого Ормкеля. Отблеск затухающего костра выхватил из тьмы черную бороду и багровое от натуги лицо с одним глазом. Вся правая сторона лба была начисто снесена. Секира в его руке взлетела над головой Ормкеля.

Увидев чернобородого, Ормкель невольно вскрикнул и едва сумел увернуться от удара. Руки его делали привычное дело, но он был так потрясен, что едва не лишился сознания. За долгую жизнь ему приходилось встречаться с великим множеством противников и у многих отнять жизнь, но этого человека он помнил. Это был Гримкель Черная Борода из рода Лейрингов, дядя Бергвида Черной Шкуры. Пятнадцать лет назад, когда юный Бергвид впервые заявил свои права на власть и собрал свое первое войско, Гримкель встал рядом с ним. На западном побережье, недалеко от усадьбы Сосновый Пригорок, разыгралась битва, в которой Гримкель погиб. Закрыв собой своего племянника Бергвида, который, при своем рабском воспитании, тогда еще совсем не умел сражаться, Гримкель Черная Борода совершил чуть ли не единственный в своей жизни достойный поступок. Рука Ормкеля обрушила тот удар, снесший Гримкелю половину черепа.

Но та битва произошла не здесь, не в Пестрой долине, а на западной равнине! Ормкель бился почти безотчетно, уверенный, что сражается с видением, но каждый его удар натыкался на мощный и уверенный отпор. При жизни Гримкель Черная Борода не был таким отважным и неутомимым воином, иначе по нем осталась бы совсем другая память! Только смерть одарила его настоящей доблестью, отняла страх и взамен дала способность внушать ужас его прежде неустрашимым врагам. Ормкель едва не падал, обессиленный ужасом и безнадежностью: с ними бились те, кого они уже однажды убивали. Их прошлая доблесть сейчас обернулась против них. Все когда-то убитые квитты поднялись, собрались из могил всего полуострова и явились сюда этой жуткой ночью! И кому, как не Ормкелю, было знать, как их много!

– Тор и Мьельнир! – кричал где-то рядом Торвард, взывая к Рыжебородому Асу, покровителю племени фьяллей. – Гроза Великанов, взгляни на нас!

Высоко в темном небе гулко ударил гром, и удар этот отозвался радостью в сердцах измученных фьяллей. Сверкающая молния прорезала небосклон, яркая звезда пронеслась над полем битвы, белый свет вспышкой озарил темнеющий на склоне горы ельник, так что можно было разглядеть каждое дерево, каждый из курганов, которые выпустили своих обитателей и остались полураскрытыми. Что-то живое, то ли зверь, то ли тролль, мелькнуло на дальнем холме возле самой опушки и исчезло. А над равниной уже летела сияющая светом фигура в боевом доспехе, в кольчуге и шлеме, с длинным мечом в сильной руке. Словно плащ, неслась за ней грива блестящих черных волос, и фьялли закричали:

– Регинлейв! Регинлейв с нами!

Длинный меч в руке валькирии ударил сверху по войску мертвецов и белой ослепительной вспышкой смел их с земли. Удар молнии спалил их и развеял пеплом, земля захлопнула свои многочисленные пасти. И все кончилось, словно вся эта битва была дурным сном. Только раны, нанесенные мертвым оружием, оказались самыми настоящими. Эйнар Дерзкий, кривясь от боли и злобно кусая губы, зажимал ладонью предплечье. А Торир Прогалина лежал неподвижно, уронив разрубленную голову на расколотый щит. Дурное предзнаменование оправдалось. Сбылась и клятва маленькой рыжей ведьмы. Ториру, Эйку и Ульву Перепелке не придется увидеть завтрашний рассвет.

Костер давно погас, только три-четыре красных глаза тлеющих углей мигали в серой куче золы. Но на поляне было светло – меч валькирии сиял, как застывшая молния. Опираясь концом клинка о землю, Регинлейв стояла неподвижно, излучая теплое золотистое сияние.

– Регинлейв! – выдохнул Торвард, едва в силах произнести слово, и шагнул к ней.

Его лицо блестело от пота, тыльной стороной ладони он смахнул со лба и щек намокшие пряди волос. По клинку его опущенного меча медленно, словно нехотя, сползали капли черной мертвой крови.

– Благодарю тебя за помощь! – с облегчением говорил Торвард. – Но ты могла бы спуститься и пораньше! Кого я теперь недосчитаюсь? Халльмунд! Где ты?

Отвернувшись от валькирии, он быстро оглядывался, перебирая взглядом знакомые фигуры:

– Кальв, живо разводи огонь! Раненых давайте сюда! Кольгрим! Где твой мешок с перевязками? Виндир, иди помогай! Халльмунд, да где же ты, ойбель-а-Дагда! Ты жив вообще?

– Виндир сам ранен! – глухо отозвался из темноты голос Халльмунда. – А я ничего, только опять без копья остался.

– Ну, несите его сюда!

– Я и сам дойду! – виновато приговаривал Виндир Травник, подбираясь к костру с помощью двоих товарищей: он был ранен в ногу над коленом. – Я сам перевяжусь, только дайте чем.

Сняв шлем, валькирия ждала, пока Торвард конунг наконец покончит с распоряжениями и вернется к ней. Синие глаза сверкали на румяном лице с немного вздернутым носом, и вся ее фигура, по-женски стройная, но полная силы, казалась гордой и величавой. Черные кудрявые волосы красиво оттеняли высокий белый лоб, вились волнами по стальным колечкам кольчуги. Крепкая, прямая, валькирия ростом не уступала самому Торварду, и из-за надетой на ней кольчуги даже шириной плеч почти не уступала ему. Среди всех прочих она выделялась как олень среди овец, и сразу было видно, что это существо другой породы.

Немного успокоенный Торвард подошел к Регинлейв и остановился перед ней; они стояли друг против друга и вместо приветствия многозначительно глядели друг другу в глаза. Взгляд Регинлейв блестел снисходительным дружелюбием. Она казалась молодой девушкой, но именно ее Один посылал когда-то известить Торбранда конунга о скором рождении сына, как перед этим она же возвестила рождение самого Торбранда – и так чуть ли не до самого истока рода, шедшего от Торгъерда Принесенного Морем. И за эти семьсот лет Регинлейв ничуть не изменилась.

– Так значит, по-твоему, я немного опоздала на свидание? – насмешливо проговорила она, вспомнив то не слишком учтивое приветствие, каким он ее встретил. – Может быть, я была занята с другими, кто получше тебя умеет ценить мое общество!

– Да уж не сомневаюсь! – так же ответил Торвард. – Должно быть, пир в Валхалле получился уж очень веселый! А я тут справляйся как знаешь!

– Не ты ли говорил, Торвард конунг, что я чересчур ухаживаю за тобой и не даю тебе проявить доблесть? Не ты ли говорил, что тебя никто не считает храбрецом, потому что с такой защитой человеку нечего бояться? Не ты ли требовал, чтобы я дала тебе самому позаботиться о себе?

– Да, но ты же видела, что этот враг не из обыкновенных. Это как раз тот случай, когда ты была мне нужна. А то эти дохляки так и валили бы до самого утра, а мы давно бы попадали от изнеможения.

Торвард оглянулся на Ормкеля: едва толпа мертвецов схлынула, как тот сел на землю прямо где стоял. Меч сам выпал из его рук, и Ормкель так и сидел, боясь обнаружить предательскую дрожь в ногах, если встанет, и дергался на каждый шорох: все казалось, что сейчас Гримкель Черная Борода выскочит из мрака у него за спиной и нападет, чтобы в отместку снести и ему полголовы.

– Вот я и появилась не раньше, чем ты в этом убедился, – с торжествующим превосходством ответила Регинлейв.

– Вот оно! – бормотал Ормкель. – Все женщины одинаковы! Когда надо, так их нет, а если уж чем поможет, так всю плешь потом проест…

– Лучше бы она успела до того, как тот тухлый тролль попал мне в плечо секирой! – ворчал во тьме Эйнар.

– Но раз я успела только теперь, поди ко мне, я помогу тебе! – ответила валькирия.

Эйнар подошел все с тем же злым лицом, Регинлейв провела ладонью по его ране, и кровь мигом унялась.

– Подойдите ко мне все, у кого есть хоть царапина! – велела она. – Вас ранило злое оружие, мертвое. От любой царапины можно умереть.

Раненые по одному стали подходить к ней.

– Ну вот, а я думал, валькирии лечат поцелуями! – разочарованно гудел Эйнар, и это означало, что он пришел в себя.

Но Ормкель еще не опомнился и оттого упустил случай на него накинуться. Сегодня ночью всем хватило развлечений и без того.

Маленькая ведьма сидела скорчившись возле можжевелового куста в расселине скалы. Жадный, вытянувшись и прижав уши, лежал на земле рядом с ней, похожий на длинный плоский валун. Дагейда настороженно прислушивалась к тому, что происходило у людей. Их костер снова запылал, там слышался говор. Среди голосов мужчин ведьма различала голос Регинлейв, и от этого ей было неуютно. Но вот голоса стали затихать – люди устраивались спать, выставив двойной дозор.

– Пусть будет так, Жадный! – тихо шептала ведьма в ухо своему товарищу, и чуткая дрожь волчьего уха давала знать, что он слушает и понимает ее. – Дорога к Золотому озеру далека и трудна! Много всего есть на пути такого, чего мой братец и не знает! Он не дойдет туда! Не дойдет! Ему не владеть снова мечом моего отца, которого убил его отец!

Человеческие голоса затихли. Ведьма осторожно поползла вверх по склону, похожая на огромного ежа. Выбравшись снова на вершину холма, она посмотрела на маленький лепесток костра, встала на колени, поднесла руки ко рту, словно собираясь наговорить полную горсть слов, и еле слышно зашептала:

Маленькая ведьма соскользнула с вершины холма, Жадный уже ждал ее. Всадница Мрака привычно вскочила на его мохнатую спину и ласково хлопнула волка по боку. Повинуясь знаку, огромный волк метнулся в лес и неслышной тенью растворился во мраке елового склона.

Утром на равнине было пронзительно холодно – так бывает только осенним утром, когда слабеющее солнце еще не прогрело воздух и близкая зима глядит белыми глазами с хмурых облаков. Всякий, кому придется ночевать под открытым небом, проснется от такого холода и бросится разводить огонь. Но вот уже рассвело, стало ясно видно и равнину, покрытую моховыми холмиками, и ломкую сохнущую траву с белым налетом инея, и темный ельник в стороне. Но никто из хирдманов Торварда, спавших вокруг остывших кострищ, не просыпался. Дозорные лежали прямо на земле, иные привалились к стволам, сжимая в руках копья, и тоже спали.

Регинлейв подошла к Торварду, спящему лицом вниз, опустилась на колени, потрясла его за плечо, перевернула.

– Торвард сын Торбранда! – окликнула она. – Ты собираешься просыпаться? Или ты никуда не идешь и зимуешь здесь? Тогда хотя бы позаботься о берлоге! Самый глупый медведь и тот догадается нагрести охапку листьев, чтобы зимой не отморозить хвост. Торвард конунг! Ты меня слышишь? Проснись!

Сильные руки валькирии трясли Торварда за плечи, но он не просыпался. С таким же успехом можно было бы будить мертвого. Только слабое, медленное дыхание давало понять, что он жив.

Регинлейв нахмурила густые черные брови, подняла голову, оглядела хирдманов. Все они лежали неподвижно, и только маленькие белые облачка пара над их лицами не позволяли отнести их к мертвым.

Хмурясь, Регинлейв провела рукой по лицу спящего Торварда, подумала немного, потом наклонилась и поцеловала его – как пробуждала в Валхалле тех, кого приносила из битвы.

– Торвард конунг! – позвала Регинлейв. – Проснись! Время пришло!

И Торвард открыл глаза. Глядя в серое небо, он не сразу понял, где он и что с ним. Потом он сел, протер глаза, встряхнул головой и посмотрел на Регинлейв.

– Ну и замерз же я ночью! – с чувством поделился он и похлопал себя по плечам. – Раз уж ты все равно здесь, так хоть погрела бы меня, что ли! Чего они там ночью делали, тролли несчастные, даже огонь поддержать не могли…

Тут он запнулся: на глаза ему попался Вальмар Ореховый, который спал прямо на земле, у края поляны, где располагались дозоры – с копьем в обнимку, положив голову на выступающий корень. Прямо у него на животе сидела рыжая белка и грызла орех, извлеченный из мешочка на поясе – Вальмар очень любил орехи, постоянно носил их при себе и тем заслужил свое прозвище. Но теперь он не просыпался и не замечал этого наглого грабежа среди бела дня! Потом взгляд Торварда упал на тела Торира и Эйка, завернутые в плащи, с щитами под головой.

– Приветствую тебя, о славный герой! – насмешливо сказала Регинлейв. – Тебе пока не так везет, чтобы от поцелуя валькирии очнуться в Валхалле! Пока еще ты на земле, но если бы не я, ты мог бы вовсе не очнуться!

– Мне такая дрянь приснилась! – снова заговорил Торвард, но уже не так уверенно. – Меальт а-Дагда! Как будто из-под каждой кочки лезли мертвецы, и троих убили, Торира и… Так это что… все наяву было? Эй, Халльмунд! – Торвард толкнул товарища. – Просыпайся, а то у тебя вся борода заиндевела!

Но Халльмунд его не слышал. Регинлейв молча смотрела, как Торвард пытается разбудить сначала его, потом Ормкеля, потом Регне – и все безуспешно.

– Это колдовство! – сказала она наконец, когда Торвард встревоженно повернулся к ней. – Ты был точно такой же. Я едва сумела тебя разбудить. Чуть не принялась вспоминать Черные руны и двенадцатое заклинание Властителя! Кто-то очень хочет помешать тебе.

Торвард протяжно просвистел в ответ и снова сел на землю рядом с Регинлейв.

– Я знаю только одно существо, которое и захотело бы мне помешать, и сумело бы все это сделать! – проговорил он чуть погодя. – Дагейда. Она знает, как мне нужен Дракон Битвы. Но она не хочет мне его отдать. Туман, дорога назад, мертвое войско! – вспоминал Торвард. – Кому же, кроме нее, такое под силу? Да еще на Остром мысу у нас вышло дело…

– Я знаю! – сказала Регинлейв. – Но ведь слэттов было вчетверо меньше, чем вас, и я не стала вмешиваться. Ты и без меня неплохо справился, даже убил их вождя.

– Слэттов? – изумился Торвард. – Какие слэтты? Какое вчетверо меньше? Ты что-то перепутала, радость моя! Там был Бергвид! И у него было не меньше народу, чем у меня!

– Какой Бергвид! – насмешливо передразнила Регинлейв. – Там и близко не было Бергвида, уж ты можешь мне поверить! Это были слэтты, люди Скельвира хёвдинга из усадьбы Льюнгвэлир. Ну, тот, знаешь, которого еще звали Медвежий Дух. Который сочинил вам «Песнь о поединке».

– Скельвир хёвдинг! Из Льюнгвэлира! Не может быть! – Торвард в изумлении смотрел в ее прекрасные ярко-синие глаза и не верил своим ушам. – Я же видел Бергвида! Я же видел его своими глазами!

– А перед этим ты никого не видел? Скажем, гадкого старого колдуна, который тридцать лет назад сам себе перерезал горло, чтобы ему удалось хотя бы одно колдовство в жизни? Разве ты его не видел? Забавно было смотреть, как ты кинулся на слэттов, уверенный, что это Бергвид! Кар Колдун показал тебе Бергвида, когда на самом деле это были совсем другие люди! Не думала я, что ты так легко поддашься на обман! Ты же знаешь, что Бергвид – мастер отводить глаза!

– Но почему ты не остановила меня, если видела это? – в досаде и ярости воскликнул Торвард.

– А зачем? – Регинлейв с насмешливой невозмутимостью повела плечом. – Зачем я буду вмешиваться, когда ты сам же просил меня вмешиваться в твои дела поменьше? Разве нет?

Торвард тихо ругался: да уж, просил, было дело! Песнь о валькирии Регинлейв он знал с детства. Когда-то, семь веков назад, она стала возлюбленной Торгъерда, прародителя фьялленландских конунгов. Всю жизнь она защищала его в битвах и дарила ему победы, а когда ему все же пришел срок погибнуть, она выпросила у Одина право так же защищать и охранять его потомков и прямых наследников. Только одного из сыновей каждого очередного конунга, наиболее достойного, она благословляла своим покровительством, и нередко, если сыновей у конунга имелось несколько, именно выбор Регинлейв решал дело. Условий она ставила немало: ее избранник должен быть силен, отважен, доблестен, быть выше всех, отважнее всех, впереди всех! Как сам древний Торгъерд, он должен стремиться только к славе и на ней сосредоточить все свои помыслы. Упоение битвой – вот его единственная радость, залитое кровью врагов оружие – его единственное сокровище, доблестная гибель – единственное счастье, которое для него возможно. И она, валькирия, которая воплощает его победы и его вечную посмертную славу, должна быть его единственной привязанностью и любовью как в земной жизни, так и после. Торвард отвечал почти всем ее требованиям, и поначалу Регинлейв была очень довольна единственным наследником Торбранда конунга. Кроме одного – он не мог быть верен возлюбленной, которой нет постоянно рядом с ним, больше двух месяцев подряд. И в жизни его постоянно находилось множество стремлений и привязанностей, кроме упоения битвой. После нескольких ссор и примирений Регинлейв махнула на него рукой и отказала ему в своей любви. Она продолжала оберегать его в сражениях, но не упускала случая объяснить ему разницу между ним и конунгом Торгъердом.

И сейчас ей выпал отличный случай отыграться за то пренебрежение, которое он смел ей выказывать. Запустив пальцы себе в волосы с обеих сторон, Торвард отчаянно дергал их, будто хотел вырвать.

– Болван! Балбес! Бревно еловое! Треска безголовая! – бормотал он, и можно было догадаться, что все эти лестные отзывы он посвящает себе. – И я его убил? Скельвира из Льюнгвэлира? – Он с надеждой посмотрел на Регинлейв. – Может, все-таки выживет?

Надежда была глупой, поскольку тяжесть собственной руки он прекрасно знал.

– Какое выживет? – Теперь уже Регинлейв посмотрела на него с недоумением. – Он сидел на пиру в Валхалле, когда я спускалась к тебе сюда. Но ты можешь особо не беспокоиться, у него остались только жена и дочь, а из мужчин нет никаких родичей, так что мстить тебе никто не будет.

Но это ничуть не радовало Торварда, и он в бесплодной досаде потирал шрам на щеке, за последние дни заросшей черной щетиной:

– Как я мог так… Ничего себе подрался! А мы-то думали, что перед нами войско Бергвида человек в триста! Лиг лам рэ баотгельтахт! Ну почему ты меня не предупредила, что это никакой не Бергвид! Ты же видела! Ты видела, что я насмерть сражаюсь с человеком, который мне не враг и никогда врагом не был, с которым мне совершенно нечего делить!

– Какая разница! – Валькирия разгневалась, ее синие глаза засверкали пронзительным огнем, волосы взвились, как черный клуб дыма. – Ты удивляешь меня, Торвард сын Торбранда! Воин должен радоваться каждой победе, а он, видите ли, волосы рвет от досады, что убил не Бергвида, а Скельвира из Льюнгвэлира! Это тоже весьма достойная победа, могу тебя уверить, при встрече с ним на поле битвы многим не так везло, как тебе! Кстати, этот Скельвир ходил в тот поход с Хельги ярлом, когда тот убил твоего отца!

– Ну, так что же! Это был честный, законный поединок, при свидетелях и с соблюдением всех обычаев! Даже если бы меня самого так убили – я бы и то не обиделся!

– Истинный воин стремится попасть в Валхаллу, а туда попадают только те, кто пал с оружием в руках, покрыв свое имя славой! Ты оказал услугу этому Скельвиру, а заодно и увеличил собственную славу. И чем же, скажите на милость, ты недоволен?

– Но обо мне теперь будут говорить, что я напал на невинных людей, с большой дружиной, ночью! И правда – напал! А ты смотрела и потешалась!

– Ты сам должен был думать! Ведь твоя мать предупреждала, что у тебя сейчас неудачное время!

– У меня уже лет пять неудачное время!

– Ну да! Фрия Эрхина прокляла тебя, и еще скажи спасибо, что это так мало сказывается! Ты же знал, что сейчас у тебя – время руны Града, а все равно куда-то лезешь и лезешь!

– И ты туда же, Дагда-меальт ит Фид! И они еще хотят, чтобы я женился! – Торвард огляделся, будто искал свидетелей такой редкостной глупости, но хирдманы, несмотря на их громкий и жаркий спор, все так же спали, и даже белка деловито продолжала свой грабеж, понимая, что им не до нее. – Как будто мне вас двоих мало, тебя и матери! Будет еще третья, так я сам на меч брошусь!

– На что ты злишься?

– Ни на что, лиуг лам ит Уайм!

– Я-то вовсе не хочу, чтобы ты женился! Я уже сколько лет тебе говорю: конунг и истинный герой должен быть цельным, должен думать только о своей славе и только к ней стремиться, а не разбрасываться по мелочам и не бегать за девками! А ты что делаешь? Фрия Эрхина прокляла тебя! Но разве ты унялся? И тебе еще мало благородных женщин, ты и рабынями не брезгуешь! И рыбачками! Что ты смеешься? Я знаю, знаю, с кем ты гуляешь по кустам! Достойное занятие для потомка Торгъерда Принесенного Морем!

Торвард и правда усмехнулся, хотя усмешка эта весьма отдавала горечью.

– Надо же! – отрывисто смеясь, он с неким смущением потер шрам на щеке и снова глянул на Регинлейв. – А я и не знал, что ты имеешь привычку разглядывать кусты. Не совсем это пристало обитателям Валхаллы, не находишь?

Смущали и смешили его вовсе не эти упреки, а только ревность валькирии, которая на самом деле «не совсем пристала обитателям Валхаллы». Всякая ревность выглядела в его глазах достаточно глупой, но чтобы валькирия, прекрасная Дева Гроз, ревновала к дочке рыбака Хумре и с небесных высот тянула шею, вглядываясь в кусты Аскефьорда – это просто дико! Этот смех даже немного облегчил ему душу, отогнал досаду из-за дурацкой ненужной битвы на Остром мысу и из-за напоминания о проклятье Эрхины, к которому он относился очень болезненно.

– Ну, если я ни на одну глядеть не буду, откуда же мне наследника брать? – снисходительно продолжал Торвард, и его досада на Регинлейв, после того как она повела себя так глупо, почти прошла. Бывало, что стремление к славе как к единственной цели провозглашал в гриднице Аскегорда он сам, а ему хором отвечали: «А где ты возьмешь наследников?»

– Эти девки тебе наследника не дадут! Их сыновья не могут быть твоими наследниками! Тому, кто был бы доблестен до конца, родила бы сына я сама, как я родила его для Торгъерда! – с гордостью заявила валькирия.

Торвард промолчал. Конечно, Хейле, Альве и Хеде, с которыми он водился в Аскефьорде, до прекрасной Регинлейв очень далеко, но зато они всегда под рукой, всегда в восторге от него и их можно обнимать не через кольчугу…

Поглядев ему в глаза и легко прочитав эти мысли, Регинлейв оскорбленно отвернулась. Нет, год за годом он все меньше и меньше оправдывал ее надежду найти в нем нового Торгъерда. Когда-то, лет десять назад, юный Торвард сам был в безумном восторге от Регинлейв и соглашался, что истинному герою, которым он твердо намеревался стать, не нужно в жизни ничего, кроме славы, и никого, кроме валькирии. Но чем больше он взрослел, тем больше других забот и стремлений у него появлялось. В первый раз они поссорились всерьез вовсе не из-за «девок», а из-за его отказа идти в поход на остров Придайни, который тогда, при смене местных владык, можно было пограбить. Но Торвард отказался, потому что его отец сам ушел в поход и Фьялленланд оставался без защиты. А ему не нужна была слава и золото чужих земель, отравленные опасением, что в Аскефьорд тем временем придет другой, заморский герой, разорит все жилища и утащит в рабство и рыбаков, и их дочек, которых он, Торвард сын Торбранда, обязан защищать. Регинлейв его не поняла. Оддбранд Наследство, мудрый старик, побывавший чуть ли не на самом краю света, как-то сказал: мужчина снаружи твердый, а внутри мягкий, а женщина, наоборот, снаружи мягкая, а внутри твердая, поэтому они уравновешивают друг друга. Торварду понравилось это выражение, и он его запомнил. Регинлейв, преисполненная чисто мужских стремлений и качеств, была твердой внутри и снаружи, и любовь ее, напоминавшая упоение славной смерти, его не согревала. То ли он к двадцати восьми годам так и не дорос до Торгъерда Принесенного Морем, то ли он просто рос в другую сторону.

– Так что ты думаешь делать? – спросила Регинлейв через некоторое время. – Оставаться здесь и ждать, пока возвратится Бальдр и весна пробудит твою дружину от зимней спячки? Пойдешь назад?

Торвард помолчал, потом покачал головой:

– Пойду вперед. В этот раз был не Бергвид, но он-то никуда не делся. Все равно он где-то шарит по морям, и когда-то я должен буду его убить. Драконом Битвы, если уж нельзя иначе.

– Ну, как хочешь. – Валькирия несколько смягчилась, поскольку этот ход рассуждений отвечал достоинству истинного героя. – Хочешь, я попробую разбудить их? Я вспомнила заклинание!

Торвард посмотрел на хирдманов, спящих у остывшего костра.

– Нет, пожалуй, пусть лучше спят. Против Дагейды они мне не помогут. Только вот…

Оставлять их здесь одних, таких беспомощных и беззащитных в колдовском беспробудном сне, совсем не хотелось.

– А мне думается, что за них можно не бояться! – сказала Регинлейв. – Квитты сюда не ходят, у них Пестрая долина считается дурным местом.

– И правильно. А Дагейда?

– У Дагейды хватило бы сил приказать вон тем валунам затоптать вас всех, пока вы спали. Но мне думается, что она их не тронет. Твои люди ей не опасны. Ей опасен ты!

– И если уж мне придется с ней встретиться, лучше, чтобы они этого не видели, – тихо проговорил Торвард.