Глава 7
Костер, сложенный из небрежно наломанных еловых стволов, был так велик, что напоминал погребальный. «Мало кому удавалось посидеть возле своего собственного погребального костра!» – уныло думала Хёрдис, но даже такое сознание своей исключительности не могло ее ни порадовать, ни подбодрить.
– И огонь-то у него не как у людей! – с раздражением ворчала Колдунья наедине с собой, неприязненно косясь на багровые языки пламени. Наверное, она никогда к нему не привыкнет.
Вот именно что – не как у людей! Как у троллей и свартальвов, что выращивают на своих очагах ростки багрового подземного пламени, враждебного светлому небесному огню.
Языки троллиного пламени буйно рвались вверх, жадно лизали могильный сумрак пещеры, но напрасно силились дотянуться до потолка. Потолок и стены потерялись во мраке так безнадежно, что их не найти и с собаками. Тем более что собака всего одна, и та боится отойти от хозяйки дальше чем на три шага. Свальнир легко помещался в этой пещере даже в своем настоящем, великаньем обличье. А Хёрдис впервые в жизни готова была признать, что и жадность имеет границы. Всего этого было слишком много для нее: и муж-великан, и дом-гора.
Задней стены у пещеры не было вовсе: она все тянулась и тянулась, постепенно понижаясь и уходя куда-то в подгорную глубину, должно быть прямо в Нифльхейм. В один из первых дней Хёрдис от тоски попробовала пройти подальше и шла, пока не начал меркнуть свет от входа. Но там вдруг потянуло противным стылым ветром, и этот ветер дул в глубину горы, с ощутимой силой затягивая Хёрдис, как течение реки. Не помня себя от ужаса, она встала на четвереньки и проворно поползла назад. Добравшись до костра, она рухнула на каменный пол, как собака, и тихо завыла от бессильной тоски. Никогда, даже в лодочном сарае, ей не было так плохо. Там к ней хотя бы приходили люди. А теперь она осталась одна во власти великана с каменным телом и инеистой кровью. И люди к ней больше не придут. Никогда-никогда.
И вот теперь она, Хёрдис Колдунья, Победительница Фьяллей и Квиттов, жена великана Свальнира, сидела возле костра и смотрела в отверстие пещеры. Пещера была расположена на склоне горы над высоким крутым обрывом, с которого Хёрдис никогда не сумела бы спуститься сама, и Свальнир спокойно отправлялся каждый день на охоту или еще по каким-то своим великаньим делам, будучи уверен, что его обожаемая пленница не сбежит. Где уж тут сбежишь? Она же не птица!
Хёрдис окинула взглядом лесистые хребты, протянувшиеся во все стороны насколько хватало глаз. Раудберга отсюда была не видна, но Хёрдис старалась даже не смотреть в ту сторону. При воспоминаниях о месте, где она в последний раз была человеком среди людей, сердце пронзали боль, обида на весь человеческий мир, так жестоко бросивший ее великану, ненависть ко всему свету и жажда мести. Только эти четыре голодных чувства не дали ей еще в первый день броситься в пропасть вниз головой.
Внизу среди темной зелени ельников показалось движущееся темное пятно, и Хёрдис с досадой отвернулась. Идет, сокровище! Тащится, чтоб его Небесные Козлы забодали!
– Плохо ты мечешь свой молот, Рыжебородый! – Хёрдис в досаде погрозила кулаком небесам, надеясь, что Тор увидит и устыдится. – Из-за тебя я попала сюда!
На миг в пещере стало совсем темно – это Свальнир шагнул внутрь. Тут же опять посветлело. Рядом с Хёрдис Свальнир всегда принимал человеческий образ прежнего Берга, боясь ненароком затоптать свою ненаглядную.
– Хэкса! – гулко позвал он в полумраке пещеры. – Я пришел!
«Вижу! – злобно подумала Хёрдис, не шевелясь, чтобы великан обнаружил ее хоть на мгновение позже. – Как же тебя не увидеть!» Если бы великана можно было пронять бранью, то она за три дня довела бы его до самоубийства – или заставила бы его выгнать ее на все четыре стороны. Но каменное сердце Свальнира не отличало ругани от ласки – для него был важен сам звук человеческого голоса, само ощущение человеческого тепла, а ласкают его или бьют, он не умел различать. Правда, ласкать его никто и не собирался.
– Ты не голодна? – заботливо осведомился Свальнир, подходя к Хёрдис, и она невольно сжалась, слыша каменный топот его шагов по каменному полу пещеры. – Ты не замерзла? Я принес еще дров и мяса. Ты хочешь оленя? Или медведя?
Осведомленность великана о человеческих потребностях не заходила далеко. Он знал, что люди едят мясо и греются у огня, а без этого не могут жить. Поэтому он каждый день приносил для Хёрдис столько мяса, что хватило бы на целую усадьбу, и научился разжигать костер в своей пещере, от самого создания мира не видавшей огня. Хёрдис отказывалась поглощать целого медведя зараз, так что Свальнир сам подъедал остатки, печалясь, что его женушка плохо ест.
Бросив принесенные туши возле огня, Свальнир тяжело бухнулся рядом с Хёрдис. Она сидела на обрубке бревна, а он прямо на полу, и все равно его голова была выше ее.
– Я хотел поймать тебе рысь, но она убежала! – поведал великан, осторожно обнимая Хёрдис за плечи, и она сжалась от страха и отвращения к его каменным холодным рукам. А осторожность великана была совсем не лишней: не рассчитав силу, он мог невольно убить свое сокровище. – Рыси – они такие забавные, так шустро прыгают по веткам! – продолжал Свальнир. – Тебе было бы повеселее с ней.
– Мне будет весело только с Драконом Судьбы! – сурово сказала Хёрдис. – Я уже говорила тебе, но ты все забыл, каменная твоя голова! Я хочу, чтобы ко мне вернулось мое обручье! Я узнала, что оно теперь у Вильмунда, у сына Стюрмира конунга! А где сам Вильмунд, я не знаю! Я должна пойти и разыскать его! И отомстить им всем за то, что они отняли мое обручье! Я прокляла их всех, и мое проклятие должно сбыться. Ты это понимаешь?
– Я не могу тебя отпустить! – ответил великан. – А то ты опять убежишь и не вернешься, а за пределами Медного Леса я тебя не поймаю!
Хёрдис горько усмехнулась. Это чудовище отлично знает, что она ни о чем другом не мечтает, кроме как убежать. И его это не обижает и не печалит. Просто он об этом помнит и потому не отпустит ее далеко от себя.
– А убегать очень плохо! – умиротворенно убеждал ее великан. – Тебе нигде не будет так хорошо. Никто другой не сможет заботиться о тебе так хорошо, как я. – И он с гордостью оглядел кучу дров и две туши возле огня. – Чего тебе еще надо?
Хёрдис не ответила, и Свальнир добавил:
– Завтра я наверняка поймаю тебе рысь.
Хёрдис скривилась, не зная, то ли плакать, то ли все же попробовать засмеяться. Как объяснить этому чучелу, чего ей еще надо? Общества себе подобных – но он никогда не имел его, потому что второго Свальнира на свете нет. Свободы – а кто может его заточить? Человеческое счастье – вещь слишком трудноуловимая, ее даже сами люди не могут уяснить себе, так где же это понять великану? И как убедить этот мир, что даже она, Хёрдис Колдунья, тоже хочет быть счастливой?
– А тебе самой никуда ходить не надо, – продолжал Свальнир. – Ты считаешь меня очень глупым, но я… Ну, по-человечески я, наверное, очень глуп, потому что совсем не понимаю, как думают люди. Но мы, племя Имира, думаем по-своему. И мы много умеем такого, чего не знают и не умеют люди. Ты сделаешь все, что хочешь, не сходя с этого места. Ты отомстишь тому человеку, у которого сейчас наш Дракон Судьбы. С ним произойдет именно то, чего он больше всего боится. Это будет хорошая месть! Я научу тебя.
– Научишь? – Пересилив неприязнь, Хёрдис повернулась к великану и заглянула в его темные, невыразительные и бездонные глаза. – Ты меня всему научишь?
– Да, да! – оживился Свальнир и потянул из ножен свой меч. – Дракон Битвы может очень многое. Вот, посмотри сюда!
Хёрдис склонилась и вслед за великаном стала вглядываться в огненные отблески, рисовавшие на черной стали волшебного клинка загадочные и сильные руны…
О молодом Вильмунде ярле ходило много разговоров. Одни утверждали, что он прячется во внутренней усадьбе Фрейвида Огниво, то есть в Кремнистом Склоне, другие слышали, что он отправился на Восточное побережье к Хельги хёвдингу, а торговые люди якобы видели его у конунга кваргов. Никто не знал, где здесь правда.
А на самом деле даже сам Вильмунд не понимал, где он и что с ним. Он уехал из усадьбы Овсяные Клочья через несколько дней после кюны Даллы, как только были получены верные вести о возвращении Стюрмира конунга. Вильмунд понимал, что отец немедленно пришлет за ним, а смелости для этой встречи у него не было. Всем своим людям он разрешил делать, что они считают нужным, и почти все уехали приносить Стюрмиру новые клятвы верности. Люди с озера Фрейра больше верили в удачу Стюрмира конунга, чем Фрейвида. С Вильмундом осталось человек семь хирдманов, в основном те, кого он привез с собой из последнего похода. Эти люди были обязаны ему всем, а на приветливость Великана им рассчитывать не приходилось.
Какое-то время Вильмунд с остатками дружины провел в маленькой усадьбе на рубеже Медного Леса. Там его не знали в лицо, и Вильмунд назвался чужим именем, которое сам сразу же забыл и на которое не отзывался, когда к нему обращались. Их появление никого не удивило: Вильмунда приняли за еще одного беглеца с Севера, по вине фьяллей потерявшего и дом, и здравый рассудок.
В той глуши его никто и никогда не нашел бы, однако непонятная тоска и тревога не давали Вильмунду покоя. Впервые в жизни он остался совсем один, без наставников, советчиков и друзей, брошенный в дремучей чаще своей судьбы, как ребенок, в голодный год унесенный в лес. Из леса надо как-то выбираться, но как? Вильмунд не мог оставаться на месте, словно его спасение было в постоянном движении – все равно куда. Он как будто искал чего-то: то ли надежного пристанища, то ли самого себя.
Со своей крохотной дружиной он бесцельно переезжал с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. И честь, и остатки здравого смысла говорили ему, что лучше и проще всего поехать к Стюрмиру и попробовать заслужить его прощение. Уж в праве погибнуть в битве с врагами грозный отец не откажет сыну, как бы сильно тот перед ним ни провинился. Вильмунд знал, что так ему и следует поступить, но решиться не мог. В нем словно что-то сломалось, и он, как корабль с поврежденным рулем и без весел, носился в жизненном море по воле волн.
Хирдманы спорили между собой, предлагали разыскать Фрейвида хёвдинга или просить покровительства у чужеземных конунгов, но Вильмунд не мог принять решения – у него просто не хватало духа снова показаться на глаза людям. Только безлюдные леса и долины казались ему подходящим местом – скалы и ельники не заставляли его принимать решения и отвечать за последствия. Часто ему снилось, что он переплыл море и уже видит перед собой берег, прибой бьет его о песок, остается только собраться с силами, встать на ноги и выйти из воды, но тело кажется набитым шерстью и не слушается, волны бездумно и безжалостно то швыряют вперед, то опять отталкивают назад, чтобы размахнуться и снова тащить по гальке и камням к вожделенной суше…
Однажды – Вильмунд давно сбился со счета и не знал, сколько дней прошло с тех пор, как он узнал о возвращении отца, – их маленькая дружина засветло не нашла никакого жилья и заночевала прямо в лесу. Хирдманы спали в шалашах из еловых лап, а Вильмунд сидел на страже. Он не возражал против того, чтобы делить со своими людьми трудности походной жизни, поскольку все равно плохо спал и половину ночи проводил в бесцельных и бесполезных раздумьях. Все было тихо, ночной холод заново прихватил землю, которая днем уже заметно оттаивала в ожидании близкой весны.
Вдруг на краю поляны качнулись ветки, и на грань тьмы и света от костра выскользнула темная низкорослая фигура. Вздрогнув, Вильмунд схватил копье, лежавшее на земле рядом с ним, вскочил на ноги и хотел было криком разбудить товарищей, но онемел, словно чья-то невидимая рука мягко закрыла ему рот. Голос из глубины души подсказал: кричать не нужно. Незачем кого-то будить – то, что происходит, предназначено для него одного.
Тревога Вильмунда сменилась недоумением – человек это или зверь? Темная согнутая фигура казалась лохматой, но двигалась, кажется, на двух ногах.
Держа копье наготове, Вильмунд стоял напротив темного существа и молча ждал. Ночной гость подошел еще ближе – теперь их разделяло лишь низкое пламя костра – и разогнулся. Это оказался человек – старуха, одетая в длинную темную накидку из косматого меха вроде медвежьего. Но Вильмунд не чувствовал облегчения – неслышное появление старухи в лесу среди ночи наводило на мысль скорее о нечисти, чем о человеке.
– Кто ты? – торопливо воскликнул он вполголоса. – Если ты нечисть, то поди под землю, где твой дом! Тор и Тюр мигом расправятся с тобой, если ты из рода троллей!
– Нет, я не троллиного рода, и крови камней во мне нет, – без боязни ответила старуха и села на корточки у костра, как будто устраиваясь надолго. – Тор и Тюр мне не помеха. Я хожу по человеческим тропам.
«Знахарка или просто безумная?» – подумалось Вильмунду. Он и сам сообразил, что нечисть не подошла бы так близко к огню, и стыдил себя за беспричинный страх. Правда, она появилась так тихо и так внезапно… И так далеко от жилья – откуда здесь взяться человеку, да еще старой женщине, которая еле ходит? Не решаясь на действительно важный шаг, он хотел хотя бы в мелочах оставаться храбрецом.
Положив копье на землю, Вильмунд сел на прежнее место.
– Как твое имя? – спросил он у старухи.
– У меня их много, – протяжно ответила она. – Звалась я Хопп – Надежда, звалась я Эрелюст – Честолюбие. А теперь голова моя седа, век подошел к концу, и осталось только одно имя – Рюнки, Сморщенная.
Усевшись на землю, старуха обхватила руками колени и стала медленно раскачиваться, глядя через костер куда-то вдаль. Неторопливый низкий голос, отрешенный взгляд и равномерное покачивание завораживали Вильмунда. Он разглядывал ее лицо, покрытое глубокими морщинами; в свете костра они казались черными, как будто в складки кожи набилась зола долгих прожитых лет, и в них виднелся какой-то таинственный, неуловимый для простого глаза, но многозначительный узор, словно руны самой судьбы. Никогда еще Вильмунду не приходилось видеть таких странных лиц, но старуха вдруг показалась ему давно знакомой, почти родной, как рабыня-нянька, когда-то менявшая ему пеленки. От всего ее облика веяло чем-то глубинным и забытым.
– Куда ты идешь? – снова спросил Вильмунд.
– Не дальше этих мест. Я пришла за тобой, Вильмунд сын Стюрмира. Я пришла, чтобы указать тебе дорогу.
– Ты меня знаешь? – прошептал Вильмунд.
Это не испугало его: почему-то он сразу понял, что кем бы ни был пославший эту старуху, но никак не Стюрмир конунг.
– Я знаю тебя, и я знаю твою дорогу! – сказала она. – А это особенно важно, когда сам ты не знаешь ее. Идем со мной, Вильмунд сын Стюрмира, я отведу тебя туда, куда нужно.
И Вильмунд поднялся с места. Ему сразу стало спокойно, так спокойно, как не бывало уже много-много дней, целую вечность. Он больше не был кораблем без весел, у него появился надежный кормчий, который приведет его к берегу.
Он сделал шаг, потом оглянулся на спящих хирдманов и вопросительно посмотрел на старуху. Но она покачала головой:
– Пусть эти люди спят. Я не знаю их имен, и пути их мне неведомы. Твоя дорога – только для одного.
И Вильмунд послушно шагнул вслед за ней от света костра к темноте зимнего леса, спящего в ожидании весны. Он и сам в глубине души так думал – дорога каждого предназначена только для него одного.
Старуха по имени Рюнки проворно шла впереди, скользила под еловыми лапами, ловкая и неслышная, как тень. Вильмунду снова подумалось, что такие повадки больше пристали бы троллю, но суетливо-спорый шаг старухи завораживал, какая-то сила тянула вслед за ней, и ему тоже шагалось легко, как будто твердая промерзшая земля сама подбрасывала его ноги.
Не успев сделать и десятка шагов, Вильмунд оказался на вершине перевала. Оглянувшись, он хотел найти огонек оставленного костра, который был разложен в самой низкой части лесистой долины, но внизу властвовала тьма.
– Эй, а где же наш костер? – окликнул Вильмунд старуху.
– Вспомнил! – насмешливо отозвалась она, оглянувшись на ходу. – Мы прошли уже три долины! Твой костер давно за горами!
Скоро стало светать. Вильмунд удивлялся, отчего так быстро прошла ночь, – неужели день так прибавился? Может, уже и Праздник Дис миновал, пока он бродил по лесам?
А с вершины нового перевала ему вдруг открылось море. Внизу лежал длинный узкий фьорд, похожий на вытянувшегося дракона, а в нем поблескивала под первыми лучами света серая вода.
Море! Вильмунд ничего не понимал. По его расчетам, вчера вечером он был очень далеко от побережья, не ближе трех-четырех переходов. Но тут же удивление куда-то пропало, стало казаться, что так и должно быть. Вильмунд забыл о море раньше, чем успел спуститься со склона вслед за своей странной вожатой.
Внизу лежал густой туман, гасивший все звуки и запахи, так что Вильмунд не мог даже определить, в лесу он или на вересковой пустоши, в глубокой долине или на гребне горы. Весь мир стал туманом. Но старуха проворно семенила впереди, и Вильмунд бездумно шел, доверившись своей удивительной спутнице.
– Вот мы и пришли! – вдруг сказала она и остановилась.
Очнувшись, Вильмунд с удивлением посмотрел на нее. И вдруг увидел, что старуха стоит перед высокими воротами с большим медным кольцом. Кольцо было выковано в виде дракона, зажавшего в зубах собственный хвост.
– Постучи! – приказала старуха, указывая на ворота.
– Чей это двор? – спросил Вильмунд.
Но старуха только покачала головой и вдруг исчезла. Вильмунду показалось, что она скрылась за воротами, и он дернул за кольцо.
– Эй, клен копья! Ты кто такой? – вдруг раздался чей-то голос, и сильная рука легла ему на плечо. – Чего ты здесь делаешь?
Вильмунд резко обернулся и… никого не увидел. Голос шел прямо из тумана.
– Еще один сумасшедший квитт! – продолжал другой голос. – Скоро их здесь заведется целая дюжина! Снеколль на всех не напасется рубашек!
– Ну-у, этот пришел в одиночку! – с шутливым разочарованием подхватил еще один голос. – Никакой девушки не принес!
– А жаль! Если бы каждый приходил с дочерью хёвдинга, я пускал бы всех!
– Ну еще бы!
Вильмунд беспомощно оборачивался на каждый новый голос, но не видел ничего, кроме тумана. Тролли обступили его и дразнили, несли бессмыслицу, не показываясь, их голоса гулко отдавались в тумане, как эхо горного ущелья.
– Раз он пришел и хочет войти, пусть войдет! – сказал один из голосов. – Хринг, пойди скажи конунгу, что пришел еще один сумасшедший квитт.
– Но без девушки! – со смехом добавил другой.
А третий, серьезный, сказал:
– Не смейтесь, он и правда безумный. Или слепой. Посмотрите, какие у него глаза. Похоже, он нас не видит.
– Не слышит и не понимает! – подхватил смешливый голос. – Теперь понятно, почему эта война дается нам так легко. Нас обманули – вместо достойных противников подсунули каких-то… Должно быть, квитты зимой впадают в спячку, как лягушки!
Ворота тем временем раскрылись, чьи-то руки взяли Вильмунда за плечи и провели за створки. Его копье выскользнуло из руки и пропало, утянутое туманом, но Вильмунд не противился, будучи полностью сбит с толку. Густой, вязкий туман заполнил его голову, глушил и путал мысли. Вильмунд не понимал, что с ним происходит. Если он ослеп, то почему видит ворота? И где старуха? Эти туманные тролли говорят, что он один…
– Вот он! Погляди на него, Хродмар ярл! – сказал тот, веселый голос. – Ты у нас лучше всех знаешь квиттов. Может, тебе и этот безумец тоже знаком?
Хродмар ярл! Это имя отозвалось в уме Вильмунда каким-то странным звоном, пробилось сквозь туман, напомнило о чем-то очень важном… Он напрягся изо всех сил, стараясь сбросить эти оковы…
И вдруг в тумане проступило светлое окно, и в этом окне появился человек, которого Вильмунд не спутал бы ни с каким другим и очень давно мечтал увидеть: Хродмар сын Кари из Аскефьорда.
– Вильмунд! – изумленно воскликнул Хродмар. – Вильмунд сын Стюрмира!
Хродмар не верил своим глазам. Но Вильмунд, которого он так хорошо запомнил с того знаменательного дня Середины Лета, стоял перед ним потрясенный и растерянный. Неужели он не знал, куда шел и кого встретит здесь? Вильмунд был похож на человека, который заснул у себя дома, а очнулся в каком-то совсем чужом и незнакомом месте и никак не может взять в толк, явь вокруг или продолжение сна.
– Откуда ты взялся? – выговорил Хродмар.
– Это ты откуда взялся? – еле шевеля губами, ответил Вильмунд.
От его прежней дерзкой заносчивости не осталось и следа, он выглядел скорее жалко и не вызывал в душе Хродмара прежней враждебности.
– Я? – Хродмар растерялся. Они походили на двух мальчишек, случайно столкнувшихся в кладовке над запретным горшком сметаны. – Я пришел на твою землю с красным щитом, и тебе давно пора было узнать об этом! – взяв себя в руки, жестко сказал он. – И я рад, что ты, Вильмунд сын Стюрмира, наконец вспомнил о нашем уговоре.
– Уговоре?
– Ну да. Я говорю о нашем поединке. Ты еще не забыл, что мы пообещали богам в день Середины Лета? Спроси у амулета, который носишь на груди!
– Поединке?
Вильмунд помнил об этом, но не мог побороть проклятой растерянности. Он смутно ощущал, что вокруг – широкий двор, полный людей, до него долетали отзвуки их речей, движения, дыхания, но ясно он видел и слышал одного Хродмара. Происходящее можно было принять за сон, но никогда раньше он не осознавал во сне, что спит.
– Конечно! – воскликнул Хродмар. Он понимал, что здесь что-то не так, и старался объяснить все не только противнику, но и себе самому. – Где твои люди, хотел бы я знать?
– Какие люди? – Вильмунд сморщил лоб, не в силах вспомнить вообще никаких людей. – Здесь была старуха… Рюнки. Она привела меня.
– Какая старуха? – Хродмар посмотрел на кого-то за его спиной.
Близнецы Сёльви и Слагви переглянулись и пожали плечами:
– Он был один! С ним не было ни единого человека. Разве что в лесу, но до леса далеко.
– Меня привела старуха, – повторил Вильмунд, с усилием потирая лоб.
Как он повстречал старуху и что с ним было до этой встречи – он не помнил, как будто чья-то злая рука оторвала и выбросила прочь ткань его прежней жизни, оставив узкий, ни на что не годный лоскуток.
– Она тебе привиделась! – уверенно ответил Сёльви, но Вильмунд его не услышал и не узнал обладателя серьезного голоса, встретившего его у ворот.
– Странные все-таки люди эти квитты! – весело подхватил Слагви. – Один приходит с девушкой, другой – со старухой. Но настоящая девушка гораздо лучше, чем воображаемая старуха, не правда ли, Хродмар ярл?
– Приветствую тебя, Вильмунд конунг, хотя мне не думается, что этот день так уж для тебя удачен!
Из-за спины Хродмара вышел Оддбранд Наследство. Хирдману Фрейвида Огниво нечего делать среди фьяллей, но Вильмунд не сообразил этого и потому не удивился. Весь мир утратил прежние черты.
– Что за старуха тебя привела? – спросил Оддбранд, глядя в туманно-растерянные глаза Вильмунда. – Соберись с мыслями и расскажи мне толком.
– Ее звали Рюнки, – беспомощно ответил Вильмунд, совершенно не способный собраться с мыслями, которых у него вовсе не было. – У нее были другие имена, но я их не запомнил. Она была вся морщинистая. Я… – Он снова потер лоб, словно надеялся протереть светлое окошко, и растерянно признался: – Я ничего не знаю.
– Он совсем плох! – Оддбранд перевел взгляд на Хродмара. Сумасшедший Квитт вовсе не выглядел удивленным. – Сдается мне, что он видел фюльгью*. Ты знаешь, Хродмар ярл, что дух-двойник часто принимает облик женщины.
– Но он является перед самой смертью!
– Да. – Оддбранд спокойно кивнул. – А также на человека нападает слепота. Помнишь, что рассказывают про конунга Эрвальда Серебряную Шишку? Впрочем, ты можешь этого не знать, это же квиттинский конунг. Так вот, он ехал на битву, в которой его убили, и спросил у своих людей, где они находятся. А они как раз проезжали мимо Тюрсхейма. Ты бывал на Остром мысу и знаешь – Тюрсхейм трудно не заметить. Так что его люди поняли, что обратно он поедет не в седле, а на щите. Все пали духом и проиграли битву. Но это тебе уже не любопытно. Посмотри на него – он едва соображает, где находится. Скорее даже совсем не соображает.
Хродмар посмотрел на Вильмунда. Много месяцев он ждал этой встречи, боялся упрека в трусости и нарушении слова, надеялся достойно ответить на вызов. Но теперь он чувствовал растерянность – Вильмунд едва ли был пригоден для битвы, о которой не стыдно будет потом рассказать.
– Но ведь дух-двойник является человеку перед смертью! – повторил Хродмар. – Значит, ему пора умереть? Почему же фюльгья сама привела его сюда?
– Значит, она хотела, чтобы он умер от твоей руки, Хродмар ярл, раз все равно пришел его срок! – сказал позади них голос Торбранда конунга.
Обернувшись, Хродмар увидел конунга в дверях хозяйского дома; тот стоял там уже давно и почти все слышал. Вильмунд почему-то тоже его увидел, и теперь на дворе усадьбы Можжевельник, полном людей, перед его глазами были три человека: Торбранд конунг, Хродмар и Оддбранд.
– Ведь ты еще осенью просился поехать на поединок с ним? – продолжал Торбранд, обращаясь к Хродмару. – А я пообещал, что он достанется тебе и никому другому. Как видно, Один услышал нас и сделал так, чтобы я мог исполнить мое обещание. Срок вашего поединка настал.
– Но он… – Хродмар в нерешительности посмотрел снова на Вильмунда. – Он же ничего не соображает. Как я буду с ним биться? В прошлый раз мы отложили поединок, потому что я после болезни едва держался на ногах. А теперь он хуже всякого больного. Такой поединок не принесет мне чести.
– Ничего другого не остается! – Торбранд слегка пожал плечами, невозмутимый, как сами норны. – Раз его привела фюльгья, значит, срок его вышел, такова судьба! А с судьбой не поспоришь! Пусть ему дадут выбрать оружие.
Несколько хирдманов протянули Вильмунду рукояти мечей и секир, кто-то подал щит. Для Вильмунда это выглядело так, как будто из окружавшего его тумана высунулись рукояти оружия и края двух-трех щитов. Не глядя, он взял первый попавшийся щит и рукоять боевого топора. Фьялленландские мечи, украшенные знаком молота, ему не нравились.
– Возьми! – Сёльви сунул ему под локоть его собственное копье, и Вильмунд, убрав топор за пояс, с облегчением сжал знакомое древко.
– Ореховых жердей не надо – здесь достаточно много копий! – говорил где-то в тумане Торбранд конунг, но Вильмунд снова его не видел. Окно в тумане опять сузилось, оставив перед ним одного только Хродмара.
– Послушай! – Хродмар подошел к Вильмунду вплотную и положил свободную руку ему на плечо. Теперь ему приходилось смотреть на Вильмунда снизу вверх, поскольку противник был выше его ростом. – Я вижу, что ты не в себе, но, может быть, ты все-таки помнишь Ингвильду? Ингвильду дочь Фрейвида?
– Инг… Ингвильда? – неуверенно повторил Вильмунд.
И в мыслях его посветлело: он вспомнил какой-то чистый, радостный образ, затуманенный далью и временем. Так вспоминается лето среди зимы.
– Да, – продолжал Хродмар. – Она была с нами, когда мы договорились о поединке. Нам обоим была обещана ее рука. Она и сейчас с нами, здесь. Мы будем биться за нее, и она останется с победителем.
Вильмунд посмотрел в жесткие светлые глаза Хродмара и вдруг вспомнил берег моря, это же лицо, эти же глаза противника напротив и лицо девушки за его плечом. Он плохо отдавал себе отчет, кто ему эта девушка и зачем, но знал – она нужна ему. За нее стоит биться.
– Я понял, – глухо, но твердо сказал Вильмунд.
Хродмар быстро подался назад, предлагая Вильмунду ударить первым. Его движение словно подтолкнуло в душе Вильмунда какой-то камень, и тот покатился, со стуком подпрыгивая на уступах. Вильмунд бросился вперед и с силой ударил копьем; Хродмар выбил его сильным ударом по древку, сам рубанул топором, и Вильмунд ощутил сильный толчок и услышал треск – щит раскололся до середины. Отбросив его в сторону – в туман, – он выхватил свой топор. Не зря сам Фрейвид хёвдинг учил его драться! Руки и ноги Вильмунда действовали сильно и четко, невзирая на марево в голове и перед глазами. Противника он видел ясно, только ему казалось, что Хродмар двигается очень быстро, куда быстрее, чем успевал сам Вильмунд.
А Хродмар не мог заставить себя биться в полную силу. Он видел, что Вильмунд обречен, что норны уже занесли нож над нитью его жизни, и сам чувствовал себя этим ножом. Ему осталось только нанести предначертанный удар, исполнить волю богов и судьбы, но на него давило сознание, что они с Вильмундом в неравном положении. Да видит ли Вильмунд хотя бы его? Вот он ударил в бок, промахнулся, и Хродмар мог бы трижды убить, пока тот замахивался снова.
Хродмар принял новый удар на щит, и топор Вильмунда застрял в нем. Мгновенно рванув на себя, Хродмар заставил противника выпустить оружие и замахнулся для последнего удара. Ему хотелось поскорее кончить этот безумный поединок. Но лицо Вильмунда вдруг показалось ему таким по-детски беспомощным, как будто удивленным потерей оружия, что топор уже в полете чуть-чуть повернулся и ударил Вильмунда по голове не лезвием, а краем обуха.
Вильмунд без звука упал на землю. Из-под его светло-русых волос повыше виска медленно потекла кровь. Хродмар стоял над ним, не зная, что делать дальше.
– Раз уж ты не добил его, то пусть его перевяжут, – спокойно сказал Торбранд конунг. – Боги вели твою руку в этом поединке, боги и удержали ее.
Хирдманы подняли Вильмунда и понесли в дружинный дом. Хродмар обернулся, провожая поверженного соперника глазами, потом с беспокойством глянул на двери хозяйского дома. Он не хотел бы, чтобы Ингвильда увидела его стоящим над свежим пятном крови.
– Йомфру! Может, тебе любопытно узнать, что тот ярл уже обтер плечами все бревна в сенях? – услышала Ингвильда сквозь дрему голос Хрефны.
Открыв глаза, она увидела знахарку стоящей возле лежанки, с упертыми в бока руками и полотенцем на плече.
Ингвильда села, потерла кулаками глаза, улыбнулась. Сейчас она вдруг почувствовала себя совсем счастливой. Она здорова, и Хродмар рядом с ней. Больше ни о чем она сейчас не помнила: добрые дисы не пускали к ее изголовью тень убитого отца.
– Хродмар ярл? – спросила Ингвильда, все еще улыбаясь: начинать утро с этого имени было очень приятно.
– Ну да! – Хрефна нарисовала на своих широких щеках какие-то знаки, которые изображали рубцы от болезни на лице Хродмара. Она уверяла, что у нее слишком короткая память, чтобы запомнить все славные имена знатных людей, которыми усадьба Можжевельник вдруг стала полна, как дупло дикими пчелами. – Я вот принесла тебе умыться!
С этими словами она грохнула на пол возле лежанки широкую деревянную бадейку с водой, которая до этого стояла возле двери. Хрефна была хорошая женщина, только все делала очень громко.
Ингвильда обулась, собрала волосы, чтобы не намокли, склонилась над бадейкой. В покое было полутемно, и она наклонилась пониже, стараясь разглядеть свое лицо.
Отражение собственных глаз в темной воде вдруг показалось Ингвильде огромным. Она заглянула в них и вдруг увидела, как в окне, плывущий строй кораблей. Корабли быстро приближались, Ингвильда приметила голову рогатого волка на штевне переднего и высокую, крепкую человеческую фигуру на носу. Метельный Великан. Не различая лица, Ингвильда узнала его по тому тревожному ощущению прохладного ветра, уже знакомому по прежним видениям. Только сейчас она была слаба, и ветер пробрал ее до костей, продул насквозь, как будто она в одной рубахе вышла навстречу зимней буре. А корабли все шли и шли, целые стаи «Волков», «Медведей», «Оленей», «Змеев»…
Отшатнувшись от бадейки, Ингвильда вскочила на ноги, путаясь в подоле рубашки, и бросилась прочь, как от пожара. Каждый раз видения томили ее непосильным грузом, которым хотелось скорее с кем-то поделиться. Особенно теперь, когда каждое из них вновь заставляло заглядывать в лицо войны.
За дверью в сенях она сразу наткнулась на Хродмара. Он прижал ее к себе, засмеялся, хотел что-то сказать, но заметил, что она дрожит и льнет к нему, как будто в поисках защиты.
– Что с тобой? – тревожно воскликнул он. – Ты так бежишь, как будто… Даже не оделась как следует! Что случилось?
Торопливо сняв плащ, он завернул Ингвильду в толстую шерстяную ткань, пахнущую морем и дымом.
– Ах, Хродмар! – Ингвильда обняла его за шею изо всех сил, как будто тот стылый ветер грозил оторвать ее от него и унести. – Я видела…
– Что? – Крепко прижав ее голову к своему плечу, Хродмар склонился к ней.
А Ингвильда молчала. Видение кораблей Стюрмира конунга с красными щитами на мачтах стояло у нее перед глазами. Они шли сюда, на фьяллей. Ингвильде было страшно, какие-то две силы разрывали ее пополам. Она не знала самого простого и важного: кто ее враг? Фьялли или квитты? Она выросла среди квиттов и по крови принадлежала к ним, но разве был ей врагом Хродмар? Или даже Торбранд конунг?
– Что ты видела? – расспрашивал Хродмар. – Что-то плохое?
– Я видела корабли, – сказала наконец Ингвильда. Каким-то неведомым чувством она уловила движение этих кораблей во всей их тяжелой громадности, они становились ближе с каждым мгновением, и ни слова, ни молчание не могли ничего переменить. – Стюрмир конунг идет сюда. И я боюсь.
– Чего? – Хродмар удивился.
И тут же запнулся – понял. Замолчал, не зная, что сказать. Убеждать ее в победе фьяллей? В победе над ее родным племенем?
– Я боюсь за тебя, – тихо сказала Ингвильда, крепче прижимаясь к нему.
Даже сейчас, в объятиях Хродмара, она помнила тот стылый ветер, грозящий разрушить ее неверное и тревожное счастье. Она не хотела думать, кто ей теперь свои, а кто чужие. Она знала одно: у нее остался единственный дорогой и близкий человек, и это Хродмар.
– За меня не надо бояться, – решительно ответил Хродмар. – Хель обломала об меня зубы уже… один, два, три… четыре раза.
– Не говори так! Не дразни ее. – Ингвильда подняла голову и посмотрела ему в глаза. – Я видела… Еще раньше, на том осеннем тинге, мне было много страшных видений. Я видела моего отца убитым возле Волчьего Камня, и это свершилось – он погиб наяву.
Ингвильда смотрела в лицо Хродмара без слез, но глаза ее были темны и суровы. Тот давний ужас отчетливо помнился ей. Висящая на дереве фигура человека, неуловимо знакомого и неузнаваемо измененного предсмертными страданиями. Даже сейчас она не знала – кто это. И теперь, когда она убедилась в правдивости своих прозрений, то, несбывшееся, превратилось в ее мучение.
И Хродмар молчал, не смея успокаивать ее. После того как он столько раз избежал смерти, Торбранд конунг поверил в его удачу. Хродмар тоже верил в нее, но тревога Ингвильды передалась и ему. Хель коварна. Может быть, она подстережет его именно сейчас, когда он уже убежден, что его удача сильнее удачи его врагов?
– Я хотел спросить, как твое здоровье, – снова заговорил Хродмар. – Я думал, что если ты окрепла для переезда, то пора отвезти тебя домой, в Бьёрндален. Я думал, что конунг обойдется без меня какое-то время. А теперь я даже не знаю, что скажу ему…
Однако о видении Ингвильды все же следовало сообщить, и Хродмар пошел к Торбранду. Тот уже сидел в гриднице, ожидая, пока женщины соберут завтрак.
– Ты встаешь раньше самого солнца, Хродмар ярл! – воскликнул конунг, и было видно, что он в самом приятном расположении духа. – А сейчас тебе надо спать как следует! Думается мне, что после свадьбы у тебя будет на это меньше времени.
Хирдманы засмеялись, но Хродмар даже не улыбнулся.
– Сюда идут корабли Стюрмира, – сказал он. – Йомфру Ингвильда видела не меньше четырех десятков.
Все стали серьезными. Торбранд конунг переменился в лице.
– Я хотел просить у тебя, конунг, позволения отвезти мою невесту домой, в Медвежью Долину, – продолжал Хродмар. – Но теперь…
– Теперь об этом нечего и думать! – подтвердил Торбранд прежде, чем тот закончил. – Не тебе объяснять, где место воина во время битвы.
Хродмар кивнул.
– У Стюрмира сейчас должно быть тысячи три-четыре войска, – подал голос Оддбранд. Он так естественно прижился среди фьяллей, что даже спал в одном покое с конунгом, и никто не видел в этом ничего необычного. У этого человека с глазами духа как будто вовсе не было родины, а достойного вождя он выбирал себе сам. – На твоем месте, Торбранд конунг, я позаботился бы о жертвах перед битвой.
– Я позабочусь о них! – Торбранд кивнул и внимательно посмотрел в лицо Оддбранду. – Но мне хотелось бы знать вот что. На чьей стороне собираешься сражаться ты сам?
– Я сам собираюсь провожать йомфру в безопасное место, потому что в войске во время битвы ей нечего делать. Ты, несомненно, согласишься с этим. А если ты спросишь, кому я желаю победы…
Все в гриднице напряженно ждали: никто и не думал, что о таком вообще можно заговорить с конунгом враждующего племени накануне битвы. Даже Торбранд вынул изо рта соломинку, которую по привычке покусывал, и стал вертеть ее в пальцах.
– То я напомню тебе, что Стюрмир конунг убил Фрейвида Огниво, который приходился воспитанником моему отцу, то есть почти братом мне, – спокойно продолжал Оддбранд. – Между нами не было любви, но родичей не выбирают. Я не смог отомстить за него вовремя, потому что должен был спасти его дочь. Но ведь месть не становится хуже оттого, что проходит время, не так ли?
– Значит, если бы не нужно было провожать девушку, ты бился бы на моей стороне? – спросил Торбранд.
Он уже прикидывал, так ли насущна эта необходимость. Такой воин, как Оддбранд, не будет лишним даже в самом большом войске. В нем жила необычная сила, и Торбранд конунг был достаточно проницателен, чтобы заметить это.
– Я не доверю йомфру никому другому, если ты об этом, – ответил ему Оддбранд. – Я должен сам увидеть ее новый дом и тех людей, с которыми она будет жить. А чтобы ты не думал, что я уклоняюсь от долга, позволь дать тебе хороший совет.
– Хороший совет иной раз дороже, чем меч в битве, – согласился Торбранд. – И что же ты скажешь?
– Как ты думаешь, большую ли плату потребует Властелин Битв за то, чтобы отдать победу фьяллям?
– Я думаю, что немалую. Но скупиться было бы глупо, а ты ведь не считаешь меня глупцом?
– Нет. – Оддбранд спокойно качнул головой, а в противоположном случае мог бы и ответить утвердительно. – Ты умный человек, конунг. И ты наверняка знаешь сагу о том конунге, который во время битвы принес в жертву Одину своего сына.
– У меня нет сына! – Торбранд дернул опущенным уголком рта, и усмешка вышла кривая и нервная. В невозмутимости Сумасшедшего Квитта было что-то жуткое. – У меня их было двое, и обоих боги уже забрали.
– Зато они отдали в твои руки сына самого Стюрмира. Жертвы лучше этой и не придумаешь.
В гриднице стало совсем тихо.
– Это сложное дело! – сказал наконец Торбранд конунг и бросил соломинку на пол. – Чтобы приносить человеческие жертвы, надо быть очень сведущим человеком, иначе получится напрасное убийство. Что бы там ни говорили про нас на торгах в Эльвенэсе, фьялли давным-давно не делают этого! У меня в войске такого умельца нет.
– Есть, – возразил Оддбранд. – Это я.
– Ты? – Торбранд даже привстал на скамье, снова сел и подался вперед: – Разве ты жрец?
– Нет, я не жрец, – ответил Оддбранд. – Но однажды я уже ступал на Радужный Мост* и знаю дорогу к Одину. Я сумею это сделать.
Торбранд посмотрел ему в глаза и вдруг вспомнил, как Оддбранд и Ингвильда попали сюда от Острого мыса. Взгляд его скользнул по мечу на поясе квитта с простым железным кольцом в рукояти.
И по молчанию конунга все поняли, что он согласен.
На следующий день Ингвильду снова разбудил голос Хрефны.
– Йомфру! Там пришел твой воспитатель… – сквозь дрему услышала она, и тут же чья-то жесткая ладонь легла ей на лоб. Сон мигом растаял, и Ингвильда села на лежанке, жмурясь и моргая.
– Оддбранд? – Она посмотрела на своего «воспитателя». – Уже… вечер или утро?
Ингвильда помнила только то, что Оддбранд положил руку ей на голову, сказал два-три слова, а потом она спала. Но когда это было? Сегодня, вчера или пять дней назад?
– Уже миновал полдень, йомфру, – ответил он. – Ты проспала день, ночь и часть другого дня, а значит, набралась сил как следует. Лошади готовы – нам пора ехать.
– А где Хродмар?
– Хродмара ярла здесь нет. Конунг послал его с дружиной вперед, потому что корабли Стюрмира уже близко.
– Они ушли сразу как… – горячо начала Хрефна, но вдруг поймала стальной взгляд Оддбранда и осеклась. Это было странно – знахарка не отличалась чувствительностью и не боялась даже конунга. – А вообще ты хорошо сделала, йомфру, что столько проспала! – неожиданно закончила Хрефна.
Ингвильде стало грустно и тревожно. Хродмар уехал, не простившись с ней, и вот опять только норны знают, когда они увидятся. Оддбранд мог бы разбудить ее и пораньше. И незачем было так крепко усыплять ее!
А может, он и правильно поступил. Ингвильда не могла представить себе прощание с Хродмаром. Оддбранд хорошо сделал, что избавил ее от этого. Если разлука неизбежна, то прощальные слезы не облегчат ее.
Хрефна, ехавшая вместе с ней, уже приготовила все в дорогу, и Ингвильде осталось только одеться и поесть. На дворе усадьбы было заметно меньше народу – с передовым отрядом Хродмара ушло немало людей.
– Не бойся за него, йомфру! – сказал ей Оддбранд, помогая сесть в седло. – Он останется жив и невредим. Мы выкупили у Одина его жизнь и удачу.
– Как? – спросила Ингвильда, но Оддбранд уже отошел к своему коню.
Торбранд дал им в провожатые самого Модольва Золотую Пряжку с сорока хирдманами, и Ингвильде было приятно снова увидеть его.
– Все будет хорошо, Фрейя нарядов! – подбодрил он ее, разбирая поводья своего коня. – Я рад, что мне доверено отвезти тебя домой и познакомить с моей сестрой Стейнвёр. Вы хорошо поладите!
Ингвильда улыбнулась в благодарность за такое доброе предсказанье, но тут же испугалась: неужели она действительно уезжает с Квиттинга и никогда больше не увидит своей родной матери, Асольва, всех домочадцев?
Но Оддбранд уже выезжал со двора, и лошадь Ингвильды пошла за его конем. Боги не оставили ей ни выбора, ни даже времени на то, чтобы все осмыслить.
За воротами усадьбы она увидела широкую равнину. Поскольку сюда она попала без памяти на руках у Оддбранда, то открывшийся вид берега был Ингвильде незнаком. Чуть в отдалении, на каменистом утесе над морем, четко вырисовывался очерк могучего старого дуба. А на одной из толстых нижних ветвей висело что-то большое, вытянутое.
Похожее на человека.
Ингвильда вздрогнула, ахнула, невольно натянула поводья.
– Не смотри туда, йомфру! – сказал кто-то из хирдманов и потянул повод ее лошади вперед. – Жертвы Одину – не для твоих глаз.
Лошадь шла вперед, а Ингвильда все смотрела, не в силах отвести взгляд. Там, на дубе, раскачивалось под порывами морского ветра тело человека, пронзенное копьем. Лица отсюда не было видно, но ветер трепал длинные пряди светло-русых волос, и только их Ингвильда смогла узнать. И отвернулась, не в силах больше выдержать этого зрелища. В ней бушевали ужас, тоска, смятение. Она узнала свое видение и теперь знала, кого ждала участь жертвы.
– Не хмурься, йомфру! – крикнул ей Оддбранд. – Он будет висеть так целых девять ночей, но зато Один принял нашу жертву! Один даст победу Торбранду конунгу и сохранит жизнь Хродмару ярлу! И твой отец теперь отомщен!
Ингвильда ничего не ответила. Совершенной мести за отца она порадуется когда-нибудь потом, когда успокоится. А сейчас… Она ехала прочь от усадьбы Можжевельник, прочь от дерева, ставшего Конем Ужаса для невольного всадника, и перед глазами ее стоял тот Вильмунд, которого она знала в детстве, – ловкий, красивый, веселый и дружелюбный. Тот, которого больше нет и никогда уже не будет. Но тот Вильмунд погиб не теперь, а гораздо раньше – когда в него вцепился дракон честолюбия, который дает силу сильным, но отнимает ее у слабых. И Вильмунд оказался недостаточно силен для этой борьбы. А она сама? Ведь она знала, знала заранее почти все! Почему же она не помешала Вильмунду и тем самым не спасла его?
Опустив голову, Ингвильда смахивала слезы со щек, но они застилали глаза горьким туманом, не давали смотреть. Что такое знание? Это меч, зарытый в землю и ждущий сильной руки, которая оживит его. Для поступков, способных в этом мире хоть что-то изменить, знания недостаточно – нужны воля и сила. Себя саму Ингвильда ощущала сейчас безвольной и бессильной, тонкой былинкой в волнах, которую бурное море судьбы бросает то к надежде, то к отчаянию, то к радости, то к горю. Лишившись отца, потеряв дом и семью, а теперь и родину, она ощущала себя деревцем, выломанным из земли без корней.
Впереди виднелась крепкая фигура Оддбранда – Сумасшедший Квитт, никогда не слушавший никого, кроме собственного сердца и совести, спокойно покачивался в седле, готовый ехать, если понадобится, хоть в Нифльхель, и уверенный, что и там не пропадет. Он провел Ингвильду через жуткое Ничто, а теперь вез в другой, новый дом, который отныне станет для нее родным и единственным. И при взгляде на него Ингвильда вдруг ощутила горячую благодарность судьбе за опору, в которой она так нуждалась.
На дар ждут ответа, говорил Властелин Битв. Ночью после принесения жертвы Торбранд конунг долго не мог заснуть. Ему вспоминался обряд, в голову лезли вопросы: останется ли Властелин доволен жертвой, чем и как отплатит за нее. И тут же всплывали откуда-то ненужные, неуместные сейчас воспоминания о собственных сыновьях, Тормунде и Торгейре. Тормунду уже сравнялось бы двенадцать – он непременно взял бы сына в поход, будь тот жив. А повернись судьба по-иному – его отроческое тело сейчас раскачивалось бы на дубе где-нибудь над морем, с копьем в сердце, а Стюрмир конунг ожидал бы ответа на свой дар от бога войны и победы.
В усадьбе было тихо, только во дворе и в сенях слышались шаги и негромкие разговоры дозорных. Покой полнился дыханием и посапыванием спящих хирдманов. От медленно дрожащих языков огня в очаге по стенам ходили тени, похожие на великанов.
Торбранд перевернулся: жесткий, набитый свалявшейся шерстью валик, служивший подушкой, горбился посередине, лежать от этого было неудобно. Под головой ощущалось что-то твердое. Запустив руку в изголовье, Торбранд вытащил нечто гладкое, холодное. Ах, да!
Сев на лежанке, он повертел в руках золотое обручье, искусно сделанное в виде свернувшегося дракона. Белые звездочки в глазах сверкали ледяными бликами, словно покалывали крохотными стальными иголочками. Обручье конунгу отдал Оддбранд, коротко сказав при этом: «Ему больше не надо». По этим словам Торбранд догадался, что украшение было снято с Вильмунда. Другой обрадовался бы такому сокровищу, но Торбранд отчего-то усомнился. Золотой дракон был прекрасен, но в нем таилась угроза. Только глупец радовался бы наследству от такого неудачливого человека, как Вильмунд сын Стюрмира.
«Повешу на ясень! – подумал Торбранд, вспомнив дерево в гриднице Аскегорда. – Где лошадка, там и уздечка». Эта мысль вдруг принесла ему облегчение: значит, боги одобрили ее. Снова засунув обручье под изголовье, конунг улегся поудобнее и закрыл глаза, стараясь заснуть.
Вдруг в душном покое повеяло свежим прохладным ветерком – открылась дверь. Торбранд поднял веки. От порога к его лежанке неспешно шел высокий человек в сером плаще, в шапке, надвинутой низко на лоб и закрывающей один глаз…
Торбранд снова приподнялся и сел. Он мгновенно узнал старика, хотя никогда прежде его не видел, и застыл, охаченный трепетом, волнением, радостью, благоговением, тревогой… Можно ли перечесть чувства, наполняющие смертного человека, пусть и конунга, при встрече с божеством? С самим Отцом Богов, Властителем Асгарда! Это и есть ответ, которого он так напряженно ждал.
Сбылось… Сумасшедший Квитт действительно умеет приносить жертвы! Торбранд чувствовал себя заключенным в какие-то невидимые оковы, но это было всего лишь ощущение человеческой слабости рядом с силой бога. Покой был полон этой силой, она стояла в нем, как неподвижный упругий ветер, так что дышать было трудно, но каждый вдох казался необычайно живительным. Спящие хирдманы невольно вдыхали силу будущих побед, и она растекалась по жилам, чтобы потом в битве вдруг вскипеть и выплеснуться бурным потоком.
Больше никто в покое не проснулся, не пошевелился, а Торбранд уже не знал, сон это или явь. Вернее всего, грань сна и яви, ясности и безумия, где и происходит встреча человека и бога.
Повелитель Битв сел на край лежанки и дружелюбно кивнул Торбранду. Взгляд единственного глаза Одина был подобен раскаленному острию копья, и Торбранд отвел глаза, не в силах смотреть ему в лицо. Воздух между ними дрожал, как прозрачная грань пламенного язычка. Края серого плаща Властелина, сотканные из тумана, расплывались во тьме. Отец Ратей принес с собой сюда часть своего, высшего мира, и сам оставался в нем. Он был как грозовая туча, таящая молнии; не белая, не черная, не золотая, а туманная, таинственная, почти неуловимая для человеческого глаза. Даже сидя рядом с ним, Торбранд был бесконечно далек от Повелителя.
– Приветствую тебя, Торбранд сын Тородда! – тихим глухим голосом сказал Властелин, и каждое слово отдавалось в душе конунга и звенело, как горное эхо.
«И я приветствую тебя, Властелин!» – хотел ответить Торбранд, но язык его не слушался. Однако Отец Ратей снова кивнул, как будто услышал.
– Я доволен твоей жертвой! – продолжал Один. – Давно я не получал сына конунга, кровь его была сладка мне и Девам Битв. Я пошлю их в помощь тебе. Они укроют щитами тебя и твоих людей, а мечи их будут без пощады сносить головы квиттам. Я дам тебе достойное оружие для начала битвы.
В руке Отца Павших вдруг оказалось копье. Его длинный наконечник сиял голубоватым светом, а на древке сплетались руны девяти миров.
– Оно твое отныне и будет принадлежать твоему роду! – сказал Властелин. – Оно принесет тебе победу в любой битве, но на него наложено заклятье. Его не должно направлять на то, из чего была сделана цепь Глейпнир. Это заклятье добавил мой сын Тюр, чтобы его племя имело хоть какую-то надежду на спасение. Покажи, Торбранд сын Тородда, достаточно ли ты мудр и сведущ, чтобы владеть моим копьем!
Отец Богов усмехнулся в густую белую бороду, и по спине Торбранда пробежал озноб. Всякого, кто состязается с Одином в мудрости, ждет смерть, поскольку поражение неизбежно. Велик же будет его позор, если он не сумеет ответить на вопрос! И не видать ему тогда милости Отца Побед и чудесного копья, и любые жертвы будут напрасны.
– Перечисли, из чего была выкована цепь, из-за которой мой сын Тюр лишился руки? – предложил Один, пряча в бороду насмешку.
Теряясь от волнения, Торбранд с лихорадочным усилием принялся вспоминать.
– Цепь Глейпнир была выкована из… из женских бород, – сначала ему вспомнилось самое диковинное и нелепое. – Из птичьей слюны, из рыбьего дыхания… Из медвежьих жил…
Властелин Битв благосклонно кивал в ответ на каждое названное диво, и Торбранд постепенно набирался уверенности. Он помнил, что волшебная цепь была составлена из шести сутей. Четыре он назвал. Еще что-то было связано с Фрейей, он еще думал в детстве, что это она дала… Шум кошачьих шагов! И потому кошки бегают неслышно…
– И что же было последним? – спросил Один.
– Последним… – Торбранд лихорадочно пытался собрать в кучу и удержать в голове все уже названное, отыскать хоть на дне морском шестую составляющую, но она ускользала, не давалась. Это что-то огромное, несокрушимое, то самое, что придало цепи прочность, когда остальные части сделали ее обманчиво легкой и мягкой…
Повелитель Битв насмешливо улыбался, как будто дразнил Торбранда скрытой частью мудрости, которая ему не давалась. О, сам-то Властелин знает все, он, отдавший в залог свой глаз! Глаз… источник Мимира… великаны… горы…
– Корни гор! – с облегчением выдохнул Торбранд, и у него было такое чувство, как будто он чудом удержался на краю пропасти.
Властелин Битв снова улыбнулся.
– Ты почти так же мудр, как и храбр, Торбранд сын Тородда! И в награду я дам тебе еще один совет. Он касается того, что лежит у тебя в изголовье.
Торбранд вспомнил золотого дракона, и Властелин кивнул.
– Это обручье – немалое сокровище. Но в нем таится Сила, а значит, оно – оружие. А оружием нужно уметь владеть. Я советую тебе хранить это обручье, но не надевать его. Никому не дари его и не давай, пока не настанет крайняя необходимость. Расстанься с ним только тогда, когда тебе будет казаться, что ты купил в обмен на это обручье целый мир. И что-то говорит мне, что ты отдашь его женщине…
В голосе Отца Павших прозвучала усмешка, но он тут же снова стал серьезен и суров.
– Я вижу, ты достоин владеть моим копьем! – сказал он. – Бейся же им так, чтобы сам Браги* счел твои подвиги достойными песен! Пусть твой сын гордится тобой!
– Сын? – Торбранд вскинул голову и в невольном изумлении вперился в единственный глаз Властелина, но человеческий взгляд тут же был отброшен силою божества.
Какой сын? Когда, от какой матери он родится, каким будет? Узнать это сейчас казалось важнее самой победы.
Но Высокий больше не прибавил ни слова. Когда Торбранд поднял глаза, старика в сером плаще уже не было. Только копье стояло возле стены, и его длинный наконечник поблескивал в полутьме таинственным голубоватым светом.
– Они будут здесь не позднее завтрашнего утра! – возбужденно рассказывал Хродмар Удачливый.
На длинной шерсти его медвежьей накидки повисли прозрачные капли первого весеннего дождя, светлые волосы намокли и липли ко лбу, под глазами залегли тени, на бледном лице мелкие рубцы отчетливо розовели и были более заметны, чем обычно. Но несмотря на все эти признаки усталости, Хродмар был воодушевлен ожиданием близкой битвы и сделался непривычно разговорчив. Едва шагнув через порог гридницы, он пересказывал свои новости уже в третий раз, начав чуть ли не в дверях:
– Мы видели их стоянку. Они боятся, что мы перебьем их при высадке, поэтому думают оставить свои корабли за дневной переход отсюда, возле Утиного фьорда. Я думаю, конунг, надо послать туда часть людей и попробовать увести корабли, когда войско Стюрмира двинется сюда и отойдет от них подальше.
– Правильно! Я тоже так сделал бы! – восхитился Кольбейн ярл, и хирдманы ответили дружным гулом одобрения.
– Правильно. Незачем давать им возможность отступить, мы перебьем их прямо здесь, – сказал Торбранд конунг. – Нет лошадки – не нужно и уздечки. А корабли нам понадобятся потом, когда будем вывозить добычу.
Прежде чем продолжить, Хродмар на несколько мгновений задержал взгляд на копье в руках конунга. Уже два дня Торбранд не расставался с ним ни днем, ни ночью и был прав – один вид копья Властелина подбадривал дружину и внушал несокрушимую веру в победу. Об их победе над Стюрмиром будут слагать песни все скальды Морского Пути! Возбуждение Хродмара быстро передавалось дружине: войско фьяллей не первый месяц искало и ждало этой битвы.
– На их стоянке я видел три стяга, – рассказывал Хродмар. – Самого Стюрмира, Лейрингов и Северного Квиттинга, тот, что мы уже видели.
– Ингстейн хёвдинг. – Торбранд кивнул. – И ты уверен, что там не было восточных квиттов и… и слэттов?
– Если бы там был хоть один «ворон» на полотне или на море, я бы его не пропустил! – Хродмар решительно мотнул головой. – Но их там не было! Стюрмир не дождался помощи!
– Стюрмир поставил свой стяг в середине?
– Нет, справа, со стороны берега.
– Я поставлю свой стяг против его, – сказал Торбранд.
– И отец пойдет вслед за сыном! – добавил Асвальд Сутулый.
Конунг уверенно кивнул, потрясая зажатым в руке копьем Властелина.
