Книга: Дракон восточного моря, кн. 1. Волк в ночи
Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3

Глава 2

Два корабля на веслах выходили из Камбифьорда. Ветер усиливался, где-то над горами собирался снег.
– Куда пойдем, конунг? – окликнул Хьёрт Вершина, уже немолодой, опытный хирдман, в походах часто исполнявший должность кормчего и потому занимавший в дружине одно из самых почетных мест.
До той бури, которая загнала их сюда, оба корабля шли по ветру, не ставя перед собой никакой определенной цели. Собственно, все последние месяцы у Торварда конунга имелась только одна цель: держаться подальше от дома и от Фьялленланда вообще. Это было тем легче исполнить, что после битвы четырех конунгов в Аскефьорде он стал испытывать настоящее отвращение к жизни у родного очага, и его тянуло в море. На одном месте его томила тоска, мешавшая найти себе пристанище на зиму вдали от Аскефьорда, и он продолжал странствовать по воле ветров и волн, как настоящий «морской конунг». За несколько месяцев под грузом проклятия он сильно изменился: стал мрачен, вспыльчив, раздражителен и вообще неуживчив, так что даже собственная дружина выносила его с трудом. Это не считая диких приступов беспричинной ярости, уже не раз с ним случавшихся.
Понимая, что во время этих приступов он за себя не отвечает и может натворить дел, Торвард приказал приближенным и телохранителям удерживать его силой, если уж очень разойдется. Но в Камберге он впервые выплеснул свою ярость на женщину. На одну из тех, в ком жила часть души Великой Богини, именем и силой которой он был проклят. Ярость и жажда разрушения вскипели в нем при первом проблеске страха в широко раскрытых серых глазах под тонкими, красиво изогнутыми бровями, и белые зубы, по-детски видные среди приоткрытых ярких и манящих губ, чуть не лишили его остатков рассудка. Теперь Торвард испытывал мучительный стыд – не перед оставшейся где-то позади Йорой, а перед собой и собственными людьми. Все силы его души и тела в последние полгода были сосредоточены на том, чтобы не давать проклятью власти над собой, но вчера он едва не уступил. Проклятье Эрхины лишило его силы, оставив только мощь, и в этом таилась ловушка. Голос Богини, указывающий всякому смертному правильный путь, больше не звучал в его душе, а кипящая в жилах мощь заставляла метаться, только увеличивая пропасть между Богиней и собой. Торвард смутно ощущал, что путь к примирению с нею лежит через женщин, но проклятье наложило запрет на любовь, заставило женщин отвечать ему страхом и ненавистью. Получался замкнутый круг: стремясь выбраться из ямы, Торвард своими усилиями только углублял ее и проваливался все глубже. И все это он понимал, что делало его существование еще более мучительным. Он был как тот сын древнего короля, превращенный в дракона, внушающего ужас и неприязнь всем, и в первую очередь себе. Но как выбраться из жуткой драконьей шкуры, Торвард не знал. Тот дракон просто жрал невест, которых ему находили, и Торвард, вспоминая свои вчерашние ощущения, понимал, что недалеко от него ушел. Не зная, как дать выход ненависти и отвращению к самому себе, он в бессильной злости вцепился зубами в собственную руку – как волк, грызущий собственную лапу, пытается выгрызть из нее стрелу.
Сёльви метнул на него тревожный взгляд.
– Если опять начну чудить – сразу бейте по голове чем-нибудь тяжелым, – бросил Торвард. – Но не давайте мне так… уродствовать. Кетиль, слышал? Особенно с женщинами. Иначе это никогда не пройдет.
– Если опять начнется, попробуй представить, что перед тобой… ну, кого из наших ты сейчас любишь? – негромко посоветовал Сёльви, сам не уверенный, что это поможет.
– Сэлу… – помолчав, тихо отозвался Торвард. Закрыв глаза, он с трудом пытался восстановить в памяти знакомое лицо, но видел какое-то расплывчатое пятно. Все, что было до проклятья, помнилось смутно, как давний сон. Он не потерял памяти о событиях своей прежней жизни, но забыл прежние чувства, помнил, что было, но не помнил как . – С ней я никогда бы не смог так… Но она любит меня… Или раньше любила, пока я не стал таким уродом.
– Когда перед тобой женщина, попытайся увидеть в ней Богиню, – сказал Сёльви. – Даже если она боится тебя – не обращай внимания, это только на поверхности. В глубине ее души живет Богиня, попробуй обращаться к ней. А Богиня любит тебя, как и всех, потому что такова ее природа. Эрхина только разорвала ее связь с тобой. Но повлиять на саму Богиню ей не под силу.
– Что бы я без тебя делал, – проворчал Торвард. – Ладно, хватит об этом. Пойдем по ветру! – Он оставил весло ближайшему свободному хирдману и поднялся, оглядывая горизонт. – Ставьте парус, ветер будет хороший.
Несколько человек принялись разворачивать и крепить парус – довольно новый, взятый в качестве добычи с одного из больших кораблей Бергвида Черной Шкуры. На красном полотне были три широкие синие полосы сверху вниз, и Торварду нравилось это яркое пятно на серой глади моря. Любовь ко всему яркому, бросающемуся в глаза он сохранил и теперь. Торвард махнул рукой Халльмунду, наблюдавшему за его действиями с «Единорога», и там тоже стали подбирать весла.
– Ветер южный! – заметил Торберг Чайка. – Это нас прямо к Винденэсу принесет.
– И хорошо! – отозвался Торвард. – Все равно нам нужно к ближайшему торговому месту. Среди зимы торги только у конунгов на том берегу, или в Винденэсе, или у слэттов. Но слэтты далеко, а в Винденэсе будем завтра к полудню, если ветер не переменится. А то ведь на вас смотреть стыдно! – Он окинул взглядом дружину, тесно сидящую на скамьях и даже на днище корабля, и усмехнулся. – Так и хочется спросить, из-под какого камня вы выползли, тролли неумытые?
Зрелище и впрямь было примечательное: на него смотрели почти две сотни хмурых, закопченных лиц, многие со свежими ожогами, с опаленными бородами и бровями. Драные, заплатанные, засаленные плащи, накидки со свалявшимся мехом, полысевшие овчины были под стать облику погорельцев, и только дорогое оружие, перстни, гривны, браслеты и пояса с серебряными бляшками выглядели здесь совсем неуместно.
– Из-под того же, что и ты, конунг! – бросил в ответ Эйнар Дерзкий. – Как говорил Торбранд конунг, по лошадке и уздечка!
– Вам не помешает приодеться. А то мне стыдно ходить по морям с такой шайкой оборванцев. Люди подумают, что я вас набрал из беглых рабов и преступников вне закона.
– Да мы все и есть вроде как вне закона! – проворчал Ормкель. Его обычно красное лицо после пожара стало еще краснее, глаза опухли. – Бродим, бродим по морям, нет бы сидеть в теплом доме и пить пиво!
– А я никого не держу! – резко ответил Торвард, и его темные глаза злобно сверкнули. – Кто хочет, может убираться к троллям, турсам и морским великанам! Прямо сейчас!
– Что ты, конунг! – Ормкель снял чужую шапку и пригладил свои редкие сальные волосы. – Уж если у тебя такая дорога, то к троллям, турсам и морским великанам мы пойдем вместе.
– Так и не хнычь! Будет тебе пиво. В Винденэсе будет. До завтра дотерпишь?
– Ага! – ехидно подхватил Эйнар. – Брага воронов нам будет в Винденэсе! Ведь там сейчас гостит хозяин того дома! – Он мотнул головой куда-то назад по ходу корабля. – Ну, который сгорел.
– А ты никак боишься? – Торвард даже развеселился.
– Попробовал бы кто другой сказать мне это! – воскликнул Эйнар, дерзко глядя ему в глаза.
– Тогда чего волнуешься? Встретим – спросим, почему он так распустил своих рабов, что они не умеют встречать знатных гостей. А будет возмущаться, я еще с него стребую наши убытки!
Было тепло и ветрено, временами шел мокрый снег, или дождь, или то и другое сразу. К Винденэсу подходили, подняв по белому щиту на верхушки мачт в знак своих мирных намерений. Такие большие боевые корабли, полные вооруженных людей, даже в крупных поселениях вызывали переполох, а «Ушастый» Торварда Рваной Щеки уже приобрел в Морском Пути довольно грозную известность.
За последние лет сто Винденэс разросся: вокруг усадьбы квартингских конунгов образовалось целое поселение, размерами уступавшее только Эльвенэсу, столице Слэттенланда. На Ветровой мыс шли торговые корабли со всей северной и западной части Морского Пути: от хэдмаров, вандров, фьяллей, западных квиттов и раудов, граннов, тиммеров. Сюда часто заходили говорлинские купцы, изредка бывали гости с острова Придайни. Улады и эринны сами не ходили по морям, но желающие торговать с ними тоже, как правило, отправлялись из Винденэса. Здесь находился один из двух в Морском Пути постоянно действующих торгов, а сейчас, когда еще не отошли празднества Середины Зимы, народу здесь собралось достаточно.
– Все забито! – сказал с носа Эйнар, оглядывая дымовые столбы над длинными крышами гостиных дворов.
– Ничего, мы себе место найдем! – пробурчал Ормкель. – Даже если кого-нибудь придется бросить в море.
– Уж здесь-то нас не подожгут! – засмеялся Гудбранд по прозвищу Тыща Троллей. – Тогда весь Винденэс сгорит!
– Пусть Рамвальд конунг заботится, куда нас поместить! – Торвард махнул рукой. – Если я прихожу сюда не воевать, значит, я у него в гостях.
– А ты пришел не воевать? – на всякий случай уточнил Эйнар.
– Пока нет. А там как придется, – беззаботно ответил Торвард. Сегодня он был спокоен и даже насмешлив. – Эти кварги, я смотрю, такой горячий народ!
– Куда уж горячее! – Хирдманы на ближайших скамьях засмеялись, почесывая обожженные бороды.
– А что мы ему подарим? В гости вроде как с подарками ходят, – напомнил Асбьёрн Поединщик.
– Да хотя бы ту серебряную лоханку! Стюр! Куда ты дел серебро из последнего?
– У тебя в шатре, в сером мешке! – Стюр Малиновка кивнул на палатку на корме, покрытую тюленьими шкурами. – Если ты блюдо с лебедями имеешь в виду, то его и конунгу не стыдно подарить. В нем веса две марки будет.
– Как сойдем на берег, возьми его и еще посмотри, что похуже, на обмен, – велел Торвард. – Мне ведь теперь надо одеть и обуть всю вашу ораву.
– По волосам и гребень! – поддел его Эйнар.
Торвард окинул его небрежно-любопытным взглядом, точно впервые увидел это чудо острословия. И под этим взглядом Эйнару вдруг стало так нехорошо, что он прикусил язык и чуть ли не впервые в жизни дал себе мудрое обещание впредь выбирать слова.
– Я, – веско сказал Торвард, – останусь конунгом и в одежде конунга, и в одежде раба, и вовсе без одежды. А вот являться с таким сбродом, как вы, к Рамвальду конунгу и правда стыдно. Поэтому, когда сойдем на берег, всем достать и нацепить у кого что есть – ожерелья, серьги, перстни, браслеты. Хоть кольцо в нос вставь, Эйе, но чтобы ни одна собака не подумала, что ты вырядился в эти обноски по бедности и неудачливости своего вождя.
Два корабля медленно шли на веслах вдоль длинного мыса, выбирая себе место для причаливания. С берега их заметили – обитатели торговых городов приучены к осторожности. Что корабли не купеческие, а боевые, было видно и по их облику, и по большому числу людей на борту, а белые щиты ведь могут быть просто уловкой.
К тому времени как «Ушастый» коснулся носом песка, его уже ждали посланцы самого Рамвальда конунга. Впереди стоял человек лет пятидесяти, довольно толстый, с маленькой головкой и большими, слегка раскосыми глазами. Торвард смутно припоминал, что это кто-то из ярлов Рамвальда конунга и прозвище его, скорее всего, Тюлень, но вот имени не мог вспомнить. В Винденэсе он бывал не менее двух раз в год с тех пор, как ему сравнялось тринадцать, если только не отвлекали военные походы, и неплохо знал здешних обитателей. Но все, что было до проклятья, теперь казалось событиями прошлого века из путаных рассказов обеспамятевших стариков.
Встречавший его таких затруднений не испытывал: и самого Торварда, и его корабли здесь хорошо знали.
– Приветствую тебя на земле кваргов, Торвард конунг! – воскликнул он, когда Торвард поставил ногу на борт «Ушастого», готовясь спрыгнуть. – Я – Бергфинн сын Вегейра, и Рамвальд конунг послал меня встретить тебя и пригласить к себе. Хоть твой приезд и неожиданность для нас, но Рамвальд конунг всегда рад принять такого знатного и прославленного вождя! Гостю привет! – повторил он священные слова Отца Ратей и взмахнул рукой.
– Заметили! – Торвард усмехнулся.
Спрыгнув с борта, он вышел на песок и остановился перед встречающими, положив руки на пояс, словно давая им получше себя рассмотреть. Несмотря на потертую работницкую накидку, вид у него был повелительный и грозный, и Бергфинн Тюлень снова бросил неуверенный взгляд на белый щит на мачте – словно желал убедиться, что не ошибся с цветом. Торвард предъявлял права на эту землю самим своим появлением здесь, и Бергфинн ярл с плохо скрываемым опасением ждал, что ему скажет этот черный дракон, вышедший прямо из моря.
– Твой корабль трудно не узнать, – любезно улыбаясь, ответил он Торварду. – Тем более что не далее как этим летом у нас гостил Асмунд конунг, и он…
– Рассказал вам, что его «Дракон» сменил хозяина. Наверное, наплел, что я – жуткое чудовище похлеще того дракона и ем живых людей? – Торвард опять усмехнулся.
– Нет, но… – Бергфинн ярл был в затруднении, поскольку лгать не хотел, а правды сказать не смел. – Но, конечно, он не очень рад, что ему теперь три года платить вам дань…
– Зато я очень рад. При наших паршивых урожаях это очень кстати – а то ведь и вы, и говорлины за свой хлеб дерете по три шкуры.
– Никто из знающих тебя, Торвард конунг, не усомнится в том, что ты всегда сумеешь раздобыть средства для достойного содержания хирда и дружины, – с трудом нашелся Бергфинн, поскольку вести учтивую беседу с таким неучтивым гостем было нелегко. – И мы, конечно, очень рады видеть тебя с белым щитом на мачте…
– Мне нужен приют на несколько дней, триста человек, – ответил Торвард, словно приказывал. На Ветровом мысе ему еще не были обязаны данью, но он не сомневался, что и здесь возьмет что захочет. Если захочет. – И распорядись, чтобы ко мне прислали торговцев. Меха, кожи, ткани. Оружейники – нужны щиты и шлемы. Башмачники тоже нужны. Всем заплачу.
– У тебя… – Бергфинн, конечно, заметил странный вид фьялленландской дружины, но под тлеющим, как уголь, взглядом темных глаз гостя не осмелился задавать вопросов. – Разумеется. Рамвальд конунг поручил мне пригласить тебя к нему в усадьбу со всеми твоими людьми. Вы будете обеспечены всем необходимым.
– Место уже готово?
– Я уточню число людей, и все будет готово.
– Хорошо. Я… – Торвард подумал, оглянулся на Халльмунда, который уже сошел с «Единорога» и стоял рядом. – Ладно, я сейчас пойду поздороваться с Рамвальдом конунгом, а потом пошлем за моими людьми. Два корабельных сарая у вас найдутся?
Торвард вовсе не шутил, когда велел дружине выставить напоказ добычу, чтобы никто не посчитал их бедняками. Для первой встречи с Рамвальдом конунгом он взял с собой сорок человек ближней дружины, и жители Винденэса надолго запомнили это зрелище. Впереди, как и положено, шел знаменосец Бьёрн Маленький, а с ним охраняющий знамя – Бьёрн Большой. На стяге Торварда был изображен золотой дракон, свернувшийся кольцом, – его вышила по черному шелку, шипя, бранясь и потрясая уколотыми пальцами, сама кюна Хёрдис. Всю жизнь она ненавидела рукоделье, но, раз уж ее собственный сын стал наконец конунгом, она пересилила себя и выполнила священный долг королевы и матери. Позади знаменосца гордо шествовал уладский бард по имени Хавган – бывший пленник, прижившийся в дружине. Перед собой он гордо нес свою арфу, и это поражало встречных не меньше, чем если бы кто-то из хирдманов и правда вставил кольцо в нос. Потом шел сам Торвард, за ним четверо его телохранителей, где Ормкель Неспящий Глаз был на голову ниже троих остальных, но выглядел гораздо свирепее любого великана. Далее следовали Халльмунд и Эйнар со своими людьми, как ярлы, а потом все прочие. Хирдманы блестели серебром и золотом на руках, поясах и шеях. Рядом с потертыми, засаленными накидками и полушубками это богатство производило дикое впечатление и придавало дружине сходство с воинством троллей, которые в кои-то веки вылезли из-под земли, чтобы похвастаться перед смертными своими легендарными сокровищами, воспетыми в сказаниях.
В гридницу Торвард вошел в сопровождении только знаменосца, телохранителей и ярлов, но все гости Рамвальда конунга на скамьях умолкли и обернулись. Сам Рамвальд конунг, уже полуседой, но еще крепкий мужчина с коротко подстриженными, по обычаю южного берега, волосами и бородой, в широкой куньей накидке мехом внутрь, покрытой синим бархатом, с толстой золотой цепью на груди, тоже замолчал и невольно привстал, точно завороженный, глядя, как к нему неспешно, но уверенно приближается эта мощная фигура. Рамвальд не видел молодого конунга фьяллей больше года и теперь смотрел на него как на незнакомого. Раньше это был просто сильный, ловкий, веселый и открытый парень. Но сейчас, в потертой накидке работника Сигге и с широкими золотыми браслетами на обеих руках, с равнодушным лицом и уверенным чувством превосходства во взгляде, Торвард производил впечатление чего-то дикого и даже потустороннего. Он не смотрел по сторонам, но взгляды всех в гриднице тянулись за ним, как привязанные.
В трех шагах перед хозяйским сиденьем Торвард остановился, и Рамвальд, опомнившись, сел – не пристало ему вставать перед человеком вдвое моложе себя, пусть и равного рангом. Положив руки на пояс, Торвард ждал, когда с ним поздороваются, но Рамвальд конунг не находил слов.
– Приветствую тебя на земле кваргов и в моем доме, Торвард сын Торбранда! – начал он наконец. – Когда я в последний раз тебя видел, помнится, на той свадьбе в Барланде, ты был еще Торвардом ярлом, и вот прошло чуть больше года, как ты уже зовешься Торвардом конунгом…
Он говорил вроде бы обычные и правильные слова, но сам чувствовал их странную неуместность по отношению к этой невозмутимой и притом вызывающей фигуре.
– Все меняется, – ответил Торвард. – Приветствую тебя, Рамвальд конунг, и рад видеть, что у тебя ничего не изменилось в худшую сторону.
– Слава асам! Ты приобрел славу грозного воина, и каждому приятно принять тебя в своем доме, при условии, конечно, что ты приходишь под белым щитом! – Сам того не зная, Рамвальд конунг повторял слова Бергфинна Тюленя, посланного первым встретить этого странного гостя. – Ведь говорят, что ты победил даже остров Туаль, который до сих пор, со времен Харабаны Старого, ни один человек еще не мог победить! Ты расскажешь нам, как это тебе удалось?
– Не расскажу, – невозмутимо отозвался Торвард. – Никому другому мой способ все равно не подойдет. Для этого надо было пройти в мир иной, а оттуда никто не возвращается таким же, каким вошел.
Рамвальд конунг промолчал. То, что Торвард сильно изменился, притом не в лучшую сторону, было очевидно. На нем лежал тяжелый отпечаток Иного мира, и никто из смотревших на него не желал побед такой ценой.
– Ты хочешь… ты окажешь нам честь и перезимуешь у нас? – спросил Рамвальд конунг, вовсе не уверенный, что хотел бы этой чести.
– Нет, – Торвард мотнул головой. – Мне нужно провести здесь не больше недели, пока мои люди поправят свое снаряжение. Но у меня триста человек и два больших корабля. Ты сможешь разместить нас всех на это время?
– Разумеется! Конечно, у меня сейчас много гостей, ведь наступает йоль, но и тебе не стоило бы пускаться в путь хотя бы до Дня Поминания. Это слишком опасное время, чтобы ходить по морям, его лучше пересидеть в доме, под защитой богов.
– Ты прав, но я не знаю, что будет со мной уже завтра. Я сейчас неудобный гость, предупреждаю тебя сразу… хотя и предупреждения не отвратят того, что суждено. Однако я еще не забыл все обычаи и привез тебе подарок! – Торвард усмехнулся и сделал знак Гудбранду Тыща Троллей.
Тот вынул из мешка большое серебряное блюдо с чеканкой, изображавшей первое сказание о Вёлунде. Гладкое дно блюда представляло собой озеро, на краях были искусно изображены заросли, в которых виднелись два лебедя с поднятыми крыльями и стройная девушка с распущенными волосами, в рубашке – прекрасная валькирия Хервёр Чудесная, будущая жена Вёлунда, и две ее сестры, Хладгуд и Эльрун – в облике лебедей.
– Ах, какая красота! – искренне восхитился Рамвальд конунг, взяв подарок в руки, и прочитал на память:
С юга летели
над лесом дремучим
девы-валькирии,
битв искавшие;
остановились
на отдых у озера,
лен драгоценный
начали прясть .

Где же ты достал такую роскошь? – Он поднял глаза на Торварда.
– Добыча. – Торвард небрежно пожал плечами.
– Да, разумеется! – Рамвальд конунг засмеялся. Видно было, что дорогой подарок несколько уменьшил его тревогу перед гостем. – Такому старику, как я, нетрудно и позабыть, откуда молодой и сильный вождь берет сокровища! Мой сын, Эдельгард ярл, ты знаешь, сейчас в походе в Западных морях, и мы не сомневаемся, что он тоже привезет домой немалые сокровища.
– И я не сомневаюсь. – Торвард кивнул, и это была вовсе не вежливость, а просто плод знакомства с Эдельгардом ярлом. Тот ведь тоже своего не упустит…
– Фру Оддрун! – Рамвальд конунг оглянулся в сторону женской скамьи, выискивая взглядом невестку. – Ох, жена моего сына вышла куда-то, ну да ничего. Йомфру Альделин! – Он обратился к одной из девушек, и та поднялась. – Пока сестры твоей нет, я прошу тебя исполнить за нее обязанности хозяйки и поприветствовать в нашем доме знатного гостя!
Управитель толкнул кого-то из слуг, сделал знак кравчему; опомнившись, домочадцы зашевелились, йомфру Альделин подали позолоченный рог. Торвард молча ждал, пока хозяева выполнят все положенные обряды гостеприимства, но его тяжелый темный взгляд заставлял руки дрожать и бестолково хватать не то, что нужно. Сперва рог уронили, потом ковшиком плеснули пиво мимо, потом девушка споткнулась и чуть все не разлила.
Наконец она подошла, держа рог перед собой обеими руками. Сестра конунговой невестки была еще молодой, лет семнадцати, стройной девушкой со светлыми мягкими волосами ниже пояса, золотистыми веснушками на точеном носике и ясными серо-голубыми глазами. Этой зимой ее впервые привезли в конунгову усадьбу из родного дома, чтобы до весны подобрать подходящего жениха. Платье из тонкой зеленой шерсти с полосками цветного шелка, белая рубашка с золотой уладской тесьмой, золотое ожерелье с несколькими полупрозрачными зелеными камешками в сочетании с ее собственной красотой и свежестью придавали ей вид знатной красавицы из старинной саги. Вот только тот, перед кем она стояла, напоминал не столько героя, сколько дракона, принявшего человеческий облик. Девушка явно робела и жалела, что ее сестра куда-то отлучилась так не вовремя и тем переложила на нее эту тревожную обязанность.
– Приветствую тебя, Торвард конунг, – только и сказала она.
Пока она думала, что бы еще прибавить, Торвард уже взял у нее рог. Выпив, он вытер рот прямо рукавом шелковой рубахи и вдруг наклонился к ней; Альделин невольно отпрянула, как от ядовитого дыхания дракона, но Торвард, даже не заметив ее попытки к бегству, поцеловал ее в губы так уверенно и крепко, как собственную невесту. По скамьям пролетело изумленное и недовольное восклицание: целовать хозяйку обычай позволял гостю во Фьялленланде, но не здесь. Девушка беззвучно охнула, схватила опустевший рог и выбежала из гридницы. А Торвард, не провожая ее глазами, повернулся к Рамвальду конунгу и спросил:
– Где ты разместишь нас?
– У меня в усадьбе два гостевых дома, там поместятся триста человек, – ответил Рамвальд конунг.
Он тоже был задет, но промолчал: гость есть гость. Особенно такой. Понятно, что после долгого пребывания в море кровь взыграла в нем при виде такой молодой привлекательной девушки, но надо надеяться, в дальнейшем он сумеет лучше держать себя в руках…
– Но я хотел бы, чтобы ты и твои ярлы остались у меня… – добавил Рамвальд конунг и опять усомнился, что действительно этого хочет.
– Благодарю, но мне лучше быть с моими людьми. На всякий случай.
И Торвард впервые улыбнулся. Но это была не прежняя его улыбка, быстрая, живая и открытая. Она словно бы всплыла из каких-то неведомых глубин и медленно осветила лицо, причем Торвард улыбнулся только правой половиной рта. Рамвальд конунг никогда не видел кюны Хёрдис и не знал, что так улыбается Торвардова мать-ведьма. Но фьялли это знали, и при виде новой улыбки вождя их каждый раз пробирала дрожь.
А кварги так и не поняли, что он имел в виду: что ему следует оберегать своих людей от Винденэса или Винденэс от них.
Фьяллям освободили два больших гостевых дома прямо в конунговой усадьбе, и они расположились там. Прослышав, что конунг фьяллей покупает в большом количестве меха, шерсть и кожи, расторопные торговцы мигом навезли в усадьбу всякого: и подороже – для знатных, и подешевле – для дренгов. Широкий двор усадьбы мигом превратился в подобие торга. Торвард прохаживался вдоль разложенного товара, придирчивым взглядом оценивая привезенное.
– Что это ты приволок? – Он остановился перед волокушей, на которой были разложены одна на другой три медвежьих шкуры – бурая, потемнее, другая посветлее, с рыжеватым отливом, и третья почти черная. – У нас во Фьялленланде медвежьи шкуры носят только бонды.
– Но ведь это самый подходящий мех для берсерка! – ответил находчивый торговец. – Берсерк, «медвежья шкура», что же им еще носить! А ведь не может такого быть, чтобы у тебя, конунг, в дружине не оказалось ни одного берсерка!
– Ну, парочка «медведей» у меня есть! – Торвард усмехнулся и крикнул: – Бьёрн! Иди сюда, тут для тебя кое-что принесли!
– Посмотри, конунг! – окликнул его Сёльви. – Никогда такого не видел!
Отвернувшись от связок дорогих собольих шкурок – и местных, и квиттингских, и даже говорлинских, черных с рыжеватым отливом, – Торвард обернулся на знакомый голос. Сёльви стоял возле волокуши, на которую было выложено несколько больших шкур с длинным густым ворсом, почти белым, только с серыми полосами по бокам. Выглядели шкуры красиво и очень необычно.
– Что это? – Торвард поднял глаза на хозяев товара. – Что-то я таких зверей не знаю.
Товар привезли мужчина и женщина, оба барландцы, судя по бусам, плотно охватывающим шеи, – из голубых, зеленых и янтарных круглых шариков. Подвески из таких же бус у женщины на висках спускались с ленты, повязанной поверх головного покрывала.
– Это ледовые волки, Торвард конунг, – с достоинством ответил мужчина.
– Никогда о таких не слышал.
– Их добывает племя, которое называет себя хильелапси. Их земли примыкают к Ледяному морю. Это на север от Барланда, если по суше, и на северо-восток от вандров, если идти по морю. Хотя я не слышал, чтобы кто-то ходил туда по морю, там ведь, как говорят сами хильелапси, лед не тает круглый год. А мы торгуем с ними на наших северных рубежах.
Торвард погладил мех. На ощупь тот был волчьим, но шкуры выглядели вдвое крупнее обычных.
– Ну и здоровые были твари! – заметил Халльмунд, который тоже подошел поглядеть. На плече у него уже висела пухлая связка собольих шкурок.
– Ледовый волк – особенный зверь, – сказала женщина. Голос у нее был звучный и красивый, и Торвард поднял на нее глаза. – Хильелапси называют его «йаансуси». Они считают его скорее духом, чем зверем. Это дух, рыщущий в ночи, выискивающий зло и карающий его. Он не сидит на месте, он любит борьбу и не боится никаких опасностей. Говорят, что он является воплощением бога Раммана – владыки всех стихий, который вращает колесо жизни во вселенной. Рамман дает достойному человеку силу подземного огня и способность выжить там, где не выживет никто.
– Это где же верят в такого бога? – спросил Торвард. – Там, на Ледяном море?
– Когда-то очень давно в него верили везде, – ответил барландец. – Потом на землю Морского Пути пришли асы, а древние боги оказались забыты. Но кое-где о них помнят и сейчас.
– Я это возьму. – Торвард кивнул. На него подействовал рассказ о древнем боге Раммане, так не похожий на все те присказки, с которыми торговцы расхваливают свой товар, а образ белого волка, рыщущего в ночи, задел что-то в душе. – Сколько хотите за шкуру?
– Полмарки серебром за каждую.
– Что! – заорал Эйнар, как будто покушались на его мужское достоинство. – Да твоя собственная шкура столько не стоит! Да за полмарки серебра вон там справа двадцать черных говорлинских соболей отдают, а тут какая-то облезлая собака!
– Говорлинских соболей на любом торгу можно набрать хоть тысячу штук. – Торговец ничуть не смутился. – А ледовый волк встречается еще реже, чем ледовый медведь. Прошлым летом я выменял только три шкуры, а перед этим несколько лет хильелапси не привозили ни одной. Как они говорят, когда охотник встречает ледового волка, еще неизвестно, кто чью шкуру добудет.
Женщина молчала, невозмутимо сложив руки под плащом.
– Давай твои весы. – Торвард оглянулся и махнул рукой Стюру Малиновке, у которого был мешок с серебром. – Я беру все три. Если уж в Морском Пути заведется ледовый волк, то только один.
– Это верно, Торвард конунг, – сказала женщина.
Она без страха посмотрела ему в глаза, и отчего-то казалось, что она и правда понимает, чем нынешний конунг фьяллей отличается от всех людей на свете.
– Ты ведь родился в год Белого Волка, – добавила она, а Торвард удивился: он и знать не знал, в какой-такой год он родился.
Каждый выбрал себе наряд по вкусу и возможностям, и служанки Рамвальда конунга тут же засели за работу: шить шерстяные и кожаные рубахи, накидки, плащи, полушубки, шапки, вязать чулки. Сшить Торварду полушубок из шкуры ледового волка взялась сама женщина-барландка, привыкшая работать с самими разными мехами и шкурами. Торвард велел ей принести все нужное и работать здесь же, в гостевом доме.
– Мехом вверх, – только сказал он, и женщина невозмутимо кивнула:
– Я вижу, Торвард конунг.
Зимнюю одежду обычные люди шьют мехом внутрь, а сверху покрывают тканью сообразно вкусам и достатку. Мехом наружу носят плащи, накидки и полушубки только люди-звери: берсерки и ульвхеднары. Торвард, обученный древним воинским искусствам и еще при посвящении в семнадцать лет убивший волка голыми руками, имел право носить вместо плаща шкуру с мордой и лапами, а сейчас чувствовал себя скорее зверем, чем человеком. И барландка понимала, что он имеет в виду.
Почти все время, пока она шила, он сидел рядом и не сводил с нее глаз. Женщина была средних лет, старше его, и не так чтобы красива, но от ее лица и всей фигуры веяло умом, несокрушимым спокойствием и потаенной мудростью. Она походила на безветренный летний день, за теплом которого уже мерещится богатый урожай осени. Ее ничуть не смущал пристальный взгляд грозного конунга, только от присутствия которого все кварги чувствовали себя неуютно, да и муж ее спокойно занимался своими торговыми делами, не видя в этом внимании чужого вождя к его жене ничего угрожающего. Они совсем не разговаривали, но в то же время Торвард казался сосредоточенным, будто прислушивается к чему-то, слышному только ему одному.
Когда женщина окончила работу, Торвард вынул из кошеля на поясе золотое кольцо с уладским узором. Это было кольцо Дельбхаэм из усадьбы Камберг, но Торвард уже не помнил, откуда оно у него. Шитье накидки не стоило таких денег, но раз уж он давал, значит, знал за что.
– Эта вещь тебе еще пригодится, Торвард конунг, – сказала барландка, только глянув на кольцо.
Торвард сунул его обратно и вынул взамен крупную золотую монету. На ней был изображен какой-то чужой бог с широко разинутым ртом и солнечными лучами вокруг головы – такие принято называть «солидами». Этих монет штук сто раздобыли в одном кургане на юго-западном берегу, в земле эберов, куда Торварда занесло однажды пару лет назад, и они считали тот поход удачным, хотя Бьёрн Большой тогда и остался без двух пальцев, отгрызенных духом, охранявшим курган. Монету барландка взяла с такой же невозмутимостью, будто ей каждый день вручают стоимость пропитания целой семьи на несколько лет.
– Ты, Торвард конунг, родился в год Белого Волка, а это значит, что ты идешь по его пути, – сказала она на прощание. – Но ведь по всякой дороге можно идти в две стороны. Если ты пойдешь вслед за Белым Волком Раммана, он выведет тебя из тьмы к свету. А если ты поддашься силам тьмы и пойдешь против его пути – ты останешься во тьме.
– Ты говорила, что белый волк рыщет в ночи. Так и есть – в жизни моей наступила ночь. Он должен карать зло – а что мне делать, если зло поселилось внутри меня?
– Убить его в себе. Стать белым волком, преследующим зло внутри своей души.
– Это трудно.
– А когда ты искал легких путей? И кому же с этим справиться, Торвард конунг, если не тебе? Ведь нет человека сильнее тебя.
Сразу после этого барландцы уехали с Ветрового мыса.
Несколько дней, нужных для приведения себя в порядок, фьялли почти никуда не показывались. Только по утрам они выходили поупражняться – в дружине фьялленландских конунгов ежедневные упражнения были в обычае круглый год, кроме как в походе. А пребывание на берегу и в доме, пусть и чужом, Торвард походом не считал. Находилось немало желающих поглазеть на фьяллей и их легендарное умение обращаться с любым оружием. А в особенности на то, что большого умения не требовало, но поражало кваргов само по себе – как конунг фьяллей отжимается от грязной мокрой земли, лежа в общем ряду со своими хирдманами – сорок раз, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят. Чтобы потом, после перерыва, вновь взявшись за весла, не кряхтеть от боли в мышцах, так истязать себя не требовалось, но Торвард, словно сбившись со счета, был неутомим. Не замечая грязи, холода и дождя со снегом, он старался сжечь переполнявшую его темную силу, предавался этому делу с яростью, пытаясь вымотать до изнеможения грозного противника, находящегося внутри него самого. Но погода оставляла конунговым домочадцам, особенно женщинам, мало поводов выйти во двор и еще меньше – там задержаться. А праздного любопытства фьялли не приветствовали – после того как метко брошенный через плечо нож пригвоздил к стене шапку одного из наблюдателей, это поняли все.
Правда, сам Торвард, взяв с собой несколько человек, по вечерам приходил в гридницу хозяйского дома – все в той же красной шелковой рубахе, а потом в белом полушубке из меха ледового волка. Как самый знатный из гостей, по рангу равный хозяину дома, он получал самое почетное место напротив хозяйского, а его телохранители располагались на ступеньках у его ног. Зрелище получалось настолько внушительное, что случайный гость, пожалуй, не сразу бы догадался, кто же тут, собственно, хозяин. Но, находясь в гуще толпы, Торвард словно бы был отделен от нее невидимой стеной. Он почти не замечал окружающего, даже в гриднице оставаясь наедине с собой.
Во время зимних праздников принято рассказывать саги о древних временах, а бывавшие в походах хвастаются своими подвигами и всегда находят много благодарных слушателей. Но Торвард, прежде так любивший поговорить, не рассказывал ни о чем. А ведь именно с ним были тесно связаны самые примечательные события в Морском Пути за прошедший год: столкновение фьяллей и слэттов на Квиттинге, гибель на поединке его отца Торбранда конунга , война самого Торварда со священным островом Туаль и недолгий брак с его властительницей, фрией Эрхиной, набег на Фьялленланд Бергвида Черной Шкуры и тиммерландского конунга Эйрёда… Само присутствие здесь Торварда во главе сильной дружины говорило о том, что из всех этих испытаний он вышел победителем, но порадовать людей рассказом о своих подвигах он явно не желал.
Только один раз он соизволил принять участие в общих развлечениях. Однажды вечером на пиру несколько мужчин вышли на середину, чтобы показать танец с мечами. Торвард некоторое время наблюдал за тем, как они под ритм, отбиваемый бубнами, ходят по кругу, то поднимая мечи, то скрещивая их, и быстро меняются местами, поворачивая клинки, чтобы те сверкали в пламени очага, а потом вдруг поднялся с места и извлек из ножен свой собственный меч. Сбросив с плеча ременную перевязь с ножнами, он шагнул вниз со ступенек высокого почетного сиденья. В его быстрых плавных движениях было столько силы, такой скрытой угрозой повеяло от него, что по скамьям пролетели встревоженные крики, танцоры отступили, и только фьялли встретили это радостным воплем.
– Покажи им, конунг, как надо обращаться с острым железом! – громче всех ревел Ормкель.
Торвард вышел вперед и оказался на середине палаты, между двух горящих очагов, откуда все прочие мгновенно отступили, словно устрашенные блеском меча в его руке. А Торвард поднял его обеими руками над головой, острием к высокой черной кровле, словно призывая богов сойти в его клинок, и замер так на несколько мгновений, а потом плавно повел им по кругу. Бубны и свирели, умолкшие было, снова заиграли, отбивая тревожный быстрый ритм. Конунг фьяллей принялся вращать свой меч, и клинок сверкал, образуя сплошной круг. Торвард то пропускал меч у себя за спиной, то подбрасывал и ловил, и все время рукоять вертелась в его кисти, будто привязанная. Время от времени он делал быстрый выпад в ту или другую сторону, и люди каждый раз отскакивали, хотя клинок не мог до них дотянуться: казалось, этот острый, хищный блеск стремительного оружия может ранить сам по себе. Это был обычный боевой меч, и темно-рыжая свиная кожа на его рукояти уже порядком потерлась, а непритязательное стальное навершие в виде шапочки с заостренным верхом хранило царапины и прочие следы столкновения с чужим оружием. Но сейчас, глядя на него, каждый не мог не думать о том, крови скольких людей испробовал этот меч в руках своего хозяина; вскормленный этой кровью, в нем поселился сам бог войны, неумолимый и жадный.
Стремительные, плавные, исполненные силы и притом легкости движения Торварда завораживали, а сам он двигался все быстрее и быстрее, бубны и свирели все ускоряли ритм, едва успевая. Глаз уже не мог за ним уследить, и казалось, какой-то иной, высший дух завладел человеческим телом, потому что человек такого не может! Некоторые из женщин, не выдержав напряжения, начали кричать, словно душа их не могла вынести этого зрелища, но не отрывали глаз, подчиненные и скованные нездешней силой.
Одни только фьялли, вскочив на ноги, дружно хлопали, помогая держать ритм, и выкрикивали хором строки какой-то воинственной песни во славу Тора – они-то это видели не в первый раз, но каждый раз по-новому восторгались и гордились силой и ловкостью своего вождя.
Но вот Торвард в последний раз взмахнул клинком над собственным плечом, изогнулся, со всего размаха вонзил его в земляной пол и замер. Изумленные зрители проследили за клинком и увидели, что тот воткнут вплотную к башмаку самого Торварда – ошибись он хоть чуть-чуть и всерьез поранил бы собственную ногу.
Но ошибаться он не собирался. В возрасте трех лет сын Торбранда и внук Тородда уже упорно бил маленьким деревянным мечом по щиту воспитателя, который тот держал в полуопущенной руке, при этом старательно прикрывая самое дорогое для каждого мужчины. Иначе, как смеялись домочадцы Аскегорда, глядя на упорные выпады юного наследника престола, после пропущенного удара Рагнару придется в дальнейшем разговаривать о-очень тоненьким голосом. Пока ребенок только подражал тому, что каждый день видел, но в пять лет его уже начали учить. Став взрослым, Торвард не помнил себя в то время, пока не знал разницы между колющим и рубящим ударом или почему вражеский клинок не следует отбивать своим клинком без крайней нужды, как обычный человек не помнит ту пору своей жизни, когда не умел есть ложкой и пить из чашки. И кварги, у которых власть над племенем когда-то прибрали к рукам потомки верховных жрецов, могли наглядно убедиться, что значит быть военным вождем в сорок первом поколении.
Несколько мгновений прошли в потрясенном молчании. Убедившись, что все всё увидели и оценили, Торвард медленно выпрямился, осторожно освободил меч и стал вытирать клинок подолом своей шелковой рубахи – тот, разумеется, не запачкался в этом поединке с воздухом, но конунг фьяллей словно помогал своему клинку снять усталость, которую тот разделил с ним. Сам Торвард дышал лишь чуть быстрее обычного.
А народ в гриднице, едва лишь он пошевелился, очнулся и восторженно закричал. Красота зрелища, восхищение силой, ловкостью и выучкой конунга фьяллей заставляла мужчин и женщин вопить, хлопать, колотить кубками по столу и топать ногами. А Торвард, словно ничего не видел и не слышал, спокойно вернулся на свое место и убрал меч в ножны. До зрителей ему словно бы не было дела, а просто захотелось немного размяться и самому себе напомнить, на что он способен.
Но к восторгу каждого из тех, кто все это видел, примешивалась жуть. Этим танцем конунг фьяллей лишь позабавил то ли себя, то ли бога Тюра, но что будет, если его возможности обратятся против тех, кто вокруг? Кто остановит этот сверкающий стальной вихрь?
Рамвальд конунг уже был не рад, что к нему заявился такой гость, а Торвард просто ждал, пока оружейники и башмачники выполнят все заказы, чтобы увести дружину опять в море. Он явственно скучал, и в его темных глазах под полуопущенными веками тлел неприятный, недобрый огонь. Разговаривал он почти только со своей дружиной, иной раз резким, повелительным окриком, не выбирая слов, осаживал Эйнара, Ормкеля или Коля Красного, если им случалось повздорить с кем-то из конунговых гостей или домочадцев. На кваргов он почти не обращал внимания и отвечал, вяло и неохотно, лишь если к нему обращался сам Рамвальд конунг.
Только при виде йомфру Альделин он несколько оживлялся. Лицо его смягчалось, светлело, в глазах появлялся томный, даже мечтательный блеск. Всю свою жизнь Торвард любил женщин: все силы его пылкой души и здорового тела влекли его к ним. Помня, что с ним было в Камберге, он осознавал, что Альделин ему лучше вовсе не замечать, поскольку назойливое внимание к родственнице конунга грозит большими неприятностями. Но он не мог на нее не смотреть, его неудержимо тянуло к одной из тех, в ком он видел Богиню и блаженство, которым та может одарить смертного. Ее одну он удостаивал своим вниманием, но девушка была этому совсем не рада. В первый вечер после его появления она вообще не решалась от смущения показаться на люди, но потом то ли любопытство, то ли настояния родни победили, и она снова стала выходить в гридницу и на пиру угощать пивом знатных гостей.
– Ну, йомфру, что ты боишься меня, как будто я тот дракон, что приходил по ночам в покои короля Хродегарда? – проговорил Торвард, когда Альделин подошла с кувшином наполнить его кубок. – Что ты даже не поговоришь со мной? Ну, подойди, присядь, я не кусаюсь.
– Ты, Торвард конунг… – Альделин теребила свои браслеты, не зная, что сказать. – Ты сам все время молчишь, может быть, ты вовсе и не хочешь беседовать. Твою матушку ты оставил в добром здоровье?
– Конечно, а что ей сделается? – Торвард пожал плечами. Обсуждать здоровье своей матери ему было неинтересно.
– А почему же ты покинул твою жену в самый разгар зимних праздников?
– Какую жену? – Торвард удивленно поднял правую бровь, точь-в-точь как делала кюна Хёрдис.
– Ну, фрию Эр… – Альделин запнулась, потому что при упоминании этой женщины беспокойный огонь в глазах Торварда вспыхнул ярче.
– С чего ты взяла, у меня нет никакой жены, – небрежно ответил Торвард. Даже просто от дружелюбного разговора с приветливой красивой девушкой ему сейчас стало бы легче, но Альделин, как назло, выбирала такие предметы для беседы, от которых у него внутри все скручивалось от боли, словно прямо в душу втыкали прут каленого железа. – Так что любая знатная девушка может сидеть рядом со мной без ущерба для своей чести. Поговори со мной.
– О чем же мне с тобой разговаривать, Торвард конунг? Я простая девушка, не сведущая ни в чем, кроме самых обычных дел, и не мне тягаться с… – Альделин и хотела, и не смела намекнуть на его удивительный, скоротечный брак с повелительницей священного острова Туаль. Ей, как и другим женщинам Морского Пути, было до смерти любопытно, что и как между этими двоими произошло, и Альделин не прочь была при случае выведать хоть что-нибудь у главного участника событий. – Если даже та, что мудростью своей равна богиням, не сумела удержать твое внимание, то я…
– Заходи как-нибудь к нам. – Многозначительно понизив голос, Торвард бровью указал в ту сторону, где располагался гостевой спальный покой, отведенный для его дружины. – Мои ребята присмотрят, чтобы нам не мешали, а я все тебе в подробностях расскажу…
Говоря это, он поднял руку и мягко, но выразительно погладил девушку по бедру, запустив ладонь под хенгерок. Он просто не мог удержаться: со страшной силой его влекло к тому источнику, в котором он всю жизнь находил столько блаженства и который теперь был отгорожен от него какой-то черной стеной злобы и непонимания.
Ощутив эту руку на своем бедре, к которому ни один мужчина еще не прикасался, Альделин невольно вытаращила глаза от изумления, а потом зажмурилась от стыда и бегом бросилась прочь, даже не думая, что такое поспешное бегство не пристало знатной деве. Но она и подумать не могла, что кто-нибудь осмелится на такую вольность… скорее даже наглость по отношению к знатной деве, родственнице конунга, в гриднице этого самого конунга, на глазах у него и у всего хирда!
Множество любопытных глаз пристально следило за их беседой, многие гадали, что из этого может выйти и к чему привести. Торвард и прежде имел славу человека, чье общество опасно для женской добродетели, а теперь, когда он сделался таким странным, от него и вовсе не приходилось ждать ничего хорошего. В то время как йомфру Альделин, несомненно, заслуживала самого уважительного обращения – красивая, учтивая, высокого рода, она к тому же приходилась родственницей нынешнему и будущему конунгам, и многие знатные женихи имели на нее виды.
В числе их находился и Вемунд сын Сигмунда. Сигмунд хёвдинг из Камберга значился одним из самых почетных гостей на зимних праздниках у Рамвальда конунга и неизменно присутствовал на всех пирах. Это был рослый, широкоплечий и очень сильный человек лет пятидесяти, с довольно правильными чертами лица, с небольшими глазами, прячущимися среди морщин. Давным-давно сломанный в какой-то битве нос у него был немного сплющен и переносица словно вдавлена, а в русых волосах и рыжеватой бороде – такое сочетание на Квартинге не редкость – уже виднелось много седины, из-за чего голова казалась очень пестрой, трехцветной. «Ты, хёвдинг, под старость стал совсем разнопёстрым!» – как-то пошутила фру Стейнфрид, жена его родича Ивара хёльда, и с тех пор прозвище Пестрый так за ним и закрепилось.
Младшего сына он привез с собой на эти праздники не без мысли присмотреть ему невесту – Вемунду недавно исполнилось двадцать два года, и он был настроен уже в ближайшее время обзавестись собственной семьей. Его безмерно возмущало то, как дерзко Торвард конунг при встрече обошелся с йомфру Альделин. Вемунду очень нравилась сестра конунговой невестки, и в тиши спального покоя он бессонными ночами складывал стихи в ее честь, хотя и понимал, что произнести вслух плоды своего вдохновения сможет не раньше чем на свадьбе . Но почему бы и нет? Родом, положением, состоянием он был ее достоин, и только робость перед такой красивой девушкой мешала Вемунду намекнуть ей на свои чувства и намерения.
Рамвальд конунг и его родичи тоже замечали внимание Торварда к Альделин, но относились к этому по-разному.
– Альду нужно отослать домой! – каждый день говорила фру Оддрун, жена отсутствующего Эдельгарда ярла. После смерти жены Рамвальда и при частых отлучках его наследника она управляла домом конунга, и он привык во всем с ней советоваться. – Что он пялит на нее свои черные троллячьи глаза, он ее сглазит! От таких глаз можно умереть! А то он еще лапает ее на глазах у всего хирда, будто рабыню какую-то! Отец, прикажи, чтобы ее отвезли домой! А то не вышло бы чего похуже! От него всего можно ожидать! Все эти фьялли такие! Я слышала, у них в Аскефьорде ни одна невеста замуж не выходит, прежде чем ему не отдастся, но здесь-то не Аскефьорд! Что он себе вообразил?
– Я бы не хотел так торопиться! – отвечал на это Рамвальд конунг, пока отец сестер, Гейрфинн хёвдинг, озадаченно почесывал в бороде. – Торвард конунг не замечает ни меня, ни тебя, он замечает только Альду! А вдруг он собирается посвататься к ней?
– Слава асам, что меня он не замечает! Но почему ты думаешь, конунг, что он хочет посвататься? По-моему, у него совсем другое на уме!
– А зачем он вообще приехал? Ему ведь уже лет двадцать семь или двадцать восемь, думает же и он когда-нибудь жениться! Так почему бы и не на ней? Она хороша собой, знатного рода и к тому же в родстве с конунгами кваргов – она ему самая подходящая пара! И она ему нравится! Хотя я тоже, разумеется, предпочел бы, чтобы он не выражал этого так явно и не распускал руки в гриднице. Где-то я его понимаю, – себе под нос хмыкнул конунг, еще не настолько старый, чтобы женская красота сделалась ему безразлична. – Но хоть бы обручился сперва…
– Распускал руки! Да если бы кто-нибудь другой вздумал так себя вести с моей сестрой, я приказала бы вышвырнуть его из дома пинками под зад! А ты, конунг, сдается мне, боишься поссориться с этим… – Фру Оддрун скривилась, будто все подходящие для конунга фьяллей наименования были уж очень нехороши на вкус.
– С ним и впрямь опасно ссориться. Не хотел бы я, знаешь ли, оказаться напротив, когда он опять примется вертеть свой клинок! Зато он может стать неоценимым союзником.
– Как бы то ни было, в женихи он не годится. Он женат на фрие Эрхине.
– Что бы там ни вышло у них с фрией Эрхиной, с этим браком покончено, это ясно как день!
– Не думаю, чтобы он собирался вообще к кому-то свататься! Он больше похож на «морского конунга», которому не нужно ни жены, ни дома!
– Тем не менее дом у него есть, и целая страна в придачу! И если Альда ему понравится, он может и посвататься. А нам с вами, дорогие мои, такой родич будет дороже серебра и золота. Что мы будем делать, если весной бурги и эберы опять на нас пойдут? С юга на них давят ремильцы, им нужны земли, нужна добыча! А у фьяллей нет внешних врагов, не считая вандрских вождей. И они всегда рады воевать, потому что живут добычей. Торвард конунг может дать мне три тысячи, пять тысяч отличного войска! А скольких стоит он сам, я даже считать не берусь.
– Но почему именно Альда?
– А кто? Эльди?
– Уж свою-то родную дочь ты не кинешь в пасть этому дракону! – Оддрун посмотрела на Эльдирид, младшую, тринадцатилетнюю дочь конунга, которая тоже сидела тут и с большим любопытством прислушивалась к беседе. Это была развитая для своих лет девочка, ростом уже со взрослую женщину, с блестящими бойкими глазами и ярким румянцем на щеках. В доме она еще считалась маленькой, и на пирах ее к гостям не выпускали.
– Эльди еще ребенок! Она вдвое моложе него, он на нее даже не взглянет!
– Ха! – воскликнула фру Оддрун. – Она уже год как не ребенок, я-то знаю, не сомневайся! И у нее уже все, что надо, из-под платья выпирает, и спереди, и сзади! И многим мужчинам она очень даже нравится!
– Тем мужчинам, которым она нравится… – выразительно произнес Рамвальд конунг, намекая на нечто, прекрасно известное им обоим, и сверля разговорчивую невестку сердитым взглядом, – я самолично повыдергаю… их седые бороды, а то и нечто другое, что я не могу в присутствии моей дочери назвать, если они еще хоть раз сюда покажут свои бесстыжие рожи. А Торвард еще сам слишком молод, чтобы облизываться на вчерашних девочек. Ему нужны взрослые девушки, и, кроме Альды, мне сейчас некого ему предложить.
– Но Торвард проклят! Он никому не принесет удачи, он может только поделиться своим проклятьем!
– Он не похож на проклятого.
– Он похож именно на проклятого! Разве ты не видишь, конунг! – Фру Оддрун всплескивала руками. – Он принес в себе зло, и оно погубит нас, если мы быстрее от него не избавимся! И ты, Альда, лучше не делай ему глазки и не улыбайся так, если не хочешь, чтобы он полез к тебе под подол на глазах у всего хирда! Ты знаешь, что его еще прозвали Фьялленландским Жеребцом? Асмунд конунг из-за него чуть жену из дома не прогнал. А потом пытался с ним разобраться в море, но только потерял корабль и сам чуть не лишился жизни. А Торвард еще, держа его за бороду и с мечом у горла, кроме дани, вытребовал себе право в течение этих трех лет спать с его женой, когда пожелает.
– Правда, я не слышал, чтобы он с тех пор хоть раз воспользовался этим правом, – хмыкнул Гейрфинн хёвдинг.
– А потому что она ему надоела, а что сам Асмунд и кюна Халльгерд от позора уже год нигде не показываются, ему дела нет! Ему бы только людям жизнь испортить, пусть и без пользы для себя! Так что ты, Альда, держись от него подальше, если хочешь сохранить честь!
Альделин, сидевшая в углу во время этого жаркого спора, только краснела и поджимала губы. Она не могла решить, хочется ей уехать или остаться. Внимание такого знатного и прославленного человека льстило ей, и возможное звание кюны фьяллей кружило голову. Ее родная сестра вышла за наследника престола и в будущем должна была сделаться королевой, и Альделин, в силу естественного чувства соперничества, свойственного младшим сестрам, очень хотелось занять положение не хуже. А Торвард, между прочим, оставался на сегодняшний день единственным в странах Морского Пути неженатым конунгом, так что выбирать не из кого. И если зазеваться, то его перехватит Эльдирид, бойкая не по годам!
Но при виде самого Торварда честолюбие падало в обморок. У Альделин дрожали руки, когда ей приходилось его угощать, от его странной, половинчатой улыбки и томного блеска глаз ее пробирала дрожь, и она не могла отделаться от ощущения, что на нее с вожделением смотрит огнедышащий дракон. Его прямые черные волосы, темно-карие глаза не позволяли считать его красивым в общепринятом смысле, но его рослая, мощная и соразмерная фигура, сила и при этом легкость, сквозившие в каждом движении, – и еще загадочность, до которой так падки иные женщины, делала его весьма привлекательным. Когда он утром входил со двора, на ходу стирая капли воды от растаявших снежинок с обнаженных плеч, где мышцы так четко обрисовывались под гладкой смуглой кожей, разгоряченный и дышащий жаром, любой кудрявый красавец рядом с ним показался бы бледной тенью – и это все действовало тем сильнее, что сам Торвард о своей привлекательности совершенно не думал и, казалось, осознавал ее так же мало, как любой сильный зверь. Конунг фьяллей внушал ужас и в то же время тайный восторг, и Альделин не поддерживала сестру, когда Оддрун твердила о необходимости ее срочного отъезда.
Однажды вечером Альделин случайно встретила Торварда в темном переходе между сенями и гридницей; не говоря ни слова, он сделал несколько шагов, загнал ее в угол, обнял и стал целовать – неспешно, словно ничто на свете не имело сил ему помешать, с внутренним огнем томительного желания и в то же время с удивительной, неожиданной нежностью, стараясь пробудить в девушке ответную страсть. Прижав ее к стене, он настойчиво ласкал ее, запуская руки под хенгерок, и даже через две рубашки Альделин чувствовала исходящий от него жар. Мощь этого сильного тела внушала ей ужас, но что-то не давало вырваться, что-то тянуло подчиниться ему и сделать шаг в эту бездну… Он вовсе не был груб и не причинял ей боли, а будто бы без слов разговаривал с ней, спрашивал или убеждал в чем-то… Ее или какое-то иное существо, которое желал в ней найти. И Альделин чувствовала, как против ее воли жар его губ, тепло и сила его объятий рождают в ней томительную дрожь, что-то внутри распускается, как цветок, и тянет раскрыть все свое существо ему навстречу…
Кто-то вошел в переход, Альделин наконец опомнилась и попыталась освободиться, пока их не застали здесь. Торвард сразу же выпустил ее, и она, прикрывая лицо, исчезла за дверью. А когда набралась смелости снова показаться в гриднице, он за весь вечер едва ли хоть раз на нее посмотрел, словно уже забыл о ее существовании. И как все это понимать? Что он действительно собирается к ней посвататься или намерен лишь «одурачить» красивую девушку, как это называют женщины, многозначительно поднимая брови.
И все прочие относились к нему с теми же смешанными чувствами. Торвард никому не делал ничего плохого, но казался очень опасным, как дикий зверь, хищник, почему-то оказавшийся в человеческом доме, сидящий прямо среди людей, безо всяких цепей или клеток. «Кто пагубным ядом наполнил весь воздух…» – вспоминался стих из сказания . Он принес зло на зимние праздники Винденэса, напряжение возрастало, и всем оставалось только ждать, к чему же это приведет.
На следующий вечер йомфру Альделин, опять в новом платье и с ожерельем из узорных серебряных бусин между золотыми застежками, угощала гостей. После вчерашнего происшествия она не могла даже взглянуть в сторону конунга фьяллей, не краснея, и предпочла бы обходить его подальше, но Рамвальд конунг неустанно делал ей знаки глазами, подталкивая оказывать знатному гостю внимание.
И надежды конунга на выгодный брачный союз вроде бы получили подтверждение – завидев Альделин, Торвард снова оживился, подозвал ее, пригласил сесть рядом с собой. Ей было не по себе от этих взглядов, и она предпочла бы уклониться от опасной чести сидеть с ним рядом, тем более что и сесть возле почетного сиденья было некуда. Но Торвард, не считая это затруднением, быстро подтянул Альделин к себе и посадил на свое колено. По гриднице пробежал возмущенный возглас, и даже Рамвальд конунг крякнул. Это уже переходит все границы!
– Пусти меня, конунг! – взмолилась Альделин, но Торвард обнял ее с таким видом, словно это была его законная добыча.
– Отпусти ее, ты, слышишь! – вскрикнул Вемунд сын Сигмунда, от негодования не помня себя.
Многие в гриднице встали со своих мест, фру Оддрун застыла с ковшом в руках, от изумления раскрыв рот.
– Как ты смеешь обращаться со знатной девушкой, будто с собственной рабыней!
– А это что еще за лягушка там квакает? – Торвард обернулся и заинтересованно посмотрел на Вемунда. – Может, это ее брат? Или жених? Лучше задай себе вопрос, по какому праву ты лезешь в мои дела!
– Я – Вемунд сын Сигмунда, из Камберга!
Вемунд встал и сделал шаг к Торварду, за ним поднялся сам Сигмунд хёвдинг и кое-кто из их людей. В наполненной людьми гриднице стало почти тихо, все прочие разговоры смолкли.
– И я никого не боюсь, даже всяких там конунгов, которые приезжают в гости на праздники, а сами ведут себя как бессовестные бродяги. И только портят людям веселье!
– Да какое у вас тут веселье, разве это веселье… – начал Эйнар, но Торвард резко махнул на него рукой, словно мошку прихлопнул, и Эйнар умолк.
Торвард спустил с колен Альделин, которая с облегчением отскочила в сторону и спряталась среди женщин, а сам медленно поднялся, повернулся к Вемунду и выпрямился, положив руки на пояс.
– Так я тебе не нравлюсь? – уточнил он, внимательно оглядывая собеседника.
– Торвард конунг, Вемунд, Сигмунд хёвдинг, не стоит затевать здесь раздоров… – начал Рамвальд конунг, встав со своего сиденья, но Торвард и на него махнул рукой, и хозяин дома не решился продолжать.
– А кому же ты можешь понравиться? – вызывающе ответил Вемунд.
Высоким ростом и мощным сложением он очень походил на отца; плечистый, светловолосый, он издалека привлекал взгляды женщин. Правда, вблизи они не находили его таким уж красивым: нижняя часть лица у него слишком выдавалась вперед, из-за чего лоб казался скошенным, однако лицо у него было открытое и честное. Из двух братьев, сыновей фру Лив, Вемунд наиболее походил на Бьярни, сына уладки Дельбхаэм, но с посторонними людьми держался более горделиво и надменно, скрывая за надменностью некоторую неуверенность. Но сейчас он был настолько возмущен наглым поведением конунга фьяллей, что больше не мог сдерживаться.
– Разве ты стараешься вести себя так, чтобы было приятно людям, принявшим тебя в своем доме? – с негодованием продолжал он. – Стараешься оказать уважение хозяевам и разумной беседой доставить удовольствие прочим гостям? Ты ведешь себя как купец в гостином дворе – только пьешь пиво и смотришь на всех так презрительно, как будто ты все здесь купил! Как говорится, недолог век у гордыни.
– Из Камберга! – Не принимая близко к сердцу эти вполне справедливые обвинения, Торвард что-то вспомнил и оглянулся на Халльмунда. – Эй, борода! Как назывался тот дом? Камберг? Э, значит, у них вся семья такая сердитая. Где-то я слышал, что у них весь род такой неучтивый! – Торвард снова посмотрел на Вемунда, с каким-то новым интересом, и чему-то улыбнулся. – Говорят, что эти, из Камберга, всех знатных гостей держат под воротами, как бродяг, а если гости все же войдут, готовы хоть крышу поджечь у них над головой, но только не дать отдохнуть спокойно!
– Ты видишь, его опять понесло, – обеспокоенно шепнул Сёльви Халльмунду. – Он сейчас затеет драку, и на нас бросится весь Винденэс! Останови его, он больше никого не послушает.
– Он и меня не послушает. – Халльмунд потирал свою русую бородку и нервно озирался. – С этой девой у него не клеится, значит, теперь ему надо подраться, а не то лопнет.
– Но он же сам велел его останавливать, если что!
– Ты хочешь, чтобы я дал ему по голове при всех этих кваргах? Вот и я не хочу. Если драться – он сейчас самому Фенриру морду на задницу натянет. А держать это в себе – его разорвет. Пусть выделывается, если уж такое дело…
Сёльви вздохнул: чтобы спустить напряжение, у Торварда не оставалось другого выхода, кроме драки. Тоже не самый лучший выход, но раз уж дружина шла за своим вождем, зная, что он проклят, последствия приходилось делить на всех.
– Ты еще не просил моего гостеприимства, а значит, не смеешь упрекать меня и мой род! – в негодовании воскликнул сам Сигмунд хёвдинг.
– А потому что нет здесь никого, при ком я не смел бы хоть чего-нибудь! – Торвард опять усмехнулся, еще веселее – все это явно доставляло ему даже большее удовольствие, чем общество Альделин. – Кто помешает мне говорить что я хочу и о ком хочу?
– Конунг, твоих гостей оскорбляют в твоем доме! – взвизгнула фру Оддрун. – Был бы здесь твой сын, мой муж, Эдельгард ярл, он бы такого не потерпел!
– Ну, из твоего дома, Рамвальд конунг, я могу и выйти. – Торвард бегло глянул на хозяина. Тот и правда остро жалел об отсутствии Эдельгарда ярла и его дружины. – А вот выйдет ли со мной тот, кто мной недоволен, или предпочтет покрепче запереть изнутри дверь?
– Я никого не боюсь! – Вемунд надменно поднял голову. – Не думай, что твой наглый вид и твоя сомнительная слава кого-то здесь запугали! Кварги тоже умеют держать в руках оружие!
– Не зря же конунгу фьяллей понадобились одежда и башмаки – не так давно их кто-то раздел до нижних рубашек! – добавил Сигмунд хёвдинг. —Хотелось бы знать кто!
– Ты узнаешь об этом, – прямо-таки благосклонно пообещал Торвард. – Чуть позже.
Уже начало темнеть, с серого неба, сплошь затянутого низкими облаками, падал мелкий редкий снег. Все гости конунгова пира высыпали во двор. Трехсотенная дружина фьяллей сгрудилась возле своих гостевых домов, кварги столпились у ворот и перед хозяйским домом, но площадку перед самыми дверями оставили свободной.
– Торвард конунг, не нарушай священных законов! – убеждал гостя Рамвальд конунг, которому кто-то из домочадцев криво набросил на плечи меховой плащ. – Ведь сейчас йоль, и все люди обязаны соблюдать мир! Так повелели сами боги!
– В йоль богам положено приносить жертвы. Один из нас станет этой жертвой, а ты потом будешь несколько лет собирать отличные урожаи и прославишься как хороший конунг! Я собираюсь посвятить мою победу Фрейру, и он будет доволен!
– Но у нас уже лет двести не приносят человеческих жертв!
– Потому у вас и несчастья одно за другим. Я слышал, вас замучили набегами эберы и бурги – или это не так? И еще какой-то черный мор вам приперли с юга, чтоб его тролли взяли.
– Торвард конунг, я еще раз прошу тебя: опомнись! Я все улажу! Если кто-то из моих людей был дерзок с тобой, я готов извиниться и заплатить тебе за оскорбления. Я дам тебе хорошие подарки, твоя честь не пострадает. Торвард конунг! Во имя дружбы, которая была у меня с твоим отцом!
– Оставь, Рамвальд конунг, – Торвард отмахнулся. – Если мне нужны подарки, я сам их возьму. Меня тут обвиняют, что я ничего не делаю, чтобы порадовать гостей. Петь песни, слагать стихи и рассказывать саги я не умею, к тавлеям тоже что-то никакой охоты. Единственное, что я умею делать очень хорошо, – так это драться. Порадуем же твоих гостей хорошей дракой.
– Но мои гости вовсе не так уж и скучают…
– Зато скучаю я ! А этот парень, – Торвард окинул взглядом Вемунда, которому отец и несколько старших хирдманов давали наставления, – все равно рано или поздно захочет со мной подраться – так зачем ему искать меня по всем семи морям? Мы уже встретились, так отчего же не дать ему попытать счастья!
– Нужно назвать условия поединка… – начал Бергфинн Тюлень.
– К троллям условия! – рявкнул Торвард, терпение которого подошло к концу. – В бою не бывает условий! В бою с одной стороны бывает сильный, а с другой – труп! Ну, ты, Сигурд, или как тебя там! Бери топор и сейчас выясним, кто из нас кто!
Вемунду тем временем принесли стегач и даже кольчугу, и он поспешно натягивал все это, бросив полушубок на руки дренгам. С другой стороны кто-то держал щит, хирдманы выбирали ему подходящий боевой топор.
Оруженосец Торварда, Регне, в растерянности огляделся – кольчуга и стегач его вождя остались в сгоревшем доме, а новые были заказаны, но еще не готовы. Щиты, правда, мастера уже доставили, и секира его, с драконом, выложенным на лезвии золотой проволокой, тоже уцелела.
– Поискать у них кольчугу? – спросил Регне, но Торвард мотнул головой:
– К троллям кольчуги! Держи!
Он несколькими рывками расстегнул пояс, бросил его Регне и быстро стянул разом обе рубахи. Кварги загудели: раздевается перед боем только берсерк. Падал снег, но Торвард не боялся холода; неукротимая сила, что жгла и томила его изнутри, грозила разорвать на куски, если не найдет выхода, и ему мешали не только доспех и одежда, но даже собственная кожа. В женщинах, попадавшихся на пути, он не находил того, что искал, и его застоявшаяся темная сила, не имея выхода в любви, искала выход хотя бы в драке. К тому же он понимал, что противник значительно уступает ему в силе и опыте, поэтому мог позволить себе пренебречь защитным снаряжением и этим самым запугать зрителей и противника еще до поединка. Халльмунд про такое его поведение говорил, что конунг «выделывается», хотя сам Торвард называл подобный способ показать себя более грубым словом.
– Чего вытаращились, как бабы! – крикнул кваргам Эйнар Дерзкий. Он тоже побледнел, понимая, что вождя охватил новый приступ безумия, который может иметь самые неприятные последствия для всех, но оставался верен себе. – Между прочим, наш конунг неуязвим для железа! Еще когда он родился, кюна Хёрдис купала его в крови пещерного тролля, и теперь его невозможно ранить железным оружием! Эти чары называются «кольчуга Харабаны», и ими владеет на всем свете одна только мать нашего конунга!
Все это было чистое вранье, и любой мог бы это понять, видя старые, побелевшие, и несколько более свежих шрамов на теле Торварда, особенно самый последний, сзади на ребрах, куда его ударило копье во время недавней битвы в Аскефьорде. Но никто не задумался об этом сейчас. При свете многочисленных факелов, в густеющих сумерках, смуглая полуобнаженная фигура Торварда с золотыми браслетами на запястьях, с длинными черными волосами и с хищно блестящим топором в руке выглядела дикой и жуткой. Казалось, это не человек, а один из тех страшных зимних духов из потустороннего мира, которые проникают в мир людей через ту дверь, что неплотно прикрыта в самую важную, переломную точку года, и для защиты от которых в дни зимнего солнцеворота проводят так много старинных охранительных обрядов.
– Иди сюда! – почти ласково позвал Вемунда Торвард, выходя вперед со щитом на левой руке и с топором в правой. – Иди, не бойся! Убей меня! Ты видишь, это так легко! Один точный удар – и со мной будет покончено. Как все будут восхищаться тобой! Ты прославишься навеки, тебя будут звать Убийцей Торварда и слагать о тебе саги, как о Сигурде Убийце Дракона. Я ведь ничуть не лучше дракона, правда? Я даже более опасный противник, потому что я есть на самом деле, я не в саге, я здесь и сейчас! Ну, убей меня! А иначе твой род будет опозорен и тебя запомнят как сопливого мальчишку, который намочил штаны еще до того, как получил первый удар!
И самым страшным было то, что он не притворялся: Торвард желал победы Вемунду не менее сильно, чем тот сам. Он хотел умереть, он старался облегчить противнику его задачу, но сам чувствовал, что взамен ненадетой кольчуги вокруг него смыкается невидимое кольцо защитных чар, более действенных, чем самое крепкое железо. Он бился изнутри об это кольцо и ничего не мог поделать; он был пленником своего двойного проклятья и бесился, потому что собственная мощь приносила ему полную противоположность того, чего он хотел.
Оцепеневший поначалу Вемунд опомнился, услышав такие оскорбления, и подался вперед. Торвард легко отбил щитом его первый выпад и крикнул:
– Убей меня, ну! Только помни: тот, кто убьет меня, возьмет на себя мое проклятье! И этим я буду отомщен гораздо лучше, чем отомстил бы за меня кто-то другой!
Вемунд был крепким и самолюбивым парнем, и трусом его никто не назвал бы. Настоящего боевого опыта ему недоставало, но сейчас, внезапно очутившись лицом к лицу с потомственным военным вождем, он собрал всю свою силу и волю, вспомнил все, чему его учили, и был полон решимости не отступить, и если погибнуть, то достойно. Для его мощной фигуры с длинными сильными руками топор был вполне подходящим оружием, и Вемунд, торопясь закончить это все побыстрее, один за другим наносил удары с широким замахом, целя то в голову, то в ноги. Но Торвард с легкостью уходил из-под ударов, принимая и отводя их щитом. Вопреки общим ожиданиям, сам он не шел вперед и только отбивался. Крепкое дерево щита, обшитое дубленой кожей, трещало, но пока держалось. Однако хоть на первый взгляд и создавалось впечатление, будто конунг фьяллей подавлен напором соперника, опытные люди понимали, что это не так и что ничего хорошего Вемунда не ожидает. Из них двоих он устанет первым, а опыта для дальнейших действий у Торварда гораздо больше.
И вот, когда уставший Вемунд на миг остановился, переводя дыхание, Торвард, мгновенно поймав заминку, нанес сильный удар в бедро под щит. В таком положении щит почти наверняка будет пробит насквозь, и Вемунд попробовал отскочить, но Торвард без промедления ударил снова, уже вверх, в плечо. Вемунд успел закрыться, лезвие топора с треском и хрустом врубилось в кожу и доски щита и в нем застряло. Многие гибнут именно в такие мгновения, не успевая освободить оружие, однако Торвард, не дав противнику времени этим воспользоваться, мощным ударом ноги в щит отбросил Вемунда с его щитом прочь, освобождая топор.
Отброшенный толчком, Вемунд невольно сделал несколько шагов назад, пытаясь выиграть хоть пару мгновений, чтобы отдышаться и сообразить, что делать дальше. Сейчас он со всей ясностью почувствовал, что слава Торварда конунга как одного из лучших бойцов Морского Пути – не пустой звук.
Они обменялись еще несколькими ударами, и один раз кольчуга спасла Вемунда от серьезной раны – лезвие Торвардовой секиры скользнуло по плечу. Но самому Вемунду хотя бы задеть противника никак не удавалось. Торвард стал двигаться быстрее, именно теперь, когда его соперник уже не мог выдерживать такую скорость, и всем свидетелям этого поединка с каждым мгновением становилось страшнее. Дракон как никогда был близок к тому, чтобы сбросить человеческую шкуру и предстать в настоящем облике. Как одержимый злым духом, Торвард бросался на противника, который уже перестал делать выпады, а все силы сосредоточил на обороне. Одержимость кипела и бурлила в нем, и казалось, что стоит нанести ему лишь одну царапину, как злой дух вырвется наружу и смерчем снесет все вокруг – постройки, людей, сам Ветровой мыс, и камни полетят по воздуху, будто легкие осенние листья. Его небрежная, надменная лень исчезла, он двигался так стремительно, так легко угадывал наперед все действия Вемунда, как будто только драка и была его естественной стихией. Он был точно рыба, которая вынужденно странствовала по суше и вдруг оказалась в воде! И это была хищная рыба, она расправлялась с противником, играя и получая удовольствие от своей силы. Он словно бы растягивал удовольствие, откладывал тот сладкий миг, когда лезвие его топора попробует горячей крови врага.
От щитов у обоих к тому времени оставалось по несколько изрубленных досок на ручке с умбоном, и от последнего удара Вемундову щиту пришел конец. С досадой отбросив обломки, он взял топор обеими руками и решительно шагнул вперед. Это кружение уже вымотало ему душу. Торвард тоже отбросил почти бесполезный щит и подался ему навстречу. Он видел, что по ходу поединка они сдвинулись к самому краю двора и теперь у Вемунда за спиной – стена хлева. Нанеся несколько быстрых ударов подряд, он вынудил противника отступить, и Вемунд обнаружил стену только тогда, когда уперся в нее спиной и понял, что пятиться и уклоняться больше некуда.
По жесткому лицу Торварда он видел, что тот собирается именно сейчас с ним покончить и что эта стена, эта холодная земля – последнее, что он запомнит в жизни. Торвард сильно ударил топором сверху вниз, но Вемунд успел подставить свое древко под древко Торвардова топора и несколько ослабить удар. Торвард резко дернул свое оружие на себя и, зацепив топор Вемунда словно крючком, чуть не оставил того с пустыми руками. Вемунд сумел удержать топор, но от рывка невольно наклонился вперед. И немедленно получил жестокий удар прямо в лицо.
Кровь хлынула из рассеченного лба, заливая глаза; от боли Вемунд покачнулся, ничего не видя и пытаясь восстановить равновесие, а Торвард, уже никуда не торопясь, нанес ему точный удар по ноге. Он уже мог убить противника, но затягивал поединок, словно питаясь ужасом и потрясением зрителей, которые не могли ни вмешаться, ни отвести глаз.
Вемунд упал, и Торвард даже позволил ему подняться – он видел, что даже просто стоять на ногах его противник уже не может. Из последних сил, пытаясь разогнуться, Вемунд вслепую отмахнулся топором на уровне пояса, пытаясь хотя бы отогнать противника, чтобы вытереть лицо. Однако Торвард, приняв удар на древко, ответил ударом обуха в голову. И Вемунд снова упал.
Над толпой зрителей к тому времени уже висел сплошной стон, и Сигмунд хёвдинг невольно, безотчетно делая шаг за шагом, подошел к противникам почти вплотную. Торвардовы телохранители тоже приблизились и были наготове, чтобы не позволить никому вмешаться. Казалось, что все уже кончено. Но Вемунд все-таки поднялся. Если бы он остался лежать, то мог бы выжить, потому что его раны, хоть и обильно кровоточили, смертельными не были и Торвард оставил бы в покое противника, лежащего на грязной окровавленной земле. Не сопротивляясь, тот уже не был ему интересен. Но Вемунд не хотел так лежать и, на свою беду, с упрямством и силой молодого самолюбия, поднялся, опираясь на топор и цепляясь за ту же предательскую стену хлева.
Зрители закричали, видя, что он еще жив, хотя никто уже не верил в возможность его победы. Лицо Вемунда было сплошь залито кровью, кровь текла из разрубленного бедра и смешивалась на одежде с мокрой грязью, он дышал тяжело и пошатывался, помертвевшими пальцами сжимая рукоять топора. А Торвард стоял перед ним как само воплощение злой судьбы, просто дожидаясь, когда можно будет ударить снова. По его лицу было видно, что пощады не будет. Попытавшись рукавом стереть с лица кровь и грязь, чтобы хоть что-то увидеть, Вемунд, лишь смутно угадывая, где находится противник, еще два раза взмахнул топором, но Торвард без труда уклонился.
А потом сделал шаг вперед, вывернул топорище из ослабевшей руки противника и этим же собственным топором Вемунда нанес удар в шею. Эта игра ему надоела. Вемунд упал в последний раз, и теперь никто уже не ждал, что он поднимется.
– Мой сын! – вскрикнул Сигмунд хёвдинг, с трудом веря в тот ужас, что творился прямо у него перед глазами. – Он убил моего сы… Он нарушил законы, он убил во время йоля! Он одержим! Убейте его!
И первым бросился на Торварда, а за ним остальные кварги, на ходу выхватывая оружие.
А фьялли, уже давно готовые к чему-то подобному, дружным строем, с боевыми кличами, устремились им навстречу. Свое оружие они сохранили, да и гости конунга, собравшиеся на пир, имели при себе разве что по мечу. Но, в отличие от них, фьялли были всегда готовы к бою и закалены многолетними совместными походами. В усадьбе конунга собралось в этот вечер даже больше трехсот человек, но гостям недоставало сплоченности и решительности. Телохранители тут же сомкнули щиты, прикрывая конунга, но Торвард выхватил щит у Кетиля и снова бросился вперед.
Фьялли успешно теснили кваргов, взвыли берсерки, приходя в боевое неистовство, клинки гремели, кричали раненые, на дворе закипела настоящая битва. Женщины в ужасе пробирались в дом за спинами дерущихся, рабы и работники забились по углам, из ворот лезли то ли помощники, то ли любопытные, но во дворе была такая теснота, что попасть внутрь было уже невозможно.
Торвард бился сильно и яростно, стараясь выплеснуть до дна ту темную силу, что переполняла его, но у нее, казалось, не было дна. Из груди его рвался дикий крик, как от нестерпимой боли, хотя он вовсе не был ранен, и от этого крика у его противников слабели ноги и оружие выпадало из рук.
Разбрасывая хирдманов и телохранителей, он пробивался к дверям дома, где находился сам Рамвальд конунг. Тот, сначала оцепенев при виде неожиданного побоища, теперь тоже выхватил меч и готов был достойно встретить гостя, внезапно ставшего врагом. Ему совершенно не хотелось вставать на пути этого безумца, но отступить на глазах у подданных он не мог. Его собственные телохранители встали сомкнутым строем, но Асбьёрн, Гудбранд и Ормкель набросились на них, отвлекая на себя, выбили одного и разорвали короткий строй, не давая щитам противника сомкнуться снова.
И Торвард оказался перед Рамвальдом. От первого удара тот закрылся щитом, но Торвард, намеренно всадив лезвие в доски щита, с силой дернул и вырвал щит из рук Рамвальда, оставив одну рукоять. Конунгу кваргов, в его почтенные годы, при его образе жизни и миролюбивом нраве, слишком давно не приходилось драться самому, и тем более он не ждал, что смертельная схватка ждет его во дворе собственного дома, в разгар йольских праздников. От толчка Рамвальд конунг покачнулся и, не успев вовремя восстановить равновесие, чуть не выронил меч и с размаху вонзил конец клинка в землю.
Будь у Торварда какое-то оружие в руках, этот миг стал бы для Рамвальда последним. Но Торвард, оставшись с пустыми руками, шагнул к хозяину дома, вырвал меч из его ослабевших пальцев, а свободной рукой взял за горло.
Кто-то закричал, битва у самого дома стихла. Опустив клинки, кварги смотрели, как конунг фьяллей одной рукой прижал их собственного седовласого повелителя к стене дома, а второй поднес к его лицу его же, Рамвальда, собственный меч с богатой позолоченной рукоятью.
– Я… мог бы… и тебя… – прерывисто, тяжело дыша, прохрипел Торвард.
Поняв, что его еще не убивают, Рамвальд конунг приоткрыл глаза. Жесткие, как железо, горячие и дрожащие от напряжения пальцы держали его за горло, а совсем рядом было смуглое, искаженное мучительной болью лицо, и две слезы ползли из глаз по щекам, поросшим черной щетиной. Белый старый шрам, шедший от правого угла губ до самого края челюсти, еще был виден и казался продолжением рта. Лицу Торварда это сейчас придавало сходство с мордой смеющегося тролля. Но Торвард не смеялся. Сейчас, при виде этого изломанного лица, становились ясны и его небрежная, надменная лень, и его лихорадочное веселье. У всего этого в основе была непрерывная, мучительная внутренняя боль, с которой он не мог справиться.
– Я мог бы и тебя… заставить платить мне дань, как Асмунда, – прохрипел он, с трудом переводя дыхание. – Я мог бы убить тебя, раз уж никто здесь не в силах сделать доброе дело и убить меня. Но ты принял меня как гостя… Я предупреждал, что я плохой гость, но я ничего не могу с этим поделать. Если уж меня занесло к вам, значит, так вам не повезло. Но я пришел к вам как гость, и вы меня приняли. Поэтому разойдемся мирно. Скажи твоим людям отойти.
Он ослабил хватку, дав Рамвальду конунгу выпрямиться.
– Назад. – Рамвальд вяло махнул рукой. – Все назад… Прекратите…
– Повеселились и хватит! – сказал вслед за ним Торвард, и его низкий хриплый голос как никогда был похож на рычание дракона. – Завтра мы уйдем. Только ты, конунг, сегодня переночуешь с нами, а завтра проводишь нас до кораблей. Просто чтобы убедиться, что все в порядке.
Остаток вечера перевязывали раненых и приводили в порядок двор. У фьяллей оказалось шестнадцать убитых, у кваргов – тридцать с лишним. Ранен был и Сигмунд хёвдинг. Наученные недавним опытом, фьялли устроили Рамвальда конунга на ночь в одном из своих гостевых домов, а в другом, по просьбе самого конунга, ночевали Бергфинн Тюлень, Гейрфинн Уздечка и еще двое знатных людей. Фьялли хотели точно знать, что у них снова не загорится крыша над головой, но дозоры на ночь выставили и те и другие. Внутри одной усадьбы это выглядело особенно странно и тревожно – словно два враждующих войска по какой-то удивительной причине устроились на ночлег вместе, чтобы завтра продолжить сражение. Йомфру Альделин всю ночь плакала от страха, втайне упрекая себя, что чуть было не полюбила это чудовище. Да он и ее разорвал бы на части, позволь она ему выплеснуть все то, что таилось в нем! Фру Оддрун причитала, напоминая, что она-де предупреждала, что дружба с ведьминым сыном до добра не доведет, и только глупая Эльдирид хихикала, любопытными круглыми глазами наблюдая всеобщее смятение.
– А говорят, что он проклят! – приговаривали хмурые хирдманы Рамвальда, понимая, что эта битва в собственном доме ими проиграна. – А дерется, как три великана! И другие бы не отказались от такого проклятия!
Утром Рамвальд конунг лично проводил Торварда с дружиной до кораблей. Точнее, фьялли взяли с собой хозяина дома, собравшись уходить.
– Не ждал я, что наша встреча так окончится, – с печалью говорил Рамвальд конунг, пока хирдманы сталкивали корабли в воду. – Я был дружен с твоим отцом… почти всегда. Раз, помнится, мы столкнулись с ним у берегов Дал Риады, но мы оба были тогда очень молоды, а тебя и даже Эдельгарда ярла еще не было на свете… Но это острова, мы делили будущую добычу. А так, чтобы в моем собственном доме… Говорят, ты хочешь завоевать весь Морской Путь и стать его единственным конунгом?
– Ты меня спрашиваешь, говорят ли это? – равнодушно ответил Торвард. Сегодня он был спокоен и даже вял, словно вчерашняя вспышка выжгла его душу и оставила без сил.
– Нет. Я спрашиваю, правда ли ты хочешь завоевать весь Морской Путь.
– Неправда. На самом деле я хочу умереть.
Рамвальд конунг посмотрел ему в лицо. В такое было трудно поверить.
– Я действительно проклят. Фрия Эрхина наложила на меня заклятье, что ни одно мое желание не будет сбываться, и чем желание сильнее, тем невозможнее его исполнение. А моя мать сверху наложила другое заклятье – что сильнее всего я буду хотеть смерти. Я хочу умереть. Но именно это мое желание не исполняется! И чем решительнее меня хотят убить, тем сильнее надежда, что мое желание умереть сбудется, и тем больше сил во мне просыпается, чтобы отразить опасность. Я не хочу, но мое проклятье меня заставляет, я хочу умереть, но вместо этого убиваю! Это замкнутый круг, опасный и для меня, и для моих врагов. Я буду носить мое проклятье по всем морям, пока не найдется человек с такой сильной удачей, которая одолеет его!
– Такой человек найдется, – пообещал Сигмунд хёвдинг. Держа на перевязи раненую руку, он тоже пришел посмотреть, как уходит в море кровный враг его рода. – Обязательно найдется.
– Не сомневаюсь. – Торвард окинул его взглядом и опять улыбнулся своей новой диковатой улыбкой, от которой его лицо посветлело, а правая половина рта приподнялась. – Но даже если ты родишь еще десять сыновей взамен этих двух, едва ли этот человек будет среди них. Потому что этот человек – я сам!
«Ушастый» уже качался на мелкой волне, и Торвард вспрыгнул на борт. Гребцы взялись за весла, и оба корабля двинулись вдоль мыса в сторону открытого моря. Торвард стоял на носу, повернувшись спиной ко всему тому злу, которое сюда принес.
– Конунг, а это правда? – окликнул его Эйнар с одной из передних скамей.
– Что? – не оборачиваясь, бросил Торвард.
– Ну, насчет проклятья. Что его возьмет тот, кто тебя убьет.
– Ты лучше сам скажи, откуда ты взял эту дикую «кольчугу Харабаны», – ответил Кетиль Лохматый. – Я-то с конунгом уже лет шесть, почитай, а впервые про нее слышу!
Хирдманы на носу корабля негромко засмеялись.
– Эйнар у нас теперь провидец! – заметил Сёльви. – Он ведь предрекал, когда мы сюда шли, что здесь мы найдем не пиво, а брагу воронов!
– Ворона он, а не провидец! – бурчал Ормкель. – Каркает, каркает…
– Ты, Эйнар, забудь эти твои глупости раз и навсегда! – мрачно бросил Гудбранд с передней скамьи. – Я ведь помню, как ты после той битвы с туалами острил насчет раны на спине. И после этого, когда Бергвид пришел в Аскефьорд, конунг получил копье в спину! Если бы он не выжил, я бы тебя убил, клянусь Тором! И убью, если такое еще хоть раз повторится!
– Так как же, конунг? – Ничего не ответив на этот справедливый упрек, ибо отвечать было нечего, Эйнар опять посмотрел на Торварда.
– Не знаю, – помолчав, отозвался тот. – Но может быть и так. Я теперь ничего о себе не знаю. Ну! – Он повернулся лицом к своей дружине. – Раз уж мое проклятье не дает мне жить мирно, пойдем туда, где нужно воевать! Пойдем к уладам. Это, я помню, весьма воинственный народ с отважными вождями. Пойдем туда и поищем, нет ли там такого удачливого человека, чтобы снести мне голову!
И дружина засмеялась и радостно закричала при этих странных словах. Даже под грузом проклятья Торвард конунг в глазах своих людей был сильнее и удачливее всех. И они твердо верили, что даже в таком состоянии он одолеет кого угодно и что все нападки его врагов кончатся очень плохо именно для последних.
Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3