Глава 3

Несмотря на обещание отправиться в поход на Фьялленланд немедленно, Бергвид Черная Шкура сейчас, по прошествии месяца, все еще оставался на Квиттинге. Жизненный опыт наконец-то и его, упрямого и самоуверенного, но не слишком разумного, научил осторожности. Опомнившись после появления ведьмы в пламени очага, дружина одобрила мысль идти на Фьялленланд, но и предостерегла от излишней поспешности. Торбранд конунг погиб, но не он один защищал Фьялленланд. Вся его дружина в целости вернулась домой и готова отразить любые нападения.

Чтобы воевать с фьяллями, требовалось хорошее войско. Дружины самого Бергвида, имевшей, после всех битв и потрясений последних месяцев, всего-то человек сорок, для этого явно не хватало.

– Рассказывают, конечно, про одного отважного конунга, который, желая отличиться, отправился завоевывать Морвену на двух кораблях… и кончил жизнь, естественно, в змеиной яме, куда его бросил конунг Морвены, – рассказывал Сигвид хёльд по прозвищу Ворона. – И кроме длинной предсмертной песни о своих подвигах ничего больше сотворить он не успел. А тебе, Бергвид хёвдинг, глупо было бы умирать сейчас, когда у тебя наконец-то есть такая верная возможность отомстить!

Вороной Сигвида хёльда прозвали потому, что в лице его с крупным, немного свернутым в сторону носом проглядывало явное сходство с этой птицей, неглупой, настороженной и немного лукавой, всегда высматривающей, нет ли какой поживы. Рослый, плечистый и еще сильный, он по причине многочисленных ранений и прочих превратностей выглядел лет на десять старше своих сорока пяти, но славился как умелый боец и умный человек. Разговорчивый, учтивый, особенно с женщинами, Сигвид пользовался большим уважением. Бергвид недолюбливал его за ту охоту, с которой Сигвид раздавал советы и поучения, но теперь, не то что в юности, ограничивался тем, что выслушивал их с равнодушной угрюмостью и поступал по-своему.

Однако теперь его слова пришлись хёвдингу по сердцу: в общем-то, вполне равнодушный к мысли о смерти, Бергвид сын Стюрмира так высоко ценил возможность отомстить, что ради нее готов был сдерживать собственные порывы. Отомстить за Битву Конунгов, в которой его отец уступил Торбранду! За каменную лавину, под которой Хёрдис Колдунья погребла Стюрмира конунга, ушедшего с поля битвы. За сокрушительный пожар Острого мыса, сожравший остатки рода Лейрингов, их с Хильдой материнского рода, за Битву Чудовищ, в которой квитты в последний раз дали фьяллям достойный отпор. За пятнадцать лет унизительной дани и грабежей. За битву на той безымянной вересковой равнине, где пал его дядя Гримкель, последний, кто оставался от некогда многочисленного и могучего рода.

И вот все это кончилось! Нет больше Торбранда, прославленного победами, нет больше Дракона Битвы, приносившего фьяллям эти победы! Теперь они – беззащитные овцы в руках мстителя. И тогда, по-настоящему отомстив за поражение и гибель отца, он снова потребует себе звание конунга квиттов. И никто уже не посмеет ему перечить!

О Торварде конунге Бергвид не думал. До того они встречались в битве всего один раз, но чары Дагейды помогли ему уйти невредимым, и он считал, что победа осталась за ним. Теперь он мысленно закрывал глаза на рассказы о силе, доблести и удаче Торварда Рваной Щеки, просто отмахивался от этого образа. Всю жизнь его, Бергвида, преследовала злая судьба – теперь наконец-то все будет так, как он хочет. Ведь Дагейда обещала ему это.

Всю ночь после встречи с ведьмой Бергвид не спал, дрожал от возбуждения, предвкушая скорое торжество, а на рассвете поднялся и один, никого с собой не взяв, отправился на гору Стенсэтр, где качал на ветру ветвями кривой дуб, а под обрывом у его корней бил источник. Скользя на палой листве, пробираясь по камням между мокрых голых деревьев, Бергвид добрался до источника, глянул и не сдержал крика – Дракон Памяти был здесь! Он сразу бросился в глаза – как белая звезда, как живой факел серебряного света! Кубок был отлит в виде дракона: подставку образовывал свернутый кольцом хвост, тело служило ножкой, а сама чаша представляла голову дракона с широко раскрытой пастью. На шкуре дракона была видна каждая чешуйка, в глазах сияли маленькие, не больше зернышка, прозрачные камешки, играющие на солнце всеми цветами – дверги называют их «звездный блеск».

Даже сумрачную и маловосприимчивую душу Бергвида поразили красота и совершенство кубка, и некоторое время он стоял на коленях, рассматривая сокровище и не смея прикоснуться к нему. Шум воды заглушал его тяжелое от бега и волнения дыхание. Рожденный в темных глубинах Свартальвхейма, где все сущее обретает форму, причудливое творение мудрых, умелых рук древнейшей расы, Дракон Памяти был так не похож на камни и деревья вокруг и притом так легко, так полно и неотделимо-прекрасно сливался с ними. Нечеловеческие руки, сотворившие его, существовали в неразрывном единстве со вселенной, чьи тайны человек лишь пытается постигать. И безнадежно закрыт к этим тайнам путь для того, кто все сущее в мире пытается подстраивать под свои собственные слепые понятия о хорошем и плохом, о злом и добром, о нужном и ненужном, о достойном жизни и подлежащем уничтожению…

Ведьма не обманула его. Бергвид не доверял никому, и пообещай ему что-то сам Один, он и тогда сомневался бы до самого последнего мгновения. Но кубок был здесь – он стоял открыто, на камнях перед чашей источника, где кипела белая пенная струя, срывавшаяся с обрыва высотой в человеческий рост. Чистое, белое серебро с чернью снаружи и позолотой внутри кубка выглядело свежим, возрожденным, как будто только что вышло из темной кузницы двергов. Теперь Дракон Памяти казался более новым и молодым, чем в тот далекий день, когда Бергвид отдал его ведьме, а ведьма впервые погрузила его в источник, и в его пересохшие жилы снова потекла кровь Медного Леса. Против воли в памяти Бергвида всплывало постыдное воспоминание, как душистой летней ночью десять лет назад шел по темному лесу, держа Дракон Памяти под плащом и подавляя страх, что пропажу кубка обнаружат, что за ним пустятся вдогонку, разоблачат, назовут вором… Снова, после десятилетнего заточения, серебряный дракон стал доступен человеческим рукам, но теперь Бергвид получил его честно, законно… не то что в прошлый раз…

Дрожа, Бергвид наконец решился и жадно схватил кубок озябшей рукой, словно боялся, что Дракон Памяти, как живой, скользкий змей, вырвется и уползет. Кубок показался ему тяжелым, но в нем был залог его будущего могущества, и Бергвид засмеялся – один среди осеннего леса, один среди облетевших деревьев, среди бурых листьев на серых скальных выступах, зеленой хвои и мха, светлых капель на черных мокрых ветках. И каждая ветка, каждый из пёстрых, влажно блестящих камешков видел и понимал его, в каждом из них жила душа Дагейды. Дагейда тысячами рук протягивала ему кубок, чтобы он отомстил за свой род…

В тот же день Бергвид разослал по округе Фрейреслаг деревянную бирку-будкафлу, покрытую рунами, призывающими на тинг в ближайший же вторник. Руны резал Сигвид Ворона. В ожидании, пока народ соберется, Бергвид каждый день пировал в усадьбе вместе с ликующей Хильдой, которая в ожидании таких приключений передумала пока уезжать на Острый мыс. Она не могла насмотреться на Дракон Памяти, который ее брат почти не выпускал из рук. О нем она немало слышала и раньше – от своего родича Хагира Синеглазого, который сам и добыл Дракон Памяти из заморского кургана и которого Бергвид так ненавидел, что не терпел даже упоминания его имени .

– Мы имеем право владеть им – ведь он принадлежал нашему роду, роду Лейрингов! – говорил Бергвид. – Это наше законное наследство, и оно принесет нам удачу!

«Как сказать! – между делом подумала Хильда. – Если это законное наследство Лейрингов, то законный владелец его – Хагир, он ведь Лейринг по мужской линии». Но делиться этим соображением с братом она не стала: юная, но отнюдь не наивная, она уже знала, что Бергвид понимает любые «законные права» только в свою пользу.

– Но ведь говорят, что у него есть какие-то волшебные свойства! – заметила она. – С ним ведь можно творить какую-то ворожбу, ведь так?

– Он принесет удачу! – уверенно ответил Бергвид. – Это и есть его волшебное свойство!

Хильда с сомнением поджала губы, но промолчала. Ее брат, при всей его отваге, вовсе не был мудрецом, которому подчинятся сокровища двергов.

Тинг собрался на берегу озера, перед святилищем Хэстирнес, где цепочка высоких, в человеческий рост, стоячих камней отделяла от берега мыс, глубоко вдающийся в озеро. На середине площадки был выложен круг из белых камней – рундель, внутри которого разводился огонь и жертва посвящалась богам, после чего она сталкивалась в воду озера. Теперь в круге белых камней играло жаркое ясеневое пламя, и девять черных барашков ждали, когда вождь коснется их священным молотом.

Бергвид явился в Хэстирнес вместе со всем своим хирдом, то есть двором – с сестрой, дружиной и даже челядью, для такого случая старательно умытой и причесанной. Он сам, Хильда, хирдманы и ярлы – все оделись в лучшие цветные наряды, девушка сияла золотой застежкой плаща и золотым обручьем, у мужчин блестели на груди золотые и серебряные цепи, добытые на морях, оружие было начищено, волосы и бороды расчесаны. Сам Бергвид, в своем плаще из шкуры черного Ньёрдова быка, в железном шлеме и с золотой цепью на груди, выглядел воинственно и грозно, и сами камни святилища Хэстирнэс, помнившие древних конунгов, предков Бергвида, благосклонно смотрели на него при бледном свете зимнего солнца.

Начало зимы, хоть на Квиттинге она теплая и почти бесснежная, все же не лучшее время для поездок на тинг, но народу собралось не так уж мало. Все землянки на луговине были покрыты тюленьими шкурами или старыми парусами, из низких дверей поднимались столбы дыма. Те, кому не хватило землянок, поставили кожаные палатки или шалаши, крытые еловым лапником, развели перед ними костры. При виде конунга с дружиной народ стал собираться: люди прерывали беседы, выбирались из своих убежищ, оставляли ложки, которыми помешивали в черных котлах над огнем, подбирали с досок игральные кости, за которыми коротали время, оправляли одежду и сдвигались плотной толпой, чтобы лучше видеть и слышать. Склоны ближайших холмов были залиты живым морем голов – в меховых и шерстяных шапках, кое-где для пущей важности в шлемах, кое-где непокрытых, молодых и кудрявых или старых и лысых. Тысячи глаз устремлялись к «хёвдингу округи Фрейреслаг», который сегодня впервые выступал перед людьми в этом качестве.

У всех он вызывал большое любопытство. Иные из этих людей всего несколько месяцев назад сражались под его стягом против Вигмара Лисицы, хёвдинга с севера, иные, напротив, не желали иметь ничего общего с неудачливым наследником Стюрмира конунга. Что он скажет им теперь? Он, сын и наследник единовластного на Квиттинге рода, смирился ли он с тем, что стал всего лишь одним из восьми независимых вождей? Его решение означало мир или войну для всего полуострова, а значит, касалось всех. И потому сюда приехали даже те, кто предпочел бы никогда его не видеть.

Бергвид окинул взглядом толпу – здесь собралось около тысячи человек, в основном мужчин, потому что женщины, не имея на тинге права голоса, не пожелали покидать дома в промозглые зимние дни. Конечно, не все согласятся встать в ряды под его стягом. Хорошо если каждый десятый, а остальные сложатся, чтобы снабдить его одеждой, оружием и пропитанием для долгого похода. Но Бергвид сейчас не подсчитывал, не прикидывал – он видел перед собой целое войско, целое море людей, законным и признанным повелителем которых он теперь являлся. Лишив его звания конунга, клятва на озере Фрейра взамен дала ему законную власть над здешней округой, и сейчас ему предстояло на деле убедиться, что одна ворона в руках лучше, чем две в лесу.

– Я созвал вас сюда, чтобы открыть вам важную новость! – сразу начал Бергвид, который никогда не отличался умением говорить речи. – Не будем мы на этом тинге ни разбирать тяжбы, ни принимать законы. Торбранд конунг, наш враг, умер. Фьялленланд остался без защиты. Я зову вас в поход на наших врагов. Теперь, когда Торбранда нет, мы захватим его землю, как он захватывал нашу, мы разорим дома фьяллей, как они разоряли наши, мы увезем в рабство их жен и детей, мы заставим их платить нам дань! Я зову вас! Камни Хэстирнэса благословят наше оружие! Тюр и Один будут с нами!

Народ слушал его поначалу в безмолвном недоумении: услышанное оглушило, как хороший удар по голове. Все настроились на разговор о квиттингских делах, об отношениях с Вигмаром Лисицей – а услышали такое, чего никому и в голову не приходило. Лишенный возможности воевать с недругами-квиттами, Бергвид хёвдинг замахнулся на фьяллей! От меньшего зла кинулся к большему!

Захватить Фьялленланд! Допустим, один раз можно пройтись по вражеской земле, разорить дома, взять добычу и пленных. Но чтобы дань собирать… это уж он что-то загнул… Да и насчет беззащитности… По всему Морскому Пути фьялли славились как отважные и очень умелые воины, их оружие, кольчуги и боевые корабли не имели себе равных. Именно в племени фьяллей в наибольшей полноте хранилось и развивалось древнее искусство обучения воина, позволявшее мужчине осознанным усилием воли пробуждать в себе «священную ярость зверя». Квиттинг столько лет испытывал на себе крепость их мечей и тяжесть их рук, что трудно было посчитать фьяллей «беззащитными», когда умер только их конунг, но остались все те сотни и тысячи воинов, привыкших одерживать победы под его стягом. В глазах квиттов Фьялленланд оставался неприступной крепостью, обителью крепкой стали и несокрушимой воинской силы – идти на него войной казалось так же немыслимо, как напасть на великанью страну Утгард.

Пока подобные мысли беспорядочно мелькали в головах ошарашенных слушателей, вперед вышел Марберг сын Донберга, дальний родич Бергвида со стороны матери, живший в усадьбе Сосновый Пригорок. Несмотря на молодость – ему исполнился только двадцать один год – он уже стал главой своего рода и пользовался почетом, как человек знатный, разумный и справедливый. Говорить он тоже умел, и произнесенной им речью можно было заслушаться. Он напомнил людям о том, что только в испытаниях военных походов пробуждаются силы человека, а сидеть дома, подобно девушкам, ожидающим женихов, достойным людям стыдно. Что весь Морской Путь, должно быть, позабыл, что на Квиттинге есть и мужчины, которые не побоятся отомстить за своих предков, павших от фьялльских мечей. Двадцать семь лет они выжидали подходящий случай, поскольку только раб мстит за свои обиды сразу, а благородный человек старается как следует подготовить самое важное дело своей жизни. И вот теперь этот случай пришел, и если они его упустят, то покроют себя позором, как трусы. Красноречиво и подробно Марберг расписывал сокровища, которые фьялли когда-то награбили на Квиттинге, – скот и драгоценную посуду, ковры, яркие одежды, серебро и золото, съестные припасы, выплавленное из болотной руды железо, в то время как квитты каждую зиму уносят в лес кого-то из детей, чтобы иметь возможность прокормить оставшихся. Напоминал, сколько мужчин пало на полях битв, сколько женщин, знатных, благородных женщин с белыми руками, окончило жизнь во Фьялленланде за жерновом или в хлеву, среди тягот и унижений рабской жизни. Сколько детей, рожденных свободными, выросли в рабстве и вместо благородных занятий свободных людей всю жизнь только пасли свиней, кормили собак и чинили изгороди.

Его слушали в молчании, и ответом на его речь служил темный огонь, загорающийся в глазах. Все это была правда, и каждый из стоявших перед мысом Коней мог назвать десяток имен своих родичей, с которыми все это и случилось. Из речей Марберга постепенно вставал образ прежнего Квиттинга, независимого, многолюдного, могучего, процветающего. Становилось стыдно за отцов и дедов, которые сперва допустили поражение, а потом терпели жизнь в рабстве. Каждый чувствовал в себе желание и способность стать сильнее их и исправить прежнее зло. И казалось, снова вызвать к жизни прежний Квиттинг так легко – стоит только собрать войско и вернуть во Фьялленланд все то горе, которое однажды оттуда пришло… И когда Марберг хёльд от имени Бергвида снова призвал народ взяться за оружие, вся округа Фрейреслаг ответила ему единым криком согласия.

После этого Бергвид, по совету того же Марберга, три дня устраивал пиры в Конунгагорде, шумевшие день и ночь. Гостей обносили мясом и пивом, они хвастали друг перед другом оружием и рассказывали о ратных заслугах предков, и кубок Браги, поднимаемый в честь славных воинов прошлого, вызывал бурю восторженных воплей. Хильда, нарядная, с блестящими глазами и румянцем возбуждения на щеках, обносила пивом самых знатных из гостей, упивалась их речами и уже видела саму себя кем-то вроде тех валькирий, которые были сестрами и дочерьми древних конунгов и сами «носились в битвах над землею и морем».

Пелось много песен в честь павших героев, звучало много древних сказаний. Особенно Бергвиду нравилось одно: о древнем герое Вадараде, который победил дракона по имени Угг. Давным-давно, как выпевал витиеватыми стихами сказитель Брисир Умный, жил в пещере дракон, охранявший несметные груды сокровищ. Но однажды некий человек проник в гору и похитил, пока спал дракон, золотую чашу дивной работы. Проснувшись, разъяренный дракон бросился на поиски сокровища и, не найдя вора, стал каждую ночь наведываться к жилищам людей, жечь дома и уносить всех, кто попадется, чтобы сожрать в своей смрадной пещере. Семь долгих лет продолжалось бедствие, разорявшее земли престарелого конунга Хативульва, пока не явился из-за моря молодой герой Вадарад, сын конунга Видухунда, побратима Хативульва. Сперва он подстерег дракона в покоях Хативульва, где и отрубил ему голову. Но на другую ночь, прервав праздничный пир, явилась ужасная драконша, мать Угга, чтобы отомстить за него. Но и с матерью, затащившей его в подземелье, расправился доблестный Вадарад, вынес из пещеры все сокровища драконов, и тогда обрадованный Хативульв подарил ему ту самую золотую чашу и отдал в жены свою дочь, прекрасную Агиламунду. С коими дарами он и отправился назад за море, чтобы править своей землей достойно и счастливо.

Люди слушали песнь, а Бергвид хёвдинг с гордым видом, словно речь шла о его собственных подвигах, внимая и отпивал из серебряного кубка-дракона. Как та золотая чаша, Дракон Памяти вышел на свет, чтобы вызвать к жизни подвиг, о котором веками будут вспоминать с восторгом… Сперва дракон-сын, а потом драконша-мать, Торвард конунг и его мать-ведьма, кюна Хёрдис, падут от руки героя… И наградой ему будут честь и вечная слава…

Округа Фрейреслаг теперь полностью была на его стороне, но только ее войска не хватало для войны с фьялленландскими драконами. Через несколько дней, велев людям готовить снаряжение, корабли и припасы к первым летним дням, Бергвид хёвдинг со всем своим хирдом выехал на восток – туда, где думал найти себе новых союзников.

Год клонился к закату, в землях Морского Пути готовились к пирам Середины Зимы. На островах их называли праздником Возрождения Солнца. Приближались Пять Безымянных Дней, страшное Время Вне Времени – последние дни перед зимним солнцеворотом, после чего возрожденное солнце снова начинает набирать силу.

– Поглядим, как наша новая фрия справится с этими праздниками! – во всеуслышанье рассуждал в Северном Покое, покое воинов, Ниамор сын Брана. – Поглядим, как у нее хватит сил справиться с Безымянными Днями и не допустить к нам сюда всякой мертвой дряни – одной!

При фрие Эрхине-старшей Ниамор занимал исключительно почетное положение. Издавна фрие принадлежало право выбирать военного вождя, который от ее имени будет водить в бой дружины острова Туаль. И тот, кого она считала достойнейшим, обычно и бывал отцом ее детей. Конечно, не во все времена мнение фрии совпадало с мнением дружины, особенно если фрия, как сейчас, была молода и красива, а самый прославленный воин – стар и похож на кряжистый дуб с обломанными ветками. Певцы острова Туаль знали множество печальных и трогательных сказаний о соперничестве двух воинов, молодого и старого, в борьбе за любовь прекрасной девы. У всех этих песен был плохой конец, но от этого туалы любили их не меньше.

Но в конце концов каждый военный вождь погибает в битве или бывает побежден более молодым соперником – неудивительно, что каждая фрия переживает их несколько. У Эрхины-старшей их насчитывалось трое. От каждого из первых двоих она родила по одному сыну. Старший из них, по имени Эрх, стал со временем отцом Эрхины-младшей. Второй, Тальмарх, тоже произвел на свет дочь, которую звали Дер Грейне. Сейчас это была семнадцатилетняя девица, красивая и гибкая, с шелковистыми светлыми волосами серебристого отлива, ходившая всегда неслышно и редко подававшая голос. Эрхина не любила свою сестру, видя в ней соперницу.

Ниамор сын Брана был третьим. Со смертью Эрхины Старшей он «овдовел» и на ее погребальное ложе возложил свой голубой пояс, почетный знак брака с Богиней. Но отступать с почетного места он не собирался: крепкий, полный сил и привыкший главенствовать, Ниамор не видел причин, почему бы ему не получить другой такой же пояс из рук новой, молодой Эрхины.

– А если какой-нибудь щенок затявкает, то я ему шею сверну вот этими руками! – громогласно рассуждал он за столом в Покое Воинов и делал такие движения, будто сворачивает чью-то тоненькую и жалкую шейку. – Я – Медведь Широкого Леса, и кости врагов трещат в моих лапах!

Эрхина старалась не обращать внимания на этот шум. Ниамор, с его морщинистым красным лицом, медвежьей фигурой и такими же повадками, а главное, с его самовлюбленностью, с его привычкой распоряжаться и скорее требовать восхищения и преданности, чем выражать их, нимало ей не нравился и понравиться никак не мог. Сама будучи ревнивой и честолюбивой, она видела соперника, а значит, злейшего врага в каждом, кто хотел занимать на Туале хоть сколько-нибудь видное место.

Кроме того, она еще хорошо помнила Торварда сына Торбранда, и при воспоминании о его открытом, молодом лице, о восхищенном огне его глаз морщинистая и грубая рожа Ниамора казалась еще отвратительнее. И что он понимает в любви, старый кабан! А конунг фьяллей разбирался в этом тонком деле так хорошо, что в глубине души Эрхина сожалела о краткости их знакомства. Если бы Торвард был туалом, то все прочие искатели почетного звания могли бы отдыхать! Все, что ее беспокоило и смущало при нем, теперь, на расстоянии, забылось, осталось только хорошее, только его безграничное, чистосердечное восхищение, только его пылкая любовь. Он любил ее, любил всей душой в тот краткий день в Саду Богини, и именно любовь, а не просто желание, дышала в каждом его взгляде, в каждом прикосновении рук…

Конечно, много думать о нем ей не следовало: он заключил брак не с ней, а с Властью, с юной богиней Ванабрид, но Эрхина в мыслях не могла полностью отделить себя от богини. Она была той Фрейей, которую он любил, воспоминания об этой любви и сейчас еще приносили ей какое-то беспокойное блаженство. Обаяние тепла и силы, исходившее от него, и сейчас еще оставалось с ней. За благословением приезжают только один раз в жизни, и Эрхина даже не думала о каких-то новых встречах с Торвардом, но ее взыскательность из-за этого знакомства возросла еще больше.

До праздника Возрождения Солнца оставалось еще дней десять, когда с причалов передали, что в Аблах-Брег снова явились фьялли. По их словам, у них имелось поручение к фрие, и Эрхина распорядилась принять их немедленно, то есть сразу, как минуют три дня, необходимые для малых обрядов очищения. Она не сомневалась, что и у Торварда остались от знакомства с ней самые глубокие и восторженные впечатления, и жаждала скорее услышать подтверждение этому.

Но как ни радужны были ее тайные ожидания, действительность превзошла их все. Возглавлял приехавших человек, которого Эрхина еще не видела. Звали его Гельд сын Рама, и, хотя сам-то он к племени фьяллей не принадлежал, Эрхина сразу уловила в нем что-то общее с Торвардом. Лет пятидесяти, светловолосый, разговорчивый, улыбчивый, учтивый и умный, Гельд сын Рама держался так просто, так открыто и непринужденно, что Эрхина опять слегка растерялась. Гельд улыбался ей так приветливо, как будто искренне рад ее видеть, не трепетал от благоговейного почтения, но и не проявлял неучтивости невежды – в этом-то внутреннем достоинстве, которое ничуть не страдало перед лицом ее величия, и заключалось его сходство с конунгом фьяллей.

– Надеюсь, праздники осени и зимы проходят у вас благополучно! – рассуждал Гельд, держа поднесенный ему золотой кубок. Ему так часто приходилось сидеть за столами конунгов, что пышность и блеск его ничуть не смущали. Понимая, где находится, он посматривал вокруг с живым любопытством, словно думал: поглядим, каков ты из себя, Иной Мир! – Морскому Пути прошедший год принес много новостей. Сын конунга слэттов, мой родич Хельги ярл, женился в самом конце лета. Может быть, ты, фрия, слышала об этом? Он взял в жены Эйру дочь Асольва, ту, что приходится племянницей кюне Хёрдис и двоюродной сестрой Торварду конунгу. А у квиттов теперь опять нет конунга: в конце лета, перед той свадьбой, Бергвида сына Стюрмира принудили отказаться от этого звания. На Квиттинге теперь образовалось восемь независимых областей, и Бергвид конунг теперь зовется Бергвид хёвдинг, правитель округи Фрейреслаг. Должно быть, ему кажется, что он скатился с перины на солому, а он не из тех, кто легко мирится с поражением. Я его немного знаю – ему горше полыни покажется, что самый сильный и влиятельный на Квиттинге вовсе не он, а Вигмар Лисица из Железного Кольца, безродный выскочка по сравнению с самим Бергвидом.

– Я не знаю никакого Бергвида! – насмешливо ответила Эрхина. – Богиня не благословляла конунга с таким именем.

– Охотно верю, хотя, признаться, я не уточнял, ездил ли он сюда за благословением, – легко ответил Гельд, словно кто-то имел право не верить фрие острова Туаль. – Очень может быть, что и не ездил, даже скорее всего. Видишь ли, ему в детстве сильно не повезло: его в трехлетнем возрасте продали в рабство, и он до восемнадцати лет вообще не знал, что является по рождению конунгом и единственным наследником Стюрмира конунга.

– А Стюрмир конунг умер? – Эрхина подняла брови, сделав вид, что впервые об этом слышит, и даже слегка наклонилась вперед. – Мои певцы не знают песни о его смерти.

Гельд посмотрел на нее с удивлением: его, в свою очередь, изумило то, что хоть один человек не знает этой новости, которая на два года старше Торварда конунга.

– Поистине здесь – Иной Мир! – ответил он, почтительно и вместе с тем непринужденно усмехаясь. – И голоса низменной земли сюда не доходят. Стюрмир конунг умер уже лет как двадцать семь. Его погубила каменная лавина, которую на него обрушил великан по имени Свальнир. И, прямо скажу, это событие достойно самой пышной песни, которая будет приводить слушателей в содрогание и восторг. Жаль, подходящего скальда пока не нашлось.

– Я ничего не слышала об этом! – небрежно ответила Эрхина, своим незнанием как бы выбрасывая из действительности и само событие. Бытие – это божественное знание, а чего боги не знают, того как бы и вовсе нет. – Когда сюда приедет законный наследник Стюрмира конунга, перечислит мне своих предков, расскажет о гибели Стюрмира, тогда мои певцы запомнят, и я буду об этом знать.

«И тогда эти события появятся в действительности», – подразумевалось в ее умолчании.

– Боюсь, что Бергвид сын Стюрмира не сможет перечислить тебе всех своих предков! – Гельд с сожалением улыбнулся. – Как я начал тебе рассказывать, он первую половину жизни прожил рабом и его никто не учил тому, что нужно знать благородному человеку. Пожалуй, если ты спросишь его, кто были первые люди на земле, он и того тебе не ответит.

– Значит, он недостоин предстать перед Богиней! – отрезала Эрхина. – И хватит о нем. Разве ты приехал говорить со мной об этом жалком неуче?

– Вовсе нет. Просто я хотел рассказать тебе новости, если уж так получается, что сюда они не доходят. Я подумал, что они тебя позабавят.

Эрхина слегка повела плечом, словно говоря: благодарю, но это лишнее. А Гельд отметил про себя, что «занятными и поучительными», как принято говорить, здесь считаются только те «новости», о которых еще Один беседовал с великаном Вафтрудниром. Во время этой беседы он внимательно следил за тем, как она принимает его речи, и все прикидывал, велики ли надежды на успех его поручения. Раз уж он за это дело взялся, его следует довести до конца. Но чем дольше Гельд наблюдал за правительницей священного острова, тем более безнадежным казалось его дело. Но отступать было некуда. Как говорят в говорлинском городе Ветроборе, назвался грибом – лезь в корзину.

– Конечно, я приехал для того, чтобы говорить с тобой не о Бергвиде сыне Стюрмира, а совсем о другом человеке, гораздо более достойным того, чтобы его именем тревожили твой слух, – продолжал Гельд, теперь уже не улыбаясь и строя свою речь по возможности почтительнее.

Слыша привычные слова, фрия Эрхина немного расслабилась на своем высоком троне – проницательный Гельд это заметил и посчитал недобрым знаком. Она явно была не готова к тому, что ей предстояло услышать.

– Кто же это такой? – спросила она, и по лицу ее было видно, что она знает ответ.

– Торвард конунг из Фьялленланда. Он прислал меня сюда с подарками для тебя, чтобы еще раз выразить тебе его почтение и восхищение твоей красотой и мудростью.

На лице фрии еще сильнее проявилось облегчение и удовольствие: вот теперь она слышала действительно то, чего ждала. У Гельда мелькнула надежда.

– Ни одна из женщин, кого он встречал в жизни или о ком слышал, ни одна из героинь древности, о коих сложены песни и саги, не может в его глазах сравниться с тобой! – продолжал он с глубоким чувством, всеми силами стараясь оправдать возложенное на него доверие. – Только ты одна воплотила в себе красоту и твердость духа Гудрун, отвагу и мудрость Брюнхильд, и ни в одной саге нет слов, чтобы во всей полноте выразить, как глубоко Торвард конунг восхищен тобой. Твой образ сопровождает его днем и ночью, во сне и наяву, и все прочие женщины в его глазах теперь все равно что бледные тени перед ярким солнцем.

Эрхина благосклонно улыбалась, слушая эту хвалебную песнь, которая проливалась на ее душу сладким медом.

– Я рада встретить в нем такую учтивость, достойную истинно благородного человека! – гораздо мягче и приветливее, чем раньше, сказала она. – Я буду рада, если Торвард конунг еще когда-нибудь навестит священную землю Туаля.

По рядам туалов пробежал шепот: не многие удостаивались такой чести, как быть приглашенными сюда самой фрией. Ниамор хмыкнул вслух, и в глубине его самоуверенного и не такого уж гибкого сознания впервые мелькнула некая смутная мысль о соперничестве.

– Ему будет, несомненно, приятно это услышать, – заверил Гельд. – Но он поручил мне передать тебе не только просьбу увидеть тебя еще раз…

– Что же еще он хочет?

– Торвард конунг по своему роду и доблести не уступит ни одному из конунгов Морского Пути и островов, ни одному из потомков Харабаны Старого. Такой человек заслуживает всего самого лучшего. А поскольку нет и не может быть на земле женщины лучше, чем ты, то он желал бы взять тебя в жены. Что ты скажешь на это?

Получить ответ так сразу Гельд никак не мог. Фрия Эрхина, только что сидевшая с небрежным изяществом, опираясь локтем о подлокотник трона и положив подбородок на кулак, теперь медленно выпрямилась, встала с места и глянула на Гельда сверху с таким изумлением, как если бы с ней вдруг заговорила жареная туша праздничного кабана.

Туалы вокруг молчали, затаив дыхание: каждый думал, что ослышался, и ждал, когда ошибка разъяснится. Даже Ниамор утратил дар речи: на ум приходила одна брань, но он слишком привык почитать Трон Четырех Копий, чтобы произносить подобное в Срединном Покое.

В свое время Гельд, впервые услышав об этом замысле, был изумлен не меньше. Началось все с приятной неожиданности: прямо к нему домой, в Барланд, в усадьбу Над Озером, явился Эрнольв Одноглазый. Они были знакомы уже двадцать пять лет и, хотя виделись нечасто, держались наилучшего мнения друг о друге, взаимно уважая самые, на их общий взгляд, драгоценные качества: ясный ум, доброе сердце, безупречную честность и полное отсутствие самовлюбленности.

– Сегодня счастливый день! – радовался Гельд, встречая нежданного гостя. – Эрнольв ярл! Я всегда рад тебя видеть, особенно теперь, когда мы с тобой стали родичами!

– Родичами? – Эрнольв ярл приподнял бровь над зрячим правым глазом.

– А разве ты об этом не подумал? Ты ведь сам женил моего племянника Хельги ярла, сына моей двоюродной сестры Хельги, на Эйре дочери Асольва, племяннице вашей кюны Хёрдис, а значит, двоюродной сестре Торварда конунга. А поскольку ты родич Торварда по отцу, значит, и мы с тобой теперь в родстве.

Не всякая белка нашла бы дорогу в хитро переплетенных ветвях этого родословного древа, но Эрнольв ярл, помедлив, кивнул:

– Да, все верно. Просто, ты понимаешь, когда я с тобой познакомился, ты еще не был родичем Хеймира конунга… то есть был, но мы не знали.

– Я сам тогда не знал! – со смехом напомнил Гельд. – Но, надеюсь, ты не собирался у меня перезимовать? Ты знаешь, я всегда был бы рад, но эту зиму мне предстоит провести вне дома. За мной присылали от Хеймира конунга. Зовут зимовать к ним в Эльвенэс, и я никак не могу отказаться, потому что они собираются всю зиму пировать в честь женитьбы Хельги ярла. А то, понимаешь, он забрался куда-то в глубины Медного Леса, прямо как Сигурд на огненную гору, нашел там себе невесту, справил свадьбу, а его родичи и знать ничего не знали… Ну, что я тебе рассказываю, ты же при этом был!

– Это хорошо, что ты мне напомнил, – отвечал Эрнольв ярл, думая о чем-то своем. Было ясно, что женитьба Хельги ярла для него уже в прошлом. – Хорошо, что ты теперь родич Торварда конунга. У нас об этом не догадались подумать. Но это хорошо… Это очень даже кстати.

– Загадочны твои речи, о мой одноглазый мудрец! – Гельд и сам уже заметил, что его нежданный гость полон какой-то тайной заботой. – При чем здесь наше родство? Я могу чем-то помочь вашему новому, но уже славному конунгу Торварду?

Это оказалось именно так: Эрнольв ярл приехал из Фьялленланда нарочно для того, чтобы предложить Гельду сыну Рама возглавить почетное посольство и посватать невесту для молодого Торварда конунга. Услышав об этом, Гельд поначалу рассмеялся:

– Конечно, уже двое славных «дарителей злата» благодаря моим хлопотам обрели жен. Но, насколько я успел узнать Торварда конунга, он из тех, кто сам заботится о себе и никогда не доверяет устройство своей судьбы посторонним. Что-то такое я даже сам от него слышал: еще там, на свадьбе у Альмара конунга, откуда Торвард ярл и Хельги ярл вдвоем отправились будить валькирию.

– Хельги ярл как раз и разбудил.

– А Торвард ярл, то есть Торвард конунг, извлек урок из неудачи и решил, что это дело должны делать знающие люди? Вроде меня?

– Да, откровенно говоря, нам нужен кто-то вроде тебя. Нам нужен человек знатного рода, умный, учтивый, сведущий. А главное, умеющий договариваться с самыми разными людьми. Даже с такими, от кого и не знаешь, чего ждать и как говорить с ними.

– Кого же он хочет сватать? – Гельд заметил, что при последних словах Эрнольв ярл подавил вздох, и перестал смеяться, поняв, что дело нешуточное. – Я не знаю в Морском Пути такой невесты, которая не понимала бы обычной человеческой речи. И такой девушки, которая устояла бы перед напором Торварда сына Торбранда, если он действительно захочет! Если закрыть глаза на мать-ведьму, он – наилучший жених Морского Пути, и дочь любого хёвдинга что хочешь за него отдаст! Да ему отбоя от невест не будет! Вот увидишь: когда по всем землям узнают, что он теперь конунг, к весне со всех сторон съедутся посольства – намекать… Нам бы с тобой такое счастье в молодости, а?

– Ну, да! – Эрнольв ярл ничуть не развеселился. – Если бы он хотел невесту, как у людей! А ему всегда надо что-то такое, чтоб все упали! Я сам за столом услышал, так чуть нож не проглотил. Короче, это фрия Эрхина с острова Туаль.

– Живая богиня? Невеста Ванов?

Гельд выразительно поднял брови и ничего не добавил. Эрнольв ярл тоже молчал, и по его помрачневшему лицу было видно, что его эта затея не радует.

– И у вас считают, что это возможно? – помолчав, спросил Гельд.

– Смотря кто, – с угрюмостью ответил Эрнольв ярл. – Я, например, считаю, что это пустое дело, которое нам ничего, кроме позора, не принесет.

– И ты им об этом сказал? – полуутвердительно произнес Гельд, знавший, что Эрнольв Одноглазый всегда вслух говорит то, что думает.

Тот кивнул: а как же иначе?

– А они что?

– Наша ведьма раскидывала руны. – Здесь, за морем и в разговоре с Гельдом Подкидышем, Эрнольв мог говорить о кюне Хёрдис так, как она, по его мнению, заслуживала. – И сказала, что Торварду суждена дивная женщина в жены: знатного рода, красивая, умная, отважная, сильная духом. А я он ответил, что знает такую. Он после Туаля ходит как шальной. Даже болтали, что его там сглазили. А я думаю, его просто понесло. Ну, это… – Эрнольв ярл слегка покрутил в воздухе рукой. – Знаешь, ведь говорят, что благословение конунга – его брак с Властью. Фрия Туаля – и есть как бы эта власть. Меня в конунги не посвящали, я не знаю, как оно там делается, но он был с ней наедине. И довольно долго. Ребята говорили, что он ушел в храм до полудня, а вернулся уже в сумерках. Видно, ему там так много досталось, что…

– Что теперь хочется еще больше, – закончил Гельд. – Ну, что ж, это бывает. Она молода, хороша собой?

– Ребята говорят, очень. И молода, и хороша. И держится как богиня. А наш Торвард ярл… Он, знаешь, того… С женщинами не теряется.

– Знаю! – Гельд опять слегка усмехнулся. – Что ему понравилось, то должно быть его. Это я уже видел.

– Ну, вот! – Эрнольв ярл развел руками, давая понять, что все сказал. – Как за такое дело браться – я не знаю. И никто у нас не знает. Наши все ребята разинув рот по Туалю ходили, из меня самого сват никакой – она меня как увидит, так сразу в обморок. Я про тебя подумал. Ты умеешь и с конунгами говорить, и с женщинами объясняться. Поезжай-ка ты к ней. Если кто-то и может справиться, то только ты. Уж если делать, то как следует.

Гельд кивнул: дескать, понимаю. В этих словах он узнавал Эрнольва Одноглазого: даже будучи твердо уверен, что конунг не прав, он прилагал все возможные усилия для исполнения безумного замысла своего вожака. Преданность вождю была самой сильной чертой его души, и ради этой преданности он всегда умел переступить даже через свое собственное мнение.

– Вот оно что! – проговорил Гельд, стараясь осмыслить это неожиданное предложение. – Он, значит, хочет, чтобы я… А как же Эльвенэс? Я как раз собирался взять туда нашу Асту. Ей уже восемнадцать лет, а там, я надеюсь, ей найдется хороший жених. Мы, конечно, не конунги, но и простым смертным надо как-то устраиваться в жизни…

– Зима долгая. Успеешь. Хельги ярл не обидится, если ему придется тебя подождать. Он благородный человек и понимает: если он уже женился, так и другим оно тоже надо.

– Это да… Хельги ярл – человек благородный… – рассеянно бормотал Гельд, думая.

И, изображая на лице сомнение, он в глубине души уже подозревал, что согласится. Асту, в конце концов, можно взять с собой и оставить на время в Островном Проливе, под присмотром кюны Ульврун. Кюна еще рада будет – помочь подобрать хорошей девушке приличного жениха…

Замысел туальского сватовства был безумным, но возможность в нем поучаствовать очень и очень манила Гельда. Такие случаи выпадают не каждый день. Примут это сватовство или отвергнут, что вероятнее, – в любом случае это будет событие великой важности и разговоров хватит на весь Морской Путь. Пожалуй, такая новость заслонит и свадьбу Хельги ярла, и разделение Квиттинга на восемь областей. Гельд не был тщеславен, но был неукротимо любопытен и любил находиться поближе к значительным событиям, чтобы потом не пользоваться сплетнями и слухами из десятых рук. После такого поручения ему и в Эльвенэсе обрадуются в три раза больше. А если начистоту, самому себе, – то он и вправду справится с таким делом лучше, чем любой другой. Он – родич теперь уже двух конунгов, а по части умения объясняться с самыми разными собеседниками не имеет себе равных. И опыт тоже немало значит… Так отчего же не оказать услугу молодому человеку, который, несмотря на мать-ведьму, всегда ему нравился?

Недели через две Эрнольв ярл и Гельд Подкидыш прибыли в Аскефьорд. Здесь уже все знали о замысле и гордились дерзостью своего молодого конунга.

– Но я никогда не слышал, чтобы хоть один человек женился на фрие острова Туаль! – честно предупреждал Гельд, пока ему готовили корабль. – А я, прямо признаюсь, знаю всяких саг и преданий больше, чем кто-либо из встречавшихся мне в жизни.

– Пусть так! – отвечал ему Торвард конунг. – Но все когда-нибудь случается впервые! Так почему это не может случиться именно со мной?

– Но это же не простая женщина. Любая женщина с рождения знает, что предназначена быть женой и матерью. А женщина из рода Меддви знает другое: что она рождена быть жрицей.

– Но у каждой из них бывают дети, а значит, и мужья!

– Если я правильно понимаю, они берут мужей именно для того, чтобы иметь наследников, вернее наследниц. А самих их почти ни во что не ставят.

– Я ей понравился, – уверенно ответил Торвард ярл. – Она захочет.

Гельд знал, что сын Торбранда отнюдь не страдает самовлюбленностью и не склонен принимать желаемое за действительное. Но, будучи на четверть века старше, Гельд знал и другое: этого еще не достаточно. Если ты понравился женщине как мужчина, это еще не значит, что ты понравишься ей как муж. Эту мудрость он постиг на собственном горьком опыте. Фру Эренгерда, сестра Асвальда Сутулого, могла бы это подтвердить.

– Любопытно, как ты себе это представляешь? – намекал Гельд. – До сих пор мужья верховных жриц бывали туалами и жили при них на Туале. Ты же не можешь бросить Фьялленланд и жить с ней там! А она не может бросить Туаль и жить здесь. Как же быть? Даже если она полюбила тебя, как Брюнхильд полюбила Сигурда, вплоть до погребального костра, то она и тогда не сможет пойти с тобой. Она не может оставить остров без фрии.

– Но там может быть другая женщина, способная занимать это место. Какая-нибудь сестра, племянница, тетка, я не знаю! Все женщины уходят за мужьями!

– Так то обычные женщины…

Гельд видел, что разговоры ни к чему не ведут. Торвард конунг и на фрию Эрхину смотрел примерно так же, как вот на эту золотую чашу с острова Эриу: как на прекрасную и желанную добычу, которую следует привезти домой и украсить ею гридницу Аскегорда. Он думал только об Эрхине и на девушек Аскефьорда, своих прежних подруг, смотрел как на деревья, – а раньше он не имел склонности мечтать о небесном, забывая земное, не таков был его склад! По мере того как впечатления отстаивались, Эрхина в его памяти из богини все больше превращалась в живую женщину – одну из тех, кого ему случалось в жизни любить, но только прекраснейшую из всех! Образ богини остался на своем месте, на священном холме, а с ним во Фьялленланд ушел лишь образ земной женщины, заслонивший в его глазах истинный смысл этого чудесного знакомства. Он нашел Эрхину возвышенной и отрешенной, как спящая на горе валькирия, но пробудил в ней смертную женщину, и оттого казалось, что теперь они предназначены друг другу судьбой и никакого другого «Сигурда» в ее жизни уже быть не должно!

Человек земной, на Туале Торвард соприкоснулся с Иным Миром, и в душе его теперь мерцали и переливались радужным светом воспоминания о нем. Эта встреча изменила его, а бронзовый меч и даже золотой кубок были слишком бледными подарками на память! Руками Эрхины его обнимала богиня Фрейя, и он теперь жаждал навсегда сохранить при себе обладательницу этих прекрасных рук, как залог вечной любви богини. Его томила тоска, неудовлетворенность, разочарование во всех прежних радостях, словно он не весь вернулся с Туаля и оставил в том волшебном мире часть себя. Любой уладский раб мог бы ему объяснить, что это неизбежное следствие подобных приключений, но Торвард мыслил иначе: что однажды ему принадлежало, то теперь принадлежит ему навсегда. Золотой кубок, привезенный из Дома Золотой Яблони, отлично смотрелся на столе в гриднице Аскегорда, и сама богиня, его подарившая, точно так же украсит собой женскую скамью!

Да и честолюбие его приятно грела мысль о таком подвиге. Гельд прав: ни один из конунгов Морского Пути еще не женился на верховной жрице острова Туаль! Но все когда-то бывает в первый раз! Его собственный отец был женат на колдунье, Торвард привык, что мать его колдунья, а значит, и его собственной женой может стать подобная женщина. Короче говоря, Торвард конунг хотел взять в жены фрию Эрхину, а раз он этого хотел, он ни за что не отступил бы от своего желания. Охотнее всего он поехал бы сам, но так не полагалось, и он соглашался на этот раз делать все по правилам. Случай был слишком серьезным для своеволия.

– Сдается мне, конунг, что ты не до конца вышел из Иного Мира и теперь хочешь Иной Мир перетащить к себе! – говорил ему Оддбранд Наследство, мудрый старик и сам не чуждый колдовским умениям.

– Может быть! – отвечал Торвард, которому было все равно, какими словами описывать свое безумие.

– А из любви смертного и бессмертной не выходит ничего хорошего. Хоть прикажи позвать сюда эту умненькую девочку, внучку Стуре-Одда, она тебе расскажет, как один древний герой, Ки Хиллаин, кажется, крутил любовь с девой из Страны Блаженных. Он после такого приключения остался жив и почти в здравом уме – и все сочли, что для него это большая удача!

– У них, у уладов, все вверх ногами! – Торвард только рассмеялся. – Даже в «боевом безумии» мы устремляемся на врага, а они – в противоположную сторону, залезают в лесу на дерево и сидят там лет по десять! Слышал я такие песни! А что до этого, то Эрхина не очень-то бессмертная. Смертной женщины в ней не меньше, чем в любой из наших. Я проверял!

– Не берусь оспаривать твой опыт! – Оддбранд тоже усмехнулся. – Сколько, ты говорил, ей лет? Двадцать один или двадцать два? Для верховной жрицы маловато. Учить-то ее учили, но настоящая мудрость приходит только с опытом. Истинная мудрость – это искусство владеть собой и держать на привязи все свои страсти. А она, как видно, не до конца овладела земными страстями, и вот на этот крючок ты ее и поймал! Но едва ли она так легко даст себя вытащить из моря!

– Справлюсь как-нибудь! А ей, раз она еще не обладает невозмутимостью каменного идола, легче будет привыкнуть к новой жизни!

– Если она захочет.

И вот Гельд прибыл на остров Туаль. Поглядев на фрию Эрхину, он вполне понял Торварда конунга: от любви к такой женщине можно сойти с ума и возмечтать о невозможном! Но предугадать, каким будет ее ответ, он не брался даже сейчас, когда она, с ярким румянцем изумления на прекрасном лице, смотрела на него огромными глазами и не находила слов.

Чуть опомнившись, туалы загудели, но Гельд не оглядывался: здесь решает только она.

Эрхина все молчала, и Гельд вспомнил кюну Хёрдис. Пока Аскефьорд бурно обсуждал предстоящее сватовство, она в основном отмалчивалась, что было вообще-то на нее не похоже и потому подозрительно. Гельд даже подосадовал на нее в душе: ведь это она своей ворожбой о наилучшей в мире невесте подтолкнула сына к этому безумному предприятию, а теперь сидит с таким видом, будто ей дела нет! Но в утро отплытия, уже на берегу под соснами, кюна Хёрдис вдруг задержала Гельда возле себя.

– Я желаю тебе благополучного путешествия, Гельд сын Рама, – важно сказала она. – Пусть мой сын пытается получить то, что хочет. Если бы я не была настойчива и не пыталась взять свое, то сейчас меня бы здесь не было и новый конунг фьяллей был бы не моим сыном! И не сомневайся: он непременно возьмет в жены именно ту, которую я ему предсказала, – красивую, умную, знатную, отважную, благородную деву.

Кюна замолчала, но в ее голосе, произносившем последние слова, чувствовалась смутная недоговоренность. Гельд ждал продолжения.

– Но я не думаю, что это случится сейчас! – понизив голос, с тихим ехидством и каким-то тайным торжеством окончила кюна Хёрдис.

И махнула рукой: дескать, ступай! – не дожидаясь ответа.

Фрия Эрхина медленно опустилась на сиденье и подперла подбородок красивой белой рукой – приняла то же самое положение, из которого ее вырвала эта немыслимая новость. Она даже попыталась слегка усмехнуться, но Гельд видел, что к ее состоянию лучше всего подходит слово «ошеломленность» – то есть когда человека со всей силы грохнули по шлему, так что мысли всмятку и в голове железный гул. Сейчас ее переполняет множество разных чувств, но чего в ней нет, так это радости.

Эрхина открыла рот, потом снова закрыла, как будто посчитала пришедшие на ум слова неподходящими. Собственная растерянность, которую она никак не могла подавить, злила ее. Ее точно вдруг перевернули и поставили вниз головой. Только что, пока она с таким удовольствием слушала Гельда, встречи с Торвардом конунгом принадлежали невозвратному прошлому и вызывали отрадное тайное сожаление – и вдруг они превратились в будущее, притом будущее оскорбительное и ничуть не приятное! Стать его женой! Что он себе вообразил! Разве он не понял, что она, фрия острова Туаль, не просто женщина, к которой можно вот так вот взять и посвататься! Вообразил, что она согласится уехать со священного острова Туаль, покинуть все, для чего ее предназначила судьба, готовило воспитание… Стать просто женщиной (для нее кюна, повелительница целой страны, была не более чем просто женщина), во всем зависеть от мужа и подчиняться ему… Предать сорок поколений своих предков… Перестать быть Богиней на земле, перестать быть собой ! Только сумасшедший решит, что она добровольно пойдет на все это! Как он мог такое забрать в голову? Неужели он ничего не понял – кто она и что значит ее положение?

И первым осознанным чувством, которое выделилось из бешено вьющегося вихря, стало разочарование – острое, болезненное разочарование и обида, от которых все ее существо содрогнулось. Ей было жаль своих приятных воспоминаний о нем, своих чуть ли не сожалений… Ей было стыдно за них! Сразу пришли на память все те мелочи, которые ей в нем не нравились, – грубые мозоли на руках, покрытых следами множества мелких порезов, царапин, ссадин, руки как у простолюдина… И какие-то странные, никогда ею не слышанные, но едва ли приличные слова, которые у него вырвались, когда он не очень понимал, что говорит… Его черные волосы, как у злого духа, его темный дом, в который он, оказывается, задумал ее увезти – все равно что сорвать звезду с неба и сунуть в закопченный горшок! Ее, Богиню из золотого чертога в вечно цветущем саду! Навсегда свести ее со священной горы и приковать к земле, которой принадлежит он сам…

Но в то же время она не могла не признать, что сама дала ему некие основания… Что ее влечение к нему было гораздо больше, чем требовал обряд благословения. И сейчас она испытывала такой стыд и досаду, точно это посольство явилось из-за моря нарочно, чтобы обличить перед туалами ее прошлую слабость.

И все это вместе вызвало в душе Эрхины совсем иное чувство к Торварду – чувство, скорее похожее на ненависть, гнев, негодование. Любовь, жаждущая брака, то есть полного обладания и подчинения, унижала и оскорбляла ее, как унизило и оскорбило Фрейю сватовство того великана! Может, конунг фьяллей еще захочет в приданое солнце и луну? Видно, он все же плохо знает сказания и позабыл, как плохо кончилась для великана эта наглая затея!

Предложи ей это кто-нибудь другой – ну, любой другой из конунгов Морского Пути и островов – она, скорее всего, лишь посмеялась бы. Но Торвард, который так ей нравился, своим недостойным предложением оскорбил ее гораздо сильнее, чем мог бы оскорбить любой другой.

– Не ждала я… что Торвард конунг может так… забыться! – выговорила она наконец, не будучи уверенной, что говорит то, что нужно. – Разве он не знает, кто я?

Больше всего она сейчас боялась показать силу своего гнева, обнаружить перед всеми, как сильно это ее задело. Пальцы ее крепко сжали округлый черный камешек, висевший на цепочке у нее на шее. Держа его в кулаке, Эрхина привычно расслабилась – и ее обида, гнев и негодование потекли в камень, клещи разжались, стало легче дышать. Камень всегда помогал ей.

– Он знает, – спокойно ответил Гельд. – Он знает, что ты прекраснейшая из женщин на свете, и только тебя он хочет видеть своей женой.

– Он не знает, что я – не просто женщина! – с нажимом ответила Эрхина, при звуках собственного голоса все больше приходя в себя. – Я – фрия священного острова Туаль, жрица Великой Богини, и тот, кто не понимает этого, наносит обиду Богине!

– У Торварда конунга и в мыслях не было обидеть богиню! – почтительно и непреклонно ответил Гельд. – Какая же обида в том, что он признает тебя, ее служительницу, прекраснее всех на земле?

– А может, он еще захочет поселиться в Доме Золотой Яблони, потому что он – прекраснейший из земных строений? – насмешливо ответила Эрхина. – Никогда еще не бывало, чтобы жрица Богини забыла свой род и свой долг ради того, чтобы быть чьей-то женой, рожать чьих-то детей!

– Я не вижу тут никакого забвения. Ведь род твой продолжается так же, как и всякий другой. У Меддви, дочери Харабаны Старого, была дочь, а у той тоже были дети. И у каждой из них был муж, не бог, а простой земной человек, хотя и славнейший, достойнейший из людей. Не вижу, почему бы этим человеком на сей раз не оказаться Торварду конунгу. Что касается его рода, то едва ли найдется лучший. Он происходит от единого с тобою корня, от потомков Харабаны Старого и Хальмвейг Жрицы.

– Я рождена для Трона Четырех Копий! А его никто еще не оставлял ради того, чтобы быть просто чьей-то женой!

– Все когда-то бывает впервые. А что касается Трона Четырех Копий, то, насколько мне известно, у него есть и другая наследница. Среди этих прекрасных женщин, – Гельд обернулся и слегка поклонился нарядным женщинам, сидевшим вдоль стены под ковром, – я вижу девицу по имени Дер Грейне, дочь Тальмарха. Она тоже внучка покойной фрии, а значит, она так же, как и ты, достойна принять наследство и занять место на троне.

Гельд недаром провел те три дня, пока ожидал встречи с Эрхиной, и легко раздобыл в храме на пристани все эти сведения, сами по себе никакой тайны не составлявшие. Эрхина вонзила в него негодующий взгляд: чтобы разгневать ее, ничего лучше этого напоминания и придумать было нельзя. Но опровергнуть вслух права Дер Грейне она не могла и оттого негодовала еще больше. Сама наследница сидела, опустив глаза, и Эрхина видела в ней почти преступницу, действующую в сговоре с этим дерзким чужаком.

– Ваша свадьба может быть отложена до тех пор, пока твоя достойная молодая родственница не будет готова заменить тебя, – продолжал Гельд. – Или ты можешь оставаться здесь, уже будучи женой Торварда конунга, пока замена не будет готова. Он даже сам может жить здесь с тобой это время. Словом, мы найдем, как примирить Фьялленланд и Туаль. Нет такого затруднения, из которого здравый ум не мог бы найти выход. Была бы добрая воля.

– Никогда не было такого, чтобы фрии острова Туаль выходили замуж! – жестко отчеканила Эрхина, склоняясь с высоты своего трона и устремив на Гельда взгляд, разящий и грозный, как копье Одина.

– Но ведь Хальмвейг Жрица была женой Харабаны Старого и матерью его восемнадцати сыновей, – мягко и просто, как будто напоминая то, что она случайно упустила из виду, ответил Гельд. – А то, что бывало в древности, священно. То может и должно повторяться в веках. Как говорится, что вверху, то и внизу.

Это было одно из основных положений божественного учения, которое Эрхина была приучена безусловно почитать. Оно, конечно, осталось без возражения, на что Гельд и рассчитывал. Но эта невозможность возразить еще сильнее разжигала ее негодование, и Эрхина судорожно сжимала свой камень-амулет, усилием воли выталкивая из себя и топя в нем свой гнев и раздражение.

– Любовь – величайший дар и благо Богини, – мягко заметил Гельд. – И та, что отказалась от власти и наивысшего почета ради любви, обретет милость Богини и станет героиней многих песен, любимейшей народом.

Эрхина не ответила, и едва ли эти слова дошли до ее сознания. Она желала прославиться обладанием, а не отказом.

– Каков же будет твой ответ, чтобы я мог передать его Торварду конунгу? – с невозмутимой учтивостью спросил Гельд.

– Мой ответ…

Эрхине хотелось просто сказать «нет», но этот необоснованный отказ выглядел бы глупо и не прибавил бы ей чести. Она цеплялась за черный камень, как за якорь, позволявший держать себя в руках, но он не мог подсказать ей, какого ответа заслуживает это неслыханное посягательство на ее независимость и честь!

– Я дам ему ответ, но не сейчас! – надменно и с ледяным спокойствием произнесла она. – Я дам его позже. Возвращайся назад к твоему конунгу. Ты выполнил его поручение, сказал мне то, что должен был сказать. Мой ответ ему передадут те, кому я это поручу.

– Скоро ли будет твой ответ?

– Не позже конца зимы.

– Но зимой Торварда конунга не будет в Аскефьорде. Каждую зиму конунги фьяллей ездят с дружиной по стране, собирая дань. И вернется он только к Празднику Дис.

– Вернувшись, он узнает мой ответ. Это все, что я могу сказать тебе.

Гельд молча поклонился.

Попрощавшись, фьялли ушли из Аблах-Брега и уже на следующий день двинулись вниз по реке Дане, обратно к морю. По пути Гельд внимательно оглядывал берега и посвистывал. Прибыв через пятнадцать дней в Аскефьорд, он подробно пересказал свою беседу с фрией Эрхиной, стараясь не смотреть в лицо Торварда конунга, темневшее на глазах. Поскольку окончательного ответа он не привез, в Аскефьорде не выразили ни радости, ни огорчения и, как сговорившись, почти не обсуждали состоявшееся сватовство. Оставалось ждать. Через несколько месяцев, к Празднику Дис, все уже будет ясно. Конечно, четыре месяца – немалый срок, но большие дела и не делаются быстро.

Гельду было больше нечего тут делать, и он вскоре собрался обратно к внутреннему морю, чтобы от Островного пролива, где остался его корабль, отплыть в Эльвенэс. Эрнольв ярл с дружиной проводил его на два перехода, но дальше не мог: ему предстояло возвращаться в Аскефьорд и брать на себя его охрану, поскольку Торвард конунг уже собрался в зимнюю поездку по Фьялленланду. И только перед самым расставанием он наконец задал Гельду тот вопрос, который все эти дни не шел у него из ума.

– Вот, ты ее видел! – решительно, как и все, что он говорил и делал, произнес Эрнольв ярл. – Как ты все же думаешь: она откажет?

– Откажет! – мгновенно ответил Гельд. – Не хотелось бы быть «восточной кукушкой» [Су–ще–ст–во–ва–ло по–ве–рье, что го–лос ку–куш–ки с вос–то–ка пред–ве–ща–ет бе–ду.

], но я уверен. И – знаешь что? – Гельд положил руку на широкое плечо своего давнего друга и заглянул ему в лицо. – Тебе я могу сказать. Она откажет, и это будет большой удачей для Торварда конунга. Мне пятьдесят один год, я знал в жизни многих женщин и кое-что в них понимаю. Эта красавица с заколдованной горы, конечно, молода, знатна, умна и все такое. Но она не из тех, чья любовь может сделать мужчину счастливым. Ее любовь и ее ненависть одинаково будут хуже смерти, и самое лучшее – просто держаться от нее подальше. Ты знаешь, я люблю Торварда конунга, и я желаю ему никогда в жизни больше не слышать о ней.

Это прощальное пророчество Гельда, на опыт и проницательность которого можно было положиться, очень смущало честную и преданную душу Эрнольва ярла, тем более что он ни с кем не считал возможным поделиться.

Через некоторое время, когда поделиться все же пришлось, многие в Аскефьорде посчитали, что Гельд Подкидыш в придачу ко всему еще и ясновидящий.