Глава 11

Отпущенная наконец в истобку Любовидовны, где обычно ночевала, оставаясь в Ратиславле, Лютава без сил опустилась на лавку. Голова шла кругом – родной отец смотрел на нее зверем и явно хотел от нее избавиться, Ярко осуждал ее за обман и почти винил в своем разочаровании – как будто это она, по своей воле, отдала Молинку Змею Летучему, нарочно чтобы насолить ее прежнему жениху! А тут еще Замила, которая явно не намерена простить им смерть Арсамана. Но главное – отец, в котором поселилось чуждое и глубоко враждебное существо. Лютава терялась, не зная, что и думать. Надо немедленно собирать волхвов и жрецов рода, рассказывать все, что им с Лютомером известно. Сообща искать способ вылечить князя. А до тех пор передать главенство в роду кому-то другому. Но стоило только вообразить сложности, которые это вызовет, как руки опускались. Порча порчей, но как они, сын и дочь Вершины, будут обвинять его и требовать отстранить от власти в роду и в земле угрян! Одна мысль об этом казалась дикой. Лютава жаждала поскорее обсудить все это хотя бы с Лютомером, и она с нетепрением ждала, когда же он вернется.

Однако, по возвращении у Лютомера не сразу появилась возможность для разговора с сестрой, потому что отец, едва встретив, огорошил его новостью.

– Вели твоим бойникам собираться, – сказал Вершина, увидев сына в братчине за обедом. – Княжич Ярко не может у нас долго гостить, ему надо восвояси трогаться. Поедешь вместе с ним, проводишь до Воротынска и привезешь невесту, сестру его.

– Сейчас?

– А чего ждать-то? Пока и ее Змей Летучий унесет? Припасов я вам выделю, Любовидовна уже меряет-считает. Завтра поутру и трогайтесь, да будет с вами Велес!

Князь Вершина не позволял Лютомеру и бойникам даже передохнуть между двумя походами, но с князем не поспоришь. К тому же и прочие Ратиславичи, хоть и сочувствовали уставшим бойникам, соглашались, что тянуть с поездкой не следует.

– Я так чую, хазары князю Святке наложили по хребту, вот он и стал такой ласковый да гладкий, прямо тебе шелковый! – вполголоса делился соображениями с Лютомером Ратислав. – Ему сейчас и мы в друзья сгодимся. Потому и дает невесту. А пока дает – брать надо. А то к весне ему там поборяне да лебедяне опять в уши надуют, опять воевать снарядится, беды с ним не оберешься.

Лютава поначалу тоже решила ехать с братом, простившись с мечтой об отдыхе, но теперь сам Лютомер не захотел взять ее с собой.

– Один раз я тебя вытащил, второй раз может не так повезти! – сказал он. – Мы же Золотавку с собой не везем, она при матери остается. А она пока созреет…

– Да на другой год и созреет! – перебила Лютава. – Молинка в двенадцать как раз созрела, по осени, я помню, а Золотавка во всем на нее походит.

– Ну, год, потом еще три-четыре года Ярко ждать со свадьбой. Вот и выйдет, что их девка в нашем роду будет, а нашей девки им ждать-дожидаться! Мы с них дань потребовать можем!

Лютава покачала головой, а Ратислав усмехнулся: в самом деле, у какого князя в женах дочь другого, тот тому и старший.

– А тут я тебя привезу – готовую невесту! – продолжал Лютомер. – У них в роду женихов хватает. Так что, сама понимаешь… Лишняя драка еще и там нам сейчас совсем ни к чему.

Лютава признавала его правоту, а при этом видела, что брат думает не только и не столько о ней. Он не слишком отговаривался от поездки, наоборот, в нем чувствовались тайное возбуждение, лихорадочная приподнятость, нетерпение, и Лютава понимала, чем это вызвано. Он думал о Семиславе. Путем нехитрых расспросов она уже выяснила у Ярко, что именно младшая жена Святко по осени отправляется в подземелье Велесова святилища на Оке, отдаваемая на всю зиму во власть Велеса, как земное воплощение Лады. Как Семилада когда-то в Ратиславле… Простому смертному увидеть молодую жрицу в ее зимнем заключении совершенно невозможно. Но он, сын Велеса, сможет не только проникнуть к ней. Именно в эту пору он имеет все права на ее любовь – ведь сейчас ею владеет Велес. Поэтому Лютомер был скорее благодарен отцу за это поручение, чем досадовал. И если через три… то есть уже через два месяца она встретит наконец своего жениха и выйдет замуж, то в это же время ее брату понадобится невеста. Пусть уж едет один. Подумав, Лютава поняла, что не хочет связывать ему руки. И даже быть… при этом. Она там стала бы лишней. И пора им с Лютомером привыкать к тому, что отныне нужно строить свои жизни по отдельности. Как у людей…

Лютомер, видимо, тоже думал о чем-то подобном, и расставание их вышло немного тягостным. Они по-прежнему любили и ни в чем не винили друг друга, но оба знали, что судьба подвела их к порогу, за которым все изменится.

Лютомер и Ярко уехали наутро. Провожая их, Лютава думала только о себе и о брате, ничего другого в ее душе сейчас не помещалось. За остаток вчерашнего дня собрать волхвов они не успели бы, а без брата она не хотела принимать на себя одну такую ответственность. Оставалось надеяться, что за время отсутствия Лютомера ничего особо страшного не случится.

Расставшись с братом, Лютава не спешила возвращаться в Варгу. Без Лютомера и старших бойников ей было бы там слишком тоскливо, и она предпочитала жить пока в Ратиславле, среди сродников, где хотя бы присутствовали другие женщины, кроме нее, где каждый вечер сестры собирались в беседе прясть, ткать, шить и болтать и вечера не тянулись так долго, как в занесенных снегом по самую крышу землянках Варги.

Три дня прошли спокойно. Порча, наведенная на князя Вершину, ничем не проявлялась, но однажды утром Лютаву разбудили в глухой темноте.

– Княжна, проснись! – Над ней склонилась с горящей лучиной в руке Новожилка. – Вставай, князюшка тебя зовет!

Лютава села.

– Поднимайся, княжна, слышишь? – торопила челядинка. – Князь хочет тебя видеть.

– Князь? – Спросонья Лютава не понимала, чего от нее хотят. – Что случилось?

– А я почем знаю? Мне говорят, ступай разбуди, я и иду. Ну, вставай, княжна, ждет ведь батюшка!

Лютава поднялась и стала при зыбком свете крошечного огонька почти на ощупь разбирать свою одежду. Любовидовна тоже проснулась и с беспокойством подняла разлохмаченную со сна голову. Новожилка вставила лучину в светец и принялась помогать княжне: подала чулки, меховые сапоги, которые Лютава носила зимой, расправила шерстяную верхницу. Лютава подпоясалась, пригладила косу, обвязала голову тесьмой, чтобы пряди не лезли в глаза, и вслед за челядинкой прошла через бревенчатый переход к братчину.

Здесь ее ждал не кто иной, как сам князь Вершина.

– Здравствуй, батюшка! – Лютава поклонилась. – Не случилось ли чего, сохрани чуры?

– Нет, – хмуро ответил князь Вершина. – Ты сейчас поедешь с Толигневом. Такова моя отцовская воля. Посмеешь противиться – прокляну и на глаза вовек не допущу, ступай куда хочешь, хоть к матери твоей, хоть к лешему. Ехать прямо сейчас. Пусть девки соберут, что тебе в дороге надо, а остальное после пришлем.

Лютава молчала, пытаясь сообразить, что все это значит.

– А будешь покорна, как дочери положено, – благословлю и в будущем милостью моей не оставлю, – пообещал князь. – Ну, что встала? Собирайся, да быстро. Да будет с тобой Велес и Макошь!

Так ничего и не услышав в ответ, князь Вершина повернулся и ушел к себе. Обернувшись в поисках кого-нибудь, кто ей что-нибудь объяснит, Лютава увидела Толигу, который делал какие-то знаки Новожилке.

– Княжна, ты что с собой возьмешь? – шепнула растерянная челядинка. – Все, что есть, и складывать?

Не дождавшись ответа, она ускользнула в истобку Любовидовны, где оставались все вещи Лютавы, которые та привезла с собой из Чурославля. Княжна перевела взгляд на Толигу.

– Ты, дочка, отцу благодарна быть должна, – сказал тот, но почему-то в глаза ей решался глянуть только мельком. – Он вас любит, все вам прощает. Брата женит на хорошей невесте, о тебе позаботился, а мог бы и проклясть! Это ведь дело какое – родича своего погубить! И за меньшее люди из рода изгонялись! А вам вон какая честь! Вы уж теперь-то хоть за ум возьмитесь. Будете отцовой воле покорны, как родовой закон велит, – и он вас дружбой не оставит, все и пойдет ладно. Тогда уж кто старое помянет, тому глаз… А станете опять куролесить – ведь проклянет, я знаю, уж очень у него гневом сердце переполнено. Куда денетесь тогда? Родительское проклятье хуже топора губит. Ты сама умница, понимать должна.

Тем временем из перехода показалась Новожилка, сжимая в руках плетеный короб. Здесь были все вещи Лютавы, включая самые новые, шелковые наряды.

– Вроде все собрала, что нашла, княжна, – бормотала женщина. – Только шубу еще твою и платок, надевай.

– Пора, это верно. – Толига сам взял у Новожилки короб и передал его сыну, который ждал у дверей. – Надевай шубу, дочка, да пойдем.

Челядинка подала шубу и платок, и боярин даже сам помог Лютаве одеться. Из дверей выглянула удивленная и встревоженная Любовидовна, поспешно набросившая шубу прямо на исподку и напялившая кое-как повой на растрепанные волосы. Из-за спины ее выглядывала заспанная, но любопытная мордочка Золотавы.

– Ты уезжаешь? – ахнула большуха, увидев одетую Лютаву. – Куда?

– Не знаю, – ответила та и кривовато улыбнулась. – Родичам всем поклонись от меня, авось еще свидимся.

Она не знала, что замыслы отца предполагали как раз то, что ни с кем из сродников она не увидится больше никогда. В углях очага догорала горбушка хлеба, политая медом, – князь Вершина уже пожертвовал духам, чтобы дали ей благополучно доехать.

Толига вывел ее наружу. Его сыновья уже приготовились: во дворе стояли оседланные лошади и трое саней. На глаза Лютаве попалось несколько знакомых лиц – мужики из Коростеличей, которых Толига позвал сопровождать его в поездке по зимнему времени, пока дома все равно нечего делать. Они топтались у ворот, смущенно переглядываясь. Лютаве они только поклонились издалека.

Сродник подвел ее к саням и поднял большую медвежью шкуру.

– Садись, я тебя укрою.

– Я бы верхом лучше поехала… – начала Лютава, но тот покачал головой:

– Не велел батюшка верхом тебе ехать. И далеко, и холодно. В санях тебе теплее и покойнее будет.

Лютава села в сани. Ехать далеко! К тому же ей не дали коня, опасаясь, видимо, попытки к бегству.

Ячмень, которого разбудили, чтобы открыл ворота, подошел поправить край шкуры. Наклонившись, он быстро глянул на Лютаву и шепнул:

– Вернется Лют – сразу все расскажем.

Ворота раскрылись, первыми выехали несколько всадников, потом Толига, потом сани, где лежала под медвежьей шкурой Лютава, потом остальные сани с какими-то мешками и еще несколько всадников. Всего с ними ехало, как Лютава разглядела в темноте при дрожащем свете факелов, с полтора десятка человек. В задних санях пристроилась на мешках Новожилка, которую Замила столь же внезапно и подневольно отправила провожать Лютаву неведомо куда. Нельзя княжеской дочери совсем без челядинок ехать! Но о цели путешествия Новожилка знала не больше самой Лютавы.

Сани спустились на лед, окрепший за последние дни, и двинулись через лес уже знакомым путем – в сторону Рессы. Медленно светало, спать не хотелось, а путь, судя по всему, предстоял не близкий – никак не ближе того, откуда они недавно приехали. Мысли путались. Князь Вершина распорядился ее судьбой с властной уверенностью отца, будто забыл, что это право принадлежит Варге и что он, князь, сейчас все равно что украл «волчью сестру», как это не так давно пытался сделать хазарин Арсаман. Но все-таки есть разница! Даже если Варга и Чащоба, оставленный там за старшего, прямо сейчас узнают, что с ней происходит, неужели она хочет, чтобы бойники силой отбили ее у Толиги? Это означало бы открыто поднять оружие на самого угренского князя и на сам род Ратиславичей. А на это Лютава не могла решиться. Это означало бы порвать связи с родом и с человеческим миром вообще – после этого для них не останется иного места, кроме Леса Праведного. О наследстве для Люта можно будет забыть. Да и прочим бойникам придется выбирать между Варгой и кровными родичами – ведь в Варге сейчас живут, кроме них, еще восемь отроков из рода Ратиславичей – сыновья Ратислава, Томислава, Борослава-старшего, Глядовца, Молигневы, Борелюта, да и Тишата, младший сын старейшины Богони, последний год еще с ними. И если они хотят сохранить связи с человеческим миром для себя и для всех своих, открыто возражать отцовской воле нельзя.

Знать бы еще, что он собирается с ней сделать? Ее везут вниз по Угре – в ту сторону, где устье Рессы и Чурославль в ее истоках. Лютаве вспомнилось, с каким неудовольствием князь Вершина слушал их рассказы об отвергнутом сватовстве князя Бранемера, из-за которого чуть не разразилась большая война. Один раз ее уже везли к нему поневоле. Теперь, похоже, «подарить» ее дешнянскому князю задумал сам ее отец. Судя по словам Толиги, она должна видеть в этом проявление родительской заботы, а главное, единственное условие, при котором она получит родительское благословение. Иначе – проклятье.

Спрятав лицо под шкуру, где было потеплее, Лютава закрыла глаза. Может быть, все это сон? И проснется она опять в истобке Любовидовны? Подумалось даже – к чему снится подневольная дорога? Это Далянку надо бы спросить, она хорошо сны разгадывает. Далянка… Они ведь будут проезжать Медвежий Бор. Может быть, она даже увидит Далянку и Мысляту… Увидит, ну и что? Чем они ей помогут?

Свернувшись под шкурой и закрыв глаза, Лютава мысленно потянулась к тому человеку, который был ей ближе всех на свете и составлял неотделимую часть ее самой. Она так старалась привыкнуть к мысли, что дальше ей придется жить без него. Но если князь Вершина и впрямь задумал отдать ее Бранемеру, то без помощи ей не обойтись. Ведь Бранемер – не тот жених, которого она ждет, это известно совершенно точно. Она не думала, каким образом Лютомер сможет, не применяя силу, еще раз избавить ее от дешнянского князя, а просто хотела, чтобы он был рядом.

Знакомым путем они продвигались вперед без приключений. Днем ехали, ночевать останавливались в весях и городках. Причем жители по полунамеку понимали, куда и зачем везут княжну Лютаву, – слухи об осенних приключених распространялись все шире. Для такого небольшого обоза место находилось всегда. Три или четыре раза пришлось провести под крышей сутки и более: мела метель, не выпуская за порог.

Эти вынужденные остановки Толигу огорчали и беспокоили, а Лютаве внушали смутную надежду. Чем медленнее они едут, тем больше возможность, что Лютомер сумеет их догнать, махнув рукой на поручение отца и даже на собственные замыслы. А Семислава… До весны еще долго, и Лада дождется своей судьбы в подземном заточении.

Местные жители скорее одобряли решение князя породниться с Бранемером – войны с ним или смолянами никто не хотел.

– Вот и будет у нас снова мир навек, как пращурами завещано, – приговаривал старейшина в Можеске, дед Лихолет. – Князь-то Бранемер – ясный сокол, всем молодцам молодец. Оно плохо, что деточек Макошь никак не дает. Ну да теперь все наладится. Давно бы ему догадаться – жену из волхвов взять. Родится у тебя витязь славный, княжна, за ним вся земля наша будет как за стеной каменной.

Другая невеста радовалась бы, что на нее возлагают такие надежды и пророчат такую славную участь, но Лютава только кивала, не находя сил даже улыбнуться. Славный витязь у нее действительно родится, но отцом его должен стать вовсе не Бранемер!

Время шло, ничего не случалось. С каждым днем Лютава приближалась к Десне, а значит, и к свадьбе. Толига успокоился и повеселел. Насколько он знал дочь Семилады, «волчица» должна была своей священной сулицей заколоть сродника и половину его людей, а потом убежать в лес, яростно воя на луну. Однако она молчала. Толига не знал, радоваться ее покорности или опасаться подвоха. Он не раз пытался заводить с невестой разговоры: объяснял, что в случае ее непокорства у Лютомера будут отняты все надежды занять со временем место угренского князя, что оба они будут изгнаны из отцовской семьи и погибнут; что для всей земли угрян чрезвычайно выгодно заключить союз с таким сильным соседом, как Бранемер; нахваливал ум и мудрость Лютавы, рассуждал, что такая жена легко подчинит себе даже могучего воина и будет править всей дешнянской землей, не упуская из виду нужды и выгоды Ратиславля.

Остановившись в Чурославле, они узнали, что не так давно с Жиздры тем же путем проехали послы князя Святко. Оковский князь собирался предложить дешнянскому князю руку своей младшей дочери, княжны Кремены. И вятичские сваты опережали угренских на несколько дней. Толига опасался, что ко времени приезда угренской невесты Бранемер уже примет то первое сватовство. Впрочем, саму невесту вятичи с собой не везли, Лютава же – вот она, и свадьбу можно будет устроить хоть в день приезда. Предстоит неприятное объяснение с оковским боярином Жизнодаром, но надежды пристроить дешнянскому князю именно свою невесту оставались велики, и Толига не терял бодрости.

Нечего и говорить, с каким изумлением в Чурославле узнали, что Лютаву везут-таки Бранемеру, с которым из-за нее вот только что воевали. И ладно, если бы эту войну угряне проиграли, – так выиграли же, и теперь по всем законам и обычаям князю Вершине полагалось взять себе невесту из рода Витимеровичей вместе с обязательствами дани или еще чего-нибудь такого, но уж никак не наоборот. Это его решение выглядело обидным и унизительным не только для Лютавы, но и для всего племени, и чурославльцы, пережившие тревоги едва не разразившейся войны, ощущали это особенно остро.

Здесь ее бы поняли, но просить помощи Лютава не стала. Ей даже тягостно было находиться среди чурославичей, которые наперебой возмущались решением князя Вершины и жалели ее. Кое-какие надежды ей внушало намерение князя Святко породниться с Бранемером. А вдруг родство с оковцами дешнянскому князю понравится больше? Правда, угрянам это обещало такие нехорошие последствия, что не радоваться надо, а плакать. Да и кто мешает Бранемеру взять двух невест разом? Что он, четырех жен не прокормит, такой-то молодец? И уж конечно, он будет счастлив и горд получить невесту, за которую воевал, а свадьба в итоге прекрасно покроет позор неудачного похода.

И в тот же день, когда они, простившись с Благотой, тронулись дальше, на спорном волоке обоз догнал Лютомер. Заранее почувствовав его приближение, Лютава не удивилась, когда вдруг увидела выезжающих из-за поворота реки всадников в мохнатых волчьих шапках, в волчьих накидках – румяные от мороза лица Бережана, Тишаты, Хортомила, Худоты и других. И его – Лютомера. Шел мелкий частый снег, за белой пеленой эти фигуры, будто родившиеся из сумрака леса, казались ненастоящими, словно морок. Явь или морок – но он догнал ее, примчался за ней, бросив все и вся, – Лютава видела высокую фигуру брата, шапку, запорошенную снегом, его родное лицо и брови, тоже белые от насыпавшегося снега. Соскочив с медленно ползущих саней, она побежала назад по следу полозьев. Лютомер сошел с коня и протянул к ней руки, – подбежав, Лютава обняла его, уткнулась лицом в холодную шерсть полушубка. Ей даже не хотелось ничего говорить.

Лютомер погладил ее по платку на голове.

– Успел, слава Велесу, – сказал он. – Снега навалило, дороги никакие, думал, только, в Усть-Чиже вас догоню. Ну что, невеста, готова?

Он приехал сюда по вятичскому пути – через Жиздру, не заезжая на Угру и в Ратиславль. Видеться с отцом он не хотел. Внезапное решение князя, принятое и осуществленное втайне даже от собственных сродников, кроме Замилы и Толиги, подтверждало подозрения, что отныне им руководит чужая враждебная воля. Но прежде чем так или иначе бороться с этой волей, Лютомер должен был вернуть сестру. Цель этой чужой воли он угадывал без труда – она хотела убрать детей Семилады с дороги Хвалислава.

Не доехав до места, на четвертый день пути Лютомер попрощался с удивленным Ярко и пустился в дорогу. Он спешил изо всех сил, но по тяжелому зимнему пути едва получалось одолеть в день один обычный переход. Марена, которая поначалу будто жалела снега, теперь наверстывала упущенное, и снег из широких рукавов ее шубы сыпался на землю каждый день, укрывая спящую все более толстым одеялом. И с Мареной даже сын Велеса ничего не мог поделать – Лютомеру тоже приходилось пережидать метели, и если бы не захворавшая лошадь, из-за которой Толига задержал обоз на два дня, Лютомер мог бы нагнать их только возле Ладиной горы.

Прибытию Лютомера Толига ничуть не обрадовался, но тот держался спокойно, в драку не лез и выражал желание всего лишь проводить любимую сестру к будущему мужу. Против этого законного желания Толига возразить не мог, но от беспокойства перестал спать по ночам, строго приказав своим людям день и ночь не спускать глаз с опасной парочки. В душе боярин не сомневался, что оборотень явился сюда, чтобы украсть и увезти сестру, но был полон решимости помешать этому любой ценой.

Замысел этого брака принадлежал Замиле, советы которой князь Вершина в последние дни принимал безоговорочно. Убрать старшую княжну из рода и волости оказалось бы полезно в любом случае. Но в душе хитрая хвалиска надеялась, что дело кончится не браком, а изгнанием и проклятием обоих детей Семилады. Их неожиданная покорность частично разрушала замысел, но Толига, не будучи все же негодяем, считал, что все идет хорошо. Пусть его Лютомер княжит в своей Варге – а Ратиславль тем временем будет завещан Хвалису, которого мать надеялась уже к весне призвать назад. Ведь в отсутствие оборотня, который ясно выказал намерение навсегда остаться в лесу, отказываясь жениться, Хвалислав – старший сын Вершины.

Тем же вечером они устраивались на ночлег в уже хорошо знакомом месте – в Медвежьем Бору. Здесь призошли кое-какие перемены: суровую Овсяницу наконец-то увезли к жениху, хозяйство в доме Мысляты вела Далянка, которая только охала, слушая их рассказы. Совсем недавно, уже после войны, Мыслята сосватал-таки невесту для сына Помогайлы, и тот теперь сидел за столом среди взрослых мужчин, такой же гордый и уверенный, как и его отец. В честь этого события Толига в братчине пил брагу с хозяином и его мужской родней, а Лютомер и Лютава сидели в теплом углу беседы, где их разместили на ночь. За маленьким окошком, плотно задвинутым заслонкой, гудела метель, из перехода, ведущего в братчину, долетали хмельные крики и пение.

– Я ведь дрался с Бранемером один на один, одолел его и взял клятву, что они уйдут и ничего больше с нас не будут требовать, – говорил Лютомер сестре. – Я ведь умный: я взял клятву от его имени, от его брата Витима и от Яроведа, то есть, считай, от всей дешнянской земли. Они клялись, что откажутся от тебя.

– Они отказывались за меня воевать, – возражала Лютава. – Но он не обязан отказаться, если так решил сам мой отец.

– Но все-таки честь его обязывает не брать тебя в жены против твоей воли, мы ведь бились за это. А я все-таки думаю, что честь у него есть. Ну, а если нет, то найдутся другие способы. Например, я могу украсть его брата. И обменять на тебя.

– А если он будет очень рад избавиться от брата? – Лютава усмехнулась. – Ты разве не приплатил бы любому лешему, кто украл бы Хвалиса? Смотри, как хорошо: брата-соперника нет, жена и наследники есть. Не жизнь, а малина!

– Я-то приплатил бы! – охотно согласился Лютомер. – Но те двое, по-моему, друг друга любят. Мне так показалось тогда. Их ведь у отца было двое, а не шестеро. Кстати, зачем ему еще жена? У него ведь две есть.

– Детей-то нет.

– Так ему жена нужна или дети?

– Дети. Сын и наследник. И он считает, что родить его смогу только я. Я же тебе рассказывала, ты забыл?

– Не забыл. – Лютомер задумчиво прищурился, глядя на огонь лучины. – Но если ему нужна не ты сама, а только дети… Слушай! – Он оживился. – А спроси у твоих духов, в чем дело. Может, на нем порча какая-нибудь? Если найти, как ее снять, то родит он себе семь сыновей от старших жен, а ты ему будешь даром не нужна.

Лютава посмотрела на оконную заслонку. О таких делах лучше спрашивать Угрянку. В Навном мире нет зимы и лета, но все же докричаться до берегини, обитательницы весенних рощ, перед самым солнцеворотом будет нелегко.

Продолжить путь удалось только на третий день, но и все дальнейшие дни продвижение давалось с трудом. Сани шли шагом, с трудом одолевая высокие снежные наносы. Всадники по большей части вели коней под уздцы. Месяц снежень перевалил за середину, до солнцеворота оставалось не более пяти-семи дней. Серый и бледный день таял, едва успев разгореться, путь начинался и кончался в темноте. Чуть ли не ползком пробираясь в снегах, во тьме и холоде, путники всей кожей ощущали, что находятся на самом дне года. Толига весь извелся от беспокойства, что не успеет добраться раньше солнцеворота и нужный срок свадьбы окажется упущен.

Днем и ночью выли волки, и Лютомер прислушивался к их голосам, закрыв глаза и выпадая из Явного мира. Сидел он в седле или медленно шел, ведя за собой коня, душа его бегала белым волком по просторам Навного мира, великого и вечного Леса на Той Стороне. Даже Лютава не смела его окликать. Приближается новогодье, а с ним Велесовы дни – время, когда священный отец призовет земного сына на служение себе. Лютава надеялась, что Велесовы дни помогут им найти ответы на самые насущные вопросы, но и боялась их. Каждый раз, когда это случалось, она боялась, что Велес завладеет Лютомером навсегда, что ее брат вечно будет бегать волком по белым полям, а она останется здесь совсем одна, не в силах последовать за ним… Впрочем, если так случится, то силы у нее найдутся.

По-хорошему, в это время вообще не следует пускаться в дорогу, и в каждой веси над Десной появление чужаков встречали с удивлением и недоверием. В такое время скорее станет странствовать нечисть, чем добрые люди, и дешняне сначала предлагали странникам пройти между освященными кострами, а только потом пропускали в жилье. Но и там, при входе в дом, старухи обрызгивали гостей полынной водой, в которую макали горячий уголек, приговаривая: кыш, кыш, нечистый дух!

В Усть-Чиж приехали под вечер. Многочисленные дымы виднелись издалека, а потом показался и сам городок. Ладина гора казалась спящей. Оба ее высоких вала были засыпаны снегом, но придет новогодье – и тропу расчистят, чтобы все жители Явного мира могли принести жертвы и спросить богов и предков о своей судьбе.

Еще при въезде осведомившись, где князь, Толига с облегчением убедился, что одолевал этот путь не напрасно.

– А что, от оковского князя приезжали уже люди? – спрашивал он местного мужика, который взялся проводить.

– Дня три уж как приехали, – кивнул мужик. – Вон там, у Турякова сына старшего стоят, у Кудери. У него и встали. А вы что же – надолго к нам?

– Как боги велят, – ответил Толига. – Мне бы товар мой сдать да назад, да ведь не поедешь под новогодье.

– Это верно, надо обождать. – Благоразумный мужик опять закивал. – Кто же под новый год ездит – так на Ту Сторону заедешь, не выберешься никогда, так и сгинешь.

За разговорами они подошли к братчине, и Толига с Лютомером, оставив пока обоз на дворе, ведомые приветливым мужиком, вошли пошли здороваться с князем.

Однако они оказались не первыми гостями – оковский боярин Жизнодар уже явился к князю и сейчас беседовал с ним, сидя у стола, где стоял красивый, из далеких земель привезенный, серебряный кувшин с медовухой и лежали на широком деревянном блюде несколько пирогов под вышитым рушником. Еще позавчера приехав, тот изложил ему предложение князя Святко, но ответа сразу не получил. Бранемер испросил время на «посоветоваться с родом», как и полагается в таком важном деле. Советовался он два дня, и род склонялся к тому, чтобы от сватовства как-нибудь повежливее отказаться.

– Вот кабы ты угренскую княжну за себя взял, тогда другое дело, – говорил ему стрый Дубровец. – За это я сам воевать ходил и еще бы пошел, кабы судьба. А тут иное дело. Все-таки с угрянами мы одной крови, все мы кривичи. А со Святкой связываться – значит, с хазарами воевать. Надо оно нам?

– Да и сама-то она какая еще? – поддакивал племянник Житеня. – Может, свинья косорылая. На словах-то они все красавицы, а как покрывало поднимешь – матушки, жуть с копьем!

– А с Угрой дружить – со Святкой воевать! – восклицал Чаегость. – Ведь Святко так просто от Угры не откажется, нет! Ихнее племя уже все низовья Угры заняло, вокруг самого Ратиславля вятичские роды живут! Займут они Угру, а нам бы волок отхватить, пока Святкин род с Жиздры не пришел!

– И знаешь, что я скажу, – сватался бы ты к Велеборовне, княгине смоленской! – добавил Повада и положил руку на плечо племянника. – Взял бы ты ее в жены, глядишь, еще сам бы в Смоленске князем сел! А Десну Витимке бы оставил – и ему ведь не век в лесу бегать. Вот его бы и женить, на угренской ли княжне, на оковской, – имея всех смолян за собой, мы ни тех, ни других, ни кривого лешего не побоимся!

Эта речь вызвала в братчине гул одобрения, и только Бранемер с сомнением покачал головой. Он не верил, что смоленская княгиня, отказавшая самым знатным женихам, пойдет за него, дешнянского князя, зажатого между вятичами и радимичами. Но сродники требовали хотя бы попробовать, и его долг был подчиниться.

Но послы оковского князя находились здесь, и приходилось что-то им отвечать. Бранемер мялся и с трудом подбирал слова – в переговорах он себя чувствовал гораздо менее уверенно, чем на поле битвы.

– Для меня это честь великая, да и третья жена не помешала бы совсем, – говорил он боярину Жизняте, в непривычном смущении рассматривая свои кулаки. Из поединка с Лютомером он вынес сильный ушиб головы и сломанную ударом меча кость на плече – она уже почти срослась, правая рука двигалась почти свободно, и к весне князь надеялся вернуть силу и ловкость. – Да ведь я не сам по себе живу. Со Смоленском у нас ряд положен – во всем помогать и важных дел, вроде там войны, походов заморских и женитьбы, если знатная жена, без общего совета не решать.

– Так ведь ты ходил на угрян воевать и на дочери Вершины угренского хотел жениться, – напомнил боярин Жизнята. – Или успел в Смоленск гонца послать за благословением?

– Так то ведь Вершина угренский! – торопливо вставил Чаегость. – Что та Угра – те же кривичи, свое племя. Что здесь и спрашивать? Подумаешь, дело! А то – Святомер оковский! А где больше чести, там и спрос строже. На такое дело князь не может сам решиться, тут уже советоваться надо.

– А если запретят тебе смоленские кязья жениться, тогда что? – спросил Жизнята. – Послушаешься? Так и останешься бездетным?

– У меня брат меньшой есть, удалец на диво, – ответил Бранемер. – Мой стол без наследника не останется.

– Вот, может, княжича Витима женить бы! – намекнул Чаегость. – Отдаст князь Святко невесту за меньшого брата?

– Я прислан за самого князя ее сватать, на то и ответ привезти должен, – непреклонно отвечал Жизнята.

– А ты от нас другое слово свези. Все равно в Ночь Богов невесту доставить не успеешь, а в День Богов княжескую свадьбу играть не годится, – нашелся Дубровец. – Спешить теперь некуда, полгода еще впереди.

– Значит, не хочет князь жениться? – Боярин Жизнята поднялся.

– Не судьба, выходит, – ответил Бранемер и тоже встал, собираясь проводить гостя.

И в это время дверь из сеней открылась, пропуская Толигу и Лютомера.

Завидев их, все онемели – и дешняне, и вятичи. Бранемер переменился в лице – он сразу узнал угренского княжича-оборотня, который одолел его в поединке и вынудил уйти. А Жизнята узнал обоих и сразу сообразил: именно этих гостей здесь ждали, именно поэтому Бранемер отвергает руку Святомеровой дочери – потому что ждет дочь Вершины!

– Здравствуй, князь Бранемер! – Толига стянул шапку и низко поклонился. – От князя Вершины угренского я к тебе послан, невесту тебе привез. Ту самую, что ты и хотел. Прими ее с родительским благословением, чтобы жить вам в чести да радости и род умножать!

– Вот оно что! – среди общей тишины проговорил Жизнята. – Вот отчего мы тут не ко двору пришлись! Ты, Толига, позже ехал, а меня обскакал! Ну, смотри у меня! Вот узнает князь Святко про ваши дела – попомните еще нас!

И он вышел, понимая, что ничего больше сделать не сможет. По пути через двор он бросил гневный взгляд в сторону саней и убедился, что Толига и впрямь его обскакал, – невеста была уже здесь, в то время как княжна Кремена оставалась за десятки дней пути.

А князь Бранемер еще не скоро опомнился и поверил, что все это ему не снится.

– Невесту привез? – повторил он, во все глаза глядя то на Толигу, то на Лютомера. – Ты кто такой?

– Толигнев я, Живогостя сын, из рода Ратиславичей по матери. Хвалислава, Вершининого сына, кормилец. А это вот со мной…

– Здравствуй, князь Бранемер! – Лютомер тоже слегка поклонился. – Не забыл меня?

– Тебя забудешь! Вы откуда мне на голову свалились? Правко, беги за Яроведом! Пусть хоть он скажет, морок это или духи лесные!

– Невесту мы тебе привезли! – повторял Толига. – Княжну Лютаву, дочь Вершины. Ты сам ее в жены хотел взять, да вот вышла незадача, а князь Вершина, как узнал, то сказал, что не годится такого мужа знатного да могучего отказом обижать, и повелел своей родительской волей, чтобы дочь его сей же час к тебе отправилась и женой твоей стала.

– Отправилась? Да где же она?

– Во дворе в санях дожидается, чтобы ты…

Махнув рукой на болвана, Бранемер, как был без шапки, кинулся во двор и действительно увидел сани, в которых сидела девушка в волчьей шубе. Он ни разу не видел Лютаву, но ни на миг не усомнился, что это она, – весь облик привезенной указывал на то, что это Маренина волхва, а даже беглый взгляд на ее лицо обнаруживал несомненное сходство с Лютомером.

Приложив руки в варежках к щекам, она пыталась немного отогреть замерзшее лицо.

– Ты и есть – угренская княжна? – услышала Лютава над собой чей-то голос.

– Я. – Она подняла глаза.

Князь Бранемер был именно таким, каким она его представляла по рассказам. А вот он ее представлял иначе. Несмотря на прежние разговоры, что-де ему нужна от нее не красота, в своем воображении он разрисовал желанную и недоступную невесту всеми красками и ожидал увидеть чудо красоты, способное затмить саму Денницу. А Лютава, проведшая весь день на морозе, выглядела сейчас еще менее красивой, чем обычно. Смугловатая, с глубоко посаженными глазами и широким ртом, высокая и худощавая, она мало походила на ту девушку, о которой Бранемер мечтал.

Но приехала невеста – отворяй ворота! Не выдавая своего разочарования, Бранемер наклонился, поднял ее на руки вместе с медвежьей шкурой, в которую она куталась, и понес в избу.

– Вот и хорошо. Совет да любовь! – бормотал Толига, с удовлетворением наблюдая за этой встречей и видя, что волчица и теперь, похоже, не собирается выть и кусаться. – Доставил в целости, князюшка дорогой, уж как берег, как берег… Путь-то, сам понимаешь, тяжелый, через снег-то…

– Ты… того… поесть тебе, или в баню? – Усадив невесту на лавку, Бранемер все с той же растерянностью разглядывал ее. – Ехали весь день, да? Отдохнуть бы тебе? К девкам проводить?

– Ой, как устали, князь! – грустно ответила Лютава. – Если не отдохну, то умру вот-вот. Сначала, конечно, в баню.

Позвали женщин, Лютаву увели. Девки побежали топить баню. Пришел Яровед, и Лютава увидела его, когда в сопровождении Повадиной жены направлялась мыться.

– Вот и ты здесь, красавица! – приветствовал ее волхв. – Да и братец с тобой! Не ждали вас, по правде сказать, не гадали! Ну да ничего! Свадьбу еще успеем, еще три дня от Ночи Богов осталось!

– Я к тебе на Ладину гору зайду. Завтра, наверное.

– Заходи, отчего же нет. Потолкуем.

В следующий раз Лютава увидела жениха за ужином. После бани, слегка отдохнувшая, с перечесанной косой, она выглядела получше, но красотой при тусклом свете лучин по-прежнему не блистала. Свои яркие шелковые наряды она благоразумно оставила до другого случая и сидела в простых рубашках, нижней белой, а верхней – бледно-синего черничного цвета. Кроме височных колец и нескольких перстней, на ней сейчас не было никаких украшений, и по ее виду никто не заподозрил бы в этой девушке княжескую дочь и княжескую невесту. Только бронзовые и серебряные бубенчики, звеневшие при каждом ее движении, выдавали служительницу богов.

К ужину вышли и обе жены Бранемера и теперь настороженно разглядывали гостью. Старшая, княгиня Благослава, была красивой, хотя и несколько уже увядшей женщиной лет двадцати шести. Держалась она величаво, почти не разговаривала: возможно, потому, что после родов и кормления своих умерших дочек лишилась двух-трех зубов. Равная ей происхождением, а к тому же волхва из знатного жреческого рода, Лютава легко могла оттеснить ее с места старшей жены и княгини, особенно если ей удастся-таки родить князю долгожданного сына. Поэтому Благослава видела в ней соперницу и беспокоилась за свою честь, но та же честь не позволяла ей проявлять враждебность.

Вторая жена, Милорада, оказалась помоложе и повеселее – тоже миловидная, она выглядела попроще и поприветливее и даже дружелюбно улыбнулась Лютаве – видимо, выражая готовность принять новую жену в подруги. Все равно же вместе жить, за одним столом сидеть, в одной беседе прясть – так лучше дружить, чем ссориться. Не раз и не два Милорада метнула любопытный взгляд на Лютомера – об этом оборотне она слышала немало.

Разговор не завязывался: Бранемер все разглядывал невесту, а она не поднимала на него глаз. Завтрашний поход в святилище должен был все решить: если она сможет помочь ему, не выходя за него замуж, то дело можно считать выигранным. А если нет, то он возьмет ее просто ради своей чести. Не отказавшись сразу, Бранемер молчаливо согласился принять «подарок» князя Вершины, и Толига сидел довольный, предвидя в ближайшие дни свадьбу, а потом и свое победное возвращение домой.

Лютомер понемногу расспрашивал о разных делах, в том числе о хазарах. Вскоре он уже знал о том, какие речи вел здесь Чаргай, а также о его внезапной смерти. Смерть эта самого Лютомера ничуть не удивила. Он помнил заговоренную иголку, вставленную под пряжку пояса руками Галицы. В этом деле колдунья помогла им. Но в остальном она и ее чары угрожали самой жизни детей Семилады, и в ближайшие дни, когда преграда между Явным миром и Навным истончится и станет проницаемой, Лютомер надеялся навсегда покончить с этим врагом. И тогда они смогут вернуться домой, не опасаясь упреков.

На ночь Толигу и Лютомера устороили у того самого Кудери – оковский сват уехал со своими людьми, не желая даже переночевать и собираясь встречать новый год не ближе устья Болвы. Лютаву взяла к себе Милорада. Невесте еще не полагалось жить под одной крышей с женихом, но держать ее в другом месте Толига боялся, ожидая подвоха в самый последний миг. А Лютава, ворочаясь на чужой лежанке, вспоминала рассказ Божирадовой дочери Немилы: как невесту сажают в сани и везут туда, где могут найтись женихи. Вот и ее, дочь князя и старшей волхвы, точно так же привезли на санях, и хорошо еще, что жених раскрыл ворота и махнул – заезжайте! А то ведь мог и на морозе оставить…