Глава 6
За несколько дней до новогодья Огнеяр оказался у самого устья Белезени. Здесь, за порубежным городком Хортином, Белезень впадала в Истир и земли деб-ричей кончались. В нижнем течении Белезень была широкой и текла прямо. Скованная льдом и засыпанная снегом, она превратилась в отличную дорогу. Две недели назад, в городе Звончеве, дружина полюдья поменяла телеги и волокуши на сани и с дороги по берегу перешла на дорогу по самой реке. Здесь, на границе с дремичами, жило немного народу, и полюдье двигалось быстрее, чем в верхних землях. Оглядывая густые леса по обоим берегам, ровный снежный покров, где на много верст не встречалось человеческого следа, Огнеяр едва мог поверить, что здесь вовсе не край земли, что за Истиром начинаются земли смолятичей, да и на севере пустые леса скоро сменятся дремическими пашнями, лугами, родовыми поселками и городами. Раньше он бывал здесь два раза, в военных походах, и теперь, пристально оглядывая берега с огромными голубоватыми елями, которые росли только здесь, чутко принюхиваясь к зимней лесной свеже-сти, Огнеяр не мог отделаться от чувства, что он снова вышел на рать.
Но позади него вместо войска двигался обоз полюдья. Вереница из полусотни саней растянулась по заледенелой реке так далеко, что хвост обоза не был виден за изгибами берега, и это тревожило Огнеяра. То, что охраняешь, хорошо бы держать на глазах. В хвост обоза он всегда отправлял для надежности большую часть своей Стаи во главе с Тополем, которому доверял так же, как себе самому.
Боярин Туча ехал рядом с Огнеяром. Поначалу он неодобрительно отнесся к желанию Дивия идти в полюдье, но возразить было нечего — этого права у княжеского сына не отнимешь. Кормилец Светела сильно недолюбливал княгининого сынка-оборотня, но за два месяца полюдья примирился с ним больше, чем ожидал. Неугомонный Дивий оказался не так уж непригоден к серьезному княжескому делу.
Начали они со ссоры: в первую же ночь, нагнав дружину полюдья на займище Скворичей, Огнеяр поставил в дозор кметей своей Стаи, а людей Тучи послал спать. Боярин был возмущен таким самоуправством, но Огнеяр, злобно сверкая глазами, отрезал, что в ночных дозорах будет стоять Стая. Ворча и бранясь, престарелый боярин подчинился. И дело было не в страшном красноватом блеске глаз оборотня и не в угрожающем оскале нечеловеческих клыков, а в смущенной совести самого Тучи. Он знал о замыслах князя Неизмира, о хлопотах Светела ради священной рогатины, из-за чего тот так рано бросил полюдье. У оборотня были причины опасаться за свою жизнь.
Туча так и не спросил, почему Огнеяр, всю жизнь избегавший княжеских забот, сейчас по доброй воле взялся за едва ли не самую утомительную из них. А Огнеяр при всем желании не смог бы ему ответить толком. Просто в час отъезда от Вешничей путь полюдья показался ему единственно правильным.
В последние годы на сбор даней ходил Светел, и Огнеяр презирал это занятие, как и все, чем занимался любимец Неизмира, бояр и боярских дочерей. Теперь же Светел бросил полюдье в самом начале пути — и Огнеяр вдруг ощутил необходимым, назло Свете-лу, довести дело до конца. Для него разом обрели смысл укоры чуроборцев и уговоры матери — не пристало внуку Гордеслава в двадцать лет уклоняться от первейших княжеских обязанностей! Вынужденный опасаться за свою жизнь, Огнеяр вдруг ощутил жгучую потребность доказать себе самому и всем вокруг, что может быть князем уж никак не хуже Светела!
А когда сын Велеса чего-то по-настоящему хотел, он обыкновенно этого добивался. Словно волк зубами, Огнеяр яростно вгрызался умом в обязанности князя и скоро уже держал весь многочисленный обоз полюдья в кулаке не хуже, чем свою привычную Стаю. Боярин Туча поначалу обижался на него и сторонился, но в конце концов боярин и княжич поладили неплохо, хотя и не подружились. Туча прочно держал в голове, сколько и чего нужно взять с каждого рода, а под горящим взглядом княжича ни один даже самый прижимистый старейшина не смел спорить и ссылаться на неурожай. Что же касается суда, то здесь боярин только диву давался. Огнеяр мало что знал о древних судебных законах, но судил просто и остроумно. Что сделал — то и в ответ получишь, а чего себе не желаешь, то и другим не твори. А лгать и запираться при нем никто не смел. Стоило Огнеяру пристально поглядеть в глаза очередному упрямцу, как тот бледнел, обливался потом и с дрожью рассказывал, что уже украл и что только собирался украсть в будущем. Тяжелый, пронзительный, с красноватой жгучей искрой взгляд княжича-оборотня пронимал лучше каленого железа.
Сейчас, перед Хортином, где полюдье каждый год останавливалось на новогодье, люди и лошади с нетерпением ждали отдыха. Вдруг из-за поворота берега впереди показался Ярец — один из трех кме-тей, кого Огнеяр выслал проверять дорогу. Огнеяр встряхнул звенящей заморянской плетью, и Похвист, повинуясь привычному звуку, ускорил шаг.
— Личивины! — выкрикнул Ярец, подскакав поближе. — Целая толпа!
— Сами? — быстро спросил Огнеяр. — Близко? Вас видели?
— Нет. Следы. Из Стуженя выходят и вниз по Белезени идут.
Кмети поблизости унимали разговоры и привычно ощупывали оружие. Река Стужень, впадавшая в Белезень возле самого Истира, вытекала из глубин дремучих необитаемых лесов и служила прямой дорогой племенам личивинов. Личивины и пущень обитали на этих местах издавна, еще до того, как три или четыре века назад сюда пришли говорлин-ские племена. Это были невысокие, темноволосые, смуглые люди с немного раскосыми глазами, и язык их не имел с говорлинским ничего общего. Обитая в глухих лесах, они не пахали пашню и не сеяли хлеб, а кормились только охотой и рыбной ловлей, да еще немного разводили скотину. Обрабатывать металлы они не умели, делали наконечники для стрел из кости, а украшения, железные орудия, льняные и шерстяные ткани выменивали у говорлинов на меха. Если же на охоте не везло и товаров для обмена не было, они, случалось, нападали на говорлинские поселения, забирали съестные припасы, скотину, уводили молодых женщин.
Нахмурясь, Огнеяр двигал ноздрями, жадно принюхиваясь. Но ветер дул им в спину, и он мог различить только запахи своего обоза.
— А ты не спутал чего? — с унылой надеждой спросил у Ярца Туча. Он уже настроился мирно отдыхать в Хортине целую неделю, и перед самым городом нарваться на личивинов было особенно досадно! Да еще с полным обозом дани!
— Что я, слепой? — обиделся Ярец. — Или личивинских копыт не видал? Все русло истоптали, поганцы. Десятка три-четыре, не меньше.
— Тополю скажи.
Послав Ярца предупредить конец обоза, Огнеяр взял еще пятерых кметей и поскакал вперед. Обоз, приготовившись к защите, следовал за ним. В неприятной новости не было ничего удивительного. Личивины знали, что во время солнцеворота говорлинские князья собирают дань — напасть и отнять собранное считалось у охотничьих племен наиболее славным и прибыльным походом.
Широкая полоса следов на снегу выходила из замерзшего русла Стуженя и тянулась вниз по течению Белезени. «Вот здесь бы и поставить крепость! — думал Огнеяр, рассматривая полосу следов. У личивинских мохноногих лошадок копыта были поменьше говорлинских. — Закрыть бы им дорогу сюда, а то так и будут весь век ползать!»
Ночью был снегопад, то есть следы были совсем свежие. Личивины прошли здесь, должно быть, рано утром, и кое-где их следы уже были пересечены звериными. Но успокаиваться было нельзя: то ли они на Хортин пошли, то ли ждут обоз полюдья где-то за ближайшим изгибом берега. Огнеяр опередил обоз на пять перестрелов, но врагов не было видно.
На прибрежном пригорке показался тын — здесь жил маленький род, промышлявший по большей части рыбной ловлей. Ворота были раскрыты, никто не показывался, над тыном не вилось дымков. Не торопясь приближаться, Огнеяр изучал следы. Судя по многочисленным отпечаткам на свежем снегу, жители займища вовремя заметили личивинов. Врагов было слишком много, чтобы обороняться — тыну не равняться с настоящими крепостными стенами, спасает он разве что от зверей, — и рыболовы ушли в лес, забрав с собой скотину. Преследовать их личивины не стали — значит торопились. Но на займище они побывали. Следы небольших копыт тянулись и туда, и обратно. Зайдя в ворота, Огнеяр увидел раскрытые двери избушек и хлевов, взломанные лари, раскиданные пожитки, перебитую посуду, поломанные лавки.
— Вот истинно дивии люди! — с удивлением воскликнул Утреч, оглядывая разгром. — Ну ладно бы добро пограбили — лавки-то зачем ломать!
Огнеяр злобно сплюнул на снег. Это разоренное займище казалось ему оскорблением. До каких пор чуроборские князья будут позволять диким лесным племенам издеваться над дебричами? И чем это Неизмир так гордится, в Чуроборе сидя?
— Собаки! — яростно бормотал Огнеяр, возвращаясь к реке. — Нагоню — со всех шкуру спущу! Всем морды сверну!
Сами личивины, жившие в своих лесах от самого сотворения мира, считали, что предками их были звери. Три больших личивинских племени носили имена Волков, Медведей и Рысей. Выходя на битвы, их воины надевали на головы сушеные морды своих прародителей, а плечи и спины покрывали их шкурами. «Они бы еще с умерших родителей шкуры спускали! — возмущались их дикостью говорлины. — И не совестно своих же предков бить!» За то, что лица воинов были прикрыты звериными личинами, лесные племена и прозвали личивинами. В первое время, только познакомившись с ними, говорлины считали их оборотнями с человеческими телами и звериными головами, и только славный князь Явиправ, княживший в Глиногоре триста лет назад, ходил на них победоносными походами и узнал правду. При нем личивины изрядно попритихли, а теперь жители порубежных земель молили Перуна послать им нового князя Явиправа.
Ближе к Белезени жило племя Волков, но Огнеяр глубоко презирал их, считая, что волки не могли породить такое отребье. Но, не желая испробовать на себе их стрелы с костяными наконечниками, озабоченный боярин Туча то и дело покрикивал на возчиков, торопил, и ему не терпелось увидеть впереди стены Хортина.
Но вскоре его тревога рассеялась: не доходя до Хортина, след личивинов свернул с Белезени на Истир и ушел на другой берег, к смолятичам. Боярин Туча вздохнул свободнее, но Огнеяр не повеселел. Ни один волк не потерпит, чтобы чужак промышлял в его владениях хотя бы мимоходом.
Версты через полторы показались стены Хортина. Детинец его стоял на береговом мысу, окруженный с двух сторон водой Белезени и Истира, а с третьей стороны его отрезал от берега глубокий ров с легким мостом. Посадником здесь сидел один из старых воевод князя Гордеслава, Добрята. Женой его была смолятинка, и он хорошо ладил с соседями. Каждую осень в стенах Хортина собирался оживленный торг, посещаемый личивинами, поэтому посадник неплохо знал, что у них творится, и известие о следах его ничуть не удивило.
— Видели следы? — воскликнул он почти с радостью, словно подтвердилось его предсказание. — Зверье в лесах небогатое в этот год, после давешней засухи, — я так и знал, что шарить пойдут. И давно уже пошаривали по берегам…
— А ты смотришь? — гневно прервал его Огнеяр, и посадник Добрята замер с открытым ртом. — Куда смотришь? Ты зачем здесь посажен? Ты купец или воевода? Эти песьи головы наших людей грабят, а ты и рад?
— Да какое рад? — забормотал посадник. Только сейчас он сообразил, что вместо Светела к нему пришел с полюдьем княжич, которого он привык видеть только во время военных походов. — Да мы… Сторожим от них. Купцы через нас плыть боятся…
— Сам-то не боишься? — презрительно бросил Огнеяр. — За стенами-то оно завсегда спокойнее!
Махнув на него рукой, Огнеяр ушел смотреть, как хортинский тиун устраивает Стаю на отдых. На широком дворе детинца суетилась челядь, распрягали коней, собранную дань переносили в амбары. В дружинных избах топили печи, во дворе пахло жареным мясом. Огнеяру предложили княжеские горницы, в которых раньше останавливался Светел, но он предпочел устроиться со Стаей. Среди своих он спал спокойно.
За ужином в гриднице Огнеяр объявил, что завтра пойдет по следам личивинов.
— С ума сошел! — от неожиданности не удержался боярин Туча. — Да на кой леший они тебе, княжич? Ушли, нас не тронули, так и не лезь…
Боярин хотел сказать: «Не лезь на рожон», но поперхнулся, закашлялся, сделал вид, что подавился жареным мясом. Лицо его покраснело то ли от натужного кашля, то ли с досады. А Огнеяр, прекрасно понявший недоговоренное слово, с презрительной насмешкой смотрел на него через стол. В замешательстве Светелова кормильца он видел подтверждение своим невеселым догадкам.
— Да и правда, княжич, не ходить бы тебе! — поддержал кашляющего боярина посадник Добря-та. — У тебя рать не та, что в прошлую зиму была. Нас ведь не тронули…
— Не тронули! — перебил его Огнеяр и вдруг злобно оскалился, глаза его вспыхнули, как красные угли, и посадник от неожиданности и испуга отшатнулся, ударился затылком о бревенчатую стену. Ему словно пламенем полыхнуло в лицо, да княжич и был как пламя — то взметнется, то опадет. — Не видал ты займища вниз по реке. Из изб все выметено, одни печки остались, лавки и то переломаны! — яростно выкрикивал Огнеяр, крепко ударяя кулаком по столу, так что серебряная посуда, выставленная посадником ради важных гостей, подпрыгивала и звенела. — Не тронули! Здесь моя земля! Да мне любой хорек в глаза наплюет, если я дам всякой падали в моей земле гадить!
Посадник Добрята побледнел и переменился в лице: таким он никогда не видел чуроборского княжича, на ум сами собой приходили рассказы о том, что он — оборотень. Видно, правда, — на смуглом лице княжича была звериная непримиримость, глаза горели яростью, зубы… чуры добрые, а клыки-то! Добрята крепче прижимался спиной к стене, словно хотел как-нибудь влезть в нее.
— Как знаешь, княжич, — бормотал он сам не зная что. — Тебе видней. Дело твое. Оно конечно…
Огнеяр перевел дух и постарался остыть. За два месяца полюдья, чувствуя себя хоть ненадолго, но полновластным князем, он научился сдерживаться лучшее, чем за все годы своей жизни. Теперь он отвечал не только за себя, от него зависел покой, достаток, сами судьбы сотен и тысяч людей. Он даже начал их жалеть. Даже посадник Добрята, когда вспышка гнева миновала, стал вызывать презрительную жалость. Глаза у посадника стали как у затравленного зайца, полуседая борода дрожит, волосы на лбу взмокли от холодного боязливого пота. Тоже, нашел на кого злиться! Сидит тут, как медведь в берлоге, кто хочешь, тот и грабь! Не такой сюда нужен посадник! А этот — весь в князя Неизмира. Трус!
Мысли Огнеяра снова, в который раз за это путешествие, вернулись к отчиму. Может быть, из-за отчима он и поехал в полюдье, а не домой в Чуробор, где его ждет теперь священная рогатина Оборотнева Смерть. Неверно было бы сказать, что Огнеяр испугался. Ему нужно было время разобраться и понять, что же теперь делать. Если удар ножом в темных сенях еще можно было отнести к мести Трещаги за безумие сестры, то хлопоты Светела о священной рогатине ясно показали, кто именно желает Огнеяру смерти. Для Огнеяра не было открытием то, что отчим его не любит, — об этом он знал с детства и платил Неизмиру тем же. Но ему и во сне не снилось покушаться на жизнь отчима, поэтому он не ждал покушения на свою. Но теперь приходилось ждать. Поэтому Огнеяр спал только среди Стаи и старался не выходить один. Он мог быть безоглядно смел, как зверь, загнанный в угол, но был лишен человеческого бахвальства и не искал опасностей, пока они сами не нашли его.
«И уж лучше личивинам на копья, чем на рогатину батюшки-отчима! — со злостью думал он за столом Добряты. — Да нет, куда Неизмиру против меня! Кня-зюшка здоровьем слаб — ложку едва держит. А рогатина на то и священная, что сама бьет. Кого надо».
Утром, на позднем рассвете одного из самых коротких дней в году, Огнеяр со своей Стаей выехал из ворот Хортина. Посадник предлагал ему часть своей дружины, но Огнеяр отказался — он предпочитал иметь меньше людей, но таких, кому безусловно доверял. Волки охотятся дружной сложившейся семьей, а не случайным табуном.
Снегопада больше не было, и вчерашние следы были хорошо видны. Стая спустилась по Белезени до того места, где свернули личивины, и последовала за ними. Сегодня Огнеяру повезло больше, чем вчера: ветер дул ему в лицо, и он за версту мог знать, что ждет впереди. Запаха личивинов невозможно было не заметить в свежем лесном воздухе. Для чуткого носа Огнеяра от них за три версты несло горелым несоленым мясом, прогорклым салом, дымом голубой ели, которую они считают священной. Поговаривали, что личивины моются только летом, когда вода в речках теплая, а зимой и одежды не снимают месяцами. При встречах с ними брезгливо морщился не только Огнеяр, но сейчас и это было на пользу.
Широкая полоса следов пересекла Истир и вышла на смолятинский берег. Но Огнеяр без колебаний послал Похвиста вперед: своих врагов он готов был преследовать и на чужой земле.
Пограничные леса смолятичей населены были мало, и ближайшее жилье лежало неблизко. Стая про-ехала по следам уже больше десяти верст, но ветер нес им навстречу только обычные запахи зимнего леса. Но вот повеяло другим запахом — запахом остывшего угля и человеческим дыханием. На широкой поляне обнаружилось место стоянки — несколько угасших кострищ в снегу, разбросанные возле них дочиста обглоданные кости, брошенные шалаши из елового лапника. Кусты и молодые деревца вокруг были объедены неприхотливыми личивинскими лошадками, снег разрыт их крепкими копытами. Видно, здесь личивины останавливались на ночлег.
— Совсем недавно ушли! — решил Утреч, сойдя с коня и порывшись в золе одного из костров. — Тепло еще. Видно, как мы, на заре снялись.
— Не трогал бы ты чужой огонь! — предостерег его Недан. — Мало ли чего…
— А! — Утреч беззаботно махнул рукой, вытер пальцы о горсть чистого снега, подошел к Огнеяру и прикоснулся к его локтю. — С нашим Серебряным ни один сглаз не возьмет!
— Ладно, налюбовались! Дальше-то поедем или греться останемся? — насмешливо спросил Тополь. — Пора бы, а то они на своих недомерках далеко уйдут.
— Не уйдут. — Огнеяр покачал головой. — Охотой пахнет. Мы на них охотимся, а они еще на кого-то.
Стая поскакала дальше. Через несколько верст полоса следов снова сползла с земли на оледенелую реку. Это была Велиша, срединная река смолятичей. Но Огнеяр не задумывался, насколько углубился в чужие владения. Ноздри его чутко трепетали, и кмети, поглядывая на него, понимали, что враги уже близко. Запах человека в лесу делался все сильнее и теплее. Огнеяр сунул за пояс свою звенящую плеть — теперь их могли услышать.
Но все же они услышали первыми. Сначала Огнеяр, а потом и другие стали различать впереди многоголосые крики, конское ржание, железный звон и лязг оружия. Уже не таясь, Стая помчалась на шум. За поворотом реки прямо на льду кипела битва: человек сорок личивинов, покрытых серыми волчьими шкурами, с сухими волчьими мордами на головах, бились с двумя десятками кметей, в которых нетрудно было признать смолятичей, бривших бороды, но носивших длинные усы. Позади них виднелось полтора десятка саней, тяжело нагруженных мешками, бочонками, связками шкурок. Смолятичам приходилось нелегко. Оружие у личивинов было хуже, а серьезных доспехов вовсе не водилось, но их было слишком много — двое-трое на каждого из смолятичей. Под ногами уже виднелись тела убитых, стонали раненые, на белом истоптанном снегу ярко краснели пятна крови.
Издав короткий вой, Стая накинулась на личивинов сзади. От неожиданности личивины и смолятичи опешили и даже на миг остановились, но мечи и секиры Стаи уже обрушились на головы и спины, раздумывать было некогда. Смолятичи сообразили быстро и ударили с новой силой. Личивины пытались отбить двойной натиск, но с двух сторон были порублены почти мгновенно. Враги кончились так быстро, что Стая и смолятичи с размаху чуть не порубили и друг друга. Немногие уцелевшие личивины лежали мордами в снег, выражая покорность. Лязг железа сменился стонами раненых, оружие опустилось.
Когда ни одного личивина не осталось на ногах, Огнеяр перевернул свою секиру рукоятью вверх в знак того, что его битва окончена, и оглядел смолятичей. Некоторые из них вязали пленных личивинов и помогали своим раненым, остальные столпились перед своими санями, недоверчиво глядя на нежданных избавителей. Длинноволосая Стая, одетая в волчий мех, сама производила грозное впечатление и незнакомых встречных наводила на мысли об обороне.
— Кто вы такие? Кто вас ведет? — спросил Огнеяр у всех сразу, скользнув взглядом по настороженным лицам.
— До этого места их вел я.
Из толпы выступил высокий худощавый человек лет пятидесяти, одетый в коричневую свиту с нашитыми на плечи и полы куньими хвостиками. Шапка с него слетела в битве, и голова сияла большой лысиной. Только по краям, как лесное озерцо осокой, лысина была окружена длинными прядями седых волос. На лице его, коричневом и морщинистом, выделялись белые кустистые брови, седые длинные усы и крупный красный нос. Огнеяр едва не рассмеялся — вид назвавшегося вождем очень позабавил его. На язык просились слова, что едва ли славному воеводе удалось бы вести свою дружину дальше этого места, но Огнеяр сдержался, помня, что он сейчас не на своей земле.
А красноносый словно услышал его мысли.
— А ты кто такой, юноша, и что ты делаешь на моей земле? — спросил он спокойно, словно и не было за его плечами трудной битвы.
— Ищу моих врагов! — заносчиво ответил Огнеяр и качнул в руке боевой топор.
Однако красноносый держался так уверенно и достойно, что Огнеяр все же сошел с коня и приблизился на несколько шагов. Красноносый оказался выше его ростом, и на мече в его руке сохла кровь. Несмотря на почтенный возраст, он не отсиживался за спинами кметей. Должно быть, и правда вождь.
Шагнув навстречу Огнеяру, красноносый с нескрываемым интересом оглядел его с головы до ног. Под развесистыми белыми бровями у него оказались светло-голубые глаза, ясные и пытливые совсем по-детски. Рядом с морщинистым лбом это производило странное впечатление, и Огнеяр никак не мог понять, что за человек перед ним. А тот, как оказалось, понял его гораздо лучше.
— Ты будешь находить врагов много и часто, юноша! Даже не ища их! — убежденно сказал он. — Много и часто!
Огнеяра стал раздражать и его уверенный голос, и это дурацкое «юноша» — его никто так не называл. И особенно то, что он не мог понять своего собеседника.
— Пока я нашел тебя и спас! — почти грубо ответил он. — И ты, чем разглядывать меня, лучше бы поблагодарил! Хоть скажи, кого это я нашел!
Красноносый смотрел на него все с большим интересом, даже с удовольствием, словно перед ним опустилась вдруг на снег птица Сирин и запела сладкие песни Перунова Ирия*. Огнеяр не привык к такому, он чувствовал растерянность, злился — он всегда злился на то, чего не понимал, и злостью готовил себя к возможной драке. Но у красноносого, видно, было совсем иное на уме.
— Ты странный человек, если хочешь найти во мне врага, — сказал он наконец.
— А может, я вообще не человек! — огрызнулся Огнеяр.
Красноносый обошел его с обоих боков, как столб с искусной резьбой, и с печальным недоверием покачал головой:
— Прости, юноша, но на сына бога ты мало похож.
Он не смеялся, он действительно посмотрел, подумал и отметил то, что увидел. И Огнеяр вдруг расхохотался. Впервые в жизни ему в этом не поверили, впервые его уверенно отнесли к миру людей, как раньше относили к миру нежитей. Этот осмотр и приговор показались ему очень забавными — послушали бы этого старика чуроборцы!
— Но я и есть сын бога! — воскликнул Огнеяр, наслаждаясь возможностью открыто сказать правду — все равно ведь не поверит.
— Тогда я должен тебя знать! — заявил красноносый. Сам он тоже заулыбался при виде веселья Огнеяра, его коричневое морщинистое лицо стало простоватым и очень добродушным. — Сыновей богов не так много в говорлинских землях. Я слышал только о двух-трех…
Но Огнеяр не догадался спросить, кто эти двое-трое, хотя сам не знал о других сыновьях богов на земле.
— Я — чуроборский княжич, — ответил он, перестав смеяться и глядя в лицо красноносому. Поверит, не поверит?
— Юноша! — Красноносый значительно поднял палец, словно собирался произнести пророчество. — Я, конечно, стар и глуп, но еще не настолько. Я видел чуроборского княжича. Он выше тебя ростом, у него голубые глаза и светлые волосы. И он очень, очень вежлив и почтителен со старшими.
В начале его речи Огнеяр удивился — до сих пор ему все верили. Но он не обиделся — красноносый вовсе не обвинял его во лжи, он просто говорил то, что считал истиной. А в конце Огнеяр понял, о ком идет речь, и снова рассмеялся. Ошибка старика и рассмешила, и раздосадовала его.
— Он очень понравился моей дочери, — закончил красноносый. — А от тебя она убежала бы, прости, как от волка. Так что приходится признать, что чуроборский княжич — это не ты. А кто же ты?
— Ты что-то не понял, почтеннейший! — с подчеркнутым уважением, подражая Светелу, ответил Огнеяр и даже поклонился. Ой как давно он этого не делал, даже голова закружилась. Веселье кипело в нем ключом, глаза блестели, и красноносый улыбался, глядя на него, словно не мог удержаться, как отец при виде радости любимого ребенка. — Тот, о ком ты говоришь, — Светел, сын Державца, брат князя Неизмира. А чуроборский княжич, сын княгини Добровзоры и внук князя Гордеслава, — это я.
Красноносый посмотрел ему в глаза, и Огнеяру вдруг показалось, что этот ясный детский взгляд пронзает его насквозь и видит всю его сущность с недетским пониманием и участием.
— А ведь ты не врешь! — с радостным удивлением вывел заключение красноносый. — Так ты — сын Добровзоры? И тебе двадцать лет? Вот это похоже на правду. А когда я смотрел на него, меня удивляло, отчего он выглядит на все двадцать пять!
— Его состарили княжеские заботы! — насмешливо отозвался Огнеяр, но чуткое ухо старика разобрало в его голосе обиду и презрение. — Так он сказал тебе, что он княжич?
— Нет. — Красноносый помолчал, прежде чем ответить, вспоминал, склонив голову к плечу. — Пожалуй, прямо не сказал. Но мне так подумалось. Он был у меня от имени князя Неизмира и так держался… Как наследник.
Огнеяр ответил презрительной и враждебной усмешкой, и старик решил не говорить больше о Светел е.
— А как же тебя зовут? — спросил он.
— Смотря кто, — уклончиво ответил Огнеяр. — Князь и Светел обыкновенно зовут меня Дивием.
— И обыкновенно они правы, — с торжественной печалью отозвался красноносый.
В странном и смешном старике не было вражды, не было глупого самодовольства, а было дружеское расположение и интерес. У Огнеяра как-то потеплело на душе от взгляда этих по-детски ясных и по-старчески мудрых глаз. Он даже вспомнил Милаву. Но тоска по ней уколола стрелой, и он поспешно прогнал ее образ.
— А как тебя зовут? — спросил он у старика.
— Скудоумом кличут, — простодушно ответил красноносый. Огнеяр догадался, что это не настоящее имя, ну да пусть его — настоящее имя первому встречному только дурак откроет. Он ведь тоже своего не назвал.
Кмети их тем временем, убедившись, что предводители беседуют мирно, вытерли и убрали оружие, надежно связали пленных, перевязали и уложили в сани раненых, переловили личивинских лошадок, обыскали трупы врагов. Взять у них было почти нечего — только оружие и украшения, которые личивины выторговали или награбили у самих говорлинов.
— Однако ты и правда сильно помог нам, княжич Дивий, — сказал красноносый, оглядев поле недавней битвы. — Не подумай, что старый Скудо-ум не умеет благодарить или что его старая шея не гнется. У стариков шеи часто гнутся лучше, чем у молодых, да?
Он посмотрел на Огнеяра с лукавой усмешкой — догадался, что его молодой собеседник совсем не умеет кланяться.
— Это большое искусство, — тоже усмехаясь, ответил Огнеяр. — Ему обучаются с годами, когда уже нет сил держать оружие.
— Не, т, ему можно обучиться и раньше, если не любишь пускать оружие в ход. Кня… То есть Светел Державич владеет этим искусством в совершенстве, а ведь он старше тебя лет на пять, не больше, да?
Огнеяр усмехнулся — о Светеле он даже говорить не хотел.
— Князь должен уметь это с детства, — добавил старик.
— От моего деда я такого не слышал.
— Потому его и звали Гордеславом. Ну, так услышь это хотя бы от меня. Ты можешь тут же забыть слова старого глупца, но я все-таки подарю тебе еще одну мудрость: добро обычно вознаграждается. Я прошу тебя быть моим гостем. У меня тут неподалеку славный городок с крепкими стенами.
Огнеяр не был провидцем, но он чувствовал, когда говорят от души. Этот смешной и странный старик нравился ему все больше и больше. Еще раз качнув в руке свой боевой топор, он протянул рукоять старику. Тот в ответ подал ему свой меч. Теперь если окажусь вероломным — меня поразит мое же оружие. Немного есть проклятий страшнее.
Едва взявшись за рукоять меча, Огнеяр ощутил, что в руки ему попало старинное и очень ценное оружие. На клинке виднелись знаки древней грамоты волхвов, из которых Огнеяр не знал ни одной резы, но испытывал при виде их легкий благоговейный трепет. Далеко не каждый клинок бывает ими отмечен, а только прошедший особую закалку и заклятый именем Сварога. Рукоять украшал тонкий серебряный узор с синими глазками бирюзы.
Пока Огнеяр рассматривал меч, старик смотрел туда же — на клинок. Огнеяр этого не заметил, а старик удовлетворенно кивнул и разгладил усы. Ему подали высокую шапку с широкими меховыми отворотами, и в ней он стал казаться еще выше. Усевшись в седло, он приобрел совсем внушительный вид, только куньи хвостики на его коричневой свите подрагивали на ходу в лад с длинными усами, и Огнеяр украдкой забавлялся, поглядывая на него.
— Как же ты, почтенный, на личивинов наскочил? — спросил он дорогой.
— Очень просто. Я собирал свою дань, а они чужую, то есть тоже мою. Вот мы и встретились.
— Они больше не будут! — с усмешкой ответил Огнеяр. Краем глаза он поймал взгляд Скудоума, брошенный на его сверкнувшие белизной клыки. Ну, бойся, старичок, если страшно.
Но на лице Скудоума не отразилось страха.
— Эти не будут, — согласился он. — Но это еще не все. У Волков теперь плохие дела — они поссорились с Медведями, у них голодный год. А в прошлом году их вожак, Кархас, возымел наглость посвататься к моей дочери. Я, конечно, выгнал его поганой метлой, но теперь и моего скудного умишка хватает на то, чтобы ждать от него бед. Он обещал все равно ее получить! — Теперь старик разволновался, добродушие на его лице сменилось негодованием. — Как будто моя единственная дочь, глиногорская княжна, пойдет шестнадцатой женой в дымную нору грязного дикаря!
— Чего, чего? — Огнеяр непочтительно заглянул в лицо старику. — Твоя дочь — княжна?
— Ах да! — Старик виновато посмотрел на него. — Я забыл тебе сказать, что последние пятнадцать лет сижу князем в Глиногоре.
Как ни невероятны были эти слова, Огнеяр не усомнился в их правдивости. Он просто удивился.
— Я не слышал о князе Скудоуме, — ответил он, мучительно пытаясь вспомнить, как же зовут смолятинского князя. Раньше его не занимали соседи.
— Но ты не огорчайся! — утешил его старик. — Я тоже не слышал о княжиче Дивии. Я слышал, что сына Добровзоры зовут Огнеяром. А Светел а я считал младшим ее сыном от Неизмира. Ну да я стар и глуп…
— Так ты… ты — Скородум Глиногорский? — Огнеяр наконец вспомнил.
— Некоторые люди называют меня и так, — подтвердил старик. — Но люди также говорят, что ты оборотень, поэтому им не следует верить.
— Но я и правда оборотень! — заверил его Огнеяр, даже опасаясь, что ему не поверят. — Ты еще подумай, почтенный, пускать ли меня в твой дом.
Скородум опустил глаза и еще раз осмотрел свой меч в руке Огнеяра.
— Посмотри — резы не горят! — возвестил он. — Они загораются от возмущения, если меч берет недостойный. А раз мой меч признал тебя достойным, могу ли я противиться?
— И часто ты спрашиваешь совета у меча? — спросил Огнеяр. Ему вдруг стало очень легко и хорошо рядом с этим смешным стариком, который не лез к нему с назойливым любопытством и не бежал прочь с криками ужаса. Еще кто-то увидел в нем человека!
— Часто, — охотно подтвердил Скородум. — Всякий раз, когда моя голова отказывается давать совет. А это бывает часто. Ведь моя голова похожа на котел — она блестит снаружи, но пуста внутри!
В доказательство старик приподнял свою шапку и показал Огнеяру лысину. И Огнеяр с удовольстви-ем улыбнулся. Он был рад, что встретил этого старика, который притворяется дураком, как Неизмир притворяется умным.
— Тогда я рад, что вы оба мне доверяете! — весело ответил он. — И я хочу повидать твою дочь. Вдруг она все-таки не убежит от меня, хотя я и наполовину волк. Я очень люблю отбивать девушек у Светела!
— Не очень-то почтенное признание! — Скородум испытывающе посмотрел на него, по-птичьи склонив голову, словно предлагал устыдиться и отказаться от этих слов.
— Зато он пытался отбить у меня мой княжий род! — непреклонно ответил Огнеяр, уже не смеясь. — А это поважнее девушек.
Так и получилось, что Огнеяр встретил солнцеворот в земле смолятичей. Городок Велишин, куда его привез красноносый князь Скородум, был самым северным становищем* глиногорского полюдья. К обороне от личивинов смолятинские князья относились серьезно: не только детинец, но и посад Велишина был обнесен надежной стеной из бревенчатых срубов с площадкой заборола наверху. Как и во всех городах на Истире, внутри городища располагалось немало богатых купеческих и ремесленных дворов.
Огнеяр никогда еще не бывал в землях других племен и смотрел вокруг с большим любопытством. Его забавлял и вид безбородых, зато длинноусых смолятичей, и их выговор, полностью понятный, но непривычный для дебрича. Велишинские девушки поначалу насмешили его: они заплетали на голове три косы, одну спускали по спине, а две закручивали баранками на ушах. Огнеяру казалось, что они похожи на овец, но овечек очень милых, и, когда он провожал их глазами, в нем говорили разом и волк, и человек.
Но гораздо больше его поразило то, как к нему здесь относились. Как и всякий торговавший город, Велишин не испытывал недостатка в новостях и рассказах о делах других, кое-кто, наверное, и здесь слышал про чуроборского оборотня, но никто не знал, что это Огнеяр. И в нем не видели ничего страшного, ему улыбались, дружелюбно приветствовали, как всякого гостя князя Скородума. Чуть ли не впервые в жизни Огнеяр чувствовал себя человеком среди людей, не слышал в гуле толпы перешептываний на свой счет, ничьи опасливо-любопытные глаза не сверлили ему спину. И от этого ему было легко, весело, словно он сбросил и оставил где-то в лесу тяжкий груз дурной славы, которой пользовался в родных местах. Он почти что родился заново, стал совсем другим человеком, гораздо лучше прежнего. Еще бы Милаву сюда…
Сам Скородум проводил в Велишине все двенадцать дней новогодних праздников и сразу же пригласил Огнеяра остаться у него на все это время. Он обращался с гостем самым дружеским образом, много расспрашивал о Чуроборе, о князе Неизмире, о княгине Добровзоре. Об отчиме Огнеяр говорил неохотно, и Скородум быстро прекратил эти расспросы. Нежелание отвечать уже было ответом, и глиногорский князь, по заслугам носивший свое имя, понял об отношениях Огнеяра с отчимом гораздо больше, чем тот ему сказал. Почти все. Зато о матери Огнеяр говорил живо, с удовольствием, и они провели немало времени в разговорах о ней.
— Двадцать лет назад Добровзора звалась первой красавицей всех говорлинских земель! — сказал еще в самом начале Скородум, и расположение, которое к нему чувствовал Огнеяр, значительно укрепилось при этих словах.
— Она и сейчас лучше всех женщин на свете! — убежденно ответил он, подумав вдруг, что не видел мать слишком долго. — Она совсем не постарела и такая же красивая.
И Скородум кивал лысой головой, подергивал себя за длинный седой ус, на лице его было задумчивое и немного грустное выражение. Мысли его унеслись в давние годы, когда сам он был немногим старше своего нынешнего гостя.
— Я ничего не слышал о твоей дочери, но, наверное, она тоже красавица? — весело спросил Огнеяр, чтобы не остаться в долгу.
— Я не стану ее хвалить. Она осталась в Глино-горе — приезжай и посмотри на нее сам. Она там присматривает за братьями, пока я собираю дань.
— Так у тебя есть и сыновья?
— Да, двое, от последней жены. Старшему — девять лет, а младшему семь, они еще носят детские имена. И я не знаю, что из них получится. Обидно встречать новый год в разлуке с ними, но брать их с собой еще рано. Побудь со мной на этих праздниках, нам обоим будет веселей.
Огнеяру здесь было так хорошо, что он без раздумий принял приглашение. Но уже на следующий день, в самый солнцеворот, произошло событие, которое отвлекло его мысли от веселья.
С утра Огнеяр собрался на охоту, с разрешения и одобрения хозяина. Рассказывали, что в древние времена в день солнцеворота из леса выходили к Велиши-ну две лосихи — мать и дочь, посланные Макошью и Белесом в благодарность за жертвы. Одну из них люди закалывали и съедали все вместе, вторая возвращалась к своим лесным хозяевам. Но однажды люди пожадничали и убили обеих лосих. С тех пор боги ог-невались и перестали присылать жертвенных животных. Когда эту повесть рассказали Огнеяру, он тут же загорелся охотничьим азартом и вызвался привезти лосиху для общего угощения. Скородум с радостью позволил ему поохотиться в его лесах — своему сыну Велес не откажет в богатой добыче. Но едва Огнеяр собрался выезжать, как на княжий двор прибежал один из дозорных кметей со стены.
— Из лесу личивины лезут! — доложил он князю. — Тьма-тьмущая, целое войско. Сотни две, не меньше.
— А, за вчерашнее мстить! — оживленно воскликнул Скородум, словно ему сообщили о приезде давно ожидаемых гостей. — Ну, сын мой, видно, с охотой малость повременить придется. Пойдем поглядим!
Народ толпился на улицах детинца и посада, тревожно гудел, но большого испуга не было видно. Вели-шинцы доверяли своему князю, и пока он был здесь, они не боялись личивинов. Лесные воинства и прежде не раз являлись под стены, но были опасны только в случае внезапного набега. Кмети из велишинской дружины и из дружины полюдья без суеты готовились сражаться, если князь пошлет их в поле.
С заборола было видно, что на дальней опушке леса, перестрелах в двух от стен города, собралось целое войско — не меньше трех сотен личивинов. Судя по сушеным волчьим мордам на их головах, это были соплеменники вчерашнего отряда, погибшего на замерзшей реке. Непривычного человека их вид напугал бы до жути — казалось, что огромная толпа кровожадных оборотней с волчьими головами и человеческими телами потрясает оружием возле города. Злобный угрожающий вой из сотен глоток был слышен даже в детинце.
— А я что говорил! — не показывая тревоги, воскликнул Скородум и повернулся к Огнеяру: — Вчерашние. Вот и Кархас сам, их вожак.
— Явился! — подтвердил густым басом темнобородый велишинский посадник. — Видно, прошлогоднее позабыли! Ну да ничего, мы напомним.
— Да нет, друже мой дорогой! В прошлую зиму мы Рысей били, а они Рысей в полбелки не ставят, — поправил его князь.
— Один морок! — отмахнулся воевода.
— Да какие они волки! — презрительно воскликнул Огнеяр и сунул палец в ухо. — Скулеж-то подняли! Да разве так воют!
Вскинув ладони ко рту, он набрал в грудь воздуха и испустил долгий, звучный, пробирающий до костей охотничий вой волка-вожака. Такая мощь звериного мира, такая победная красота и неумолимая угроза были в его голосе, что все разом замолчало и замерло по обе стороны заборола. Потрясенные люди слушали голос Сильного Зверя.
— Вот так надо! — удовлетворенно сказал Огнеяр. Все вокруг смотрели на него с изумлением, а Скородум — с уважением. Личивины молчали.
— Эко ты их уел! — пробасил воевода. — Унялись, гляди-ка.
— Еще бы не уняться! — Огнеяр весело подмигнул князю. — Я ведь им охотничью песню спел. Поняли! Поняли, хорьки вонючие, что не они здесь ловцы, а кто-то другой на них самих охотиться будет!
У другого это можно было бы счесть бахвальством, но только не у Огнеяра. В нем таилась огромная, нечеловеческая сила, и чем больше к нему присматривался Скородум, тем более заметной она становилась. Теперь он твердо верил, что перед ним сын Велеса, и не удивился бы ничему.
— Кто же тебя научил? — спросил Скородум. — Если бы я тебя не видел, то подумал бы, что это выл Князь Волков.
— Меня учил волк. И выть, и различать запахи, и охотиться… И драться.
— Так ты умеешь быть волком?
Теперь уже Огнеяр посмотрел на князя с изумлением. Это был первый человек на его памяти, который правильно понял суть оборотничества. Раньше его спрашивали, умеет ли он превращаться в волка, но никто еще не спросил, умеет ли он быть волком. Никому из праздно любопытствующих охотников поболтать о всякой жути не приходило в голову, что это тоже надо уметь. И что это гораздо труднее, чем просто превратиться.
А толпа личивинов тем временем пришла в движение. Лучники на забороле приготовились встретить врагов, если они подойдут ближе. От толпы на опушке отделилось несколько человек с большими лапами голубоватой ели в руках. Это означало, что они хотят поговорить.
— Где есть ваш вожак? — ломаным языком закричал один из личивинов. — Наш вожак Кархас хочет с ним говорлить.
— Я здесь! — приветливо крикнул Скородум, выглядывая в широкую скважню-бойницу. — Здравствуй, Кархас великий и могучий!
В его голосе была легкая насмешка, но ухо личивина не могло ее уловить. Кархас кивнул в ответ с истинно дикарской надменностью. Лицо его скрывала волчья личина, одет он был в грубо сшитый шерстяной кожух с нашитыми волчьими клыками и палочками, раскрашенными в желтый и красный цвета, медвежьи сапоги и рысьи штаны — таким образом у личивинов было принято выражать свое презрение к двум другим племенам. Волчья шкура покрывала плечи и спину Кархаса, передние лапы шкуры были связаны у него на груди. Сложен он был крепко и среди личивинов казался высок, хотя по говорлинским меркам был среднего роста, а северные заморяне назвали бы его вовсе коротышкой. Он не открывал рта, а толмач*, видно, сам знал, что говорить от имени вожака.
— Вы вчера убить наши воины! — кричал толмач. — И вы взяли их добычу. Отдайте ее назад и дайте выкуп за головы. Тогда мы уйдем. А не то дух Кулема-Эляйн страшно убьет вас!
— Этого не будет, милый! — так же приветливо отозвался Скородум. — Не надо было вашим воинам на нашу землю ходить, я ведь в гости не звал!
Огнеяр мог бы еще много чего добавить, но пока помалкивал, предоставляя говорить хозяину, только провожал его слова одобрительными кивками. Неизмир на месте Скородума уже дрожал бы от страха, видя такую рать у себя под стенами, а глиногорский князь смотрел на личивинское воинство, как на горсть букашек.
Личивинский посланец был готов к подобному ответу и сразу предложил другое.
— Тогда выходи биться с Кархасом! — крикнул он. — Кархас — великий воин, он убил десять чужих вождей и повесил их головы на свой дом. Ты победишь — мы уйдем, а Кархас победит — вы даете нам дань семь зим!
— Соглашайся! — горячо воскликнул Огнеяр, едва дослушав до конца. Каждая жилка в нем встрепенулась. — Соглашайся, почтенный! — нетерпеливо умолял он князя, видя, что тот колеблется. — Я за тебя пойду!
Скородум посмотрел на Огнеяра: его лицо оживилось, глаза горели жаждой битвы. Наполнявшая его сила рвалась наружу, отказ сделал бы его несчастным.
— Я согласен! — закричал Скородум в скваж-ню. — Только вместо меня будет биться мой сын. Он молод и силен, он будет достойным противником для Кархаса великого и могучего.
Кархас величественно кивнул волчьей мордой. Он тоже знал язык говорлинов, но у личивинов считалось ниже достоинства вождя самому говорить с врагами. Толмач и воины отъехали назад к лесу, а Кархас неспешно направился к ровному месту перед воротами города, удобному для битвы.
Смолятинские кмети наперебой предлагали Огне-яру оружие, кольчуги, мечи, шлемы, щиты. Но он попросил только принести его боевой топор, оставшийся в горницах Скородума.
— Я знаю, что ты сын бога, но все же… — начал Скородум, с сомнением глядя на оружие и доспехи, отвергнутые Огнеяром. — Я не прощу себе, если с тобой что-то случится. Я знаю, что молодые любят драться, но чем тебе помешает хорошая кольчуга? У нас хорошие кольчуги, есть даже орьевской работы.
— Э, мою шкуру ковал сам Велес! — весело отмахнулся Огнеяр. По блеску его глаз Скородум догадался, что он что-то задумал. Старый князь тревожился за парня, к которому успел проникнуться дружбой, но уверенный вид Огнеяра оставлял мало места для тревоги. — Мою шкуру простое оружие не возьмет. Уже проверяли!
Он подмигнул Скородуму, взял боевой топор и пошел к воротам. Народ возбужденно гудел, предчувствуя что-то необычное. Ворота Велишина открылись. Кархас приосанился. На мост вышел один-единственный человек — среднего роста, с непокрытой черноволосой головой, с топором в руке. Сначала Кархас разочарованно сморщился при виде его — ни блестящего шлема, ни прочной кольчуги, которую личивины почитали ценнейшей военной добычей, на нем не было. Но пояс и обручья противника заманчиво блестели серебром, топор тоже был хорош, и Кархас медленно поехал ему навстречу.
— Эй, ты! — свысока окликнул он черноволосого. Перед битвой полагалось нагнать страх на противника или разозлить его бранью. — Откуда ты взялся? У Красного Носа нет сыновей!
— Сегодня вечером у храбрых хорьков не будет вожака! — дерзко ответил парень, и его белые зубы сверкнули на солнце. Что-то при виде его зубов смутило Кархаса, но он не успел сообразить что. — Если ты не уйдешь отсюда по доброй воле!
— Я увезу сегодня твою голову! — закричал Кархас, начиная злиться. Черноволосый щенок был вдвое моложе его, а дерзок был не по годам.
— Увези хотя бы свою шкуру! — весело ответил Огнеяр. Он видел, что противник его злится, а именно это ему и было надо. — И эту дохлую морду, которая заменяет тебе голову.
— Могучий дух Кулема-Эляйн пожрет тебя! — в ярости от такого оскорбления закричал Кархас и бросился на противника с занесенным копьем. Это было священное копье волка Метса-Пала, прародителя личивинского племени Волков, и никогда оно не знало промаха в руках вождя.
— Тихо! — Смеясь, Огнеяр легко отпрыгнул в сторону, и конь Кархаса промчался мимо. — Куда же ты, великий и могучий хорек? Посмотри сюда!
Справившись с конем, Кархас обернулся и занес копье для броска. Но смех противника сбивал его с толка, в глазах мелькало то ли от солнца, то ли от ворожбы, но копье его пролетело в трех шагах от противника.
— Твоя дохлая морда слепа и беззуба! — крикнул ему Огнеяр. — Смотри, какими бывают волки!
И вдруг лицо его потемнело, глаза вспыхнули красным, как угли, нижняя часть лица двинулась вперед, уши торчком встали на затылке — и перед Кархасом оказался человек с волчьей головой. Та же осталась серая накидка с широким поясом, те же серебряные браслеты блестели на запястьях, но руки, сжимавшие топор, стали волчьими лапами. Общий крик ужаса и изумления пролетел над опушкой и над заборолом, люди не верили своим глазам.
Словно какая-то сила толкнула Кархаса в грудь, он свалился с коня прямо в снег, конь его с испуганным ржаньем помчался прочь. Личивинское войско, бросая оружие и забыв о своем вожде, с истошными воплями бежало к лесу и скрывалось за деревьями. А Кархас барахтался в снегу и не мог встать, волчья морда надвинулась ему на глаза и не давала смотреть.
— — Вставай, щенок! — слышал он низкий, нечеловеческий голос. — Ты ведь вышел на битву!
Кое-как стянув личину на затылок, Кархас встал сначала на четвереньки, потом на ноги. Человек-волк стоял в трех шагах от него, топор покачивался в опущенной лапе, но не оружие, а свирепая волчья морда на человеческих плечах внушала неодолимый ужас. Сам мир Сильных Зверей, мир Леса, которому личивины поклонялись и приносили жертвы, стоял против него во всей грозной силе.
— Теперь ты видишь, кто перед тобой! — доносилось из волчьей пасти. — Ступай в свою нору и не смей показываться в этих землях. В другой раз я сдеру с тебя и дохлую, и живую шкуру!
Боком, не смея пройти мимо человека-волка, Кархас на непослушных ногах кое-как проковылял, обойдя его стороной, пятился к лесу, боясь повернуться спиной. Волк тихо рыкнул сквозь зубы; Кархас пустился бежать со всех ног, не заботясь даже о своем достоинстве вождя, всепоглощающий ужас гнал его ледяной плетью, дыхание сбивалось, красные круги расходились перед глазами.
В город Огнеяр вернулся уже в человеческом облике. Покачивая топором, который ему так и не пригодился, он оглядел высокие, обитые железными листами ворота и подумал с беспокойством, а впустят ли его обратно. Эх, Дивий, все-то у тебя через голову! Один город нашел, где тебя в люди приняли, — и тут не удержался, волк из-под человечьей шкуры рвется! Не бывать тебе, как видно, человеком!
Но ворота раскрылись как по волшебству. Воротная стража, жители Велишина, кмети в молчании встречали Огнеяра, не зная, как к нему отнестись. Он спас их от дикого воинства, но не опаснее ли был он сам?
Князь Скородум торопливо шел ему навстречу.
— Видишь, почтенный, мне не понадобилась кольчуга! — весело крикнул Огнеяр еще издалека, и при звуке его человеческого голоса, уже знакомого и привычного, морщины на лбу Скородума несколько разгладились, на лице отразилось облегчение. Он поднял руку, будто хотел похлопать Огнеяра по плечу, но не решился.
— А ты хорошо сделал, сын мой, что прогнал его, не проливая крови! — сказал он, всматриваясь в лицо Огнеяра. А оно было таким же, как прежде, только волосы на лбу взмокли от пота и дышал Огнеяр чуть чаще обычного, словно и правда бился на поединке.
«Все равно я не стал бы жрать такую вонючую дрянь!» — подумалось Огнеяру, но это была волчья мысль, застрявшая в человеческой голове, и он промолчал.
Видя, что их князь приветлив с оборотнем, вели-шинцы опомнились от боязливого удивления, загомонили, стали благодарить Огнеяра. Скородум увел его назад в терем, велел подать пирогов и меда, и Огнеяр накинулся на еду, как настоящий волк. Даже неполное превращение отняло у него немало сил, и теперь он был очень голоден. Скородум сидел рядом и с интересом смотрел, как он ест. И Огнеяр опять вспомнил Милаву, свою первую встречу с ней, пирог в ее протянутой руке.
— Что ты так смотришь, почтенный? — не переставая жевать, спросил он, надеясь отвлечься разговором. — Ты думал, что теперь я ем только сырое мясо?
— А ты можешь его есть? — с детской любознательностью спросил Скородум.
— Могу. Но только когда у меня волчьи зубы и волчий желудок. То есть когда я совсем волк.
— А тебе не трудно было превратить одну голову? — продолжал расспрашивать Скородум, но Огнеяра почему-то совсем не раздражали его вопросы. — Я не слышал об оборотнях наполовину. Говорят, есть где-то люди с песьими головами, но это, наверное, пустые байки.
— Брехня собачья! — подтвердил Огнеяр. — А одну голову трудно превратить. Труднее, чем целиком. Через плетень, скажем, прыгать не велик труд, а вот попробуй с размаху на верхний край запрыгнуть и удержаться!
— А еще говорят, надо нож в пень воткнуть и через него кувыркнуться. Правда это? — снова спросил Скородум.
— Брехня собачья, — повторил Огнеяр с истинно волчьим презрением к собакам и к пустой брехне. — Дух звериный в себе в кулак собрать надо. Не через пень надо кувыркаться, а через себя самого. Кому дано богами — тот и через горшок обернется. А кому нет — только на нож напорется, да и все.
Скородум слушал его с той детской любознательностью, которая и наградила его мудростью долгой жизни. Сидящий перед ним смуглый черноволосый парень с белыми звериными клыками оседлал, казалось, саму грань миров, мира людей и мира Леса, его глаза были открыты в оба эти мира сразу. Те, кого пугало и отталкивало все чужое, видели в нем только звериную половину и боялись его, забывая, что вторая половина в нем — человеческая. Он не человек и не волк, он — оба сразу, и даже Скородуму нелегко было взять это в толк. И все же он благословлял судьбу за эту встречу, открытое окно за грань миров. Не каждому выпадает встретить такое, а понять — еще меньшим.
— Но как же ты это делаешь? Я внимательно наблюдал за тобой, но не заметил ничего.
— Не хочешь ли попробовать, почтенный? — Огнеяр насмешливо посмотрел на старого князя. — Не пробуй лучше. В твои года — совсем нехорошо. Все кости ломает и по-иному перекручивает. Чем старше человек, тем ему труднее. Наш чародей чуроборский, Двоеум, мне маленькому еще говорил: «Рубаху переменить — и то труд, а то не рубаха — шкура!»
Впервые в жизни Огнеяр охотно рассказывал о том, о чем раньше всегда молчал и не говорил даже с матерью. Он верил, что Скородум поймет его. Может быть, даже поможет самому понять себя.
— Трудно себя самого переменить, — помолчав, добавил он. — Больно поначалу. А потом ничего. Если надо. А вот когда чужая ворожба ломает — вот тогда плохо, ой плохо!
Огнеяр зажмурился и покрутил головой, вспомнив о превращенной свадьбе. Как они там теперь, Моховики и Вешничи? Чего еще придумает Князь Волков? И что с ней, с Милавой?
— Это и не с оборотнями бывает! — вдруг погрустнев, сказал Скородум. Но Огнеяр не понял, о чем он.
— Вот кого ты, почтенный, сыном назвал! — сказал Огнеяр, все еще думая о своем.
— А я и правда мог бы быть твоим отцом, — ответил Скородум, в свою очередь удивив Огнеяра. — По крайней мере, отчимом. Двадцать лет назад я был женихом твоей матери. Конечно, после Огненного Змея об этом и говорить было нечего. Моя родня велела мне забыть о ней. Моя мать сказала: «Не пытайся отнять у Велеса то, что он выбрал для себя». Все боялись, что твоя мать и ты принесете мне несчастье. Я женился на Вжелене, у нас дочь, но мне часто кажется, что я до сих пор…
Он запнулся, не решившись сказать о чем-то, но Огнеяр не заметил — он был слишком потрясен. Этот человек мог бы быть его отчимом. Он бы растил его и учил быть человеком — то, чему Огнеяра не учил никто.
— Я был тогда молод, но умен и всегда слушался старших, — уныло прибавил Скородум. — Они, конечно, были правы. Но я был дурак, что послушался их.
Огнеяр ничего не ответил, но в душе был с ним полностью согласен.
На другое утро возле леса снова показались личивины. Поднявшись на забороло, Огнеяр разглядел уже знакомую фигуру Кархаса, а рядом с ним существо, одетое целиком в волчьи шкуры, обвешанное клыками, самое меньшее, от пяти волков. В руках, а вернее, в лапах существо держало бубен и какую-то высокую палку с волчьим зубастым черепом. Видно, это был личивинский кудесник. Провожало их несколько воинов, державших оседланного коня.
— А вся толпа где же? — переговаривались вели-шинцы на стене. — Видать, в лесу затаились.
— Но там никого нет! — удивленно воскликнул Огнеяр, принюхавшись к ветру. — В лесу нет людей.
— Ты уверен? — Скородум тоже удивился.
— Ветер мне в лицо от леса. На несколько верст нет больше ни одной вонючки.
Кархас и кудесник тем временем направились к воротам. Скородум вышел вперед.
— Эй, где вожак? — закричал Кархас, и все удивились, что сегодня он обошелся без толмача. — Мы хотим говорлить!
— Я здесь! — отозвался Скородум. — Я хотел бы, дети мои, чтобы сегодня вы были поумнее вчерашнего.
— Где тот, кто вчера был твой сын? — закричал ему кудесник. — Он нужен нам.
— Вот он я! — Огнеяр поднял руку, чтобы его было легче заметить снизу. Он сразу подумал, что это гости опять к нему. — Признали?
— Да, мы признали! — ответил Кархас, и оба личивина разом поклонились. По заборолу пробежал удивленный гул: никто никогда не видел, чтобы личивины кланялись.
— Мы признали, кто ты есть такой! — закричал кудесник. — Вчера ты открыл нам твое лицо. Ты — великий священный волк Метса-Пала. Ты пришел снова для радости твоих детей. Мы — твои дети, а ты — наш великий отец. Весь народ метсане рады, что ты пришел снова. Будь наш вожак, как был в старые годы. Народ метсане поклоняется тебе! Мы привели тебе коня!
Личивинские воины вывели вперед коня, покрытого волчьей шкурой.
— Прими его и прими твой народ! — закричал Кархас. — Води нас в битву и на охоту!
Гул на стене стих; все ждали ответа Огнеяра. А он молчал в изумлении. Вот его и нашел княжеский стол, нашел там, где он вовсе не искал. Его зовут быть . князем личивинов! Живой прежний князь по доброй воле уступает ему свое место! На миг Огнеяру показалось, что племя Волков и правда больше подходит для него, чем дебричи-говорлины. Но остаться жить в глухих лесах? А мать? Перевезти ее сюда? И оставить Чуробор Неизмиру со Светелом?
Все эти мысли стрелой пролетели в голове Огнеяра. И, глядя на священного коня и священное копье личивинского князя, которое ему протягивали, он со всей остротой и ясностью осознал, что должен получить чуроборский стол своего деда и прадеда. Долгие последние месяцы это убеждение зрело в нем и теперь вспыхнуло, как молния, освещающая пространство на много верст вокруг. Его место — в Чуроборе. И его дорога — туда, даже если путь к дедовскому столу прегражден священной рогатиной по имени Оборотнева Смерть. Это его путь, его благо и его зло, которого ни у кого не отнять и никому не передать. Быть князем трудно, но если он родился наследником чуроборских Славояричей, от этого наследства ему так же не уйти, как не выскочить из этой шкуры с волчьей шерстью на спине.
— Я рад, что дети лесов признали меня! — медленно и важно ответил он личивинам. Он сам не знал, откуда у него берутся эти слова и этот голос, где-то в дальнем уголке его глубокой и темной натуры проснулся, может быть, сам первый волк-прародитель. — Но мой путь по земле еще не кончен. Меня ждут долгие дороги, прежде чем я смогу войти в круг моих детей. Ждите меня. Я еще вернусь к вам. Я показался вам вчера для того, чтобы вы знали о моем новом рождении. Но время еще не пришло. Я благословляю вашу охоту, звери сами будут бежать на ваши копья. Ждите меня. Я еще приду к вам. А пока возвращайтесь в свои земли. И расскажите всем — великий Метса-Пала вернулся!
— Мы будем ждать! — закричал кудесник. — Твой конь и копье будут ждать.
— Пусть храбрый Кархас носит мое копье и ездит на моем коне! — позволил Огнеяр с истинно княжеским величием. — Он достоин их, пока я не приду за ними сам.
— Нет равного тебе, великий Метса-Пала! — радостно завопил Кархас. Теперь пусть кто-нибудь попробует отобрать у него копье вожака — ведь его дал ему сам священный волк-прародитель!
Огнеяр милостиво распрощался с личивинами, и они скрылись в лесу. А их новоявленный князь и священный прародитель сел прямо на пол на забороле и вытер рукавом мокрый лоб. Ясное осознание собственной судьбы, пришедшее ему в эти мгновения, потрясло и утомило его почти так же, как самое первое превращение четырнадцать лет назад.
Скородум участливо присел на корточки рядом с ним, потрясенные всем увиденным кмети и велишинцы толпились вокруг, но было тихо.
— Что это я им наговорил? — удивленно спросил Огнеяр у Скородума. Он выглядел как человек, неожиданно проснувшийся от яркого небывалого сна.
— Ты все правильно говорил, мальчик мой! — Скородум взял его за плечо и по-отечески пожал. — Мне было бы больно, если бы ты променял стол твоего деда на их лесные владения. Но было бы глупо отказаться от чести, раз уж им хочется видеть в тебе священного волка.
— Значит, я правда должен идти в Чуробор? — Огнеяр посмотрел в лицо Скородуму, угадавшему его мысли.
— Правда! — убежденно ответил старый князь. — Я все понимаю, мой мальчик. Я знаю Неизмира. Просто так он тебе ничего не отдаст. Но ты возьмешь то, что тебе принадлежит по праву. Ты сможешь. Я достаточно узнал тебя за эти дни.
— Но меня… — Огнеяр хотел сказать про Оборотневу Смерть, но отвел глаза. — Меня там не считают человеком. Все меня боятся. Меня зовут волком.
— Докажи им, что ты еще и человек. Ведь это так и есть.
Огнеяр с вопросом и надеждой заглянул ему в глаза. Скородум закивал, глядя на него с печалью и отеческой любовью.
— Спасибо тебе, — устало сказал Огнеяр. — Я сам иногда не знаю, кто я такой. Трудно жить на грани миров. Быть волком с волками и человеком с людьми. Особенно когда люди видят во мне волка, а волки — человека. В Чуроборе меня зовут волчьим выродком, а у волков — двуногим… — Огнеяр не договорил, из горла его вырвался короткий хриплый рык, и Скородум догадался, что на языке волков это какое-то грубое ругательство.
— Тебе трудно, — печально согласился Скородум. — Но ты помни: без тебя эти миры никогда бы не встретились. Возьми из каждого ту силу, которую он может тебе дать. И тогда ты будешь не человеком и не волком, а будешь самим собой.
Огнеяр ничего ему не ответил, задумчиво покусывая нижнюю губу блестящим волчьим клыком. Иной раз быть самим собой — самое трудное дело.
