Глава 4

Последнюю пятницу месяца листопада*, открывающую Макошину неделю, Милава провела у Моховиков. Она явилась сюда прямо с утра, чтобы теперь не разлучаться с Малинкой до самой завтрашней свадьбы. В душе она мечтала, что на другой день после Малинкиной свадьбы Брезь с родичами придет сватать Горлинку, и она посмотрит на сватовство и сговор – обычно женщины рода жениха видели свою будущую невестку только в день свадьбы уже у себя дома. Милаве было весело – столько радостных событий разом!

Горлинки дома не оказалось, и Милава удивилась, как же они сумели разминуться на одной-единственной тропе. Но ждать Горлинку было некогда, пришла пора собирать Малинку. Из лесу принесли маленькую елочку, поставили ее в избе, нарядили лентами, пели песни, прося богиню Ладу благословить замужнюю жизнь невесты. Потом пошли топить баню.

Тут появилась Горлинка, и ей баня нужна была не меньше, чем невесте, только совсем по другим причинам. Она едва держалась на ногах от усталости, платок у нее сбился на затылок, волосы были растрепаны, на щеках засохли следы слез. Милава напустилась на нее с расспросами, но Горлинка сказала только, что свернула с тропы и заблудилась, видно, Леший покружил. Говорить об этом посреди девичника было некогда, и Горлинка пошла в баню со всеми девушками и с невестой, надеясь, что поправится.

После бани она и правда успокоилась, повеселела, и к вечеру, когда пришла пора ткать обыденную пелену, была уже такой, как всегда. Все девушки и молодые женщины Моховиков собрались в беседе, принесли чесалки, прялки, собрали в углу ткацкий стан. За этот вечер им предстояло расчесать всем вместе охапку льна, напрясть пряжи и соткать холстину. Если успеют – Мать Макошь благословит их долгие труды этой зимой. Да и как было не успеть – обыденная пелена начинала веселую пору посиделок, и тканье ее с песнями и разговорами затягивалось до утра.

Занятые своей работой женщины не слышали стука в ворота. Несколько мужчин вышли спросить, кто пожаловал на ночь глядя.

– Огнеяр Серебряный Волк, княжич чуроборский! – ответил из-за тына знакомый голос. – Где там дед Взимок? Он меня в гости звал!

Взимок схватился за голову – а ведь и правда звал, теперь не откажешься. Да и не оставишь ночью за воротами гостя, да еще княжича!

Ворота раскрылись, Огнеяр со своей Стаей въехал во двор.

– Здоров будь, дед Взимок, и весь твой род пусть благоденствует! – весело пожелал Огнеяр, соскочив с коня. – И я свое обещание не забыл – вон какой подарочек вам привез!

Подарочком оказались туши двух крупных туров. У одного, пегого лесного быка, рога были длиной в полтора локтя. Немалая нужна была сила, чтобы такого завалить. Мужчины одобрительно загудели. Одного на свадьбу, как обещал, а второго и самим можно съесть.

– Ко времени, княжич, мы и пива наварили! – радостно прогудел густым голосом Прапруд, старший сын Взимока.

– Только гляди за своими кметями, княжич светлый! – неприветливо буркнул Долголет. – Как бы опять кто голову не зашиб, а мы потом беды не оберемся.

Вспомнив о недавних событиях, Моховики замолчали, стали настороженно оглядывать кметей. Огнеяр нахмурился:

– Какие беды? Или слишком мой кметь вас натрудил, что три дня хворал? Или могилу было тяжело копать? Так скажите – мой человек был, я за него рассчитаюсь.

– Будто сам не знаешь, что с твоим человеком? – угрюмо ответил Долголет. Он считал, что Огнеяра вообще не следует пускать на займище, и это ясно отражалось у него на лице.

– Не знаю, – ответил Огнеяр, чуя неладное. – Что с ним было?

– Да упырем он сделался, не к ночи будь… – Взимок опасливо огляделся и сотворил знак огня. – Дней десять у нас под тыном зубы скалил. Кабы не Оборотнева Смерть, так и не видать нам покоя.

Известие это поразило Огнеяра; прикусив нижнюю губу, он внимательно оглядел лица Моховиков. И почти на каждом лице было ясно написано: «Шел бы ты своей дорогой, княжич, нас бы не трогал. А то не ровен час, беды с тобой не оберешься!» Никто не смел сказать ему этого вслух, но он и так все понял. Подобные взгляды были ему хорошо знакомы.

Шагнув к Долголету, Огнеяр взял у него факел и сунул руку в пламя. Кое-кто из Моховиков ахнул, Стая не обронила ни звука. Прошло несколько долгих мгновений, потом Огнеяр вернул факел изумленному Долголету и спокойно спросил:

– Веришь, что я не упырь и не нечисть?

– Да чего же? Я ничего… – Долголет не знал, что сказать, но общее напряжение схлынуло, все перевели дух.

Нечисть боится серебра и огня, а чуроборский княжич не боится ни того ни другого. Мужики глядели то в лицо Огнеяру, то косились на его руку, стараясь разглядеть, есть ли на ней ожог, но на дворе было слишком темно.

– Будь нашим гостем! Просим милости! – засуетился Взимок. – У нас пелена обыденная, бабы свою работу справили, как раз угощенью пора! Иди в беседу, княжич, сейчас и бычка твоего распотрошим!

В беседе уже убирали прялки и разбирали ткацкий стан, новая обыденная пелена с пестрой вышивкой украшала Макошин угол, а парни готовили столы для угощения. Всем было весело, спать не хотелось. Только Горлинка сидела в углу, не пела и не смеялась со всеми, едва могла удержать в руках веретено и совсем немного сделала в общей работе. Почему-то ей было холодно, хотя в очаге горел яркий огонь. Она куталась в свой кожух, но внутри у нее что-то дрожало, а ноги казались ледяными. Все тело ломило, по жилам разливалась такая слабость, будто она весь день возила на себе дрова.

– Что с тобой? – не отставала от нее Милава. – Ой, какие у тебя руки холодные, будто с морозу без рукавиц! И дрожишь!

– Что-то я мерзну, – тихо созналась Горлинка. – Я в лесу намерзлась, ветер стылый был. И ноги промочила. После бани вроде отошло, а теперь опять…

– Надо бы тебе травок заварить. Я сейчас у тетки попрошу.

– Я уж лучше домой пойду, – виновато сказала Горлинка. – Видно, Макошь на меня гневается за что-то – в самый свой велик-день* заболеть приказала. Ну, до завтра отойдет. Мне бы багульника выпить, у нас дома есть.

– Пойдем, я тебя доведу.

– Да я сама, что ты! Идти-то два шага!

Но Милава сама укутала Горлинку в платок, отвела ее в избу, где сейчас никого не было, сделала ей горячий отвар с медом, уложила и накрыла двумя шкурами. Сестры, может, вовсе сегодня спать не придут, им одеял не нужно.

– Иди, иди. – Выпив отвар, Горлинка отослала ее. – Иди, повеселись. Я засну теперь, а к утру, глядишь, полегчает.

Милава пошла обратно в беседу. Кто бы это мог быть? Не из Лисогоров ли гости приехали? Вроде рановато. Или дружина полюдья – говорят, они здесь и не были, прямо к Вешничам кинулись.

Милава подошла к крыльцу беседы и вдруг увидела поблизости двух рослых парней в серых накидках, с длинными волосами, завязанными в хвосты. Сообразив, кто это, она изумленно ахнула и быстро огляделась. И встретила взгляд, ярко блестящий при свете факела, увидела знакомые черты лица, резкие и чуть грубоватые, навек отпечатавшиеся в ее сознании.

Огнеяр тоже сразу ее увидел и тоже не поверил глазам – ведь она не здешняя, она должна быть в Вешничах. Как будто сами боги привели ее сюда, чтобы исполнить самое горячее, хотя и тайное его желание. Ему тоже было приятно увидеть снова займище Моховиков, согретое памятью о Милаве, и вдруг он увидел ее саму! Девичье лицо, освещенное пляшущим пламенем факела, было полно изумления. И вдруг Огнеяру вспомнился другой такой же вечер, другое девичье лицо в свете факела. Как наяву он видел, как изумление перерастает в ужас, как рот раскрывается в отчаянном крике, как она поворачивается и бежит навстречу безумию… И впервые в жизни Огнеяру стало страшно.

– Это ты! – ахнула Милава и шагнула навстречу.

И гора свалилась с плеч Огнеяра: вместо страха в глазах девушки отразилась радость, она улыбнулась и протянула к нему руку, дотронулась до меха его накидки и отдернула руку: еще посчитает ее дурочкой!

Но Огнеяр тоже улыбнулся, блеснув белыми зубами, взял ее руку и прижал к груди. На холоде его рука показалась Милаве горячей, как огонь, но это было очень приятно.

– Откуда ты взялся? – глуповато смеясь, спросила она, все еще не веря, что это все правда. Она столько раз видела его во сне, так мечтала, что однажды он снова придет, что теперь не верила сбывшимся мечтам.

– Что с тобой было? – вместо ответа спросил Огнеяр.

Увидев ее невредимой, он испытал облегчение от такой тревоги, какую раньше в нем вызывало только нездоровье матери. А эта девушка, которую он едва знал, вдруг стала для него важна ничуть не меньше.

– Что? Когда? – Милава удивилась, но даже удивление не прогнало с ее лица глуповато-счастливую улыбку. Она совсем забыла о недавних страхах.

– Третьего дня. Ты кричала.

– Кричала? – переспросила Милава, потом вспомнила и ахнула. – Да! Упырь же! А ты откуда знаешь?

– Слышал. На тебя упырь лез?

– Да. На меня его приманивали.

– Чего?

Огнеяр даже нагнулся к ее лицу, как будто ослышался. Милава опять заглянула ему в глаза и уже не увидела в них ничего страшного, ей хотелось смотреть и смотреть в них без конца. Все это бабья глупая болтовня, никакой он не оборотень!

– Как – приманивали? – настойчиво спрашивал Огнеяр.

– Пойдем в беседу – я тебе расскажу.

Милава потянула его на крыльцо. В беседе уже толпились вперемешку Моховики и Огнеяровы кмети, было шумно и душно, женщины пытались кое-как разместить всех за столами. И не мужчинам сегодня принадлежали лучшие места, даже если это княжеские кмети. В велик-день Матери Макоши почетные места отводились женщинам, и место Взимока готовилась занять бабка Бажана, самая старая в роду.

– Пожалуй сюда, княжич! – потеснившись, семидесятилетняя старуха указала княжичу место возле себя, но он со смехом покачал головой:

– Спасибо за честь, бабушка, да не по чину мне такое место занимать! Мы и на полу посидим! К огню поближе!

Стая расселась на полу, и многие парни и мальчишки Моховиков с удовольствием устроились вместе с ними. Не в первый раз принимая у себя чуроборского княжича, они уже гордились, что он так запросто делит с ними кров и еду, и никто уже не помнил, как боялся его. Над очагом жарилось мясо подаренного тура, в ожидании все ели пироги, похлебки, каши, блины, пили пиво, кто-то уже пел, и пуще всех веселилась Стая. Тополь сидел в темном углу с Березкой; она хоть и фыркала раньше, но теперь смеялась от счастья, что он ее не забыл. А Огнеяр усадил возле себя Милаву и в перерывах разговоров и песен расспрашивал ее об упыре. И теперь ей было совсем не страшно рассказывать, хотя холодная осенняя ночь была на дворе. От Огнеяра веяло теплом, как от самого огня, и Милаве казалось, что он защитит ее от всей нежити, что только есть.

Узнав о том, как Милава была приманкой для упыря, Огнеяр рассердился.

– Вот придумали! Мужики! – с негодованием воскликнул он. – Девчонкой прикрылись. А знали ведь, на кого лезли!

– Я совсем-совсем не боялась! – старалась уверить его Милава, сама веря, что говорит правду.

– А чего кричала?

– А… чтобы его приманить получше.

Огнеяр недоверчиво хмыкнул.

– А чего мне было бояться – там же у Бебри Оборотнева Смерть была! – добавила Милава.

– А это что за диво?

– А это наша рогатина священная. Она любую нечисть убьет, любого…

Милава запнулась. «Любого оборотня», хотела она сказать, но не решилась. Ведь про него говорят… Еще обидится.

– Знатная, должно быть, рогатина! – протянул Огнеяр. – Мне бы на нее посмотреть. Как по-твоему – пустят родичи?

– Не… нет, наверное, – пробормотала Милава. Она вспомнила запрет Берестеня рассказывать, что Оборотневой Смерти у них больше нет.

– А ну и ладно! – легко согласился Огнеяр. – Все равно не дело упырей на девчонок манить.

Милава сейчас занимала его гораздо больше любой рогатины, как бы священна та ни была. От радости и близости огня Милава разрумянилась, глаза ее весело блестели, она казалась настоящей красавицей. Огнеяра тянуло прикоснуться губами к ее нежной теплой щеке, и его влечение к ней было совсем не тем чувством, которое в нем раньше вызывали другие девушки. Она казалась ему не просто девушкой, а светлым лучом, указавшим ему дорогу в теплый и добрый человеческий мир. Тот мир, который двадцать лет заключался для него в одной только матери, княгине Добровзоре. А Милава видела в нем человека, и зверь в нем замолчал, забился куда-то вглубь, испуганный лаской в ее взоре, как вся нечисть прячется от взора Светлого Хорса.

– Да больше у нас упырей не будет, бояться нечего! – весело уверяла Огнеяра Милава, начисто забыв тревогу и страх. Сейчас им не было места в ее душе.

– Не будет! – уверенно подтвердил Огнеяр, не сводя глаз с ее лица, и ему было, честно говоря, все равно о чем беседовать. – Они меня боятся. Я ведь волк – любую нечисть сожру.

Милава засмеялась.

– Не веришь? У меня и хвост сзади, ты разве не слыхала?

Но Милава видела, что он и сам смеется, и ей глупыми казались все разговоры о нем. Никакой он не оборотень, обыкновенный парень. И красивый, веселый – лучше всех!

– Ну и пусть хвост! – со смехом ответила она. – Я тебя и так…

– Что? – Огнеяр мгновенно подался к ней, так быстро, что она вздрогнула от неожиданности, и схватил ее за плечи.

– Ничего! – Милава радостно улыбалась, стараясь спрятать поглубже слово, которое чуть не вырвалось у нее. Но Огнеяр видел его у нее в глазах. Может быть, она и сможет его полюбить. Ведь у него и правда нет хвоста.

Огнеяр быстро нагнулся и поцеловал ее, и Милава ахнула – ее лица словно коснулся горячий уголек. Вырвавшись, она закрыла лицо руками, смеясь в ладони, а потом подняла голову и огляделась – не видела ли их вредная Черничница? Зато теперь она точно знает, что Огнеяр не кусается.

Утро было ясное, но пронзительно-холодное, еле-еле рассветало, серая мгла висела между землей и небом. Вода Белезени тоже была серой и холодной даже на вид, но по-прежнему резво бежала меж лесистых берегов, как будто хотела убежать от Зимерзлы. Может быть, ей это и удастся. А вот людям приходилось оставаться на месте и встречать зиму.

Милава и Огнеяр шли вверх по Белезени, к роднику, который бил из обрывистого берега верстах в четырех от Моховиков. Милава несла маленькую глиняную корчажку, украшенную священными узорами. У корчажки были три маленькие ручки, очень неудобные и ненадежные, но так в незапамятные времена лепили священные сосуды, так делали их и теперь. Вокруг горлышка корчажка была обвязана веревочкой, и за веревочку Милава ее держала. Невесте в день свадьбы полагается умываться наговоренной водой из разных источников. Сегодня с рассветом, пока невеста еще спала – точнее, изнывала от волнения и нетерпения, притворно закрыв глаза, – все семь девиц и девчонок из рода Моховиков отправились за водой к разным колодцам, ручьям и озеркам, что были поблизости. А Милаве пришлось заменить Горлинку; ночью та плохо спала и сегодня еще была нездорова.

Мгла постепенно редела, делалось светлее, уже можно было ясно разглядеть черные стволы деревьев с пустыми мокрыми ветками. Воду нужно брать на заре, да только какая заря на Макошиной неделе?

– А почему опять ночью волки выли? – спрашивала Милава по дороге. – У нас все болтают, что к беде, к дурной зиме. Говорят ведь, что волки в глухозимье стадятся, а теперь еще не пора. Отчего так? Или правда зима будет злая?

– Зима будет простая. Это Князь Волков воет, а он круглый год в стае, – отвечал Огнеяр, для которого в зверином мире не было тайн. – Белый Старик в одиночку не живет. Он уже и дичь не сам гоняет, ему в зубах приносят барашка помоложе.

– Ой! – Милава сморщилась. – У Скворичей прошлой весной волки целое стадо овец порезали. Мы как раз на родинные трапезы ездили к тетке – я сама видела. Полтора десятка овец загрызено было, у всех горло порвано, крови – ручьями, вся лужайка! Фу! А по следам, говорили, что двое всего волков было. Они двух всего овец унесли – зачем же столько резать было?

– Кровавый хмель! В древние времена, когда и людей-то не было, волки тоже родами жили круглый год, большими родами, поколений по семь. Охотники их как находили стадо кабанов или туров – те тоже тогда стадами ходили, хотя и поменьше, у них память-то короткая, – так все стадо резали, а уж потом род подходил и все до косточки съедал. Теперь волчьи семьи маленькие, и то только зимой, а как волк кровь свежую почует – она ему в голову ударяет, древняя память просыпается, и мнится ему, что он – охотник, а за ним идет большой род. Вот тогда он и счастлив. Потому что за ним род.

Милава слушала его рассказ, как кощуну деда Щуряка, и втайне обрадовалась, что у нее тоже есть род. И ей стало на миг жаль самого Огнеяра – у него ведь рода нет. Только мать, а отец… Если правда, что он сын Велеса, – страшно и идти рядом с ним. Но разве он виноват? А кто же он сам? Вопросы и сомнения жалили Милаву, как осы, но она отмахивалась от них. Ей было хорошо рядом с Огнеяром, она верила ему и не хотела рассуждать.

Они подошли к роднику, и Милава отослала Огнеяра:

– Отойди, тебе слушать нельзя.

Огнеяр послушно отошел и присел в стороне на камень, чтобы не мешать женской ворожбе предсвадебной воды. Милава поклонилась роднику, положила рядом с ямой кусок хлеба, намазанного медом, кусок жареного мяса, приставила ладони ко рту и зашептала:

– Мать-Вода, всем матерям мать, всем княгиням княгиня, благослови Малинку замуж идти! Как бел твой туман поутру, пусть так она будет бела; как красна заря в небе, пусть так она будет румяна; как весела ты и резва, так пусть в ней весела будет кровь; как путь твой долог до моря, пусть так ее жизнь будет долга! Камешек на дно пал и пропал, как его никому не найти, так и слов моих никому не порушить!

Поклонившись еще раз, она набрала в корчажку чистой воды из родника, подняла ее, дала каплям стечь с глиняных боков и хотела идти прочь, но вдруг заметила на другом берегу ложбинки, возле самой воды, на подмерзшем речном песке странный отпечаток звериной лапы.

– Ой! Что это за зверь? – удивилась Милава.

По размеру след был больше ее ладони с растопыренными пальцами – как медвежий. Но это был не медвежий след, похожий на человеческий, с продолговатой ступней, с ясно видными пятью пальцами и когтями. По очертаниям это был след волка – округлый, с четырьмя вмятинками пальцев и пяткой позади. Но размером с женскую ладонь! Какой же сам этот волк?

Милава изумленно рассматривала след, не понимая, что это такое. На голос ее подошел Огнеяр; заметив отпечаток, он удивленно присвистнул, присел рядом со следом на корточки, и Милаве показалось, что он принюхивается. Это так напомнило ей зверя, что она незаметно поежилась.

– Это что такое? – спросила она.

Огнеяр помолчал, потрогал отпечаток в песке. Потом он поднял голову, оглядел цепочку следов, идущую вдоль воды. Бережно поставив на землю корчажку с водой, Милава хотела тоже потрогать след, но Огнеяр перехватил ее руку и мягко отвел в сторону.

– Ведь это волк? – полуутвердительно спросила она.

– Нет. Мышка-полевка, – отозвался Огнеяр. – Не трогай – учует и в норку утащит.

Лицо его стало странным – застывшим и напряженным. Если бы это был кто-нибудь другой, Милава решила бы, что он боится. А кого может бояться Огнеяр?

И вдруг Милава ахнула, напуганная пришедшей догадкой. Ведь только что они говорили о нем!

– Это он, да? – прошептала она, не смея назвать вслух. Огнеяр поднял глаза от следа и по лицу ее понял, что она и правда догадалась.

– Это он? – продолжала Милава. – Белый Князь?

– Он самый, – нехотя подтвердил Огнеяр. – Еще тогда предупреждал. Явился-таки. Да ты не бойся. – Огнеяр встал на ноги и взял Милаву за плечо. – Он не тронет.

Но Милава не сводила глаз с чудовищного следа, вспоминала тот вой, который не раз слышали по ночам с самого начала осени. Ей стало страшно, так страшно, что слезы от мгновенного ужаса навернулись на глаза. Это была угроза похуже бессмысленно-кровожадного упыря. Белого Князя Волков осиновым колом не возьмешь.

– Он оборотень, да? – дрожащим голосом спросила Милава.

Да и что было спрашивать – самые страшные из басен и кощун, которые каждый знал с детства, были о них – об оборотнях и Князьях Леса. Оборотни наделены звериной силой и человеческим разумом, и если они злы, то нет врага страшнее. А тем более если это Звериный Князь, воплощенный дух того или иного звериного племени, соединивший в себе мощь и жизненную силу всего рода. Сильных Зверей боятся и почитают, им приносят жертвы, и только оружие самих богов способно одолеть их.

– Да, – подтвердил Огнеяр. – Все Сильные Звери оборотни. Оборотни, рожденные зверями. Даже если такой человечью шкуру наденет, то дух в нем останется звериный. А бывают другие. Рожденные людьми. Такие и в звериной шкуре человеческий разум и человеческую душу сохраняют. Иной раз и с голоду дохнут, а сохраняют. Дороже всего – человеческая душа.

Огнеяр говорил тихо, глядя не на Милаву, а куда-то в лес на другом берегу Белезени, но в голосе его была такая причастность ко всему этому, что в глазах Милавы снова перевернулся мир. Нет сомнений – он говорил и о себе тоже. Нет, лучше любой ответ, чем эта неопределенность.

– А ты… ты оборотень? – спросила она. Голос не повиновался ей, и она говорила шепотом.

– Да, – спокойно и твердо ответил Огнеяр. Он тоже хотел, чтобы она знала. Пусть лучше отвернется, чем любит, не зная. – Оборотень я. Смотри.

Он нагнул голову и откинул волосы с шеи. И Милава увидела полосу серой шерсти, убегающую под ворот рубахи, совсем такую же, как волчий мех накидки, только живую, блестящую. Дрожа от волнения, Милава не сводила с нее глаз. Ее потрясло это свидетельство его оборотнической, звериной сущности, но не напугало. Она сама удивлялась, почему не испытывала страха перед Огнеяром. Слишком сильно она поверила, что Огнеяр – человек, и теперь не могла перестать считать его человеком. И эта звериная черта быстро входила в ее сознание, она привыкала к ней, как если бы у него обнаружилось простое родимое пятно или недостаток зубов, и Милава уже готова была полюбить и эту полоску шерсти тоже, как любила его темные глаза, горячие смуглые руки и даже выступающие верхние клыки, которые заметила раньше.

Протянув руку, она чуть-чуть прикоснулась кончиками пальцев к полоске шерсти; Огнеяр напрягся, как дикий зверь, впервые позволяющий человеческой руке прикоснуться к себе, но не отстранился. Милава смелее погладила шерсть; она была прохладной сверху и теплой внутри, немного жестковатой, как у молоденьких щенков. Милаве казалось, что это сон, никогда она такого не видела и вообразить толком не могла. Но вот ведь: гладкая, горячая человеческая кожа на шее, и тут же – живая волчья шерсть.

Милава убрала руку, потом прикоснулась к плечу Огнеяра – она хотела посмотреть ему в глаза. Он повернул к ней лицо. Она вглядывалась в его темно-карие глаза, нарочно искала в них зверя, но не находила. Она видела только человеческое тревожное ожидание: что теперь будет? Она хотела то ли спросить что-то очень глупое – не съест ли он ее теперь? – то ли сказать, что она все-таки его не боится, – так это он и сам уже понял. Или что ей все равно, человек он или зверь.

– Страшно? – прошептал Огнеяр. Он тоже не знал, что сказать.

Милава решительно помотала головой.

– А вдруг я тебя съем?

– Съешь, – тут же позволила она.

– Все равно мне других не надо.

Огнеяр обнял ее и прижался лицом к ее волосам. Княгиня Добровзора была права, материнская любовь не обманула ее. Добрая богиня Лада не отвернулась от сына Велеса. Нашлась и другая женщина, которая полюбила оборотня таким, какой он есть. И Мать-Вода, неподвластная зиме, приняла на сохранение невысказанный обет.

Короткий день предзимья кончался, когда на двор займища вывели из избы Малинку, укутанную в большое покрывало с волшебными оберегающими знаками. Со слезами и воплями она простилась с чурами, навек покидая род, сожгла клок кудели – не прясть ей больше и не ткать для родного дома! – с плачем перецеловала сестер – не сидеть ей больше с ними на посиделках, не петь в хороводах. Взимок и отец обвели ее вокруг жениха, соединяя их навек, и он за руку вывел ее из дому.

На дворе стояло множество оседланных лошадей. Жених посадил Малинку перед собой, его братья везли возле седел мешки с подарками невесты для новой родни. Провожать Малинку в новый род ехали ее два брата и Милава. Кроме новой родни, Лисогоры позвали и Огнеяра. Княжеский сын на свадьбе – немалая честь. Стаю свою он оставил у Моховиков, чтобы не разорить хозяев таким множеством гостей, но сам был рад приглашению. Найдя утром след хромого волка, он в душе тревожился и не хотел бы отпускать Милаву одну.

Малинка плакала, как предписывалось обычаем с тех времен, когда невест умыкали, да и правда жаль было расставаться с родичами, страшновато ехать навстречу новой жизни в женах. А Лисогоры пели удалые песни – они были с прибытком. Звенели подвески на сбруях, копыта десятка лошадей дробно стучали по промерзшей земле, чуть-чуть припорошенной снегом. Веселые, немного хмельные человеческие голоса далеко разносились по пустому стылому лесу. Теперь ему еще не раз предстояло услышать песни про уточку, отбившуюся от стаи и приставшую к серым гусям: Макошина неделя – пора свадеб.

Миновав дубраву и несколько перелесков, свадьба выехала в поле. Снег шел мелкий, но густой, и вся пустая пашня уже была запорошена белой крупой. Передние кони вдруг стали упрямиться, тревожно ржать. Их понукали, но они бились, не хотели скакать вперед.

Зеленые огоньки загорелись на опушке, мелькнуло несколько быстрых серых теней. Волки! Не растерявшись, жених, одной рукой придерживая Малинку, поднял рогатину, которую свадьбе полагалось брать в дорогу от нечисти. Все мужчины были вооружены, и никто особенно не испугался. Еще не зима, чтобы оголодавшие до безумия волки кидались на людей. Но почему они вышли из леса навстречу?

А волков было все больше, все новые серые тени выскакивали из-под ветвей.

– Что это они? – сдерживая дрожь в голосе, спросила Милава.

Даже не само появление волчьей стаи напугало ее; она смутно чувствовала что-то неладное.

Огнеяр не ответил и вдруг сильнее прижал ее к себе. И она увидела на краю поляны огромного волка, размером почти с годовалого бычка, ослепительно белого, и глаза его горели ярким зеленым огнем.

Раздались крики ужаса, оружие выпало из ослабевших рук. А Белый Князь прыгнул вперед, и пустился наперерез, заметно хромая на переднюю правую лапу. И каждый его мягкий прыжок, казалось, сотрясал землю, деревья вокруг стонали и плакали от страха. Чудовищный белый волк на белом снегу казался ожившим ночным кошмаром.

И свет померк в глазах людей, земля качнулась, небо дрогнуло, лес завертелся вокруг белого поля. Каждая косточка, каждый мускул в человеческих телах пришли в движение, страшное колдовство ломало их и изменяло непоправимо… Несколько мгновений – и со спин обезумевших коней на белую пашню неловкими комками полетели волки, серые лохматые звери, скулящие и воющие от ужаса, не понимающие, что с ними случилось, не узнающие своих голосов, своих тел, всего мира вокруг. Они хотели звать на помощь добрых родных чуров, но слышали волчий вой, голос зверя, которого называют «чужой».

Милава тоже ощутила, как завертелось все перед глазами и непонятная сила вцепилась в ее тело, норовя переделать по-своему. Но руки Огнеяра обнимали ее еще крепче, обхватив защитным огненным кольцом. Две страшные силы тянули и рвали Милаву в разные стороны, она кричала, чувствуя, что сейчас перестанет быть собой, и отчаянно не желая этого. Река неудержимой силы тянула и несла ее прочь, но она держалась, вернее, ее держали, не давали бурному слепому потоку увлечь ее и погубить. Перед глазами ее полыхало пламя, а по телу струилась вода, она кричала изо всех сил и сама не слышала своего голоса, но все же это был человеческий голос.

И вдруг горячий вихрь опал и на смену ему пришел ледяной холод. Милава прижималась к чему-то теплому и мохнатому, сильные руки по-прежнему обнимали ее. Она чувствовала себя разбитой, но все же осталась такой, как была.

А вокруг нее волнами плескался многоголосый вой и скулеж. Чувство опасности заставило ее пересилить страх и открыть глаза. Она сидела на коне, прижимаясь к Огнеяру, это его волчья накидка была теплой и мохнатой.

Милава обернулась, и ей открылось невероятное зрелище. Десяток коней мчался в разные стороны по полю, но каждого преследовало несколько волков, настигая их в прыжке и вцепляясь в горло, несколько коней уже билось на заснеженной пашне, а другим оставалось жить считаные мгновениия. Испуганное ржание, предсмертные хрипы смешивались с торжествующим волчьим воем. А там, где прервался путь свадьбы, на истоптанном снегу каталось десятка полтора волков. Они бились о снег, терлись мордами, возились спиной, кувыркались, как собаки, если глупые дети нарядят их в человеческие рубахи; они словно хотели вырваться из шкуры, выли, стонали, скулили. А Князь Волков сидел белой глыбой посреди поля, любуясь на все это, и его глаза горели, как два огромных зеленых светляка.

Цепочка волков отделилась от опушки, подбежала к беснующимся посреди поля зверям и погнала их к лесу. Те не хотели идти, валялись по снегу, но их кусали, толкали мордами и заставляли бежать. Все кони уже были зарезаны, и серые хищники сидели над ними с окровавленными мордами, словно ожидали позволения.

А пылающие глаза Белого Князя вдруг обратились к Милаве. Слабо вскрикнув, она зажмурилась и уткнулась лицом в лохматый теплый мех. В ее голове не было ни единой ясной мысли, один всепоглощающий ужас, но этот теплый мех обещал какую-то защиту.

Белый Князь Волков поднялся и двинулся к Огнеяру и Милаве. Даже Похвист, с жеребячьего возраста привыкший к волчьему запаху хозяина и безупречно послушный ему, забеспокоился и заплясал. Огнеяр с усилием оторвал от себя руки Милавы и заставил ее вцепиться в гриву жеребца, а сам сошел с седла и встал перед конем, загораживая Похвиста с сидящей на нем девушкой от приближающегося Сильного Зверя.

Милава намертво вцепилась в гриву и открыла глаза – ничего не знать было страшнее, чем увидеть самое страшное. Сияющий белизной чудовищный волк приблизился на пять шагов и неспешно, величественно сел на снег. Серые волки, маленькие по сравнению с ним, как щенки, полукругом устроились на небольшом отдалении.

– Я вижу, ты упрямо держишься за человеческую шкуру, – прорычал Белый Князь.

В голосе его было явное презрение и скрытая досада. Огнеяр уловил эту досаду, и ему стало легче. Он никогда не сталкивался с Белым Князем и не знал его силы. Выходит, она не безгранична и с ним можно поспорить.

– Я в ней родился, – так же рычаньем ответил Огнеяр. – И буду ходить в ней, сколько захочу. И менять на другую, когда захочу.

– В своей шкуре ты волен. Но никому не позволено мешать моей охоте. Я говорил об этом давно, и ты об этом знаешь. Эта девчонка тоже будет нашей. Она молода и здорова, у нее будет много раз по много крепких волчат. Отдай ее мне.

– Возьми, – просто предложил Огнеяр, но не шелохнулся.

И даже самому глупому волку на этом поле стало ясно: взять ее можно будет, только перервав ему горло.

Понял это и Белый Князь.

– Ты рано начал охотиться в чужих угодьях, – проворчал он. – Ты не успеешь заматереть и собрать свою стаю. Я не стану марать зубы в твоей жидкой крови. Но иные из нас любят человеческую кровь.

Из ряда серых фигур, уже почти неразличимых в сгустившейся мгле, вышел один, поджарый и ловкий зверь.

– Сейчас ты узнаешь, насколько лучше быть волком, – неразборчиво проворчал он, не глядя на Огнеяра.

– Где тебе знать – ведь ты не бывал человеком! – презрительно бросил Огнеяр. – Поставь тебя на две ноги – ты и не удержишься. Тот первый волк, которому Сварог сломал спину, был во всем похож на тебя!

Поджарый злобно оскалился, глаза его вспыхнули зеленым.

– Сейчас ты узнаешь, как я владею своими зубами, – пообещал ему Огнеяр. – А ты, Белый Князь, поклянись не трогать нас больше, если он не справится один.

– Я клянусь Отцом Стад, который зачем-то родил тебя на свет, – проворчал Князь Волков. – Я не велю убивать тебя – это не мне решать. Но эта девчонка будет моя, и ты больше не станешь отбивать у меня добычу.

– Смотри, чему научил меня Отец Стад.

Огнеяр расстегнул пояс с оружием и бросил в снег, туда же полетела накидка и оба серебряных браслета. Потом Огнеяр присел на корточки, быстро перекатился вперед через голову – и перед Белым Князем предстал волк, крупный, хотя меньше него, сильный, с пышным загривком и черноватыми подпалинами на лапах и на брюхе. Волки в поле хором взвыли, поджарый вздрогнул и попятился.

– Ты привык кидаться на людей, которым нечем тебя встретить! – прорычал ему Огнеяр. – Иди же ко мне – посмотрим, чьи зубы крепче.

Две серые молнии ринулись навстречу друг другу; Милава закрыла глаза и уткнулась лицом в гриву Похвиста. Она не могла, конечно, ни слова понять из беседы Огнеяра с волками, но знала, что исходом схватки будет чья-то смерть. Она изнемогла от ужаса и перестала бояться, словно исчерпала страх, отпущенный ей на много лет вперед. Ей казалось, что она где-то на речном дне, в другом мире, где все не так, где правит Белый Князь и превращает людей в своих подданных-волков, карая смертью непокорных. Кто она сама в этом мире, Милава не знала, ей мучительно хотелось проснуться, ее била дрожь, но тело было словно сковано льдом.

Ее слух терзали звериные голоса, она слышала скрип снега, короткие вскрики, хриплое яростное рычание, кожей ощущала, как где-то близко мечутся в драке два могучих зверя. Все это обрушивалось на нее дождем, а мгновения тянулись медленно-медленно. И вдруг десятки волчьих голосов взвыли разом, и Милава заставила себя открыть глаза. Поджарый лежал на земле, взрытой и перемешанной со снегом и клочьями шерсти, а Огнеяр стоял над ним, тяжело дыша, высунув длинный язык.

– Он был плохой охотник – пусть его ест воронье, – небрежно бросил Князь Волков. Так ему было легче признать свое поражение. – А ты доказал, что не разучился носить шкуру и драться собственным оружием, которым одарили нас боги. Когтями и зубами. – Он повернул белую морду к Огнеяру и поднялся. – Ты уже не щенок. И если ты опять встанешь на моей тропе, я возьмусь за тебя сам.

Больше он ничем не стал грозить – исход поединка с ним был очевиден. Не оглянувшись даже на Милаву, Белый Князь неспешно направился к опушке, заметно хромая. Стая потянулась за ним.

Милава провожала Князя Волков глазами, не веря – он уходит, а она жива. Огнеяр подошел к коню – она и не заметила, как он вернулся в человеческий облик, – и устало привалился лбом к шее Похвиста. Он тяжело дышал, волосы его были растрепаны сильнее обычного. С трудом расцепив оледеневшие пальцы, Милава уронила руку ему на плечо. Оно было горячим и сильно вздрагивало. Вокруг было тихо и пусто, как будто все это – свадьба, волчья стая во главе с Белым Князем, драка – было страшным сном, наважденьем, дурным мороком. Только темные туши зарезанных коней были далеко разбросаны по полю, да поджарый волк, облезлый и помятый, лежал неподалеку, странно выгнув спину, запрокинув голову.

– Ты чего? – неверным голосом пробормотала Милава. Она сама не знала, что хочет спросить, ей нужно было услышать его голос.

– Ничего, – хрипло отозвался Огнеяр и тяжело закашлялся. – Убрался старый.

Оторвавшись от конской шеи, он потрепал Похвиста по морде, нагнулся, поднял свою накидку, стал одеваться. Даже с этим несложным делом ему оказалось непросто справиться, пальцы его дрожали.

– А где же все? – Милава оглядела пустое поле и ждала в ответ вопроса: «Какие все? Никого не было». – Где люди? Малинка?

– Были люди, стали волки, – ответил Огнеяр, затягивая пояс и стараясь просунуть окованный серебром наконечник ремня в узорную пряжку. – И Малинка твоя теперь волку в жены достанется. Еще не теперь – к весне поближе, к сечену-месяцу*. Бегать им волками, пока сам Белый Князь не отпустит. Да только я не слыхал, чтобы он кого отпускал.

– А ты не можешь…

Милава понемногу осознавала произошедшее, глаза ее наполнились слезами. Лисогоры, жених, Малинка, ее братья – все превращены в волков! Она слышала страшные байки о таких делах, но не могла поверить, что это самое произошло на ее глазах с близкими ей людьми. Неужели ничем нельзя помочь? С надеждой и волнением она ждала ответа Огнеяра; если он спас ее, то, может быть, спасет и других?

– Я ведь не колдун, – устало ответил Огнеяр, обтирая о рукав свои браслеты. Его дыхание почти успокоилось, но руки немного подрагивали. – Я другими-то не распоряжаюсь – собой только. Другого кого ни в волка, ни в человека обернуть не могу. Как я тебя удержал – и сам не знаю. И то спасибо Велесу. Сам чуть зайцем не сделался.

– Почему зайцем? – растерянно спросила Милава.

– Потому что сил надо много – у меня уже почти нет, все вышло.

Огнеяр с трудом поднялся в седло, стал подбирать поводья, близко придвинувшись к девушке. Милава ощутила, что он дрожит, как в лихорадке, и встревожилась за него. Видно, все это дорого ему обошлось.

– Да не плачь пока, – сказал ей Огнеяр. – Если они к дому вернутся, то можно им обратно превратиться. Если дорогу найдут. Скажи спасибо добрым богам – сами мы с тобой живы.

Огнеяр развернул коня назад к Моховикам. Милава вдруг заметила, что на истоптанном снегу лежит что-то.

– Постой! Посмотри, что вон там!

Огнеяр пригляделся, подъехал к тому месту, сошел с коня и подал Милаве большой кусок льняного полотна – мокрого, грязного, порванного. На нем виднелась красная вышивка, сложенная в хитрые оберегающие узоры. Покрывало невесты. Оно могло защитить от сглаза, но не защитило от жадной силы Князя Волков.

…Огнеяру было шесть лет, когда он узнал, кто он такой. До этого он жил, как все дети, и не задумывался, отчего у него есть шерсть на спине, а у других нет. Все изменилось однажды теплым летним утром, когда Огнеяр, затеяв возню со своим приятелем-ровесником из дворовой челяди, случайно перекувырнулся через голову. Мир сильным толчком крутанулся вокруг него, он плюхнулся животом на землю, уткнулся носом в пыль и никак не мог встать. Руки и ноги не слушались его, каждая косточка и каждый мускул ныли, как будто он побывал в ступке. Целый ворох незнакомых резких запахов бил ему в нос, свет изменился, все стало другим. Оглушенный и напуганный, Огнеяр не мог сообразить, что с ним случилось, кто набросил на него эту пугающую и жестокую сеть, хотел заплакать, позвать мать, но вместо своего голоса слышал какой-то скулеж.

А его маленькие приятели с воплями разбегались прочь, дворовая челядь ошалело глазела на волчонка, копошащегося на том месте, где только что сидел княжич.

Хорошо, что Двоеум был поблизости. Прибежав на всполошные крики челяди, он сразу понял, что случилось. Оборотническая сущность Огнеяра, которую чародей подозревал с самого рождения княжича, дала о себе знать. Подросший, полугодовалый на вид волчонок беспомощно барахтался в пыли, как новорожденный, тыкался мордой в землю и отчаянно скулил. Он не умел жить и двигаться в зверином облике, лапы его не слушались, вид, звук, запах не помогали разобраться в том, что вокруг, а только мешали. Княгиня Добровзора, белая как снег, стояла на крыльце, то протягивала руки к волчонку, то отшатывалась назад, потрясенная превращением. А как вернуть ему человеческий облик? Есть множество способов сменить шкуру – для тех, кому это позволено богами, – но способа, открытого сыну Велеса, Двоеум не знал. На поиски может уйти долгое время. За это время княжич научится жить волком, но, пожалуй, разучится быть человеком. Счастье, что были хоть какие-то свидетели.

В конюшне Двоеум отыскал мальчишку, с которым играл Огнеяр. Шестилетний Утреч, бойкий и нахально-любопытный, зарылся с головой в сено и ревел от страха. Двоеум вытащил его, словно мышь, и поставил перед собой.

– Говори – что он сделал? Как это было? – строго допрашивал чародей ревущего мальчишку, крепко держа его за плечи.

– Пере… рекувыр… нулся!.. – проревел Утреч, икая от ужаса. А ведь мать ему говорила: держись от княжича подальше!

Двоеум вернулся во двор, взял волчонка одной рукой за хвост, а другой за шиворот, пригнул ему морду к земле и перекувырнул.

И в пыль упал княжич Огнеяр, живой и здоровый, только ревущий от боли, страха и потрясения. Ему казалось, что его зачем-то окунали с головой в воду и волочили по дну. Двоеум сел на землю рядом с ним и облегченно вытер пот со лба. Все обошлось очень легко для такого трудного дела.

– Так-то, брат! – сказал он ревущему Огнеяру. – Рубаху переменить – и то труд, а то не рубаха – шкура!

Так Огнеяр узнал, что означает полоска серой шерсти у него на спине и почему мать ласково называет его волчонком, а не зайчиком и не птенчиком. Сначала он думал, что все дети умеют превращаться в разных зверей, и часто приставал к Двоеуму с расспросами, как превратиться в птицу.

– Нет, перевертыш наш, с волчьей шерстью ты родился, волком и будешь гулять, – отвечал ему чародей. – Всем по одной шкуре богами дано, а тебе две, так хоть научись обе носить толком.

Двоеум начал учить его менять шкуру, слышать и понимать в себе зверя, сдерживать его и подчинять человеку. Но от себя не уйдешь – чародей понимал это и сумел найти в лесах волка, который научил Огнеяра жить и действовать в волчьем обличье. Неизмир смотрел на эти занятия с недовольством, но чародей знал, что делает.

– Пусть он свою силу знает! – отвечал он на хмурые взгляды князя. – Не будет знать – много худших дел натворит. Как говорят – дров наломает. А ты, княже, загодя его не бойся. Сила его велика, больше человеческой. Но судьба и боги сильнее.

Когда Огнеяру исполнилось семь лет, Двоеум рассказал ему об Огненном Змее. Так он узнал, почему у всех детей отцы, а у него князь Неизмир. Его водили в святилище и показывали ему рогатый идол Велеса с железным посохом в руках. Он внушал мальчику благоговение и тайный страх. Отец-то он отец, но как знать, что он с тебя спросит?

В двенадцать лет Огнеяра посвятили в воины, и он наконец-то узнал о своем предназначении. До того он был задирист и вспыльчив, но после посвящения стал сдерживать себя. Вопрос: чью жизнь он послан отнять? – стал мучить и его. Но дать ему ответа не мог даже Двоеум.

– Слушай сердце свое! – сказал он только. – Как ОН перед тобою встанет – ты его узнаешь.

Не расспрашивая чародея больше, Огнеяр стал слушать. Он быстро понял, какие чувства питает к нему отчим, и слушал – может, и правда он?

Но при встречах с Неизмиром его сердце молчало.

– А знаешь, – сказал Огнеяр Милаве, когда они въехали в дубраву. – Я сегодня в первый раз убил волка.

– М-м… ну? – сонно пробормотала Милава.

Она почти спала, уткнувшись лицом в мех его накидки. После пережитого в поле она чувствовала себя слабой, опустошенной, в ней не осталось ни мыслей, ни чувств, а только неодолимая сонливость, стремление забыться и хоть немного восстановить силы души и тела, исчерпанные без остатка.

– Я никогда не убивал волков, ты понимаешь? Никогда. А теперь пришлось. Все равно что на родича руку поднять. Судьба ломается.

Огнеяру было немногим лучше – защита Милавы, два превращения, драка с поджарым волком вымотали его намертво, ему тоже хотелось упасть на пол возле огня, закрыть глаза и провалиться в сон. Но он старался держаться, чувствуя, что впереди у него еще один бой.

– Что же теперь будет? – растерянно спрашивала Милава, растирая лоб замерзшей рукой. – Как же они все…

– Да, плохо им теперь! – невесело согласился Огнеяр. – И не умеют они волками ходить, а тут еще одежды сколько!

– А что – надо без одежды? – Милава не поняла, при чем это здесь.

– А ты представь, что у тебя под кожей две рубахи да кожух!

Милава представила и содрогнулась. Теперь она поняла, зачем Огнеяр перед дракой избавился от накидки и пояса.

– Под шкурой человеческое платье года за три истлеет, но и намучает! – Огнеяр потряс головой. – Одно слово – беда!

– Это потому… потому что Оборотнева Смерть ушла, – тихо сказала Милава. – Елова говорила: без нее нас беды найдут.

– Куда же она ушла?

– Боярин увез.

– Какой боярин?

– Ну, что дань собирал.

– Светел?!

Огнеяр резко натянул поводья, и голос его был таким, что Милава совсем пробудилась от своей обессиленной дремы.

– Да, он, – сказала она, подняв голову и с усилием разлепляя веки. – А ты чего? Ой…

Она вспомнила, что Берестень не велел об этом говорить. Впрочем, она не очень испугалась. После Князя Волков даже гнев старейшины рода ее не страшил.

– Зачем Светел ее забрал? – спросил Огнеяр, уже предугадывая истинную причину.

– Не знаю. Он с мужиками толковал. У нас бобров на дань не хватило, а он нас от дани на десять лет освободил. За Оборотневу Смерть.

– На десять лет!

Огнеяр вцепился в волосы у себя на затылке и зарычал – человеческих слов у него не нашлось. Он слишком хорошо знал бережливость Неизмира, недалекую от настоящей скупости. Отказаться от дани на десять лет князь мог только в обмен на что-то действительно ценное для него. Любого оборотня убьет… Трещага…

– Ты чего? – Милава с тревогой заглядывала в его изменившееся лицо, коснулась пальцами щеки, словно хотела разбудить. – Ну, на десять лет. Весной вернуть обещал.

Ничего не сказав, Огнеяр тронул коня, и они поехали дальше. Светела не догнать, да и не он теперь был главной заботой.

В беседе Моховиков опять горел яркий огонь и звучали песни. Вскоре после отъезда Малинки с женихом явились Вешничи – Берестень, Лобан и Брезь. Показав обручье Горлинки, они потребовали отдать им и саму девушку. Теперь с ее головы уже сняли девичью ленту, не приставшую нареченной невесте, и родня шумно праздновала новый сговор. Свадьбу решили играть в последний день Макошиной недели – оставалось всего пять дней. Горлинка была немного бледна и часто украдкой покашливала, но старалась улыбаться и правда была счастлива.

Появления Милавы и Огнеяра поначалу никто не заметил. Она вошла первой в шумную жаркую беседу, беспомощным взглядом окинула веселые, раскрасневшиеся от огня и пива лица родни. До сих пор ей было тяжело нести одной страшное известие, но теперь она ощутила, что перекладывать его на плечи других не легче. Она видела Брезя и Горлинку, сидящих рядом на медвежьей шкуре, нашла глазами родителей Малинки.

– Милава! – окликнул ее Лобан. – А ты откуда? Что так мало погуляли?

– А чего невеселая? – с хмельным добродушием крикнул Взимок, проводивший из рода Малинку и готовый проводить и Горлинку. – Или тоже замуж хочешь? Скоро-скоро и тебе жениха найдем!

– Люди! – дрожащим голосом начала Милава, и шум в беседе разом стал стихать. Все услышали по ее голосу, что у нее небывалые и горькие вести. – Родичи! Беда! Свадьба вся пропала! Князь Волков нам повстречался… Он всех в волков превратил на дороге. И Малинку, и Быстреца, и Липеня, и всех…

Последние слова она едва сумела выговорить, тоска схватила ее за горло и цепко сжала.

– Там, в поле, на льнах… – Милава махнула рукой, не зная, что еще добавить. – Всех. Он сам белый, огромный, а глаза зеленым горят. Он дорогу перебежал. И все. И другие волки их в лес угнали. Вот.

Милава подняла покрывало невесты и подала его бабке Бажане. Среди тишины старуха протянула вперед руки, как слепая, взяла у девушки мокрый от снега и грязный от земли кусок льняного полотна, которым совсем недавно покрыла внучку. И это вернее несвязных слов Милавы убедило ее в страшной сущности произошедшего.

Голова Бажаны вдруг затряслась, лицо сморщилось, рот скривился. Помутившийся взгляд ее нашел Огнеяра за спиной Милавы, и она страшно закричала, завыла, как волчица над погибшими детенышами:

– Ты! Ты, оборотень проклятый! Ты наших детей погубил! Горе наше на тебе! Будь ты проклят вовек, умойся слезами твоя мать, родившая тебя на горе свету белому! Поди прочь, к черным навьям*, ты, оборотень, беда наша! Будь ты проклят меж людьми! Обрушься Перунов гром на тебя, терзай тебя Мара и Морок*, изгложи тебя лихорадка, подавись камнем, захлебнись в своей крови! Оборотень! Оборотень!

Старуха трясла головой, топала ногами, била себя в грудь, зажав в руке рваное покрывало, выкрикивала проклятия, давясь слезами. Закричали женщины, поверив в страшное несчастье, дико завыла мать Малинки, разом лишившаяся троих детей, билась головой о камни очага, призывая чуров и упрекая их в том, что не защитили ее дочь и сыновей.

А мужчины разом приступили к Огнеяру, сжимая кулаки, держась за ножи на поясе. На их лицах была непримиримая враждебность, и это вдруг так ясно напомнило Милаве обступившую их волчью стаю, что она тихо вскрикнула, подалась назад и прижалась к Огнеяру, закрывая его от подступающих мужчин. Закусив губу, Огнеяр хотел передвинуть ее к себе за спину, но Милава не поддавалась. Теперь и она поняла, что их ждет еще один бой.

– Нет, это не он! – отчаянно выкрикнула Милава, перебивая вой, причитания и проклятия. – Он не виноват! Он меня спас! Я бы тоже превратилась! Он не с ними!

– Отойди! – Брезь прорвался вперед и протянул руки к сестре, но Милава только крепче прижалась к Огнеяру. – Отойди от него! Он – оборотень!

– Не он виноват, а Князь Волков! – торопливо и горячо твердила Милава. – Сами подите посмотрите, там на поле следы остались и кони зарезанные! У него следы с ладонь, сразу найдете! Там был Князь Волков!

– Может, и был Князь Волков, да только кто его навел на свадьбу! – с угрюмой твердой убежденностью сказал Долголет. – Он ведь давно про свадьбу знал! Он – оборотень, волчий выродок, он волков навел на наших! Осиной его, и вся недолга!

Огнеяр молчал, только переводил взгляд с одного лица на другое. Его обвиняли в том, что он оборотень, и он не мог ответить «нет».

– Отойди, дочка! – с родительской властью и глухой угрозой в голосе проговорил Лобан.

Огнеяр взял Милаву за плечо и попытался оторвать от себя, но она не шелохнулась. Огнеяр прикрыл ее от волков, а теперь только она могла прикрыть его от гнева родичей. Пока она с ним – его не тронут.

Но в двух шагах от порога, возле которого застыли Милава и Огнеяр, грозная стена остановилась. Все то, что заставляло обвинять Огнеяра в несчастье, заставляло и бояться его. Он был один против многих, но его сила была больше человеческой. Прямого взгляда Огнеяра, горящего Подземным Пламенем, никто не выдерживал, никто не решался сделать первый шаг.

– Да, – сказал наконец Огнеяр, и слова его падали, как тяжелые камни в воду. – Оборотень я. Пусть кто другой от своей шкуры отпирается, а я не стану. Только и Князю Волков, людоеду старому, я не товарищ.

– Маре и Мороку ты товарищ! – выкрикнул отец Малинки, Привалень. Голос его ломался, как бывает у мужчин, не умеющих плакать. Он порывался броситься на оборотня с кулаками, но только потрясал ими в воздухе.

– За ножи не держитесь – ножом меня уже пробовали. – Огнеяр невесело усмехнулся, и оскал его белых зубов с выступающими клыками всем показался истинно волчьим. Он держался спокойно и говорил твердо, и вооруженные мужчины ощущали свое бессилие перед ним. – Одна была на меня управа – Оборотнева Смерть. А вы ее отдали. Зря отдали. Здесь она бы со мной скорее встретилась. А теперь Светел ее в Чуробор увез. А я-то еще подумаю, ехать мне туда или нет. А вы, вместо того, чтобы на меня волками глядеть, подумайте лучше, чем от самого Князя Волков обороняться будете. Я вам зла не желаю, а он себя уж показал.

В беседе повисла тишина, даже вопли женщин затихли. Моховики были потрясены известием о потере священной рогатины, а Вешничи потихоньку сообразили, кто же тот враг князя, на которого понадобилась Оборотнева Смерть.

Взимок сделал маленький шажок вперед и поклонился Огнеяру. У него хватало ума сообразить, какие огромные силы сшиблись в схватке над крышами их тихих изб, и желал только одного – чтобы эти громы не затронули род Моховиков. Тут не до злобы, не до мести – только бы худших бед избежать.

– Уходи от нас! – устало попросил он. – Не знаем мы, оборотень ты или кто, добра ли желаешь или зла, только уйди от нас, не тревожь нас, бедных! Хватит нам бед без тебя, дай нам покою! Оставь наши роды в мире!

– В мире! – повторил Огнеяр. – Уйти я уйду, да едва ли вам без меня мирно будет. Да, как знаете.

Оттолкнув от себя Милаву, Огнеяр вышел из избы. Помедлив мгновение и не веря в такой мирный исход, мужчины двинулись за ним, со всеми пошла и Милава, с неожиданной силой отталкивая от себя руки родни, пытавшейся ее удержать.

Выйдя во двор, Огнеяр поднял голову к темному небу и издал короткий призывный вой, и мороз пробежал по спинам всех, кто его услышал. Таинственный и пугающий Надвечный Мир, грань своего и чужого, были в этом волчьем голосе, льющемся из человеческой груди. Кмети спешно выскакивали из всех изб на призыв своего вожака, на ходу оправляя одежду и подбирая волосы. Его не ждали сегодня назад, на всех лицах было тревожное удивление.

– Едем. Сейчас, – коротко сказал Огнеяр.

И никто не задал ему ни одного вопроса, кмети молча кинулись выводить и седлать коней.

Моховики открыли ворота, Стая потянулась прочь со двора займища. Против своего обычая, Огнеяр ехал последним. В воротах он обернулся и нашел взглядом Милаву среди молчащих мужчин.

– Милава! – крикнул Огнеяр, и она невольно шагнула вперед, брат удержал ее. – А хвоста у меня и правда нет!

И он поскакал прочь. Милава смотрела, как за ним закрываются ворота, слушала, как затихает, удаляясь, стук копыт в лесу. И ей казалось, что это глохнет биение ее сердца. Даже в поле перед волчьей стаей ей не было так плохо. Холодная пустота обрушилась на нее и заполнила весь мир. Ей хотелось закричать, так громко, чтобы он и на другом краю света услышал: «Ну и пусть был бы хвост! Я и с хвостом тебя люблю! Как есть люблю!»

Но не было голоса закричать, не было сил двинуться. Брезь взял Милаву за плечи и повел обратно в беседу. И, словно разбуженная этим прикосновением и движением от тяжкого сна, Милава заплакала, впервые за этот долгий и страшный вечер. Брезь и Горлинка утешали ее, обнимали, гладили по голове и по плечам, но Милава никак не могла остановиться, вскрикивала и дрожала, словно хотела со слезами выбросить весь страх и все потрясения от прошедших событий. Но сильнее всего ее терзала боль от разлуки с Огнеяром – со зверем или с человеком, с таким, какой он есть.