Глава 8

Незадолго до вечера одного из сумрачных дней месяца грудена по берегу Белезени шел высокий человек с посохом в руке. На вершине посоха была вырезана совиная голова с большими круглыми глазами, на поясе, которым стягивалась длинная, ниже колен, бурая медвежья накидка, висело множество оберегов, кожаный мешочек и длинный нож с узорной костяной рукоятью, в ножнах, отделанных серебром. Длинные волосы, сдерживаемые на лбу тонким серебряным обручем, холодный ветер предзимья отдувал назад, темный плащ из плотной шерсти хлопал за спиной, как огромные крылья. Человек шел ровным уверенным шагом, успешно одолевая встречный режущий ветер, несущий мельчайшие капли холодной мороси. Лицо идущего было сосредоточенно, темные глаза смотрели из-под густых бровей вперед вдоль берега реки, как будто он искал нечто, поджидавшее его здесь в эту неприветливую пору. Ветер одиноким голодным голосом гудел в темных стволах опустевшего леса, Белезень посерела, казалась отражением низких, тяжелых снеговых туч.

Если бы одинокому путнику встретился хоть кто-то, то встречный без труда признал бы в нем чародея и поклонился на всякий случай. Но вокруг на несколько верст не видно было никого: звери забились в норы, устроились на лежки, люди попрятались в дома и затопили печи. Да он и сам не знал толком, что ищет.

При нем не было никакой поклажи – ни заплечного мешка, ни сумы. Только на груди, под плотным мехом накидки, висел не видный постороннему глазу маленький мешочек из прочной кожи. В этом мешочке хранилось самое ценное, что приобрел чародей за долгие годы служения богам. Там таилась хрустальная звездочка, застывшая капля росы, волшебный амулет дальнего зрения – Слеза Берегини. Она-то и толкнула чародея в этот одинокий путь через промозглый осенний вечер.

Даже в последнюю ночь перед выступлением в поход Двоеум не спал. Лучше чем кто бы то ни было он понимал, что дороги судьбы подошли к решительному повороту. Князь Неизмир чувствовал, что близится их последняя встреча с Огнеяром, после которой на земле останется только один из них. Двоеум же точно это знал. Не будучи молод и ослеплен ненавистью, как Светел, он знал, что оборотня невозможно ни задавить руками, ни даже загрызть зубами. Сын бога есть сын бога – он не по силам простому человеку, какой бы сильной ни была его ненависть. Против него нужны иные средства – отвечающие сути оборотня, сына Надвечного Мира.

В прошедшие месяцы Двоеум не терял времени. Теперь он знал, что княжич-оборотень стал Сильным Зверем и тем троекратно увеличил силу, бывшую в нем от рождения. Теперь убить его могли два клинка. Один уже был на нем испытан – Оборотнева Смерть. Вторым стал Острый Луч, но он был недоступен не только рукам, но даже взорам людей. Не было смысла идти войной на Огнеяра, не имея никакого оружия, способного его поразить. Но боги мудры – сотворяя любое существо или предмет, они сотворяют и средство его уничтожить – хотя бы одно, пусть труднодоступное. И Двоеум ночь за ночью проводил в гаданиях, выискивая, выспрашивая у Надвечного Мира путь к гибели Серебряного Волка.

Горели в можжевеловом и рябиновом пламени священные травы, бурлил темный отвар красного мухомора, на стальном лезвии древнего жертвенного ножа проступали таинственные знаки. Струился серебристый пар над живой водой, мерцала на дне священного сосуда хрустальная Слеза Берегини – и снова на поверхности воды отражались волшебные резы – снова и снова одни и те же. «Оборотнева Смерть», – снова и снова говорили Двоеуму Огонь и Вода, носители священного знания. Не веря своему искусству, чародей каждую ночь повторял гадание, но получал все тот же ответ. Благодетельные стихии не лгут, сам он тоже не был новичком в чародействе. Он не мог ошибаться. Надвечный Мир снова посылал его к священной рогатине. Может быть, настал ее час? Может быть, исполнено тайное условие?

Князю Неизмиру Двоеум ничего не говорил о своих занятиях и размышлениях. Безоглядно увлеченный сборами князь как будто забыл обо всех прежних страхах и сомнениях, но огонь, горевший в его глазах, напоминал Двоеуму жар больного, которым владеет лихорадка-Огнея.

Только в самый последний вечер перед уходом рати из Чуробора князь вспомнил о чародее.

– А ты-то, Двоеум, себе не хочешь ли доспех подобрать? – спросил Неизмир за ужином в гриднице.

Кмети его веселились, пили за близкую победу над оборотнем, стараясь хмельным медом заглушить таящийся глубоко в душе страх. Почти все они видели поединок оборотня со Светелом. Княгиня вовсе не вышла из своих горниц. С тех пор как Неизмир стал собирать войско на ее сына, она больше не хотела даже видеть мужа.

– На что мне доспех? – Двоеум повел плечом. – Я ведь, княже, в битву не пойду, это дело твое. Мои дела иные будут.

– Нет ли у тебя средства какого против оборотней, посильнее прежних? – спросил Неизмир.

Шумная гридница вдруг разом затихла при этих словах – каждый хотел услышать ответ чародея.

– Будет тебе средство. – Двоеум спокойно кивнул, и по гриднице пронесся приглушенный вздох облегчения. – На четвертый день после выступления в поход будет средство. Или меня самого ты больше не увидишь.

Неизмир кивнул и потянулся к своему золоченому кубку, приняв последние слова чародея за обещание раздобыть гибель оборотню во что бы то ни стало. Сам себе не признаваясь, он все же надеялся на чародея даже больше, чем на все свое войско и на полки Скородума. Ведь Дивий – сын Надвечного Мира, а Двоеум был его единственным воином, способным биться в этом мире. Князь привык к Двоеуму за двадцать один год его жизни при княжьем дворе и не заметил главного: чародей жил возле него, но не служил ему. Единственным хозяином Двоеума оставался только сам Надвечный Мир.

Двигаясь обычным путем вниз по Белезени, на третий день чуроборское войско заночевало возле займища Моховиков. Князь и старшие воеводы устроились на ночлег на самом займище, полки разместились у костров под открытым небом, вдоль берега реки. Двоеум же не занял отведенного ему места возле самого князя, а с приближением темноты исчез куда-то. Никто не знал куда, да разве у чародея спросишь? Неизмир помнил, что обещанное средство должно появиться завтра, и ждал Двоеума с нетерпением ребенка, которому обещан долгожданный подарок.

А Двоеум шел искать священную рогатину. Слеза Берегини говорила, что увезенная Огнеяром Оборотнева Смерть вернулась домой. Своей ли волей Огнеяр вернул ее, или его заставили это сделать те силы, которые имеют власть приказать сыну Велеса, – этого чародей не знал. Но Оборотнева Смерть была уже близка, и он верил, что разгадка ее дремлющей силы, ответы на все его вопросы о прошлом и будущем близки тоже.

От дороги над берегом оторвалась тропка, побежала куда-то в лес. Двоеум свернул на нее. Дороги он ни у кого не спрашивал, но здесь не Чуробор – от одного человеческого жилья до другого порою целый день пути. Кроме Вешничей, в такой близости от Моховиков никто не жил.

Версты через две тропинка привела его к займищу. Навершием посоха Двоеум постучал в ворота.

– Кого несет Леший на ночь глядя? – спросили из-за ворот.

– Гость к Оборотневой Смерти, – спокойно ответил чародей.

За воротами послышались удивленные возгласы, со стуком упал засов, створка со скрипом выдвинулась. Из-за нее выглянули сразу два округлых румяных лица, похожих, как у братьев; одно было украшено светло-русой бородкой. Две пары серо-голубых глаз изумленно рассматривали незнакомого человека. Его непривычный облик озадачил и насторожил их, пронзительный взгляд темных глаз пугал.

– Здесь ли Оборотнева Смерть? – расспрашивал чародей, не замечая их удивления. – Здесь ли тот, кто владеет ею?

– Здесь она, – наконец ответил тот, что с бородкой. – Она у Брезя. Он теперь ею владеет.

Двоеум легонько стукнул навершием посоха о створку, и оба Вешнича тут же открыли ворота пошире, позволяя ему войти. От нежданного гостя исходило ощущение повелительной силы, отказать ему в чем-то было невозможно.

Показав ему избу Лобана, оба брата побежали к Берестеню, а Двоеум постучал в дверь. Ему отворила молодая женщина, и Двоеум сразу понял, что она родом не принадлежит к Вешничам. Она была очень красива, простая ткань повоя с плетеной пестрой тесьмой оттеняла высоту и белизну ее лба, а в голубых глазах отражался свет небес. Не нужно было быть чародеем, чтобы заметить его, а Двоеум был одним из сильнейших чародеев говорлинских земель. Едва глянув на женщину, он понял, что нашел искомое.

– Дома ли Брезь? – спросил он, приглядываясь к ней.

– Нет, муж мой на лисьем лову, – ответила молодая хозяйка, тоже разглядывая гостя. – А ты откуда?

– Я из Чуробора. Хочу я видеть Оборотневу Смерть.

Хозяйка признала в госте чародея и не удивилась его словам.

– Заходи, будь нашим гостем.

Она отошла от двери, давая ему войти. В избе хозяйка провела Двоеума в небольшую клеть-пристройку, отведенную Брезю с молодой женой после свадьбы. И Двоеум сразу увидел знакомую ему священную рогатину – она стояла в углу, и на клинке ее появились черные знаки, которых не было раньше. Двоеум приблизился к рогатине, но не коснулся ее, а только стал пристально разглядывать.

– Что за дело к ней у тебя? – спросила сзади хозяйка. – Скажи, может, я и без мужа помогу. Не завелся ли у вас в Чуроборе злой оборотень или упырь? Да не похоже, чтобы ты на лов собирался.

– А рогатина слушается тебя? – Двоеум отошел от Оборотневой Смерти, повернулся к хозяйке.

Он видел в лице, во всем облике молодой женщины что-то необычное и не удивился бы, если бы Оборотнева Смерть, с которой не сумел совладать Светел, покорилась бы ее белым рукам.

– Теперь слушается. Поначалу не хотела она говорить со мной, а теперь поддалась.

Двоеум сел на предложенное ему место и пристально посмотрел на хозяйку.

– Не смог я, чародей старый, сию рогатину разгадать, – заговорил он, глядя в лицо женщине. – Не сумел витязь молодой, до того никем не побежденный, ее себе подчинить. А ты сумеешь?

– Ты не Двоеум ли, чуроборского князя чародей? – спросила хозяйка. – Не видала я тебя, а слышала немало. И от новой родни, и от прежней.

– Кто же твоя прежняя родня?

– Прежняя моя родня в Верхнем Небе. Отец мой – Дажьбог Пресветлый, сестры мои – берегини белые. Мне одной судьба выпала на земле жить.

Двоеум смотрел ей в лицо и видел, как быстро наливаются прозрачной зеленью ее глаза, как над челом разливается свет, черты лица делаются нечеловечески прекрасны. От нее вдруг повеяло запахом девясила, свежим, не сушеным. Вторая, истинная сущность берегини ясно проступала под оболочкой человеческого тела, которое чужая ворожба надела на нее вместе с именем и рубахой.

– Коли так, то не ошибся я дорогой, – сказал Двоеум. – Не зря меня сюда послала Слеза Берегини.

Он вынул из мешочка на груди свой талисман. Хозяйка вздрогнула, невольно протянула руки к хрустальной звездочке, по лицу ее пробежала дрожь нежности и страдания, словно пленнику на далекой чужой стороне довелось услышать песню родины.

– Дай мне! – вскрикнула женщина.

Двоеум подал ей белый самоцвет, она схватила его обеими руками, положила на ладони и любовалась, то отстраняясь, то поднося к самым глазам, вглядывалась в глубину талисмана. Глаза ее горели, как драгоценные смарагды, в лице сменялась целая буря различных чувств от восторга до отчаяния. В этой застывшей капле росы берегиня видела свою потерянную родину, вернуться куда ей не позволит горячее и тяжелое человеческое тело.

– Чего же ты хочешь? – мягким голосом, таким же, как в прежние дни, спросила наконец берегиня.

Двоеум был рад, что позволил ей заглянуть в свой камень: в благодарность она поможет ему.

– Ищу я гибель оборотня – Огнеяра, сына Велеса, – ответил он, и берегиня быстро подняла на него глаза, сжимая талисман в ладонях.

– Ты хочешь его убить? – с тревогой спросила она.

– Не я – мне он не помеха. Гибели его желает князь Неизмир.

Опустив руки с зажатой в них Слезой Берегини, Горлинка задумалась. Воспоминания о Серебряном Волке заставляли ее дрожать даже сейчас, спустя несколько месяцев. Благодаря ему их с Брезем приняли в род, но она боялась оборотня. Его дикий отчаянный вой, его застывшее в суровой решимости лицо, его глаза, похожие на темную Бездну, – все это ужасало светлую дочь Верхнего Неба. И это существо, полузверь-полубог, стал Сильным Зверем, хозяином этих мест. Если бы не он, то новая Горлинка, сохранившая немало из своих волшебных сил, могла бы призвать нового, молодого Князя Кабанов, во всем подчинить его себе и править Лесом, не боясь никого чужого. Уже весь род Вешничей, собрав невиданно большой урожай, благословлял ее приход, уже из дальних родов ее звали помочь больным или снять порчу и тоже благословляли, она чувствовала себя почти княгиней здесь. Единственным, кто смущал ее покой и грозил благополучию, был он – Серебряный Волк. Никто не знает, когда он придет и чего потребует. Все же он был сыном Велеса, гостем из Подземелья, враждебного Отцу Света.

– Как же думаешь найти его гибель? – спросила она наконец, переведя сияющие зеленью глаза на Двоеума.

– Еще год назад Слеза Берегини открыла мне, что убьет его только Оборотнева Смерть, не из Велесовой руды выкованная, а самим Сварогом в его небесной кузнице сотворенная, – стал рассказывать Двоеум, видя, что берегиня готова ему помогать. – Добыл князев брат священную рогатину, перед ликами богов ударил ею оборотня – словно палкой простой, не оцарапал даже.

– Ах! – Берегиня досадливо махнула рукой. – Сварогом самим было заклятие наложено – дана священная рогатина роду Вешника, бьет она только в руках Вешнича. А кто другой возьмись, хоть князь, хоть облакопрогонник – без толку.

– Ах вот оно! – Чародей даже взялся за бороду, потрясенный такой простой разгадкой тайны. – И как же я сам-то не… Словно отрок неученый! Кабы знать тогда! Ведь был тогда в Чуроборе Вешнич – старейшина ваш.

– Кабы знать! – передразнила его хозяйка. – Мудр ты, батюшка, а словно баба глупая говоришь! Коли не открыли тебе боги – стало быть, не срок был.

– А теперь – срок? – Чародей испытывающе посмотрел на нее.

– Я не Макошь, чтобы судьбу знать. А попытать – попытаем.

Горлинка взяла из угла рогатину, положила черный наконечник к себе на колени, стала гладить ее, как кошку, шептать что-то. Едва дыша, Двоеум следил за ней. От того, захочет ли священная рогатина говорить, зависел весь успех его замысла.

– За лесами дремучими, за реками быстрыми, в земле далекой, живет человек – не человек, зверь – не зверь, бог – не бог, а сын бога, сын Перуна Громовика, – заговорила вдруг Горлинка, глядя перед собой широко раскрытыми очами, и из глаз ее били снопы такого яркого изумрудного света, что даже чародей чуть подался назад. Священная рогатина теперь говорила голосом своей новой хозяйки, молодым и звонким, только он звучал более глубоко и значительно, чем когда говорила сама Горлинка. – Послан он в мир Отцом Грома на битву со всякими порождениями Тьмы. Противником ему и послал сына своего Велес. Суждено им повстречаться, и день встречи их будет днем битвы.

Двоеум слушал, затаив дыхание, высокий лоб его заблестел от пота, но он даже не поднял руки утереться. Ему было не до того. Наконец-то открывалась тайна, над разгадкой которой он бился двадцать один год – тайна судьбы Огнеяра. Так вот кто тот противник, предназначенный ему судьбой! Сын Перуна! Да и как иначе? Кто еще достоин быть противником сына Велеса, кроме сына Перуна? Как отцы их от создания мира снова и снова сходятся в великой битве богов, отголоски которой в земной мир долетают грозой, так и сыновья их продолжат эту битву.

Горлинка замолчала, брови ее заломились, на лице отразилось страдание – она пыталась проникнуть взором глубже, увидеть единственного на земле человека, способного одолеть Огнеяра.

– Нет, не могу! – вскрикнула она, зажмурилась, закрыла лицо руками. – Не вижу!

– Не печалься – давай-ка вместе попробуем увидеть! – предложил Двоеум, дрожащей рукой утирая лоб. – Вместе попробуем. Может, не откажут нам боги в милости!

Из мешочка на поясе он достал маленькую круглую чашу, вырезанную из рябинового корня. Края чаши были оправлены серебром, покрытым тонким узором из священных знаков. Самая маленькая из всех гадательных чаш Двоеума, она обладала самой большой силой. Именно ее Двоеум звал Дальний Глаз.

Горлинка принесла воды, Двоеум опустил в чашу Слезу Берегини. Вдвоем они склонились над чашей, Горлинка все еще держала руку на клинке Оборотневой Смерти. Двоеум зашептал заклинание дальнего зрения, повел руками над чашей. Вода в ней заволновалась, дух ее устремился к Великой Реке, знающей все обо всем в земном и Надвечном Мире. Вода в чаше успокоилась, с ее поверхности стал медленно подниматься белый пар. Вот он рассеялся, изнутри чаши поднималось ровное бело-серебристое сияние. Слеза Берегини горела на дне чаши, поймав в себя каплю знания Великой Реки. Затаив дыхание, Двоеум без слов, одним порывом мысли тянул и манил искру знания на поверхность. Ни разу за всю долгую жизнь он так не волновался: один неверный вздох, и все пропадет.

Горлинка тоже старалась помочь ему. Мудрость чародея и дух берегини, соединившись в общем порыве, устремились к свету Надвечного Мира, и он ответил им.

На поверхности воды они увидели лицо человека. Круглое лицо с немного выступающими скулами, высокий и широкий лоб, крепко сжатый рот, рыжеватые волосы. Серые глаза твердо и умно смотрели прямо на Двоеума, и чародея пробрала дрожь от их взгляда – в нем блестел небесный огонь, дающий исток молниям. Лицо выглядело молодым – лет двадцати с небольшим. Но тут же казалось, что у него вовсе нет возраста – Надвечный Мир не знает счета лет. Это лицо дышало силой, во много раз больше человеческой. Это был он, сын Перуна, способный одолеть сына Велеса.

– Приди к нам! – хором выдохнули Двоеум и Горлинка, не то голосом, не то только мысленно. – Нам нужна твоя сила! Твой враг ждет тебя! Приди к нам!

Силой заклинания и силой духа, знающего Надвечный Мир, они звали его на помощь. Далеко-далеко, в земле дремичей, в стольном городе Прямичеве, в избе старосты кузнецов Вестима, спящий на охапке соломы рослый парень заворочался под полушубком. Какие-то смутные голоса звали его проснуться, звали идти куда-то, куда – он не понимал.

Постепенно голоса зазвучали глуше и вот совсем отошли, растаяли, как дальние раскаты грома прошедшей грозы. И парень продолжал спать.

Поверхность воды в Дальнем Глазе прояснилась, Слеза Берегини утратила звездный блеск и снова стала не видна в воде. Двоеум в изнеможении закрыл глаза, обожженные сиянием Надвечного Мира. Он чувствовал себя обессиленным. Никогда еще ему не случалось творить такую сильную ворожбу, так далеко проникать взором. Дети богов неподвластны ворожбе простых смертных, пусть и владеющих многими тайнами чародейства. Сколько трудов пришлось потратить Двоеуму в прежние годы, чтобы научиться видеть дух Огнеяра! Ему помогло только то, что сын Велеса рос с младенчества у него на глазах и Двоеум узнал многое о нем еще тогда, пока неразумный младенец не умел защищаться и не знал о необходимости защиты. Теперь же Двоеуму удалось небывалое – он увидел сына Перуна. Ему помогла в этом и берегиня, самим рождением причастная Надвечному Миру, и Оборотнева Смерть, и Слеза Берегини, несущие в себе отсветы его силы. Только все вместе они были способны на такую сильную волшбу. Но достигли ли они главной цели?

– Так он услышал нас? – шепотом спросила у чародея Горлинка. – Он придет?

Помедлив, Двоеум покачал головой. Он видел лицо, но не слышал ответа на свой призыв.

– Видно, время еще не пришло, – сказал чародей. Он даже не испытывал сожаления. До вражды Неизмира и Огнеяра ему не было прямого дела, и он твердо знал – уговорами и сожалениями судьбу не переменишь. – Подтолкнуть судьбу никакой ворожбе не под силу. Слишком сильны пути их – сыновей богов. Когда будет срок их встречи – тогда и встретятся они. И ради князя моего их дороги не изменятся. Ныне срок, видно, не пришел.

– Так, значит, его не одолеть?

Двоеум покачал головой. С трудом подняв веки, он вынул из чаши Слезу Берегини, обтер ее и спрятал в мешочек на груди, потом зачерпнул горстью воды и промыл воспаленные глаза. Ему полегчало, но все же чародей чувствовал себя старым и утомленным. Лицо его поблекло – теперь стало видно, что ему вовсе не пятьдесят лет, а много больше, – морщины на лбу углубились, под глазами набухли мешки, даже седины в бороде как будто прибавилось. Двоеум чувствовал, что это гадание завершило еще одну пору его жизни, длившуюся двадцать один год. Началась она в тот день, когда он узнал о рождении Велесова сына, а теперь ей подошел конец.

– Есть еще одно средство, – прервала его размышления берегиня.

Вместе с другими чертами земных женщин она приобрела и изобретательность, оружие слабых в борьбе за жизнь. Двоеум перевел на нее усталый взгляд из-под полуопущенных век. Зеленый свет в ее глазах снова уступил место голубизне, она совсем стала похожа на простую земную женщину, только очень красивую.

– Ну и пусть мы Перунича не добудились, – без уныния продолжала Горлинка. – Так ведь Оборотнева Смерть при нас осталась. И заклятие ее нам теперь ведомо. Она моему мужу послушна, как всякому ловцу простая рогатина. Мой муж с нею одолеет Волка.

Погасший взор Двоеума оживился, снова заблестел. Это и правда было средство. Пусть час битвы с сыном Перуна еще не пришел, но в руках Вешнича Оборотнева Смерть обретает силу, губительную для любого оборотня. У судьбы не один путь.

Вскоре пришел Брезь. За плечами у него висели три свежие лисьи шкурки, он был весел и доволен. Отдав добычу матери, он прошел в клеть, думая порадовать Горлинку. Но там сидел незнакомый человек, чародей по виду.

Едва разглядев его, Брезь насторожился. Темные глаза незнакомца не понравились ему. Почему-то вспомнился тот далекий день, когда он ходил к Елове, дайте ей боги счастья в Надвечном Лесу, спрашивать, можно ли ему жениться.

И дурные предчувствия не обманули Брезя. Слушая жену, он мрачнел все больше. Ему предлагали взять Оборотневу Смерть и идти с ней на Огнеяра. Идти, чтобы убить его.

Брезь сам поначалу не понял, почему ум, сердце и душа его возмутились при мысли об этом. Что хорошего сделал ему Серебряный Волк? Если жена, его Горлинка, требует его смерти, значит, он враг, он опасен ей. Брезь самозабвенно любил жену, она была его жизнью, его светом и воздухом, ради нее он вышел бы на бой хоть со всеми Сильными Зверями, сколько их ни есть.

Но Огнеяр… Нет, не страх удерживал Брезя. Ему вспомнился дикий отчаянный вой оборотня, узнавшего, что Милава ушла в Верхнее Небо. Вот в чем дело! В этом вое была не злоба, не ярость, не угроза, а только тоска по потерянной любви. Сам Брезь год назад готов был выть вот так же – когда потерял свою Горлинку. Они оба любили Милаву, и это объединяло Брезя с чуроборским оборотнем. Он не мог желать гибели тому, кто любил его сестру. И даже обещал вернуть ее к людям.

Те времена помнились Брезю как в тумане. Он сам не понимал, как это вышло все – он любил Горлинку, она умерла, потом вернулась к нему в березняке, он сам чуть не умер от тоски по ней, потом она пришла, и все стало хорошо. Он почти не осознавал, что его нынешняя жена – не та, что была год назад перед родичами наречена его невестой. Обе девушки сливались в его сознании воедино, и лишь изредка, словно кто-то отпирал замок, Брезь смутно чувствовал – это не она. Но долго думать об этом ему не удавалось. Он любил ту, которая была с ним, и не смог бы снова жить без нее.

Но сестру Милаву он помнил хорошо. Знал он и то, что ей обязан своим нынешним счастьем – Елова успела сказать ему об этом, и он накрепко запомнил почти последние слова старой ведуньи. А если он убьет оборотня, то ему больше не видать сестры.

– Нет. – После долгого молчания Брезь тихо покачал головой. – Не пойду я на него. Он мне зла не сделал. Помнишь, – Брезь повернулся к Горлинке, – он тогда Лисогоров домой привел, Малинке жениха вернул, и нас с тобой назад на займище позвали? Без него когда бы еще? И он обещал Милаву нам вернуть. Не пойду я против него.

– Мало ли чего он обещал? – В глазах Горлинки сверкнула злая зелень. – Не сможет он этого сделать! Нет такого средства! Она ведь берегиня теперь, а уж про них-то я все знаю! Если он у нее крылья возьмет, она умрет, и уж насовсем!

– А как же она тебя? – Брезь в упор посмотрел на Горлинку.

Он не хотел спорить с женой, но мысль о Милаве, перед которой он чувствовал себя виноватым, придавала ему сил.

– Девица ей свой жизнеогонь отдала, – ответил ему Двоеум. – Кто жизнеогонь отдает, сам его лишается. Что же, Дивий сам вместо нее на белых крыльях в Небо улетит? Не примут его туда. Его дом – Подземная Тьма.

Брезь молчал. Ему было нечего возразить им, знающим Надвечный Мир неизмеримо лучше, чем он. Перед взором его встало лицо Огнеяра, каким он видел его в последний раз на крылечке Еловиной избушки, – замкнутое, с сурово сжатым ртом, полное твердой решимости. «Я верну ее», – просто сказал он, и нельзя было ему не поверить. И Брезь верил даже сейчас, спустя несколько месяцев, и даже чародей и берегиня не могли переубедить его.

– Он сказал, значит, вернет, – тихо, но твердо ответил Брезь. – По се поры он ни словом не обманывал. Вот будет опять месяц кресень, вернутся берегини на землю – тогда поглядим. А коли не вернет – тогда и зовите меня на битву.

– Тогда поздно будет! – раздраженно воскликнула Горлинка.

Впервые муж не послушался ее. По новой женской привычке Горлинка еще долго пыталась переубедить Брезя, упрашивала его, уговаривала, грозила Волком и своей немилостью, но Брезь не поддавался. Надежда вернуть Милаву с помощью оборотня была слабой, но и этой надежды Брезь не хотел лишиться.

Переночевав у Вешничей, Двоеум еще до света собрался в путь. Все хозяева еще спали, только Горлинка вышла проводить его. Под ее руками не стучали засовы, не скрипели даже голосистые ворота займища – ни одна собака не проснулась и не видела, как непонятный гость покидал Вешничей.

Оказавшись за воротами, Двоеум вынул из-за пояса древний жертвенный нож, не раз служивший ему и для гаданий, и подбросил его в воздух. Сверкнув лезвием, нож покрутился и упал на землю, указав острием точно на полуночь. Чародей постоял, глядя на него, прежде чем поднять. Полуночь. Там живут дремичи, живут западные рароги, еще дальше, за Полуночным Морем – белоголовые заморяне-сэвейги.

Подняв нож и спрятав его в ножны, Двоеум поклонился всем четырем ветрам и неспешным ровным шагом двинулся указанной дорогой. Сейчас он не знал, далек ли его путь, где он будет теперь жить и кому открывать судьбу и волю богов. Одно он знал твердо – в Чуроборе ему больше делать нечего. Старому князю он ничем не может помочь, а новому его ворожба не понадобится.

Город Велишин был построен одним из прежних смолятинских князей как становище полюдья и сторожевая крепость на меже личивинских земель. Его просторные гридницы и дружинные избы были предназначены для немалых полков, но теперь, в последние дни месяца грудена, Велишин напоминал муравейник. Все помещения княжьего двора, включая бани и конюшни, были забиты воями, все дворы детинца и посада приняли их на постой, и все же прямо на улицах стояли шалаши, дымили костры. Огромная рать собралась на личивинов, и каждый день к ней подходило пополнение. Услышав о бесчинстве личивинского князя, посмевшего похитить златоокую красавицу княжну, многие бояре со своими дружинами и даже смерды, вооружившись рогатинами и луками, шли к князю с просьбой взять их в войско. И Скородум никому не отказывал.

Войско стояло в Велишине уже третий день, ожидая князя Неизмира с его ратью. Воеводы Скородума рвались в битву, поругивали медлительных дебричей, но Скородум терпеливо ждал. Как ни велико было его желание скорее вырвать дочь из рук дикарей, он понимал, что соваться в их леса в одиночку слишком опасно. И дочь не спасешь, и себя погубишь. Не в силах спать по ночам, постаревший и осунувшийся от постоянной тревоги князь Скородум все же ждал Неизмира, до рассвета простаивал на забороле, глядя в темную даль и не замечая холода. Светел был в Хортине, собирая на битву окрестных бояр и старейшин с их дружинами.

Однажды под вечер, пока еще не начало темнеть, в ворота Велишина вошел один человек, по виду то ли кметь, то ли ловец. Скорее все-таки первое: вместо лука или рогатины он был вооружен только боевым топором с красивым серебряным узором на обухе. Одежду его составлял волчий полушубок с серебряным поясом, прочные сапоги на меху, беличья шапка была надвинута на самые глаза. Смуглое лицо без бороды и усов выглядело молодым, двигался он легко, словно не оставил позади долгого пути по снегу вперемешку с грязью.

Если бы какой-нибудь охотник сумел проследить его путь, то его ждало бы изумительное открытие. Следы смуглого незнакомца увели бы в лес, а там, в пяти шагах от опушки, вдруг сменились бы отпечатками волчьих лап. Но проследить путь пришедшего было некому, и он миновал ворота Велишина, не привлекая к себе ничьего внимания. В эти дни в город сходилось немало всякого народа.

Огнеяр неплохо помнил город. С трудом проталкиваясь в толпе многочисленных кметей и ратников, он посмеивался про себя – ведь вся эта рать приготовлена на него! Знали бы они, что их главный враг уже среди них и искать его далеко не придется. Но быстро смех в его лице сменился суровостью, Огнеяр даже по привычке прикусил нижнюю губу, но тут же, спохватившись, спрятал клык. Он пришел вовремя – еще немного, и это войско войдет в личивинские леса. А племя Волков не потерпит вторжения – будут битвы, на лесную землю прольется немало крови. А ни один бог не велел убивать. Одни звери служат пищей другим, но ни Перун, ни Велес не желают крови ради крови. Теперь Огнеяр был Сильным Зверем – ему был открыт порядок и ход жизни в Лесу, он чувствовал дрожь и страдание каждого зайца как свое собственное. Теперь он лучше прежнего знал ценность жизни и меньше прежнего хотел смерти кому бы то ни было. Враги его никогда не поверили бы в это, да он и не собирался им об этом рассказывать.

Глядя сейчас на этот муравейник, гремящий доспехами и звенящий оружием, Огнеяр ощущал странную отстраненность от всего этого. Здесь он был посланцем иного мира – мира Леса в мире людей. Он был призраком для них, а они были призраками для него. И все же, наталкиваясь на него, велишинцы и пришлые кмети ощущали крепкое человеческое тело, побранивались, то же самое получая в ответ.

Получив и раздав несколько десятков толчков, Огнеяр добрался до княжьего двора. Ворота были открыты, но на крыльце ему пришлось задержаться. В сенях сидели кмети из ближней дружины самого Скородума и не пускали дальше никого из чужих. Сейчас князю было не до просителей и жалобщиков, и кмети берегли его покой.

– Тебе куда? – остановило пришельца сразу несколько голосов.

– К князю Скородуму, – с дебрическим выговором ответил незнакомец.

– Зачем? – Несколько кметей загородили ему дорогу. – Князю не до гостей теперь.

– Не до гостей? – Огнеяр сдержанно усмехнулся, пряча клыки под уголками губ. Ему все же было хорошо среди людей, среди говорлинов, от которых он так отвык за прошедшие полгода, даже перебранки доставляли ему удовольствие. – Неправду говорите, соколы, хоть и не с умыслом. Князь ведь обо мне только и думает. Ночей не спит. Не держите меня – я ведь все равно пройду, а князя зря протомите.

Другой бы вылетел соколом с крыльца, попробуй завести такие речи с княжескими кметями. Но они молчали, послушно посторонясь и давая гостю дорогу. В нем была сила, не позволявшая перечить, уверенность в правоте, которую чувствовали все. Он прошел через сени, легко взбежал по ступенькам в терем, а кмети терли глаза и удивленно смотрели друг на друга – что за морок только что стоял перед ними?

Огнеяр потянул на себя дверь княжеской горницы, в которой сам бывал в гостях у Скородума больше полугода назад. Под его руками дверь открылась без скрипа, бесшумно Огнеяр ступил через порог. Скородум сидел возле стола, опираясь локтями на расшитую скатерть, и смотрел в огонь лучины. При виде его лица холодная игла кольнула в сердце Огнеяра – таким постаревшим показался ему веселый смолятинский князь. Неизмир и Светел никогда бы не поверили, что Дивий способен ощущать укоры совести – но именно это он ощущал сейчас. Ведь именно он был причиной тоски и тревоги Скородума.

Плотно прикрыв за собой дверь, Огнеяр быстро шагнул к Скородуму. Князь вздрогнул, внезапно ощутив рядом с собой чье-то присутствие, вскинул голову, вскочил на ноги. И замер, впившись взглядом в нежданного гостя. Беличью шапку Огнеяр сбросил еще в сенях, черные волосы рассыпались по его плечам, глаза блестели в свете лучины – это был он, тот самый Огнеяр, по которому Скородум горевал, как по погибшему. Или все же не он? Лицо его показалось князю изменившимся, в нем теперь сквозило что-то от зверя, что-то от бога – звериная сила и при том мудрость, недоступная смертным. Не морок ли это?

– Здравствуй, почтенный, – хрипло заговорил Огнеяр. Он сам не ждал, что так разволнуется. – Что так смотришь – не признал? Давно не видались – позабыл? Или кто тебе наболтал, что я умер? Так это неправда. Жив я. Не веришь?

– Ты! – выдохнул наконец Скородум, поверив, что глаза его не обманывают.

Он шагнул к Огнеяру, прикоснулся к его плечу, хотел было его обнять, но не решился – то новое, что он заметил в лице Огнеяра, остановило его. Тогда Огнеяр сам обнял его, и Скородум облегченно вздохнул – под руками его было живое крепкое тело, а не невесомый туман блазеня, не холодная тяжесть упыря.

– Ты! Огнеяр! Мальчик мой! – Скородум хлопал его по плечам, снова и снова моргая, как будто все еще не веря глазам. – Откуда же ты взялся? Где же ты столько пропадал? Тут тебя и мертвым объявили – я, старик дурной, не хотел верить, а под конец и то поверил! У меня бед не оберешься – хоть одним порадовали боги! Садись! – Скородум вдруг захлопотал, заторопился, усадил Огнеяра на лавку. – Расскажи, куда пропадал. Не слыхал ли ты о моих бедах? О дочери моей?

– Про все я знаю, почтенный, и про сговор, и про дочь твою, – заговорил Огнеяр, усевшись. – Потому и пришел.

Он медлил, не зная, как начать рассказ, ради которого явился. Ему было совестно признаться, что все горе и тревога Скородума были делом его рук, но при том он сам себя торопил – ведь он же мог в один миг избавить князя от несчастья.

– Ты знаешь? – Скородум не удивился, а еще больше обрадовался.

У него появилась надежда на добрые вести – глаза его заблестели, морщины на лбу двигались, даже повисшие усы зашевелились, казалось, вот-вот поднимутся и вытянутся. В другое время Огнеяра позабавил бы вид этого возбуждения старого князя, но сейчас ему было не до того.

– Ах как хорошо! – приговаривал Скородум. – Вот так радость мне боги послали! А я уж думал, старый Скудоум, что они меня совсем забросили! Рассказывай скорее! Что ты знаешь? Не томи старика!

– Если ты рад и мне самому, то, значит, я принес тебе две радостные вести, – заговорил наконец Огнеяр, коря самого себя, что заставляет доброго князя мучиться лишнее время. – А первая, с которой я к тебе шел, такая. – Огнеяр поднял глаза и встретил взгляд Скородума. Тот смотрел на него, не дыша, видя знакомый красный блеск в глазах оборотня и ожидая небывалых вестей. – Тебе незачем тревожиться о твоей дочери. Она жива и здорова, с ней не случилось ничего плохого. Разве что напугалась немного.

Скородум вскочил на ноги. Без слов он понял самое главное.

– Она у меня, – подтвердил его догадку Огнеяр и тут же вскинул руку над головой, словно защищаясь от удара. – Только не бей меня, почтеннейший! – с притворным испугом умоляюще добавил он. – Я понимаю, что ты готов спустить с меня шкуру, но я правда не сделал ей ничего плохого.

Огнеяр опустил руку. Скородум не глядя сел едва не мимо лавки, не сводя с него глаз. Он сразу поверил, что Дарована действительно у Огнеяра, но это было так неожиданно, что он не знал, как это понять, как к этому отнестись.

– Ты отбил ее у Кархаса? – потрясенно выговорил Скородум, вглядываясь в лицо Огнеяра.

– Нет. – Огнеяр мотнул головой. – Да Кархас ее почти не видел.

– Но говорили же, что ее украл личивинский князь!

– А вот это правильно говорили. Личивинский князь – это я. Помнишь, отец мой, как сам Кархас предлагал мне водить их племя? Это было на твоих глазах, под стенами этого города. И уже почти полгода я – личивинский князь. Они зовут меня Метса-Пала. И это я украл твою дочь. Но я не обидел ее. Просто я не хотел, чтобы ты выдал ее за Светела, думая, что наследник Чуробора – он. А это не так. Ему не бывать чуроборским князем, пока я жив. Я поклялся в этом Светлому Хорсу на Оборотневой Смерти, священной рогатине, которой он собирался меня убить.

Огнеяр замолчал, давая Скородуму время опомниться от таких известий. Скородум вытер рукавом взмокший лоб и лысину, пальцы его дрожали. Он не мог разобраться в своих чувствах. Он и радовался, что дочь его невредима, но не мог сразу взять в толк, что страшной тревогой прошедших дней обязан Огнеяру, к которому был так привязан.

– Вот тебе ее браслеты. – Огнеяр вынул из-за пазухи платок, развернул его и выложил на стол кучку янтарных бусин, оплетенных узорной золотой сеткой. – Теперь ты можешь отдать их хоть Светелу, хоть Пущевику замшелому. Но теперь ты это сделаешь с открытыми глазами.

Глядя на браслеты дочери, которые сам когда-то купил ей у торговых гостей – шесть выученных боевых коней отдал, подумать страшно! – Скородум постепенно начал приходить в себя и соображать, что к чему. Его дочь, носившая эти браслеты, действительно была в руках Огнеяра. Он увез ее, чтобы она не стала женой Светела, а он, Скородум, не оказался невольно врагом Огнеяра в его борьбе за дедовский стол. Теперь этого не произойдет.

Скородум накрыл ладонью драгоценную горку, блестящую в свете лучин, подержал так, а потом медленно подвинул ее к Огнеяру.

– Тебе не нужно было увозить мою дочь, довольно было просто показаться мне на глаза, – тихим, усталым голосом сказал он, поднимая взгляд на Огнеяра. И тот опустил глаза – ему было стыдно за напрасные тревоги, причиненные старому князю. – И я сам отдал бы ее тебе, если она тебе нужна.

Огнеяр постарался сдержать усмешку. Скородум понял это похищение примерно так же, как и сама Дарована. И что ему сказать теперь? Что я предпочитаю твоей дочери, прекрасной высокородной княжне, простую девчонку из белезеньского рода, которой, строго говоря, и на земле-то нет? Обидится.

– Ты был прав, почтеннейший, – с непонятным вздохом, который можно было принять за знак сожаления, ответил Огнеяр. – Как только я отопру ей дверь, она убежит от меня, как от голодного волка. Она не может простить мне то, что я оборотень.

– Так ты вернешь ее мне?

– Конечно. Через одиннадцать дней она будет у тебя.

– Где же она сейчас?

– В Арва-Кархе. Это мой стольный город. – Огнеяр усмехнулся, мысленно сравнив лесной поселок с многолюдным Чуробором. – Он дней за десять отсюда.

– Значит, ты привезешь ее дней через двадцать?

– Через одиннадцать, отец мой. Мне самому нужно полдня, чтобы добраться туда, еще полдня ей на сборы и десять дней на дорогу.

– Но как же ты сам доберешься за полдня? – Скородум поднял белые брови.

– У Сильных Зверей в Лесу свои дороги, – ответил Огнеяр и усмехнулся, показывая клыки, словно хотел напомнить глиногорскому князю о своей сущности. – А я теперь – Сильный Зверь. Князь Волков. Так если я верну тебе дочь, ты не будешь воевать со мной, отец мой?

Скородум тихо покачал головой. Он со дня их первой встречи знал, что приобрел необычного друга, но действительность превосходила все ожидания. Ни один чародей не предсказал бы ему такого.

– Я всегда знал, что тебе суждено быть князем, – сказал Скородум. – Я думал, что ты будешь князем в Чуроборе, а ты стал князем личивинов и волков. Может быть, для тебя это хорошо.

– Но разве я сказал, что отказался от Чуробора? – Лицо Огнеяра вдруг стало жестким, почти враждебным. – Это город моего деда, это мой город, и я не отдам его Светелу. А личивины и волки мне не помешают. Они мне помогут. Скажи сейчас, почтенный, с кем ты будешь? – жестко потребовал он.

– Я не пойду с Неизмиром, – тут же ответил Скородум. – Если моя дочь вернется, у меня не будет причин враждовать с личивинами.

– Она вернется, я уже сказал тебе. Но у Неизмира я не брал еще ничего, а он собрал на меня полки.

– Он хотел помочь мне спасти мою дочь. Он не знал, что князь личивинов – это ты.

– Он знал! – гневно выкрикнул Огнеяр, и Скородум невольно отшатнулся – такая звериная ярость вдруг вспыхнула в глазах оборотня. – Он не сказал тебе, но он знал! И он собирал полки не за твою дочь, а против меня! Она была только поводом! Вот увидишь – она вернется, но Неизмир все равно пойдет на меня войной. Скажи мне сейчас – ты не пойдешь с ним?

– Нет, – твердо ответил Скородум. – Я согласился выдать Даровану за Светела, думая, что ты умер. Если она захочет, она выйдет за него, я приму его в мою дружину, дам ему какой-нибудь из моих городов. Но я не стану помогать ему воевать за Чуробор. Это твой город, и только ты имеешь на него право.

Огнеяр успокоился, перевел дыхание.

– Другого я и не ждал от тебя, отец мой, – сказал он. – Я сохраню дружбу к тебе, даже если ты станешь тестем Светела. Только не знаю, что теперь скажет он сам.

Скородум ничего не ответил. Он и сам понимал, что звание посадника в одном из смолятинских городов не заменит Светелу княжеского стола, к мысли о котором он привыкал почти всю жизнь. А стать князем в Глиногоре ему нечего и думать – у Скородума растут двое сыновей, и смолятичи давно уже передают власть сыну прежнего князя, а не его зятю.

После памятного разговора с Огнеяром княжна Дарована долго не могла успокоиться. Даже ночью она принималась плакать. Лишившись браслетов, она чувствовала себя разбитой и униженной, как будто оборотень и в самом деле обесчестил ее. Где же, наконец, отец, где Светел? Когда же они освободят ее от ненавистного оборотня? А что он такое говорил – будто Светел уже пытался его убить? Пытался, но оборотень жив, значит, попытка не удалась. И в душу Дарованы темным облаком заползал страх. Она не хотела так думать, но в ней против воли крепло убеждение, что оборотень сильнее. Сила и твердость, с которой он снимал браслеты с ее запястий, убедили Даровану, что спорить с ним и противиться бесполезно. И не только ей, слабой девушке. Он – оборотень, а Светел – только человек. И если раньше Дарована с нетерпением ждала их поединка, должного принести ей освобождение, то теперь думала о нем со страхом за Светела. А если ее жених будет побежден? Тогда она навсегда останется в руках мерзкого оборотня и уже без надежды на спасение, останется вечно оплакивать Светела и свою загубленную судьбу. Чем она так прогневила Великую Мать?

Дарована хотела разузнать что-нибудь о том поединке, но Лисичка, которую княжна привыкла расспрашивать, тоже ничего не знала. Огнеяр сразу же исчез из поселка, но Кречет, к которому Лисичка обратилась с расспросами, подробно рассказал ей о поединке в чуроборском святилище. Выслушав пересказ Лисички, Дарована встревожилась еще больше. В руках у Светела было священное оружие из кузницы самого Сварога – и оно не одолело оборотня. Так есть ли на свете хоть что-нибудь, что может его одолеть? Или он непобедим? Дарована с ужасом и содроганием вспоминала прикосновения его сильных горячих рук и дивилась, что осталась после этого жива. Огнеяр не был в ее глазах человеком, которого любит мать, мужчиной, которого может полюбить девушка, – а только чудовищем, порожденным Подземной Тьмой. И человеческий облик его – обманный, наведенный морок, а на самом деле он – мерзкий многоглавый змей.

На другой день после полудня Огнеяр снова появился в поселке. Дарована услышала за окнами целую бурю радостных криков и воя, которыми личивины встречали своего князя, разобрала его здешнее прозвище – Метса-Пала. Это были единственные личивинские слова, которые она запомнила за время своего пленения, и то она не знала, что они означают.

Очень скоро к ней ворвалась Лисичка и возбужденно прокричала:

– Княжна, собирайся! К отцу поедешь!

– Что? – Дарована повернулась к ней, думая, что ослышалась.

– К отцу поедешь! – повторила Лисичка. – Серебряный Волк сказал. Он с твоим отцом сговорился, сейчас же сам тебя к нему повезет. И мне велел с тобой ехать.

Дарована не верила своим ушам. Оборотень сговорился с ее отцом! Такого она и вообразить не могла.

Лисичка засновала по землянке, собирая вещи. В сенях снова заскрипела дверь, по ступенькам спустился сам Огнеяр. Дарована вздрогнула и отодвинулась.

– Добрый день тебе, княжна! – торопливо поздоровался Огнеяр. – Чего сидишь руки сложа? Мало времени у тебя – гляди, солнышко клонится, а завтра на заре выезжаем.

– Куда это? – отчужденно спросила Дарована. Она ему не верила.

– Домой поедешь, к батюшке, – как ребенку, стал втолковывать ей Огнеяр. – Только не в Глиногор, а в Велишин – знаешь такой городок? Там сейчас войско твоего батюшки стоит. Я там был вчера и батюшку твоего видел. Воевать со мной он раздумал, а я тебя ему отвезу. И жених твой там же поблизости. Так что не печалься, можешь опять о свадьбе мечтать. Теперь ежели кто и помешает – то уж не я, клянусь Пресветлым Хорсом!

Дарована по-прежнему сидела на лавке, строго выпрямившись, сложив руки на коленях. Все было слишком хорошо, чтобы поверить. Как оборотень мог добром договориться с ее отцом? Что ему пообещал отец за ее возвращение?

– Только не серчай, княжна, а возьму я с тебя выкуп, – заговорил Огнеяр, словно отвечая ее мыслям.

Дарована не знала, что так оно и было. Сильный Зверь потому и может говорить на любом человеческом языке, что ему открыты помыслы.

– Какой еще выкуп? – Дарована резко повернулась к нему, негодующе нахмурила мягкие золотистые брови. – Мало тебе браслетов моих?

– Браслеты твои я твоему батюшке оставил, мне они не нужны. А возьму я у тебя другое, и отец твой мне это отдать согласен.

– Что же?

– Лисичка, принеси княжне водички похолодней! – вместо ответа ей бросил Огнеяр девушке.

Лисичка схватила резной ковшик и бросилась вон из избы.

– Я тебя спрашиваю! – возмущенная Дарована даже встала на ноги. – Ведь перед княжной стоишь!

Огнеяр рассмеялся и непонятно вздохнул. Вспомнил Милаву.

– А ты перед кем? – в ответ спросил он. – Я тебе тоже не пес безродный, родом получше Светлого-Ясного буду. Я чуроборского князя внук, чуроборской княгини сын, личивинского племени князь. Что я сын Велеса и Князь Волков, тебе непонятно. Так пойми хоть что сможешь – если бы я тебя замуж взял, то тебе чести не меньше моего бы было.

– Да ты что несешь! – в гневе закричала Дарована, но Огнеяр не стал ее слушать.

– Ладно! Хватит чинами считаться! Я не за тем пришел. А пришел я за Макошиной пеленой.

От удивления Дарована замолчала. Это требование превосходило все ее ожидания.

– Смотри. – Готовый к визгу и спору Огнеяр, не давая ей толком опомниться, снял с пальца перстень с крупным смарагдом и протянул княжне: – Узнаешь батюшкин перстень? Он тебе послал, чтобы ты знала – я у него был и с ним говорил. Он тебя ждет. Ты мне пелену отдаешь и завтра же к отцу едешь. У меня с ним уговор такой. А нет…

Огнеяр помолчал, и княжна со страхом ждала продолжения, ждала какой-то страшной участи для себя. Но Огнеяр вдруг махнул рукой:

– А, одной палки два конца! Не отдашь – все равно возьму, тебя все равно к отцу отправлю. Не нужна ты мне здесь, только забота лишняя. Так что? С визгом отдашь или добром?

Дарована молчала. Она видела отцовский перстень, и вид его все ей разъяснил. Оборотень действительно виделся с ее отцом. И отец согласился отдать ему Макошину пелену за возвращение дочери. Такой оберег стоил княжны. Почему же ему понадобилось говорить с отцом, когда и сама княжна, и пелена все равно были в его руках? Мало ли – может, на пелене тайное заклятие, о котором не знала даже сама Дарована. А может быть, оборотень не хотел сменить войну за княжну на войну за Макошину пелену. Так или иначе, она вернется к отцу, а пелена останется здесь. И сейчас Дарована не испытывала того ужаса и возмущения, каких ей было бы не избежать, предложи ей кто-нибудь расстаться со своим оберегом еще месяц назад, до похищения. Пелена не защитила ее, все происходит так, как хочет оборотень. Да, он был чудовищем, и чудовищем сильным. Ей придется подчиниться. Ведь она вернется к отцу. И Макошь с ней, с этой пеленой! Отец, Светел – уже скоро она увидит их.

В молчании Дарована смотрела, как оборотень поднимает крышку ларя, вынимает оттуда уже знакомый ему кожаный мешок, развязывает ремешки, чтобы убедиться, там ли священная пелена. И ткань, вышедшая из рук самой Великой Матери, не вспыхнула, не рассыпалась в прах от прикосновения его смуглых рук.

Огнеяр был удивлен молчанием княжны – он ожидал много визга, плача и даже небольшой драки. А Дарована молча сидела на лавке, провожая его действия безучастным взглядом. Заглянув ей в глаза, он удивился еще больше – вместо возмущения и обиды в них была растерянность.

А Дарована сама не понимала, что ей теперь думать. Она не чувствовала ни горя, расставаясь со священной пеленой, ни радости, что едет к отцу и жениху. Она ждала не такого освобождения – ждала битвы, поединка Светела с оборотнем, ждала, что ее жених сам сломает дверь этой землянки, встанет на пороге с мечом, с которого капает темная кровь оборотня. А оборотень вдруг сам выпускает ее, да еще рад, что избавляется от заботы. Да и зачем ему Макошина пелена?

– Так ты готовься, – завязав мешок, сказал ей Огнеяр. – Завтра до свету выезжать надо. До Велишина тут дней десять ехать – застанут нас снегопады, в лесу застрянем, саней там взять будет негде. Ложись-ка спать, набирайся сил.

И он вышел, унося с собой мешок. Печальное, безучастно-растерянное лицо княжны снова пробудило в нем угрызения совести. Он чувствовал себя так, словно отнял у маленькой девочки ее любимую игрушку. Но это была не игрушка. Это был священный оберег Великой Матери, собравший в себе огромную силу женского начала. Скородум позволил Огнеяру взять у дочери ее оберег. Огнеяр честно объяснил старому князю, зачем ему это нужно.