Глава 17
Почти всю дорогу по Шелони и Черехе Велемила ехала через сплошной праздник. До Купалы оставалось всего ничего, в селениях по берегам готовились встречать самый длинный день в году — по вечерам молодежь жгла костры на высоких местах, водила круги, затевала игрища. О том, что молодому князю везут невесту, все здесь знали заранее и принимали ее с почетом. В долгожданной женитьбе князя, да еще на Купалу, в древнейший свадебный срок, видели знак особого благоволения богов и ждали от предстоящего года всего самого наилучшего. Правда, и здесь на нее отчасти падала тень сестры: между кривичами давно бродили слухи, что-де князь Вольга намеревался взять в жены Огнедеву, и людям думалось, что именно ее он и ждал три года: Велемилу путали с Дивляной.
Участвовать в игрищах она пока не могла — не следовало снимать паволоку, избегая дурного глаза в самый опасный, переломный отрезок жизни. Тем не менее ее чествовали как богиню, которой «Солнце косу плетет, Месяц двор метет», и Велемиле уже казалось, что где она пройдет, там цветы расцветают. Жаль только, самой ей этого из-под проклятой паволоки не видно. Зато хорошо, что никто не видел ее унылого лица. Едва ли кто поверил бы, что молодая, знатная, красивая невеста такого же молодого, красивого и удалого князя, три года ждавшая свадьбы, по пути к нему испытывает что угодно, но только не радость.
На волоке между Узой и Дубенкой посольство столкнулось с дружиной Одда, который ехал им навстречу, в Ладогу, чтобы успеть на собственную свадьбу. Велемила обмерла, услышав от Боживоя, что «князь Ольг здесь». Сейчас она увидит Стеню… в последний раз… Или не увидит. Скорее всего нет — сговоренной невесте следует как можно меньше попадаться чужим людям на глаза, избегая порчи. Она будет сидеть в душной избе, зная, что Стеня где-то совсем рядом… может быть, даже в нескольких шагах от нее — бродит возле избы, надеясь ее увидеть. Пренебрегая приличием, она несколько раз выглядывала в заволоку, видела кое-кого из дружины Одда, но ни Стени, ни кого-то из его десятка не приметила. Сам Одд только передал ей поклон через Боживоя, заверил, что жених ждет ее не дождется, но о встрече не просил, уважая обычай. Из разговоров Боживоя и Ждислава Велемила поняла, что Одд и Вольга затевают какой-то совместный поход и что у них теперь назначена встреча после Купалы на южном берегу Ильмерь-озера, во Взваде, где устье Ловати.
А наутро, когда ее снова собрали в дорогу, халейгов Одда уже не было на волоке. Вот так она и разминулась со своим улетевшим счастьем, даже не повидав его напоследок. Стояло чудное утро, ясное, росистое, зелено-жемчужное, свежий воздух, напоенный духом расцветающих трав, хотелось пить, как березовый сок, мир был приветливо распахнут на все четыре стороны… вот только ее сердце стремилось назад, вдогонку за тем, кого уже никогда не догнать. У него теперь свои дороги.
И все-таки они не успели. Дни хоть и длинные, но и дорога дальняя. Настал купальский вечер — светлый, залитый невесомыми, прозрачными сумерками, и полная белая луна висела, отчетливо видная, прямо в самой середине блекло-голубого небосклона. До Плескова оставалось еще два перехода. Если бы князь Вольга догадался выехать навстречу, то купальская ночь и стала бы их свадьбой — в духе древних обычаев, которые скрепили бы семейный союз не менее прочно, чем все пиры и обряды. Но он не догадался. Боярин Боживой до последнего вел обоз по Черехе, все надеясь увидеть впереди княжеские лодьи и сдать невесту с рук на руки, пока не миновал велик-день, свадьба Лады и Ярилы. А по берегам уже сплошной цепью горели высокие костры, словно сама земля надела огненное ожерелье, бьющее в небо пламя отражалось в воде, по которой плыли венки и просто охапки травы и цветов.
Наконец на берегу показалось довольно большое село — дворов из пятнадцати, широко разбросанных у реки и дальним краем уходящих вдоль густо заросшего глубокого оврага. С другой стороны, за лугом, темнел лес — березы, ели, орешник, кустарник. Лаяли собаки, но оживления возле изб не наблюдалось: видно, жители уже были на какой-нибудь Красной Поляне или Ярилиной Плеши — как тут у них называлось старинное место весенних праздников.
— Глызичи, — кивнул на него Боживой. — Ну, пристаем, делать нечего.
— Не на воде же Купалу встречать, — согласилась дружина.
— А можно и на воде обождать, пока девки купаться пойдут! — засмеялся кто-то.
— Все бы тебе, Вертёшка, по девкам! — с досадой отозвался Боживой. Он никак не мог пережить, что молодой князь упустил случай справить свадьбу в самый подходящий для этого день года, и винил себя, что не поспел, хотя его вины в этом не было.
— А как же, отец! Сегодня день такой! — воскликнул Вертёшка, молодой бойкий парень, и запел:
А кто выйдет на Купалу,
Ладу-ладу, на Купалу,
Тот будет бел береза!
Ладу-ладу, бел береза!
Все гребцы в лодье охотно подхватили:
А кто не выйдет на Купалу,
Ладу-ладу, на Купалу,
Тот будет пень-колода!
Ладу-ладу, пень-колода!
Так, под песни, и причалили. Велемила встала, ожидая, что ее кто-нибудь поднимет на руки и перенесет на сухое. Снять паволоку она могла только в доме, поэтому пока понятия не имела, где они оказались. Ее так и подмывало бросить проклятое покрывало и пойти к народу, поплясать в купальских кругах — что, если Вольга-свет не слишком резво поворачивается, ей теперь пень-колодой оставаться? Да и глупо пренебречь защитой светлых богов в самый важный год своей жизни — первый год вхождения в чужой род и ожидания первого ребенка. А Вольга пусть с кем хочет ладой ходит, сам себе злобная жмара!
Ее действительно подняли — судя по голосу, это был Гагарыш, крепкий молодой мужик с громким голосом, из родни Ждислава. Понесли через мелководье, пока остальные подводили к берегу лодьи и выгружались сами. А потом опустили, да прямо в воду.
— Вот лихо-то! — брякнул Гагарыш, и не успела Велемила возмущенно завопить — до сухого места донести не мог?! — как мужик дико заорал у нее над ухом: — Братцы, гляди!
Вмиг поднялся гомон, причем скорее тревожный, чем радостный — не голых девок в венках дружина приметила. Велемила живо скинула паволоку и увидела сразу все: реку, высокий берег, на который поднималась тропинка над отмелью, а также десяток вооруженных топорами мужиков, бегом спускавшихся по тропе. Вид у них был самый недружелюбный, и последние сомнения рассеялись, когда в одном из них она узнала князя Дедобора.
— Не дури, Боживой! — крикнул он старшему свату, который сделал знак своим людям и сам схватился за оружие. — У меня две сотни с собой, тебе против меня не выстоять. Была девка ваша, стала наша! Отдашь миром — тебя и дружину помилую. Не отдашь — всех перебью.
— Хрен тебе, а не девку! — рявкнул Ждислав. — А ну, ребята, бей гадов!
Плесковичи не дрогнули, несмотря на неожиданность нападения, и бегом, через воду и песчаную отмель, устремились на врага. А изборцы горохом сыпались с обрыва вниз по тропе, и было их действительно очень много. Должно быть, их дозорные следили за рекой и заранее заметили приближение свадебного посольства, а снизу не было видно дружины, подошедшей сверху, от села. Прямо на песке, у тропы, даже на крутых неудобных склонах среди кустов завязалась схватка. Плесковичи и изборцы, помня застарелую вражду, рубились топорами, кололи друг друга копьями и сулицами. С обрыва слетело несколько стрел, но потом выстрелы прекратились — слишком велик был риск задеть своих.
Но Велемила не стала дожидалась, кто возьмет верх. Она была не из тех женщин, что перекладывают решение своей судьбы на мужчин. Живо сообразив, что происходит, она бросила паволоку прямо в воду и молнией метнулась в кусты, росшие возле самой воды. Она приметила неподалеку, чуть позади, огромный, густо заросший овраг и устремилась туда — там можно и подняться с узкой полоски между обрывом и водой, и затеряться в зарослях. Не зная, кому достанется победа, она не собиралась ждать. В руки князя Дедени она не намеревалась попадать ни в коем случае. Только этой шишиги не хватало!
Подобрав подол чуть ли не до колен, чтобы не путался в ногах, она шустро пробиралась между кустами, иногда соскальзывала в воду, так что ее новые красивые черевьи уже совсем промокли, но ей было не до того. Идти то по песку, то по воде, то по веткам близко растущих у воды ив, по кустам, прогибавшимся и ломавшимся под ногами, то через заросли высоких водяных трав, было так неудобно и тяжело, что она скоро запыхалась. В памяти сами собой всплывали обрывки старинных причитаний, которыми провожали уходящую к Ящеру жертву: травы водяные ноги оплели, пески зыбучие на грудь налегли… Только бы добраться до оврага, пока ее бегства никто не заметил! Ее беленую рубаху было хорошо видно среди зелени в почти прозрачных сумерках, и Велемила каждый миг ожидала погони.
— Эй! — крикнул кто-то совсем рядом, но она не оглядывалась.
Позади раздавались голоса, треск веток, шорох травы, ругань и вопли; потом послышался знакомый звук — так клинок ударяется о щит, хруст, треск, звон, потом вопль… и шум падения тела в воду. Ее снова кто-то звал, окликал по имени, но она и не думала оборачиваться.
Вот уже овраг — маленькая заводь, потом кусты, ручей… Только бы не поскользнуться на мокрых камнях…
— Да давай же руку, хюльдра бестолковая! — крикнул кто-то сверху.
Велемила не поняла сразу, но в голове что-то звякнуло — ее позвали на северном языке! Подняв голову, она увидела перед собой Стеню с протянутой рукой. Не успев ничего сообразить, она безотчетно подала руку, не исключая, что это ей мерещится — он никак не мог здесь оказаться! Но это был не призрак, не блазень какой-нибудь. Стеня крепко ухватил ее за руку и втащил наверх, в кусты. Ветки сомкнулись за ними, отрезая от реки.
— Ты откуда взялся? — вскрикнула Велемила.
— Тише ты! Услышат! Бежим!
Стейн потянул ее за собой через заросли над оврагом. Велемила с трудом поспевала за ним, мокрый подол бил по ногам, в черевьях хлюпала вода, к тому же она уже устала. Однажды Стейн вдруг резко остановился, схватил девушку в охапку, заставил сесть за куст и даже пригнул ее голову, прикрыл краем своего буро-зеленого плаща. Где-то за деревьями перекликались мужские голоса, и Велемила затаила дыхание. Она ничего не понимала, но Стеня был рядом, держал ее за плечи, и она верила, что как-нибудь обойдется. Гораздо больше, чем страх и тревога, ее мучило любопытство. Как он сюда попал и что вообще происходит?
Голоса стихли, и они снова пустились бежать. В лесу темнело, уже с трудом удавалось разглядеть дорогу, и все чаще они натыкались на стволы и коряги, а ветки били их по головам.
— Стой! — наконец взмолилась Велемила. — Не могу больше!
Стейн остановился, тяжело дыша, и огляделся. Вокруг не было ничего, кроме леса, стояла тишина, но ему все казалось, что они не достаточно далеко отошли.
— Ладно. Отдохнем. — Он кивнул на поваленную ель в пышных хвостах папороть-травы, скинул плащ, завернул в него Велемилу и усадил. — Ну, что? — Он заглянул ей в лицо и снял с головы несколько прицепившихся листочков. — Жива?
— Ноги промочила. — Велемила говорила с трудом, постепенно успокаивая дыхание и приходя в себя. — Это что было? И ты здесь откуда? Мы же Ольга еще на Дубенке видели, он в Ладогу уехал! Я думала, ты с ним! Или это не ты, а морок морочит?
— Не знаю, что такое морок, но это я. — Стейн сел на ствол рядом с ней и устало свесил голову. — Это был князь Исбьёрнборга. Деде…ни… Он хотел тебя перехватить и взять себе.
— Но как он узнал, что меня повезут?
— Мы сами ему сказали. То есть Одд конунг.
— Что-о? — Велемила повернулась к нему и вытаращила глаза. — Ольг сказал? Но как… Но зачем… Они что — друзья с ним?
— Нет. Друзья они с Вольгастом. Но Вольгаст хотел расправиться с Дедени. Осаждать его борг очень сложно, и они придумали выманить его вместе с дружиной из города. И разбить, когда те будут заняты совсем другим делом. Это все Одд конунг придумал. Он сказал Дедени, что тебя повезут. Дедени устроил засаду на тебя, а Вольгаст — на Дедени. Наверное, разбил. У него гораздо больше людей — две сотни своих и еще сотня наших… то есть Одда конунга. Он оставил с Дедени половину своих людей, чтобы присмотреть за дележом и не упустить твое приданое. Они его собирались поделить.
— Кто?
— Одд конунг и Дедени.
— Мое приданое?
— Да, когда ты будешь захвачена.
— Ничего не понимаю! — Велемила сжала в ладонях гудящую голову и уронила промокшую косу на хвою и мох. — Так он с кем, князь Ольг? С Вольгой или Деденей?
— Он сам с собой и со своей удачей. Все остальные его мало волнуют, как я понял. Этот человек намерен провести всех. Всех до единого. Он собирается идти военным походом на Киев, но твоему отцу говорит, что идет торговать, ради мира и дружбы. Твоего отца обманули, когда потребовали отослать тебя к жениху, — Вольга вовсе не собирается на тебе жениться. Вот хотя бы одна приятная новость! — Стейн наконец усмехнулся.
— А что же он собирается? — Велемила уже не помнила себя под таким дождем поразительных известий.
— Похоже, что он задумал отбить жену у князя Аскольда. А ты была им нужна, во-первых, как приманка для Дедени, а во-вторых, как заложница от Ладоги, если бы вдруг ваши хёвдинги возмутились, что Одд и Вольгаст пошли войной на их союзника Аскольда. Одд обманул Деденю, прикидываясь ему другом, и спокойно уехал, когда добился всего, чего хотел. Он оставил половину своих людей, и меня в том числе, якобы для поддержки Дедени. А на самом деле эта сотня должна была поддержать в решающий миг вовсе не Дедени, а наоборот, Вольгаста. Вероятно, так и вышло. А я собирался поддерживать только тебя. Все они сволочи! — с необычной для него злобой бросил Стейн. — Мало того, что они обманули тебя и твою родню, так еще и поставили тебя в самую середину сражения, будто ты какой-нибудь стяг «Опустошитель Стран»! А если бы тебя убили случайно? Или не случайно — чтобы врагу не досталась? Вот тогда бы эти славные конунги порадовались своим делам!
— Ничего не понимаю! — повторила Велемила.
Она сидела, под Стейновым плащом обхватив себя за плечи, и пыталась сообразить, кто в чем солгал и кто чего хотел на самом деле. В мыслях была путаница и лишь одно ясное впечатление: кругом все враги. Так Вольга вовсе не собирался брать ее замуж? Что за дичь? Тогда все это — обряды выхода из отцовского рода и прощания с домом, песни и приданое — напрасно? Земля ушла из-под ног: с прежним родом она порвала, но вступить в новый оказалось невозможно — он вовсе ее не ждал. И кто она теперь? Куда ей приткнуться, где найти себе место? И как мог Вольга шутить с этим — сами боги не потерпят такого оскорбления родовых законов.
— И что мне делать? — через некоторое время спросила она. Это был первый раз, когда она доверяла решение Стейну.
— Для тебя было бы лучше всего вернуться к родным. — Ему было легче разобраться, потому что он яснее представлял положение дел. — Если победил Дедени, ты станешь его добычей, а если Вольга — станешь заложницей. Это позор и… вообще это тебе ни к чему. Но вот как вернуть тебя домой, я пока не очень понимаю. Это очень далеко. И даже если я соберу мой десяток, уведу его в лес и не попадусь, то нам будет трудно добраться до Альдейгьи. Нас будут искать, а мы совсем не знаем этого края. Мы просто запутаемся в реках. А если просить проводников у местных, то нас живо найдут.
Велемила промолчала. Да уж, кто бы там ни победил, ее будут искать, ведь она — главная цель всего сражения!
— Ну, змей поползучий! — сердито прошипела она, имея в виду Одда сына Свейна. — А мы ему верили… Ярушку за него собрались отдавать… Она что-то знала! — Велемила вспомнила старшую сестру, еще более загадочную в последнее время, чем обычно. — Но неужели она знала, что меня… нет! — Девушка решительно затрясла головой. — Не может быть! Она не знала! Она не смогла бы меня на такое послать! Она думала, что Вольга и правда жениться хочет!
— Всего Одд и ей не рассказывает. — Стейн устало кивнул, рассматривая уже совсем потемневшее небо между вершинами. — Все его замыслы знает только Один. Одд конунг хитер и изворотлив, как Локи. Не зря же его покровитель — Халоги, это Локи и есть, только под другим именем — Хар-Логи, Высокий Огонь. Ладно! Хочешь поспать? — предложил он. — Ты устала. Я наломаю веток. Как у вас говорят: утро вечера удалее?
— Нет уж! — язвительно ответила Велемила и встала. — Кто же купальской ночью спит? Кто сегодня спит, тот весь год болеет, а то и помереть может. Купала сегодня. Кто не выйдет на Купалу — тот будет пень-колода. Плясать пойдем!
— Куда — плясать? — Удивленный Стейн встал вместе с ней. До плясок ли теперь?
— К людям! Сейчас весь белый свет гуляет! А мы чем хуже? Не мы же закон и совесть забыли!
— И где мы их найдем, людей? Ты здесь кого-то знаешь?
— Никого я не знаю. Пойдем по реке — скоро костры увидим.
— Но там могут увидеть нас! — Стейн поймал ее за руку. — Тебя же будут искать!
— В толпе не найдут. — Велемила торжествующе улыбнулась. — В кругах, да под венками, все одинаковые! Идем!
Она потянула его за руку, и Стейн пошел за ней. Ночь Середины Лета — колдовская и тревожная, сидеть в лесу в это время очень опасно. Лучше уж к людям. Может, им повезет и они узнают исход сражения на реке раньше, чем их найдут?
Они продвигались вперед, почти на ощупь пробираясь через заросли, но не слишком долго. Впереди загорелась яркая пламенная искра, и теперь они уверенно шли на свет купальского костра. Стал долетать шум, сперва неясный, потом сложившийся в гудьбу рожков и сопелок, в пение множества голосов. Красная искра все росла, и вот уже стало видно пламя, вокруг которого носился круг из фигур в белых рубашках — все по очереди подпрыгивали, на волне общей силы соединенных рук взлетая выше человеческого роста.
Стейн застыл на опушке, завороженный этим зрелищем. Тревога схлынула, ему вдруг стали безразличны дела всех на свете князей и конунгов, их вражда и соперничество, и низкие замыслы, обещавшие привести к самой высокой славе. Он не понимал слов песни, которую пели женщины в кругу, разбирал только имя богини Лели, постоянно повторяемое. Богиня была теперь везде — в воздухе, в пламени священного костра, в движении пляшущих фигур.
— Подержи! — Велемила сунула ему в руки какой-то жгут, свитый из травы с цветами. Успела нарвать и заплести, пока он любовался. — Надевай! — Она быстро связала концы прочным травяным стеблем и нахлобучила ему на голову огромный пышный венок с дубовыми ветками.
— Я ничего не вижу! — Стейн засмеялся, мотая головой, увенчанной дубовыми листьями, похожими на зеленые лосиные уши.
— Зато и тебя не видно! — Велемила тоже засмеялась и надела на себя похожий венок, только с березовыми ветками вместо дубовых. — Пойдем!
И уверенно потянула его в круг.
Велемилу переполняло шальное веселье — вопреки всему, что с ней случилось, могло бы случиться и еще, как знать, не случится ли в будущем. Все утратило значение, все исчезло — остался только Купала, день свадьбы богов, когда все живое вместе с самим солнцем достигает наивысшей силы и в этот миг, согласно непреложному порядку Кологода, начинает клониться к увяданию. Отсюда это ликование, жажда жизни и любви, упоение своей молодостью и силой, которые отдаленная смертная тень делает только острее, ярче, насыщеннее. Так, наверное, чувствует себя сама богиня Леля: на вершине своего торжества, достигнув полного расцвета девичьей красы и зная, что едва она шагнет за край, как исчезнет — уступит место Ладе, жене и матери. Велемила знала, что стоит обеими ногами на этой самой грани, что сегодня последняя ночь ее девичьей свободы, а может, и жизни, как ведь тут угадаешь при таких делах? Но менее всего ею владел сейчас страх смерти. Рядом с ней был Стейн, единственный, в ком она видела своего Ярилу, они были свободны в этом круговороте из огней и песен, и что же еще нужно?
К тому же ей, внучке жриц во многих поколениях, бывшей баяльнице, было особенно любопытно посмотреть, как справляют свадьбу богов в другом племени — у кривичей. Стая молодежи виднелась возле березы, увешанной венками, — дерева Лели. Впереди столпились девушки в белых рубахах, все в таких же пышных венках, а прочие — женщины, будто красные маки, мужчины, парни, старики и наиболее бойкие дети, еще не заснувшие под кустиком, — стояли толпой, наблюдая за обрядом.
Вот девушки медленно двинулись кругом у березы. Велемила, подлетев осой, растолкала толпу, живо внедрилась между двумя какими-то, и те послушно разомкнули круг, чтобы тут же сомкнуть его вновь, — и запели:
Под березой да ручей,
Ой, Лели, да ручей!
Пришла Солонь молода,
Ой, Лели, молода!
Всю-то ночку не спала,
У отца ключи брала,
Зорю ясну отмыкала,
Из ключа воды брала,
Лицо бело умыла,
Перстень золот сронила.
Мчит Ярила удалой,
Под ним конь-то вороной.
Он коня-то отпускал,
Перстень из ключа достал.
Ой ты дева молода,
Поди замуж за меня.
Кому в ручье купаться?
Кому перстнем обручаться?
Этой песни Велемила не знала, но живо сообразила, о чем идет речь. Под самой березой, в середине, стояли двое: парень и девушка в особенно пышном венке, должно быть, местная Леля этого года. Ярила подал Леле перстень, обнимал ее и целовал, пока песня не кончилась. А народ кругом прихлопывал в лад и подпевал: «Ой, Лели!», приветствуя свадьбу богини, и само ее имя, будто золотой чудесный ключ, отпирало душе дверь в небесную Сваргу. И слезы текли по морщинистым и бородатым лицам от щемящего сердце чувства — радости, ликования, торжества обновляющейся жизни. А еще от пронзительного ощущения единения со всем, что окружало: людьми, деревьями, водой, травой, небом, богами, уже умершими предками и еще не рожденными потомками. В такие мгновения священных праздников человек становится гораздо больше самого себя. И каждой частичкой ощущает неразрывное единство мира, благодаря которому тот и продолжает существовать.
Леля и Ярила тем временем обменялись венками в знак заключенного брака, но для божественного жениха на этом все хорошее и кончилось.
— Ой, Ярила, да ты ж какой старый! — закричали девушки вокруг. — Ой, да он совсем седой! Горбатый! Хромой! Кривой! Ой, да он же совсем помирает!
Парень, изображавший Ярилу, честно старался: захромал, сгорбился, смешно заковылял вокруг новобрачной, хватаясь за бока и всячески показывая свою немощь, в том числе и мужскую, — для этого он использовал огромный деревянный уд, который ну никак не хотел принимать достойное его положение и бессильно падал. Но когда «старый Ярила» понял, что его теперь ждет, резвость в нем снова прорезалась и он пустился бежать! Девушки с визгом бросились за ним, и Велемила в том числе. С жалобными воплями, потешая всю ораву, «старик» носился по поляне, прятался за кусты, пытался даже залезть на дерево, но его тащили оттуда за портки — и не кто иной, как ладожская баяльница, ловко уцепившая его за ногу. Но Ярила не желал сдаваться и, каким-то чудом вывернувшись из портков, пролез по веткам и сверху бросился в воду.
Девушки и женщины диким воплем ответили на шум падающего тела, а Велемила при этом победно потрясала добытыми в битве портками. Мужики покатывались со смеху и отпускали ей одобрительные замечания. Женщины тем временем причитали, оплакивая умершего Ярилу, потом повели хоровод вокруг Лели, которая отныне стала Ладой. Две старшие женщины расплели бывшей Леле девичью косу, заплели две, уложили вокруг головы, покрыли повоем и кикой, надели на нее женскую завеску — все как на обычной свадьбе, когда снаряжают новую богиню-мать в новую, женскую жизнь. Другие в это время вели круг, славили песнями богиню. А Ярила — а на что он нужен, коли уже отдал всю свою плодородную силу? Лада понесла от него с этой ночи, и ровно через девять месяцев, в Ладин велик-день, появится у нее дочка — новая Леля, и с рождением ее в мир придет новая весна.
Новоявленная Лада приплясывала в кругу женщин-молодух, иногда бросая зоркие взгляды поверх голов — видимо, высматривала бывшего Ярилу, который тайком воскрес, выбрался из воды и теперь ждет подходящего случая вернуться уже под настоящим, человеческим именем. Вон вроде мокрый парень за кустами отжимает рубаху. Догадливая Велемила повесила на этот куст добытые порты; вот появилась рука, утянула их в куст, потом появилась еще раз и благодарно помахала. Тот или не тот — без венка не понятно.
А тем временем из молодежи почти только эти двое и остались у костров: прочие как-то разбрелись по зарослям. Видно, папороть-цвет искать, и все больше парами — чтобы не страшно было в одиночку.
— Пойдем и мы тоже поищем! — Велемила, смеющаяся, разгоряченная, сияющая, потянула Стейна в темноту, прочь от костров.
— Куда?
— Жар-цвет искать. Это такая трава волшебная, а кто ее найдет, тому все нипочем! Нам бы с тобой в самый раз ее найти! А еще потому что нас ищут! — зашептала она, когда они отошли от опушки шагов на десять. — Я там слышала краем уха. Народ знает, что битва была возле Глызичей. Говорят, князь Дедобор убит!
— Знают? — изумился Стейн. — И продолжают плясать?
— А как же? — теперь уже изумилась Велемила. — Купалу, что ли, бросить из-за него? На велик-днях Кологод держится, это поважнее какого-то там Дедени!
— Но он убит?
— Сама слышала. Говорят, два копья его сразу пробило и в воду он упал, еле тело выловили. Пустился было кто-то причитать, а я из толпы сказала, что это к большому урожаю: князь на Купалу вроде как в жертву принесен копьем и водой! Ну, народ и зарадовался! Видно, не очень-то они его любили. Потом, конечно, причитать будут и вопить, но сегодня Купала — сегодня можно плакать только по Яриле, а в остальном — радоваться!
— А ты говорила, нас ищут?
— Да. Меня то есть. Были мужики, плесковские, и спрашивали у народа, не видел ли кто девушки молодой, красивой и незнакомой. А тут поди разбери — девок целое стадо носится, все в венках, родной отец не узнает, да на месте никто не стоит. И прерывать обряд нельзя — богов оскорбишь на целый год, и мужики поколотят. Так и ушли ни с чем.
— А эти люди нас не заметили?
— Да темно, венки на всех, да и мало ли кто подошел? В такие ночи народ боится-то к незнакомым сильно присматриваться! — Велемила тихо засмеялась. — Ведь и русалка, и лешачок какой молодой вылезти из леса может, и оборотень! А может — сама богиня Солонь или Лада из Сварги сойдет и с нами в круг встанет! Сегодня все может быть! Кто же захочет разбирать? Мало ли, на кого наткнешься, сам потом не рад будешь! Так что не бойся, до утра нам сам Кощей не брат!
— А утром?
— А там видно будет. Что ты все заладил: как быть да как быть? Будет же что-нибудь!
— Да я за тебя волнуюсь. Я-то кому нужен?
Они шли через березовую рощу с легким подлеском, и становилось ясно, что уже понемногу светает.
— Вот здесь хорошее место! — Велемила вдруг остановилась под березой и села на траву.
— Для чего?
— Жар-цвет будем ждать.
— А долго ждать?
— Как повезет. До рассвета обычно ждут.
— А ты будто знаешь? — ревниво заметил Стейн, расстилая на траве свой порядком помятый плащ. — Ты часто ждала этот… цвет — с мужчинами?
— Ничего я не ждала, дурень! — с ленивым упреком отозвалась Велемила и вытянулась, подложив руки под голову. — Тебе ли не знать?
Стейн лег рядом, обнял ее, чтобы не мерзла, поцеловал в шею.
— Ну, вот, начал соображать помаленьку! — одобрила Велемила. — А я думала, так и будешь все спрашивать: чего да зачем?
— Я соображаю! — слегка обиженно отозвался Стейн. — У нас в Вестманланде, чтоб ты знала, тоже так справляют Середину Лета — жгут костры, гуляют всю ночь, пляшут… и все такое. Просто… хочется, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Чтобы мы с тобой всегда были вместе… как сейчас.
— Но мы же сейчас вместе! — Велемила обняла его за шею. — А больше ничего нет. Есть только то, что сейчас. И это — самое важное.
Она потянула его к себе, и от запаха ее молодого разгоряченного тела у Стейна кружилась голова. И когда он ласкал ее, никуда не торопясь и ничего не опасаясь, ему казалось, что в мире и нет больше никого, кроме них, что весь мир принадлежит им, будто самим богам. Что никто не в силах помешать им и что от их любви зависит сама жизнь в земном мире. Теперь было не то что раньше — где-нибудь в темном углу сеней или в холодной повалуше, пока никто не видит, и молча, без звука, чтобы не услышали, второпях, когда они кидались друг к другу, будто воруя недозволенное счастье, торопливо искали друг друга в ворохе овчин и толстой шерсти. Давшая себе полную волю Велемила сейчас впервые пережила такое наслаждение, что чувствовала себя истинной богиней Лелей, — и не пожалела бы, даже если бы сразу вслед за тем ей пришлось умереть. Теперь ей и в голову не пришло поберечься, как раньше, и она, не помня себя, только постанывала глухим низким голосом и поглаживала своего Ярилу по бедрам, призывая продолжать это священное дело. Как сама земля, полная молодых сил и жаждущая рождать новую жизнь. И это было единственным, что имело значение.
А первым, кого они увидели, когда на рассвете очнулись от неглубокого зыбкого сна, был плесковский князь Волегость Судиславич. Вольга, растрепанный, усталый, осунувшийся — он явно не спал ночь, но едва ли посвящал ее столь же приятным занятиям, — стоял в пяти шагах и обалдело смотрел на них. Стейн сел, протирая глаза, думая, что ему это снится. Но нет — уже было совсем светло, свежо, сыро и прохладно, но солнце вставало, обещая быстро согреть землю и высушить росу. Велемила тоже проснулась и сидела рядом, на том же плаще, убирая с лица растрепавшиеся пряди предсвадебной косы — в шесть рядов. А вокруг стояли люди — много людей, больше десятка. Главным образом плесковичи, но вот несколько более знакомых лиц…
— Слава чурам! — Доброня, едва увидев парочку на траве, всплеснул руками и кинулся к сестре. — Велеська! — Схватил за руку, поднял, взял за плечи, потряс. — Ты жива! Матушка моя родная! Куда же ты делась! Смерти ты моей хочешь! — запричитал он, человек добрый и вечно переживавший за многочисленную семью. — Я уж не знал, какому богу молиться, думал, как же я к матушке-то вернусь? Что отцу скажу? А ты-то не думала? Где же ты была? Всю ночь искали, с ног сбились, я думал, поседею из-за тебя до сроку! Уж думал, все, пропала девка, утопла!
— Почему утопла? — хрипло спросила Велемила, все еще плохо соображая.
Стейн тоже встал на ноги, приглаживал волосы, озираясь и не зная, чего теперь ждать. Да уж… застали их в самом выразительном виде.
— Так паволоку твою, чтоб ее лешие драли, в воде нашли, уплыла да за корягу зацепилась! Куда ж ты пропала?
— А что мне было делать? — Велемила наконец пришла в себя и вспомнила вчерашний день. — Сидеть, как дрозд на мухоморе, дожидаясь, пока в меня копьецом кто-нибудь попадет — от чистого сердца и кривых ручонок! Нет уж, братья дорогие! И ты тоже, сокол ясный! — Она уперла руки в бока и вызывающе шагнула к Вольге. — На вас понадеешься, так совсем пропадешь! Я ужо сама о себе позабочусь, целее буду!
— Я вижу! — Вольга тоже опомнился.
Всю ночь и все утро он искал ее, искал сам, хватал за плечи каждую бешеную девку в кругах и на игрищах, сдергивал венки, пытаясь рассмотреть лицо. Девки принимали это за проявление любовного пыла и лезли целоваться — и впервые в жизни Вольге это не доставляло удовольствия, и он вырывался из рук распаленных русалок почти с остервенением. Особенно его злило, когда под руку два или три раза подворачивались одни и те же — в белых рубахах с красными поясками, под пышными венками, все девки были одинаковы, а к тому же носились, как шишиги, отчего их казалось втрое больше, чем было на самом деле. Он разослал своих людей по всей округе, отправил к каждому костру, в каждую рощу, и все искали ее одну. Даже занимать Изборск, оставшийся без князя и дружины, он послал своего бывшего кормильца, воеводу Хотилу, а сам все искал — найти девку было даже важнее, чем занять Изборск, который, слава богам и чурам, очень прочно приделан к своей круче!
И чем дальше шли бесплодные поиски, тем хуже делалось у Вольги на душе. Он не желал зла своей невесте, пусть ему навязали ее почти против воли. А главное — Дивляна и видеть его не пожелает, если узнает, что из-за него пропала ее младшая сестра! А она узнает! Одду хорошо: стравил их с Деденей и уехал, обоим назначив встречу во Взваде на Ильмерь-озере — кто одолеет, с тем он и пойдет дальше в поход! Но уж слишком большой соблазн породил хитрый замысел урмана: выманить Деденю из города, заставить напасть на свадебное посольство, посягнуть на невесту Вольги и тем самым дать ему, жениху, законный повод напасть на Деденю! Теперь он добился своего, и никто его не попрекнет. Но девка пропала в суматохе, и поди знай, что с ней случилось: утонула, в лесу заплутала, изборцам досталась или просто лешие унесли! А спрос будет с него! Он ее жених, к нему ее послали, и с его ведома ее сделали приманкой для Дедени! Он отвечает за все, что случилось, — и хорошее, и дурное.
И она, похоже, об этом знала. Да, просмотрел он, как младшая сестра Дивляны выросла, — это давно уже не та Велеська, которую можно было поймать за косу, сунуть ей горсть орехов и отослать прочь. Это была взрослая дева… даже, можно сказать, взрослая женщина.
И все же при виде этого румяного, гневного лица в обрамлении растрепавшихся прядей у него камень упал с души. То, что он нашел ее невредимой, да еще в таком виде, принесло ему двойное облегчение. Она цела… но явно не в том смысле, и вот это самое дает ему отличный повод порвать наконец с ненужным обручением, из которого все равно ничего не выйдет. Велемила в безопасности, но теперь он имеет не менее законную причину избавиться от нее, да надежно избавиться, передав другому. Все-таки боги поддерживают его безумные стремления, оборачивая все на пользу дела.
— Что я вижу! — с выразительным сокрушением и лишь чуть-чуть издеваясь, воскликнул Вольга. — Доброня! То есть Добронег Домагостич, сват любезный! И вы, люди добрые! Это что же деется? Невеста моя, лебедь белая! С чужим отроком…
— Упустил ты лебедь белую! — без смущения и почти с торжеством отозвалась Велемила. Она была очень рада, что паршивец Вольга так осрамился — при всем честном народе застал свою невесту в объятиях другого. — Не про твою стать!
— А ты, Стеня Вестимович!
— Бергфиннович, — отряхивая с подола траву, отозвался Стейн. — Вестмар — мой вуй.
— Неважно. Я тебя в доме как друга принимал, самое дорогое тебе доверил… А ты…
— Что ты мне доверил, кня…же, — с усилием выговорил Стейн, уже почти научившийся одолевать этот звук словенской речи. — Не ты ли сам Дедобора на ее след навел? А если бы она погибла? Ты ее своей женой будущей звал, и тебе ее не жаль совсем? Ты щуку на золотое кольцо ловил — повернись чуть не так, и ни щуки бы не было, ни кольца!
— Пожалейте, люди, меня, сироту! — продолжал причитать плесковский князь. — Ограбили лихие люди, самое дорогое отняли!
— Вольга! — Доброня не мог этого вынести. — Хватит ломаться, тут тебе не медвежья пляска и не Ярилин круг! Это что я такое слышу? Ты сам Деденю на наш след навел? Как такое могло быть?
— Вижу, тебе ее жаль! — ответил Вольга Стейну, показной дерзостью прикрывая стыд и предпочитая не слышать вопросов Доброни. Да, это было некрасиво и недостойно, но на пути к своей цели, к своей Огнедеве, он мог смести все. — Горе горькое случилось! Заломал мою березоньку белую да злой черный ворон… варяг. Порушил честь девичью?
— Порушил, порушил! — ответила Велемила, будто не желая оставить жениху ни малейшей надежды. — Ладой и Ярилой клянусь! Коли ты не поспел, что же мне, в Ладину свадьбу колодой замшелой было оставаться?
Она не стала уточнять, что это случилось ровно полгода назад, а в остальном все было верно.
— Ну, что же… — Вольга развел руками. Стейн, не знавший, как подобные дела караются по местным обычаям, похолодел и прижал к себе Велемилу. — Коли так, я эту девицу взять за себя не могу! — Вольга обернулся к Доброне. — Сам видишь, сватушка, не сладилось наше дело. Но и тебе ее вернуть не могу — ведь отпустили ее из рода, она моя теперь. Делать нечего, придется этому отдать. — Он кивнул на Стейна. — Он заслужил: от смерти ее спас лютой, безвременной. Придется наградить его — не чарой серебряной, не шубой куньей, а красной девицей. Возьмешь ее за себя? Бери, не сомневайся, я все приданое отдам.
Стейн онемел, не веря ушам. Он что — издевается над ними?
— Но в придачу и службу тебе определю! — Вольга нахмурился. — Изборск теперь без князя стоит. Дедобор, хоть и жил как шишига водяная, а умер в Ярилину ночь Ярилиной смертью, только сыновей не оставил. Будешь в Изборске жить воеводою и для меня его оберегать. И вам заодно честь, — обратился он к Доброне, — не за простого варяга деву отдаете, а за воеводу! Мне теперь тут недосуг оставаться — надо в поход идти, другую жену себе искать.
— Куда ж ты собрался? — осевшим голосом охнул Доброня, которого от всех потрясений так плохо держали ноги, что он даже прислонился к той самой березе, под которой Велемила дожидалась жар-цвета.
— Туда, где Месяц двор метет, а Огнедева косы плетет. — Вольга с удовольствием оглядел золотой перстень у себя на руке, острой искрой горевший под первыми лучами солнца, и поднял глаза к небу. Хорошо ли, плохо ли, но он расчистил себе дорогу туда, где ждала его истинная Лада. — Куда солнце идет, вот и мне туда же.
— С ума ты сошел, что ли, Вольга? — Доброня, хорошо знавший это кольцо, не мог его не понять и покачал головой, не веря в такое безумие.
— Не грусти, брат Доброня! — Вольга хлопнул его по плечу. — Я все-таки буду твоим свояком! И свадьба моя будет такая, что все боги на нее соберутся: Сварог-Отец нам в дар поднесет высь небесную, Ярила — травы плетучие, Велес — воды текучие, Дажьбог — жары летние, Перун — стрелы громовые.
— Вольга, опомнись!
— Да я только теперь и опомнился. Пойдемте, други, а то ведь солнце ждать не будет.
И первым пошел по росистой траве к опушке, напевая на ходу:
Кому в ручье купаться?
Ой, Лели, купаться?
Кому перстнем обручаться?
Ой, Лели, обручаться?
И даже по походке его было видно, что наконец-то ему стало легко, и лучи рассвета ласково касались его лица, будто поцелуи далекой Огнедевы.
Прошло месяца полтора, и на некоторых скороспелых делянках уже мелькали спины жниц, убирающих рожь, когда к изборским кручам подъехала внушительная дружина. Ладожский воевода Домагость явился разбираться, что же все-таки произошло. Несмотря на все уговоры Доброни, Вольга отказался вернуть невесту и настаивал на передаче ее своему новому воеводе, особенно упирая на то, что их уже соединила богиня Лада по самым древним и уважаемым обычаям. Доброня вернулся домой с поразительными новостями, и вот теперь Домагость ехал сам, чтобы понять, с кем же он теперь в родстве, и спросить ответа. Как ни мало ему хотелось оставлять Ладогу, но судьба младшей дочери волновала его не меньше, чем безопасность родного гнезда. С собой он вел целую сотню людей: половину тех варягов, которых нанял на Готланде Хрёрек.
Поначалу он побывал в Плескове, но Вольги не застал: тот давно ушел сперва на Ильмерь, а оттуда на Ловать и далее на юг. В городе, отныне объединявшем под своей властью все племя западных кривичей, сидел воевода Ждислав, а бывшей княжьей невесты тут не оказалось. По словам воеводы, она жила теперь в Изборске, и Домагость ехал, не зная, где и как застанет свое дитя.
Подъезжающую дружину заранее заметили со стены и успели приготовиться к встрече. Когда Домагость приблизился к распахнутым воротам, позади них, на краю внутреннего двора, его уже встречали: Стеня, Вестмаров сестрич, все тот же и в той же вязаной шапочке, разве что обросший маленькой золотистой бородкой, и — Велемила! А вот она сильно изменилась. Толстая темно-русая коса исчезла под нарядным убором молодухи, стройный стан был прикрыт завеской, и от всего этого она стала казаться гораздо старше — и не поймешь так сразу, что ей всего шестнадцать лет. Но вид у нее, по крайней мере, был румяный, здоровый и довольный, и у Домагостя несколько отлегло от сердца. Она держала на вышитом рушнике каравай и низко поклонилась сошедшему с коня отцу.
— Где нам хлеб, там и тебе хлеб, батюшка родной! — сказала она, подавая каравай. — Милости просим!
— Сама пекла? — Домагость отломил корку, помял, пожевал. Видно было, что рожь с примесью болотной белокрылки, — плохо у изборского воеводы с житом, едва дотянул до новой жатвы. — Вроде ничего… А городишка у вас маловат! — Он снисходительно огляделся. — И развернуться-то негде!
— Маленький, зато свой! — почтительно оправдался Стейн. — Здравствуй… батюшка!
— Здравствуй… сынок!
Домагость наконец не выдержал и обнял сначала Велемилу, потом Стейна. Уже было видно, что в войске нет надобности — то ли беглая, то ли похищенная дочь была жива и в чести, и на ее бойком лице отражался лишь некоторый стыд и смущение перед отцом, но отнюдь не недовольство своей нынешней долей.
Пошли в избу, которую раньше занимал князь Дедобор и в убранстве которой Домагость узнал многие вещи из приданого Велемилы: лари, посуду, рушники. На самом видном месте стоял на узорной подставке тот ларь, украшенный пластинами резной кости с изображением оленей, который сестре в подарок Велем привез из Корсуня. Вот где ей довелось свить в конце концов свое гнездо — кто бы подумал! Челядинки тут же забегали, подавая на стол, проворно и с толком, явно уважая молодую хозяйку.
— Благослови, батюшка! — Велемила подала жареную курицу на блюде, чтобы отец благословил ее замужество, хоть поздно, но все лучше, чем никогда.
Домагость взял блюдо, приподнял и вдруг хмыкнул:
— Что курица-то — ворованная?
Стейн первым сообразил и ухмыльнулся, потому что лучше помнил, как все это начиналось. Велемила сначала не поняла, но потом тоже прыснула от смеха, испортив торжественность этого мгновения. Но не очень огорчилась, видя, что Домагость тоже смеется. Ей даже было приятно, что и отец, похоже, помнит.
— Хотел побранить вас, да не пойму за что! — рассуждал Домагость, когда уже благословил, разломил курицу и вручил молодым грудку, а сам обгладывал по частям все остальное. То, что при дележе грудной кости Велеська уломила себе большую половину и тем самым закрепила за собой верховодство в семье, его ничуть не удивило. — Ну, Вольга учудил! И князь Ольг тоже хорош! Знал бы, какую кашу он тут заварил — нипочем бы ему Ярушку не отдал, хоть он что делай! Правда, как тут не отдать… — Он вытер пальцы о кусок хлеба и почесал в затылке. — Она-то у нас того… — Домагость огляделся, поскольку о таких делах чем меньше говоришь, тем лучше. — Опять того… — одними губами докончил он, но Велемила прекрасно его поняла. — Поздно передумывать, короче!
— Да и нас бранить тоже — поздно! — шепотом сообщила Велемила. — Матери скажи.
— Вот те раз! — Домагость, ошеломленный еще одной новостью, хлопнул себя по коленям. — Э? — Издав некий неопределенный звук, он вопросительно кивнул в сторону Стейна.
— Обижаешь, батюшка! — Велемила выразительно поджала губы. — Понапрасну, видит Лада! Один у меня муж! Откуда ж еще-то?
— Да за вами сам леший не уследит! Может, Вольга… Вот народил я девок! Давно?
— С Купалы. Как положено.
— Еще один Огнебож будет! — Домагость хмыкнул. — Что у меня ни внук, то божье дитя!
— Зачем нам еще один Огнебож? Мы и сами не без ума. Мы своему тоже какое-нибудь имя хорошее придумаем. Чтобы все удивились.
— Чтобы все удивились — вам надо жить тише воды и все по-людски делать. Вот тогда все удивятся! И что же вы придумали? — с любопытством осведомился Домагость.
— А вот хотя бы… — Велемила хитро покосилась на Стейна. — Трюггвард!
— Это еще что такое? — Домагость вытаращил глаза.
— А ты и забыл, батюшка? Когда Ярушку за Вестима отдавать хотел, тот обо всех предках рассказывал, и о Трюггварде, который… а-а… ну, словом, очень долгую и славную жизнь прожил и все недруги его боялись! — Велемила фыркнула, но не стала напоминать отцу о том, что «долгую жизнь» славный предок ее молодого мужа прожил уже в основном после смерти.
— Да ты дурачишься! — не поверил Домагость. — Туру…вар… Турувор… Да разве были такие имена?
— Не были — будут! У нас многое теперь не как раньше.
— Да-а, судьба наша, судьбина! — Домагость запустил пальцы в седеющие волосы. — Не думал, не гадал! А ведь спрашивал тебя — клялась белым камнем, что не станешь от Вольги бегать!
— А я и не бегала. Это он сам от меня сбежал. А вдогон пускаться мне не к лицу, я без женихов не осталась бы!
— Удавил бы дурака! — Домагость безнадежно махнул рукой. — Не Вольга, а Встрешник, знать, кикиморы его на своего выродка в люльке подменили! Одну дочь у меня украл, от другого жениха чуть не увел. Со второй дочерью обручился — сам сбежал, ее другому отдал. Позорит меня со всех сторон! Так бы и убил… кабы он меня тут дождался. Да вот еще что меня тревожит… Куда он пошел-то? Зачем?
Домагость перевел вопросительный взгляд с лица дочери на лицо зятя и обратно.
— Не за чем. За кем, — значительно поправила его Велемила. — Будто сам не ведаешь, батюшка. За Огнедевой!
— Эх!
Махнув рукой, Домагость поднялся, оправил пояс и вышел на воздух — освежиться. Вечерело. Уставшее солнце, уже не такое жгучее, медленно клонилось за виднокрай, но с вершины горы в ясном воздухе было видно далеко-далеко. Редко где в нашей лесистой стране открывается такой широкий обзор. Луга, перелески, желтые песчаные склоны, голубые глаза озер, тени от облаков, бросающие пятна на зелень… Было тихо, свежо, отрадно. Везде был разлит нерушимый покой зрелого лета, когда все волнение крови позади и, хотя пора призадуматься о зиме, не поздно еще насладиться теплом и привольем.
Но солнце, древняя и вечно юная богиня Солонь, не стояло на месте. Оно совершало свой неизменный круг, все видя внизу под собой — и тех, кто уже нашел свою судьбу и свое место, и тех, кто лишь искал их. Последние лучи падали на землю, будто мостили дорогу в Золотые страны. Туда, где живет Солнцедева и где она ждет того, кому память о ней даже в ночной тьме указывает путь.
Москва, апрель 2009 года