Глава 15

Город Плесков был славен и примечателен многим. Довольно сказать, что эти земли были заселены людьми словенского языка ранее всех прочих, лежащих восточнее, и что сам Плесков, стольный город западных кривичей, стоял на берегу реки Великой, у слияния с ней Плесковы, уже не менее трех веков. Населяли его сами кривичи, летигола, чудь, попадались и варяги, приходившие сюда через Плесковское озеро из Варяжского моря. Но Стейн хотел повидать Плесков и его земли только по одной причине: здесь предстояло поселиться Велемиле.

Дорога оказалась не близкой: через Волхов до Ильмерь-озера, потом через большую реку Шелонь, текущую в озеро с запада, через ее приток Узу и волок на Дубенку, приток Черехи, а та уже впадала в саму Великую в непосредственной близости от Плескова. Добирались около двух недель, и Стейн, думая о своем, почти пал духом. Когда Велемила поселится на Великой, то он, даже оставаясь в Ладоге, видеть ее сможет очень редко — только если одна сестра соберется в гости к другой по случаю очередных родин.

А будущий муж Велемилы, как оказалось, владел весьма обширными землями, что лишь увеличило досаду Стейна. Еще на Шелони им начали попадаться длинные и круглые курганы кривичей. В поселках, расположенных на самых высоких местах, жители пользовались особым говором, который он начал понемногу отличать. Люди жили здесь давно, поэтому довольно много леса уже вырубили под пашни, и именно этим дружина Одда конунга была обязана тому, что вообще имела случай повидать местных жителей. Многие поселки оказывались брошенными: не зная, что это за дружина из двух сотен человек идет с востока, кривичи на всякий случай разбегались, уводя в лес домочадцев и скотину. Не раз дружине случалось ночевать в «гостеприимно» освобожденных хозяевами домах и пользоваться припасами — иной раз даже похлебка была готова на печи и ложки разложены на столе! Правда, нужды в местном гостеприимстве халейги особо не испытывали: уже шел месяц травень и, хотя ночами еще холодало, закаленные воины могли ночевать под открытым небом без больших неудобств. А в остальном все было как у всех: рубленые избы-полуземлянки, так что иной раз на поверхности виднелась лишь соломенная крыша до крошечное окошко, выдыхающее серый дым, где печки-каменки, где открытые очаги в земляном полу, деревянная утварь, вылепленные руками женщин горшки, делянки среди леса — иные покрытые свежей золой, иные уже вспаханные по прошлогоднему палу и засеянные рожью, ячменем, овсом, горохом, льном. Хлеба не оставалось уже нигде, кормились кривичи рыбой, яйцами, молоком да остатками прошлогодней вялой репы. Одд конунг, ехавший к конунгу кривичей с самыми дружескими намерениями, строго следил за тем, чтобы его люди не причиняли никакого вреда местным жителям, не покушались на убогую утварь и остатки припасов и даже с женщинами, попадавшимися под руку, обходились вежливо.

Стейн в таких случаях оказывался полезен своему новому вождю, поскольку уже очень неплохо знал словенский язык. Без него Одд конунг и его халейги были бы вынуждены объясняться на пальцах, и Стейн порой думал: уж не толмачом ли его взяли? Однако он мог рассчитывать на большее: Вестмар отпустил с ним десять человек из дружины. Больше не сумел — люди были нужны ему самому для похода на Олкогу, но теперь Стейн имел возможность внести заметный вклад в любое затеянное конунгом дело и получить соответственно приличную долю славы и добычи. Принимая его на службу, Одд конунг по обычаю подарил ему меч — не франкский, из Рейнланда, какой имел сам и некоторые из его наиболее прославленных хирдманов, но довольно хороший. Шлем, топор, копье и пара щитов у Стейна были и до того, так что среди халейгов он смотрелся не хуже других.

При помощи Стейна у местных жителей выяснили, что «Вольгаст конунг», иначе князь Волегость Судиславич, находится дома и никуда уезжать вроде бы не собирался. Как рассказывали, прошлой зимой он совершил поход на северо-восток, на поселения племени корелы, выдержал несколько сражений и принудил платить дань — иные из местных мужиков, захваченные на полях возле поселков, сами участвовали в том походе и привезли кто меха для продажи, а кто и пленных для работы. Одд конунг одобрительно кивал, а Стейн старательно скрывал досаду из-за того, что будущий муж Велемилы — столь доблестный воин! Странно — он должен был бы желать ей в будущем богатства и почета, но ему стало бы легче, если бы ее жених оказался разиней! Мысль о том, что со временем она будет не только отнята у него, но и забудет его, полюбит другого, резала как нож.

Выяснилось, что пришельцы недооценили сообразительность и доблесть князя Вольги. Не кто иной, как сам Стейн, в самую сонную предутреннюю стражу охраняя со своим десятком покой спящей дружины, заметил в речном тумане подходящие к мысу лодьи — пять, десять, пятнадцать…

Ночевали в этот раз в поселке на Черехе, расположенном, как и многие здесь, на высоком песчаном холме в окружении соснового бора. Пришли сюда вечером, когда жители сидели по домам, поэтому все оказались захвачены, но обид Одд никому не причинял и расположился на ночлег прямо в бору, приказав раскинуть шатры и развести костры между высокими рыжими стволами.

Мгновенно разбуженные, халейги вскакивали на ноги и хватались за оружие, на ходу застегивали пояса. Одд тоже оделся и набросил на плечо перевязь меча, но встревоженным не выглядел.

— Это Вольгаст конунг, — сказал он людям, собравшимся возле него в ожидании указаний. — Я все время ждал, что он узнает о нас и выйдет навстречу. Думаю, у него хватит ума не нападать с ходу, а потом мы договоримся.

— Думаешь, он поверит в твои мирные намерения? — спросил Стейн.

— Мы с ним неплохо знакомы. Четыре года назад именно он предложил мне принять участие в борьбе с Иггвальдом Кабаном.

Тем не менее Одд конунг, вероятно, опасался, что за эти года его внешность несколько изгладилась из памяти молодого плесковского князя, и приказал вынести белый щит — часто общаясь с варягами, кривичи понимали этот знак мирных намерений. Причем держать белый щит доверили Стейну, приказав ему стоять рядом на случай, если понадобится толмач. В Плескове жили варяги, и Вольга понимал северный язык, но хуже, чем семейство ладожского воеводы Домагостя.

Пока лодьи подходили к берегу и люди высаживались на луговину под холмом, халейги выстроились на опушке бора. Для битвы это место подходило плохо — прямо за спинами начинались сосны, развернуться было совершенно негде. Но сражаться Одд не собирался, зато сверху ему было хорошо видно, как Вольга выстраивает своих людей. Вести их на холм было бы неправильным решением — при желании халейги забросали бы их стрелами и копьями и легко отбросили снова вниз, несмотря на некоторое численное превосходство плесковичей. Вольга это тоже понимал, поэтому идти вперед не торопился. Стейн узнал его — лица под шлемом, да на таком расстоянии, разглядеть не удавалось, но крепкая подвижная фигура, среднего роста, которую кожаный простеганный доспех на пакле и кольчуга делали еще шире, сразу бросилась в глаза. Из-под набивняка виднелся желтый подол рубахи, отделанный красной тканью, — вероятно, молодой князь хотел, чтобы даже в бою его сразу узнавали по богатой одежде. Что, пожалуй, выдает нрав горделивый, честолюбивый, неосторожный и даже легкомысленный.

Дружина его была вооружена неплохо — кольчуги виднелось всего две, зато шлемов, по преимуществу варяжских, насчитывалось более десятка. Остальные, простые вои, оказались вооружены, как везде, топорами и копьями, одеты в кожухи, в овчинных шапках, способных при случае смягчить удар, хотя, конечно, с настоящими железными шлемами им не равняться.

От толпы отделились несколько человек — один в шлеме и кольчуге, за ним четверо с топорами, при щитах — и стали неспешным шагом подниматься на холм. Тот, что в кольчуге, — видимо, кто-то из плесковских старейшин, а то и воевода — был уже не молод, но еще крепок. Из-под полумаски варяжского шлема удавалось разглядеть только довольно длинную полуседую бороду. Одд ждал его, стоя перед строем своих людей, — тоже в кольчуге и шлеме, но не прикасаясь к оружию, а скрестив руки на груди, с видом горделивым и победительным, чему способствовало и то, что он находился выше и смотрел на плесковичей сверху вниз.

Подойдя шагов на десять, воевода тоже остановился и упер руки в бока. Пояс его был украшен бронзовыми круглыми бляшками местного литья, за пояс заткнут простой топор на деревянной рукояти безо всяких украшений, зато меч выглядел богато, прямо-таки роскошно: в красных сафьяновых ножнах, с узорными серебряными накладками устья и наконечника, с таким же навершием рукояти и перекрестья. Скорее всего, добыча. И победа была одержана над каким-то северным вождем не из последних.

— Князь плесковский Волегость Судиславич хочет знать: кто вы такие и зачем пришли на его землю? — по-словенски спросил воевода, но сразу стало ясно, что родным его языком был северный. За время своей речи он достаточно разглядел пришельцев, чтобы узнать в них варягов, и поэтому тут же повторил свои вопросы на северном языке.

— Мое имя — Одд сын Свейна, из рода конунгов Халогаланда. Твой конунг должен помнить меня: четыре года назад я уже бывал в Плескове, и он тогда пригласил меня участвовать в изгнании из Альдейгьи морского конунга Иггвальда Кабана. Я приехал, чтобы повидаться с Вольгастом конунгом, и привез ему приветы и поклоны от хёвдингов Альдейгьи. Я не имею никаких враждебных намерений и не собираюсь причинять ему и его людям какой-либо вред. Надеюсь, у него нет причин отказаться от встречи со мной?

— Я передам ему твои слова, — ответил воевода и удалился. При имени Одда он не проявил никаких чувств: видимо, слышал его впервые.

Вскоре он вернулся и пригласил вождя пришельцев подойти к Вольгасту конунгу. Одд повиновался: сейчас он находился на чужой земле и должен был уважать ее владыку. Вольга ждал их на берегу, в окружении своего войска. Одда он узнал, но скорее удивился, чем обрадовался этой встрече.

— Я никак не ждал, что ты, Одд конунг, приедешь с востока по рекам, — сказал он после приветствий. Одд отметил про себя, что северный язык его собеседника за это время улучшился, да и сам он заметно возмужал. — Гости с Северного Пути приходят к нам со стороны озера.

— Тем не менее быстрота, с которой ты собрал войско и вышел ко мне навстречу, делает тебе честь. Я вижу, что в твоем лице эта земля получила достойного и доблестного конунга.

— Другой здесь не долго удержался бы, — небрежно ответил Вольга, но проницательный Одд видел, что его похвала приятна собеседнику. — Если бы я не имел возможности быстро собрать войско, то конунгом здесь был бы уже кто-то другой.

— Неужели здесь так много опасных врагов?

— Мне приходится бороться за свои владения. В плесковской земле два знатных княжеских рода, к тому же русь тоже не забывает дороги к нам. Однако если ты приехал с миром, то я рад пригласить тебя быть моим гостем.

Далее две дружины двинулись в путь вместе и еще через несколько дней прибыли в Плесков. Сам город занимал довольно высокий скалистый мыс над слиянием Великой и Плесковы, был защищен валом, рвом и частоколом из толстых бревен. Снизу, с воды, крепость выглядела особенно величественно. Княжий двор располагался внутри, там же жили некоторые из плесковских старейшин, но и с внешней стороны вала, вокруг торга, в беспорядке раскинулись жилища, навесы для скота, огороды, выпасы. Здесь жило довольно много ремесленников — кузнецов, ковавших железо, ливших серебро и бронзу, косторезов, торговцев, в основном из варягов. Иные их семьи обитали на Великой уже не первое поколение и настолько слились с местными кривичами, что только имена вроде тех, что бытовали в Ладоге — Беритур или Горобор, — слегка напоминали о выходцах из Свеаланда Бергторе или Гейрбьёрне.

Двести человек гостей внутри Плескова разместились бы с большим трудом, но Одд не пожелал обременять хозяина и попросил выделить дружине место для стана на одном из ближних выгонов. Стейн даже радовался этому: он не жаждал все время видеть вблизи своего соперника и тем более пользоваться его гостеприимством. Вид Вольги причинял ему такую досаду, что рядом с плесковским князем он держался замкнуто и неразговорчиво. Вольга ему не нравился всем — и недостатками своими, и достоинствами. Он был красив собой, а княжеское происхождение придавало его красоте еще большую силу; крепок, отважен, решителен. Поначалу Вольга держался несколько недоверчиво и даже заносчиво, но Одд не обращал на это внимания и неизменно улыбался с самым теплым дружелюбием, и постепенно молодой князь оттаял. Особенно помогли расшевелить его воспоминания о набеге Иггвальда Кабана: Вольга ожил и прямо-таки засиял, рассказывая о первой битве возле мыса Ладожки, в которой он со своей дружиной принимал участие. Стейн имел случай завязать с ним беседу, поскольку в той битве тоже сражался и даже потерял брата Свейна, но уклонился от этой чести. Правда, Одд сам назвал Вольге его имя в числе других своих людей и при этом внимательно наблюдал за обоими, но молодой князь варяга не узнал и в дальнейшем не обращал на племянника Вестмара Лиса внимания. Видимо, никаких опасных слухов о постороннем увлечении невесты до него не доходило. Минувшее волновало его гораздо больше: в воспоминаниях о набеге четырехлетней давности заключалось для него нечто столь дорогое и желанное, что ради этих воспоминаний он обрадовался гостям даже сильнее, чем они заслуживали сами по себе.

По прибытии в Плесков Вольга в ближайшие же дни устроил пир для знатного гостя, на который пригласил и плесковских старейшин. Среди них были как кривичи, так и латгалы в шапках с бронзовыми спиральками и бляшками, чудины, видимо, из племени корелы. Почетное место занимал воевода Рощень — рыжебородый силач, служивший еще старому князю Судиславу, воевода Хотила — бывший кормилец самого Вольги, русский воевода Торгрим. Вокруг последнего сидели несколько торговых гостей из северных стран и кузнец Эгиль, пользовавшийся в городе большим уважением как жрец и предсказатель.

На пиру велся оживленный разговор, подогретый медом и пивом, которые разносили отроки в ковшах, не считая братин, постоянно ходивших по кругу. Новость о том, что перед ними не просто гость, но в ближайшем будущем — свояк князя Волегостя, была принята с большим оживлением. На родстве будущей плесковской княгини с княгиней Киева местная знать уже строила расчеты, но то, что урман собирается жениться на старшей из трех сестер и обосноваться в Ладоге, вызвало смешанные чувства. Одд видел, что на него кидают взгляды, полные недоверия и опасения, и старался рассеять их любезностью и самым дружеским обхождением. Он упирал на то, что родственный союз трех могучих племен должен принести неисчислимые выгоды.

От скорой свадьбы Одда разговор естественным образом перешел на Велемилу и ожидаемую свадьбу самого Вольги. Плесковичи горячо желали скорейшей женитьбы своего князя и не понимали, почему он медлит.

— Деву нам обещали, обручили, так подай сюда! — кричал старейшина Боживой, будто требовал свою собственную невесту. — Говорили, де молода еще, — так время-то идет! Сам я ее прошлым летом видел — не девка, а кобыла здоровая, самая пора!

Пьяного Боживоя соседи по столу стали дергать за руки, отобрали ковш и усадили, чтобы не обзывал кобылой собственную будущую княгиню, пусть и в порядке похвалы. Но видно было, что по сути с ним все согласны. Не имея знатной жены, Вольга не мог считаться по-настоящему полноправным князем и тем оставлял для изборского княжеского рода постоянный повод оспаривать его права. Не понимать этого он не мог, и со стороны выглядело совершенно необъяснимым, почему он, будучи обручен с девой знатного рода, молодой, красивой, с почетными и выгодными родственными связями, тем не менее медлит с женитьбой. Судя по наличию на княжьем дворе множества девок-челядинок, чудинок и кривичанок, в молодецкой удали князя никто не имел причин сомневаться. Его уважение к роду будущей жены, который не желает отпустить ее, пока не подрастет другая Дева Альдога ей на смену, особо веской причиной не выглядело. Ну, выберут на пару лет деву из другого рода, авось Волхов из берегов не выйдет!

И ни один человек в просторной княжьей избе не вслушивался в этот разговор с таким жадным, хоть и скрываемым вниманием, как Стейн. Однако Вольга предпочел уклониться от обсуждения своей женитьбы и перевести на другое: расспрашивал о новостях в Ладоге и на Ильмерь-озере, где Одд по пути сюда останавливался на три дня, а халейги хотели знать побольше о положении на Плесковском озере, о зимних походах на корелу, о торговле. По словам Вольги, корельская дань принесла ему множество мехов, но продавал он их пока только варяжским купцам в обмен на фрисландские ткани и посуду, соль, франкское вино и иногда — оружие. Серебра на Севере и Западе было мало, и на него торговля почти не велась.

— Но что мешает тебе снарядить дружину через словенские земли на юг? — как бы между прочим задал вопрос Одд. — Твои будущие родичи из Альдейгьи ведут обширную торговлю и, как я понял, весьма довольны ее плодами. Столько серебра и восточной посуды я видел не у каждого из северных конунгов.

Вольга вместо ответа лишь протянул свой кубок кравчему — кубком ему служил рог, окованный позолоченной бронзой. Некоторое время он молча пил, и Одд уже думал, что не дождется ответа, когда Вольга наконец обронил:

— У меня нет договора с князем Аскольдом. А без договора он может даже не впустить в город ни меня, ни моих людей.

— Его обязывает к осторожности тот договор, который он заключил с греками. Но тебе нетрудно будет добиться его дружбы — вы же с ним почти состоите в близком родстве. Ведь он женат на сестре той девушки, которая должна стать твоей женой, я ничего не перепутал?

На это Вольга не ответил. По его лицу, вдруг ставшему замкнутым и почти ожесточенным, Одд понял, что разговор этот хозяину неприятен, и предпочел его не продолжать.

Через день Вольга устроил охоту — чтобы развлечь гостей и заодно запастись мясом для их пропитания. Поохотились удачно — в лесах поблизости от Плескова в изобилии водились олени, несколько туш обеспечили мясом всю дружину Одда, и еще оставалось достаточно, чтобы устроить новый пир для старейшин. На широкой поляне развели костры, повесили вместительные железные котлы, стали варить добычу или обжаривать над углями. Вольга заранее распорядился привезти сюда пару бочонков пива и охладить их в реке, так что сейчас, в ожидании мяса, оба князя с удобством устроились в тени на кошмах — среди дня солнце уже настолько припекало, что даже в рубахе было жарко. Вольга, разгоряченный азартом и довольный, как будто помолодел и выглядел совсем так же, как четыре года назад, когда Одд впервые познакомился с ним, еще княжичем, живущим при седоголовом и властном отце. Тогда в Вольге кипели нерастраченные силы, он с радостью кидался в любое опасное дело, где мог найти им применение, и видно было, что от жизни он ждет только всего самого лучшего. Казалось бы, все его честолюбивые мечты сбылись. Он получил власть еще молодым, и ему не пришлось поседеть в тени родителя, как приходится многим, рожденным отцами еще в молодые года. Он одолел соперников, если таковые у него имелись, его стольный город процветает, на земле царят мир и относительное благополучие, и он расширяет подвластные ему пределы, увеличивая с молодых лет свою славу. Чего может не хватать человеку, чтобы быть счастливым? Но Одд видел, что молодой плесковский князь далеко не так удовлетворен и счастлив, как можно было бы ожидать. А значит, он не напрасно дал себе труд проделать путь из Альдейгьи.

Сейчас их окружали только хирдманы Одда и парни из ближней дружины Вольги: каждый из них жил в Плескове и окрестностях со своей семьей и занимался своим делом, но всегда был готов откликнуться на призыв в случае надобности. Плесковичи и халейги хлопотали у костров, тащили из леса коряги и рубили их на дрова, другие отдыхали, вытянувшись на траве, кто-то уже плескался в реке и весело орал от холодной воды — пора для купанья еще не пришла. Сам Вольга тоже успел умыться и ополоснуть голову, и теперь полулежал, прислонясь к снятому седлу, с мокрыми волосами, с влажными пятнами на тонкой, беленой, богато вышитой рубахе.

— Среди северных конунгов мало кто остается дома в течение всего лета, — заметил Одд, устраиваясь рядом. Отрок налил ему пива в привезенный из города резной ковш, и Одд приподнял его, показывая, что пьет за здоровье хозяина. — Лето для нас — это пора дальних походов.

— Мы ходим в походы зимой, — отозвался Вольга. — Летом люди должны работать.

— Удачный поход обеспечит несколько лет жизни и вождю, и всем его людям, так что у них и надобности не будет пахать и сеять. А вождь сможет содержать дружину, которая всегда будет под рукой и готова к действию, хоть зимой, хоть летом.

— Я вижу, что у тебя есть такая дружина. — Вольга окинул взглядом халейгов. — Но ты уверен, что сможешь прокормить всех этих людей, когда станешь жить в Ладоге? Чудская дань — это хорошо. Но едва ли вы сумеете брать с тамошней чуди столько, чтобы хватило и тебе, и всем старейшинам, и воеводе, и тому варягу, твоему шурину… Рорику?

— Его зовут Хрёрек сын Харальда. Да, столько народу трудновато будет прокормить на стоимость собранных мехов. Но разве я сказал, что намерен сидеть в Альдейгье безвылазно, как сидят ее собственные хёвдинги?

— И что ты собираешься делать? — Вольга пристально посмотрел на него. — Ты можешь мне сказать, раз уж мы собираемся стать родичами!

— Я сказал бы тебе… Признаться честно, я надеялся найти в тебе больше, чем родственника, потому и пустился в путь… Но сперва я все-таки хотел бы услышать от тебя ответ на вопрос, который ты пока предпочитал обходить молчанием.

— Что это такое? — Вольга нахмурился, его лицо посуровело. На нем читалось: хоть ты мне почти родич, но требовать с меня ответа не имеешь права!

— Я еще не говорил тебе, что после Плескова собирался поехать в Кенугард? — словно не замечая тени, набежавшей на лицо собеседника, продолжал Одд. — Чтобы познакомиться с другим моим будущим родичем, конунгом Аскольдом? Но теперь меня смущает кое-что. Кажется странным, что ты, имея на это целых три года, не пытался сам познакомиться с ним, не заключил с ним договор, который мог бы принести большие выгоды тебе и твоей знати, не пользуешься торговыми путями через его владения? В чем дело? Может быть, на Аскольда конунга нельзя положиться? А может, он вовсе не достоин того, чтобы находиться в родстве с такими людьми, как ты и я? Я не хотел бы довериться ему и попасть в трудное положение. Что ты скажешь на это?

— К чему ты клонишь? — резко ответил Вольга и подался к нему.

— К тому, что у такого явно выраженного недоброжелательства между будущими родичами должна быть весомая причина.

— У меня есть причина. — Вольга снова отодвинулся, глядя перед собой и давая понять, что лезть к себе в душу не позволит. Но Одду и не требовалось туда залезать: напряженные и бурные чувства молодого князя были ясно написаны у него на лице. Умение таить свои мысли и желания — искусство, ему не доступное. — Но я ни с кем не собираюсь ее обсуждать!

— А жаль, — с выразительным сожалением отозвался Одд. Он по-прежнему держался непринужденно, будто и не замечал, что касается самых потаенных и болезненных мест в душе плесковского князя. — Видишь ли, сейчас мы с тобой находимся в одинаковом положении, которое для нас весьма выгодно.

— Выгодно? — Вольга бросил на него короткий недоверчивый взгляд. Он, напротив, считал свое положение крайне невыгодным, с какой стороны ни посмотри.

— Аскольд конунг пользуется выгодами торговли с греками, поскольку имеет заключенный с ними мир. По условиям мира он не должен пропускать через свои земли дружины, которые пожелают поискать добычи в богатых греческих землях. Мне не нужно объяснять тебе, какую добычу можно оттуда привезти? При поколении наших отцов и дедов дружины с севера не раз бывали в Греческом море, даже под стенами самого Миклагарда, и всегда привозили огромную добычу — золото, драгоценные изделия, вино, дорогие ткани, хорошее оружие и доспехи. Сам Ульв Зверь, отец Аскольда, был в составе норманнских войск, делавших набеги на Миклагард. А его сын сам не ищет славы и добычи и дал обязательство препятствовать в этом другим. По-моему, это весьма глупое поведение. Ведь со времен последнего крупного набега прошло уже лет тридцать. Византийцы позабыли о норманнах. Я бы не отказался им напомнить. Но для такого дела нужен союзник. Все-таки дорога дальняя, да и Миклагард — это не Альдейгья, которую можно взять на двух-трех кораблях. Но искать союзника в самой Альдейгье нет смысла: тамошние хёвдинги в родстве с Аскольдом и не пойдут на него с оружием. И тогда я подумал о тебе. Ты молод и отважен, ты отмечен воинской удачей. И ты тоже, как и я, еще не являешься родичем Аскольда, что могло бы помешать тебе задумать военный поход против него. Возможно, ради этого ты медлил с женитьбой на его свояченице?

Одд, все время своей длинной речи рассматривавший игру солнечных лучей в свежей березовой листве, наконец покосился на собеседника. А Вольга устремил на него взгляд широко раскрытых глаз, выпрямился, сидя на траве, и даже ковш отставил в сторону.

— Ты предлагаешь мне… войну с Аскольдом? — наконец проговорил он севшим от волнения голосом и быстро огляделся, хотя знал, что вокруг только свои.

— Говорят, что Кенугард вырос в последнее время, когда освободился от зависимости от хазар и стал пользоваться плодами союза с греками и с Альдейгьей. С одной стороны туда рекой текут меха, с другой — хорошие греческие товары, и немалые богатства оседают в самом Кенугарде. Там уже есть что взять. Но я думаю даже не столько о самом городе Аскольда, сколько о тех местах, куда можно через него пройти. Наш с тобой будущий родич Вильяльм, сын Домагеста, не раз уже бывал в греческом городе Корсуне. Он привез неплохие товары, но я уверен, что главных богатств он даже не видел. Самое драгоценное греки отдают своему богу, неисчислимые сокровища сосредоточены в храмах, а там он даже не был, поскольку не является поклонником Кристуса. Но если мы придем туда во главе сильной дружины, то нам ничто не помешает зайти в любой дом и унести все, что нам понравится. Один удачный поход — и ты в жизни больше не прикоснешься к деревянной посуде вроде этого. — Одд небрежно кивнул на ковш, на дне которого выдыхалось забытое пиво. — Ты и твоя дружина будете пить только из золотых и серебряных кубков. Скажи: у тебя хватит дерзости сделать то, что родичи твоей будущей жены не одобрят? Ты не побоишься ссоры с ними?

— Они… не побоялись ссоры со мной! — словно через силу выдохнул Вольга. По его лицу и расширенным глазам Одд видел, что его призыв достиг цели: мысли плесковского князя унеслись даже дальше, чем он предполагал. — Ты хочешь… разбить Аскольда, завладеть Киевом…

— И пройти ниже по Днепру, к Греческому морю и Корсуню. Для начала. Если же утвердиться в Куя… как ты называешь Кенугард? — то оттуда можно хоть каждое лето совершать набеги на греческие и восточные земли. Там ждут огромные богатства. Сыновья Рагнара Лодброка от зависти сожрут засаленные штаны своего знаменитого папаши и подавятся! А нужно нам всего лишь немного смелости и удачи.

— Этого у меня завались! — Вольга жестко усмехнулся. Его лицо раскраснелось, глаза заблестели, он отстегнул серебряную пуговицу на вороте вышитой рубахи. — У меня будет только одно условие…

— Какое? Надеюсь, все плоды победы мы разделим по справедливости.

— Я скажу тебе о нем позже. Справедливости оно не грозит. Но вот что. — Вольга взял себя в руки и начал сосредоточенно обдумывать предстоящее. — Я не смогу объявить плесковской старейшине, что собрался воевать с Аскольдом. Они не поймут. Я их еле-еле уговорил пойти на корелу и на летиголу. Но на Киев мои люди не пойдут — слишком далеко, а к тому же они побоятся ссориться с Ладогой.

— А ты не побоишься? Я хочу, чтобы ты все как следует обдумал. Ведь наш поход, весьма вероятно, помешает тебе получить твою невесту…

— Наш поход поможет мне получить мою невесту! — Вольга подался к нему, и Одд даже слегка отстранился — казалось, тот собирается сгрести его за рубаху на груди, чтобы придать больше веса своим словам. — Я наконец-то получу ту невесту, которая была мне обещана давным-давно! Ту, которая предназначена мне судьбой и богами! Ту, которую силой и обманом отняли у меня! Но я верну ее, а на всех остальных мне плевать! Пусть они идут хоть к Ящеру в задницу, хоть к лешему в болото!

— Сдается мне, что ты не о той невесте говоришь, которую я видел недавно в Альдейгье, — размеренно и чуть насмешливо, будто сделал очевидное открытие, отозвался на это Одд. — Сдается мне, что тебе нужна другая дочь Домагеста хёвдинга — та, которую сейчас называет своей женой Аскольд конунг.

— Да, это так, — отрывисто и ожесточенно ответил Вольга. — Но он называет ее своей не по праву! По праву она должна была стать моей женой — еще тогда, три года назад! Вот у меня ее кольцо. — Он показал золотой перстень варяжской работы. — Она дала мне его «в задаток», как у нас говорят, в знак того, что согласна выйти за меня. Этот перстень дал мне право сватать ее. Но ее родичи даже не оставили мне времени на то, чтобы поговорить с отцом и прислать за ней. Они силой выдали ее за Аскольда. Но ее кольца у меня никто не в силах отнять, и она будет моей! Тебя мне боги послали. Я не хотел брать в жены ее сестру и становиться родичем и ее мужу, и ей. Но только теперь я понял, что сами боги меня удерживали! Я пойду за ней в Киев. А ее родня рано или поздно примирится со мной. Ты ведь будешь на моей стороне, и что они против нас двоих сделают?

Одд с любопытством глянул на перстень и даже приподнял брови, хотя давно уже узнал его, еще в первый день. Этот старинный перстень, происходивший из святилища халогаландской богини Торгерд, он сам четыре года назад преподнес Дивляне в благодарность за помощь в борьбе с Иггвальдом Кабаном. И при этом сделал больше, чем рассчитывал. Наследство древней северной богини, переданное словенской деве, пробудило божественные силы и в ней, и теперь кольцо Торгерд здесь называлось кольцом Огнедевы. Впрочем, с ней схожа и сама Торгерд — дочь Халоги, бога Высокого Пламени, обладающая способностью метать молнии из рук. О близком знакомстве с этим перстнем Одд не стал говорить Вольге, чтобы не вызвать ненужных подозрений, но про себя отметил: богиня родного Халогаланда еще четыре года назад подсказала ему этот шаг, который теперь дал столь важного союзника. Даже он не мог тогда знать, что получит взамен на этот небольшой подарок. Четыре года кольцо Огнедевы хранило любовь Вольги, и теперь эта любовь на глазах превращалась в оружие, способное в твердой руке одолеть любые преграды.

Все время этого разговора Стейн лежал на траве в нескольких шагах от вождей и отлично слышал все, от первого до последнего слова. Начало беседы весьма его обеспокоило. Велемила перед отъездом просила его внимательно приглядываться к Одду и прислушиваться к его разговорам с Вольгой — она подозревала, что урман нечто затевает. В те несколько дней между Ярилой Вешним и отбытием Одда в Плесков обе дочери Домагостя исподтишка приглядывали друг за другом. Яромила начала присматриваться к Велемиле и Стейну, а Велемила заподозрила, что Яромила знает о делах и дальнейших замыслах Одда что-то особенное. Все женщины в семье Домагостя отличались проницательностью, порой близкой к ясновидению, а к тому же очень хорошо друг друга знали. Раньше каждая из сестер была слишком занята своими собственными делами, но теперь пришло осознание, что ее дела очень даже зависят от дел другой. Однако поговорить открыто никто не решался. Стейн сам не вполне доверял Одду: может, тот и не хочет ничего плохого, но никто ведь не знает, чего именно он хочет! И с первых слов затеянного разговора Стейн убедился, что Велемила была полностью права. Более чем. Одд конунг замыслил ни много ни мало как войну с Аскольдом, прекрасно понимая, что его будущие родичи никогда не дадут на это согласия. Поначалу Стейн возмутился. Он лежал на траве, опустив лицо на руки и делая вид, будто дремлет, сморенный усталостью, теплом и пивом, но в душе его все кипело. Одд собирался обмануть Домагостя и всю ладожскую старейшину, а это было чревато весьма кровавыми событиями. А поскольку он, Стейн, теперь в дружине Одда, то задуманные дела могут непоправимо разлучить его с Велемилой. Он давал клятву верности и обязан поддерживать своего вождя во всем, но это будет предательством по отношению к Велемиле. Ее благополучие было ему дороже всего, и он прикидывал, каким бы обходным путем намекнуть ей об ожидающихся неприятностях.

Но чем дальше он слушал, тем больше сомневался. От Велемилы он знал о том, что Вольга прежде любил ее старшую сестру и не перестал любить до сих пор. Золотое кольцо Огнедевы, столь редкостное сокровище в словенских землях, он и сам постоянно замечал на руке плесковского князя, который не снимал его даже в бане. И когда Стейн дослушал все до конца, его мнение о задуманном деле переменилось самым решительным образом. Из всех многообразных последствий обсуждаемого похода он выхватил одно, наиболее для него важное. Вольга намерен отбить у Аскольда Дивомилу Домагостевну и взять ее в жены. А значит, Велемила Домагостевна ему будет не нужна! Велемила освободится от обручения, не нарушив слова и не навлекая на себя никаких обвинений. В другом случае такое оскорбление роду вызвало бы войну, но станет ли Домагость собирать полки против человека, который отказался от его дочери ради другой его же дочери? Что бы он там ни решил, для чести рода понадобится как можно быстрее подыскать младшей другого жениха. И рядом будет он, Стейн сын Бергфинна и родной племянник человека, за которого сам же Домагость с охотой отдавал старшую дочь. Напомнив об обиде дяди, Стейн легко добьется согласия возместить их роду потери, отдав за него младшую дочь.

Что выйдет из разговора между двумя князьями в этот теплый весенний день, сколько крови прольется, сколько людей погибнет, как этот скажется на судьбах племен и земель — пока знали только боги. Да может, еще чуть-чуть знал Одд сын Свейна, Князь Высокого Пламени. Но на этой зеленой поляне он приобрел разом двух пылких и решительных союзников, готовых отдать все ради достижения цели. Один из этих союзников вслух прикидывал, как им обставить свои дела наилучшим образом, а второй молчал, но его решимость от этого не была меньше.

Когда дружины собрались возвращаться в город и князья садились на коней, Стейн поймал взгляд Одда. Встретившись с ним глазами, тот слегка улыбнулся, а потом вдруг подмигнул и одним махом, с редкой для варягов ловкостью взлетел в седло. Стейн не был уверен, что ему не померещилось. Но он не удивился бы, если бы этот человек, которого в Ладоге уже считали если не вещуном, то чем-то вроде того, и правда знал, что может не опасаться предательства с его стороны. Успех похода на Киев был нужен Стейну не менее, чем обоим знатным вождям.