Глава 11
На следующий день, еще до полудня, Горм сам зашел в чулан и предложил Гунхильде вернуться в женский покой: держать ее взаперти он не считал нужным. К тому же дом его совсем опустел: Ингер бежала, оба сына уехали за ней, Хлоду увезли домой в Эклунд – из всей конунговой семьи в Эбергорде остались только сами Горм и Тюра.
– Не сердись, что вчера мы… так растерялись, – сказал конунг. – Ведь это очень серьезное дело, люди были сильно напуганы, нужно было дать им время прийти в себя.
– Я тоже была напугана. И сейчас еще не вполне успокоилась. У меня было время подумать, и вот что я надумала: почему мы все вчера решили, что кость предназначалась Ингер? Ведь мы с ней обе спали на той постели. Вполне может быть, что она предназначалась мне.
Горм в изумлении уставился на Гунхильду: такое ему не приходило в голову. Поскольку обнаружение кости совпало с побегом Ингер, он, естественно, объяснил опрометчивый поступок своей дочери действием ворожбы.
– Вы подумали, что кто-то хотел испортить Ингер, потому что она сбежала. Но тебе ли, конунг, не знать, каким пылким и решительным нравом боги одарили твою дочь! Она вполне способна поступить по-своему даже и безо всякой ворожбы. В то же время у меня могут быть здесь враги.
– Но кто это?
– Я не знаю. – Гунхильда слегка покривила душой, не желая заводить разговор о ревности Хлоды. – Но вполне могут найтись люди, которым не по нраву, чтоб твой старший сын обрел законную жену и детей от нее.
– Не желают этого только твои собственные родичи, но я не думаю так плохо о моих старинных недругах! – усмехнулся Горм.
– У Кнута есть сын. Его мать умерла, но, возможно, у нее осталась родня? Если у Кнута не будет других детей, то Харальд-младший имеет неплохие надежды сделаться когда-нибудь конунгом. Я не обвиняю этих людей, которых совсем не знаю. Лишь пытаюсь понять, кому выгодно погубить меня. И еще… Не хочу делать то, что вчера сделала Хлода… Но теперь, когда она собирается наконец подарить Харальду сына, ей тоже не нужно, чтобы у него появились соперники в будущей борьбе за власть.
Горм помолчал.
– Я пошлю людей выяснить, как поживают родичи Харальда-младшего, – сказал он потом. – И прикажу присматривать за Хлодой, если она еще раз сюда приедет.
Гунхильда поблагодарила его, но на сердце у нее легче не стало. Даже Турс-руны сейчас были не самой страшной угрозой для ее будущего.
В перемещениях по усадьбе ее никто не ограничивал, она вольна была даже выйти пройтись у моря, что было так приятно сейчас, поздней весной, когда все вокруг уже зеленело и было тепло совсем по-летнему. Даже нищие выползли погреть свои больные промороженные кости на солнце. Когда Гунхильда уже шла обратно, ее окликнул Кетиль Заплатка – он сидел неподалеку от ворот усадьбы, прямо на траве, разложив на просушку свои длинные обмотки, рваные и сшитые из кусков разного цвета и ширины.
– Я могу кое-что сказать тебе, девушка, насчет той кости с Турс-рунами, – заявил он, когда она остановилась. – Я пока не знаю, кто ее сделал, но можно сказать кое-что о том, кто ее принес.
– Кто ее принес? Я дам тебе скеатт, если скажешь!
– Моя дочь видела, что Хлода, когда приехала с мужем в усадьбу, первым делом зашла в женский покой. При этом она оглянулась, как будто не хотела, чтобы кто-то ее видел.
– А твою дочь она не видела?
– Нет, моя красавица умеет немного отводить глаза и делаться незаметной. Это полезное умение для бедных людей, которых всякий может обидеть…
– Ну, и что дальше? – Гунхильда в нетерпении прервала привычные жалобы нищего.
– Она хотела подобраться поближе и посмотреть, что Хлода будет делать, но та вышла обратно почти сразу. Она пробыла внутри несколько мгновений.
– Значит, если она принесла с собой руническую кость, то могла сунуть ее в постель?
– Тебе в постель, девушка. Кто-то очень хочет, чтобы тебя одолели безумье и беспокойство.
– Не удивлюсь, если это Хлода! Послушай! – Гунхильда шагнула к Кетилю и понизила голос. – Ты ведь был там, в Эклунде?
– Да, твой брат посылал меня туда – тот, что так хорошо добился своей цели одурачить конунгову дочку…
– Молчи! Тебя не выгнали оттуда?
– Нет, почему же? Епископ заступается за меня, он добрый человек. Он окрестил эту женщину, и теперь кормить нищих – для нее средство спасти свою душу.
– Я хочу, чтобы ты вернулся туда и проследил за Хлодой. Она теперь не будет часто выходить из дому, но, может быть, удастся напасть на след того, кто сотворил эту ворожбу. Ту кость сделал довольно слабый эриль, какой-то доморощенный умелец. Постарайся найти этого человека, и я тебя награжу. Может быть, какая-нибудь старая кормилица или бывший воспитатель… Ах, нет, она же со Съялланда и была привезена сюда в одиночестве. Но она могла найти кого-то здесь.
– Охотно возьмусь за это дело! Хлода теперь щедра к нищим, а если она знается с ворожбой, это погубит ее душу, я должен помешать этому, как добрый христианин, епископ меня похвалит…
Гунхильда хотела уже идти прочь, но снова обернулась.
– Кетиль… А почему ты взялся помогать моему брату и мне? Он обещал тебе награду, дом и хозяйство? Я дам тебе все это, если ты будешь служить мне втайне и помогать, ведь я здесь совсем одна, не считая двух служанок.
– Дом и хозяйство хотел бы иметь всякий бедняк, только домовитые хозяева не очень получаются из тех, кто привык жить, как птицы небесные и цветы полевые, не заботясь о том, что поесть и во что одеться.
– Тогда я прикажу всю жизнь кормить и содержать тебя и твою дочь, в том доме, в котором в конце концов стану хозяйкой, где бы он ни был.
– За это Христос наградит тебя, да и Один тоже! Но твой брат уже сделал для меня кое-что. Там, в Бьёрко, одни люди посчитали мою дочь ведьмой, которая сглазила их товарища. Хотя если человек пьет пива без меры и сам не видит, что шагает через борт, кто же еще виноват? Они сами его напоили, а нас хотели повесить за его смерть – надо же было им как-то оправдаться в том, что им теперь достанется треть его товаров и денег. Но твой брат случайно услышал, как я беседую с богом перед встречей, и выкупил нас у тех людей. Он сразу понял, что мы ему пригодимся.
Гунхильда улыбнулась, представив эту «беседу с богом».
– Я знаю короткую дорогу к богам, – добавил Кетиль, и под взглядом его блекло-серых глаз, один из которых был полуприкрыт, ее пробрала дрожь.
Кривой, как Один, хромой, как ездовой козел Тора, весь собранный из лоскутов, обрезков и кусочков, Кетиль Заплатка определенно был не обычным существом, а стоящим на грани и ходящим за грань. И его непринужденные отношения с любыми богами служили тому подтверждением.
– Найди этого человека, – снова попросила Гунхильда. – Я здесь одна, и меня ждут ужасные беды, это почти неизбежно. Нужно найти хотя бы того врага, с которым я смогу справиться.
– Так я прямо сегодня и пойду, – кивнул Кетиль.
Не было смысла просить его быть осторожным. Ни одна крыса не могла бы быть более осторожной, чуткой, внимательной и безжалостной к тому, в ком заметит опасность.
***
Когда красивая молодая пара – парень и девушка – сошли с купеческого корабля на причал вика Бьёрко в Корсхамне – Крестовой гавани, – мало кто мог бы догадаться, что это будущий конунг Южного Йотланда и его нареченная невеста. На них была простая некрашеная одежда, и лишь уверенный и гордый вид выделял этих двоих из толпы простонародья, сновавшего по своим делам на пристанях вика.
Эймунд сын Сигтрюгга уже не раз бывал в вике Бьёрко на берегу озера Лёг, в самом сердце земли свеев. Зато для Ингер это было первое большое путешествие в чужие земли, и она с большим любопытством осматривала все, что открывалось по мере приближения к цели: множество мысов и островов на озере Лёг, в которое корабль вошел из моря, королевскую усадьбу на ближнем острове Адельсе, священную скалу под названием Борг, видную еще с моря и господствующую над поселением Бьёрко, две гавани примерно в тысяче шагов от нее – Куггхамн и Корсхамн, Корабельную и Крестовую. Эймунд сказал, что по преданию, в эту гавань епископ Ансгар сто лет назад бросил крест, но подробности обещал в другой раз. Еще на подходе было тесно от кораблей, что стремились к причалам из заполненных камнем срубов. В детстве Ингер какое-то время прожила в вике Рибе на западном побережье Йотланда, но, в отличие от Гунхильды дочери Олава, своей будущей невестки и золовки одновременно, плохо знала быт торговых поселений. Поэтому у нее разбегались глаза от всего увиденного. Множество кораблей подходило к причалам и уходило в море или в озеро, вглубь земли свеев, стояло на погрузке и разгрузке, лежало на берегу для починки – не считая тех, что были упрятаны в корабельные сараи. Она даже растерялась, чуть ли не впервые в жизни, и крепче ухватилась за руку своего жениха. Ей было так странно вдруг оказаться в большой, шумной толпе, где каждый был занят своим делом, а на нее никто не обращал внимания! Ингер дочь Горма привыкла быть на виду, привыкла, что перед нею все расступаются и на нее устремлены все взоры – но тут ни один человек не знал, кто эта рослая, красивая девушка с вьющимися светлыми волосами, и не думал даже выражать почтение.
Впрочем, красота ее как раз и привлекала внимание: не раз Ингер с возмущением замечала на себе похотливые бесстыдные взоры, а однажды какой-то бородач в распахнутом кафтане нарочно толкнул ее в толпе и чуть не схватил за грудь. Однако Эймунд не растерялся и так пихнул наглеца, что тот отлетел на груду корзин со свежей рыбой, обрушил всю башню и был погребен под водопадом еще шевелящейся трески, после чего ему пришлось вступить в неприятные объяснения с торговцем, только что купившим улов. Назревала драка, но Эймунд не остался посмотреть и утянул Ингер прочь.
– Как он посмел! – Девушка задыхалась от возмущения, привыкнув, что ее красотой восхищаются на расстоянии.
– Лучше тебе накинуть капюшон! – посоветовал Эймунд. – Тут таких любителей много, а если мне через каждые три шага придется вступать в драку, мы и до вечера не доберемся домой.
Ингер послушно надела капюшон, пряча лицо и волосы, однако по пути их еще дважды останавливали какие-то неприятные люди и задавали Эймунду вопрос, не рабыня ли эта красотка и не хочет ли он ее продать!
– А что ты хочешь, здесь один из крупнейших рабских рынков, – объяснил ей Эймунд. – Отсюда всех, кого захватили викинги, увозят по Восточному пути к Миклагарду и в Серкланд. Но не волнуйся, я тебя не продам даже на вес золота! – шутливо заверил он и поцеловал ее в кончик носа. – Ты мне слишком дорога!
Миновав пристани, они вступили в поселение. Составляли его дома и склады торговых гостей – часть из них, как и в Хейдабьоре, была обитаема только летом, но сейчас под каждой крыши вился дым – мастерские и жилища ремесленников, корабельных мастеров и еще всякого непонятного народа. Узкие улочки между дворами были ограждены плетнем. Отдельно располагались дома «варингов», как их здесь называли – сильных мужей, служащих конунгу свеев, что ходили с ним и сами по себе в военные и торговые походы, добывая там добычу и славу.
К одному из этих домов ее и повел Эймунд. Хозяин его звался Атли Сухопарый – увидев его, Ингер поняла, откуда это прозвище. Атли, человек лет сорока, прежде был славным воином и отличался в битвах, но вследствие болезни непомерно растолстел – настолько, что даже ходил с трудом, и челядь носила за ним небольшой, но очень крепкий дубовый табурет, чтобы хозяин мог в любое время присесть и передохнуть. С приятными чертами лица и мягким взглядом, он носил длинные, слегка вьющиеся волосы распущенными, заплетая две тонкие косички по сторонам лица, а на его любимую красную рубаху ушло столько шелка, как шутили гости, что можно было сшить парус для боевого корабля.
Младший сын состоятельного и уважаемого бонда, Атли в юности вступил в дружину свейского конунг Бьёрна, тогда еще тоже молодого и сильного, и не раз прославился в битвах. Тогда же он выгодно отличался от многих товарищей, которые теряли свою добычу с такой же легкостью, как получали: тратили серебро и меха на украшения, дорогущее греческое вино и дешевое местное пиво, носили дорогие шелковые одежды, в которых, пьяные, порой валялись в грязи, покупали самых красивых и дорогих невольниц. Не таков был Атли: он еще до дележа, до выделения десятой доли конунга, следил за сохранностью добычи, чтобы ничто не потерялось и не испортилось, и заслужил прозвище Бережливый. В средних летах он с товарищами отправился попытать счастья в Миклагард и несколько лет служил в дружине тамошнего кейсара. Из Грикланда Атли вернулся уже изрядно растолстевший, зато привез много золота и драгоценных шелков. В Бьёрко он построил себе усадьбу с большим домом; опорные столбы «теплого покоя» были украшены резьбой с изображениями подвигов Тора, за что дом получил название Торсхейм. Из последнего похода Атли привез молодую жену, ирландку знатного рода, по имени Дейрдра, а тем временем и сын его Ацур, от первой жены, настолько подрос, что его пора уже было обучать воинским искусствам.
Сделавшись тяжел на подъем, Атли возмещал свою неподвижность гостеприимством. Став богатым хозяином, он забросил прежнюю прижимистость, и теперь у него в усадьбе что ни день гремели пиры, пиво лилось рекой, обглоданные кости громоздились грудами, и не было такого угла в обширном доме, где не храпел бы какой-нибудь отважный воин, до ушей налитый брагой или пивом. Причем сам хозяин оставался на пиру обычно до самого конца, и даже самым упорным и выносливым гостям не удавалось его пересидеть.
Как человек дружелюбный и миролюбивый, он поддерживал хорошие отношения даже с теми людьми, которые терпеть не могли друг друга. Сочувствуя Олаву Йотландскому, он вытребовал себе право принять его в дом, хотя знал, что Бьёрн шведский недоволен делами своего дальнего родича и отказался ему помогать. Но Эймунда, остроумного и уверенного, здравым смыслом и умением со всеми ладить далеко превзошедшего дядю-конунга, Атли поистине полюбил. Поэтому, увидев на пороге грида своего молодого приятеля, Атли на радостях даже попытался встать с резной хозяйской скамьи, покрытой шкурами, но тут же опустился обратно.
– Эймунд! Ты все-таки вернулся! А мы уже и не надеялись тебя дождаться! – радостно воскликнул он. – Ты хромаешь? Ранен?
– Здравствуй, Атли, вижу, ты опять похудел! – приветствовал его Эймунд. – Должно быть, голодаешь, бедняга.
– Да ты привез твою сестру! – Атли заметил, что за плечом Эймунда прячется красивая девушка, которую он держит за руку. – Эй, пошлите скорее за Олавом конунгом! – крикнул он челяди. – Твой дядя пошел в Борг приносить жертвы. Он опять в печали который день, говорит, боги его забыли и ничего у него не получается. Наш конунг непримирим и слышать не хочет о том, чтобы дать ему войско, и даже сыну своему запретил связываться с Олавом – считает, что кроме несчастья, тот ничего своим друзьям не приносит.
– Эта девушка – не моя сестра, – усмехнулся Эймунд. – Мою сестру привезти не удалось, но она вполне довольна своей участью. Зато мне досталось кое-что не хуже.
– Кто же эта красивая девушка и где ты ее раздобыл?
– Я украл ее, а как же иначе? Как еще знатный, но изгнанный из родных краев мужчина может раздобыть себе жену? Если враги захватывают твой дом, что может быть лучше, чем поехать к ним и похитить величайшее сокровище их дома?
– Какого дома?
– Кнютлингов, конечно! Я оставил Кнуту сыну Горма мою сестру в жены, раз уж они так полюбили друг друга, а взамен взял его сестру.
– Так эта девушка – дочь Горма? Ты шутишь? – Атли вытянул шею, разглядывая Ингер и не в силах поверить в столь невероятное событие.
– Разумеется! А я о чем тебе толкую? Конечно, это дочь Горма. Разве не видно, что столь красивой и статной может быть только настоящая дочь конунга?
– Но как это тебе… ой, да что это я, старый дурак! – Атли хлопнул себя по лбу. – Вы же прямо с дороги, да? Кто вас привез? Эй, тролли, позовите жену, пусть она отведет йомфру в баню и даст ей поесть! – крикнул он челяди. – И тебе сейчас принесут. Садись, расскажи, как это получилось?
– Я и правда сперва хочу поесть, а расскажу обо всем, когда вернется мой дорогой родич, Олав конунг.
Молодая жена Атли, ирландка Дейрдра – красивая женщина, только малоразговорчивая, – увела Ингер мыться и отдыхать, а Эймунд, не смущаясь своего потрепанного вида, сел к столу и приналег на пиво и мясо. Через какое-то время вернулся Олав конунг, спешно извещенный о приезде наследника. Ему было немного за сорок, но казался он старше: на обветренном красноватом лице резко выделялись морщины. На затылке его красовалась обширная лысина, словно ветры странствий слизали все волосы, и только по сторонам еще оставалось немного рыжей поросли. Свою рыжину Гунхильда унаследовала от него, и это было единственное, что объединяло отца и дочь, пожалуй, к счастью для нее. В вислых усах, в бороде на щеках уже виднелась седина.
– А я как раз ходил в Борг принести жертвы за твое возвращение! – крикнул Олав, раскинув руки для объятий. – Я уж думал, что никогда больше не увижу ни тебя, ни Хильду, а ты, говорят, вернулся, да еще с девушкой! Где она?
– Я вернулся с девушкой, но это не та девушка.
– Как – не та? – Олав нахмурился, и его только что сиявшее лицо резко омрачилось. – Где Хильда? Кого ты подобрал? Сейчас не время заниматься глупостями! Ты вообще-то был у Горма, или где тебя тролли носили все это время?
– Я был у Горма.
– Он привез дочь самого Горма вместо твоей! – крикнул Атли, не утерпев.
– Что?
– Это правда, – невозмутимо подтвердил Эймунд. – Это не глупость, это, возможно, самый умный мой поступок в жизни.
– Я хочу ее видеть! Ты смеешься надо мной? – вспыхнул Олав.
– Сейчас схожу за ней. – Эймунд отставил поданный ему старинный кубок ирландской работы – точно так же он мог бы пить и из простой берестяной чарочки, не замечая разницы, – и вышел.
Вернулся он с Ингер – хозяйка сделала ей прическу с узлом из волос, откуда пышный хвост серебристо-русых кудрей свешивался до талии, дала кое-что из своего платья, так что сейчас она, привезя из дома только украшения, выглядела истинной дочерью конунга. Немного отдохнув, Ингер повеселела и с легкой улыбкой оглядела изумленное собрание, пораженное как ее именем, так и красотой. Не часто случается, чтобы дочь прославленного и могучего правителя на самом деле была одной из прекраснейших девушек страны!
– Я уже почти верю, что это дочь Горма! – воскликнул Олав, оглядев ее и встретив горделивый взгляд голубых глаз.
– До сих пор не было случая, чтобы меня называли дочерью кого-то другого, – насмешливо, звучным голосом ответила она.
– Но как тебе это удалось? – Олав перевел взгляд на племянника, и недоверие в его голосе боролось с ликованием. – Как же ты сумел ее увезти, вас ведь было только трое? Кто тебе помогал?
– Я был один, – с небрежным самодовольством подчеркнул Эймунд. – Мои люди, Халле и Альрик, увы, погибли в первые же дни, когда сам я был ранен и попал в плен. Я мог бы погибнуть – Харальд сын Горма совершенно определенно собирался меня зарубить, но вот эта прекрасная дева не дала ему этого сделать. А потом она по доброй воле последовала за мной, чтобы стать моей женой. Ведь так было угодно богам! – с едва заметной насмешкой добавил он, передразнивая привычку дяди чуть что ссылаться на волю богов.
– О боги! – Олав схватился за голову. – Я знал, что они не могут совсем оставить меня! О могучий Ингве Фрейр, мой предок и покровитель! Клянусь принести тебе в жертву трех коней в благодарность за такую великую удачу! Ведь это означает…
– Да. – Эймунд с усмешкой полуприкрыл глаза, подтверждая невысказанные соображения дяди. – Это означает, что даже если мы не отобьем Южный Йотланд военной силой, мы совершенно мирно получим его в приданое за этой прекрасной девой! Ведь Горм не захочет, чтобы его дочь считалась наложницей его злейших врагов!
Ингер переменилась в лице. До сих пор она старалась не думать о том, что отдала себя, свою жизнь и честь, что еще важнее, во власть тех самых людей, которые уже не первое поколение были соперниками и кровными врагами ее собственного рода.
– Не тревожься, любовь моя! – успокоил ее Эймунд. – Я ни за что не совершил бы такого опрометчивого поступка, не вырвал бы тебя из родительского дома, если бы не убедился за все то время, как сильно твои родители и братья любят тебя, гордятся тобой и исполняют все твои желания. Это было бы слишком плохой благодарностью за то, что ты спасла мне жизнь. Если бы у меня были хоть малейшие сомнения в том, что твое бегство свяжет им руки и заставит считаться с нами, я не отнял бы у тебя возможности подыскать другого жениха. Но лучше меня ты не найдешь – уже то, что ты меня полюбила, доказывает, как богато я одарен удачей.
– Вот этого у подлеца не отнять! – с удовольствием рассмеялся Олав, а за ним и остальные.
Вечером Атли устроил пир в честь возвращения Эймунда с невестой, позвал всех «варингов», кто сейчас находился в Бьёрко и не ушел в летний поход. Конунг свеев повелел, чтобы часть его дружины каждое лето оставалась дома, дабы не покидать без защиты собственный вик. Удивительные это были люди. Вик Бьёрко служил крайней северной точкой знаменитого Восточного Пути, который, начинаясь здесь, уходил на юго-восток через земли множества племен и народов, а дальний его конец терялся где-то в песчаных и жарких землях Серкланда. Многие варинги Бьёрна Шведского были одеты в кафтаны, распашные, сшитые из цветной шерсти и даже шелка, с серебряными пуговицами от ворота до пояса, с нашитыми поперек груди узкими полосками шелка или тесьмы из шелковой и серебряной нити – эту одежду сначала привозили с Востока как добычу, а потом в Бьёрко научились шить такую же. Сейчас, летом, в вике было немало торговых гостей из разных земель – западных вендов и куршей, фризов и франков, эстов и восточных вендов, то есть из Гардов. Постоянно бывая в военных и торговых походах, эти люди уже мало отличались друг от друга по внешности, да и объяснялись между собой на языке, в котором смешались северные и вендские слова.
И все они с большим вниманием слушали рассказ Эймунда о пережитом: о неудачной попытке увезти Гунхильду, о поединке с Харальдом и ранении, о смерти Асфрид, о помолвке Гунхильды с Кнутом. Олав снова помрачнел, услышав о смерти своей матери, но согласился, что она умерла достойно.
– Я не видел причин мешать обручению моей сестры с Кнутом сыном Горма, даже если бы и мог как-то это сделать, – продолжал Эймунд. – Как только она стала законной наследницей фру Асфрид и через нее Годфреда конунга, вечного покровителя Хейдабьора, Горм был вынужден признать необходимость ее законного брака с его сыном. Она принесет ему в приданое права на Хейдабьор, и Горм, как их новый законный владелец, немедленно передаст их мне как приданое своей дочери и тем самым вынудит меня, – хотя не скажу, чтобы мне этого так уж не хотелось, – заключить столь же законный брак с его дочерью, йомфру Ингер. Таким образом, честь обеих знатных девушек не пострадает, обе они станут женами и хозяйками, госпожами теплого покоя с ключами на поясе, а наши наследственные земли останутся в нашем роду.
– Все это так прекрасно, что сами боги задумали и научили тебя! – ликовал Олав, который от выпитого пива становился весьма многословен. – Друзья мои и верная дружина! В этот замечательный день, который подтвердил все мои надежды, я хочу сказать вам: велика удача наша! Долог был путь нашей славной дружины. Начинался он в те далекие дни, когда…
Слушатели усмехнулись и принялись за пиво. Олав Йотландский имел прозвище Красноречивый, иначе Говорун, потому как обожал произносить речи – почти так же, как сражаться. Его пиры и советы с дружиной, которые он устраивал по всякому поводу, продолжались целыми днями – было много крика, много споров, много воспоминаний о прошлом и рассуждений не по делу, но прийти к какому-нибудь решению почти никогда не удавалось. К тому же Олав очень плохо умел слушать других и считал, что они бывают правы только тогда, когда соглашаются с ним. Чаще всего он действовал порывами, не советуясь ни с кем, из-за чего вся жизнь его походила в ссорах с тингом и хёвдингами, а нередко и с собственной дружиной. По этой причине ему редко удавалось добиться настоящего успеха, несмотря на его храбрость, изобретательность и склонность развивать бурную деятельность.
Видя, что все усилия не проносят плодов, Олав впадал в тоску и мрачность, жаловался, что никто его не понимает и ничего не хочет делать. Особенно часто тоска нападала на него в конце лета и в конце зимы; тогда он уезжал на дальний хутор под названием Бломме и неделями никого не желал видеть – ни родичей, ни дружины. Пока была жива его жена, королева Гильда, ей требовалось все ее христианское терпение, чтобы безропотно сносить его выходки, но даже она несколько раз была вынуждена брать маленькую дочь и уезжать в усадьбу Ормберг, которую Олав преподнес ей в свадебный дар. С матерью, фру Асфрид, он тоже часто не ладил, поэтому так много времени проводил в походах. Теперь он опять было, сокрушенный военными неудачами и невозможностью найти поддержку у Бьёрна конунга, впал в тоску, почти не веря уже, что сможет когда-нибудь вернуться в Южный Йотланд.
Но все переменилось в один день, и теперь Олав ликовал, сияя радостной улыбкой, снова напоминал всем, что боги на его стороне, весь вечер говорил речи, потребовал арфу и принялся петь. Стихи он тоже складывал сам. Лучшие скальды Северных Стран не умерли бы от зависти, услышав их, зато голосом Олав обладал звучным и выразительным, пел с удовольствием и служил украшением пиров как в собственном доме, так и в чужом.
Наутро он отправился на Адельсё сообщить радостные новости конунгу свеев. Выслушав его, Бьёрн конунг удивился, что Говоруну так широко улыбнулась удача, и передал приглашение Эймунду и Ингер – он желал их видеть. А поскольку из своей удачи Олав Красноречивый никогда тайны не делал, вести быстро разлетелись по Бьёрко и окрестностям. И можно было не сомневаться, что каждый из многочисленных торговых кораблей добавит их к своим товарам, и уже зимой не останется ни одного уголка на Восточном, Западном и Северном Пути, где бы не знали, как Эймунд сын Олава похитил младшую дочь Горма.
***
Оказавшись ввиду Бьёрко, Кнут сын Горма приказал сначала править к острову Адельсё. Так полагалось, ибо он прибыл во владения – более того, к родовой усадьбе – другого конунга и привел дружину на боевом корабле. Его приближение не осталось незамеченным, и, несмотря на вывешенный белый щит, к тому времени, как дреки подошел к причалу, там его ждали уже с полсотни вооруженных людей под началом Рагнара ярла.
– Кто ты такой и чего тебе здесь нужно? – крикнул он, едва стало можно его расслышать.
– Я – Кнут сын Горма, конунга Дании! Дома ли Бьёрн конунг и можно ли мне его увидеть?
– Смотря какие у тебя намерения.
Кнут заверил, что намерения у него самые мирные – по отношению к Бьёрну конунгу и его людям, во всяком случае, – и ему позволили сойти на берег, имея при себе лишь десять невооруженных хирдманов. Вскоре он предстал перед конунгом свеев – будучи стар и болен, тот никогда не покидал усадьбы, разве что по праздникам бывал в Борге, где приносились жертвы, два раза в год посещал тинг, проходивший там же, да иной раз его вывозили в лодке подышать морским воздухом.
С длинными, совершенно седыми волосами и такой же бородой до пояса, конунг свеев напоминал какого-то снежного тролля, тем более что из-за болезни спины не мог сидеть прямо на своем помосте и казался перекошенным, хоть и опирался на посох – прежде принадлежавший какому-то франкскому епископу и привезенный почтительным сыном из похода.
– Да, Олав Йотландский находится здесь, – желчно подтвердил он, взирая на молодого гостя из-под седых кустистых бровей. – Нет, не у меня в доме. Я не принимаю моего родича у себя в доме уже пять лет, и все об этом знают! – Он сердито глянул на Кнута. – Да, нехорошо отказывать родичу, пусть и дальнему, в приюте и помощи, но этот ваш Олав Говорун и мертвого выведет из терпения! Я считаю, что у него нет удачи, и потому не желаю с ним связываться! И если у вас есть к нему какие дела – не надо быть мудрецом, чтобы догадаться, зачем ты здесь, Кнут сын Горма! – то я в эти дела не вмешиваюсь!
Ничего более отрадного Бьёрн Шведский не мог сказать своему гостю – разве что Олав внезапно бы умер.
– Но, может быть, ты подскажешь, где мне его найти?
– Подскажу! Ищи его в Бьёрко! Они там правят сами собой, я не вмешиваюсь в их дела! Но я не хочу, чтобы мой вик пострадал, поэтому ты не пойдешь туда со всей твоей дружиной! Иди вот с этим десятком, который при тебе. У вас дело семейное, и я так понимаю, ты сам хочешь уладить его по возможности мирно. По крайней мере, я тебе это советую! – Бьёрн конунг стукнул посохом о помост, на котором стояло его украшенное резьбой сидение. – Если ты просто перебьешь Олава с племянником и их людьми и заберешь девушку, я вот буду знать, что твоя сестра была наложницей Эймунда! И даже если обмыть вашу родовую честь кровью врага, такой же чистой и блестящей она уже не будет!
Кнут стиснул зубы и опустил голову. Сбывались худшие предположения Горма: догнать беглецов по пути не удалось, что помогло бы избежать огласки, и теперь о побеге Ингер знает и Бьёрн Шведский, и сотни торговых гостей. Огласка не оставила Кнютлингам другого выхода, кроме как помириться с Инглингами, чтобы заключить законный брак между Эймундом и Ингер.
А тем самым Кнут терял половину своего будущего королевства. Ведь Эймунд потребует в приданое Южный Йотланд – тот самый, что Кнут надеялся получить, но еще не получил за собственной невестой! Однако родовая честь дороже всех на свете земель, поэтому он лишь кивнул и пошел прочь.
– Прочих твоих людей и корабль оставь у меня! – крикнул Бьёрн ему вслед. – Тебе дадут лодку, чтобы перевезти тебя и твой десяток на Бьёрко.
Когда вслед за тем Кнут с десятком хирдманов – у каждого был лишь меч у пояса, ибо ходить совсем без оружия им было бы неприлично, – высадился на причал Корабельной гавани, тратить времени на поиски сведений о сестре ему не пришлось. Грузчики, болтавшиеся на пристани в ожидании работы, тут же указали, где он может найти свою сестру, и предложили показать дорогу. Охочие до новостей жители вика поняли, что у саги о похищении Ингер есть продолжение и оно уже вот сейчас будет рассказано.
Когда ему показали Торсхейм, Кнут сразу направился внутрь, не посылая предупредить хозяина о своем приезде. Он хотел увидеть всех сразу: Олава, Эймунда и, главное, Ингер. Его, привязчивого и глубоко чувствующего, сильно огорчило предательство сестры: он не мог поверить, что его родная кровь так резко оборвала все связи и ради похоти предалась в руки врага. И ладно бы она рисковала только собой – она почти порушила честь всего рода Кнютлингов! И теперь эта честь не могла быть восстановлена без существенных потерь. Иногда у него брезжили некие мысли – Кнут был вовсе не глуп, – что Ингер вполне сознательно устроила все так, чтобы Южный Йотланд отдали ей и ее мужу, а не Кнуту и его жене. Но она ведь могла стать королевой Норвегии! Кто поймет этих женщин! Свой первый брак Кнут не считал слишком удачным и в дальнейшем воздержался бы от «даров богини Вар». Обстоятельства были сильнее, и он лишь надеялся, что Гунхильда, умная девушка, не доставит ему в будущем хлопот.
И все же, хоть Кнут сын Горма и шел сюда от пристани самой короткой дорогой, вести его опередили. Впрочем, прятаться от него или хвататься за оружие никто не собирался. Зная, что у его врага с собой всего десять человек, к тому же почти безоружных – с мечами, но без щитов и шлемов люди Кнута не полезут в драку первыми, – Олав Йотландский не волновался и встретил гостя с видом гордым и самоуверенным. Все товарищи-варинги Атли Сухопарого собрались поглядеть на их с Кнутом встречу и теперь сидели на скамьях вдоль стен – в нарядных цветных кафтанах, с хазарскими серебряными бляшками на треххвостых поясах, у иных даже висела в левом ухе серебряная хазарская серьга. Люди Олава, как менее почетные гости, сидели ближе к дверям и не могли похвастаться ни собственным видом, ни богатством одежды. К чести Олава, он охотно раздавал собственные вещи нуждающимся хирдманам, но сейчас и сам был вынужден пользоваться заботами хозяина дома, ибо все его имущество осталось за морем в Слиасторпе.
Когда Кнут вошел, его встретил сам Атли, ради такого случая поднявшийся с сиденья, и его жена с большим питейным рогом. Стремясь быть в хороших отношениях со всеми, Атли старался примирить противников и часто выступал посредником в спорах.
– Приветствую тебя в моем доме, Кнут сын Горма! – сказал Атли. При виде столь тучного человека в роскошной красной рубахе из греческого шелка Кнут застыл, едва не забыв, зачем сюда явился. – Я – Атли сын Ацура, по прозвищу Сухопарый, и рад повстречаться с сыном и наследником великого Горма конунга! Надеюсь, встреча наша не будет омрачена раздором. Прими же этот рог как знак нашего уважения к тебе и твоему роду, и давай вместе попросим богов, чтобы мудрость их помогла разрешить все споры к общему удовольствию!
– Здравствуй, Атли сын Ацура. – Кивнув хозяину, Кнут окинул взглядом покой позади него и сразу увидел своих врагов: Олава, с самодовольным видом сидевшего на почетном хозяйском сиденье, Эймунда на ближайшем к нему краю гостевой скамьи, и даже Ингер. – Я пришел сюда для разговора вон с теми людьми!
– Эти люди – мои гости, как и ты! – Атли пошевелился, будто хотел заслонить данов от напряженного взгляда Кнута. При его обширном теле это было не так уж сложно. – Хорошо, что боги привели вам повстречаться здесь, где все вы – мои гости, и мы, люди Бьёрна конунга, поможем вам разрешить ваши противоречия.
– Ну что, Кнут, синяк-то прошел? – весело воскликнул Олав. Ему самому воспоминание о той зимней драке, где он ударил Кнута ковшом по лицу, уже казались смешными, и он едва ли понимал, что гостю они весьма неприятны. – Подходи сюда, наверное, ты хочешь увидеть твою сестру! Иди к нам, мы рады будем примирению с тобой!
Сидя на хозяйском месте в обширном покое, где длинные скамьи были заняты внушительного вида воинами, Олав держался как хозяин и повелитель всего этого, и, возможно, даже думал, что так и есть.
– Прошу тебя, пообещай хранить мир под моим кровом! – торопливо обратился к Кнуту Атли. – А я обещаю тебе уважение, почет, приличный твоему высокому роду и доблести, гостеприимство и помощь!
– Не моя будет вина, если мир будет нарушен… под твоим кровом, – отозвался Кнут, державшийся непривычно серьезно. – Позволь мне поговорить с… этими людьми.
– Проходи сюда! – Переваливаясь, Атли повел его к собственному хозяйскому помосту, который ради такого случая уступил двум представителям конунговых родов, благо размеры сиденья, рассчитанного на Атли, позволяли им усесться там вдвоем. Это была замечательная скамья, с высокой спинкой, на которой с большим искусством был вырезан Тор, бьющийся со змеем Ермунгандом – ее изготовил его старый друг Кари Разноглазый. – Садись! Сейчас подадут мясо, и всем твоим людям тоже дадут мяса и пива!
Не слишком Кнуту хотелось делить скамью с Олавом, но делать нечего – в чужом доме приходилось принимать хозяйские правила.
– Здравствуй, Кнут сын Горма! – Олав широко улыбнулся, будто при виде лучшего друга. – Когда мы в последний раз с тобой виделись, ты ведь не думал, что такой будет наша новая встреча! Когда ты изгнал меня из моей страны и занял мой дом, ты не думал, что найдешь меня, окруженным верной дружиной!
– Не стоит поминать старое, конунг! – намекнул Эймунд, еще пока Кнут не успел ответить. – Сейчас самое время забыть все прежние обиды, мы ведь теперь в близком родстве. Кнут сын Горма – уже почти муж твоей дочери Гунхильды, а я – муж его сестры Ингер. И только от его воли зависит, чтобы оба эти брака принесли честь и радость нашим родам. Не сомневаюсь, что мы все одинаково сильно этого хотим.
– Конечно, мы всегда стремились забыть раздоры и жить в мире с нашими соседями Кнютлингами, – согласился Олав. – Это им всегда было мало их земли.
Сейчас он чувствовал себя в силе: на почтенном хозяйском месте в богатом покое, полном воинов, он невольно видел себя Одином в Валгалле, а ощущение силы толкало его высказать наконец все наболевшее, и выразительные взгляды племянника ничуть на него не действовали.
– Эймунд очень верно говорит! – торопливо вмешался Атли. – Теперь он – муж сестры Кнута, а Кнут – муж йомфру Гунхильды, вы все близкие родичи, и вам нужно лишь обсудить некоторые вещи – о приданом, о том, как лучше справить обе свадьбы, и все иное, что обсуждается, когда заключают союз два старинных королевских рода!
– Да уж конечно, нам нужно обсудить эти свадьбы! – воскликнул Олав. – Я думаю, Горм конунг не откажется дать в приданое своей дочери те земли, которые он незаконно захватил. Мы согласимся сыграть свадьбу моего племянника с ней только на этом условии, а иначе… Да ведь Горм и сам не захочет лишить королевства свою дочь!
– Не забывай, конунг, что Кнут сын Горма обручен с твоей дочерью Гунхильдой! – напомнил Эймунд, и в его внешне почтительном голосе звучал металл. Он знал, что дядю-конунга надо осаживать, иначе он все испортит. Сознание силы и успеха, пусть и мнимого, всегда било Олаву в голову, как крепкое франкское вино. – И мы должны оказывать всяческое уважение ему и его сестре, если хотим, чтобы с нашей сестрой тоже обходились, как с дочерью конунга!
– Вот парень сказал правду! – пробормотал один из людей Кнута, Торлейв. – Племянник-то поумнее дяди будет!
– Чтобы мы могли отдать Южный Йотланд в приданое за Ингер, сперва нужно, чтобы он по закону… чтобы тинг признал наш род его владельцем, – поправился Кнут, не желая подтвердить слова соперника о том, что пока-то эти земли захвачены военной силой, без всяких законных оснований. – А это случится лишь после того, как йомфру Гунхильда станет моей законной женой. Поэтому ты сам понимаешь, Олав, что сейчас, пока моя свадьба с ней не состоялась, я никак не могу передать эти земли кому бы то ни было.
Он хотел еще раз намекнуть, что Гунхильда ведь тоже еще не стала его законной женой и вообще находится в доме Горма как заложница. Но Олав слишком уверился в своей силе, чтобы понимать подобные намеки.
– Но мы можем сделать иначе! – воскликнул он. – Вы ведь ушли от фьорда Сле, ну так поклянись от имени твоего отца, что вы больше не будете посягать на наши наследственные владения, и мы обменяемся невестами для закрепления уговора, как равные.
– Я смогу это сделать, только если свадьба моей сестры Ингер будет справлена как можно скорее. Жаль, конечно, что мы не можем предварительно устроить обручение, как принято, но обстоятельства не позволяют медлить.
– Но как мы можем справить свадьбу с твоей сестрой, если не справлена твоя свадьба с моей дочерью! – возмутился Олав.
– Я обручен с йомфру Гунхильдой по обычаям, с согласия моих родителей и ее родственницы, Асфрид дочери Одинкара, твоей матери! В присутствии хёвдингов и Среднего, и Южного Йотланда мы обменялись клятвами и назвали срок свадьбы – осенние пиры. Я не отступлю от моего слова, но и торопить свадьбу, нарушая уговор, не стану. Это не послужит к чести ни моей, ни жены.
– Мы не станем справлять свадьбу, пока вы не справите вашу!
– Но постойте, можно ведь сделать… – вмешался Атли, видя, что лица его знатных гостей все больше омрачаются, а в глазах сверкает ожесточение. – Кнут сын Горма заключил по обычаю помолвку с твоей дочерью, Олав конунг, и не отступит от своего слова. Пусть сейчас Эймунд также по обычаю заключит помолку с йомфру Ингер, и Кнут благословит ее, как старший брат и наследник отца, и даст мирные обеты от имени своего рода. И пусть сроком свадьбы тоже будут названы осенние пиры. Таким образом, будет соблюдено полное равенство, и никто не получит ни больше, ни меньше чести.
Кнут бросил вопросительный взгляд на своих людей – считают ли они это предложение достойным?
– Это хорошее решение! – кивнул Регнер ярл, и гости Атли на скамьях принялись с важностью кивать, соглашаясь: Торгест Стервятник, Торольв Пять Ножей, Хродгейр Холодные Ноги, Кольгрим Остроумный, Рауд Мороз и другие.
Кнут немного подумал. Он него хотят клятвы, что Кнютлинги больше не станут посягать на Южный Йотланд. Но права на него переданы Гунхильде вместе с Кольцом Фрейи, и теперь только она может передать их кому-то еще – как мужу, так и отцу с братом. А ведь ее выбор еще неизвестен. Кнут не говорил с ней об этом, но верил, что невеста, став женой, предпочтет отдать владение мужу и сделать наследством собственных будущих детей, а не племянников, к тому же двоюродных. Возможно, Кнютлинги еще ничего не потеряют. А вот добиться, чтобы Эймунд дал клятву взять Ингер в законные жены, было необходимо, иначе никакие владения не возместят урона родовой чести. Так почему бы ему не пообещать, что Кнютлинги не станут посягать на фьорд Сле военной силой? Без согласия Гунхильды и без Кольца Фрейи права Инглингов немногого стоят.
– Я согласен! – Кнут уверенно кивнул. – Пусть будет так. Я дам обет от имени моего рода не посягать военной силой на ваши владения в Южном Йотланде, а вы заключите по закону помолвку Эймунда с моей сестрой, и чтобы свадьбы была справлена на осенних пирах.
– Вот замечательно! – с искренним воодушевлением воскликнул Атли. – Мы заключим помолвку сегодня же, мы устроим пир! Мы пригласим и Бьёрна конунга – может, он и не приедет из-за нездоровья, но вы не должны обижаться, он старый человек. Однако пригласить его необходимо, ведь речь идет о союзе двух королевских родов, и должно быть как можно больше почетных свидетелей.
– Мы пригласим его! – кивнул Эймунд. – Ведь все мы – ветви одного древнего рода, потомки Одина.
Атли сделал знак, чтобы вновь подали большой рог, окованный серебром и наполненный свежим пивом. Олав конунг встал, огладил свои седеющие, но длинные рыжие усы и привычным движением поднял рог. Некоторые из гостей едва заметно поморщились, ожидая долгой и выспренней речи. И он не разочаровал их:
– Давно уже между родами Инглингов и Кнютлингов тлеет вражда. Еще в те годы, когда дед мой Олав Старый привел свои корабли из Свеаланда и шелковые их паруса покрывали собой все море…
Тут Олав принялся перечислять родню, вспоминать предания о прадедах, мельком коснулся старинных ссор и обид, которые теперь готов был великодушно предать забвению; то и дело он отвлекался, следуя за прихотливым течением собственной мысли, и начинал рассказывать о делах и подвигах своей молодости. Окончательно запутавшись и забыв, с чего начал, он тряхнул лысеющей головой, словно отгоняя лишние мысли, имеющие привычку некстати ее осаждать, и завершил речь, на что уже никто не надеялся:
– Так вот, я хочу поднять этот рог за то, чтобы наши ссоры закончились и Светлые Асы даровали нам мир и благоденствие!
Слушатели облегченно перевели дух и закивали, поднимая чаши и кубки. Олав отпил из рога и передал его Кнуту.
– Я призываю в свидетели асов и ванов, – начал тот, поднявшись, – наших божественных предков, что не стану посягать военной силой на Южный Йотланд и вик Хейдабьор, владение Инглингов, при условии, что сегодня будет заключена помолвка между Эймундом сыном Олава и моей сестрой, Ингер дочерью Горма. Прошу быть свидетелями также всех знатных и свободных людей, присутствующих здесь, а если нарушу я клятву, то пусть поразит меня мой меч!
С этими словами он свободной рукой по половины вытянул из ножен меч, висевший на перевязи у пояса; это было замечательное оружие, с ножнами, отделанными узорной бронзой, с крупной мозаичной бусиной в рукояти. Потом он отпил из рога и хотел передать его Эймунду; тот уже поднялся и открыл было рот, собираясь тоже сказать что-то подобающее случаю, но ему помешал голос, донесшийся из дальнего конца помещения, где среди менее почетных гостей сидели люди Олава:
– А откуда у тебя, Кнут сын Горма, этот меч?
Кнут замер, протянув рог Эймунду, Эймунд замер, протянув руки за рогом, и все в доме обернулись на говорящего.
Недаром есть пословица, что каков конунг, такова и дружина, по вождю и шлем. Дружина у Олава Красноречивого была ему поди стать. На людей, которые плохо его знали, он обычно производил самое лучшее впечатление, ибо был представителен внешне, общителен, дружелюбен и всегда очень хорошо относился к слабым, к тому, кто зависел от него и нуждался в нем. Оказывая покровительство таким людям, он чувствовал себя могучим и щедрым героем сказаний. Качества, что и говорить, похвальные, но увы, их почти сводила на нет другая его особенность: как он любил тех, кто от него зависел, так не мог терпеть людей сильных и самостоятельных. Им он не мог оказывать покровительство, ибо они в нем не нуждались, и потому их присутствие было вечной угрозой его самолюбию. Вследствие этого жизненный путь Олава Красноречивого пролегал среди неурядиц и ссор; с хёвдингами Южного Йотланда, с наиболее прославленными и сильными воинами своей дружины он постоянно был в натянутых отношениях, почти ни по какому вопросу не мог прийти к согласию с тингом. Зрелые воины рано или поздно покидали Олава, и с ним оставались только те, кому было некуда уйти, но чья преданность именно поэтому стоила недорого.
Впрочем, численные потери он быстро восполнял: его хорошие стороны привлекали к нему людей отовсюду, поэтому недостатка желающих вступить в дружину Олав не испытывал даже в худшие свои дни. Даже когда он терпел поражения, его выручала громкая слава и вера людей в то, что такой человек уж как-нибудь выправится. А принимал он всех; радуясь каждому новому лицу, перед которым может представить дружелюбным и щедрым, отважным и прославленным вождем, Олав приветствовал всех одинаково и готов был любого бродягу посадить на место, еще вчера оставленное старым хирдманом – а иногда и в его присутствии. Пока воины восхищались им и шли за его знаменем, Олав находил место для кого угодно, будь то хоть вчерашний рыбак или берсерк, изгнанный из родных мест за буйство.
Правда, Годперт сын Перингера, отпрыск довольно известного в Хейдабьоре фризского рода, бродягой не был. Еще его отец когда-то ходил в походы с молодым Олавом; с ним они тоже ссорились, что неизбежно для всякого, кто знал его много лет, но фриз Перингер всегда возвращался, прослышав о новом походе, сулящем выгоду. Такие походы Олав затевал то и дело, хотя до настоящей выгоды, вопреки всем ожиданиям, дело доходило очень редко. В рядах Олава Перингер и пал, будучи зарублен в последней битве перед Слиасторпом. Его сыну Годперту удалось выжить и уйти в числе остатков Олавовой дружины. Это был невысокий темноволосый парень с тонкими усиками под сломанным когда-то носом; вид у него обычно бывал самодовольный, как у недалеких людей, которым нечем хвалиться, кроме славы предков. В дружине его не любили за склочный и мстительный нрав, но сам конунг привечал и даже ставил другим в пример за то, что Годперт никогда с ним не спорил и громче других хвалил его пение, благодаря чему считался вернейшим человеком. Чему удивляться: лишившись отца и покинув свой дом в Хейдабьоре, Годперт сейчас во всем зависел от Олава и потому мог твердо рассчитывать на его покровительство.
Обычно сонный, в эти мгновения взгляд Годперта горел злобой и не отрывался от меча у пояса Кнута.
– Откуда у меня этот меч? – Кнут было удивился вопросу, потом что-то сообразил и помрачнел, но тем не менее ответил твердо: – Он был взят мной в битве у фьорда Сле, и все видевшие его единогласно признают, что этот меч – замечательное сокровище!
– Уж кому, как не мне, об этом знать! – Годперт встал и с вызывающим видом упер руки в бока, будто мог похвастаться дорогой одеждой или серебряным поясом. – Ведь этот меч принадлежал моему отцу, Перингеру сыну Эллингера, а до него моему деду, Эллингеру сыну Удальрика, а до него другим моим славным предкам, которых я мог бы перечислить, если бы ты был достоин знать имена ограбленных тобой!
– Незачем нашему конунгу знать имена этих жалких людишек! – рявкнул Торкель Ворон, один из наиболее заслуженных людей в дружине Кнута, оскорбленный не только словами, но и вызывающе наглым видом фриза. – Они не стоят рыбьей кости, если родили такого ублюдка, что потерял в бою хороший меч! Меч-то хорош, да вы, сыновья рабынь, не достойны даже удара его рукояти, а не то что права владеть им!
Годперт вскрикнул от негодования и схватился за то место на поясе, где привык находить меч, но сейчас все оружие гостей лежало у Атли в сундуках под замком.
– Кнут, твой человек оскорбил моего человека! – возмутился Олав, и его лицо, только что сиявшее дружелюбной улыбкой, враз ожесточилось и приняло так знакомое его людям выражение тупой решимости, предвещавшее ссору. – Я этого так не оставлю! Вы должны быть повежливее, если хотите, чтобы мы договорились! Я не позволю порочить мою честь при всех этих людях!
– Прекратите, конунги, прошу вас, опомнитесь, не надо ссориться! – Атли попытался подняться, но не смог и только замахал руками. – Не надо оскорблять друг друга в моем доме!
– Атли прав, мы очень плохо отплатим ему за гостеприимство и помощь, если устроим ссору! – поддержал его Эймунд.
– Мы не позволим всякой швали оскорблять нашего конунга! – рычал Торкель.
Люди Кнута глухо роптали, лица посуровели. Их здесь было всего десять, но это не повод глотать оскорбления!
– А он оскорбил моего человека! – горячился Олав.
– Годперт тоже неправ – сейчас не время выяснять, кому когда не повезло в сражении!
– Я получил этот меч как военную добычу! – возмущался Кнут. – Я владею им по праву!
– Только люди моего рода могут владеть им по праву! – кричал Годперт, которого уже осаживали несколько мужчин.
– Руки их плохо держали оружие!
– Это вы напали на нас вероломно и коварно!
– Кнут конунг, твой человек должен заплатить виру за оскорбление моего человека!
– Он должен заплатит мне за убийство моего отца!
– Да, Кнут, что ты скажешь об этом? – оживился Олав, который был с одной стороны щедр, а с другой, будучи вечно стеснен в средствах, напряженно искал хоть малейший случай поживиться и не брезговал любой мелочью.
– Где это видано, чтобы платили виру за убитых в бою? Это не может считаться беззаконным убийством!
– Пусть Бьёрн конунг нас рассудит! Он стар и мудр!
– Да прекратите же вы! – завизжала Ингер, не выдержав. – Что вы разгалделись, будто чайки над тухлой рыбиной! Вы говорили о нашей помолвке! Закончите дело, а потом хоть уши друг другу отгрызите!
Варинги на скамьях засмеялись, прочие немного опомнились.
– Она права! – поддержал невесту Эймунд. – Давайте закончим наше дело. А потом, если кто-то считает, что его честь задета, он сможет разобраться с этим делом согласно обычаю.
– А чего они… – как обиженный ребенок, еще ворчал Олав, но все же смирился.
Все утихли, Годперт опустился на свое место и взялся за пустую кружку. Атли торопливо махнул челяди, чтобы несли еще пива. Кнут тоже сел, постепенно остывая и приходя в себя. Он сокрушался в душе, что не предвидел такой возможности – ведь знал, что Олава сопровождают остатки дружины, разбитой перед Слиасторпом. Но неужели из-за этого он должен стыдиться своей добычи? Пусть стыдятся ее бывшие владельцы!
– Ты уже послал за Бьёрном конунгом? – обратился Кнут к Атли. – Ведь он знает, что моя сестра, – он посмотрел на Ингер, – находится здесь. Пусть он своими глазами увидит, как ее обручат с Эймундом, и услышит, что на осенних пирах будет справлена свадьба.
– Да уж, иначе вам потом не вернуть своей чести! – самодовольно усмехнулся Олав. – Это потому что боги на нашей стороне!
– Что же они тогда так плохо тебе помогают? – Кнут этого не стерпел. – Где же были боги, когда мы разбили вас у вас же дома?
– На рыбалку уехали! – крикнул Торкель, и его люди засмеялись.
Варинги Бьёрна их поддержали, а Олав снова завелся. Увлеченно следя за беседой конунгов, которая все больше напоминала перебранку, никто из присутствующих больше не смотрел на Годперта и не видел, как он, выпив почти одним духом две кружки пива, встал и шагнул к столу.
Ингер, с негодованием видя, что разговор опять ушел в сторону, хотела что-то сказать, но не успела. С дальнего края стола раздался стук, похожий на звук глухого удара, а потом неистовый вопль: Годперт вдруг вскочил на стол и прямо по мискам, кружкам и разложенным ножам бегом бросился прямо к почетному помосту! На бегу он сбросил несколько кувшинов, пиво плеснуло на пол и на колени сидящим, люди невольно отшатнулись от стола, чтобы не попасть под ноги безумца. А Годперт кричал, будто берсерк, в высоко поднятой руке держа занесенную для удара секиру.
Кнут, увидев, что по столу к нему мчится обезумевший враг, успел лишь вскочить и вырвать меч из ножен. Но не более, а в этот самый миг Годперт был уже рядом и со всего размаху обрушил секиру на своего оскорбителя.
Метил он в голову, но немного промахнулся, и лезвие вошло между плечом и шеей. Тут же Годперт вырвал оружие, готовясь нанести еще один удар; Кнут рухнул прямо на вскочившего Олава. Кровь хлестала рекой, заливая кричащего Олава и резную скамью; в волнах крови резной деревянный Тор поднимал молот на Мирового Змея, будто решающая схватка вечных противников уже началась и настало Затмение Богов.
– Ах ты ж… – с несвойственным ему выражением ненависти воскликнул Эймунд и шагнул вперед.
Ожидая нападения со стороны людей Кнута, Годперт обернулся к ним; в это же время Эймунд, стоявший так близко, что его тоже залило кровью Кнута, под дикий визг Ингер схватил убийцу за ногу и сильно дернул. Тот упал прямо на стол, лицом вниз, а Эймунд вырвал из ножен скрамасакс и с размаху вонзил ему в спину, пригвоздив к доскам стола, потом вырвал и вновь вонзил, будто одного удара было мало, чтобы выразить все его негодование.
– Что ты делаешь? Эймунд! – кричал Олав, выхватив собственный меч и держа наготове.
Будучи человеком отважным и порывистым, он уже вступил бы в схватку, если бы только знал, на кого броситься. Но даже он не смог ударить мечом собственного племянника, а к тому же не понимал, что происходит. Весь залитый кровью, начиная с затылка, он был нелеп и страшен. В просторном покое стоял дикий шум: визжали женщины, прижимаясь к стенам и разроняв кувшины и блюда; мужчины, наоборот, кинулись вперед, хватая кто меч, кто скрам, а кто и поясной нож за неимением чего-то другого. Один из людей Олава, ирландец Арт, тоже вскочил на стол и прыгнул, пытаясь ухватить за горло Регнера – тот бросился вперед, еще пока Годперт бежал по столу, но не успел его задержать. Но Рауд Мороз огрел Арта по затылку тяжелым оловянным кувшином, и тот обмяк. Здоровяк Рыжий Орм с проклятием метнул в товарищей Годперта блюдо с бараньими костями и тут же согнулся – его ударила в глаз метко брошенная кружка.
Опрокинулся еще один стол; в руках замелькали ножи и скрамасаксы. Кто-то кинулся к оставленному на лавках оружию, Торгест Стервятник ловко поставил подножку одному из бойцов Кнута, размахивающему клинком, и насел на него сверху. Торольв Пять Ножей удерживал сразу двоих хирдманов Олава, ухватив одного за пояс, а другого за шиворот. Этот человек, добродушный толстяк с вечно прищуренными слабыми глазами и широкой улыбкой, величиной брюха успешно догонял Атли, однако в драке отличался силой и удивительной поворотливостью.
Сам Олав конунг с налитыми кровью глазами норовил напасть на кого-нибудь, но Эймунд почти висел у него на плечах, не давая обнажить оружие.
– Держите их, Торгест, Хрод, держите! – кричал Атли, не имея возможности вмешаться самому.
При виде крови варинги перестали ухмыляться и взялись за дело: вскочив, они образовали живую стену между людьми Кнута и людьми Олава, кто-то перевернул стол, кто-то схватил скамью, чтобы использовать вместо щита, если будет надобность.
– Всем стоять! – кричал Эймунд, понимая, что теперь не время шутить. – Ни с места! Поднимите Кнута! Уберите эту падаль со стола!
– Эймунд, ты сошел с ума, это мой человек! Он служил мне! – вопил Олав.
– Этот гад убил моего родича Кнута! Он все испортил! Ты хочешь новой войны с Кнютлингами?
– Мы отмстим за нашего конунга! Конунг убит! – Даны рвались к телу своего вождя, еще лежавшему на залитой кровью хозяйской скамье.
– Он отомщен! Успокойтесь! Ваш враг уже мертв! – сдерживали их варинги.
– Даны, я убил подлеца! – кричал им Эймунд. – Ваш вождь отомщен! Мы отрекаемся от этого человека, Годперта сына Перингера! Он совершил беззаконное убийство, и я, как родич Кнута, отомстил за него! Так и расскажите вашему конунгу Горму!
– Не рад будет Горм конунг услышать, чем закончились эти переговоры! – Регнер ярл наконец овладел собой и сделал знак, чтобы его пропустили к телу Кнута, показывая пустые руки. – Мы не ждали ничего хорошего от этого брака, но кто бы мог подумать…
Бойцов, успевших сцепиться, растащили; кто-то сыпал руганью и угрозами, кто-то зажимал рассеченное ножом запястье, но убитых больше не было. Атли, с огромным мокрым пятном от пролитого пива на красной шелковой рубахе, горестно взывал к богам и сокрушался о позоре дома: кровь конунга пролилась перед этими родовыми столбами! Ингер с рыданиями бросилась к телу брата, попыталась его перевернуть, не замечая, что сохнущая кровь обильно марает лучшее платье фру Дейрдры. Однако покойный оказался лишком тяжел и сполз со скамьи на помост, а Ингер бессильно склонилась над ним, громко плача. Она рыдала больше от потрясения, еще не в силах поверить, что ее родной брат лежит мертвый, с глубокой раной между плечом и шеей – так неожиданно, так глупо!
– Эймунд, что ты наделал! – Олав, которого племянник наконец отпустил, имел растерянный вид. – Ты сам убил своего человека!
– Этот козел не мой человек! Я говорил тебе, не бери в дружину всякую дрянь, лишь бы с виду походила на бойца! – орал Эймунд, весь красный от гнева и досады, утративший свою обычную насмешливую невозмутимость. – Вечно ты набираешь всяких ублюдков, и вот к чему это привело! Мы уже почти помирились, уже почти получили с него клятву не трогать нашу землю. А теперь у нас снова будет кровная вражда, месть, война! Дайте боги, чтобы Горм не стал мстить нам с тобой, мой дорогой родич, за убийство, которое совершил «твой человек», этот тролль бесхвостый! Поскорее скажи им, что он не твой и ты не желаешь за него отвечать, иначе нам будет плохо!
– Нет, я не сделаю этого! Я не отрекаюсь от моих людей, которые шли за моим знаменем…
– А от своей родной дочери ты, выходит, отрекаешься? Хильда осталась у них, об этом ты подумал? Что с ней теперь будет, когда мы тут убили Гормова сына и ее, между прочим, жениха! Теперь она и не сможет стать его законной женой, разве что в кургане! Помогите Фрейр и Фрейя, чтобы Горм до этого не додумался! Теперь она не сможет стать женой Кнута, а Ингер, выходит, не сможет стать моей женой! Все пропало!
– Боги помогут нам…
– Да я и сама не хочу входить в род таких негодяев! – Ингер подняла залитое слезами лицо. – Будьте вы прокляты! Он пришел к вам с миром, а вы убили его, как подлые собаки! Но мой отец этого так не оставит! Мой брат Харальд этого так не оставит! У Кнута остался сын – он еще мал, но он вырастет и отомстит вам за все, если еще понадобится, если вас еще не утащат тролли в Хель к тому времени!
– Любимая моя, успокойся! – Эймунд кинулся к ней. – Прости меня, я ни в чем не виноват! Я отомстил за твоего брата, он уже отомщен! Он пал как мужчина, с мечом в руке, и сейчас уже стучится в ворота Валгаллы! Один примет его с почетом и посадит на самое лучшее место, рядом с великими героями древности: Сигурдом Убийцей Дракона, с Гуннаром и Хёгни, с нашими предками…
Преодолевая некоторое сопротивление, он обнял Ингер, стоя на коленях над телом Кнута, и стал утешать ее, бормотать всякую бессмыслицу, поглаживая по растрепавшимся волосам. Ингер продолжала рыдать, но уже не отталкивала его. Ее положение ухудшилось не менее, чем положение Гунхильды. Дочь Олава лишилась жениха, потому что он умер, а дочь Горма лишилась возможности стать законной женой своего похитителя, потому что два рода больше не могли обменяться невестами в знак равенства и дружбы. И на пути к соглашению теперь лежало окровавленное тело.
– Ну что ж, по крайней мере, они и правда теперь равны! – Торгест Стервятник пожал плечами. – И у Кнютлингов, и у Инглингов теперь осталось в роду по двое взрослых мужчин…