Отступление 3. КУПЕЦ ВИЛЮЙСКИЙ
Купец Вилюйский был трезв и хмур. Положив здоровенные кулаки на стол, он сидел, уставившись своими лупатыми глазищами на полный штоф, о чем-то сосредоточенно думал. В горницу сквозь подтаявшее оконце сеялся неяркий серый свет; на сундуке, укрытом полосатым домотканым ковриком, разлегся огромный рыжий кот, мурлыкая, потягиваясь; перед внушительных размеров иконой Георгия Победоносца в серебряном окладе чадила лампадка; под полом шебуршились мыши, пробуя на зуб дубовые доски.
В дверь осторожно постучали. Вилюйский медленно поднял лохматую голову, потер виски и хриплым басом спросил:
– Чавой там?
– Батюшка, к тебе ить… – в образовавшуюся щель просунула голову худая старушонка в черной косынке с пергаментно-желтым сморщенным личиком – какая-то дальняя родственница жены купца, приживалка.
Таких в доме Вилюйского кормилось с добрый десяток – до очередного запоя хозяина. Тогда он скалкой вышибал всех вон, на улицу, и спускал злющих кобелей, которые с неохотой, похоже, больше для виду, чтобы потешить хозяина, покусывали эту черноюбочную рать за худые мослы, гнали до мостиков через речку.
Переждав где-то буйство своего благодетеля, старушки снова сползались в дом, тихо и незаметно рассасывались по многочисленным каморкам и клетушкам двухэтажного купеческого особняка с пристройками и амбарами. По-трезвому Вилюйский старался их не замечать – не был он скуп и жаден до неприличия, как некоторые его сотоварищи по купеческой гильдии; да и пользу старушки приносили кое-какую: работали, сколько хватало сил…
– Кто?
– Вьюнош…
– А-а… Зови его сюда. И на стол чаво сообрази. Да живей поворачивайся, золотая рота! – добавил непечатное вслед.
В горницу, шумно притопывая скрипучими хромачами (стряхивал мокрый снег: хотя март был на исходе, на улице пуржило), вошел Капитон, кучер княгини Сасс-Тисовской.
– Здоровья и благоденствия вам! – склонил темно-русые кудри перед Вилюйским.
– Какое там, в Христа… пазуху… благоденствие… – облегчился купец. – Беспорядки, смута, анархия Расею-матушку треплют. Голытьба, а туды ж… Власть Советам… Временное правительство… А до какого, спрашивается, времени?! Ась? До какого времени купечество будут заби-жать?! – грохнул кулаком по столу.
Штоф подпрыгнул, завалился, но содержимое почти не пролилось, хлюпнуло слегка – Капитон сноровисто подхватил, поставил на место.
– Ладно. Садись… вьюнош… – осклабился купец и наполнил вместительные рюмки зеленого стекла. – Пей, а то старой ведьмы с закуской не дождешься.
– Благодарствуйте… – Капитон положил шапку на скамейку, расстегнул полушубок, манерно, двумя пальцами, поднял рюмку, выпил врастяжку.
Глядя на него, Вилюйский крякнул насмешливо, захватил рюмку в кулак, хлюпнул в горло одним махом, причмокнул, стукнул толстым донышком о стол.
Неслышно притрюхала старушонка, быстро накрыла на стол и так же быстро исчезла, растворилась серым пятнышком в дверном проеме.
Выпили еще, закусили плотно.
– Принес? – спросил Вилюйский, вытирая жирные губы краем скатерти.
– А то как же… – сверкнул Капитон белыми, как фарфор, зубами.
– Давай, – протянул волосатую лапищу Вилюйский.
– Товар в лучшем виде, – вытащил из кармана полушубка небольшой сверток Капитон, но отдавать не спешил. – Как договорились…
Вилюйский понял. Побагровел, сжал кулаки, хмурясь. Капитон спокойно и выжидающе смотрел своими светлыми, льдистыми глазами на купца, взвешивая в руке сверток.
– Смел, стервец… – наконец пробормотал Вилюйский и покривил губы в улыбке. – С кем шутки играешь? Покажь…
Капитон развернул тряпицу, показал издали брусок темного мыла, на котором были ясно видны отпечатки ключей.
– Добро… – Вилюйский достал из портмоне несколько крупных ассигнаций, небрежно швырнул их Капитону. Тот отрицательно покачал головой.
– Мало?! – вызверился купец.
– Этими бумажками теперь можно комнаты оклеивать вместо обоев. Или подаяние нищим, на паперти…
– Так ведь… "катеньки"! – со зла дернул себя за бороду Вилюйский. – Чаво тебе ишшо?!
– Золотом, – коротко и решительно ответил Капитон.
– А енто не хошь?! – показал ему кукиш Вилюйский.
– Ишь ты, мудрагель. Зо-ло-том… – перекривил Капитона. – Вот те добавка, – положил на стол перед Капитаном еще несколько кредитных билетов с изображением императрицы Екатерины II, – и катись…
– Нет, – возразил Капитон, поднимаясь.
– Ты… ты что?! – надвинулся на него глыбой купец. – Да ты… ты знаешь, чаво я с тобой?..
– Ну-ну, господин Вилюйский… – с силой отстранил его руку Капитон. – Товар мой – я хозяин. Если моя цена вас не устраивает, разрешите откланяться.
Вилюйский смерил его с ног до головы бешеным взглядом, но тут же поостыл: уж больно крепок телом и смел был кучер княгини Сасс-Тисовской; да и не в интересах купца заводить свару – дело-то тайное…
– Хрен с тобой… – наконец недовольно буркнул Вилюйский. – Будь по-твоему. Только смотри не брякни где… Голову отверну…
– Само собой…
Вилюйский вышел из горницы и вскоре вернулся с кошельком, в котором звенели золотые монеты.
Капитон тщательно пересчитал их, спрятал кошелек за пазуху и отдал Вилюйскому брусок с оттисками ключей.
– Всего вам… – вежливо склонил голову, напялил шапку и не спеша пошел к выходу.
Вилюйский посмотрел ему вслед с невольным восхищением: он уважал в людях цепкость житейскую и холодный, трезвый расчет. "Взять бы его приказчиком… – подумал.
– Хорош гусь… Да бог его знает, как оно теперь все обернется. Впору дело сворачивать. Временное правительство… Туды его в заслонку!".
Вилюйскому не давал покоя перстень с "Магистром", который принадлежал Сасс-Тисовской. Чтобы заполучить его, купец испробовал все: и лесть, и увещевания, и коленопреклоненные просьбы, и наемных людишек, которым кровь людскую пустить, что комара прихлопнуть… И безрезультатно – драгоценный камень по-прежнему был для него недосягаем.
Тогда купец сошелся с кучером княгини Капитоном Мызгаевым, который и добыл ему оттиски ключей от черного хода, спальни княгини и шкафа-сейфа. Оставалось лишь изготовить отмычки и проверить содержимое шкафа.
Но возвратимся к Капитону, который покинул дом Вилюйского с приятной тяжестью за пазухой, под ремнем, где покоился кошелек с золотыми червонцами. Он шел по улицам, углубившись в свои мысли, не выбирая дороги, шлепал по мокрому снежному месиву, местами едва не набирая за голенища.
Капитон был в смятении: княгиня уже собрала свои пожитки и ожидала только окончательного выздоровления сына, чтобы уехать в Швейцарию. А как же он? Что будет теперь с ним? На какие средства жить? Где искать работу? Да и какую работу – всю свою сознательную жизнь Капитон был в услужении у господ, и, конечно же, никаким ремеслам его не обучали.
Будущее казалось ему страшным, темным, как болотный омут, куда нечаянно угодил мальцом: ни крова над головой, ни родни, которая приютила бы его (родители померли от тифа, когда Капитону исполнилось двенадцать лет; а младшая сестра тоже была в услужении у престарелого генерала). Конечно, Капитон скопил небольшую сумму. Хотя княгиня особой щедростью не отличалась, он, прожив столько лет среди господ, кое-чему у них научился. Немало вещей из обширного гардероба княгини и ее сыновей уплывало через руки Капитона знакомому старьевщику. Сбывал он не только носильные вещи, а и все, что под руку попадало – будь то колесо от тарантаса или окорок.
Капитон давно хотел завести свое дело, верное, денежное дело – ямщицкий извоз с трактиром и спальными комнатами. Предложение Вилюйского пришлось кстати; и Капитон не продешевил, что принесло ему удовлетворение. И все же по нынешним меркам, этого мало. Ох мало…
Капитон сунул руку в карман, нащупал сверток, в котором лежал точно такой же брусок мыла с оттисками ключей, как и тот, который он передал Вилюйскому. (Спасибо Софке, выручила – ее работа; "Женюсь, ей-ей! – подумал с благодарностью. – Как дело спроворю, так и…").
И свернул в переулок, где жил знакомый ремесленник. "Накося, выкуси… – пробормотал, вспомнив купца. – Нашел юродивого… Как бы не так. Вот паук! У самого мошна трещит по швам от денег, а все мало…" – озлился неожиданно, словно Вилюйский собирался покуситься на его личное добро.
Толкнул с силой дверь убогого домишки с кованым петушком-флюгером на коньке крыши все еще во власти дурного, до злой дрожи в руках, настроения, и ступил в чадный полумрак – где-то за липкой перегородкой гудела паяльная лампа…
