Опер

Картинка была что надо.

Я в который раз с удовлетворением подталкивал локтем Баранкина, который сидел на диване рядом со мной и пялился в экран телевизора.

Так выражалась моя благодарность за его высокий профессионализм при устройстве видеоловушки обычно сверхбдительному Сторожуку в кабинете Сандульского.

Хотя, если по-честному, за приличные познания Славки в области радио и видеотехники нужно было благодарить в большей мере его родителей, едва не пинками выпроваживавших в свое время юного оболтуса в Дом пионеров, где Баранкина-младшего, скрепив сердце, записали в кружок радиолюбителей.

В глубокой молодости он был, как говорится, оторви и выбрось, и редко какое происшествие в школе и окрестностях обходилось без его участия. – Теперь Сторожуку амбец!

Баранкин радовался, как пацан.

– Этот материал тянет по меньшей мере на пятак строго режима с конфискацией, – сказал он с воодушевлением. – Окстись, Емеля…

Я включил видеомагнитофон на обратную перемотку.

– И сплюнь три раза. Этот материал годится разве что для семейного архива.

– Какого черта! Да в суде эта пленка будет как бомба!

– Начиненная мыльными пузырями, – подхватил я.

– Ну вы и фрукт, милостивый сударь! Вспомни, что ты говорил во время первого просмотра?

– Спонтанный порыв, эйфория, белая горячка – называй, как хочешь. По здравом размышлении, эта запись не стоит выеденного яйца. – Сволочь ты, Ведерников!

Славка вскочил на ноги и пошел к буфету, где стояла уже наполовину опустошенная бутылка армянского коньяка.

Мы обосновались в квартире родителей Славкиной жены, которые неделю назад поспешно отбыли в Крым. Супруженция Баранкина поехала их сопровождать и заодно отдохнуть месячишко (после каких только трудов?).

И теперь мы блаженствовали, наслаждаясь холостяцким образом жизни; особенно Баранкин. Хотя и у меня была причина от всей души поблагодарить Славкину половину за ее любовь к морю – к нам приехала погостить мамина подруга, настоящая мегера, мужик в юбке.

От ее командного голоса дребезжала посуда на полках и выли соседские псы, запертые в пустых квартирах до вечерней прогулки.

Славка одним махом отправил содержимое изящной рюмашки в рот и возопил: – Я с тобой скоро с ума сойду! – Предположим, про ум ты загнул…

– Да ну тебя!.. Скажи мне, на хрен я упирался рогами и копытами, пока не смонтировал систему в кабинете Сандульского?! Там теперь "жучков" больше, чем тараканов.

– Слава, перестань изображать плач славянки!

– У меня на руках водянки – посмотри! – а на коленях мозоли. В ресторане стены как в Брестской крепости, их взрывать нужно, а не дырявить. Но я сделал все в лучшем виде, работая до седьмого пота. И зачем?

Он снова налил себе, выпил и возопил:

– Зачем!!! Чтобы лицезреть морду Сторожука или гибкую до неприличия спину твоего любимчика Сандульского?

– С чего ты взял, что он мой любимчик?

– Для этого стоит всего-навсего зайти в зоопарк, – запальчиво продолжал Баранкин, не обратив никакого внимания на мою реплику, – и понаблюдать за старым злобным павианом и мартышкой, одетой в вечерний костюм с бабочкой, которую таскает за собой на поводке местный фотограф.

– Ну речугу ты закатал… тебе в парламент нужно. Там бы ты сорвал шквал аплодисментов. Если не понятна моя мысль, могу объяснить.

– Будь добр, объясни! – с вызовом выпалил Баранкин. – Просвети нас, недоразвитых. – Ладно, не заводись… – сказал я миролюбиво. – Ты не увиливай, а выкладывай все, что думаешь!

– Во-первых, то, что мы работали без санкции прокурора, может так аукнуться, что костей потом не соберем.

– Перестань… – поморщился Баранкин. – Санкция, прокурор… Эка невидаль. Мы с тобой что, сегодня родились? Придумаем удобоваримую версию, напишем кучу бумаг, найдем соответствующую статью уголовного кодекса – и все дела.

– Это, Славка, совет умудренного опытом легавого, битого-перебитого нашими горе-законниками. Которые иногда не видят слона перед носом, а временами замечают даже крохотную дробинку в чьейнибудь прохудившейся шкуре.

– Ну, а во-вторых? – Чего проще, мог бы и сам сообразить… – А я вот не соображаю!

– Со своими связями и деньгами Сторожук сможет доказать на суде, что Волга впадает в Ледовитый океан, а мы – завербованные ЦРУ агенты, получившие задание похитить Сандульского для выдачи арабам. Чтобы те потом выменяли на него у израильтян своего террориста, который затем должен якобы по пьянке грохнуть, скажем, Ясира Арафата. Естественно, арабы не будут знать, что этот их террорист – майор Сидоров, бывший кагэбист, сбежавший на Запад из-за неразделенной любви к старушке Софи Лорен, перевербованный американцами и перекрашенный их докторами в желтый цвет, которого израильские полицейские арестовали в борделе за нарушение приличий. – Кончай пороть чушь!

Славка в отчаянии схватился за голову.

– В это может поверить только умалишенный, – простонал он с убитым видом. – Я понимаю, что ты шутишь, но не до такой же степени. – Где начинаются большие деньги, там заканчивается здравый смысл. Запиши. – Уже записал… И кто придумал этот афоризм?

– Сей перл придумал лично я. Это к слову… Так что, дойди дело до суда, на нас будут плевать все, кому не лень. Дошло?

– Еще как… – буркнул Славка. – Тебе налить?

– Спасибо, нет. У меня сегодня еще есть кое-какие делишки. – И что мы будем делать с этим барахлом? Он потряс кассетой с записью встречи Сторожука и Сандульского.

– Сделай две копии. Оригинал положи в служебный сейф, а дублированные кассеты спрячь где-нибудь в квартире.

– Зачем?

– Есть одна идея…

– Расскажи! – оживился Баранкин. – Я человек суеверный, а потому пока воздержусь от объяснений. Славик снова поскунел.

– Уж извини, братан. Вот такое я дерьмо. Пока, вернусь поздно. Не закрывай дверь на цепочку, я забираю твои ключи…

Каюсь, Славке я солгал. Ну ладно, пусть будет не так грубо – не объяснил, что инспирированная мною встреча Сторожука и Сандульского, записанная на пленку, всего лишь кончик веревки, из которой я намеревался свить петлю для шеи нашего губернатора.

Естественно, об этом не догадывался и сам Жорж.

Потому я сейчас шел на встречу с Сандульским, чтобы с его помощью начать вторую фазу задуманной мною смертельной интриги. – И что мне теперь делать?!

Сандульский едва не плакал.

– Ты о чем? – спросил я невинно. – Дурачком прикидываешься?! – неожиданно рассвирепел Жорж. – А я и не прикидываюсь, – сказал я, улыбаясь. – Я весь перед тобой, как на экране. Мне хотелось немного смягчить ситуацию. Но этот фокус у меня не удался.

– Брось! Ты мне зубы не заговаривай! Не с твоей ли подачи я дал согласие Сторожуку на продажу ресторана просто за смехотворную цену?

– С моей, – ответил я спокойно.

– И что? Как сидел он в своем кресле, так и сидит. Где обещанное расследование его злоупотреблений, суд? – Будет и суд. – Ты – сукин сын! Ты меня подставил! – продолжал бушевать Сандульский. – Не гони волну, Жорж. Быстро сказка сказывается… – Видал я твою сказку знаешь где!?

– Не горячись. Сторожука нужно всаживать на кукан по всем правилам, так, чтобы он больше никогда не спрыгнул.

– Это он меня посадит на кукан! – А что касается ресторана… Я сделал вид, что не услышал его слов.

– Что касается ресторана, то ищи новую "крышу". Добротную, железобетонную, чтобы при одном взгляде на нее Сторожука и его сявок мандраж бил. – Мать твою!…

Сандульский начал ругаться по-русски, а закончил свой многоэтажный изыск, по-моему, на иврите.

– А говорил, что не думаешь уехать в Израиль, – спокойно отреагировал я на его виртуозные пассажи. – Посещаешь курсы при синагоге?

– Ох и гад ты, Ведерников. Легавая сука, падло! Во что ты втравил меня, мерзавец?! – Остынь. Не втравил, а вытаскиваю… – Он вытаскивает! – возопил в праведном гневе Жорж.

– И притом не по своей инициативе, – продолжал я терпеливо, – если ты еще что-либо помни шь.

– Ты воспользовался моим безвыходным положением!

– А ты что, хотел и рыбку съесть, и на хрен сесть? За все нужно платить, Жорж. Ты эту аксиому знаешь лучше меня.

– Я готов был заплатить любые деньги!

– Ты видишь перед собой белую ворону в милицейской форме. Наверное, к сожалению, но я исключение из правил – взяток и подношений не беру. – Честняга… глаза мои не видели бы тебя. – Конечно, честняга. А что, это нынче возбраняется? – Ментовская морда! Двурушник! – продолжал браниться Сандульский. – Ищи новую "крышу".

Я невозмутимо долбил свое.

– Где я ее найду так быстро?

– Она давно уже тебя ждет.

– Кто? – насторожился Сандульский.

– Саша Грузин.

– Йой, тателе-мамеле! – запричитал Жорж, обхватив голову руками. – Да лучше крокодилу в пасть голову положить, чем связаться с Грузином! – Не так страшен черт… – Он хуже черта! Он как паук! Высосет все, а мою шкуру сдаст в утиль.

– Грузин больше оговоренного никогда не требует. Конечно, если начнешь с ним свои зэхэры выкидывать, то пощады от него не жди.

– Но это же не его район!

– Ему все до лампочки. Будто не знаешь, кто за ним стоит… – В том-то и дело, что знаю. – Так в чем загвоздка? – Но захочет ли он связываться со Сторожуком за какие-то пять процентов от выручки?

– Предложи ему десять.

– Ты с ума сошел! Я что, Рокфеллер?

Сандульского даже пот прошиб, когда я сказал ему про десять процентов.

– Не прибедняйся. Саша Грузин, как и все ему подобные, не вечен. Вспомни своего Зарубу.

– Найдется кто-нибудь другой.

– Найдется, – согласился я. – Но это будет потом. И другому ты будешь платить по-прежнему пять процентов. А пока тебе нужно всего-навсего свой ресторан сохранить и башку на плечах удержать. Не так уж мало.

– А это не очередная твоя подставка?

Так я тебе и выложил все, дорогой Жорж. Я мысленно рассмеялся. У тебя своя свадьба, коммерческая, а у меня своя – ментовская.

– Клянусь чем угодно – нет.

– Тогда зачем было огород городить с записью нашего разговора со Сторожуком?

– Мало того – будет записана и твоя встреча с Грузином. – На, выкуси! Сандульский скрутил кукиш и ткнул мне под нос. – С меня довольно твоих ментовских штучек!

– Ты начинаешь забываться, Жорж, – сухо сказал я. – Не испытывай мое терпение. Сделаешь так, как я говорю.

– Никогда! – Прощай, недоумок.

Я поднялся и направился к выходу.

– Надеюсь, Сторожуку очень понравится ракурс съемки при вашей беседе. – Постой! Сандульский выскочил из-за стола и вцепился мне в рукав. – Ты мне что обещал!? – возопил он в полный голос. – Я свои обещания выполняю всегда. – Ты врешь, как сивый мерин! – Я вру только женщинам, Жорж. – Врешь, врешь! – в отчаянии повторял Сандульский.

– От меня Сторожук никогда и ничего не узнает. Именно это я тебе и обещал. Но я обязан предоставить полученные материалы своему руководству. Понимаешь – обязан! – Я так и знал, я так и знал… – обреченно сказал Жорж. И побрел, как столетний старец, обратно. – Мне хана… Мне хана… Какой же я идиот! – Не смотри на жизнь так мрачно. – Нет, мне точно хана… – Не все так плохо, дружище. – У-у-у!.. Сандульский простонал с таким видом, будто у него заболел зуб.

– Я ведь могу и нарушить служебную инструкцию. Скажем так – в интересах дела. Видишь, из-за тебя я готов получить солидный втык, а может, что и похуже.

Жорж посмотрел на меня тоскливым взглядом.

– Правду говорила моя бабка, что я не настоящий еврей, а подкидыш. Ловко ты мне лапшу на уши навешал, ничего не скажешь. Объехал на хромой козе. – У меня даже в мыслях не было ничего подобного.

– Ты насквозь лживый гой! Я тебе не верю!

– Ну, это твое право – верить мне или не верить.

– Дай мне пистолет, я сейчас тебя убью!

– И сядешь на двадцать лет. Ты этого хочешь?

– Лучше сесть на двадцать лет, чем лечь навечно!

– Логично. Над твоим предложением стоит подумать.

Я доброжелательно улыбнулся.

– Чему ты радуешься, идиот!? – вскричал Сандульский.

– Я не радуюсь, а просто хочу, чтобы ты успокоился.

– Он мне это говорит!.. – Жорж задохнулся в праведном гневе.

– И говорю, и убеждаю. Хочу, чтобы ты понял, что видеозаписи разговоров со Сторожуком и Грузином как раз и будут являться твоей самой надежной "крышей". Это твой страховой полис, Жорж.

– Плевать я хотел на такой полис! Ты лучше скажи, как мне от тебя избавиться, умник?

– Стрелять ты уже раздумал? – Вот сволочь!..

Сандульский опять перешел на иврит; или на какой-то другой язык – в лингвистике я не был силен. Единственное, что я понял из его пламенной речи, так это русский мат, который на иностранные языки не переводится по причине своей неподражаемой образности.

Жорж умолк спустя две-или три минуты. В конце фразы он засипел, как паровоз, стравливающий излишки пара, и заткнулся.

– Между прочим, я не набивался в спасители, – сказал я не без злорадства – из вредности. – Ты меня сам позвал.

– Позвал… А потому я трижды дурак, – устало сказал выдохшийся Сандульский. – И что мне теперь дальше предпринимать?

– Поговори с Грузином.

– Как ты себе это представляешь? Пойти к нему на прием с видеокамерой и телерепортерами?

Я снисходительно ухмыльнулся. Нет, все-таки Жорж в психологии не силен, несмотря на то, что занимается бизнесом.

– Зачем? Он сам к тебе пожалует.

– Под каким соусом? – Придумай что-нибудь. Например, презентацию или еще что. – Какую презентацию!? – Ну, например, пригласи известных певцов, артистов.

– Какой дурак попрется в нашу тьмутаракань!?

– Еще как попрутся.. И вовсе не дураки. У них там в столицах сейчас кризис жанра. Перепроизводство дутых гениев и талантов. Для них уже не хватает ни залов, ни эфирного времени. Так что плати хорошие бабки, они тебе и в курятнике концерт забацают.

– Ну… может быть…

– Сделай входные билеты подороже, чтобы в ресторане собрался только городской бомонд. – Зачем? – Саша Грузин тщеславен, он не пропускает ни одного подобного мероприятия.

– Это точно, – подтвердил заинтересованный Сандульский.

– Грузин любит покрасоваться и пыль в глаза пустить. А ты потом выберешь подходящий момент и проводишь его в свой кабинет. Для делового разговора.

– Ловко, ничего не скажешь. Ты, оказывается, еще и интриган.

Я ухмыльнулся.

– Нет, я всего лишь хороший опер. По крайней мере, я так думаю.

– И каким же образом видеозаписи станут моим страховым полисом?

– Все очень просто, Жорж. Во-первых, если Грузин тебя прикроет – а что это будет, даю гарантию! – Сторожук не посмеет даже нехорошо посмотреть в твою сторону. Верно? – Ну…

– Во-вторых, случись что с Грузином, Сторожук не сможет свести с тобой счеты, потому как тогда я сразу же пущу в ход видеозапись и ему крышка.

– Не знаю, не знаю…

Сандульский пребывал в больших сомнениях. – Если, конечно, до того времени он будет на свободе, – продолжал я. – Будет… – буркнул Жорж. – Это мы еще посмотрим.

Сандульский только вздохнул. Наверное, его разрывал бес противоречий.

– А в-третьих, запись предстоящего разговора с Грузином, который, естественно, будет подшофе, поможет мне сплести лапти и ему, что тебе тоже выгодно – сохранишь свои десять процентов.

– Пять! – живо поправил меня Жрож.

– Ладно, пусть пять. – В случае со Сторожуком… может, ты и прав… – Конечно, прав. – Но вот как ты собираешься прижать Грузина? Для него твоя запись – семечки.

– Не скажи. Он ведь изображает из себя светлую личность с чистыми руками и незапятнанной биографией. Я верно говорю?

– Верно, – согласился Жорж.

– И не думай, что на него нет и других материалов. По капельке, по капельке – вот тебе и лужица, где очень даже запросто можно утонуть.

– А если все-таки Грузин докопается до моей роли во всей этой истории? – Версия прежняя – сном-духом не знал, все менты проклятые. – Кто в нее поверит? – Поверят. – Хочешь сказать, что вокруг нас одни лохи?

– Мне твой скепсис понятен. Но если и найдется какой-нибудь умник, то он в эту кашу все равно не полезет. – А если все-таки полезет? – Я уж постараюсь, чтобы каша была с пылу, с жару. Полезет – обожжется. – Ты так складно врешь, что мне очень хочется тебе верить. – Правда всегда неказиста и поначалу не вызывает доверия. Увы, так ведется исстари. – Переболтать тебя может только попугай, – сердито сказал Жорж. – Притом, хорошо обученный. Я широко улыбнулся; это чтобы Сандульский расслабился.

– На худой конец, Жорж, мне придется изобразить из себя представителя милицейской мафии, положившей глаз на твой ресторан. – Тогда и тебя загребут. – Не загребут. Подумай, много ли ментов сидит за взятки или за предоставление "крыши"? – Единицы.

– Вот-вот… Всего ничего. Нас нельзя сажать, Жорж. Получается дискредитация государственных органов. А это непозволительно. – Твоими бы устами да мед пить.

– Не переживай, Жорж. Все образуется. С такими материалами на собственную персону Саша Грузин должен поверить – для него это привычно и понятно.

– А может, ну его к чертям собачьим? Уеду… и гори здесь все синим пламенем.

"Как же, ты уедешь?", – подумал я, внутренне расхохотавшись.

Уж кто-кто, а Сандульский, которого я знал с детства, готов был за копейку удавиться. Сомневаюсь, что годы сделали из него аскета и среброненавистника.

– Как хочешь, – невинно согласился я, сделав постную мину.

– Хрен с ним, с этим рестораном, подумаешь – какие-то полтора миллиона долларов… Жизнь стоит гораздо дороже. – Ты прав…

Сейчас с Жоржа можно было писать портрет святого великомученика-христианина, приготовившегося к выходу на арену римского цирка, где его ждали дикие голодные звери.

– Может, и уеду… – Ну, бывай. Деньги – это зло, – сказал я назидательно.

И уже взявшись за ручку двери я небрежно бросил через плечо:

– Мое предложение остается в силе. Если что надумаешь – звони.

Я был спокоен – у Сандульского не оставалось иного выхода, как согласиться с моими доводами.

Пусть перегорит. У меня время терпит…

А вот ему нужно поторапливаться. И он это поймет еще сегодня ночью, ворочаясь в постели.

Хотя, знай он, что последует дальше, думаю, его бессонница приняла бы хронический характер.