Волкодав
Эх, Стамбул, Константинополь…
Назойливый мотив черт-те когда слышанной песни загадил остатки моих мозгов, и я тупо разглядывал витрину книжного магазина в Саматье, одном из районов древней янычарской столицы, в свое время безропотно сдавшей полномочия Анкаре.
За огромным стеклом творился настоящий книжный бардак.
Рядом с нашим усатым "отцом всех времен и народов" слащаво ухмылялся узкоглазый круглолицый Мао, тоже "отец и великий кормчий".
На ряд ниже таращил безумные глаза "отец немецкой нации" Адольф, сурово смотрел аятолла Хомейни, кичился орденами Пиночет и щерил зубы в волчьем оскале мордоворот со шрамом через всю щеку – Отто Скорцени.
Еще ниже заразительно смеялся американский президент – хороший актер, ничего не скажешь, – подмигивая холодной, как лед, "железной леди" из Англии… Даже наш незабвенный двухбровый орел из Малой Земли угнездился среди всемирных знаменитостей, гордо выпятив усыпанную звездами грудь.
Да, брат Волкодав, трудно нам понять этих капиталистов. Чтобы привлечь покупателей, дьяволу душу за грош заложат…
Конечно, все, что находилось в витрине, мне было до лампочки.
Главным ее достоинством являлось чисто отмытое стекло, в котором, как в зеркале, отражалась противоположная сторона улицы. Там находился подъезд дома, где на втором этаже меня, по идее, должны ждать с распростертыми объятиями.
Однако побыстрее предаться лобызаниям я почему-то не торопился – нехорошее чувство, будто червяк в сердцевине яблока, точило фибры моей души, сердце и еще хрен знает что. Короче говоря, я мандражировал.
И чтобы хоть как-то успокоить натянутые до предела нервы, слонялся с раннего утра вокруг да около дома, хотя встреча мне была назначена на час дня.
В этот самый момент, когда я "заинтересовался" политическими бестселлерами, выставленными в витрине, к дому подъехал шикарный лимузин. Из него, пыхтя и отдуваясь, вылез на свет Божий тучный господин явно турецкой национальности и, с усилием двигая тумбообразными ногами, направил свои стопы в парадное.
Его сопровождали громилы ростом не ниже моего. Один из них остался у входа, прислонившись к лепным завитушкам, украшающим фасад, а два других исчезли вместе с толстяком внутри здания.
Но не они привлекли мое пристальное внимание, хотя, судя по времени (было без десяти час) и баснословно дорогому американскому автомобилю, который в этом районе Стамбула смотрелся словно белая ворона в свадебной фате на помойке, приехали люди, назначившие мне рандеву.
Едва громыхнули массивные двери парадного, как неподалеку от дома, возле крохотного ресторанчика, где подавали отменную пачу и почти домашнюю долму (сам пробовал за завтраком), остановился невзрачный "фиат" с затемненными стеклами.
Из него вывалила по меньшей мере странная компашка. Ее отличительной чертой были просторные, будто на вырост, пиджаки.
Под ними с левой стороны мой наметанный глаз различил подозрительные выпуклости, что наводило на определенные размышления.
Компания без излишней спешки зашла в ресторан, откуда, как я выяснил еще с утра, хорошо просматривались все подходы к дому, расположенному напротив книжного магазина.
Но даже то, что все четыре хмыря были при "дурах", меня вовсе не смутило.
Иное заставило трепыхнуться мое бедное сердце, измученное ночными скачками с неистощимой на выдумки Джоанной: среди них я заметил уже знакомого итальяшку с мятыми ушами, недобитого мною солдата мафии, прибывшего в Стамбул вместе с моей подопечной.
Все мы сильны задним умом. Но теперь, удаляясь прогулочным шагом от книжного магазина, я мысленно представлял свой второй, не нанесенный, удар на добивание.
Вспомни я в тот момент заветы наставников, насколько уменьшилось бы забот…
Черный ход в заветный дом, как я выяснил заранее, оказавшийся борделем, но высшего класса (его называли "гаремом"), был закрыт на внутренний замок. Повозившись минуты две с отмычками, я проник внутрь, запер дверь на задвижку и начал подниматься по лестнице, загаженной котами.
К вони кошачьего дерьма примешивался сладковато-приторный запах анаши и восточных благовоний, и, когда я наконец очутился в своего рода приемной, где важно восседала старая скрюченная карга, мне вдруг до икоты захотелось побыстрее опорожнить неожиданно оказавшийся переполненным желудок.
– Эфенди, эфенди… – залопотала немного испуганная старушенция, кланяясь, словно китайский болванчик, и пытаясь изобразить привлекательную улыбку.
Лучше бы она этого не делала. Позыв на рвоту усилился, и я поторопился выпить стакан воды, предложенный озадаченной страхолюдиной. Похоже, она решила, что я после жестокого похмелья.
А испугаться старой карге было от чего. Несмотря на то, что она не спускала глаз с входной двери, я материализовался перед нею будто джинн по имени Хоттабыч, вырвавшийся на свободу из бутылки после тысячелетнего заточения.
– Ханым, – обратился я к ней, вежливо кланяясь. – Меня здесь ждут. – А? Что? – прикинулась глухой старая курва.
И приложила свою обезьянью лапку к сморщенному уху.
– Да ладно тебе, грымза, – грубо рявкнул я в ответ. – Дурочку тут мне строишь. Хайруллах-бей здесь? – Хи-хи-хи… Хайруллах-бей… хи-хи…
Старуха затряслась от избытка чувств и снова начала кланяться.
– Там, наверху… четвертая дверь налево… да благословит аллах щедроты достопочтенного Хайруллахбея… хи-хи…
Я демонстративно сплюнул скопившуюся слюну прямо на цветастый турецкий ковер и мигом взлетел на второй этаж. Комната, где меня ждал Хайруллах-бей, охранялась "гориллой" с тупой невыразительной рожей.
Пока я шел по устеленному коврами коридору, он глядел на меня, как голодный пес на свалившуюся с небес сахарную кость.
Из-за закрытых дверей слышались музыка – играли на струнных инструментах – и заунывное пение, временами оживляемое звоном бубенцов и глухими ударами в бубен. – Ну?
Телохранитель Хайруллах-бея посмотрел на меня, как баран на новые ворота.
Я молча показал ему свою "Омегу" – стрелки в это время уже повернули на второй час. И три раза щелкнул пальцами – это был заранее обусловленный пароль. – Шшас…
Примерно так в переводе на русский звучало слово, которым облагодетельствовал меня тупоголовый мордоворот. Буркнув еще что-то, он скрылся за дверью.
Через минуту телохранитель вернулся на прежнее место. А мне небрежным жестом указал на вход.
Комната напоминала музей восточного искусства. Она была сплошь завалена и завешана коврами, выцветшими и потертыми от времени, и наполнена самыми разнообразными предметами: низенькими столиками, золочеными канделябрами, медной посудой, зеркалами, сундучками, шкатулками и прочей дребеденью, будто взятой напрокат из антикварного магазина.
Посреди всей этой утвари, на холме из подушек, возлежал сам Хайруллах-бей. Перед ним, на столике, инкрустированном слоновой костью, стоял кофейник и чашка с остывающим кофе.
В руках он держал марпуч, другой конец которого, словно пуповина только что родившегося младенца, соединялся с поистине уникальным образчиком древних художественных промыслов – наргиле, чеканенным из серебра с позолотой и украшенным драгоценными камнями.
Похоже, вспомнил я сумку в руках одного из телохранителей, это был любимый курительный прибор Хайруллах-бея, и он таскал его повсюду.
После приветствий, как принято на Востоке – длинных и велеречивых, меня облагодетельствовали чашечкой густого, словно деготь, кофе и стаканом холодной ключевой воды.
Отхлебнув из уважения к хозяину несколько глотков этой горячей бурды и прополоскав рот водой, я поднял глаза на Хайруллах-бея и изобразил повышенное внимание.
Толстяк понял мой безмолвный намек и благосклонно кивнул, растягивая толстые губы в ленивой ухмылке.
– Я обязан доставить к эфенди курьера… – начал я, наблюдая за реакцией Хайруллах-бея. – Не понял…
Мягкие обвисшие щеки толстяка вдруг подтянулись, до этого маслянистые глазки метнули черные молнии, зубы ощерились, и он стал похож на английского бульдога в боевой стойке.
– Разве не вы курьер?
– Я прикрытие, эфенди.
– Тогда почему его здесь нет? У меня мало времени, и мне недосуг развлекаться пустой болтовней. Вы и так опоздали почти на десять минут.
– На то были веские причины. – Мне плевать на них… – брызнул слюной Хайруллах-бей.
В мгновение ока он превратился из толстого, с виду ленивого сибарита в того, кем был на самом деле, – жестокого и коварного мафиози, привыкшего к безусловному подчинению своих шавок.
– Даю вам полчаса, чтобы доставить сюда курьера в целости и сохранности. Иначе… – Э-э, дядя, сбавь обороты!
Я встал с подушек, разогревших мой зад едва не до точки кипения, и, обогнув Хайруллах-бея, направился к окну.
– Не все так просто, эфенди, как вам кажется.
Телохранитель, до этого скромно пристроившийся в углу на оттоманке, истолковал мои намерения посвоему. Видимо, ему показалось, что я недостаточно почтительно отношусь к его хозяину и собрался сделать со священной и неприкосновенной персоной Хайруллах-бея нечто ужасное.
Замычав, словно бык на бойне, он ринулся на меня как пьяница с похмелья на открытый буфет.
Не поворачиваясь к нему, я небрежным движением всадил свой каблук в его солнечное сплетение. И пока он, сложившись пополам, укладывался на пол, чтобы немного подремать, я осторожно отодвинул плотную штору и выглянул в образовавшуюся щель на улицу.
Ну конечно, я так и знал…
– Эфенди! – позвал я потерявшего дар речи Хайруллах-бея. – Не соизволите ли подойти сюда и посмотреть на "хвост", который вы притащили сюда за здорово живешь, а теперь качаете свои права, будто я мальчик на побегушках?
Кряхтя, Хайруллах-бей поднялся и присоединился ко мне.
Вдвоем мы стали смотреть в сторону ресторанчика, где к "фиату" прибавился серый "опель", и тоже с тонированными стеклами. Возле машин кучковались подозрительные типы; один из них, в модных зеркальных очках без оправы, что-то втолковывал остальным, подчеркивая слова скупыми жестами. Все они смотрели в нашу сторону. – Аман… аман…
Хайруллах-бей в растерянности отшатнулся от окна.
– Это люди Низамеддина. Он выследил меня. Аман…
Однако через мгновение от растерянности не осталось и следа. Да, школу выживания, судя по всему, он прошел хорошую…
– Расим! – загремел его голос колокольным набатом.
В комнату вбежал мордоворот, охранявший дверь.
– Зови сюда Неджиба, заприте все входы и выходы, приготовьте оружие! К нам пожаловали шакалы из Эйюба.
Пока Расим бегал за своим товарищем, Хайруллах-бей подошел ко все еще пребывающему в состоянии блаженного покоя телохранителю и вылил ему на голову полный кумган ледяной воды.
Тот открыл мутные глаза и, завидев над собой господина, подхватился словно ошпаренный.
– Остановись, мерет! – резко приказал Хайруллах-бей, заметив, что телохранитель, достав пистолет, со злобной ухмылкой нацелил его в мою сторону. – Подай мне телефон.
Тупоголовый болван с видимым сожалением сунул пистолет в кобуру и поторопился принести боссу сработанный под старину телефон на длинном шнуре. – Проклятье!
Хайруллах-бей в ярости швырнул телефон на подушки и забегал по комнате, будто ему кто-то воткнул в зад стручковый перец.
– Эти мерзавцы обрезали провода! Мы в ловушке, она вот-вот захлопнется, а позвать на помощь нет никакой возможности. – Значит, будем прорываться с боем, – беспечно ответил я.
И снова выглянул в окно.
Возле ресторана уже было пусто. Там лишь стоял "фиат", на сиденье которого угнездился худосочный тип в феске, – видимо, тыловое прикрытие на случай нашей попытки сделать ноги.
Вторая машина наверняка дежурила позади дома. Похоже, мы и впрямь в клещах.
– Как?! – загремел Хайруллах-бей. – О, сын осла, ты знаешь, кто такой Низамеддин?! От нас даже мокрого места не останется. Вот если бы я мог позвонить кое-кому…
– Да ладно вам – Низамеддин, Низамеддин… А я – Волкодав. Усек, дядя? Есть у меня один интересный планчик. У вас имеется лишняя "пушка"? Дайте сюда. О'кей…
Да, пистолетик, который всучил мне Хайруллах-бей, и впрямь был клевый – итальянская "Береттакомпакт М-92" с двумя запасными магазинами по четырнадцать патронов каждый. С таким арсеналом можно держаться против целой роты в течение получаса.
А нам больше и не нужно.
Когда я изложил свой план толстяку, он засиял.
– О аллах… – вознес он пухлые длани к потолку. – Ты услышал мои молитвы…
– Поторопите людей, ваше степенство, – достаточно бесцеремонно оборвал я этот приступ благочестия. – Этот ваш Низамеддин не будет ждать, пока мы тут управимся с намазом. – Гяур… – с презрением посмотрел в мою сторону Хайруллах-бей.
Но, тем не менее, соответствующее распоряжение отдал.
Вскоре наша достаточно просторная комната стала напоминать невольничий рынок времен Османской империи: телохранители толстяка согнали сюда всех, кого только можно было сыскать в этом высококлассном борделе.
Шлюхи самых разнообразных мастей и расцветок, габаритов и роста, большей частью полураздетые и навеселе, устроили такой галдеж, что Хайруллах-бею пришлось возвысить свой голос до ишачьего рева.
И только когда весь этот сброд наконец уразумел, кто их собрал, в комнате воцарилась мертвая тишина.
Разъяснение причин такого неординарного события заняло не больше минуты. Главное, что поняли собравшиеся: если кто-то не выполнит просьбу-приказ Хайруллах-бея, то лучше бы ему спрятаться на дне морском…
Когда мы закончили свои приготовления, чей-то гнусавый голос снаружи дома окликнул толстяка:
– Эй, Хайруллах-бей! Зачем ты запер двери этого благословенного заведения для невинных мужских утех? Или мы с тобой уже не друзья?
Толстяк осторожно приоткрыл форточку и прокричал в ответ:
– Низамеддин, видит аллах, я всегда рад встрече с тобой! Но сегодня у меня появились кое-какие проблемы, которые нужно решать только в узком кругу близких и родственников.
– Я уважаю законы гостеприимства и желаю тебе удачи в разрешении этих проблем. У меня есть только одна просьба – мне нужен тот высокий светловолосый гяур, что вошел через черный ход. Отдай его мне, и наша дружба станет крепче клинка из дамасской стали.
"Надо отдать должное, – подумал я с досадой, – у этого Низамеддина служба наблюдения поставлена очень даже неплохо".
Мне сразу пришла на ум старая нищенка в замызганной парандже, сидевшая в переулке, где находился черный ход.
Но тогда напрашивается следующий вопрос: из каких источников Низамеддину стало известно о нашей встрече в этом борделе?
Что я тут же и высказал вслух злому, как взбесившийся тигр, Харуллах-бею.
В ответ он только заскрипел зубами и провел большим пальцем на своей шее короткую выразительную черту.
Уточнять, что значит этот жест, я не стал. Если нам удастся выбраться отсюда подобру-поздорову, коекому из окружения толстяка я бы не позавидовал… – Извини, Низамеддин, но этот человек – мой приятель. Он находится под моей защитой. В елейном голосе толстяка неожиданно зазвенел металл.
– Очень жаль, дорогой Хайруллах-бей, что мы не договорились. Тогда мне придется войти в дом без приглашения и забрать то, на что я имею виды.
– Это будет самой большой твоей ошибкой, Низамеддин, – угрюмо ответил ему толстяк таким тоном, что стоявшие неподалеку Неджиб и Расим испуганно втянули головы в плечи.
– Все, разговор закончен, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Пора…
Я оглядел собравшихся – и едва не заржал как племенной жеребец.
И я, и телохранители Хайруллах-бея, и сам он были одеты в фередже и яшмак. Ну ни дать, ни взять "голубые" из подворотни в восточном варианте.
Мы собрались у парадной двери, готовые по команде выскочить на улицу, чтобы завладеть "кадиллаком" Хайруллах-бея.
Его машина была бронирована, потому люди Низамеддина не смогли выковырять из кабины водителя, заблокировавшего дверцы и готового стойко ждать хозяина до новых веников. Он мог преспокойно смыться, однако трепет перед толстяком оказался сильнее страха смерти.
Впереди нас волновался собранный Хайруллах-беем сводный отряд проституток и пяти сластолюбцев, решивших развлечься по дешевке – до шести вечера цены в "гареме" были гораздо ниже, нежели после ужина.
Естественно, им не сообщили, что на улице они могут нарваться на пулю. Иногда лишние знания обременяют человека…
– Открывай! – рявкнул толстяк на старую каргу.
Похоже, только она одна догадывалась, зачем собрали ее "девочек", и горестные слезы старушенции кропили морщинистые щеки уже добрых полчаса.
Не думаю, что она жалела их. Просто старая ведьма быстренько подсчитала возможные убытки и от этого впала в состояние прострации, слабо реагируя на окружающих.
Но приказ толстяка она все-таки расслышала.
Звякнул кованый засов, затем брякнули крючки, распахнулись обе половинки парадных дверей, и толпа женщин, вопя на разные голоса, в мгновение ока смяла и разметала в стороны растерявшихся боевиков Низамеддина.
Пока они приходили в себя, мы подбежали к лимузину и, сняв яшмак, стали стучать в стекла кабины.
При виде переодетого женщиной Хайруллах-бея водитель едва не проглотил язык. Он только мычал чтото и растерянно тыкал пальцем в прилипшую к стеклу маску старой шалавы, которая была похожа на лицо его господина.
– Открывай, сын греха, а не то я тебе голову оторву! – наконец взревел тяжело дышавший толстяк.
Он заметил, что улица опустела, и боевики стали собираться в кучки, все еще не в состоянии осмыслить произошедшее.
Однако этот ступор не мог продолжаться чересчур долго, и нам нужно было быстрее укрыться за броней "кадиллака".
В конце концов водитель признал Хайруллах-бея, и заветные дверцы мягко щелкнули своими отменными замками. Он попытался оправдываться, но толстяк молча отвесил ему затрещину, и водитель погнал машину сломя голову.
За толстенным стеклом мелькнула физиономия недобитого итальянского мафиози, и я едва удержался от искушения опустить стекло и вогнать ему пулю прямо между глаз.
Уж очень удобной оказалась рукоять "беретты"…
