Опер
Фишман защищался с упорством, которое трудно было предположить в человеке такого склада характера. И все же Хижняк "дожал" его – мрачные стены следственного изолятора и дикие нравы сокармерников из уголовной среды оказались весьма действенным средством.
Фишман начал давать показания, когда ему пообещали отдельную камеру. Известно ему было немного, но вполне достаточно, чтобы представить картину тотальной системы коррупции, опутавшей город и область.
Кооператив "Свет" был создан для легализации торговли импортной видеоаппаратурой, компьютерами и прочей электроникой, поставлявшейся зарубежными партнерами по подпольному бизнесу.
Контрабанда доставлялась в город частично транзитными рейсами в автофургонах, но больше в ящиках с импортным оборудованием для строящегося завода по производству магнитофонов.
Расплачивались за заграничный товар преимущественно антиквариатом и золотыми изделиями. По самым скромным подсчетам, месячный оборот торгово-закупочного кооператива "Свет" составлял около десяти миллионов рублей.
В чьих карманах оседали эти деньги? Фишман, увы, этого не знал – зицпредседателя в такие подробности не посвящали. Он лишь передавал выручку от тайных операций в условленном месте некоему молодому человеку без имени, молчаливому и угрюмому.
А перед этим обычно звонил шеф и назначал дату, время и место встречи. Шефа Фишман и в глаза не видел.
Новость принес Баранкин.
– Ты слышал, что случилось в СИЗО? – спросил он, передавая мне оперативные сводки.
– Не приходилось… – буркнул я в ответ, не придав должного значения словам Баранкина.
– Вчера поздним вечером подследственные захватили заложников! Требуют, чтобы им дали оружие, деньги, машину. Генерал вызвал спецназовцев.
Некоторое время я сидел спокойно, переваривая услышанное. Новость, конечно, была из ряда редких, но собственно говоря, мне-то что… И вдруг меня словно током ударило: Фишман!
Я включил селекторную связь.
– Товарищ подполковник! СИЗО…
– Знаю, – перебил меня Палыч. – Только что звонил. Спецназ готовится к атаке. Договориться… э-э… не удалось. Выезжаем туда. Поторопись…
В СИЗО хаос: расщепленные взрывом двери, куски штукатурки, кислый дым от взрывчатки, который еще не успел выветриться. Ребята из спецназа курят, устроившись на каких-то ящиках у ворот. Только немногие сняли бронежилеты, остальные отдыхают в полной экипировке, до боли знакомой мне по Афгану.
Начальник следственного изолятора бледен и не выпускает из зубов сигарету, дымит, как заводская труба. Они с Палычем старые приятели.
– Из-за этих сволочей чуть кондрашка меня не хватила… – жалуется он подполковнику. – Теперь комиссии забодают – такое ЧП…
– Ты мне вот что скажи – убитые есть? – нетерпеливо спрашивает Палыч.
– Один. Всего один. Подследственный.
– Из тех, кто брал заложников?
– Нет. Этих молодчиков взяли живьем.
– Фамилия? – не отстает Палыч.
– Не помню. Зачем тебе?
– Нужно.
– Сейчас справлюсь…
Начальник СИЗО подзывает кого-то из своих сотрудников, спрашивает, тот разводит руками, при этом глупо ухмыляется. Мне его состояние понятно – радуется, что в такой передряге жив остался.
– Где труп? – наконец теряет терпение Палыч. – Веди к нему…
Убитый лежит на полу одной из камер. Он прикрыт какими-то тряпками, кажется, старыми простынями. Палыч, кряхтя, присаживается на корточки и открывает лицо покойника. Смуглая кожа, черные, чуть тронутые сединой кудри, крупный нос… Фишман!
– Как это случилось? – глухим голосом спрашивает Палыч.
– Когда спецназ вышибал дверь взрывом. Ему размозжило голову, – отвечает начальник СИЗО.
– А как он оказался под дверью? Ведь он не был… э-э… с теми, кто брал заложников.
Начальник СИЗО, как перед этим его подчиненный, в недоумении разводит руками…
– Ты предполагал нечто подобное? – усталым, бесцветным голосом обратился ко мне Палыч, когда мы усаживались в машину.
Я совершенно разбит, подавлен: похоже, все наши усилия и старания теперь не стоят выеденного яйца. – Угу… – Это единственное, на что у меня хватило духу. Мы молчали всю обратную дорогу. И только у входа в управление меня прорывает:
– Товарищ подполковник! Чем я провинился, что вы именно мне это дело сосватали? Ведь вы знали, знали, чем оно пахнет!
– Знал… – угрюмо соглашается Палыч. – Потому тебя и выбрал. – Спасибо за доверие.
Что-то мутное, нехорошее поднимается из глубины души, и меня охватывает необъяснимая злость.
– Между прочим, моя жизнь мне пока еще не наскучила.
Палыч вдруг ссутулился, стал как бы ниже ростом. Не глядя на меня, он тихо роняет:
– Жаль… Мне бы твои годы…
И, чуть прихрамывая, он поднимается по лестнице.
Я остаюсь. Мне нужно немного прогуляться, чтобы привести в порядок мысли и чувства. Неужто я трус? Теперь уже просто не знаю…
Но что прикажете делать, если передо мной резиновая стена? Я ее бодаю изо всех сил, упираюсь, как вол, она вначале поддается, а затем пружинит и, больно пнув, отбрасывает на прежние позиции. И так до бесконечности…
Фишман был уже мертв, когда спецназовцы вышибали взрывом дверь СИЗО. Такое заключение дал судмедэксперт. Допросы взбунтовавшихся подследственных ничего не прояснили. Тупик.
Что-то во мне надломилось. Это заметил даже счастливый Баранкин, совершенно ошалевший от своей любовной эпопеи.
– Серега, ты болен? – однажды спросил он участливо. – Я не болен… Я уже мертв.
Мне не хотелось даже языком шевелить – я как раз сидел за своим столом и бесцельно листал дело Лукашова.
– Морально мертв… – Ну ты даешь…
Озадаченный Баранкин подошел ко мне и принялся рассматривать фотографии, разбросанные по столу, украдкой поглядывая в мою сторону, – хотел продолжить разговор, но не решался.
– Серега, а Лозовой тебе зачем? – наконец спросил он после довольно длительной паузы, ткнув пальцем в один из снимков.
Я невольно опешил – это были фотографии, полученные мною из седьмого отдела. А на снимке, который заинтересовал Славку, был изображен таинственный незнакомец из ресторана при мотеле.
– Кто такой Лозовой?
– Мы вместе учились в школе милиции. Только Лозовой на курс выше.
– Где он сейчас?
– Ты что, не помнишь? Служит у нас, в управлении, в дежурной части. Старший лейтенант.
В дежурной части! В моей голове будто кто щелкнул выключателем, и мрак хандры тут же рассеялся. – Погоди…
Я быстро набрал номер дежурного по управлению.
– Алло! Говорит Ведерников. Кто дежурил… – Я назвал дату. – Жду… Понял, спасибо.
Именно Лозовой дежурил в ту ночь, когда бандиты ворвались в квартиру Лукашова к Тине Павловне! И спецгруппа захвата опоздала… Потому что кто-то предупредил.
Вывод напрашивается однозначный, но я все равно не могу поверить.
– Как тебе Лозовой? – спрашиваю Славку, напряженно смотрящего на меня.
– Мы с ним мало общались. Жлоб…
– Почему жлоб?
– Любитель выпить на дармовщину. А у самого снегу прошлогоднего не выпросишь. За копейку удавится. Так зачем тебе Лозовой?
– Интересуюсь… – неопределенно ответил я и стал складывать бумаги в сейф. – Извини, тороплюсь… Будет спрашивать Палыч, скажешь, что появлюсь часа через два.
Я спешил в парк у ресторана "Дубок", где меня уже должны были ждать.
– …Во, здесь он стоял. – Долговязый юнец топнул ногой об асфальт аллеи.
– Я даже не успел заметить, куда он бил… – явно смущаясь, добавил второй, ростом пониже.
Он был бледен и немного прихрамывал. Собственно говоря, благодаря ему я и вышел на эту историю, случившуюся в вечер убийства Лукашова.
Парень после драки попал в больницу с тяжелыми травмами ноги и ребер, а его мать, не долго думая, заявила в райотдел милиции о "хулиганах, избивающих наших деток". В РОВД происшествие расследовать не спешили, хотели, видимо, спустить его на тормозах – такие драки случались через день, а эта, к счастью, обошлась без поножовщины.
Но мать пострадавшего обладала уникальной настойчивостью и добилась приема у самого генерала, после чего дело повесили на Баранкина. Вот тут-то и выяснилось, что четверых здоровенных парней избил всего лишь один человек.
Я слушал объяснение юнцов и их подружек и все больше убеждался, что это именно тот человек, которого я ищу: роста выше среднего, широкоплечий, быстр в движениях, очень силен, отлично тренирован, в совершенстве владеет приемами восточных единоборств. А значит, он должен был где-то тренироваться. И если он не приезжий, не гастролер…
Словесный портрет незнакомца из парка, составленный мною с помощью потерпевших, оставлял желать лучшего. Что и немудрено: достоверность словесных портретов, за редким исключением, не выдерживает никакой критики. Это как раз тот момент, когда теория не в ладах с практикой. – Зайди к старику…
Благоухающий Баранкин терпеливо чешет свои непокорные вихры, глядясь в карманное зеркальце.
– Просил… – Он пытается рассмотреть свой профиль.
– Пижон… – отвечаю я и поправляю узел пестрого галстука, который идет ему, как корове седло. – Фраер деревенский.
– На свадьбу придешь? – осторожно интересуется Славка, все еще не веря, что я в настроении.
– Куда денешься… Придется. Пора уж и мне заводить полезные знакомства…
Баранкин скалится, а я отправляюсь к Палычу.
В кабинете "зубра" полнейший кавардак: везде валяются бумаги, книги, а сам он, сняв пиджак, усердно копается в ящиках письменного стола.
– Звали?
– Садись… Сережа…
Ошеломленный, я медленно опускаюсь на стул: впервые за три с лишним года нашей совместной работы Палыч обращается ко мне по имени.
– Будем прощаться… – продолжая свои изыскания, негромко говорит он, не глядя на меня.
– Как… прощаться?
– Ухожу. Пора, брат, пора… На пенсию ухожу.
Я молчу. Что-то внутри оборвалось, и как-то нехорошо заныло сердце.
– Вот так… – Палыч поднимает на меня глаза.
Только теперь я замечаю, как он сдал за последний месяц. Передо мною сидел старик с потухшим взглядом, болезненный и вялый.
– Ты себя побереги, Сережа… Я перед тобою виноват… Ты был прав. Не надо было путать тебя в это дело.
– Иван Палыч, о чем вы? – И я впервые называю его по имени-отчеству. – Это наша работа. Не я, так другой.
– Другой, может, и не полез бы на рожон. Видно, ты копнул чересчур глубоко. Особенно кое-кому не понравились твои разговоры с друзьями покойного Лукашова. Возможно, и не стоило с ними так…
Да уж, разговоры… Век бы мне с ними не говорить, не видеть их холеные рожи и пустые циничные буркалы. Хорошо, что я не сказал старику о звонках "доброжелателя"…
– Иван Палыч, вас "ушли"? – прямо спрашиваю я.
Старик не выдерживает моего взгляда и опускает глаза. Его молчание красноречивее любых слов.
– Из-за меня, значит… Вот падлы… Но я все равно доведу дело до конца! – едва не кричу я. – Чего бы мне это ни стоило! Я не позволю этим подонкам творить их черные делишки! Я не боюсь их.
– Знаю… Потому и… Эх! – машет Палыч рукой. – Пропади оно все…
– Значит, именно вас избрали козлом отпущения?
– Вроде того… Зря мы Фишмана арестовали…
– И теперь на всех перекрестках будут кричать, что мы применяли недозволенные методы, что он оговорил себя и других… Попробуй опровергни. Снова концы в воду и на трибуны, чтобы в сотый раз поклясться в верности перестройке.
– Опровергнуть трудно, это верно… Они уже накатали телегу в обком и… э-э… выше…
Мне почему-то в этот момент вспомнился Иван Савельевич и его молодой коллега. Да, им тоже не позавидуешь…
– Едва не забыл… – Палыч хмурится еще больше. – Наблюдение за квартирой Лукашова снято…
Вот это уже совсем плохо. Теперь Тина Павловна осталась одна как перст. Помощи ждать неоткуда… Я смотрю на Палыча, он виновато отводит взгляд. Я знаю, что он отстаивал до последнего наш план перед начальством. Увы…
Он смотрел на меня настороженно и с некоторой опаской. Я его понимал: лишь совсем недавно вышло постановление об официальном статусе восточных единоборств в нашей стране, до этого гонимых и преследуемых, ютящихся в подвалах и развалюхах подальше от глаз милиции. И нашей вездесущей общественности.
– Басков… – представился тренер по кунфу и, помедлив чуток, добавил: – Олег.
Был он уже не молод, лет под сорок, худощав, жилист и как-то по особенному собран. -…Да, этого человека я знаю…
Басков долго рассматривал фоторобот, над которым мне пришлось изрядно потрудиться вместе с компашкой из парка.
– Он здесь, правда, не очень похож. Но, судя по вашему описанию, это Карасев. Редкий талант, доложу я вам. Настоящий боец, великий мастер.
– Вы с ним давно знакомы? – спросил я с дрожью в голосе.
– Как вам сказать… Не так чтоб уж очень… Он тренировался у меня.
– Здесь? – показал я на приоткрытую дверь спортзала.
– Нет… – хмуро улыбнулся Басков. – В другом месте… Это когда мы, извините, в подполье ушли. По инициативе, между прочим, вашей конторы.
– Что он собой представлял? – Я не отреагировал на выпад тренера. – Вы ведь с ним общались – сколько? – почти три года.
– Неразговорчив, скрытен. Но заводной. Нервишки у него шалят, это точно. Очень обязательный. Если пообещал – разобьется, но исполнит. Вот, пожалуй, и все…
Из спортзала я не шел, а летел, будто за полчаса у меня прорезались крылья. Карасев! Не думаю, что теперь установить его место жительства будет архитрудной задачей.
Адрес Карасева я получил за считанные минуты. И сразу же, не мешкая, отправился к нему домой, на всякий случай, для подстраховки, захватив с собой Баранкина.
Дверь коммуналки, где жил Карасев, открыла приземистая старуха.
– Чавой? – переспросила она, приставив ладонь к уху; тем не менее глазами в мое удостоверение впилась цепко и, что нужно, вычитала вмиг. – А, Карасев… Ентот паразит… Вона евойная дверь. Нетути Карасева.
– Не знаете, когда придет?
– Гы… – открыла щербатый рот старуха. – Он мине не докладываеть. А нетути его ужо няделю. Не меньше.
Новость для меня малоприятная. Что делать? Не думаю, что мне удастся быстро получить санкцию на обыск: Иван Савельевич все еще по больницам прохлаждается, а его молодой коллега, завидев меня, зеленеет от испуга и старается побыстрее сбежать куда-нибудь "по делам". А что, если?..
– Рискнем? – тихо говорю Баранкину, показывая глазами на дверь комнаты Карасева.
– Ты что, того? – хотел покрутить он пальцем у виска, но, заметив любопытный взгляд старухи, быстро опустил руку. – Серега, у меня свадьба через три дня… – взмолился он. – Кто капнет – нас со свету сживут, по высоким кабинетам затаскают…
– Могеть, вам зглянуть на евонную комнату надыть? – робко спросила старуха. – Не мешало бы…
Я переглянулся с Баранкиным; он только потупился безнадежно. – Чичас…
Старуха зашлепала по коридору. Через минуту она возвратилась и протянула мне ключ. уха зашлепала по кориозвратиласпротянуламне ключ– Евойный, запасной… – Глаза ее забегали.
– Откройте, пожалуйста, – с официальной сухостью сказал я.
Старуха помялась немного, но не возразила…
Комната Карасева поражала убожеством: давно не беленые стены, слой пыли на столе и телевизоре старой модели, простыни не первой свежести на довоенного образца кровати с медными шишечками…
Я чувствовал себя неловко и ругался последними словами: а дальше что? Обыскать – значит нарушить закон, уйти просто так – а вдруг в комнате есть что-нибудь такое… Короче, мы с Баранкиным топтались у входа, а затем он меня потянул за рукав к выходу.
И тут я увидел! В другое время, при иных обстоятельствах я, возможно, прошел бы мимо, ничего не заметив, но в этот неприятный для нас с Баранкиным момент все мои чувства были обострены до предела…
Через полчаса я уже стоял на пороге ЭКО.
– Здоров, Кир Кирыч! Колдуешь? – А, Серега… Наше вам…
Мой приятель-эксперт оторвался от окуляра микроскопа и вяло пожал мне руку.
– Садись. Хлебнешь? – показал он на колбу, до половины наполненную прозрачной жидкостью.
– Спиритус вини?
– Извини, Серега, коньяк для опытов нам не положен. Чем богаты…
– Увы, не могу. Как-нибудь в другой раз. Тороплюсь. Я к тебе за помощью. Нужно срочно определить, что это за следы.
Я протянул Кир Кирычу полиэтиленовый пакет с тряпкой, которую выудил из картонного ящика с мусором в комнате Карасева.
– Старик, для тебя сделаю. Посиди. Я в лабораторию. Вот журнальчик итальянский, для мужчин. Поразвлекайся. Да не вздумай увести! Вещдок…
Вскоре Кир Кирыч возвратился.
– Ну, это просто… Сам, наверное, знаешь. На этой тряпке следы порохового нагара, оружейного масла и чешуйки свинца. Короче, этой тряпкой чистили ствол, похоже, револьвера.
– Чешуйки свинца… Слушай, Кир, а нельзя проверить, не из этого ли оружия застрелили Лукашова?
– Можно. Но на это потребуется значительно больше времени. Нужно провести спектральный анализ чешуек и пуль.
– Кир, голубчик, постарайся! С меня причитается.
– Да ладно, сочтемся. К вечеру заключение будет готово.
Поздним вечером я позвонил в ЭКО.
– Обрадую тебя, Серега, – ответил на другом конце провода усталый голос Кир Кирыча. – Именно из этого нагана был застрелен Лукашов. За бумагами зайдешь?
– Спасибо, Кир! Ну ты молодец… Бумаги завтра. Будь здоров!
