Глава 26. Страшное утро

Они пришли утром, сразу после завтрака – высокий прилизанный блондин со смазливой физиономией "голубого", два бугая с головами, которые сидели прямо на плечах, и уверенный в себе тип в малиновом пиджаке с позолоченными пуговицами. Вновь обретшая твердость духа и жизнерадостность Ирина Александровна и морально измученный перипетиями схватки Грея на собачьем ринге старик их уже ждали.

У Егора Павловича денег было почти в четыре раза больше, чем требовалось чтобы отдать долг. Он так устал после ринга, что даже не пытался сопротивляться Чижеватову, с победоносным видом всучившему старику пакет с долларами. Михаил Венедиктович признался, что поставил на Грея все свои наличные деньги, и его выигрыш на тотализаторе составил астрономическую сумму, часть которой он просто обязан отдать Егору Павловичу.

– Сегодня истекает срок… – "Голубой" слащаво ухмыльнулся.

– В шесть часов вечера, – спокойно уточнил старик.

– Да, да, конечно, – вежливо кивнул человек в малиновом пиджаке. – Мы зашли напомнить…

– И правильно сделали, – с вызовом сказала Ирина Александровна. – Вечером я занята. Вот, – она положила на стол перед "голубым" пачку долларов, перехваченную резинкой.

Незваные гости остолбенели. Наверное, они просто не ожидали, что актриса соберет такую сумму. Наконец довольно длинную паузу прервал "малиновый пиджак":

– Отлично. Извините за беспокойство. Мы сейчас пересчитаем и пойдем… – Он хотел было взять деньги, но тут раздался тихий утробный рык, и возле стола появился Грей.

Волкодав все еще был в бинтах, но его оскаленная пасть вовсе не напоминала благодушную улыбку больного добродушного пса. Человек в малиновом пиджаке с такой скоростью отдернул руку от денег, будто прикоснулся к горячей сковородке. Незваные гости в замешательстве попятились к двери.

– Не торопитесь, – твердо сказал старик. – Сделаем все, как положено – пойдем к нотариусу и оформим соответствующие документы. Чтобы ни у кого не было никаких претензий.

Потерявший слащавость "голубой" молча кивнул…

Егор Павлович не поддался на увещевания "малинового пиджака", который настаивал на погашении долговой расписки у того нотариуса, который ее составлял. Они пошли в государственное нотариальное бюро, где выстояли в очереди почти два часа. Когда стороны подписывали бумаги, старик заметил сочувственный взгляд пожилого нотариуса, направленный на Ирину Александровну. Наверное, он, как и Егор Павлович, понял, что расписка – грубо сфабрикованная "липа", но коль желание клиентов не входило в противоречие с законом (если кто-то решил за здорово живешь избавиться от лишних денег – это личное дело простофили), то и его дело – сторона. Нотариус решил промолчать. Тем более, что он видел, кто пришел вместе с "голубым"…

Победу праздновали на квартире старика. По такому случаю слесарь Копылин даже нацепил галстук, который шел ему, как корове седло. Егор Павлович позвал и Гугу. Но едва нищий появился на пороге, Ирина Александровна решительно схватила его за рукав и потащила в ванную. Бедный Гуга едва не плакал от такого "надругательства" над своей свободой, но актриса была неумолима. Пришлось несчастному попрошайке сбросить лохмотья и отдаться на милость железных рук слесаря, который тер Гугу мочалкой с таким усердием, будто хотел смыть не только грязь, но и содрать кожу. Когда юродивый вылез из ванной, его ждал еще один сюрприз – чистая, хотя и не новая, одежда Егора Павловича. Нищий, распаренный докрасна и даже надушенный усердным Копылиным – слесарь вылил на него почти полфлакона дорогого одеколона – к удивлению собравшихся, даже не пытался сопротивляться, когда на него натягивали новое платье. Не возражал он и против персонального стула, хотя и порывался несколько раз втихомолку занять свое любимое место на коврике у порога. Однако, очнувшаяся от черной меланхолии и брызжущая проснувшейся энергией "тетя Ига" пресекала эти попытки с завидной настойчивостью и цепкостью.

Повздыхав от жалости к себе, Гуга решил отомстить честной компании, съев все, что стояло на столе. Он навалился на еду с мрачным и решительным видом и работал челюстями почти без остановки весь вечер, пока остальные веселились и дурачились словно дети.

Копылин был от Ирины Александровны без ума. Он то ходил гоголем, то ерничал, то рассказывал очень смешные анекдоты, а когда включили магнитофон, слесарь вел ее в танце так бережно и аккуратно, будто она была не живым человеком, а хрупкой фарфоровой статуэткой…

Разошлись далеко за полночь. Актриса осталась ночевать у старика, а Копылин потащил Гугу в свою мастерскую, где у него был топчан, раскладушка и кое-какие постельные принадлежности. После выпитого ему очень хотелось поговорить, а найти в два часа ночи более благодарного слушателя, чем значительно повеселевший Гуга, которому удалось тайком забрать из мусорной корзины свои лохмотья, было довольно трудно…

Прошло полмесяца. Старик по-прежнему водил Грея в тренировочный центр Чижеватова, но теперь по иной причине – к врачу-ветеринару. Раны волкодава заживали довольно быстро, но Михаила Венедиктовича беспокоила легкая хромота пса на левую ногу. Он боялся, что задеты нервные узлы, что чревато параличем.

Поэтому Грею делали массаж и прогревали пораженное место ультразвуком.

Ирина Александровна, как в совсем недавние времена, порхала, словно мотылек, забыв и про годы, и про болезнь. Она узнала, каким образом Егор Павлович заработал деньги, и ее благодарность чаще всего выражалась в нежных взглядах, которые актриса украдкой бросала на старика. Ей уже было известно, что он не переносит бурного проявления чувств, а потому Ирина Александровна старалась вести себя по возможности сдержанно, хотя это у нее не очень получалось.

Зато Грею доставалось сполна. Она замучила бедного пса своей заботой до такой степени, что он даже впал в апатию. Волкодав понимал, что у хозяина появилась подруга, это было ему знакомо по собственному опыту. Возможно, волкодав даже воспринимал их отношения с ревностью. Но он хорошо усвоил, что друзья его хозяина, его Бога – табу. Им нельзя причинять боль, из-за них нужно терпеть неудобства, связанные с посягательством на его независимость. И он стоически терпел, лишь поглядывая на хозяина с укоризной.

И все же снова воцарившаяся между стариком и актрисой идиллия была чересчур неправдоподобной и не могла до конца приглушить в душе Егора Павловича тревожное чувство надвигающейся беды. В своих таежных скитаниях он привык больше доверяться инстинкту, не раз спасавшему ему жизнь, нежели видимой части бытия, которая на поверку нередко оказывалась обманом. И теперь старик маялся, не в состоянии разобраться в собственных сомнениях и предчувствиях, довольно неуклюже маскируя свои терзания в присутствии Ирины Александровны.

Он заметил слежку, когда возвращался с Подковы, куда изредка захаживал, чтобы навестить приятелей и знакомых. Неприятный холодок, угнездившийся где-то под ложечкой, появился когда Егор Павлович садился на трамвай. Старику это чувство было знакомо до боли. Впервые оно возникло еще в молодости.

Однажды он нечаянно подошел ближе, чем следовало бы, к логову рыси, у которой были детеныши. И в какой-то момент резко остановился, будто наткнулся на невидимую преграду. Ему вдруг показалось, что у него появился третий глаз; он был незрячим, но улавливал флюиды неизвестной и грозной опасности настолько явственно, что Егор Павлович испугался до холодного пота. Он долго стоял в полной неподвижности, прислушиваясь к дыханию тайги и внимательно осматриваясь. Казалось, что вокруг царит полная безмятежность и умиротворенность, вообще присущие дикой природе, но старик, тогда еще просто Егор, не мог сдвинуться с места, чтобы продолжить свой путь.

Наверное, не посмотри он вверх, то так и остался бы лежать в глухом распадке до скончания века. Ему даже показалось, что мышцы сами сократились, запрокидывая голову.

Разъяренная самка-рысь уже была готова к прыжку. Она залезла на толстую ветку почти над головой Егора и когда он посмотрел на нее, злобно зашипела, обнажив клыки. Понимая, что карабином в такой ситуации он воспользоваться не успеет, Егор выхватил нож…

Тогда он еле добрался домой, истерзанный когтями хищницы, защищающей свое потомство. И не будь рядом верного пса, вовремя вмешавшегося в схватку, то рысь, совсем освирепевшая от ножевой раны, разорвала бы ему горло. С той поры Егор стал доверять интуиции не меньше, чем глазам или ушам.

И вот снова заработал "третий" глаз – впервые за те несколько лет, что старик провел в городе. Егор Павлович, стараясь ничем не выдать беспокойство, неторопливо осмотрелся по сторонам и сразу же наткнулся на острый, напряженный взгляд крепкого парня, одетого в кожаную куртку. Он стоял на задней площадке вагона.

Старику никогда прежде не приходилось уходить от слежки в городских условиях. Он даже не предполагал, что такое с ним может случиться. В тайге, работая егерем, Егор Павлович попадал в разные ситуации.

Бывали случаи и когда за ним устраивали настоящую охоту. Но там он чувствовал себя как рыба в воде и, отменно зная местность, мог обставить кого угодно. А город так и остался для него чужим и непознанным.

Этот парень не может быть один, почему-то подумал старик. Тогда где другие? И вообще – с какой стати за ним следят как за шпионом?

Егор Павлович не стал выходить на своей остановке. Он сошел на следующей и тут же пересел на трамвай, который направлялся в обратную сторону. Егор Павлович сделал вид будто что-то забыл – искал у себя в карманах, рылся в наплечной сумке, сокрушенно качал головой, что-то бормотал под нос… Короче говоря, изображал склеротического старца, у которого семь пятниц на неделе. Он не знал, настолько убедительно его "театр" выглядит со стороны, но ничего иного ему в этот момент в голову не пришло.

Парень в кожаной куртке последовал за ним. Теперь вагон был почти пустой, и ему пришлось сесть, чтобы не торчать столбом перед глазами старика. Сам Егор Павлович устроился на переднем боковом сидении – таким образом, чтобы наблюдать за всем вагоном. В его голове правил бал полный бедлам, но все же он успел заметить как на трамвайной остановке парень обменялся условными знаками с пассажирами импортной машины, теперь следующей по дороге, параллельной маршруту. Значит, за него взялись очень серьезно… Но почему!?

Посетив еще раз Подкову, где купил какую-то безделушку, Егор Павлович решительно направился домой. А что делать? Не будешь ведь спрашивать шнурка в кожаной куртке с какой стати он так заинтересовался личностью обычного пенсионера? Старик, конечно, видел разные шпионские фильмы, но представить себя в роли матерого разведчика или диверсанта, способного уйти от любых преследователей и прокладывающего дорогу с помощью кулаков и пистолета, он не мог.

Остаток дня закончился без приключений, хотя на душе у старика было муторно. Он даже не стал прогуливать Грея по обычному длинному маршруту, а ограничился близлежащим сквером. Там, среди таких же, как и он, обывателей, совершающих вечерний моцион со своими Жучками и Джульбарсами, Егор Павлович чувствовал себя более-менее защищено. Тем более, что все владельцы собак знали друг друга и готовы были прийти на помощь любому из сплоченной компании.

Ночью его одолела бессонница. Чтобы понапрасну не мучится, старик почти до полчетвертого утра резал вазу на заказ, а затем, выпив горячего молока с медом, все-таки забылся в тревожной полудреме. Наверное он спал очень беспокойно, возможно даже что-то говорил или кричал, потому что в очередной раз очнувшись от забытья, увидел прямо перед собой глаза Грея, покинувшего свое место, чего раньше ночью не случалось. Пес был очень возбужден и тихонько повизгивал, будто просил прощения за свой проступок.

Старика разбудил телефонный звонок. До недавнего времени он не имел телефона. Ему просто некому было звонить. Но после знакомства с Ириной Александровной такая надобность стала само собой разумеющейся.

И когда Егор Павлович получил премию за бой Грея, то первой крупной тратой – после погашения велиховского долга – стала оплата установки телефонного аппарата.

– Приезжай… срочно приезжай! – голос Ирины Александровны прерывался от с трудом сдерживаемого волнения.

– Что случилось!? – Старик пытался одной рукой натянуть брюки.

– Ничего. Пока ничего… У меня тут… люди…

– Кто?

– По-моему, те самые… Приезжай поскорее!

Егор Павлович вызвал частное такси, которое домчало его до дома актрисы за десять минут – он пообещал водителю заплатить втрое больше, чем положено. Впрочем, таксист и сам был рад побыстрее избавиться от такого пассажира, как Грей, который дышал ему прямо в затылок.

В квартире Ирины Александровны, кроме нее, находились трое мужчин. При первом же взгляде на них у старика отлегло от души – они были вполне респектабельными господами, скорее всего, "новыми" русскими, и не походили на коротко стриженных костоломов, слоняющихся по Подкове.

– Что им здесь нужно? – вместо приветствия резко спросил Егор Павлович у актрисы.

– Мне предлагают продать квартиру… – В ее глазах стояли слезы.

– Ну и?..

– Я отказалась.

– Это твое право. Вы слыхали, господа? – обратился старик к мужчинам. – Квартира не продается. Так что можете быть свободны.

– Извините, с кем мы имеем честь разговаривать? – спросил один из них, круглолицый, с голубыми блудливыми глазами и, как показалось Егору Павловичу, напудренный.

– Точно такой же вопрос я хотел бы задать вам, – неприязненно ответил старик.

– Моя фамилия Опришко, Сергей Константинович. Я юрисконсульт фирмы "Абрис", – манерно наклонил голову с длинными вьющимися волосами голубоглазый. – А это, – он элегантным, чисто женским, жестом указал на сидевшего рядом представительного мужчину с намечающимся брюшком и грубо высеченными чертами неприятного лица, – господин Кирюхин, Вениамин Аркадиевич, наш директор.

Третьего, которому на вид было не более двадцати пяти лет, он не назвал. Наверное, этот крепко сбитый парень в темном костюме, плотно облегающем атлетический торс, не казался Опришко стоящим объектом для церемониального представления. Крепыш сидел у двери на краешке стула в несколько напряженной позе – неподвижный, словно статуя Будды. О том, что он пока еще живой, свидетельствовали лишь глаза парня – неуловимо быстрые и осязаемо холодные; от его цепкого оценивающего взгляда Егору Павловичу стало не по себе.

– Меня зовут Егор Павлович… – буркнул старик.

– Вы близкий родственник госпожи Велиховой? – продолжил свои расспросы Опришко.

– Этот факт имеет какое-то значение? – ответил вопросом на вопрос Егор Павлович.

– Имеет. И немалое, – неожиданно вступил в разговор Кирюхин; он говорил густым басом и немного в нос. – У нас сейчас идет деловой разговор, который посторонних не касается.

– Вениамин Аркадиевич хотел сказать, что… э-э… необходимо соблюдать конфиденциальность… – заблеял Опришко, чтобы как-то сгладить грубый выпад своего босса. – Сами понимаете – большие деньги, большие проблемы…

– И сколько они предлагают? – Егор Павлович обернулся к актрисе, которая неприкаянно маялась возле серванта.

– Двадцать тысяч… долларов… – тихо ответила она.

– Всего-то? – Старик недобро покривился. – Щедрые, однако, господа…

– Товарищ не понимает… – снова пробасил Кирюхин – на этот раз угрожающе. – Вам не кажется, что здесь кто-то лишний? – спросил он сквозь зубы, обращаясь к двум своим наперсникам.

Опришко с деланной скорбью потупился, а крепыш слегка наклонился вперед, готовый немедленно выполнить любое приказание босса. Теперь его глаза уже не бегали; они застыли на бесстрастном лице, словно две льдинки, и их выражение не сулило старику ничего хорошего.

Грей появился бесшумно, будто вырос прямо из паркетного пола. Егор Павлович оставил пса в прихожей, и нежеланные гости не знали о присутствии волкодава в квартире. Старик даже не думал его звать, но волкодав, похоже, интуитивно почуял угрозу, исходившую в этот момент от зловещей троицы. Грей остановился рядом с крепышом – где-то в двух шагах – и, глядя на него угрюмым злобным взглядом, беззвучно обнажил клыки. Медленно повернув голову в его сторону, парень мгновенно побледнел до синевы. Он сначала испуганно дернулся, будто намеревался вскочить и убежать. Но затем благоразумие взяло верх, и крепыш так и застыл в нелепой позе с глупым выражением на потерявшем жесткость черт лице.

– Эта квартира стоит более ста тысяч. И вам это хорошо известно, – как ни в чем ни бывало продолжил разговор Егор Павлович.

– Уберите пса, – процедил сквозь зубы Кирюхин.

– Странные вы люди – то я вам сначала пришелся не по нутру, теперь собачка мешает. Он побудет с нами – для паритету. Грей! – старик глазами указал волкодаву на его место.

Пес неторопливо отступил и сел возле Ирины Александровны, продолжая пристально наблюдать за незваными гостями.

– Ничего себе собачка… – пробормотал Опришко.

– Так на чем мы остановились? – невинно улыбаясь, спросил Егор Павлович.

– Дело не в том, сколько квартира стоит, а столько за нее дадут, – досадливо морщась, сказал Кирюхин.

Похоже, теперь его уже не волновал статус старика. Директор "Абриса" набычился и смотрел на Егора Павловича с таким видом, будто собирался его съесть.

– Верно, – легко согласился старик. – Однако, как вы уже убедились, Ирину Александровну совершенно не интересует не только разговор о цене, но и ваше предложение в целом. Квартира не продается, господа. И я думаю нам больше не стоит толочь воду в ступе, беседуя, как выяснилось, на отвлеченные темы.

– Напрасно… – злобно прошипел Кирюхин.

– Что именно? – посмотрел прямо ему в глаза Егор Павлович.

– Напрасно вы не соглашаетесь на наши условия. Как бы Ирине Александровне и вам не пришлось об этом пожалеть…

– Возможно. Однако вам, достаточно молодому человеку, наверное, неизвестно, что вся человеческая жизнь соткана из сожалений. Мы постоянно вспоминаем с досадой про упущенные возможности, но, увы, время вспять не повернешь. Так что в нашем возрасте одним раскаянием больше, одним меньше – все едино.

Никто не в состоянии прозреть будущее. Ирина Александровна не хочет продавать квартиру вовсе не из вредности или потому, что вы ей предложили такую мизерную сумму. Она прожила здесь большую часть своей жизни, в этих стенах хранятся воспоминания, которые ей дороги, так оставьте ее в покое, не берите грех на душу, строя разные козни. У вас ведь тоже есть матери и родные гнезда. Подумайте и представьте своих родителей на месте Ирины Александровны. Сегодня вы богатые, сильные, уверенные в себе и своих возможностях. Но неизвестно как будет завтра. И никто не даст гарантий, что в один прекрасный день к вашей матери, господин Кирюхин, не придут похожие на вас бизнесмены и не предложат то же самое, что вы предлагаете Ирине Александровне. Подумайте над моими словами. И извините, если что не так. Мы люди маленькие…

Кирюхин переваривал услышанное не менее трех минут. Наконец он резко встал и направился к выходу, что-то буркнув на ходу – наверное, попрощался. За ним потянулись и остальные двое. Голубоглазый Опришко, натянуто улыбаясь, даже поклонился актрисе, но в его движениях уже не было изящества и приторной элегантности. Их проводил только Грей. Он вышел в прихожую и стоял там до тех пор, пока не раздался щелчок замка входной двери.

– Спасибо… – тихо сказала Ирина Александровна, с любовью глядя на старика. – Я бы сама так не смогла…

– Плохо, – угрюмо сказал Егор Павлович. – Очень плохо…

– Что ты имеешь ввиду? – встревожено спросила актриса.

– Они тебя не оставят в покое. Это не люди, это моральные уроды. Им наплевать на совесть, честь, сострадание. Я уже встречал таких. В споре с ними действенен только один аргумент – пуля в лоб.

– Что ты такое говоришь!? – всполошилась Ирина Александровна. – Выкинь эти глупости из головы!

Она с испугом глядела на Егора Павловича, который стоял напряженный, как струна. В глазах старика, обычно добрых и ласковых, бушевало холодное пламя, а от его фигуры явственно исходили угроза и жестокость. Таким Егора Павловича актриса видела впервые.

– Извини… – покаянно опустил голову старик. – Наверное, я чересчур переволновался…

Неделя прошла без особых происшествий. Никто не тревожил ни Ирину Александровну, ни Егора Павловича. Слежки тоже не было, хотя старик не мог поручиться, что за ним не наблюдают более профессионально, чем прежде. И однако дурное предчувствие не покидало Егора Павловича ни днем, ни ночью. Чтобы хоть немного обезопасить Ирину Александровну, он предложил ей пожить какое-то время у него, на что актриса с радостью согласилась. Похоже, ей было неуютно и страшно жить одной в четырех стенах. Егор Павлович мог и сам перебраться в ее квартиру, она приглашала и даже настаивала на этом, но он должен был закончить срочный заказ на резные панели, а потому работал в своей мастерской с раннего утра до ночи.

Это были удивительные дни. Старик колдовал над верстаком, Ирина Александровна тоже сидела в мастерской, в кресле-качалке, что-то читая или рукодельничая – она вязала Егору Павловичу шарф, а Грей, блаженно потягиваясь и добродушно щурясь, лежал в углу на куче стружек и с каким-то странным интересом наблюдал за хозяином и его подругой. Ему было внове такое прибавление к их дружной компании двух бирюков, и пес еще не знал, как относиться к этому событию. Он чувствовал, что его хозяина снедает тревога, но пока не мог определить чем она вызвана. Это с одной стороны тревожило Грея, а с другой ставило в тупик – аура умиротворенности, возникшая в квартире старика после появления в ней Ирины Александровны очень нравилась волкодаву, который ощущал волны добросердечия всеми фибрами своей собачьей души. Дни пролетали как один миг, ночи были наполнены странной негой, а прогулки превратились для Грея в праздник: старик обычно шел чинно, не спеша, и нередко предоставленный самому себе пес откровенно скучал, а Ирина Александровна бегала с ним наперегонки, заставляла приносить брошенные сухие ветки (что волкодав делал с удовольствием) и ходить по бревну, переброшенному через канаву.

То утро ничем не отличалось от предыдущих. Поначалу… Старик и актриса, весело подшучивая друг над другом, быстро выпили по чашке чаю и отправились в сквер на прогулку. Правда, в отличие от других дней, актриса почему-то была несколько вялая, будто провела бессонную ночь (хотя это и не соответствовало действительности), и шла неторопливо, держа Егора Павловича под руку. Покрутившись возле них и поняв, что на этот раз игр не предвидится, Грей с укоризной рыкнул и скрылся среди деревьев, чтобы покуражиться над ежами, которые к осени расплодились в неимоверном количестве. Он не боялся их иголок, и когда находил очередной колючий клубок, то упражнялся в реакции – молниеносными движениями лап катал его, как мяч, среди опавших листьев, постепенно превращая в бесформенный ком.

Грей, конечно, мог при желании добраться до живой плоти, заключенной в игольчатый панцирь, но он был не голоден и, будучи истинным охотником, пренебрегал такой малявкой как еж. Пес просто играл, наслаждаясь вожделенной свободой, которая казалась ему после тесной квартиры-норы еще более желанной, чем тогда, когда он вольно бегал по тайге.

Машина появилась внезапно, когда старик и актриса уже возвращались домой и вышли из сквера на пока еще пустынную улицу – время было раннее. Она была импортной, с мягко воркующим мотором, и ехала поначалу не быстро. Ирина Александровна и Егор Павлович, из-за отсутствия тротуара, шли по достаточно широкой мостовой, держась за руки, и непринужденно болтали о всякой всячине. Автомобиль приближался сзади и они его не видели и не слышали до тех пор, пока водитель не добавил газу. Будто почувствовав недоброе, старик быстро обернулся – и увидел машину уже в нескольких метрах от себя. Она неслась прямо на них.

Он не успел не только что-либо предпринять, но даже вскрикнуть. И последнее, что Егор Павлович увидел перед тем, как широкий бампер авто подмял под себя Ирину Александровну, был черный мохнатый клубок, летящий прямо ему в грудь. Грей ударил его с такой силой, что старик был отброшен с проезжей части как невесомый соломенный куль…

Егор Павлович очнулся от влажного прикосновения чего-то бархатистого. Его спаситель, верный Грей, стоял над ним и, жалобно поскуливая, старательно вылизывал ему лицо. Старик, держась за голову, где выросла большая шишка – похоже, при падении он сильно ударился головой о камень – встал на колени и в недоумении осмотрелся. Егор Павлович пока не понимал где находится и что с ним случилось. Но вот наконец шум в ушах начал стихать, в глазах прояснилось и старик увидел…

Нет! Не-ет!!! Егор Павлович закричал так страшно, что с деревьев взлетела стая ворон. Не осознавая, что делает, старик по-собачьи, на четвереньках, пробежал метров десять и рухнул у распростертой на асфальте Ирины Александровны. Она была буквально растерзана тяжелым автомобилем. Алая кровь, вытекающая из раны на ее голове, уже начала, сворачиваясь, чернеть, и восковая бледность постепенно сползала с высокого чела на щеки и подбородок. Ничего не соображая, Егор Павлович попытался поднять Ирину Александровну, но силы изменили ему, и он тяжело упал, при этом стараясь чтобы ее голова легла ему на грудь.

Отдышавшись, старик наконец полностью пришел в себя. Он сел и как-то отрешенно приложил пальцы к шее актрисы, чтобы пощупать пульс. Егор Павлович мог бы этого и не делать. Ему столько раз приходилось видеть смерть во всех ее обличьях, что он уже заранее знал результат своей попытки найти хотя бы малую искру жизни в уже начавшем коченеть теле любимой женщины.

Как он хотел ошибиться! За это ему не жалко было отдать все свои оставшиеся годы.

Увы, пока еще теплое тело Ирины Александровны ответило ему не толчками бегущей по жилам крови, а всего лишь последним прикосновением беломраморной шелковистой кожи.

Актриса была мертва.

Отступление 8. Зона Сиблага, 1995 год.

Лосиху убили совсем недавно, от силы два часа назад. Она была стельной, и Егор, вернее, уже Егор Павлович, горько вздохнул. Браконьеры, судя по следам, прилетели на вертолете и стреляли прямо с воздуха. Сюда, на южную окраину заказника, добраться пешком мог только человек, хорошо знающий тайгу. В этом месте когда-то была запань, а потому и на моторке подойти к берегу было весьма непросто, если не сказать – невозможно. Коварные топляки подстерегали лодку даже на стремнине. Егерь давно знал, что низину возле самого берега облюбовали сохатые, которым нравился молодой осинник, растущий на сухих прогалинах среди болотца. До недавнего времени лосиные семьи здесь чувствовали себя вольготно, так как их не могли потревожить ни охотники, ни хищные звери – с одной стороны река, а с другой почти непроходимая марь обеспечивали им спокойную жизнь и защиту, в особенности самкам и молодняку.

До недавнего времени… Егор Павлович сокрушенно покачал головой. Горбачевская перестройка исподволь разрушила достаточно хорошо налаженную за долгие годы систему охраны заказника, и орды браконьеров стали чувствовать себя совершенно безнаказанно. Оснащенные новейшей вездеходной техникой и первоклассным оружием, в том числе и автоматами, двуногие хищники всех рангов и сословий промышляли в тайге в любое время года и били все подряд, оставляя после себя пустоши. В переносном и прямом смыслах – небрежно брошенный окурок или не потушенный пьяными горе-охотниками костер, особенно в засушливые годы, вызывали многочисленные пожары, которые тушить было нечем и некому. Да что браконьеры – егеря, не получавшие зарплату по несколько месяцев, чтобы прокормить семьи, с отчаяния сами промышляли на зверя, наплевав и на лицензии для отстрела, и на все правила и уложения лесного кодекса.

Поначалу Егор Павлович пытался бороться с этим несчастьем, обрушившимся на его, казалось бы незыблемый и спокойный мирок, но когда на несговорчивого старшего егеря цыкнуло с самых вершин большое начальство, пригрозив за строптивость раньше времени отправить на пенсию и вышвырнуть на улицу, он смирился с неизбежностью. И потянулось тоскливое ожидание непонятно чего и неизвестно зачем. Для Егора Павловича тайга сызмальства была родным домом, но теперь, на исходе лет, она вдруг стала для него чужой и постылой. Возможно, будь у старика семья, дети и внуки, он не воспринял бы так остро свою беспомощность и беззащитность перед надвигающимся на страну и заказник в частности страшным молохом самоуничтожения. Но егерь был один, как перст – если, конечно, не считать двух его помощников, молодых парней, и остатков собачьей своры, где главную скрипку играл входивший в пору зрелости Грей, потомок незабвенных Найды и Лешака.

Но больше всего Егора Павловича угнетало поражение, которое он потерпел в многолетней охоте за Чагирем. Эта глубоко угнездившаяся заноза отравила все его существование, временами доводя до исступления. Он сотни раз перебирал в памяти все перипетии их последнего поединка, казня себя за, как ему казалось, недостаточную собранность и отсутствие предвидения. Ведь мог же он, мог сообразить, что у Чагиря есть динамит и что пахан додумается вызвать камнепад, взорвав скалу!

Прыжок в пропасть запомнился Егору Павловичу тугими воздушными потоками, которые стегали его тело широкими вожжами. Он почему-то совсем не испугался, даже наоборот: наконец исполнилась его сумасшедшая детская мечта ощутить себя вольной птицей – такой, какой он был в своих снах. Егерь летел вниз и кричал, но не от страха, а от восхитительной ярости, помноженной на упоение полетом. Он парил – парил! – и каждая клеточка его тела упивалась блаженством полета. С головы Егора Павловича выветрилось и ожесточение схваткой с бандитами, и назойливая мысль наконец свести счеты с Чагирем и даже инстинкт самосохранения. Он в одно мгновение стал свободным от всего наносного, копившегося годами. Страшно даже представить, но егерь в эти, возможно последние, мгновения своей жизни был счастлив!

Его спасли густые сосновые ветки, выполнившие роль матраца и смягчившие удар, и кустарник, куда он в конце концов свалился, сломав по пути руку и четыре ребра. Когда егеря нашла поисковая группа во главе с Блинковым – Полкан все-таки разыскал капитана и доставил ему донесение – он был без сознания. В общем Егору Павловичу здорово повезло – не наткнись Блинков на остальных псов, дожидавшихся своего хозяина у подножья Громовика, его бы не отыскали никакие следопыты. Вряд ли кто-нибудь мог сообразить, что он лежит на труднодоступном склоне, который находился в стороне от маршрута беглых зэков. Но свора, возглавляемая Полканом, переупрямила недоумевающего старшину Паньшина, который никак не мог взять в толк настойчивое желание псов свернуть с хорошо видимого следа в сосновые заросли. Как могли собаки почуять запах егеря с достаточно большого расстояния и точно вывести поисковиков к месту его падения, так и осталось загадкой…

Выздоровев, Егор Павлович продолжил работать на "хозяина" спецзоны. Свою мрачную кличку Сатана егерь оправдывал выше всяких похвал. От него не мог уйти ни один беглый зэк, каким бы ушлым он ни был.

Поиски беглецов приносили Егору Павловичу садистскую радость – за неимением главного своего врага Чагиря, он мстил остальным рецидивистам с иезуитскими выдумками и пугающей их жестокостью. Спустя несколько лет после схватки с паханом бежать из зоны мог лишь самоубийца или совсем отчаявшийся.

Воры ненавидели его и боялись как никого иного из охраны, где тоже были еще те типы. И все эти годы Егор Павлович с надеждой ждал появления в спецзоне Чагиря. Он даже готов был все бросить и перевестись в те места, где вор "в законе" отбывал очередной срок, потому что был уверен – хитрый, как змей, пахан нигде долго не задержится и уйдет в побег. Но начальство зоны уже знало о вендетте егеря-следопыта, и, чтобы не потерять такого ценного внештатного сотрудника, намеренно его дезинформировало, когда егерь с непреходящей настойчивостью пытался выяснить судьбу Чагиря, хотя такие сведения "хозяин" мог предоставить ему в любой момент.

Спецзону закрыли в 1979 году. Выросший возле нее поселок вохры постепенно запустевал, и уже через пять лет мало что напоминало о скорбном месте принудительного захоронения человеческих страстей и дурных наклонностей. Бараки кто-то сжег, колючая проволока превратилась с ржавую пыль, а избы лагерной обслуги вросли в землю по окна. В поселке остались лишь самые закоренелые старожилы, которых нигде и никто не ждал. Кое-кто из них подался в охотничью артель, а самые старые проедали нажитое и бражничали, с тоскою и пьяными слезами вспоминая былое. Егор Павлович поначалу наведывался сюда, чтобы покалякать о том, о сем со знакомыми – друзей или даже близких приятелей он так и не завел – но вскоре понял, что вид зоны навевает на него смертную тоску и посещения обломков крушения своих надежд прекратил.

Так шли годы – ни шатко, ни валко – медленно, но верно покрывая голову Егора Павловича сединой, а горячее беспокойное сердце – пеплом старческого благоразумия и философского отношения к жизни. Лишь одно могло заставить пробудиться закостеневшую душу егеря и полыхнуть жарким пламенем – воспоминания о Чагире. Но и они с годами навещали его все реже и реже, постепенно превращаясь просто в кошмарный детский сон…

Запах костра Егор Павлович услышал, когда наконец выбрался из топкого места на достаточно удобную тропу, ведущую на плоскогорье. Весна пришла ранняя, солнечная и земля покрылась свежей зеленью за какую-то неделю. Егерь и зимой днями пропадал в тайге, а в хорошую теплую погоду мог неделями не появляться в своем егерском "поместье", где несли вахту в общем то неплохие ребята, но очень уж молодые и совершенно чуждые ему по духу. Он их всего лишь терпел, как необходимое и, к счастью, небольшое зло и не позволял им лезть в свою в душу. Впрочем, Егор Павлович был для них начальником и легендарной личностью, о которой они были наслыханы с малых лет, а потому молодые егеря относились к нему с почтением и не позволяли себе, как многие подчиненные, злословить в адрес шефа.

Егор Павлович долго размышлял – идти к костру или нет. Он точно знал, что лично ему встреча не сулила ничего хорошего. До его ноздрей уже долетел запах печеного мяса, и егерь был абсолютно уверен, что гдето впереди, на расстоянии в сотню метров, разбили бивак браконьеры, которым такое рандеву тоже шло не в масть. Будь он моложе, никакие соображения или колебания его не остановили бы. Но тяжелые путы безразличия, сковавшие все еще крепкие и быстрые ноги Егора Павловича, заставляли призадуматься.

Сколько раз за последние годы ему приходилось отлавливать таких двуногих хищников – и что? А ничего.

Их даже официально не штрафовали, кивая на некие высшие соображения. Заключающиеся, как уже знал егерь, в элементарных взятках, регулярно получаемых руководством заказника и от "старых", и от "новых" русских за бандитское право под корень истреблять всю таежную живность.

Посмотрев назад, Егор Павлович сокрушенно вздохнул: возвращаться – значило опять брести по болоту и преодолевать буреломы. А он уже и так отмахал по дикой тайге около тридцати километров. Звериная тропа была единственным удобным путем к распадку, за которым начинался редкий и удобный для ходьбы молодой сосняк.

Оставалось одно… Егерь посмотрел на Грея. Умный пес давно учуял присутствие чужих людей и стоял напряженный, словно туго сжатая пружина, готовый в любой момент начать уже привычную для него охоту на человека.

– Поди-ка ты, дружок, сторонкой, – сказал ему с теплотой в голосе Егор Павлович.

Сказал и по-особому тихо посвистел. Грей глянул на егеря с неподражаемым лукавством, и исчез в зарослях так быстро и бесшумно, что со стороны могло показаться будто под ним разверзлась земля и проглотила пса. Он знал, чего хочет от него хозяин и был готов исполнить все в лучшем виде…

На достаточно обширной поляне, уныло опустив длинные гибкие лопасти, стоял небольшой вертолет незнакомой ему конструкции; скорее всего, эта красивая стрекоза с большими выпуклыми глазами темного стекла была импортного производства. Метрах в двадцати от винтокрылой машины горел костер; возле него была развернута скатерть с напитками и едой. Над костром на вертеле скворчал приличный кусок мяса, за которым присматривал здоровенный битюг с бритым затылком; похоже, ему уже давно перевалило за тридцать. Кроме повара по случаю, на поляне находились еще двое: упитанный господин-товарищ лет пятидесяти пяти – шестидесяти в новенькой штормовке и с "начальственным" выражением несколько обрюзгшего от возлияний лица и спортивного типа черноволосый мужик, помоложе, в кожаной куртке и джинсах. Они о чем-то разговаривали, рассматривая ружье – американский "винчестер" с оптическим прицелом, как определил со своего места егерь.

Терпеливо обождав еще минуты две – вдруг еще кто плутает в кустах? – Егор Павлович наконец решил показаться всей это честной компании. Приготовив карабин к стрельбе (чем черт не шутит, в такой ситуации всякое может случиться), он снова вышел из зарослей на тропу, но не успел сделать и пяти шагов, как почувствовал резкий тычок чем-то твердым в спину, пониже лопаток. И в тот же миг насмешливый голос сзади предостерег:

– Не трепыхайся, дядя. Иначе пульну. А ружьишко положь. Медленно… Вот и ладушки. Пошел… – Егеря грубо подтолкнули.

Их появление на поляне произвело сильный эффект. Полный мужчина в штормовке даже открыл рот от изумления. А битюг, у которого все руки были в наколках, от неожиданности оступился и угодил одной ногой в костер.

– Ну, как вам мой улов? – спросил тот, что шел позади егеря. – Больно хитер оказался, курилка. Но я его все равно вычислил, хотя он и маскировался.

– Какого хрена, Глеб!? – наконец прорвало мужчину в штормовке. – Зачем ты его сюда привел? Мне уже твои диверсантские штучки во где сидят, – он показал на свой кадык.

– Так ведь этот старый хмырь шел сюда не с пустыми руками. Пушка у него будь здоров. Мог запросто перещелкать нас, как куропаток. Какие уж тут штучки, Кирилл Петрович.

– Кто ты такой и что тебе тут нужно? – резко спросил полный Егора Павловича.

– Аналогичный вопрос и мне хочется задать, – спокойно сказал егерь.

– Не дерзи, мужик, – подал голос и мужчина в кожаной куртке. – Ты не на профсоюзном собрании.

Он говорил тихо, но от его ледяного голоса по спине Егора Павловича пополз холодок. Неподвижные змеиные глаза мужчины в кожанке были пусты и казались совершенно безжизненными. Левый бок его куртки довольно заметно оттопыривался, и егерь не сомневался, что там прицеплена наплечная кобура с пистолетом. Опасный человек, решил про себя Егор Павлович.

– Если я вам помешал – извините, – пожал плечами егерь. – Отдайте мне карабин и я пойду дальше. Будем считать, что мы друг друга не видели.

– Братва… Кирилл Петрович! – вдруг вскричал битюг, который до этого стоял в полном ступоре, глазея на Егора Павловича как на нечистого, неожиданно выскочившего из преисподней. – Это… это Сатана! Мать твою…

– Что ты буровишь, Гриб?! – с удивлением воззрился на него полный. – Мы еще не пили, а у тебя крыша уже набекрень.

– Кирилл Петрович, век свободы не видать, я его узнал! Перед вами местный егерь, он скольких зэков отправил вперед ногами – не пересчитать. Мне его портрет деловые "нарисовали" еще в зоне во всех подробностях. При случае они просили этого пса вогнать в землю по уши. Сатана – всего лишь кликуха.

– Это правда? – жестко и требовательно спросил Кирилл Петрович, который для остальных, видимо, был боссом.

– Да, я и впрямь старший егерь заказника, – невозмутимо ответил Егор Павлович. – Ну и что с того?

По-моему, я прав не качаю (хотя мог бы), иду себе по своим делам, никого не трогаю…

– Дрейфит, сука! – победоносно воскликнул Гриб. – Он это, даю рубль за сто. Кирилл Петрович, отдайте мне этого старого козла. Я его кишки на сосну намотаю. Братва мне при жизни памятник поставит.

– Помолчи! – резко оборвал его Кирилл Петрович. – Ты от "старого" и "козла" тоже недалеко ушел.

Битюг хотел было возмутиться, но, к счастью, вовремя понял причину раздражительности босса – Кирилл Петрович, как и егерь, тоже был далеко не молод. А на людей преклонных лет любой негативный отзыв о возрасте – пусть и другого человека – нередко вызывает реакцию неприятия и даже гнева.

– Документы есть? – Мужчина в кожаной куртке подошел к Егору Павловичу.

– В боковом кармане, – ответил егерь, понимая, что сопротивление бесполезно.

– Значит, Егор Павлович Велтистов… Егерь. Все верно… – Мужчина обернулся к боссу и показал ему удостоверение пленника с фотографией. – Очень нежелательная встреча, Кирилл Петрович… – Он многозначительно прищурил свои темные глаза.

– Позволь, Равиль, мне решать как относиться ко всему этому. – Босс явно не отличался сдержанностью. – Так тебя действительно кличут Сатаной? – спросил он Егора Павловича.

– Мало ли что люди болтают, – осторожно ответил егерь. – А мне недосуг чужие басни слушать.

– Во брешет, пес… – не выдержал Гриб. – В расход его – и все дела.

– Ты лучше смотри за сохатиной, – неодобрительно сказал Равиль. – А то она скоро обуглится.

– Если он и впрямь Сатана, то нам какое дело? – в раздумье сказал Кирилл Петрович. – Подумаешь, шлепнул несколько зэков. Меньше в тюряге народу – больше кислороду.

– Воры "в законе" просили… – опять начал свою волынку побагровевший от распиравшей его злобы битюг.

– Мне на них наплевать, – высокомерно ответил босс. – И тебе, Гриб, не советую идти у деловых на поводу.

Это, знаешь ли, может завести не туда, куда нужно. Не забывай, что ты работаешь на меня.

– Извините, Кирилл Петрович… – разом стушевался Гриб.

– То-то… – Босс задумчиво смотрел на егеря – видимо, соображал, как с ним поступить.

– В этой истории есть одно "но", – вступил Равиль. – Он вас видел, Кирилл Петрович. Видел, – подчеркнул он.

– М-да… Это и впрямь может превратиться в большую проблему… – Немного рыхловатые черты лица босса вдруг затвердели, а в глазах появился нехороший блеск. – Печально…

– Ничего не поделаешь, издержки повышенных мер безопасности, – равнодушно сказал Равиль.

– Только без всяких там садистских штучек… – Кирилл Петрович брезгливо поморщился. – Кровожадность, Гриб – большой порок. Отведите господина Велтистова – пардон, Сатану – в сторону… подальше… Мне не хочется портить аппетит. У меня чересчур развито воображение. По-моему, мясо уже дошло…

Егор Павлович слушал и не верил своим ушам. Они разговаривали в его присутствии так, будто он был бессловесной скотиной, приготовленной на убой! И если совсем недавно егерь намеревался уйти с поляны мирно – пусть их, раз такая нынче жизнь пошла – то теперь своими словами эти живодеры разбудили в нем то, что в свое время побудило видавших виды зэков дать ему многозначительную кличку Сатана.

Он не стал ни упрашивать сохранить ему жизнь, ни напирать на такие понятие как человечность, совесть и прочие мудреные вещи. Егерь так долго ходил по острой, как лезвие бритвы, границе между светом и тьмой, что в конце концов перестал бояться очутиться в загробном мире раньше времени. Егор Павлович был законченным фаталистом, чего, на свое несчастье, не поняли его будущие палачи…

Неожиданно для всех егерь резко крутанулся на месте и в один миг очутился сбоку от Глеба, который, обманутый покорностью пленника, несколько утратил бдительность. Позвав свистом Грея, он коварной подножкой свалил своего стража на землю, и пока тот кувыркался, чтобы побыстрее встать на ноги – молодой парень и впрямь был обучен разным бойцовским премудростям – Егор Павлович схватил оброненный им карабин. Однако Глеб оказался побыстрее уже немолодого егеря. Когда он успел вытащить нож, Егор Павлович так и не заметил; серебристая рыбина выскочила из руки парня в тот момент, когда егерь нажимал на курок.

Нож вонзился в левое плечо. Егор Павлович поначалу даже не почувствовал боли, и только когда понял, что шустрый Глеб уже не встанет и быстро обернулся к остальным, ему показалось, что клинок провернулся в ране, вызвав при этом невыносимое жжение. Но егерю было не до такого, с его точки зрения, пустяка. Пока он возился с Глебом, действующие лица разыгравшейся трагедии вовсе не дремали. Гриб, несмотря на свою внушительную комплекцию, бежал, словно спринтер, к вертолету, где, похоже, находилось оружие, Кирилл Петрович, ошеломленный неожиданным поворотом событий, безуспешно пытался достать из кармана пиджака зацепившийся за подкладку пистолет, и лишь не потерявший рассудительность и хладнокровие Равиль ловко обнажил ствол, хранившийся, как Егор Павлович и предполагал, в наплечной кобуре. От немедленной смерти егеря спасло лишь то, что татарин – так определил его национальность егерь – на какоето время замешкался, расстегивая замок своей кожаной куртки.

Они нацелили оружие почти одновременно. Но ни тот, ни другой так и не успели нажать на спусковые крючки – из зарослей бесшумно выметнулся Грей и в великолепном прыжке опустился прямо Равилю на загривок. Татарин от неожиданности и боли вскрикнул и упал под тяжестью пса на землю, однако не растерялся и сделал попытку воспользоваться пистолетом, чтобы застрелить зверя, полосующего клыками его тело. Но обученный охоте на человека волкодав не дал ему ни малейшего шанса. Оставив попытки добраться до горла своей жертвы – мешал жесткий воротник куртки – Грей вонзил зубы в запястье руки с оружием. На этот раз Равиль испугался по настоящему. Уже не соображая, что он делает, татарин прижал к себе сломанную клыками пса правицу, свернулся в клубок и заорал благим матом.

Тем временем Гриб наконец достал из кабины вертолета автомат, а Кирилл Петрович справился с подкладкой и выхватил достаточно внушительную никелированную "дуру". Егор Павлович, весь во власти холодной, беспощадной ненависти, не стал изображать из себя законника и требовать, чтобы они бросили оружие и сдались на его милость. Впрочем, Гриб и не пошел бы на такой компромиссный вариант – для это нужно было иметь чуть больше мозгов, нежели в его узколобой башке, и поменьше злобы в черной душонке, покрашенной в такой цвет многочисленными "ходками" на зону, как давно уже понял Егор Павлович по наколкам битюга.

Егерь вогнал ему пулю точно в лоб. Затем он перевел ствол карабина в сторону Кирилла Петровича, который уже целился в него неверной, дрожащей рукой, и с каким-то садистским наслаждением нажал на спусковой крючок еще раз…

После схватки, перевязав рану, Егор Павлович долго сидел на земле, обхватив голову руками. Рядом крутился и Грей, который все-таки попробовал на зуб крепость шеи Равиля; татарин так и остался лежать в нелепой позе – скукожившись, будто ему было холодно. С горестным томлением в сердце егерь думал о том, что вот и пришла пора прощаться со своим единственным в этом мире родным и любимым домом – тайгой.

Егор Павлович был уверен, что смерть Кирилла Петровича и его подручных вряд ли свяжут с именем старшего егеря заказника. И то если разыщут поляну и вертолет – он почти не сомневался, что о своем маршруте босс не докладывал никому. Но Егор Павлович знал и другое: эта винтокрылая машина не первая и не последняя ласточка в заповедных местах. А сражаться с мельницами, как некий испанский рыцарь, книгу о котором он прочитал совсем недавно, старик уже не хотел.

Перетащив тела в кабину вертолета, Егор Павлович отошел на безопасное расстояние и, почти не целясь, расстрелял остаток обоймы в бак с горючим. Металлическая стрекоза взорвалась и загорелась ярким пламенем. Теперь он был абсолютно уверен, что никакой следопыт не определит истинную причину гибели Кирилла Петровича и компании…

Вечер застал его на взгорье. Егор Павлович Велтистов смотрел на уже поблекший солнечный диск, выщербленный снизу вершинами дальнего хребта. Да, решение принято – он уезжает. Навсегда. Где-то там, на западе, в призрачном оранжевом мареве, старика ждал Город. Возможно, его последнее в этой жизни пристанище…