Глава 23. Жестокий ринг
Егор Павлович никогда не думал, что собачьи бои проходят в цирке. Как объяснил ему Чижеватов, до недавнего времени они были вообще запрещены, однако большие деньги совратят кого угодно, а потому местные власти смотрели на эти жестокие развлечения состоятельных людей сквозь пальцы, благо и им перепадал солидный куш от устроителей состязаний боевых псов. Бои ни для кого не являлись тайной, в цирк мог прийти практически любой желающий, но входные билеты стоили очень дорого, а потому простой люд на рингах обычно не присутствовал.
"К сожалению, в погоне за деньгами все как-то забыли о главных действующих лицах – собаках, – говорил Михаил Венедиктович. – Вы сами убедитесь, каких неподготовленных псов выставляют. Где-то находят страшилищ под сто килограммов весом и думают, что такая псина станет чемпионом. Чушь! Нарушение анатомически правильного строения тела ведет к потере баланса, что делает такого монстра тренировочным чучелом для настоящей бойцовой собаки. Чересчур крупные псы малоподвижны, имеют неважную реакцию, что в условиях ринга смерти подобно. Но хуже всего, если применяют методы искусственного выращивания боевых собак с применением анаболических препаратов. Получаются костистые и мускулистые Шварцнегеры, только на четырех лапах и с никуда не годной дыхалкой. А, что я тут распространяюсь! Посмотрите своими глазами…" В субботу вечером Егор Павлович, как обычно, наведался к Ирине Александровне. Она немного оживилась и даже шутила, готовя ужин. Старик смотрел на нее с болью в сердце – актриса здорово сдала за последнюю неделю и как-то потускнела, будто ее присыпали пылью. О злополучной долговой расписке они не говорили – так попросил Егор Павлович, когда давал Ирине Александровне обещание уладить эту проблему.
Старик не хотел, чтобы они каждодневно бередили кровоточащую рану, однако его задумка мало помогла: актриса о деньгах не напоминала, но все ее мысли были сосредоточены на приближающемся сроке расплаты. Расставание получилось тягостным: старик старался не смотреть актрисе в глаза, чтобы не выдать нарастающее беспокойство за завтрашний поединок Грея, а она, чисто по-женски интуитивно понимая, что скоро Егору Павловичу придется несладко, пыталась придать своему звонкому чистому голосу мягкую задушевность, но у нее это плохо получалось…
Цирк бурлил. Старик с удивлением разглядывал публику, которая толпилась возле баров, где пенилось шампанское, янтарем отсвечивали бутерброды с красной икрой и витал аромат хорошего кофе, брала штурмом кабинки букмекеров и с жаром обсуждала достоинства боевых псов у стенда с регламентом поединков. Он всего лишь раз был на настоящем цирковом представлении, но даже с таким мизерным опытом участия в массовых зрелищах понимал, что сегодня собрался народ несколько иной, нежели обычно. В фойе не было детей, а немногочисленные женщины… они казались ему ведьмами, собравшимися на шабаш – таких старик видел в американских фильмах ужасов, что демонстрировались по кабельному телевидению: с горящими нездоровым ажиотажем глазами, раскрашенными, словно куклы, и в вызывающе мрачной одежде, где большей частью преобладали красные и черные тона.
– Пора, Егор Павлович, за кулисы, – дернул его за рукав Чижеватов. – Грей скучает…
Старик оставил пса под присмотром одного из тренеров, единственного из всех служащих фирмы Михаила Венедиктовича, к которому нелюдимый пес относился достаточно индифферентно и благожелательно.
– Держите… – Чижеватов всучил старику красочно оформленный буклет.
– Что это?
– Программка. Только не удивляйтесь тому, что там написано, – Михаил Венедиктович рассмеялся и покачал головой. – Реклама – двигатель бизнеса…
Егор Павлович читал и диву давался. Выражения типа "неустрашимый", "железный", "дьявол" так и мелькали в тексте. Он обнаружил, что оказывается его пес носит имя Грей Черная Молния, а противник волкодава – Чемпион Убийца Викинг. Другие боевые собаки тоже имели клички, непривычные для восприятия старика; многие именовались чемпионами.
– После трех выигранных боев пес получает чемпионское звание, – объяснил Чижеватов. – Сегодня собралась элита бойцовых собак. Некоторые выиграли по пятьдесят и больше боев. Но про то ладно… – Он нахмурился и опустил голову.
– Что-то не так? – с тревогой спросил Егор Павлович.
– Как вам сказать… Когда я регистрировал Грея, то поставил условие, что, во-первых, он идет вне весовых категорий, во-вторых, должен быть для всех "темной лошадкой", а в-третьих – это уже требование устроителей ринга – ваш пес тоже получает противника, имя которого должно быть раскрыто лишь перед началом соревнований. Эдакая интрига. И кстати, она удалась – сегодня цирк забит под завязку.
– Так что же вас смущает?
– Чемпион Викинг. Я еще не видел его в деле, так как он из другого города, но о нем наслышан. Пес выиграл сто пять схваток. Его считают непобедимым. Я подозреваю… – Чижеватов запнулся.
– Что вы подозреваете? Говорите, Михаил Венедиктович, я должен все знать.
– Меня хотят прокатить. Нет, это не вражда какая-то или месть – отнюдь. Азарт и деньги – всего лишь. Для устроителей не секрет, что я поставил на Грея большую сумму, а потому кто-то из них не поленился найти вашему псу действительно достойного противника. Конечно, в случае поражения Грея (тьху! тьху!), – суеверный во всем, что касалось собак, Чижеватов дважды сплюнул через левое плечо, – мой кошелек несколько облегчится. Но не это главное: деньги – дело наживное. Я боюсь, чтобы Грей не "перегорел" – есть такое понятие в нашем виде спорта. Если бы мы потренировались с ним еще пару месяцев… м-да… – Он сокрушенно вздохнул. – Потерять такого пса лично для меня – большой удар. Я уже не говорю о вас…
– Мне отступать некуда, – угрюмо сказал старик.
– Я знаю. И сочувствую. А, ладно! Чего мы горюем раньше времени? Как говорится, поживем – увидим.
Кстати, еще одно… я вам об этом не сказал… – Чижеватов выглядел смущенным. – Дело в том, что владельцы собак перед боем должны внести денежный залог, который достается победителю…
– Сколько? – требовательно спросил старик.
– Много, Егор Павлович, – нехотя сознался Чижеватов. – Пять тысяч долларов. Но вы не волнуйтесь, деньги я внес. Деваться некуда – поезд уже тронул. Или мы будем на коне вместе, или благополучно пойдем ко дну – тоже вдвоем. Скажу сразу – в случае проигрыша вы мне ничего не должны. И баста! Я так решил.
– Спасибо, Михаил Венедиктович… – Старик был растроган.
– Ладно, сочтемся. А теперь – к барьеру! Ринг начинается. Пока посмотрим на других бойцов. Весьма интересное и поучительное зрелище, доложу я вам…
Перед тем, как пройти на места для владельцев и тренеров собак, Егор Павлович проведал Грея, которого, как и других псов, держали в специальном ящике с сетчатым верхом – чтобы злобные сверх всякой меры четвероногие гладиаторы не устраивали гвалт при виде своих сородичей. Волкодав был неспокоен, но держался с достоинством. Его не так угнетали заглядывающие в вольер специалисты-кинологи – букмекеры уже прекратили принимать ставки, потому что судьи начали взвешивать собак, а это значило, что доступ к новичкам ринга свободен – как гул большого скопления людей. Взращенный среди вольной природы, в глухой тайге, где и два человека – толпа, он просто терялся, когда попадал в стаю двуногих существ, похожих на его хозяина. Грей не знал, как поступить: то ли напасть на них и драться, то ли сделать вид, что он их не замечает. О том, чтобы поджать хвост и дать деру, как дворняга, гордый волкодав даже не помышлял. Он не боялся людей; мало того – пес был приучен охоте на человека. Ему уже не раз приходилось вступать в схватку с двуногими существами и даже получить от них несколько ранений. Грей знал, что человек слаб, беззащитен и труслив, но коварен, хитер и жесток. Наверное, обладай пес более развитым мозгом, он просто презирал бы людей.
Другое дело хозяин. Он тоже был двуногим, однако Грею, который в первые минуты жизни почуял запах не только материнского молока, но и его удивительно теплых и ласковых рук, старик казался Богом. В воображении пса хозяин совершенно не ассоциировался с остальными представителями рода человеческого.
Он чувствовал, что все они для хозяина чужие, а значит враждебные. Разве его Бог когда-нибудь разговаривал со своими сородичами так долго и доброжелательно, как с ним? Разве он трепал их за уши, гладил, или вычесывал блохи приятно щекочущей металлической щеткой? Разве хозяин смотрел на них с такой же любовью, как на него?
Для Грея хозяин был смыслом его существования, второй, нераздельной, половиной. Пес не мог выразить это словами, он, естественно, не только не умел разговаривать, но даже лаял так редко, что казался немым.
Нельзя сказать и что Грей выражал свои чувства чисто по-собачьи – умильно заглядывая хозяину в глаза и виляя хвостом. Он почти всегда был бесстрастен, словно какой-нибудь буддийский монах, а высказывать знаки внимания, как другие псы, подавая сигналы своим куцым, купированным природой, обрубком, волкодав не имел возможности. Но в его сердце не было места иному состоянию, чем то, которое можно охарактеризовать короткой фразой – безграничная, всепоглощающая преданность хозяину. Прикажи ему старик броситься в пропасть, Грей прыгнул бы в нее не колеблясь ни секунды…
Первая пара бойцов, которую вывели на ринг, представляющий собой квадратный манеж (так называемую яму) с бортиками и деревянным полом, особого интереса у публики не вызвала. Дрались два молодых псабоксера, плохо обученные и перетренированные, как объяснил старику их состояние Чижеватов – они были вялыми, на удивление нерасторопными, с плохим мелким хватом и совершенно отвратительной устойчивостью.
Вторая (мастифы) и третья пара (доги) закончили бой очень быстро. Здесь сошлись неравные противники – по возрасту. Но если во втором поединке победила молодость, то в третьем верх взял опыт – сплошь покрытый шрамами ветеран, как показалось Егору Павловичу, подавил соперника уверенностью и поистине королевским величием еще стоя в своем углу. Молодой дог дрогнул лишь на мгновение, но и этого очень короткого временного промежутка хватило, чтобы старый боец резким мощным наскоком сначала свалил его с ног, а затем безжалостно вогнал клыки в шею, таким образом закончив схватку в рекордно короткий срок. Поверженного пса спасли от верной смерти помощник главного судьи, вовремя заметивший белый лоскут, выброшенный на арену хозяином неудачника.
Четвертый бой оказался самым кровавым и продолжительным. На ринге сошлись признанные бойцы, американские пит-були – широкогрудые шоколадные красавцы, матерые, но не старые, с большим опытом схваток не на жизнь, а насмерть. Полчаса в центре ринга бушевал ураган, куча мала, и трудно было понять, какой пес берет верх. И лишь после второго перерыва, длившегося, как обычно, всего полминуты, стало ясно, что побеждает молодость – пит-буль по кличке Чемпион Эдгар был в гораздо лучшем состоянии, нежели его более старший противник, который казался сплошной раной.
– Этот раунд – последний, – уверенно сказал Чижеватов. – Между прочим, Эдгара тренировал я, – в его голосе слышалась гордость. – У него мертвая хватка. Сейчас первый запал прошел и он готовится к своему коронному приему – по-бульдожьи вцепиться сопернику в горло. Эдгар – хитрая бестия…
Все вышло, как говорил Михаил Венедиктович. Раненный пит-буль явно не ждал уловки, которую применил противник: во время сшибки в центре ринга Эдгар, вместо того, чтобы сойтись грудь в грудь, молниеносно отскочил в сторону и пока его несколько опешивший соперник поворачивался, впился ему, словно большой клещ, в шею. Будь второй пес посвежее и помоложе, наверное он бы стряхнул Эдгара, но полчаса боевого неистовства изрядно подточили его силы. Он заметался по рингу, пытаясь извернуться и достать плечо Эдгара, однако тот был настороже и, совершая почти танцевальные па, все больше и больше смыкал на шее противника свой живой капкан. Второму пит-булю повезло в единственном – Эдгар слегка промахнулся и вогнал клыки всего в каком-то сантиметре от артерии. И это дало возможность владельцу раненного пса спасти ему жизнь, выбросив белый флаг поражения.
– Антракт, – объявил, поднимаясь, Чижеватов. – По окончании перерыва состоятся еще два боя. А после них придет и наш черед. Пора готовить Грея. Как вы себя чувствуете?
– Не так, чтобы очень… но вполне сносно…
Егор Павлович покривил душой. Все его естество сопротивлялось той ауре жестокого варварского азарта, которая витала под цирковым куполом. Старик отнюдь не был мягкотелым и безвольным типом, теряющим сознание при виде одной-единственной капли крови. Он и сам пролил ее предостаточно, охотясь в тайге на разнообразную живность. Но одно дело житейская необходимость, а совсем другое – удовлетворение низменных человеческих страстей. Для Егора Павловича его псы всегда были верными друзьями, и смерть любого из них приносила ему страдания, вполне сопоставимые с теми, которые бывают когда гибнет близкий человек. А здесь, в цирке, в окружении цивилизованной публики, владельцы собак ради денег посылали своих любимцев на верную смерть, не испытывая к ним ни жалости, ни сострадания. Старик видел, как хозяин потерпевшего поражение дога в ярости орал что-то нечленораздельное и пинал ногами едва дышавшее животное. Похоже, он проиграл большую сумму, однако, разве пес виноват в том, что у хозяина жадность победила не только здравый смысл, но и присущую любому человеку доброту к братьям нашим меньшим?
Старик страдал, глядя на кровавое зрелище. Но еще больше он мучился от мысли, что и сам – пусть и поневоле – встал вровень с такими, как хозяин дога…
– Вы не хотите посмотреть на соперника Грея? – спросил Чижеватов, когда они зашли за кулисы.
– Наверное… да, конечно…
– Я сгораю от любопытства, – признался Михаил Венедиктович. – И, кроме всего прочего, нужно хотя бы на глазок определить чего можно от Викинга ждать и как превратить его недостатки в достоинства Грея с малыми затратами усилий и большой пользой. По научному это называется выработать стратегию и тактику для предстоящего поединка. Конечно, за такой короткий срок, ни разу не видев Викинга в деле… м-да, задачка… Ладно, надеюсь, прорвемся…
Чемпион Убийца Викинг содержался точно в таком же ящике с сетчатым верхом, как и Грей. Его контейнервольер находился неподалеку – метрах в пяти – от волкодава, который уже места себе не находил от волнений за где-то пропавшего хозяина. Рев трибун и рычанье сражающихся псов только подтверждали подозрения Грея в том, что с его Богом или уже случилось несчастье, или вот-вот произойдет. Если перед началом поединков, когда в цирке было относительно тихо, волкодав сдерживал свои эмоции, то теперь он с таким свирепым видом скалил клыки на любопытных, заглядывающих в его узилище, что те от неожиданности шарахались в сторону – им казалось, что на них смотрит сам дьявол.
Когда к вольеру наконец подошел Егор Петрович, бедный Грей даже тихо заскулил от радости. Он с такой укоризной посмотрел на старика, что тот не нашел ничего иного в свое оправдание как виновато отвести взгляд. Прошептав волкодаву несколько ободряющих слов, Егор Павлович направился к контейнеру с Викингом. Там уже стоял с ошеломленным видом Чижеватов, бормоча себе под нос ругательства.
– Что случилось? – встревожено спросил его старик.
– Пока ничего… – уклончиво ответил Михаил Венедиктович. – Посмотрите… – он кивком указал на ящик с Викингом.
Егор Павлович заглянул в контейнер и почувствовал, как по спине пополз неприятный холодок. Внутри вольера сидело настоящее страшилище – огромный пес незнакомой ему породы с массивной квадратной челюстью и лапами толщиной с человеческую кисть руки. Он был сама безмятежность, но в его неподвижных, налитых кровью глазах явственно читались неукротимая свирепость и постоянная жажда смертельной схватки.
– Что это за порода? – почему-то с трепетом обратился старик к Чижеватову.
– Бэндог. Помесь американского пит-бультерьера с мастифом. Но я думаю, что в его крови есть примеси и других, совершенно экзотических пород…
Чижеватов ударился в пространные рассуждения, понятные лишь опытному специалисту-кинологу, но Егор Павлович слушал его вполуха. В душе старика начала постепенно созревать удрученность. Он просто не мог представить, что должен предпринять Грей для победы над этим монстром. По весу они не были равны – волкодав оказался легче бэндога почти на двенадцать килограмм, если судить по протоколу взвешивания, который показал старику Чижеватов – и к тому же Викинг имел большой боевой опыт и соответствующую закалку. Представив, как уродливо большие челюсти Убийцы Викинга с клыками величиной в человеческий мизинец крошат кости Грея, Егор Павлович едва не лишился сознания. -…Надежда лишь на выносливость Грея, – старик услышал лишь конец фразы.
– Простите, я не понял… – Егор Павлович с трудом оторвал взгляд от Викинга.
– Бэндоги сильны и практически непобедимы в бою только первые двадцать минут. По истечению этого времени они просто выдыхаются и дожать их, как говорится, дело техники. И упрямства. Ни того, ни другого Грею не занимать. Он прирожденный боец… – Видно было, что Чижеватов убеждает не столько старика, сколько себя.
– Но как Грею продержаться эти двадцать минут?
– Не знаю, – честно ответил Михаил Венедиктович. – Вся беда в том, что, как я уже сказал, в Викинге течет кровь и какой-то другой породы, кроме пит-буля и мастифа; по-моему, что-то восточное. И как весь этот винегрет сказался на бойцовских качествах бэндога, сказать трудно. Эх, ну почему я ни разу не съездил на бои с участием Викинга! Меня ведь приглашали…
– Будем надеяться… – мрачно сказал Егор Павлович и поторопился отойти от контейнера с бэндогом.
Он должен был поговорить с Греем. Они понимали друг друга с полуслова, а иногда их общение вообще было чисто интуитивным. Но сегодня старик просто обязан был рассказать волкодаву о своей любви к нему и попросить у него прощения за печальную необходимость послать его на бой, который мог быть последним в жизни верного пса.
Грей уже все знал. Неизвестно какие флюиды просочились через массивный череп волкодава, чтобы подсказать: рядом, в нескольких шагах, враг. И он должен его убить, чтобы выручить хозяина. Грей не мог видеть через плотно подогнанные доски вольер Викинга, но когда Егор Павлович подошел к ящику, где находился волкодав, тот стоял в напряженной позе, повернувшись мордой точно в сторону бэндога. Его нос слегка подрагивал, впитывая мгновенно ставший ненавистным запах Викинга, по великолепным мышцам пробегала дрожь боевого азарта, а где-то глубоко внутри, практически не слышимый для человеческого уха, рождался зловещий рык. Грей готов был убивать; и не из-за векового инстинкта, чтобы спасти свою жизнь, а ради хозяина, попавшего, как он чувствовал, в беду…
В цирке творилось что-то неописуемое. Подогретые в антракте спиртным, зрители неистовствали.
А когда в деревянной яме ринга появились Грей и Викинг, на арену обрушился шквал воплей и свиста.
Чижеватов объяснил старику, что на последнюю пару бойцов – "темных лошадок" – ставки в тотализаторе были самыми высокими. Толстосумы, до этого дня не видевшие Грея и Викинга на ринге, хотели таким образом пощекотать себе нервы. Они желали увидеть нечто необычное, нестандартное, и, похоже, их ожидания оправдались – черный, как смоль, волкодав и огромный пятнистый бэндог и впрямь впечатляли.
На этот раз, вопреки правилам, но согласно договоренности, последнюю пару бойцов на ринг вывели не корнеры, а сами владельцы псов – и Викинг, и Грей не признавали никого, кроме своих хозяев. Егор Павлович, который оказался на людях впервые, почему-то совсем не оробел. Он отключился от окружающей его действительности и все свое внимание сосредоточил на Грее. Ему казалось, что сейчас не волкодав бросится в бой, а он. Старика даже испарина пробила; ему показалось, что кровь уже не течет по жилам, а несется, словно горный поток.
Хозяин Викинга был под стать своему псу – здоровенный, какой-то глыбистый и с квадратным лицом в оспинах. Он буквально буровил маленькими злыми глазками Егора Павловича, будто хотел его испугать. Но не отличающийся ни ростом, ни статью старик просто не замечал широкого, как шкаф, владельца Викинга.
Он поглаживал Грея, бормоча что-то не очень внятное – даже не связные слова, а просто набор звуков. И тем не мене волкодав его понимал. Шерсть на холке пса встопорщилась, в глазах зажглись опасные огоньки и только воля хозяина удерживала Грея от немедленной атаки. Впрочем, Егор Павлович на всякий случай держал его за ошейник.
Команда "Пускай!" ударила по нервам старика словно кнут. Мгновенно сдернув ошейник, старик скомандовал тихо, но жестко, с металлическим акцентом – "Взять!" Он мог бы вообще ничего не говорить. Злоба на врагов хозяина переполняла Грея, и ему сейчас было все равно кого рвать: сородича, зверя или человека. Он вовсе не страшился жутковатого на вид Убийцу Викинга, хотя, конечно, понимал, что этот противник гораздо сильнее все тех, с кем ему приходилось драться раньше, в таежных селениях. Бэндог, подогретый науськиванием хозяина, тоже не боялся Грея, но звериное чутье подсказывало ему, что стоящий на ринге пес совсем не похож на многочисленных сородичей, которых он побеждал в схватках. От волкодава, всосавшего в себя еще с молоком матери пьянящий воздух свободы, псу, взращенному в неволе, веяло чем-то первобытным, грозным и непонятным.
За спиной Грея роились призраки давно исчезнувших с лица земли хищников, с которыми далекие предки Викинга дрались и умирали, защищая человека и его очаг. И волкодав казался одним из них, только во плоти. Никто из людей неспособен был понять то, что узрел Викинг; однако отважный бэндог, не отличающийся особой чувствительностью, презрев голос инстинкта, подсказывающего ему быть предельно осторожным с этим необычным противником, бросился вперед без страха и колебаний.
Псы сшиблись в самом центре ринга. По наитию Грей избрал верную тактику боя; он избежал прямого столкновения, где преимущество было на стороне более тяжелого Викинга, и попытался подставить бэндогу плечо, чтобы затем, использовав временную потерю соперником равновесия, вцепиться ему в шею, поближе к горлу. Но Викинг не зря носил чемпионское звание. Он остановился так резко, что его когти оставили на деревянном помосте ринга несколько глубоких царапин. И в следующее мгновение пес обрушился на Грея, который теперь встретил бэндога грудью. Схватка пошла клык на клык – в лобовую. Егор Павлович, бурно дыша от волнения, готов был сам перелезть через бортик, чтобы помочь Грею.
Волкодав пока не уступал бэндогу Но он никак не мог добраться ни до горла Викинга, ни до его ног. Куда бы Грей ни ткнулся, как тут же встречал страшные клыки чемпиона. С трибун казалось, что бэндог не торопится побыстрее закончить бой, выматывает волкодава. Но это было не так. Викинг дрался, как бешенный, не испытывая усталости, однако в его действиях все же проявлялась какая-то странная для опытного бойца неуверенность. Похоже, он не мог понять, почему Грей, как будто уступающий напору, все время оказывался чуть дальше от его пасти, чем ему хотелось бы. Викинг щелкал зубами с такой силой и громкостью, словно у него были стальные челюсти. Но этот воистину медвежий капкан чаще всего срабатывал вхолостую.
И все же псам доставалось – как Грею, так и Викингу. Кровь из ран уже оросила чисто отмытые после предыдущего боя доски пола. Старик с болью в душе маялся от собственного бессилья возле бортика ринга, совершенно не слыша рева публики, буквально обезумевшей от захватывающего зрелища. Зато он улавливал каждое движение, каждый финт Грея, вертевшегося вокруг более массивного Убийцы Викинга со скоростью волчка. И когда клыки бэндога оставляли на шкуре волкодава кровоточащие отметины, Егор Павлович почти физически ощущал боль, которую испытывал в этот момент его любимец…
На первый перерыв псов едва растащили. Они сплелись в какой-то немыслимый клубок, гидру с двумя головами и неизвестно каким числом конечностей. Хозяевам бойцов помогали и корнеры, однако всем четверым пришлось здорово потрудиться, прежде чем Грей оказался в своем красном, а Викинг – синем углу ринга.
Все полминуты перерыва, пока корнеры обтирал волкодава и бэндога полотенцами, старик что-то нашептывал Грею на ухо, будто тот и впрямь был не псом, а самым настоящим боксером-человеком, и мог понять его тренерские советы. То же самое делал и хозяин Викинга, но громче. Видимо, он был разъярен тем, как ведет себя бэндог в бою, а потому резко, не стесняясь в выражениях (благо в цирке было и в перерыве довольно шумно), ругал своего пса. Наверное, таким образом он подтравливал Викинга, потому что бэндог к исходу тридцатисекундной передышки злобно рычал и рвался из рук корнера, чтобы наброситься на Грея.
Второй раунд начался для волкодава неудачно. Чемпион обрушился на него как каменная глыба, и Грей уже не смог, как прежде, увернуться. Викинг рванул плечо противника и выдрал приличный кусок шкуры.
Волкодав даже не зарычал – взревел, что случилось с ним первый раз за все время боя и презрев беспощадные клыки бэндога, молниеносно вцепился ему в челюсть. Не ожидавший такого отпора Викинг в ярости мотнул головой и Грей отлетел от него будто выброшенный катапультой. Правда, при этом ему все же удалось располосовать нижнюю губу бэндога, что вызвало у Викинга новый приступ бешенства. Он сильным прыжком преодолел расстояние между ним и Греем и буквально накрыл волкодава своим мускулистым телом.
На этот раз волкодав на ногах не устоял. Викинг, не давая Грею времени, чтобы подняться и дать отпор, катал его по полу как большой меховой мяч, безжалостно нанося глубокие раны. Правда, волкодаву в какойто мере повезло, что бэндог был приучен искать в бою на теле противника лишь уязвимые места, к которым, похоже, лапы не относились – так его учили – иначе мощные челюсти чемпиона уже переломали бы все кости на ногах Грея. Но все равно бедному волкодаву от этого было не легче – Викинг не давал ему ни секунды передышки.
Старику казалось, что он вот-вот сойдет с ума от страха за жизнь своего любимца. Он уже готов был выбросить на ринг полотенце, чтобы остановить бой, и даже схватил этот белый лоскут, но тут раздался неистовый вопль Чижеватова "Не-ет!!!", сидевшего в первом ряду, прямо за его спиной, и Егор Павлович безвольно опустил руки. Страдая от собственного бессилья, он наблюдал как Викинг терзает Грея – и плакал. Скупые слезы стекали по щекам, мутили взгляд, но старик их не замечал и не пытался вытереть. В этот момент он не думал ни об Ирине Александровне, ни о деньгах, ни о том, что вдруг начало покалывать сердце. Все его помыслы были там, в яме ринга, где сражался Грей.
И вдруг течение боя изменилось. Что-то произошло, понял старик. Но что именно? По-прежнему Викинг рвал Грея, а тот отбивался, как мог, хотя все же на ноги поднялся, и по-прежнему бэндог теснил волкодава, пытаясь загнать его в угол, чтобы лишить маневра. И все равно, что-то было не так.
Егор Павлович посмотрел на хозяина Викинга. Тот выглядел озадаченным и встревоженным и время от времени поглядывал на секундомер. Старик перевел взгляд на ринг и наконец заметил, что атакам бэндога явно стало не хватать мощи. Как и прежде, он превосходил Грея в натиске, но теперь его укусы не оставляли на теле волкодава глубоких ран, а лишь царапины. Викинг устал! Неужто Чижеватов был прав!? Грей, миленький, держись! Еще немного…
Волкодав будто услышал немой призыв хозяина. Он вдруг сжался в комок и ударил в грудь бэндога словно пушечное ядро, тем самым заставив противника отвернуть в сторону и подставить ему бок. И тут Грей поступил вопреки логике собачьих боев. Он не стал кусать бэндога в незащищенное место, а мощным прыжком вскочил ему на спину и вогнал свои, тоже немалые, клыки в холку Викинга.
Цирк сначала взревел, а потом замер. На глазах искушенной в собачьих боях публики творилось нечто непонятное – совсем недавно бэндог гонял волкодава по всему рингу, и все уже думали, что победа Викинга близка, а теперь он сам мечется, как полоумный, внутри деревянного ящика, пытаясь сбросить вцепившегося в него мертвой хваткой Грея.
И только старик разгадал замысел своего любимца. И облегченно вздохнул – Господи, неужели?..
Грей вспомнил свое недавнее прошлое, когда они с хозяином травили медведей. Свора обычно отвлекала внимание косолапого, а Грей, улучив момент, запрыгивал медведю на спину. Обезумевший от ярости и боли зверь что только не делал, чтобы сбросить с загривка нелегкую, беспрестанно жалящую ношу. Но волкодав отпускал его лишь тогда, когда старик подходил к медведю на расстояние верного выстрела и коротким свистом извещал пса, что пора ему и своре отойти на безопасное расстояние…
Бэндог выдохся. Это стало ясно всем. "Шкаф", его хозяин, пенился от бессильной злости и кричал так, словно его резали. Но пес уже не внимал его командам; он носился по рингу с угла в угол, иногда падал, с трудом поднимался, и снова продолжал свой безумный забег с тяжелым грузом на спине. Никогда прежде он не испытывал такого унижения. Викинг всегда побеждал, он был по своей сути вожаком стаи, а потому до сих пор просто не представлял себя в роли униженного и поверженного. Бессильная злоба, не находящая выхода, смешанная с накопившейся за время боя усталостью, постепенно превращалась в апатию, и Викинг, уже будучи не в состоянии держаться на ногах, сначала упал на передние лапы, а затем и вовсе лег, погребенный под черным мохнатым ужасом, все глубже и глубже запускающим свои клыки в тело бэндога.
Бой остановил главный судья – вопреки бурным возражениям совсем потерявшего голову хозяина Викинга.
У старика хватило сил лишь на то, чтобы отозвать условным свистом злого, как тысяча чертей, Грея. Едва пес подошел к нему и ткнулся мордой в колени, Егор Павлович даже не сел, а рухнул на пол ринга. И тогда впервые произошло то, чего до сих пор никогда не случалось: волкодав заботливо слизал своим бархатным языком с лица старика капельки слез.
– Я говорил, я говорил!.. – кричал счастливый Чижеватов.
– Да, да, конечно… – старик еле ворочал языком.
Овации в честь Грея не утихали…
Отступление 7. Зона Сиблага, 1960 год Вблизи хребет поражал своим грозным величием и неприступностью. Конечно, он не был так высок, как гора Казбек в Грузии, нарисованная на папиросной пачке; Громовик по высоте не дотягивал и до трех тысяч метров над уровнем моря. Однако человек в здравом уме – если он не хорошо подготовленный альпинист – даже не подумал бы сделать попытку оседлать его длинную спину, куда вели лишь бараньи тропы.
И тем не менее Чагирь рискнул…
Теперь свора уверенно и цепко стала на след беглых зэков и довела Егора до крутого склона, за которым начинался хаос из скал, ложбин и уродливых сосен, державшихся на юру благодаря не толщине ствола и прочности корней, а из-за приземистости и широко раскинутых крученых-перекрученых веток, дробящих воздушные потоки, вследствие чего деревья выдерживали любые бури.
Егерь решил устроить привал на берегу ручья, берущего начало среди скал Громовика – там, где сахарно белел так и не растаявший за лето снег. До темноты оставалось еще часа три, но он понимал, что должен прежде всего хорошо выспаться, так как до следующего привала, во-первых, нужно еще дожить, а вовторых, когда появится возможность хотя бы отдохнуть, Егор просто не мог знать. Он понимал – погоня вступает в завершающую фазу; а это значило, что с завтрашнего утра, по меньшей мере на сутки, о сне можно забыть.
Костер он разжигать не решился, обошелся вяленым мясом и сухарями – на всякий случай, чтобы ненароком не выдать Чагирю свое месторасположение. Места кругом были нехоженые, дикие, а потому даже запах дыма мог подсказать беглому пахану, что Сатана совсем рядом. Немного поразмыслив, Егор избавился и от продуктов для собак, бросив им всю вяленую без соли рыбу, которая у него еще оставалась, и часть немного заплесневевших сухарей. Как ни обидно было это сознавать, но при подъеме на Громовик псы станут для него обузой, и егерь решил их оставить здесь, у подножья хребта. Он знал, что свора не пропадет. Собаки были обучены сколь угодно долго оставаться без хозяина, терпеливо ожидая его возвращения – где бы то ни было. Тем паче Егор не переживал из-за корма для псов: Уголек под предводительством Неры мог загнать даже сохатого. Но в этом году расплодилось много зайцев, а потому егерь был уверен, что свора оставит красного зверя в покое, и будет охотиться лишь на косых, нежное жирное мясо которых собаки ели с большим аппетитом, чем сухую и жестковатую оленину или лосятину.
Засыпая, Егор с тревогой думал о беглых зэках – они уже имели оружие…
Он оказался прав, когда предположил, что Чагирь мечтает раздобыть ствол и пойдет ради этого на все. Но как он узнал, где можно добыть ружье? Это был вопрос. И тем не менее, группа пахана вышла точно на заимку ненца Хойко, появившегося в прикордонье около десяти лет назад. Он привез с собой жену по имени Яляне и двухгодичного сына. Что побудило ненца бросить родное стойбище и убраться от него подальше, за тридевять земель, так никто и не узнал. Хойко не стал селиться ни в одной из деревень округа, а, будучи великолепным охотником-промысловиком, заключил договор с заготконторой и отправился в настоящую глушь, на Бабаеву заимку, существующую с начала столетия. В революцию там скрывались сначала красные партизаны, а затем бандиты, грабившие золотоискателей. Гораздо позже, уже по окончании Отечественной войны, Бабаева заимка приютила каких-то богоискателей, но они прожили недолго и померли почти в одночасье, все девять человек, чем вызвали разные пересуды среди жителей таежных поселений, постепенно превратившиеся в истории-страшилки. Тем не менее Хойко не поверил в нечистую силу, оккупировавшую Бабаеву заимку, и устроился там надолго. Правда, сына он все-таки отправил в школу-интернат, но сам перебраться поближе к цивилизованным местам отказался наотрез.
Чагирь застал Хойко врасплох. Тайга – это не побережье Черного моря, где можно безбоязненно ходить и днем, и ночью не то что без оружия, но и вообще в одних плавках. Изредка в ней пропадали не только бесшабашные, плохо приученные к таежным условиям, золотоискатели, но и опытные охотникипромысловики имеющие ружья и собак. В тайге незнакомый человек всегда опасность; тем более, вооруженный. И это Хойко знал хорошо. Однако каким-то образом Чагирь его перехитрил. Когда след беглых зэков привел Егора на Бабаеву заимку, егерь обнаружил мертвого ненца и едва дышавшую Яляне.
Она была довольно искусно (с бандитской точки зрения) исколота ножами – так, чтобы не истекла кровью и не умерла, и в то же время чтобы не смогла долго протянуть без медицинской помощи.
Егор сразу понял задумку Чагиря. Бандит знал почти наверняка, что Сатана идет по пятам, и потому подстраховался таким жестоким образом. Он был на все сто процентов уверен, что егерь не оставит умирать раненную женщину; значит ему придется возвратиться в обжитые места с нелегкой ношей в виде Яляне.
Тем временем беглые успеют одолеть Громовик, а там хоть трава не расти – до железки рукой подать. И никакие заслоны не остановят беглых бандитов, потому что их вел сам Чагирь. А пахан ничего не делал наобум; скорее всего, на железнодорожной станции зэков ждали одежда, надежные документы, деньги, грим, чтобы немного подправить внешность, и билеты в центральную часть страны. Егор, проживший все эти годы в ожидании побега убийцы своих родителей, настолько проник в образ и мысли своего злейшего врага, что совершенно не сомневался – так оно и есть.
Чагирь просчитался. Но не в той части замысла, которая касалась лично Сатаны – егерь и впрямь намеревался доставить ее в ближайшую больницу, хотя до нее и было около двадцати пяти верст. (Правда, такое решения он вырвал из своего сердца с отчаянием и болью). Однако закаменевшая от горя и потери крови женщина наотрез отказалась от помощи Егора. Она лишь повторяла, как молитву: "Убей их, убей их, убей их…" К счастью, у егеря была военная аптечка, которой снабдил его Кривенцов. Перевязав раны, сделав несколько нужных в таких случаях уколов и накормив Яляне горячим бульоном, Егор написал обстоятельную записку с описание случившегося. Он спрятал ее в просмоленный мешочек, привязал донесение к ошейнику самой смышленой из все своры ищейки, кобеля по кличке Полкан, и приказал ему найти Блинкова (таким образом он пытался приспать больную совесть). Предполагая нечто подобное, егерь попросил капитана отрезать кусок его портянки, и теперь пес мог разыскать помощника начальника лагеря где угодно – Полкан обладал поразительным верховым чутьем. Его отцом был Уголек и самая лучшая лайка, которую только можно было сыскать в таежных деревнях. Егор выменял пса еще щенком на одного из своих зверюг – для того, чтобы улучшить потомство.
Да, теперь Чагирь был вооружен, притом карабином. Это было плохо… очень плохо… С этой мыслью Егор и погрузился в глубокий сон…
Рассвет застал егеря уже среди диковинных сосен, в ложбине, скрывающей его от нескромных глаз. Он вышел затемно, чтобы не попасть по светлому на мушку карабина бандитов, которые могли наблюдать за открытым участком склона, где змеилась звериная тропа на Громовик. Ему уже вовсе не нужны были ищейки, чтобы найти следы Чагиря и его подручных. Всего беглых, вместе с паханом, было четверо – отчетливые отпечатки подошв на илистом участке ручья, который зэки перешли вброд, рассказали опытному таежнику-следопыту так много, что, наверное, сам Чагирь удивился бы.
Теперь Егор знал, что один из беглецов, самый высокий ростом, прихрамывает; второй – любитель жульничать даже со своими товарищами; он на ходу украдкой жевал сухари и сахар, общий НЗ, роняя крошки под ноги; у третьего были нелады с мочевым пузырем – видимо, какое-то воспаление; он ходил по малой нужде через каждый километр. А у самого пахана был припрятан небольшой нож – он прикрепил его к щиколотке правой ноги, под штанину. Егор заметил это, когда исследовал очередной короткий перекур зэков посреди влажной низменности. Чагирь лежал на правом боку, и вмятина от ножа просматривалась достаточно отчетливо. Похоже, пахан за годы, проведенные в зоне, стал еще более хитрым и недоверчивым…
Четверо… Беглых зэков снова четверо. История повторяется… Так думал Егор, взбираясь на довольно широкий скальный порог, продолжение звериной тропы. Бандиты тоже шли этим же путем, только с большим отрывом от егеря. Но он не унывал – впереди беглецов ждали такие крутые и неудобные подъемы, что по ним не то что идти, ползти придется с черепашьей скоростью. И здесь он своего не упустит. В долгом ожидании побега Чагиря Егор много раз взбирался на скалы, чтобы приобрести необходимый навык. Он изучил все тропы, все пути возможного маршрута пахана. Бывал егерь несколько раз и на Громовике. Дома Егор устроил своеобразный спортивный уголок и в свободное время часами подтягивался на перекладине, отжимался от пола, лазил, словно обезьяна, по канату и деревьям, качал пресс, с ловкостью эквилибриста ходил по тонкому бревну, перекинутому через глубокий овраг, приучал себя не спать несколько суток подряд. И теперь он мог висеть над пропастью на кончиках пальцев добрых полчаса, нимало не пугаясь высоты и не теряя силы.
Все-таки до ночи он не догнал зэков. Они были уже совсем близко, что называется рукой подать, но – не догнал. Егор долго раздумывал, что делать дальше – продолжить подъем в темноте, или подождать рассвета.
Перед ним высился самый неудобный и опасный участок – скалы Близнецы. Тропа обвивала их сброшенной змеиной шкурой – такой же шероховатой, в прорехах провалов, лентой, петляющей настолько причудливо, что и днем впору было загреметь на многочисленные пики, акульими зубами торчащие далеко внизу.
Подумал и решил – нужно идти. У него просто не было иного выбора…
Жарко, думал он. Как, все-таки, жарко… Думал и сам себе дивился – ночью на склонах Громовика температура упала почти до нуля. Но горячечное нетерпение жгло его изнутри словно паяльной лампой.
Егор карабкался размеренно, стараясь не шуметь и не делать резких движений. Иногда ему казалось, что бандиты совсем рядом, за следующим поворотом тропы и что он даже слышит их тихую речь. Тогда егерь надолго замирал, боясь шелохнуться и, как бы ни была неудобной поза, стоически терпел, сколько считал нужным. В одном месте Егор чуть не сорвался, но успел зацепиться за небольшой каменный отросток всего двумя пальцами, и пока извивался угрем над черной бездной, стараясь побыстрее найти еще одну точку опоры, едва не заорал во весь голос от ярости и отчаяния – он просто не имел права, не мог умереть, не рассчитавшись с Чагирем сполна.
Пронесло… Привалившись спиной к холодному, вспотевшему камню, Егор сидел, скукожившись, на крохотном пятачке тропы, под небольшим уступом, и размеренно жевал вяленую сохатину. Он понимал, что не подкрепившись, далеко не уйдешь. Эта вынужденная остановка почти на вершине одной из скалблизнецов его раздражала, и егерь время от времени сокрушенно качал головой. Есть ему вовсе не хотелось, но он, буквально насилую себя, запихивал жесткие ломтики мяса в рот и механически работал челюстями, почти не ощущая вкуса походного охотничьего продукта.
Занималась заря. Она высветила дальний горизонт, отделив чернильную темень еще сонной тайги от начинающего синеть неба темно-оранжевым поясом. До звезд казалось можно было рукой дотянуться. Они мерцали холодно и безразлично. В какой-то момент Егору даже почудилось, что он уже не сидит на твердых камнях, а плывет по волнам воздушного океана на упругом ковре-самолете, все дальше и дальше удаляясь от коварных скал, за которые можно хотя бы зацепиться. Испуганно ахнув, егерь двинул себя несколько раз в челюсть – чтобы прогнать сонную одурь, постепенно овладевающую уставшим телом.
Немного отпустило… Посмотрев на восток, Егор решил – пора. Упаковав значительно полегчавший вещмешок и пристроив его и карабин за спину, он снова начал карабкаться по тропе, от которой осталось лишь название – узкие карнизы, местами в две-три ладони шириной, и уступы, похожие на ступени дьявольской лестницы, предназначенной для грешников, спускающихся в ад, мало походили на стежку в общепринятом понятии этого слова. Возможно, для снежных баранов-толсторогов она и казалась проспектом, но для человека такая "прогулка" удовольствия не доставляла. Прижимаясь всем телом к морщинистым скалам, Егор невольно подумал о том, как идут по тропе беглецы, совершенно неподготовленные к горным восхождениям. Если уж ему трудно, то что говорить о них…
Как ни странно, но ответ на этот вопрос он получил через несколько минут. Егор уже перешел по перемычке между скалами и хребтом и осторожно продвигался под отвесным обрывом, опасаясь камнепадов, нередко случающихся на Громовике именно в утренние часы. Неожиданно где-то вверху раздался сначала предостерегающий оклик, а затем прозвучал вопль отчаяния, сменившийся на безумный визг. Егор едва успел прижаться к каменной стене, как почти у его ног – где-то в полуметре – глухо шлепнулось человеческое тело. Оно невысоко подпрыгнуло, словно тряпичный мяч, и, задержавшись на долю секунды, полетело дальше, в бездонный провал, сорвавшись с пологого карниза. Обалдевший егерь минуты две заторможено смотрел на красное пятно, оставшееся после падения – сила удара тела о камни была такова, что разорвались артерии и вены и кровь хлынула фонтаном.
Первый! – так подумал в мстительном возбуждении Егор, когда прошел столбняк. Он так и не понял, кто из зэков сорвался со скал. Но это его совершенно не волновало. Он почему-то был абсолютно уверен, что это не пахан. В голове егеря лишь щелкнуло, как в арифмометре: четыре минус один равняется трем. Все меньше пуль тратить…
Теперь он шел гораздо осторожней, чем прежде. Чагирь был совсем рядом, наверху, всего в полусотне метров по вертикали. Но чтобы их преодолеть, не хватит и двух часов… Поразмыслив, Егор решил пойти более длинным путем, в обход, так как, карабкаясь по уступчикам в том месте, где взбирались беглецы, он запросто мог уткнуться лицом прямо в дуло карабина, позаимствованного Чагирем у ненца. Немного дальше, за каменным завалом, начиналась еще одна тропинка, более удобная, нежели та, по которой до сих пор шел следопыт. Вернее, первая тропа раздваивалась и более короткий ее отросток, оседланный беглыми зэками, вел прямо к вершине Громовика. Второе ответвление огибало обрывы и шло по поросшему лесом участку. Эта стежка была положе, но длинней. Однако Егор знал, что чуть выше от нее отходит еще одна ветвь, забирающая влево. Она выводила как раз к тому месту, где по расчетам егеря должны пройти бандиты через шесть часов. По прикидке получалось так, что он должен опередить их и устроить засаду, чтобы бить беглых зэков с удобной позиции – сверху.
Егор торопился. Ему казалось, что он опаздывал, а потому егерь не щадил ни рук, ни ног. Мышцы временами становились каменными и каждое движение вызывало острую боль. Но следопыт, стиснув зубы, рвался вверх с таким отчаянным напором, будто от скорости продвижения зависела его жизнь. Впрочем, так оно и было…
Он заметил Чагиря и двух остальных беглецов, когда вскарабкался на плоский отрог. До цели осталось всего-ничего, метров восемьдесят достаточно полого поднимающейся вверх по склону тропы. Но она уже была перекрыта – все-таки бандиты опередили егеря. Застонав от отчаяния, Егор тряхнул головой, чтобы успокоиться и, спрятавшись за странной формы камнем, напоминающим своими очертаниями лошадиную голову, начал готовить карабин к стрельбе. Иного выбора у него не было – дальнейший подъем представлял собой совершенно голые скалы, на которых можно заметить не только человек, но и мышь. Заметить и сшибить даже камнем, удачно брошенным сверху. Егор был уверен, что бандиты устроят привал – и время подходящее, и места лучше не найти; последний привал перед решительным броском на вершину хребта.
Чтобы поточнее прицелиться, он немного отступил – к низкорослым сосенкам, чудом забравшимся на бесплодный каменистый склон. Цепляясь за стволы и ветки, он поднялся чуть выше, с таким расчетом, чтобы хорошо просматривалась площадка, где, как он и предполагал, отдыхали беглецы. Пристраивая карабин в развилке уродливого деревца – чтобы не дрогнули руки, изрядно натруженные при подъеме, Егор огорченно вздохнул: сделать верный выстрел мешала чахлая поросль, обрамившая площадку. Веточки кустиков были тонкими и с такого расстояния казались почти прозрачными, но егерь знал, что они способны отклонить даже самую тяжелую пулю.
Повздыхав, Егор прицелился – ждать дольше не было смысла…
Он стрелял дуплетом – за секунду два выстрела. Первая пуля вошла одному из беглых зэков точно в грудь, а следующая все-таки изменила траекторию и лишь ранила второго – в предплечье. Егор так и не разобрал, кто из трех бандитов Чагирь, а потому бил по наитию и как было ему удобней. Едва отгремели выстрелы, площадка опустела. Следопыт со своей высотки видел лишь тело убитого; остальные попрятались в какието расщелины. С досады выругавшись, егерь быстро сменил позицию – поднялся чуть выше, в кустарники, где можно было ждать дальнейшего развития событий без особой опаски, что его заметят.
Потянулись томительные минуты ожидания. Егор понимал, что беглецам деваться некуда – и спуск, и подъем были под прицелом его карабина. Наверное, и бандиты так считали. Их даже темнота не спасала – в зоне ходили легенды о невероятной способности Сатаны точно стрелять на малейший звук и в потемках.
Так что же они предпримут? Егерь был абсолютно уверен, что Чагирь, если он остался жив, так просто не сдастся. Но как он может уйти с открытой площадки, не подставив голову под пули?
Ответ последовал примерно через полчаса. Егор, пристально наблюдающий за противником, вдруг заметил, что убитый зашевелился и… пополз! Неужто он промахнулся!? Следопыт мгновенно взял его на мушку, но в следующий момент снял палец со спускового крючка: тело двигалось как-то странно, по-рачьи – задом наперед и притом без помощи рук. Егерь догадался, что мертвеца тащат за ноги. Зачем? Несколько обескураженный следопыт ломал голову над этим вопросом битый час. Но так ни до чего и не додумался.
Тело осталось лежать на виду, его лишь переместили вплотную к груде камней, за которой прятался один из беглых.
Прошло еще четверть часа. Бандиты явно что-то затевали. Но что они могут сделать на открытом месте?
Неожиданно мертвец… поднялся! Ошеломленный Егор машинально нажал на спусковой крючок, целясь ему в голову. Он хорошо видел куда вошла пуля – точно в лоб, над переносицей. И тем не менее мертвец передвигался, держась поближе к откосу.
Егерю показалось, что он сходит с ума. Кустарник скрывал нелепую фигуру мертвеца (!?) до половины и ему не было видно, что творится внизу, у него под ногами. Чтобы разобраться в ситуации, Егор плюнул на осторожность и начал взбираться на ту сосенку, под которой он устроил засаду. Но едва следопыт подтянулся на руках и забрался на удобную ветку, как наконец заговорил и карабин Чагиря. Пули сбивали хвою, щелкали по камням и расщепили хилый ствол дерева-уродца. Егерь не стал изображать героя и рухнул вниз, в спасительный кустарник. Несмотря на то, что он уже был не на виду, обстрел его высотки не прекращался. Создавалось впечатление, что бандиты вообще не целятся, а палят в белый свет как в копейку.
Так продолжалось минут пять. Недоумевающий Егор лежал, не высовываясь, и дожидался пока у бандитов закончатся или патроны, или приступ бессильного бешенства – а как еще можно было охарактеризовать совершенно нелепую и неэффективную стрельбу?
Наконец наступила тишина. Очень странная тишина. Обеспокоенный Егор поторопился занять прежнюю позицию и осмотрелся. Мертвец снова лежал, как ему и положено, площадка была пуста. Где бандиты?
Следопыт внимательно оглядел склон, но ничего подозрительного не заметил. Несмотря на это в душе егеря почему-то поселилась тревога, чего не было прежде. Он долго крепился, стараясь успокоиться, но все его усилия оказались тщетны – смятение не оставляло ни ум, ни сердце. Что-то шло не так, как планировалось…
Устав бороться с неопределенностью, Егор оставил свою позицию и пополз через кустарник к площадке. Он решил пойти ва-банк – приблизиться к бандитам вплотную и встретиться с ними лицом к лицу; о том, что он может промахнуться или не успеет вовремя нажать на спусковой крючок, егерь даже не думал – такого с ним еще не случалось.
Но выполнить свой замысел он не успел. Ему показалось, что где-то вверху загрохотал гром (при ясном небе?). Егор на секунду остановился, будто запнулся, а затем все-таки повернулся на бок и посмотрел на небо, до половины закрытое каменным козырьком. То, что он увидел, показалось ему дурным сном: над скалами зависло пыльное облако, с которого падали камни. Прыгая по склону, они с неимоверной скоростью приближались к следопыту, которому просто негде было укрыться от лавины. Единственное, что он успел сделать перед тем, как его накрыл камнепад, так это свернуться в клубок и закрыть голову вещмешком, где находились остатки продуктов и алюминиевая фляга с водой…
Пробуждение было тяжелым и каким-то нереальным. Когда Егор открыл глаза, то обнаружил себя лежащим лицом кверху на площадке, где совсем недавно укрывались беглые зэки. Несмотря на боль в побитом камнями теле, все еще туманящей сознание, он сразу узнал это место. Егерь сделал поистине титаническое усилие и попытался сесть. Принять сидячее положение ему удалось только со второй попытки. Когда он протер глаза от пыли, и осмотрелся, то сразу же натолкнулся на тяжелый, насмешливый взгляд крепко сбитого человека с седеющим бобриком коротко стриженных волос.
– Оклемался, пес подзаборный? – спросил он Егора.
Чагирь! Не веря собственным глазам, Егор бросил быстрый взгляд на свой карабин, прислоненный к большому камню шагах в трех от егеря.
– Что, хочешь пульнуть? – криво ухмыльнулся пахан. – Все, Сатана, кранты. Ты уже отстрелялся.
– Как вы… меня?..
– Поимели? Ха-ха.. – довольно хохотнул Чагирь. – Чего проще. Пока мой кореш, прикрываясь мертвецом, шмалял по тебе из винта, а ты носом землю рыл, я поднялся наверх и заложил под скалу пару динамитных патронов. Мы их нашли у самоеда на заимке. Ну, а дальше чего рассказывать – сам видишь. Бум! – и мы в дамках.
– Зачем нужно было нанайца убивать? Ублюдки…
– Я ему сейчас глаза выну! – В поле зрения Егора появился второй бандит, высокого роста мужчина, разменявший пятый десяток; в его руках холодно блестел самодельный финский нож.
Он был высокого роста, худой, но жилистый, и ходил, приволакивая правую ногу.
– Не горячись, Скок, пусть себе ругается. Всему свое время. Теперь уже спешить некуда – главная ищейка в наших руках. Остальные не в счет. Отдохнем, как следует, потолкуем с Сатаной… по петушкам, а после… – глаза Чагиря мечтательно сощурились. – После устроим маленький сабантуй для души… ха-ха…
Егор промолчал. Он был совершенно опустошен и смят неожиданным поворотом событий. Егерь понимал, что живым его не выпустят, а значит Чагирь в конце концов возьмет верх в их противостоянии, затянувшемся на долгие годы. От этой мысли все его естество на миг вспыхнуло жарким пламенем, и тут же потухло, погрузившись в бездну отчаяния. Он проиграл… А значит наглая смерть родителей так и останется не отомщенной.
– Скажи мне вот что, Сатана: зачем ты истреблял братву? Неужто ради бабок, что тебе платил хозяин? – с искренним интересом обратился к егерю пахан, усаживаясь напротив пленника на плоский камень.
Чагирь его не узнал! Впрочем, встреть Егор пахана где-нибудь в городской толпе, одетым не в робу, а в приличный костюм, он и сам бы прошел мимо своего злейшего врага даже не дернувшись – годы одинаково беспощадны и к тем, кто гуляет на воле, и к тем, кто трет лагерные нары за колючей проволокой зоны.
– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил егерь.
– Конечно, за бабки. Дешевка она всегда дешевка, под любым прикидом. – Чагирь самодовольно осклабился.
– Что тебе стоило оставить нас в покое? – в золоте купался бы. Урки – народ честный, слово держат всегда.
Разве трудно было намекнуть кому-нибудь из братвы, что так, мол, и так, живу бедно, скучно и без перспективы вырваться со своего медвежьего угла. Мы люди понятливые, подсобили бы. И тебе хорошо, и нам дорога к воле открыта. Ан, нет, за гроши нас отстреливал, давил, как вшу… падло! Вот и допрыгался… – пахан выматерился.
– Говоришь, урки – честный народ? – со злой иронией спросил Егор. – Друг за друга горой, все делите по справедливости – пополам, живете по принципу: сам пропадай, а товарища выручай… Так?
– Слышь, Чагирь, мне уже надоели эти базлы… – Скок с мрачным видом уставился на пахана. – Пора его кончать. Скоро вечер, а нам еще топать и топать до вершины.
– Отлипни, Скок! – в голосе Чагиря прозвучали металлические нотки. – У меня все просчитано. В нужном месте будем вовремя, не ерошись. А тебе отвечу, – обернулся он к егерю. – Да, я готов за кореша жизнь положить.
– Ложь! – Егор спокойно выдержал тяжелый взгляд пахана. – Ты и в этом побеге со спокойной душой подставил своих товарищей под пули, лишь бы уйти самому. Да, верно, ты все просчитал как нужно. В этом у меня сомнений нет.
– И в этом побеге? – Чагирь нахмурился и пристально всмотрелся в лицо Егора. – Что ты имеешь ввиду?
– Вспомни Малеванного, которого ты зарезал как свинью. А он надеялся… на твою дружескую помощь.
Вспомни!
Чагирь на миг оцепенел. На его лице, желтовато-бледном от долгого сидения за колючей проволокой, появился лихорадочный румянец, а в глазах замельтешило удивление вперемешку со страхом – будто перед ним появился сам Малеванный; и не призрак, а во плоти. Но ступор продолжался недолго. Судорожно сглотнув, будто пытаясь протолкнуть застрявший в горле ком, он заорал:
– Заткнись, мать твою! Скок! Порви ему пасть! Нарежь из него полос и кишки выпусти. Да поспеши – нам и впрямь пора.
– О чем идет базар? – Скок насторожился и недобро зыркнул на пахана. – Ну-ка, Сатана, повтори, что ты там трепался про Малеванного.
– Я тебе сказал – кончай его! Или ты глухой? – Чагирь встал.
Теперь он уже не отрывал глаз от Егора. Следопыт тоже глядел на него – с нескрываемой ненавистью. И пахан наконец узнал его.
– Ты-ы!? – Чагирь даже задохнулся на миг. – Так это ты!?
– А кто же еще. И знаешь, я сейчас жалею только об одном – что не раздавил тебя тогда, как гниду. Ты убил моих родителей, сволочь! Ты прикончил и пахана Малеванного – чтобы он не был тебе обузой. Интересно, известно ли об этом твоим "корешам" в зоне?
– Дай! – почерневший от бешенства Чагирь вырвал из рук Скока финку. – Да, убил! Я сделал с них рубленые котлеты… крха-крха… – Он хрипло хохотнул – словно ворон прокаркал. – Понял! Я! А ты меня упрятал в зону, щенок. Так что мы теперь квиты. Но между нами есть одна разница: ты сейчас подохнешь, а я буду жить. Долго буду жить!
Пахан подскочил к Егору и ударил его финкой. Вернее, попытался ударить – с виду медлительный и хромой Скок молниеносно бросился ему наперерез и отшвырнул Чагиря в сторону с такой легкостью, будто это был соломенный куль.
– А ну погодь… – тихо произнес Скок, напряженно глядя на Чагиря. – Не пори горячку. Дай послушать фраерка. – Он повернулся к Егору: – Начинай, Сатана, звони все, что знаешь о Малеванном.
– Что ты хочешь услышать? – Егерь перевел дух и попытался собраться – как ни готовься к смерти, но когда до нее рукой подать, редко кто может оставаться абсолютно спокойным.
– Я хочу послушать как помер мой брат Спиридон.
– Хочешь сказать, что Малеванный – твой?.. – Такого поворота Егор не ожидал, а потому опешил.
– Да. Старшой. Говори все, как на исповеди. Скажешь правду – умрешь легкой смертью. Солжешь – на кусочки изрежу, будешь сутки сдыхать в страшных муках. Понял, нет? – Скок, ощерившийся, будто взбесившийся пес, был страшен, словно сам нечистый.
Егор посмотрел на Чагиря, который стоял чуть поодаль и пожирал глазами следопыта, затем перевел взгляд на Скока и, утвердительно кивнув, вкратце рассказал о событиях 1948 года.
– Вон, оно, значит, как… – Скок обернулся к Чагирю. – До меня доходил звон, но я не верил… Зачем Спирьку сгубил?
– Кого слушаешь, дурачина? – голос пахана был тих и спокоен. – Сатана горбатого лепит, а ты свои уши сушить повесил.
– Нет ему резона врать перед смертью… – Скок не отрывал от него побелевших от ярости глаз. – А я тебе верил… Все верили. Значит, тогда ты братана замочил, а теперь всех нас на съедение псам бросил… Шкуру свою бережешь. Какая же ты сука, Чагирь…
– Ты!.. – вызверился пахан. – Говори да не заговаривайся. Я тебе не шестерка. Сатана врет, как сивый мерин.
Разве ты не видишь, что он хочет нас поссорить? Кончай базар и вали эту ищейку. И пора отсюда когти рвать, пока другие легавые на шухер не подвалили.
– Зачем брата… Спирьку… – Скок казалось не слышал слов Чагиря. – Ты мне ответишь, век свободы не видать… – Пошатываясь, словно пьяный, он шагнул к пахану, который снова успокоился и наблюдал за ним, как показалось Егору, с холодным интересом.
– Напрасно… – Пахан стоял на месте, как статуя – не шевелясь. – Напрасно ты эту разборку затеял…
Скок не ответил. Он надвигался на Чагиря, будто намереваясь растереть его в порошок о скалу за спиной пахана. Скок передвигался словно сомнабула – с широко открытыми, ничего не видящими глазами и безвольно болтающимися вдоль туловища длинными руками. Со стороны казалось, что ситуация ничем серьезным пахану не грозит, но Чагирь, хорошо знающий о медвежьей силе Скока, думал иначе. Под натиском товарища по побегу пахан начал медленно отступать, забирая влево, к обрыву, под которым далеко внизу зеленел плотный ковер сосновых крон. Таким образом они постепенно приближались к Егору, который следил за разворачивающимися перед ним событиями затаив дыхание. Он понимал – сейчас Скок вне себя, но что задумал Чагирь? А в том, что хитрый, как змей, пахан уже готовит для своего, теперь уже бывшего, друга какую-то пакость, егерь совершенно не сомневался – несмотря на финку, оставшуюся в руках Чагиря, в рукопашной против Скока его шансы практически равнялись нулю. Это было видно по посеревшему от гнева и страха лицу пахана, который даже не помышлял воспользоваться для собственной защиты остро отточенным клинком.
Все свершилось быстро и страшно. Чагирь вдруг прыгнул в сторону, как большой кот, и упал, а когда Скок навис над ним, угрожающе протягивая к горлу пахана свои руки-клещи, тот наставил на него лежавший рядом короткоствольный карабин Хойко и расстрелял прямо в грудь брата Малеванного всю обойму.
Егора будто током ударило. Как ни странно, но камнепад не сломал ни одной его кости, лишь наставил синяков, а потому тело хоть и болело, однако все же повиновалось, в чем следопыт успел убедиться, незаметно для бандитов двигая руками и ногами. Муть в глазах уже прошла, только в голове стоял шум, мешающий сосредоточиться. И тем не менее Егор все-таки сообразил – стычка Скока с Чагирем дает ему шанс; пусть и мизерный, но все же…
Пахан уже встал, когда егерь, собрав оставшиеся силы, подобрался к нему на четвереньках – сразу подняться на ноги он не рискнул, боялся, что в вертикальном положении не удержит равновесие. Чагирь, все еще под впечатлением схватки со Скоком, посмотрел на него недоумевающим взглядом и не нашел ничего лучшего, как отступить в сторону. Но не на столько далеко, чтобы Егор не смог до него дотянуться. Егерь, оттолкнувшись от земли с таким яростным усилием, что даже в глазах потемнело, по-собачьи прыгнул вперед и схватил пахана за правую ногу. От неожиданности Чагирь выронил карабин, которым мог воспользоваться как дубинкой, и принялся голыми руками молотить клещом вцепившегося в него Егора.
Захваченный врасплох, он понял замысел следопыта чересчур поздно. Егор, мужественно терпя удары, всетаки добрался до ножа, который пахан хранил привязанным к лодыжке правой ноги. Разорвав ветхую штанину, егерь выдернул небольшой клинок из ножен и нанес Чагирю несколько ударов, целясь в живот. Но достал лишь до бедра. Пахан, словно очнувшись от кошмарного сна, в бешенстве заревел, будто раненный зверь, и одним мощным усилием освободился от захвата. Он не стал ввязываться в драку с Егором, а подбежал к камням и схватил оставленный там без присмотра карабин егеря.
Все кончено, почему-то с облегчением подумал Егор. Вот теперь уже он действительно проиграл… Егерь встал и подошел к обрыву. Его шатало, к горлу подступала тошнота, в глазах мелькали радужные круги.
Нет, он не даст Чагирю возможность раскромсать его тело на куски – так, как этот хищник в человеческом обличье поступил с родителями!
Егор окинул взглядом горизонт и, раскинув руки так, будто они были крыльями, прыгнул вниз – туда, где густо росли разлапистые сосны…
