Свой кабинет Кукольников не любил. Он почему-то напоминал ему фамильный склеп польского князька, который Кукольникову довелось увидеть будучи в Варшаве: угрюмые стены, сводчатый потолок, окно, забранное решеткой. От массивных стен всегда тянуло прохладой, и он, иззябнув, иногда даже в жаркие летние дни кутался в пушистый плед – годы давали о себе знать. Стылая кровь, стылые и опостылевшие мысли…

Кукольников слушал радио. Сквозь треск и шум мощно прорывался голос диктора Совинформбюро:

"…Вчера, двадцать третьего июля тысяча девятьсот сорок третьего года, успешными действиями наших войск окончательно ликвидировано июльское немецкое наступление из районов южнее Орла и севернее Белгорода в сторону Курска…" Кукольников, тяжело вздохнув, прибавил громкости.

"Немцы бросили в наступление против наших войск свои главные силы. Это новое наступление не застало наши войска врасплох. Они были готовы не только к отражению наступления немцев, но и к нанесению мощных контрударов…"

Кукольников в раздражении хотел было выключить приемник, но пересилил себя – разведчик абвера его ранга должен знать истину, не приукрашенную и не затушеванную геббельсовской пропагандой. Поэтому он только зябко передернул плечами, словно ему стало холодно, покосился на плед, который лежал, небрежно брошенный в кресло, но встать поленился, лишь быстро и сильно потер сухие жилистые руки.

"…Таким образом немецкий план летнего наступления полностью провалился. Тем самым разоблачена легенда о том, что немцы летом в наступлении всегда одерживают успех…"

Кукольников вскочил, ломая спички, долго прикуривал, затем схватил плед, подержал его в руках, словно прицеливаясь, и аккуратно положил обратно.

А диктор продолжал, торжественно и победно:

"За время боев с пятого по двадцать третье июля противник понес следующие потери: убито солдат и офицеров более семидесяти тысяч, подбито и уничтожено две тысячи девятьсот танков, сто девяносто пять самоходных орудий, семьсот сорок четыре полевых орудия, уничтожено самолетов тысяча триста девяносто два и автомашин свыше пяти тысяч…"

Кукольников со злостью повернул рукоятку настройки новенького "Телефункена", голос диктора растворился в эфире и кабинет наполнили звуки траурного марша. "Сталинград, Питер и вот теперь Курская дуга… Где же хваленый блицкриг? Вместо победного "Дранг нах остен" – кровавая мясорубка; Гитлер рвет и мечет, меняет генералов, как куртизанка перчатки на балу, Геббельс исходит пеной, пытаясь выдать желаемое за действительное, Борман кропает циркуляры руководящим работникам нацистской партии об ужесточении отношения к русским военнопленным и усилении надзора над поведением членов партии, Канарис втихомолку ищет контакта с английской разведкой под благовидным предлогом контригры – хвала богу, еще остались друзья у Кукольникова в РСХА , соратники по Испании…

Все летит к свиньям собачьим! Столько лет копаться в дерьме, таскать каштаны из огня голыми руками, образно говоря, для этих заносчивых сверх всякой меры "белокурых бестий", ждать, надеяться, сжигать свои лучшие годы в бесплодных попытках возвратиться в Россию не как блудный сын, а как победитель, въехать в Москву пусть не на белом коне (дурацкая мечта выживших из ума белогвардейских генералов!), но увидеть фонари с ненавистными большевиками, очистить Россию от красной скверны – огнем и мечом! – и воссоздать Русское государство; пусть до поры до времени с немецкой свастикой, а там посмотрим – пережили татаро-монгольское иго, только крепче стали, даст бог и сейчас бы не оплошали… Ан нет!"

Кукольников швырнул на пол поломанную сигарету и в раздражении заходил по комнате, стараясь успокоиться – в последние годы его железные нервы стали сдавать. Старость подходит, незаметно, исподволь выхолащивая желания, помыслы, обливая помоями цинизма все его надежды… Кукольников подошел к карте: вот она, Россия, близко, стоит протянуть руку, схватить, сжать! Положил сухую костлявую ладонь на лощеную бумагу и тут же отдернул назад, словно обжегся, наколол палец о флажок, – указатель линии фронта.

Ругнулся в сердцах, возвратился к письменному столу, сел в кресло, закурил, начал просматривать донесения агентов, делая пометки на полях. Ну и людишки: трусы – с кем приходится работать?! Поставить бы их всех к стенке… А где других сыщешь? Твердолобые наци! – ведь предупреждал руководство абвера еще в начале войны: русских одним кнутом не возьмешь, только раздразнишь – пряничком их, пряничком со сдобной начинкой, а кнутом втихомолку, да по головам. Так куда там – размахались не на шутку. Беда одна: замах пудовый, да удар – тьфу, прости господи! Звякнул телефонный звонок.

– Слушаю… Да, вызывал. Пусть проводят ко мне в кабинет.

Агент по кличке Барс. Этот, пожалуй, из лучших. Правда, не из "идейных" (таких раз-два – и обчелся), но за деньги родную мать вздернет на первом попавшемся суку. Хитер и удачлив, смел, но осторожен до трусости. И опасен, весьма опасен: за ним нужен глаз да глаз: неровен час, почуяв запах горелого, может и его, Кукольникова, отправить к праотцам, лишь бы свою шкуру сберечь…

– Здравия желаю!

– Здравствуй, здравствуй, Барс. Почему приветствуешь не по уставу?

– Так если я забудусь и на той стороне фюрера когда-нибудь упомяну, боюсь, что тогда свидимся с вами только на том свете.

Кукольников поднялся из-за стола и с торжественным видом подошел к Барсу, который застыл по стойке "смирно".

– Властью, данной мне фюрером, и по моему ходатайству за большие заслуги перед Великой Германией разреши поздравить тебя с внеочередным воинским званием гауптшарфюрера и вручением медали Железный крест третьей степени.

– Хайль Гитлер! – заорал что было мочи Барс.

– По русскому обычаю это дело нужно отметить, – усаживаясь обратно в кресло, растянул губы Кукольников.

– А как же, штурмбанфюрер! Такая радость, такая радость… Я вам так благодарен!

– Не за что. Заслужил…

– Господин штурмбанфюрер, а как насчет этого… – Барс выразительно потер двумя пальцами и слащаво заулыбался. – Поиздержался малость. Уж больно хороши здешние фрау. А без денег – сами занете…

– Как же, как же, конечно… – Кукольников открыл сейф и бросил на стол четыре пачки. – Прошу. И расписку, будь добр…

– Рейхсмарки? – Барс мигом рассовал пачки по карманам.

– Да. – Кукольников поднял тяжелый взгляд на Барса, тот беспомощно замигал выгоревшими ресницами и виновато уставился в пол. – Рейхсмарки уже не устраивают?

– Что вы, что вы, господин штурмбанфюрер! Как можно…

– Так в чем дело?

– Понимаете, тут… такая штука… На черном рынке… Ну, в общем, все можно достать… только за фунты и доллары. А сейчас с продуктами, сами знаете, не того… Конечно, это временно! Так ведь и мы на этом свете временные, под богом ходим почитай каждый день. А пожить хочется на всю катушку! Вы мне простите… если что не так… с дурной головы…

– В твоих словах есть доля правды… – что-то прикидывая в уме, сказал Кукольников, задумчиво глядя на оробевшего Барса. – Будь по-твоему, – он открыл потайное отделение сейфа и вынул оттуда тоненькую пачку, перевязанную крест-накрест узкой лентой. – Возьми. Английские фунты. Расписка не нужна. Это мой подарок. Но смотри, держи язык за зубами! Чтобы не пришлось сожалеть…

– Господин штурмбанфюрер! – преданно вытаращил глаза на Кукольникова агент. – По гроб жизни! Вы мне как отец родной!

– Ладно, ладно, – похлопал его по плечу Кукольников. – Веселись. Отдыхай. Но с немецкими фрау я бы тебе не советовал шашни заводить. Неровен час, пронюхают о твоих похождениях агенты СД – беды не миновать. У них разговор короткий: спецобработка и пуля в затылок – это, чтобы ты на чистоту арийской расы не покушался.

– Спасибо, учту, господин штурмбанфюрер.

– То-то… Все, хватит болтать. Отчет составил?

– Так точно. Все по форме.

– Дата заброски, задание, срок исполнения, график выполнения задания, отчет по графику… – Кукольников медленно переворачивал листы в скоросшивателе, – особые замечания, дата и время возвращения, номер части, фамилия и звание командира, на участке которого был совершен переход линии фронта, примечания, подпись, дата составления отчета… Отлично. Еще раз поздравляю. Ответ на письмо Воронцова-Вельяминова при тебе?

– Нет ответа.

– Почему?

– Преставилась старушка.

– Как… преставилась? Когда?

– Да умерла себе спокойно. Болезнь какая-то. За неделю до моего прихода.

– Ну и?..

– Поплакался я в платочек, на могилку прогулялся, горсть земли для отвода глаз зачерпнул – сыну передать. Выбросил по дороге. Если потребуется, я ему и здесь хоть мешок нагребу; земля она везде одинаковая.

– Да-а, не вовремя, – нахмурился Кукольников. – Не вовремя умерла…

– Мне тут передали вот это, – Барс вытащил из кармана сверток, перевязанный суровой ниткой. – Старушка перед смертью сыну заказывала доставить.

Кукольников развернул плотную бумагу, взял в руки портмоне, которое было в свертке, открыл его, вытряхнул содержимое на стол: серебяные часы фирмы "Пауль Бу-рэ", невзрачное на вид колечко и кусок картона с планом местности. На обратной стороне картона надпись. Кукольников прочитал, глянул на буквы внизу. ГР. В. В-В.! Он едва не вскрикнул от неожиданности; быстро перевернул картонку обратно и впился глазами в план местности. Долго рассматривал, даже щупал поистершиеся от времени линии, затем откинулся на спинку кресла и застыл, словно изваяние, невидящим взглядом уставившись на Барса, который с перепугу вытаращился на него, как кролик на удава.

Кукольников чересчур хорошо знал местность, указанную на плане…