Глава 8
Как хорошо балдеть в постели, когда ты свободен, словно ветер!
Никто не начнет тебя пинать и орать над ухом, что на кухне уже стынет завтрак, а рабочий день почему-то начинается не в десять, а в восемь часов утра; никому нет дела до того, что твоя одежда разбросана по всей комнате, а домашние тапочки почему-то вообще лежат на диване, на самом видном месте; и самое главное – везде царит просто удивительный покой, которому даже муха на оконном стекле не помеха.
«А вставать все-таки надо, уже рассвело…» – подумал я лениво, посмотрел на стол, полный объедков и огрызков, и поморщился.
За разговорами о том, о сем мы с Зосимой досиделись до темноты, потом пережидали дождь, успешно коротая время с помощью привезенной мною из города водки, а когда наконец у нас в головах зазвучал сигнал отбоя, то у меня хватило сил лишь дотащиться до постели и рухнуть на нее снопом.
По-моему, я даже дверь не закрыл на ключ. Впрочем, столь вызывающее раздолбайство вошло у меня в привычку. Кто будет лазить – и зачем – по домам среди ночи (да и днем тоже) в нашей глухомани?
Местные аборигены вообще понятия не имели, что такое хотя бы обычный амбарный замок, навешенный на дверь избы.
Чаще всего вместо замка они использовали прислоненный к двери ореховый прутик, который служил предупреждением, что хозяева отсутствуют. А у некоторых был внутренний деревянный засов с зубчиками, который открывался железным шкворнем со свободно болтающимся язычком.
Всунешь шкворень в дырочку, нащупаешь язычком засов-рейку, и поворачивай. Всего-то делов. Отмычку для такого, с позволения сказать, «замка» может смастырить даже младенец, орудуя одним перочинным ножом.
Только я, приехав сюда на поселение, завел моду все запирать на ключ. Причем замки достал по оказии очень даже мудреные, со всякими наворотами. Не наши замки. Капиталистические. Такими сложными запирающими устройствами сытые буржуи насобачились отгораживаться от вечно недовольного пролетариата.
Но на то были свои причины. Главным моим достоянием была даже не изба-бунгало, обставленная по первому классу, а капитальный сводчатый погреб с тайной кельей внутри, в самом его конце. Тайник я оборудовал вторым, запасным, выходом и всем, что необходимо для жизни подпольщика.
Поднявшись, я быстро убрал со стола, попил чаю – ничто другое, посущественней, не лезло в горло – и первым делом решил проверить, как там у меня обстоят дела в погребе.
В первом отделении моих подземных владений, как и ожидалось, царило запустение – несколько деревянных ящиков, две рассохшиеся бочки (прежние хозяева когда-то солили в них огурцы и капусту), гнет – два гранитных булыжника, и стеллаж с пустыми банками и бутылками.
В тайнике дело обстояло гораздо солидней. Я нажал на скрытый фиксатор, и фальшивая кирпичная стенка повернулась вокруг оси, открыв моему взору мечту моего детства.
Да, именно мечту. Еще в свою бытность детдомовским пацаном мне очень хотелось иметь такое тайное убежище, где я бы мог укрыться от невзгод и жестокостей взрослого мира. Особенно остро это желание проявлялось, когда мы играли в «наших» и «фрицев», в подпольщиков и гестаповцев.
Я включил свет. Все было на месте (вернее, почти все): медицинская кушетка с двумя грубошерстными солдатскими одеялами, тумбочка с посудой, ящики с консервами и бутылками минеральной воды, электрический обогреватель и наконец сейф, где я хранил некоторые документы, а также оружие и боеприпасы.
К сожалению, около десятка литровых бутылок со спиртным, которые я здесь оставил, приказали о себе долго помнить. Похоже, Зосима выплатил себе зарплату за обязанности сторожа моего бунгало натурой…
Открыв сейф, я достал оттуда свою двустволку и одобрительно причмокнул – хорошо, что перед отъездом, так сказать, на «большую землю», я смазал ее солидолом и завернул в пергаментную бумагу.
Несмотря на то, что погреб был вырыт в спрессованной миллионами лет сухой до каменной твердости глине, сырость все равно ощущалась. Даже никелированные детали обогревателя начали темнеть и покрываться ржавчиной.
Зосима пришел на удивление рано и застал меня за чисткой оружия.
– Патроны как, в норме? – спросил он заботливо, с вполне понятным профессиональным интересом.
– А что с ними станется?
– Дык, время-то бегит… Скоки пролежали.
– Ну не в воде же. К тому же все пачки с патронами я законсервировал, макнул их в расплавленный парафин.
– Да-а, с оружием ты могешь управляться…
В голосе Зосимы послышались легкая зависть и уважение.
Поначалу, когда мы с ним познакомились, он был не очень высокого мнения о моих способностях как охотника и стрелка. Я не спешил разубеждать его в этом заблуждении и понарошку мазал безбожно.
Мне, наверное, еще большему лентяю, чем Зосима, по душе была лишь та дичь, которую полевал на двоих мой приятель и наставник. Это у него получалось классно. А я в основном валял в лесу Ваньку, любуясь красотами почти дикой природы.
Но однажды все изменилось в одночасье, и мне пришлось взяться за оружие по-настоящему, чтобы и самому выжить, и спасти своих друзей, в том числе и Зосиму. С той поры старый охотник затаил на меня легкую обиду, – «за оман» – которая обычно спала, но иногда все же просыпалась, когда мы выходили на охоту.
В таких случаях Зосима из шкуры лез, чтобы доказать свое первенство в этих делах. И конечно же, всегда побеждал в нашем тайном соцсоревновании. Увы, у меня поддержки лесных духов не было и приходилось уповать всего лишь на Госпожу Удачу. А с ветреными дамами у меня всегда были напряженные отношения…
– Када пойдем? – спросил Зосима.
– Давай завтра, – ответил я, сразу поняв, куда это зовет меня мой добрый друг; конечно же, на охоту. – Сегодня хочу наловить рыбки на перекус, да ушицу сварганить. Страсть как хочется, давно не едал, – чтобы с дымком, да на свежем воздухе. И убраться нужно немного, все порасставить на свои места.
– Ну да, ну да, все верно… – с легкой досадой сказал Зосима, которому явно хотелось немедля рвануть подальше от деревеньки с ее скучным однообразием примитивной патриархальной жизни.
Тем более, что теперь у него появился хороший напарник, а на охоте это первое дело – есть благодарный слушатель, для которого можно травить охотничьи байки возле костра хоть всю ночь. И который тоже не прочь языком потрепаться – есть у него и такая слабость.
Я взял удочки, которые, как и все в избе, были в идеальном состоянии, и направился к озеру, на свое излюбленное место. Идти мне было всего ничего – вдоль берега, метров сто. За мною топал и приунывший Зосима, отравляя упоительно вкусный утренний воздух, освеженный грозой, дымом своих дешевых сигарет.
– А это откуда? – спросил я удивленно, показывая на новенькие мостки и красивую беседку с резными колоннами и крышей, покрытой импортными финским материалом. – Неужели черноризец со товарищи для общества потрудились?
– Хе-хе… – хохотнул Зосима и выпустил клуб дыма. – Ента твои «крестники» постарались.
– Не понял… Ты о ком?
– Забыл… – Зосима снова ухмыльнулся. – Ну тот, белобрысенький. И его приятели. Что тогда с электрической удочкой сюда приезжали…
– Лагин!? – Моему удивлению не было предела.
Это же надо так перевоспитаться! Похоже, у меня есть задатки великого педагога. Перековать отмороженного Чижа (это была кличка местного авторитета Лагина) – не фунт изюма скушать.
– Год назад приехали и очень вежливо попросили у меня разрешения поставить здесь беседку, мостки и мангал… вон там, видишь? Грят, чтобы иногда приезжать сюда на отдых. Порядок и чистоту гарантировали. А я что? Пусть их. Озеро-то не частное.
«Мое озеро! – рявкнул где-то в глубине моей сильно очерствевшей в городе души злостный частник. – Ишь чего захотели… покусились на самое заветное. Мечту мою испохабили… Козлы!».
– Ну и как, держат слово? – спросил я ревниво.
– А то… Все чин чинарем. Ведут себя вежливо, тихо, рыбу ловят только с мостков и никаких электрических удочек. Да и зачем она тут нужна? У нас здеси рыбы – завались. Зимой из проруби одни головы рыбьи торчат, воды не наберешь; дышат карасики.
– Что ж, если так… Не жалко…
– Ага, и я так подумал. Между прочим, после того, как они здесь появились, другим путь сюда стал заказан. Кроме них – никого. И это, подарки мне привозят… кхе-кхе… – Зосима понял, что проговорился, и смущенно отвел глаза в сторону.
– Никак, водочку?… – догадался я без особого труда.
– Дык, это… понятное дело. И закуску.
– Купили тебя… – Я сокрушенно покачал головой. – Как пацана, на дешевке.
– Зачем ты так… – Зосима неловко переминался с ноги на ногу. – Кстати, они тебе привет тебе передавали.
– Премного благодарны, – буркнул я, разбираясь со снастью.
– Уважают они тебя, – не отставал Зосима. – Сказали, что если тебе не понравится их самодеятельность, – указал он кивком головы на беседку, – уберут все немедленно.
– Пусть все будет, как есть, – сказал я, немного оттаивая. – Беседка дело хорошее. Не говоря уже о мостках. Добротно сделано, на совесть.
В этот момент я подумал, что в конечном итоге нам с Зосимой никто не запретит засесть в беседке, когда будет непогода, и отдыхать в свое полное удовольствие, любуясь озером и наслаждаясь дружеской беседой под шум дождевых капель. Это, знаете ли, здорово успокаивает.
Рыбалка, прямо скажем, удалась на славу. Наверное, рыба здорово по мне соскучилась, потому что едва не устраивала драку за право проглотить наживку и сесть на крючок.
Только Зосима, который пристроился рядом со мной, на мостках, был недоволен.
– Не к добру это… – бубнил он встревожено, наблюдая за тем, как я едва успеваю снимать свою добычу с крючков. – Ох, не к добру…
Я ловил на три удочки.
– Не каркай, – отвечал я, довольно ухмыляясь. – Все путем…
Моя азартная душа буквально пела – как здорово! Погода – блеск, озеро – как слиток серебра, от которого я отхватывал маленькие живые кусочки, а леса вокруг – словно занавес огромного театра под открытым небом, готовый в любой момент подняться, чтобы я мог насладиться новой оригинальной постановкой.
Ах ты, боже мой…
Уху мы сварганили прямо здесь, на специально оборудованной Лагиным-Чижом площадке, где находился и явно сделанный по спецзаказу добротный чугунный мангал – такой тяжелый, что с места не сдвинуть. Его что, трактором сюда волокли?
Поставив на костер (от которого осталась лишь кучка жарких углей) нанизанных на шампуры, выпотрошенных и очищенных от чешуи жирных карасиков, чтобы приготовить второе блюдо, я сказал, поднимая рюмку:
– Ну что, по единой?
– Дык, это, конечно…
– Мы сегодня, кстати, не пьем, а лечимся.
Ответом мне было привычное Зосимино «хух!» После водки ароматная и горячая – почти кипяток – уха показалась мне просто божественным нектаром.
Я почувствовал, как по моим жилам побежало нечто обжигающее, вроде подогретого адреналина. Эта субстанция наполнила мою душу ликованием, а сердце неземным покоем.
Хорошо…
И в этот момент я вдруг почувствовал, что мы возле беседки не одни. Кто-то таился в кустах, явно сглатывая голодную слюну. Уж не черноризец ли? На ушицу потянуло, ворона…
– Эй, дядя! – окликнул я громко. – Выходи! Нечего по кустам шастать, да за людьми подглядывать. Выходи, не обидим.
Зосима от удивления даже поперхнулся. К старости он стал немного глуховат, чего нельзя было сказать о его голубых глазах; правда, от яркой молодой голубизны в них остался лишь стальной блеск, но смотрели они зорко и далеко, как у орла.
Послышался шорох, треск ломающихся ветвей, и перед нами появился странный тип, весьма похожий на жюль-верновского Паганеля – такой же высокий, нескладный и в круглых роговых очках. Для полного сходства не хватало лишь подзорной трубы, да коротких панталон с чулками.
– Вы кто? – спросил я, икнув от неожиданности; мне думалось, что увижу другого человека.
«Паганель» вежливо кивнул Зосиме, который тоже несколько был смущен, и ответил неопределенно:
– Живу я здесь… Здравствуйте.
– Привет. Наше вам. Будем считать, что ответ на вопрос исчерпывающий. Что ж вы, уважаемый, по кустам шорохаетесь, добрых людей пугаете?
– Я, знаете ли, проходил мимо…
– Мимо, значит… – Я недоверчиво ухмыльнулся. – И по каким делам?
– Иво, это Кондратий Иванович, – наконец подал голос и Зосима.
Ух ты! Оказывается, к нам пожаловал дачник Кондратка, который снимает избу у Зинки Фалалеевой. Мы с ней не так и не познакомились, но я был о Зинке-резинке, ведущей в городе беспутную жизнь, немало наслышан.
Впрочем, как и о других бывших жителях нашей выморочной деревеньки.
– А-а, тогда милости прошу к нашему шалашу, – сказал я доброжелательно, сделав пригласительный жест. – Заодно и познакомимся. Хорошему человеку мы всегда рады. Правда, Зосима!
– Ну, дык…
– Вот и я об этом. Меня зовут Иво. Нет, нет, никаких по отчеству! Просто Иво. Да вы садитесь, садитесь… вот и ложка есть. Что касается тары, то тут у нас пролет… – Я с некоторым сомнением повертел в руках пустую рюмку. – В этом вопросе мы на вас не рассчитывали. Но это дело поправимое. Будем пить с одной, хотя это и негигиенично. Водка – лучшее средство для дезинфекции. Как вы насчет спиртного, не абстинент ли, случаем? – спросил я с затаенной надеждой – а вдруг и впрямь Кондратка непьющий? вот было бы здорово, со спиртным в нашей деревеньке всегда напряженка. – Это сейчас модно…
– Нет, нет! – поторопился ответить Кондратий Иванович, сиречь Кондратка. – В этом плане у меня все нормально.
– Наш человек, – сказал я с удовлетворением, все-таки задавив в себе жлоба, когда очкатый Кондратка махнул полную рюмаху, как за себя кинул; похоже, в этом деле он даже Зосиме не уступит. – Правильный.
– Спасибо, – вежливо ответил Кондратка, понюхал хлебную корку, поправил очки и взялся за ложку.
Кондратка оказался мужиком хоть и ученым (по крайней мере, с виду), но без претензий. Он начал метать уху с потрясающей быстротой. Ну просто тебе голодающий Поволжья. Создавалось впечатления, глядя на его худобу, что мужик не ел как минимум неделю. Силен пожрать…
– Стоп! – наконец не выдержал я беспрестанного мелькания ложки. – А по второй?
– Нет возражений, – охотно откликнулся Кондратка.
Теперь уже мы выпили все вместе; правда, Зосима с некоторым отставанием. Это он предложил свою рюмку Кондратке. Наверное, мой друг решил на всякий случай подстраховать меня – чтобы я не подхватил какой-нибудь неведомой заразы.
Хотя я знал, что в этом вопросе он больше заботится не обо мне, а о Каролине… старый хитрец! Они как-то уж очень быстро спелись, и Зосима просто боготворил мою непутевую женушку.
Пардон, мою бывшую женушку. Которая вышвырнула меня из своей жизни, как некий использованный предмет интимного обихода. Обидно, понимаешь, да?
Еще как обидно. Особенно когда примешь на грудь, как мы сейчас, по три сотки. Сразу в голову начинает лезть всякая чепуха, разные ути-пути их прошлой жизни, а также настоящие и мнимые обиды.
Мне пришлось сгонять домой еще за одной бутылкой. Этот сукин сын Кондратка, Паганель очкастый, хлебал беленькую как ломовая лошадь воду.
Понятное дело – на халяву можно и море выпить, было бы чем закусывать…
Разговор у нас шел ни о чем. Это был обычный «звуковой фон» застолий, когда собираются только мужики. Правда, за одним исключением – в нашем трепе не присутствовала женская тема, которая в пьяной мужской компании превалирует.
В принципе, и этот факт поддавался объяснению: Зосима давно забыл, что это за зверь по имени Женщина; я – не хотел о женщинах даже думать, особенно об одной, выбрасывал ее из головы, как вышибала выкидывает из кабака забулдыгу без копейки в кармане, который снова и снова с пьяной настойчивостью возвращается к стойке бара, чтобы выклянчить у кого-нибудь из посетителей еще одну рюмку спиртного; а что касается нашего «профессора» Кондратки, то мне кажется он принадлежал к типу маменьких сынков, вечных женихов, которым разбитные свахи безуспешно подыскивают невест до самой гробовой доски.
– Как отдыхается? – наконец задал я «Паганелю» невинный с виду вопрос; естественно, не без задней мысли.
– Что вам сказать… – Кондратка с видимым сожалением бросил взгляд на последнего карасика, который лежал перед ним на одноразовой тарелочке из алюминиевой фольги.
Это были остатки от его порции запеченной на костре рыбы, которую он стрескал с кошачьим урчаньем.
– Красиво здесь, – продолжил он осторожно.
– Но скучно. Не так ли?
– Нет, нет, что вы! – горячо возразил Кондратка, постепенно заводясь. – Когда у человека есть дело, ни о какой скуке не может быть и речи…
Опа! Дело, значит, у него есть… Вот вы и попались, Штирлиц.
Какие такие дела могут быть в нашей деревенской глухомани у рафинированного интеллигента? Ну разве что молочка парного попить, да белых грибов насушить – в этом году, как уже доложил мне Зосима, их можно косой косить, так много уродило.
Наверное, Кондратка и сам понял, что прокололся. Он вдруг умолк и начал смотреть на нас с Зосимой как бука – исподлобья.
Но я сделал вид, будто мне совсем не интересно то, о чем начал говорить «профессор». А что касается Зосимы, то он как раз в этот момент набивал трубку ядреным самосадом.
На моего друга иногда находили снобистские настроения. Тогда он оставлял свои вонючие сигареты, самые дешевые, которые только можно было найти в округе, и принимался за трубку. Наверное, ему казалось, что с этим курительным прибором он выглядит значительней.
Однако, сегодня он хотел не только пустить пыль в глаза Кондратию Ивановичу. Зосима решился по пьяной лавочке на маленькую месть. И ее объектом был я.
Дело в том, что после отъезда в город мы с Каролиной посылали ему время от времени скромные посылки. Чисто символически. Потому что Зосима дорогих подношений и подарков просто не принял бы. Мы это хорошо знали.
Но главным козырем в этих посылках был трубочный голландский табак с разными ароматическими добавками. Зосима от него «тащился», как выражается нынешняя молодежь.
(К слову сказать, коробка супертабака из Нидерландов стоила столько, сколько запас продуктов на неделю для спецназовца. Хорошо, что Зосима этого не знал).
Так вот, вчера я по запарке как-то забыл, что в моем необъятном и неподъемном рюкзаке лежат и скромные подарки для моих друзей-аборигенов: стариков Коськиных, бабки Дарьи и, естественно, для Зосимы – тот самый дорогущий адмиральский табак.
Когда я покупал его, у меня внутри все перевернулось: блин! последние «отвальные» запалил – те, что мне бросила Каролина с барского плеча; еле-еле на электричку потом наскреб.
Но теперь я с хитрецой посматривал на Зосиму, который вызывающе пыхтел своим горлодером, отвернув глаза в сторону. Мол, пусть тебе будет стыдно, Иво Арсеньев.
Ничего, подумал я, мысленно торжествуя, ты еще помучаешься от того, что так плохо обо мне подумал, старый прохиндей…
Мы разошлись только к полудню. И, ясное дело, на хорошем подпитии.
Увы, больше из Кондратки выдавить ничего не удалось. Он замкнулся и стал похож на твердокаменного коммунара, которого привели на допрос в белогвардейскую контрразведку. Я когда-то (в советские времена) видел такую картину, намалеванную небесталанным мазилой.
Я пришел домой и завалился спать. А что делать пенсионеру, у которого ни детей, ни плетей, не говоря уже о жене и телевизоре?
Мне снился какой-то бесконечно длинный и мрачный сон. Я все время убегал, а какая-то черная мохнатая сволочь пыталась меня догнать и прижать к ногтю. И даже в сонном состоянии, под впечатлением кошмара, на бегу, я думал: «Надо с этим черноризцем разобраться. Это все его штучки…»
Что-то я стал чересчур впечатлительным…
