Весна пришла ранняя и пронеслась над Таврикой как стриж в голубом небе – стремительно и незаметно для глаз. Море нагрелось быстро и порадовало рыбаков богатыми уловами. Засолочные ванны уже были полны, а косяки продолжали идти на нерест в Меотиду через Боспор Киммерийский так густо, что мореплавателям казалось, будто их суда скользят не по ласковым бирюзовым волнам, а по лоснящимся от жира рыбьим спинкам.

Савмак уже выздоровел, его рана затянулась, и теперь он скучал в полном одиночестве, если не считать компании старого морского волка, сторожившего «Алкион». Но тот был трезвым настолько редко, что юноша уже и забыл когда. А потому, слушая бессвязную болтовню пирата и греясь на солнышке, Савмак мечтал о встрече с друзьями, Таруласом, Руфусом и Пилумном, которых до сих пор носила нелегкая где-то там, за серебрящейся лентой пролива.

Единственным его утешением была Ксено. Но их тайные встречи случались так редко, а время летело так быстро, что иногда они казались влюбленному юноше весенним сном.

Несколько раз он посещал и моления почитателей Гелиоса. Ему, варвару до мозга костей, пусть и немало повидавшему на своем, еще коротком, веку, не очень верилось в прекрасное общество, где не будет ни рабов ни господ, о чем страстно вещал жрец Гелианакс. Но старый бунтовщик и заговорщик был с ним терпелив, ласков и настойчив. Он понимал, что душа юноши пока в смятении, и его главной задачей было не торопясь, исподволь, направить мысли и поступки Савмака в нужное гелиополитам русло. Гелианакс очень надеялся на юного царевича, наследника боспорского престола. Будучи великим провидцем, жрец бога солнца предрекал Савмаку незаурядное будущее. И в том далеком далеке он хотел быть рядом с юношей, осененным золотой короной Гелиоса.

После победы на ристалище Митридат, неожиданно для всех, исчез, затаился, что вызвало разные кривотолки среди почтенных граждан Пантикапея. Конечно же, он никому не мог рассказать о зарезанных Гордием двух персидских соглядатаях, следивших за царевичем денно и нощно. А потому, укрывшись в одной из усадеб царя Перисада, как посоветовал ему осторожный Гордий, он с нетерпением ждал новых вестей из Понта, даже не помышляя о своей любимой охотничьей забаве.

И вот долгожданный гонец прибыл. Он постучался в прочные ворота усадьбы-крепости ранним утром, и пока царские слуги выясняли у его попутчиков, кто, зачем и почему, гонец с неподдельным интересом рассматривал каменные стены убежища Митридата, мысленно прикидывая, как их можно одолеть с наименьшими потерями.

Его встретил Гордий, предусмотрительно приказав спрятавшейся охране, состоящей из миксэллинов, в случае чего спускать тетивы луков без малейшего промедления.

– Кого я вижу! – не без некоторой иронии улыбнулся гонец при виде настороженного Гордия. – Верный слуга своего великого хозяина. Будь добр, прикажи им опустить луки, а не то мои орлы могут неправильно истолковать такое горячее гостеприимство, – он небрежно указал на хозяйские постройки, где таились стрелки.

Гонец был смугл, белозуб и порывист в движениях. Под его богатым и пестрым восточным плащом Гордий заметил панцирь и набор всевозможного оружия – кривой нож, метательный топорик, два меча и кистень. Спутники гонца – их было около десятка – при последних словах своего господина с удивительным проворством и слаженностью окружили его полукольцом и закрыли щитами.

– Стоп, стоп! – властно вскинул он правицу. – Здесь друзья. Не так ли, Гордий?

Теперь и оруженосец Митридата узнал прибывшего. Натянуто улыбнувшись, он любезно пропустил гонца вперед, в комнаты, а его охране строго приказал:

– Ждите здесь. Пока готовится еда, утолите жажду… – он подал знак, и из глубины двора к воинам просеменила немолодая женщина с бурдюком и чашей в руках.

Переглянувшись, они недовольно заворчали и вознамерились последовать за господином, но тут раздался и его звонкий голос:

– Выполнять! И накормите коней…

При виде улыбающегося гонца Митридат порывисто вскочил и поспешил навстречу:

– Селевк?! Какими судьбами?

– О, мой господин, долго рассказывать…

– Я рад тебя видеть, Селевк, – с неподдельной искренностью обнял его Митридат. – Присаживайся.

– Благодарю, мой господин, – растроганно ответил Селевк, но приглашением не воспользовался. – Прошу простить меня, но вначале дело, а уж потом… – он сверкнул белозубой улыбкой. – Я ведь полномочный посланник, – с этими словами пират достал из кожаного мешочка пергаментный свиток и с глубоким поклоном протянул его царевичу.

Митридат дрожащими руками нетерпеливо сорвал печати и углубился в чтение. Закончив, он некоторое время стоял, закрыв глаза. Свершилось… О, боги, свершилось! Пришло его время…

– Не знаю, как и благодарить тебя, мой Селевк, за эти новости, – справившись с волнением, ласково обратился Митридат к пирату. – А теперь садись и рассказывай. Вина! – приказал он притаившемуся за дверью Гордию.

– Провинции уже очищены и от римлян и от сторонников царицы. Синопа в осаде – прибыли наконец и наемники с Крита. Все ждут тебя, басилевс, – снова поклонился Селевк.

– Я всегда буду помнить, кто мне принес такие добрые вести, – поднимая наполненную Гордием чашу, величаво сказал Митридат Дионис. – За тебя, мой друг.

– И за тебя, мой повелитель.

Они выпили не спеша, в благоговейной тишине. Обычно хмурое темное лицо Гордия, стоящего позади Митридата, озарила торжествующая улыбка: его господин – басилевс!

– Однако, мой повелитель, я должен сказать, что мне уже заплачено за роль гонца, – лукавые искорки сверкнули в глазах пирата, как летний звездопад. – И неплохо.

– Ты неисправим, Селевк, – рассмеялся Митридат.

– Уж такое у меня ремесло, – развел руками пи– рат. – Иначе мои люди не поняли бы своего предводителя – чересчур много опасностей у берегов Таврики, а у них дома семьи, и их нужно кормить.

– Понимаю, – серьезно ответил Митридат. – И даю слово, что в Понте я заплачу им вдвое больше. Гордий! Собираться!

– Но, господин, завтрак…

– В аид всю жратву! Подкрепимся в Пантикапее. И – в путь!

– Мой миопарон ждет тебя в гавани, – Селевк налил себе еще одну чашу. – А эскадра поджидает в открытом море. Мне, знаешь ли, не хотелось дразнить без нужды боспорского наварха, у которого есть ко мне, скажем так, кое-какие претензии…

Селевк и Митридат посмотрели друг другу в глаза и заразительно рассмеялись.

Сборы оказались более долгими, чем хотелось юноше, и небольшая кавалькада всадников покинула гостеприимную усадьбу перед обедом. Степь уже покрылась изумрудной зеленью, а над головами сияло по весеннему яркое, умытое росой солнце. Голубоватая туманная дымка все еще витала над яругами, но горизонт был чист и прозрачен…

Заросшая колючим кустарником балка подходила к дороге почти вплотную. И только человек, хорошо знакомый со скифской равниной, мог догадываться, что неглубокая с виду ложбина, где вроде и зайцу негде спрятаться, на самом деле представляла собой весьма обширный провал в земле со склонами где круче, а где положе, зализанными беспощадным временем.

Балка полнилась людьми. Правда, неопытный глаз вряд ли мог заметить их, настолько тщательно они замаскировались.

Это были разбойники Фата. Переждав зиму в Пантикапее, кровожадный убийца и грабитель вновь собрал своих присных и отправился на бандитский промысел. Обычно он избегал появляться вблизи столицы Боспора, но некое обстоятельство, сулившее ему немалую выгоду, заставило Фата привести своих разбойников в эту балку и терпеливо ждать несколько дней. И этим, как считал главарь разбойников, счастливым случаем был Оронт; с ним Фат познакомился в Пантикапее и однажды перс выручил его, выкупив у ночной стражи за немалые деньги. Как ни странно, но некое подобие благодарности не было чуждо огрубевшей в разбоях душе Фата.

Оронт лежал среди сухостоя, уже опушенного снизу нарождающейся зеленью, как на иголках: его следопыт наконец дал знак, что Митридат покинул свое убежище и направляется к западне, загодя устроенной персом. Оронт умел ждать – это свойство характера являлось неотъемлемой частью его должности, а уж в том, что касалось сыска, равных ему было мало. Если раньше охоту на Митридата он воспринимал всего лишь как очередное служебное задание, то теперь, после стольких неудач, особенно последней, когда кто-то отправил его лучших подручных в мир иной, Оронт стал считать эту охоту делом сугубо личным.

Гордию была не по душе поспешность, с которой его господин отправился в Пантикапей. Он не верил никому, а в особенности большому хитрецу пирату Селевку. Потому Гордий, втайне от Митридата, приказал лохагу миксэллинов незаметно окружить юношу таким образом, чтобы перекрыть все стороны, откуда только можно было ожидать предательского нападения.

Балка не понравилась Гордию сразу, как только он ее увидел. Уж больно тихо было среди казалось уснувших зарослей. Почему-то исчезла степная живность, сновавшая на протяжении всего пути по дороге, а хлопотавшие над постройкой гнезд птицы, которых в этих местах весной водилось видимо-невидимо, летали где угодно, только не над очень привлекательным с их точки зрения местом, каким являлись хорошо защищенные от степных хищников и сильных ветров колючие кустарники.

Оруженосец Митридата подстегнул коня и, как бы невзначай, закрыл юношу своим телом со стороны балки, а затем выразительно посмотрел на скачущего неподалеку лохага. Тот понял сразу, и, не мешкая, подал условный сигнал миксэллинам, и до этого внимательным и настороженным. Пираты, ехавшие позади, опасности не чуяли, но непривычная обстановка степных просторов, столь отличная от знакомого им с детства моря, держала их в постоянном напряжении.

Оронт, заметив маневр Гордия, злобно выругался. Он ни в коей мере не предполагал, что оруженосец мог заметить засаду, но теперь его лучшим стрелкам было весьма сложно попасть в прикрытого слугой царевича. Однако все равно нужно было начинать, и Оронт подал условный знак Фату…

Дождь стрел и дикий вой со стороны балки не застал врасплох опытных воинов охраны. Не зная количества разбойников, они не рискнули ответить, а, закрыв щитами Митридата, стали нахлестывать коней, чтобы побыстрее оставить опасное место. Потери были только среди пиратов – двое из них навсегда остались на скифской равнине, на что Селевк ответил стоном, перешедшим в вопль ненависти. Но Оронт предусмотрел и такой поворот событий. Когда всем уже казалось, что опасность позади, навстречу им, горяча нагайками мохноногих полудикарей, выметнулась лава, ощетинившаяся дротиками. Дорога на Пантикапей была закрыта.

Гордий в отчаянии оглянулся – и до скрежета стиснул зубы. Позади, там, где балка упиралась в дорогу, из кустарников, проклиная рвущие одежду колючки, хлынули неистово орущие разбойники. Митридата окружили по всем канонам воинского искусства.

Однако будущий басилевс Понта остался на удивление спокойным и уравновешенным. Казалось, что его даже забавляли беснующиеся бандиты, спешившие побыстрее схлестнуться врукопашную. Неторопливо надев шлем, он подал команду, и миксэллины, отменные стрелки, еще не растерявшие вошедших в кровь и плоть вековых навыков, стали опорожнять колчаны с такой невероятной быстротой, что нападавшие, многие из которых уже успели ощутить точность прицела пантикапейских воинов на своей шкуре, опешили, и стали поворачивать коней вспять. Но тут раздался зычный голос Фата – а бандиты боялись своего главаря больше любой, даже смертельной опасности, – и они вновь ринулись на окруженных путников.

Закипела сеча. Не столь искушенные, как их противники, в подобных сражениях, где воинское мастерство имеет очень большое значение, разбойники пытались взять не умением, а количеством. Но и гоплиты, и пираты сражались стойко, и каждый из них в бою стоил по меньшей мере двух-трех бандитов.

Самая жестокая рубка завязалась возле Митридата, Селевка и Гордия, образовавших тесный круг. Кистень юноши крушил щиты и шлемы разбойников, кривые мечи Селевка порхали как молнии, а топор слуги валил на землю подручных Фата вместе с лошадьми.

Но, несмотря на стойкость и великолепную воинскую выучку, перевес в схватке постепенно клонился на сторону бандитов. Уже пали почти все миксэллины, из пиратов осталось на ногах не более четверых, а разбойничья свора, невзирая на страшные потери, все кружила и кружила возле предполагаемой добычи, словно оголодавшее воронье.

В запале битвы никто из сражающихся не заметил, как из глубины степи к месту схватки мчали всадники такого дикого облика, что казались исчадиями аида. Их воинское облачение было грубым и неказистым с виду – кожаные шлемы, панцири из роговых чешуек, деревянные щиты, для большей прочности окованные срезами лошадиных копыт, и вместо мечей дубины, утыканные острыми осколками кремня. Единственным оружием, достойным особого внимания и уважения, были у этих дикарей длинные копья с толстыми древками, широкие железные наконечники которых выглядели устрашающе. Впереди этой орды скакали, судя по одежде, три эллинских гоплита; двое из них поражали богатырской статью.

Это были наши друзья – Тарулас, Пилумн и Руфус. Набрав, наконец, нужное количество волонтеров среди племенного объединения аспургиан, они возвращались в Пантикапей. Переводчик и проводник, тоже аспургианин-ветеран, прослуживший на Боспоре лет десять, подсказал наиболее удобное место для переправы почти в месте слияния Боспора Киммерийского с Меотидой, где плотные залежи намытого песка образовали мелководные косы, в которых не застревали копыта коней. Оттуда, конечно, было дальше до столицы, но ленивому Пилумну до смерти не хотелось болтаться в воде пролива; он предпочитал надежную земную твердь, тем более, что степь изобиловала дичью, а голос желудка наш бродяга считал самым веским и разумным доводом в пользу своего каприза.

Как бы там ни было, но теперь наши друзья, изрядно подуставшие за время скитаний по кочевьям варваров, где так и не нашлось места волнующим кровь приключениям, торопились наверстать упущенное. Битву они увидели издалека и даже успели определить кто есть кто, а потому без колебаний поспешили на помощь пантикапейским гоплитам, или, по крайней мере, просто эллинам, окруженным разбойниками.

Удар собранной, что называется с миру по нитке, команды сарматов-аспургиан застал бандитов врасплох. Будущие наемники стремились в бой по несколько иной причине, нежели их начальники – они просто хотели пограбить. В услужение к эллинам шли только самые бедные в надежде разбогатеть, так как царским гоплитам полагалась кроме жалования и часть захваченной в сражениях добычи. Поэтому не стоит удивляться той ретивости и бесшабашной ярости, с которой аспургиане набросились на порядком потрепанных в кровопролитной схватке разбойников.

Вскоре поле битвы было расчищено: длинные копья волонтеров, нанизывающие бандитов, как перепелов на вертел, сделали свое дело с ужасающей быстротой и жестокостью. Не обращая больше на павших никакого внимания, бывшие табунщики и охотники достали арканы и принялись вылавливать остальной сброд, разбегаю-щийся куда глаза глядят.

– Я искренне благодарен вам за помощь, – обратился радостный Митридат к Руфусу, принятому им, благодаря комплекции, за предводителя.

В том, что перед ним гоплиты Боспора, у юноши не было сомнений – любивший побрякушки Руфус не поленился нацепить на свою внушительную грудь все причитающиеся ему, как лохагу, знаки отличия, начищенные до блеска.

– Да чего там… – смутился богатырь.

– Ба-ба-ба, кого я вижу! – неожиданно возопил Пилумн и сгреб за грудки Селевка с такой невероятной прытью, что тот даже не успел опомниться. – Брат, – обратился он к Таруласу, – ты посмотри, какую птичку я поймал. Э-э, не трепыхайся, голубок! – с угрозой рыкнул он, заметив, как рука пирата метнулась к поясу, где висел нож. – Иначе я тебя укорочу ровно до плеч. Это ведь наш бывший хозяин, сто болячек ему в печенку.

– Отпусти его, – сурово приказал Митридат. – Он мой союзник и друг.

– А это еще что за начальник нашелся? – насмешливо поинтересовался Пилумн, не выпуская из рук присмиревшего Селевка.

Он, конечно, узнал Митридата, но ему и в голову не могло прийти, кем был юноша на самом деле – просто сын какого-то купчишки, не более того.

– Перед тобой будущий царь Понта, чтоб тебя… – наконец сумел прохрипеть полузадушенный Селевк.

– Чего? – удивился бывший легионер. – Похоже, ты, парень, рехнулся от страха. Кто это может подтвердить?

– Я, – угрюмый Тарулас склонил голову перед надменным Митридатом. – Хайре, басилевс.

– Хайре, Тарулас. Не ожидал встретить тебя здесь…

– Извини, что не признал сразу, господин… Да отпусти наконец Селевка! – рявкнул Рутилий-Тарулас на оцепеневшего от неожиданности Пилумна, заметив, что предводитель пиратов уже начал синеть от удушья. – Я тоже удивлен не менее твоего. Судьба…

– Вот так штука… – пробормотал раздосадованный Пилумн, с нескрываемым сожалением размыкая свои геркулесовы объятия. – Ладно, живи, красавчик. Оно, если честно, так и по справедливости получается. Как бы там ни было, а ты нас в свое время спас от верной гибели, – напомнил он кашляющему пирату схватку в бухте.

– Теперь мы квиты, ржавый якорь тебе под ребро, – едва продохнул повеселевший пират. – А знаешь, я до сих пор жалею, что не предложил вам место в своей ватаге.

– Да, тут у тебя промашка вышла, – довольно загоготал Пилумн. – Ничего, это никогда не поздно.

Неизвестно, до чего бы они договорились, но им помешали аспургиане, притащившие на аркане истерзанного Оронта.

– Больсая насальника, деньга много… – орали они, обращаясь к Таруласу в надежде на выкуп.

– На кой он мне… – недовольно ответил лохаг и подозвал переводчика: – Скажи, пусть сами разбираются с ним. Если заплатит – хорошо, нет – воронью на поживу.

– Погодите… – Митридат пристально вгляделся в залитое кровью лицо перса. – Оронт?!

Заместитель начальника царского следствия Понта, взглянув исподлобья на юношу ненавидящим взглядом, снова уронил взлохмаченную голову на грудь.

– Оронт, – со сладострастной жестокостью в голосе подтвердил Митридат. – Он мой, Тарулас. Думаю, этого за него хватит, – он достал из переметной сумы кошель с золотыми и передал его аспургианам. – Держите!

Варвары, распустив завязки, радостно возопили, увидев римские ауреусы. Старший из них швырнул Оронта под ноги Митридату и несколько раз поклонился юноше, что-то говоря на своем языке – благодарил.

– Гордий, костер! – распорядился Митридат, не отводя гневного взгляда от ползающего у ног перса. – Ты меня долго искал, пес, вот и нашел. Я тебя не убью, не надейся на это. Но ты мне заплатишь за все…

Костер разожгли быстро – сушняка в балке хватало.

Митридат подошел к связанному Оронту.

– Поднимите! – приказал он пиратам Селевка, оставшимся в живых; их было всего трое. – Вспомни, Оронт, моего наставника, Иорама бен Шамаха, замученного тобой и еще кое-кем, до кого я скоро тоже доберусь. Вспомни! Ты гораздо хуже этих нанятых тобой разбойников, – показал юноша на лежащие вокруг тела подручных Фата. – Потому что они пытались всего лишь заработать на хлеб насущный пусть и таким недостойным способом, а ты, как ненасытный кровожадный зверь, столько лет терзал Понт в угоду римлянам и их развращенным лизоблюдам, этим предателям и мерзавцам. Нет тебе пощады! Пес, пес!

Митридат в гневе был страшен. Его глаза метали молнии, а голос напоминал рев тигра.

– Гордий, давай! – позвал он слугу, копошащегося возле костра.

Оруженосец Митридата достал из яркого пламени раскаленную металлическую проколку с деревянной рукояткой (с ее помощью воины чинили лошадиную сбрую), и подошел к рвущемуся из рук пиратов Оронту, только теперь понявшему, какую участь ему уготовил Митридат. Раздался нечеловеческий вопль, и даже у видавшего виды Таруласа волосы стали дыбом.

– А теперь язык! – будущий басилевс Понта был неумолим; он наблюдал за муками Оронта с удивительным хладнокровием, и только уголки строго очерченного рта слегка подергивались, обнажая зубы в садистской улыбке.

Это была его месть. И это было начало кровавого пути к трону и неограниченной власти…

Вскоре, бросив истерзанного перса (у него Гордий выжег глаза и отрезал язык) и забрав своих раненых и убитых, кавалькада взяла курс на Пантикапей. Митридат ехал далеко впереди. Ему никто не мешал предаваться размышлениям. Но была и иная причина, по которой юношу оставил в покое даже Селевк – страх. Аспургиане, большие любители поболтать в походе, эти кровожадные номады, для кого содрать скальп головы врага было раз плюнуть, с дрожью в сердце и раболепным почтением поглядывали на Митридата, пораженные увиденным. Прикажи он сейчас им броситься со скалы вниз головой или в огонь, они сделали бы это не задумываясь…

Сутки спустя после этих событий на берегу Понта Евксинского, в уединенной бухточке стояли Митридат и Савмак. Миопарон Селевка болтался на якоре в тени скал – осторожный пират решил не дразнить без нужды сикофантов пантикапейского наварха, уже успевших рассмотреть, что за гости пожаловали в столицу Боспора. Поэтому он вышел вечером в открытое море, а затем, когда на Таврику опустилась ночь, причалил в этой бухте, находившейся на расстоянии пятидесяти стадий от города. Сигнальный костер Селевку зажег один из его тайных осведомителей; их было немало и на Боспоре – предводитель киликийцев платил, не скупясь. Митридат, сердечно попрощавшись с царем Перисадом и от всей души поблагодарив за гостеприимство, от многочисленной охраны отказался. Он попросил лишь, чтобы до бухты его сопровождали аспургиане Руфус, Пилумн, Тарулас и скифский царевич Савмак: Митридат уже знал, что эти четверо могут разогнать целую вражескую рать.

– Пора, – задумчиво сказал Митридат, заметив машущего куском красной материи Селевка. – Попрощаемся…

Они крепко обнялись.

– Запомни, – усаживаясь в хрупкую лодчонку, прокричал юному скифу Митридат, – я все еще твой должник!

Савмак в ответ только грустно улыбнулся – он как-то незаметно сдружился с этим богатырем, и расставание принесло ему какую-то странную тоску, будто что-то осталось недосказанным до конца, не выясненным. Юноша уже знал, кто на самом деле «купеческий племянник», и схожесть их судеб поразила его до глубины души.

– Эй, Тарулас, дорогой мой учитель фехтования! – между тем продолжал басить Митридат, стараясь перекричать шум прибоя. –А может, все-таки, поплывем в Понт?

– Благодарю, басилевс, – ответил Тарулас. – Но я остаюсь здесь. Только запомни – мое настоящее имя Рутилий, я римлянин.

– Пожалуй, единственный римлянин, не считая Руфуса, кому в бою я бы доверил свою спину, – рассмеялся Митридат и помахал ему рукой. – Прощай! И пусть хранит вас златокудрый Дионис и богиня Ма.

Миопарон поднял парус, и хищный нос судна нацелился на далекую Синопу. Море вздыхало размеренно и тяжко, будто и его тронула грусть прощания. Только чайки радостно хохотали в вышине, приветствуя ясную тихую погоду, и садились на воду, чтобы окунуться в расплавленную бирюзу мелководья.