Богат и славен город Пантикапей! Кто в Тавреике не мечтает побродить по его улицам, потолкаться на шумных рыночных площадях, а затем, если ты богат и важен, потрапезничать в городском пританее? Даже самый последний дикарь, варвар со скифской равнины или подозрительный горец, попадая в столицу Боспорского царства, с немым благоговением взирает на величественные белокаменные храмы чужих богов и циклопические стены акрополя. Да что говорить о них: погрязший в гордыне просвещенности, видавший виды эллин, едва ступив на причал, не может прийти в себя от изумления до самых дверей первой из попавшихся на глаза харчевен, где подают любые вина и такие яства, что о них в Элладе слыхом не слыхивали. Лес мачт в гавани, стук молотков и визг пил в доках и на верфях, сверкающая серебром чешуя свежайшей рыбы в корзинах, горы золотой скифской пшеницы, рассыпанной по деревянным настилам для просушки перед отправкой в заморские страны, запотевшие амфоры с молодым вином, кучи просоленных шкур, круги темного воска, окоренные бревна, тюки с тканями, ящики со звонкой черепицей; менялы, моряки, рабы, наемники, ремесленники… о, боги, да мало ли кто мог встретиться путешественнику на пороге Пантикапея!

Подкрепившись с дороги, чужестранец первым делом поспешает на городскую агору, благо это по пути – общественные здания для приезжих находятся у подножья горы, на плоской макушке которой, за широкой лентой стен акрополя, высятся храмы и царский дворец. Вымощенная тщательно отесанными и подогнанными плитами улица неторопливо взбирается на склон горы, превращенной подпорными стенами из дикого камня в широкие террасы, где горделиво красуются среди зелени деревьев богатые дворцы знати и приближенных царя.

На агоре в любое время дня многолюдно. Огромный фонтан, отделанный привозным мрамором, плещется желанной прохладой, а полуденный зной кажется не таким невыносимым в тени навесов, сооруженных вокруг площади, украшенной статуями, стелами и колоннами зданий, соединенных крытыми галереями. Молодые девушки с гидриями в сопровождении степенных матрон в высоких головных уборах с ниспадающими на плечи покрывалами – дань варварской моде – щебечут у водоразборного бассейна с кристально чистой холодной водой, бегущей сюда по керамическим трубам из горных источников, и их невинный лепет заставляет трепетать мужественные сердца воинов царской спиры, щеголяющих начищенным до нестерпимого блеска оружием и пестрой одеждой из дорогих персидских тканей. Убеленные сединами старцы под навесами неторопливо и обстоятельно обсуждают последние городские новости и сплетни, сокрушаясь по поводу дороговизны привозных вин и попивая местное боспорское. Купцы из метрополии, собравшись в плотные группы, едва не шептом решают важную проблему – как сбить цены на сочную боспорскую солонину, пользующуюся большим спросом в Аттике. Гордые потомки Спартокидов в белоснежных, украшенных нашивными золотыми бляшками одеждах – опять-таки влияние варварского окружения – медленно прохаживаясь в обществе слуг и блюдолизов, с вальяжным цинизмом сибаритов беседуют об отличии в мировоззрении давно почивших философов Смикра и Сфера Боспорского и возмущаются плохим состоянием городских терм, где который год не могут отремонтировать гимнастический зал.

Наш путешественник, наконец, постепенно приходит в себя. С неожиданным удивлением он таращится на праздношатающихся горожан и приезжих, и ему начинает казаться, что это вовсе не варварский Восток, населенный кровожадными номадами в звериных шкурах, как ему представлялось, а благолепные, милые его сердцу Афины или другой город Эллады, где такая же агора и театр, храмы и рынки, харчевни и мастерские, и, наконец, такой же вздор и бессмыслица в выспренних речах власть имущих и людей менее знатных и богатых, стремящихся приобщиться к сонму избранных – спартокидской аристократии.

– …Идем поскорее, любезнейший мой друг. Что проку в бестолковом шатании по городу, если вокруг столько соблазнов. Мой язык уже давно присох к горлу, а в желудке стоит сушь почище, нежели в пустыне. Сюда, сюда, здесь подают самые крепкие в Пантикапее вина. И даже не разбавляют водой. Между прочим, скифы знают толк в этих делах. Нам, эллинам, стоило бы у них поучиться. Сюда, вход здесь. И не нужно пялиться на этих уличных замарашек. Мы сейчас выпьем, и я найду тебе юную красивую гетеру по сходной цене и на целую ночь. Не споткнись о порог…

Так балагурил рапсод Эрот, едва не силком тащивший своего приятеля Мастариона в одну из харчевен, где обычно коротали время игроки в кости. Гость из Неаполиса, ошеломленный величием столицы Боспора и многолюдьем на улицах и площадях, пытался сопротивляться, но цепкий, как клещ, рапсод, посмеиваясь, слегка наподдал ему коленкой под зад, и Мастарион опомнился только за столом с огромной чашей в руках, которую успел осушить невесть когда.

– Повторить! – скомандовал Эрот, и темное вино хлынуло пенной струей в скифос Мастариона. – Мой демон сегодня ненасытен и ему совершенно нет дела до того, что кошелек несчастного рапсода пуст, а такие верные друзья, как ты, Мастарион, увы, встречаются не часто. Надеюсь, ты не откажешься заплатить за нашу скромную трапезу?

– У-р-р… – проурчал хозяин харчевни из Неаполиса Скифского в ответ, торопясь проглотить очередную порцию неразбавленного вина. – Уф! – воскликнул он, в блаженстве поглаживая округлый живот. – Клянусь Гелиосом, я воспарил на Олимп. Эрот, это не вино – нектар. Даже в Ольвии такого не сыщешь, хочешь верь, хочешь нет.

– Верю, верю… – успокоил его рапсод, снова доливая в чашу приятеля. – Однако неплохо бы и подкрепиться. Эй, ты, купидон! – окликнул он разбитного малого, слугу-вольноотпущенника, кудрявого, как месячный барашек, со смешливым лицом проказливого фавна. – Мечи на стол, что повкуснее. Да побыстрей, видишь, мой друг голоден, как Сцилла с Харибдой.

– Да, но… – слуга незаметно для Мастариона похлопал по-своему кошелю, подвешенному к поясу. – Позволю тебе напомнить, – продолжил он шепотом, наклоняясь к уху рапсода, – что в прошлый раз ты мне задолжал некую сумму…

– Ты прав, ты прав, мой златокудрый. Видишь, я каюсь, мне очень стыдно, а посему наполни снова этот кратер и принеси фаршированную креветками рыбу. – Эрот бесцеремонно полез за пазуху Мастариона, достал оттуда припрятанный кошелек и потряс им перед носом слуги. – Вот, утешься, страдалец. За все будет уплачено в полной мере. И смотри – мой друг очень важный господин, его знает сам царь Перисад: если ты ему не угодишь, будешь собирать долги в царском эргастуле. И не забудь лепешки и зелень! – крикнул рапсод вслед напуганному слуге, словно на крыльях понесшемуся в поварню.

– Однако… – наконец прорвало и ошарашеного Мастариона; он тешил себя мыслью воспользоваться гостеприимством рапсода, изрядно опустошившего винные запасы его харчевни в Неаполисе в последний приезд. – Мне кажется, что… в общем, эти деньги… – Мастарион хотел развить свою мысль, но не успел.

– Спасибо! – с горячностью хлопнул его по плечу рапсод. – Я всегда в тебя верил. Ты настоящий друг. И, между прочим, брат по вере. Как и ты, я преклоняюсь перед Гелиосом, он мой бог.

– Правда? – просиял Мастарион, мигом забыв свои терзания. – Это для меня новость.

– Когда я тебе врал? – изобразил оскорбленную невинность Эрот. – Долгие дни и ночи раздумий, сомнений и колебаний наконец закончились. Братство Гелиоса – вот мое будущее, мой удел. А поэтому выпьем, Мастарион. В аид Тота и Ахурамазду, Зевса и Сераписа, Кибелу и Аримана! И да воссияет Гелиос!

– Дай я тебя расцелую, – заметно опьяневший Мастарион облобызал насмешливо ухмыляющегося рапсода. – Воистину, ты мой брат. Поди сюда! – позвал он слугу, с некоторой опаской наблюдавшего за ними в ожидании заказа, шкворчащего на противне. – Еще вина! – потребовал гость Пантикапея. – И самого лучшего.

– Что тебя привело в Боспор? – поинтересовался Эрот, с удовольствием располагаясь на широкой скамье, покрытой толстой кошмой.

Древний эллинский обычай возлежать во время трапезы на Востоке постепенно предавался забвению. Но хозяин харчевни, обедневший потомок первопоселенцев в Таврике, выживший из ума старик, свято чтил заветы и законоуложения предков. Поэтому в его заведении, больше похожем на обычный притон поклонников Лаверны, стояли древние ложа и низкие столы с массивными столешницами, используемые завсегдатаями харчевни для игры в кости.

– М-м… – промычал Мастарион, набивая рот восхитительно пахнущей ароматическими травами антакеей. – Вж… бше…льзя… – еле проговорил он, усиленно орудуя челюстями; Эрот с трудом уловил смысл сказанного: «Там больше жить нельзя».

– Почему?

– Клок-клок-клок… – достаточно объемистая мегарская чаша показала дно с удивительной быстротой. – У-уф… – Мастарион наконец последовал примеру рапсода и растянулся на скамье. – Царь Скилур доживает последние дни. За нас, чужаков, некому больше заступиться. Обложили данью, поборами – не продохнуть. Молодой Палак и Зальмоксис почти все время в походах. В Неаполисе правит в их отсутствие двоюродный брат Скилура, номарх… Бешеный пес, доложу тебе. Ненавидит всех чужеземцев лютой ненавистью. Многие ремесленники, лучшие из лучших, под разными предлогами уже бежали в Херсонес, на Боспор и в метрополию. Остались только те, кто сумел кое-что скопить на заказах Скилура: вывезти эти сбережения и трудно и опасно для жизни.

– Но ты-то сумел? – как бы невзначай обронил Эрот, потянувшись за киафом, чтобы наполнить чашу гостя.

– Да, – победно улыбаясь, ответил Мастарион. – Ну, не совсем так… – спохватился он, опасливо косясь по сторонам. – Кое-что, совсем немного…

– Не прибедняйся, ты у нас известный хитрец, – польстил ему рапсод. – Коль уж тебе в свое время удалось обмануть сверхбдительных ольвийских жрецов, то варваров и подавно. Не так ли?

– Ты прав, – сделал важную мину Мастарион. – Но это мне вылилось в приличную сумму, – не удержавшись, пожаловался он.

– За все в этой жизни приходиться платить, – философски заметил Эрот.

– Я спрятался в повозке сарматских купцов, под тюками с тканями. Ребра болят до сих пор… – поморщился Мастарион, ощупывая бока. – Скифская стража пропустила их без проверки.

– Это что-то новое, – прищурился рапсод. – С каких это пор скифы так задружили со своими извечными врагами?

– С недавних. Прошлой осенью в Неаполисе были послы царя роксолан Тасия. Теперь между ним и Скилуром мир и согласие. Роксоланы даже сопровождают караваны со скифской пшеницей.

– Тревожное известие… – нахмурился Эрот. – Похоже, грядет большая война.

– И я так думаю. Потому и бежал на Боспор. Пока варвары не захватят хору Херсонеса, сюда они не сунутся. А это не так просто.

– Не знаю, не знаю… – задумчиво произнес рапсод. – Если к скифам присоединятся и сарматы – быть беде. Боспору этот натиск не сдержать. По моим сведениям, казна пуста, среди приближенных царя распри и разброд, вожди меотов и синдов отказываются давать пополнение в войска, а из Перисада главный стратег, как из лягушки мул.

– Неужто все так плохо? – встревожился Мастарион. – О, лучезарный Гелиос, будь ко мне милостив! – вдруг возопил он в порыве пьяной страсти. – Если и здесь я не найду покоя, то мне, вечному скитальцу без рода и племени, один путь – в аид.

– Успокойся, – рассмеялся Эрот, глядя на пустившего слезу приятеля. – Поверь – жизнь прекрасна. Даже такая. Пей, ешь, веселись, пока мойры не вспомнили о твоем существовании. Да, в этом мире все скучно и постыло, но главная мудрость и состоит в том, чтобы не замечать этого. В противном случае душа твоя истлеет от терзаний, и ты будешь мертв еще до того, как оборвется нить твоей жизни. Эй, милейший! – схватил он за руку пробегающего мимо слугу. – Принеси кифару. И вина, побольше вина! – с этими словами рапсод принялся за свою порцию фаршированной антакеи, с видом знатока вкушая зашитые в рыбье брюхо креветки.

Харчевня постепенно наполнялась городским демосом. Важные персоны – купцы, знать, воины царской хилии и чиновники – сюда не захаживали, несмотря на то, что кухня и вина у старого хрыча, хозяина харчевни, были отменными. В основном здесь обретались небогатые ремесленники, любители игры в кости, странствующие музыканты и певцы, малоизвестные атлеты, чужестранцы и моряки. Гетер не пускали и на порог – по известной причине древний воитель за старые добрые нравы и порядки не мог терпеть их. Но разновозрастные шлюхи, совершенно непонятно из-за чего (увы, такова женская натура), слетались к харчевне, как мухи на мед, и в вечернее время не давали проходу подгулявшим клиентам старика (что не вызывало особых трений) и праздношатающимся горожанам мужского пола, которые в душе были не прочь предаться вакхическим усладам, и только недремлющие глаза бдительных матрон заставляли их громко возмущаться и сетовать на несчастного блюстителя нравов, расплодившего возле своей харчевни столько нечисти. К слову сказать, из-за этих сражений заведение старика пользовалось известной славой, приносившей ему немалый доход.

Тем временем солнце медленно клонилось к закату, растворяя жаркими лучами дальние горы в колеблющее-ся марево, местами вспучивающееся золотым багрянцем. Красная черепица крыш исторгала накопленное за день тепло, и над домами вставали трепетные столпы горячего воздуха, но улицы и переулки уже погрузились в тень, и вечерняя прохлада благостно разливалась по предместью и гавани, постепенно поднимаясь к акрополю, где блистали первозданной белизной колоннады храмов. Где-то в казармах взревел рог, призывая гоплитов к вечерней поверке, и перепуганная голубиная стая взмыла в небо, догоняя усталых чаек, торопившихся отдохнуть на ласковой морской волне.

Безмятежный Пантикапей, главная твердыня Боспорского царства, окунувшись в вечернюю негу, отдыхал от трудов праведных.