ГЛАВА 4
Стражник царского эргастула, здоровенный детина с тупым плоским лицом, с грохотом закрыл тяжеленную дверь каменного мешка-камеры, и Иорам бен Шамах очутился в кромешной тьме. «Проклятый пес… – бубнил стражник, запирая засов. – Переломать бы тебе кости, мерзкий иудей… Ан, нельзя. Пока нельзя… – вспомнил он строгий наказ заместителя начальника следствия как вести себя с лекарем, и на его физиономии появилась гнусная ухмылка. – Но я подожду…»
Иорам бен Шамах наощупь пробрался к стене и тяжело опустился на охапку прелой соломы. Воздух в камере был сырой, застоявшийся, где-то рядом слышались мерные звуки падающих капель. Лекарь тяжело вздохнул, привалился к стене, не ощущая сырости, и закрыл глаза.
Он давно ждал, что с ним случится нечто подобное: царица уничтожила бывших друзей и приближенных усопшего мужа одного за другим, обвиняя их в государственной измене. Спаслись только те, кто бежал в дальние провинции Понта или в Элладу. Но Иорам бен Шамах этого сделать не мог, да и не хотел. Целью его жизни было воцарение Митридата, и для этого иудей готов был пойти на плаху без колебаний и сожалений. Но одно дело быть готовым оказаться на смертном одре, а другое – очутиться в лапах истязателей и палачей, весьма поднаторевших в своем мерзком ремесле.
Лекарь почувствовал, как его начал охватывать мелкий, противный озноб. Он понял, что боится предстоящих пыток. «О, Сотер, дай мне силы выстоять, – мысленно возвал он к Спасителю. – Я всего лишь слабый и грешный человек. Дай мне силы, Сотер!»
Его схватили, когда он возвращался после встречи с Моаферном в харчевне «Мелисса», хозяин которой, вольноотпущенник Сабазий, был членом братства ессеев с давних пор. Иудей не очень доверял хитроумному и насквозь лживому Сабазию, готовому за медный обол продать кого угодно, но иного выхода не было – после встречи с Диофантом в мастерской сапожника за домом брата по вере установили негласный надзор. Тогда иудей ушел беспрепятственно, а вот начальника царской хилии сикофанты все-таки выследили и попытались взять. Но могучий воин, отличный фехтовальщик, сумел отбиться от своры подручных заместителя начальника следствия и ушел неузнанным.
Моаферн прибыл в Синопу тайно и с важными вестями от Дорилая Тактика. Стратег царя Митридата Евергета набрал фалангу бывалых воинов на Крите и готов был в нужный момент появиться с ними в Понте, чтобы посадить на трон юного Митридата. Дорилай нуждался в деньгах, и лекарь передал Моаферну несколько мешочков с золотом, собранным среди собратьев по ремеслу купцом Менофилом. Кроме того, Моаферн сообщил, что восстание готовы поддержать в Амисе и Керасунте. Там шло брожение, и кое-кто из самых нетерпеливых стал громить лавки римских публиканов и купцов. Усмирять бунтовщиков царица направила Клеона, но ее любовник неожиданно занемог. Впрочем, причина его внезапной болезни была ясна многим – в прибрежных городах стратега Лаодики встретил бы не разношерстный, неопытный в воинском искусстве сброд, а хорошо воруженная и обученная конному и пешему бою знать, участвовавшая в Пунических войнах и давно точившая зубы на новые порядки, установленные после смерти всеми почитаемого Митридата V, великого воителя и мудрого властелина. Царица бушевала, но изменить ничего не могла – заменить Клеона было некем, так как царская хилия во главе с Диофантом усмиряла непокорных фригийцев, тайно поддерживаемых Римом.
На допрос Иорама бен Шамаха привели только на третий день пребывания в зловонном мешке эргастула. Лекарь был слаб, с трудом держался на ногах – его почти не кормили, давали лишь воду и похлебку из гнилой рыбы – но его исхудалое лицо словно светилось изнутри выражением неземной отрешенности, а в глазах таилось предчувствие страданий.
Допрашивали лекаря в пыточной камере, довольно обширном квадратном помещении эргастула, с высоким сводом, сухом и теплом из-за очага, где калились клещи, пруты и другие приспособления, предназначенные для истязаний преступников. Палач, здоровенный вольноотпущенник-киликиец, молча усадил иудея на высокий дифр со спинкой и деловито привязал сыромятными ремнями. Помощник палача, узкоплечий угрюмый перс с черным от копоти лицом, что-то промычал, обращаясь к своему начальнику, на что тот отрицательно качнул головой – они были немы. Конечно, не от природы – прежде чем доверить им столь значимый пост, у них вырвали языки, ибо болтливым здесь было не место; чересчур много тайн хранили мрачные стены пыточной. И палач, и его помощник сами в недавнем времени были обитателями царского эргастула. Убийцы и насильники, приговоренные к смертной казни, они царской милостью получили свободу, и теперь были готовы на все, лишь бы не поменяться местами со своими жертвами.
Бывший царский лекарь сокрушенно покачал головой, глядя на устрашающие орудия пыток, развешенные по стенам камеры. Как бывает глуп и недальновиден простой смертный… Иудей вспомнил тайник, где у него был припрятан быстродействующий яд, и в очередной раз посетовал на свое слабоволие: он даже в самых сокровенных помыслах боялся представить себя узником, напрочь отвергая подобную мысль. Он понимал, что рано или поздно это должно случиться, но так уж устроен человек – не терять надежду до последнего, даже вопреки здравому смыслу. Понимал, и все равно ничего не предпринял для быстрого и безболезненного избавления от предстоящих мучений…
В пыточную быстрым шагом вошел невысокого роста человек в богатых одеждах. Иорам бен Шамах узнал его – это был помощник начальника следствия, перс знатного, но обнищавшего рода по имени Оронт. Волосы перса и короткая курчавая борода были покрашены в черный цвет. Глаза Оронта, отражая пламя очага и светильников, сверкали хищно и дико, будто у безумца. Возможно, он и впрямь был не в своем уме, потому что даже самые отверженные из гетер избегали общения с помощником начальника царского следствия – после оргий в его доме многие женщины возвращались истерзанными, будто их рвал и насиловал дикий зверь.
– Добавьте огня, вы, ублюдки, – резко приказал он палачам, при его появлении в страхе склонившимся едва не до пола. – Обленились, скоты… – проворчал уже себе под нос.
Оронт не спеша подошел к дифру, где сидел лекарь, с нездоровым любопытством осмотрел тщедушную фигуру будущей жертвы. Наконец, видимо удовлетворенный увиденным, молча указал на иудея палачу-киликийцу, который, едва дыша от раболепного ужаса, согбенно торчал позади. Палач рыкнул от чрезмерного рвения и одним махом обнажил лекаря по пояс, разорвав в клочья ветхий хитон.
– Сейчас мы немного тебя поджарим, пес иудей-ский, – злобно ухмыляясь сказал перс. – Чтобы ты понял, что тебя ждет в том случае, если не скажешь правду. Начинай!
Иорам бен Шамах попытался возразить… сказать что-то, но из его горла уже рвался нечеловеческий крик – раскаленная металлическая полоса легла на обнаженное тело, и отвратительный запах горелого человеческого мяса наполнил пыточную.
– Достаточно! – Оронт, раздувая ноздри, глубоко вдохнул и по-волчьи ощерился. – Теперь подумай хорошенько, прежде чем отвечать на вопросы. Солжешь – проклянешь тот миг, когда тебя мать родила.
Он прошел в глубь пыточной, где на низком столике стоял кувшин вина и сладости, явно предназначенные не для немых полуживотных-палачей. Налив чашу, он выпил и присел в ожидании на грубую скамью, застеленную ковриком. Палачи, безмолвные, как истуканы, стояли по сторонам входной двери, сложив руки на груди и следя за каждым движением начальника с подобострастием и готовностью выполнить любой приказ.
Даипп, учащенно дыша от непривычного возбуждения, зашел в пыточную и, небрежно кивнув на приветствие Оронта, уселся на предложенный дифр с мягкой подушкой на сидении. При виде переполненных болью глаз иудея он удовлетворенно улыбнулся в сторону вопросительно смотревшего на него помощника начальника следствия и сказал:
– Запиши все в точности. Наша великая правительница не любит ошибок.
Коротко поклонившись, Оронт достал глиняные дощечки для письма и бронзовый стилос. Его лицо на миг озарила брезгливая ухмылка – главный жрец богини Ма был труслив, как шакал. Он побоялся взять с собой своего логографа, чтобы никто и никогда не узнал о причастности Даиппа к расправе над лекарем.
– Иорам бен Шамах! – торжественно провозгласил жрец. – Ты обвиняешься в государственной измене и намерениях свергнуть законную власть в Понте. За одно это тебя можно четвертовать или распять, как самого недостойного раба. Но наша царица – да хранит ее богиня Ма! – многомудра и милостива. Если назовешь своих сообщников, будешь помилован. Не скрою, что ты будешь изгнан за пределы Понта. Но жизнь тебе будет сохранена.
– Даипп… – голос иудея был тих и невыразителен. – Я не хочу осквернять свои уста ложью. Мы знаем друг друга достаточно давно, и ты можешь верить, что я говорю правду. Не скрою, нынешние порядки в Понте мне не нравятся. Скоро мы станем еще одной провинцией Рима. И тебе это известно лучше, чем кому-либо. Жадность никогда не приводила к добру, Даипп. Золотом не заменишь честь и совесть. Ты ведь видишь, что, несмотря на уверения в вечной дружбе и бескорыстии, римляне исподволь прибирают к рукам земли Понта. Пока тайно, через своих агентов. Но не за горами то время, когда калиги римских легионов будут топтать наши хорионы, а мы безропотно, как стадо животных, пойдем за их колесницами на убой и в рабство. Ты этого хочешь, главный исполнитель указаний нашей «несравненной и богоравной?»
– Замолчи, отступник! – вскричал жрец, краем глаза заметив, как застыла рука Оронта над глиняной дощечкой – перс с сомнением смотрел на жреца, колеблясь, записывать или нет высказывания иудея; он был осторожен и недоверчив, что не раз спасало ему жизнь – случись эти двое договорятся, ему несдобровать из-за чрезмерного рвения и прилежания. – Пиши все, не упусти ни единого слова, – приказал Даипп, прочитав мысли помощника начальника следствия; сам жрец тоже был достаточно осмотрителен и хитроумен и прекрасно понимал, что и в этой подземной темнице могут быть невидимые уши.
Перс удовлетворенно хмыкнул и приналег на стилос. Он понял – дни Иорама бен Шамаха сочтены, и приговор вынесен самой царицей.
– С кем ты встречался в харчевне «Мелисса»? – скрипучим официальным голосом спросил Даипп.
– Я тебе ничего не скажу, – ответил иудей, дерзко глядя на главного жреца. – Ты можешь искалечить мое тело, выцедить по капле кровь, и я буду стенать и мучиться, кричать от боли и плакать, ибо я всего лишь человек, существо слабое и изначально грешное. Но заставить меня предать ближних ты не в состоянии. И запомни, Даипп – придет время, и твое обесчещенное тело будет выброшено на поживу воронью. Тогда даже сама смерть покажется тебе желанной и милой, как материнская длань. Запомни это, Даипп!
Огненный взор лекаря, казалось, впился в сердце, и жрец невольно схватился за грудь, где медленно разливалась жгучая всеобъемлющая боль. Внезапный страх лишил его на некоторое время дара речи, и Даипп только беззвучно шевелил поблекшими устами. Оронт, с ухмылкой наблюдавший за ними, прокашлялся, отложил стилос и встал, потягиваясь.
– Начнем? – деловито спросил он жреца.
Тот прикрыл глаза и угрюмо кивнул. Ему хотелось бежать отсюда без оглядки, чтобы ничего не видеть и не слышать. Искушенный в придворных интригах, коварный и хитрый честолюбец, он понимал, что пророчество иудея отнюдь не пустой звук. За Иорамом бен Шамахом стоят могучие силы; и они при случае припомнят главному жрецу все. Око за око, зуб за зуб… Даипп вдруг ощутил себя крохотным зернышком, попавшим в жернова. И милонархом была Лаодика, по приказу которой он теперь сидит в этой гнусной яме вместе с палачами, чтобы добыть интересующие ее сведения.
Чувствуя, что теряет сознание от неожиданного удушья, жрец схватил полный фиал, услужливо поданный Оронтом, и жадно осушил его.
Уголья пыточного очага уже потускнели, подернулись пушистыми серыми хлопьями пепла. Возбужденный, с налившимися кровью белками глаз Оронт пил вино, словно воду, фиал за фиалом. В камере витал запах горелого мяса, и Даипп с трудом сдерживал рвоту. Палач и его помощник неторопливо и обстоятельно ели рыбу под острым чесночным соусом. Иорам бен Шамах лежал на голом полу и тихо постанывал. Его обнаженная спина являла собой кровавое месиво с черными полосами подпалин.
– Поднимите его, – брезгливо морщась, сказал жрец и торопливо закрыл нос куском тонкого надушенного полотна. – И приведите сапожника.
Оронт понимающе осклабился и рыкнул на безмятежных подручных. Киликиец небрежно подхватил лекаря под мышки и усадил, прислонив к стене, а узкоплечий перс опрометью выскочил за дверь. Вскоре он возвратился, подгоняя пинками тщедушного капподокийца с остановившимся взглядом.
– Подойди поближе! – резко приказал жрец сапожнику.
Тот вздрогнул, будто его ожгли кнутом со свинцовым наконечником, на негнущихся ногах подошел к Даиппу и упал на колени.
– Не надо… не бейте! – вдруг возопил он, в мольбе протягивая к жрецу тощие руки. – Я уже все сказал! Все!
– Заткнись, скот… – Оронт пнул его ногой. – И внемли.
– Иорам! – жрец снова возвысил голос, обращаясь к безучастному иудею. – Мы знаем многое и без тебя. Твой бывший брат по вере покаялся и рассказал следствию о ваших коварных замыслах. Он будет прощен и выпущен на свободу. Пока такая же возможность есть и у тебя. Ты меня слышишь, Иорам?
– Да… – с трудом шевеля непослушным языком, ответил иудей; он в этот миг наслаждался леденящим холодом стены, остудившим его израненную спину.
– Тогда скажи мне, кто тот воин, что приходил к сапожнику на встречу с тобой? Скажи только это, и сегодня же ты покинешь Понт.
– Не помню… – пробормотал Иорам бен Шамах, прикрыв глаза.
– Ах, пес! – рванулся к нему взбесившийся Оронт.
– Оставь! – воскликнул жрец, с омерзением глядя на перекрашенного перса. – Всему свое время… Очень жаль, Иорам, что ты такой несговорчивый, – процедил он сквозь зубы. – Тогда мне придется огорчить и тебя и этого несчастного – мы будем пытать его на твоих глазах до тех пор, пока кто-нибудь из вас не образумится. Давай! – кивком указал Оронту на коленопреклоненного сапожника.
– Нет, нет! – закричал тот, пытаясь освободиться из рук палачей. – Господин, молю тебя – скажи им! Избавь меня от мук! – он извивался, словно червь, с безумной надеждой глядя на лекаря.
– Терпи, брат мой… – тихо проронил иудей. – Терпи и надейся. И да простит тебе Сотер невольное предательство. А я уже простил – ты всего лишь человек… – он с состраданием поднял правицу, благословляя несчастного.
– О-о… – зарыдал сапожник и обмяк, потеряв от ужаса сознание.
Пытали его недолго. Какое-то время каппадокиец кричал от нестерпимой боли, а затем, неожиданно для истязателей, залился безумным смехом. Он смеялся даже тогда, когда палач-киликиец отрубил ему несколько пальцев.
– Хватит, достаточно! – не выдержал Даипп. – Уберите его!
Хохочущего сапожника выволокли за дверь. Жрец впился взглядом в отрешенное лицо иудея. Губы лекаря шевелились – он молился.
– Ну что же, пес иудейский, ты сам выбрал свою участь, – медленно проронил в наступившей тишине жрец. – Сейчас тебя распнут, а затем выбросят на растерзание шакалам. Да свершится правосудие во имя великой богини Ма. Что предначертано, да сбудется…
Когда лекаря привязали к крестообразной перекладине и стали вбивать в его руки и ноги толстые кованые гвозди, он даже не застонал. Переполненные болью глаза иудея неотрывно смотрели на жреца, беспокойно ерзавшего на сидении дифра.
Вдруг жрецу послышался какой-то звук. Он поднял голову и посмотрел на Иорама бен Шамаха. Иудей пытался что-то сказать. Остановив жестом палача, уже примерившегося забить в тело жертвы очередной гвоздь, Даипп торопливо встал и подошел поближе.
– Он придет… и воссияет, как новая звезда… – хрипел иудей. – И объединит народы… и падут идолы…
– Кто придет? Митридат? – спросил, невольно содрогаясь, жрец.
– Сотер… Наш Спаситель… Митридат всего лишь бич Божий, первое знамение пришествия… – иудей застонал. – Митридат, мальчик мой… Жди и устрашись, Даипп! – он возвысил голос. – Смерть уже стоит за твоими плечами. Я ее вижу. Это бездна, наполненная страданиями. Твоими страданиями, Даипп! О, Сотер, прими мою душу…
Пошатываясь и двигаясь, как сомнамбула, Даипп вернулся к дифру. Когда он уселся, то почувствовал холодный озноб. Лекарь тяжело обвис на перекладине и не подавал признаков жизни. Довольный Оронт что-то торопливо черкал стилосом. Палачи снова вернулись в свой угол и принялись доедать остывшую рыбу.
Даипп трясущимися руками налил вина и поднес фиал к губам. Свет факелов отразился в темной янтарной глубине фиала, и жрецу неожиданно почудились чьи-то огромные, полыхающие гневом глаза. Они смотрели на него неотрывно, и в бездонных черных зрачках бушевал звездопад. Даипп глухо вскрикнул, уронил фиал и свалился на пол. В его обморочном сознании явилось огненное, бешено вертящееся колесо; оно мчало через мрак, наполненный ужасными тварями. Колесо кромсало, давило их, словно слизняков, и вселенский вопль, исторгаемый медными глотками чудищ, рушил столпы мироздания, и их обломки с грохотом исчезали в жерле Хаоса.