Танаисский невольничьий эмпорий полнился истошными криками зазывал, руганью надсмотрщиков, спорами купцов и покупателей живого товара, звоном кандалов, в которые ковали степных номадов и угрюмых горцев, не желавших смириться со своей участью, плачем женщин и детей. Огромное пространство у стен Танаиса, окруженное навесами, где торговали разнообразной едой и напитками, было битком набито людьми, попавшими на это весьма известное в те далекие времена торжище по своей или чужой воле.

Здесь можно было встретить и диких кочевников-сарматов на звероподобных мохнатых лошадках, кусавшихся, как бешенные псы, и лягавшихся, словно степные куланы; и скифов-земледельцев с берегов Борисфена, приехавших на крытых повозках-шатрах, запряженных серыми безрогими волами; и пиратов-сатархов в пестрых шароварах и бородищами по пояс. Мелькали в толпе белоснежные хитоны эллинов-колонистов, черные плащи немногословных меланхленов, желтые замшевые кафтаны меотов, вышитые «крестом» черными и красными нитками рубахи фракийцев с длинными широкими рукавами, сверкающие золотым шитьем одежды персов, подданных заморского Понта.

Под одним из навесов, поближе к реке, откуда изредка веяло влажной прохладой, на грубо сколоченных скамьях, застеленных протертыми до дыр ковриками, расположились две весьма колоритные личности: пегобородый великан с желтыми рысьими глазами и смуглолицый широкоплечий юноша с осиной талией. Одежда великана представляла собой невообразимую смесь: кожаные сарматские штаны, скифские сапожки с короткими голенищами, фракийская рубаха и пояс, который обычно носят пираты-ахайи – кусок голубой шелковистой ткани, обмотанный несколько раз вокруг туловища. За поясом торчал широкий нож с костяной рукоятью.

Юноша был одет щегольски: алые шаровары свободными складками ниспадали на шитые золотом персидские туфли с загнутыми носками, а парчовая синяя безрукавка, украшенная драгоценными каменьями, выгодно оттеняла безупречную белизну атласной рубахи. Его узкую талию схватывал тонкий кожаный пояс, с приклепанными золотыми бляшками; на нем висел кривой меч с рукояткой, увенчанной огромным рубином. Черные, как смоль, длинные прямые волосы юноши прикрывал тюрбан из серебристой ткани, а мочку левого уха оттягивала золотая серьга.

Щеголь и великан играли в бабки. Их стол изобилием не отличался: кратер с дорогим родосским вином, фиалы и сушеные фрукты в меду.

– Ника! – радостно вскричал щеголь – его бабка упала желобком вверх.

– Ты всегда был везунчиком, Селевк, – угрюмо проворчал великан, доставая кошель с деньгами. – Но, клянусь Кибелой, сегодня я все равно тебя обыграю.

– Деньги – это песок, Фат, – рассмеялся довольный Селевк. – Чем больше их имеешь, тем быстрее они уплывают между пальцев…

Несмотря на молодость, киликиец Селевк прослыл одним из самых удачливых и жестоких рыцарей удачи. В Танаис он, как и главарь разбойников Фат, привез свою добычу, живой товар: двух кузнецов-фригийцев, ювелира из Милета, педотриба-эллина и около десятка юных красавиц-азиаток, охотно покупаемых богатыми царьками номадов в свои гаремы. Несколько человек из команды его судна, головорезы и кутилы, болтались неподалеку, время от времени утоляя жажду боспорским вином. Одеты они были, как и их вожак Селевк, вызывающе пестро. Впрочем, опасаться им было нечего – здесь их никто не знал. Не в пример подручным Фата, насолившим многим из присутствующих на эмпории. Поэтому степные разбойники держались тихо и скромно, стараясь затеряться в толпе.

– Провалиться тебе в Аид! – рявкнул обозленный донельзя Фат, когда в очередной раз удача обошла его стороной. – Проклятье! – он швырнул последний статер на стол, с ненавистью глядя на безмятежно ухмыляющегося Селевка.

Как бы невзначай его широченная лапища легла на рукоять длинного сарматского меча, лежащего рядом, на скамье. Селевк, по-прежнему улыбаясь, хищно сощурил карие глаза. Взгляды разбойника и пирата-киликийца на какой-то миг скрестились, словно остро отточенные клинки.

Первым не выдержал Фат – бормоча под нос все, какие только знал, ругательства ахайев, он вылил остатки вина из кратера в свой фиал и выпил одним глотком.

– Мне кажется, хозяин этой гнусной забегаловки забыл нас, – мягко проворковал Селевк. – Поди сюда, почтенный! – властно поманил он пальцем рыжеволосого вольноотпущенника, взмыленного, как скаковая лошадь. – Я не привык так долго ждать, любезнейший, – вежливо сказал он, показывая на пустой кратер.

Несмотря на вполне мирный тон Селевка, вольноотпущенник вдруг побледнел и забормотал заплетающимся от страха языком слова извинений.

– Поторопись, – щелкнув пальцами, прервал его излияния пират. – Дорогой мой Фат, – придержал он было поднявшегося из-за стола разбойника, – думаю, что тебе спешить некуда. Садись, теперь угощаю я.

Долго упрашивать Фата не пришлось. Вскоре и новая порция крепкого вина исчезла в на удивление вместительных желудках собратьев по ремеслу, весьма обычному среди людей той воинственной эпохи.

– Еще сыграем? – спросил Фат, упрямо боднув головой, будто ждал отказа со стороны Селевка.

– Почему нет? – показал в улыбке белоснежные зубы пират. – Но вот только в долг я не играю. Уж не обессудь. И не потому, что сомневаюсь в твоей честности. А из-за того, что превратности наших судеб могут сыграть скверную шутку: или меня четвертуют скорые на расправу римляне, или с тебя сдерут шкуру твои приятели-скифы. Поэтому, мне очень не хотелось бы даже подумать о том, что кто-то из нас будет вспоминать о другом дурно. К сожалению, перепоручить свои долги близким или родственникам я не могу, потому как один, словно перст. Да и ты, насколько я знаю, семьей пока не обзавелся.

– С чего ты взял, что я намереваюсь играть в долг? – злобно покривился Фат. – Эй, Хорек, где ты там, трухлявая поганка?!

Из толпы вынырнул худой скрюченный старик в накинутом на плечи коротком рваном плаще с капюшоном. Угодливо поклонившись Фату, он застыл перед ним, сложив на груди сухие морщинистые руки, похожие на птичьи лапки, и глядя исподлобья хитрыми прищуренными глазами.

– Пусть приведут сюда наш товар, – приказал ему главарь разбойников. – Да, да, – перебил он старика, попытавшегося что-то робко пискнуть в ответ, – тех, кого еще не продали. Только не медли.

Через некоторое время разбойники Фата, неуклюже замаскированные под добропорядочных граждан, пинками пригнали с десяток невольников, связанных попарно веревками.

– Ставлю на кон! – торжествующе воскликнул изрядно опьяневший Фат. – Всех! Во сколько оценишь?

– Этих? – с ленивым любопытством повернулся к рабам Селевк. – Фат, где ты сумел добыть такую падаль?

Главарь разбойников сначала опешил, затем обиделся, но, после недолгих торгов, цену в конце концов сладили.

Вид несчастных и впрямь оставлял желать лучшего. Их гнали пешком через всю Таврику на север, где в одной из потаенных бухточек погрузили на плоскодонную галеру. Жестокий шторм, едва не пустивший ветхую посудину ко дну, тоже не добавил сил невольникам. Около пятнадцати человек, среди них и две женщины, нашли свое последнее пристанище в волнах Меотиды, пока на горизонте не показался Танаис. Загнав всех в реку, даже не дав снять одежды, рабов искупали, а после, выбелив мелом босые ноги, выставили на торги. Покормить их не сочли нужным…

Игра продолжалась недолго. Фату опять не повезло. Обычно угрюмый и сдержанный, он словно с цепи сорвался: зверем рычал на своих подручных, выбросил в реку фиал с вином (ему показалось, что там плавает сор), едва не проткнул мечом замешкавшегося хозяина палатки – тот не так быстро, как хотелось бы Фату, принес очередную порцию хмельного. Селевк только посмеивался, но свой кривой меч, похожий на фракийскую махайру, держал поблизости – на всякий случай.

Выигрышем пират распорядился своеобразно. Подозвав помощника, кривоного кряжистого киликийца с исполосованным шрамами лицом, он приказал:

– Этих двоих, – небрежно ткнул пальцем в сторону наиболее изможденных и в годах, – продашь. Если не купят до вечера – выбрось в реку, рыбам на пропитание. Остальных накормить и заковать. Их заберем с собой.

Селевк был рачительным хозяином. Своим цепким взглядом он успел заметить, несмотря на опьянение, что добычу Фата составляли в основном молодые скифы, высоко ценившиеся на невольничих эмпориях Малой Азии за выносливость и сметку. Кроме того, в последнем сражении с охраной римского торгового каравана он потерял немало рабов-гребцов, и теперь радовался, что так быстро и удачно нашел им замену.

Среди этих невольников был и Савмак.

Он стоял с отрешенным видом, глядя поверх толпы на золотую лазурь Меотиды, куда окуналось истомленное жарой небо. Прошел почти месяц с той поры, как его заарканил дозорный разбойников Фата. Скитания по степи и грубая, отвратительная пища, в основном объедки и отбросы, которой кормили пленников безжалостные грабители, превратили крепко сбитого мускулистого подростка в скелет, обтянутый дубленой солнцем и ветрами кожей. Но особенно донимал Савмака старый разбойник по кличке Хорек, из-за злобной мстительной натуры не простивший подростку своего поражения в степной балке. Пользуясь полной беззащитностью пленника, он заставлял его выполнять самые грязные и тяжелые работы, при каждом удобном случае пуская в ход нагайку со свинцовым наконечником, а иногда и нож, покалывая им Савмака, как упрямого вола. Теперь тело подростка было сплошь покрыто свежими шрамами и мелкими, долго не заживающими язвами от ран.

Новых рабов Селевка освободили от веревок, и пока бродячий кузнец устанавливал походную наковальню, чтобы наложить на них крепкие железные оковы, вольноотпущенник, хозяин палатки, принес заказанные пиратом снедь: сыр, бараньи ребрышки, ячменные лепешки и прокисшее вино. Изголодавшиеся невольники жадно набросились на еду.

Изнывающий от злобы Хорек, не хотевший смириться с мыслью, что Савмак ускользает из его рук, не удержался, чтобы напоследок не ударить своего личного врага. Ошеломленный от неожиданности подросток схватился за рассеченную нагайкой скулу, уронив чашу с вином. Разбойники одобрительно заржали.

И тут словно что-то взорвалось в закаменевшей от страданий душе Савмака. Зарычав, как затравленный зверь, он молниеносным движением вырвал из-за пояса одного из пиратов меч и опустил на голову своего мучителя. Обливаясь кровью, Хорек упал. На какой-то миг все оцепенели. Наконец пьяный до изумления Фат пробормотал: «Убейте его…»и разбойники, галдя, как дикие гуси, набросились на Савмака.

Но в юного скифа будто вселились Эринии. Его меч сверкал, словно молния, разя направо и налево. Не ожидавшие такого бешеного отпора, разбойники смутились, отступили. Некоторые из них были легко ранены, а один по-волчьи выл, обхватив руками располосованный живот.

Селевк наблюдал за схваткой с удивленной улыбкой. Жестом остановив своих пиратов, бросившихся на помощь людям Фата, он что-то шепнул кривоногому киликийцу. Тот понимающе осклабился и достал из поясной сумки тонкую, но прочную сеть. Выбрав момент, он точно рассчитанным движением набросил ее на Савмака. Через мгновение все было кончено – подростка спеленали, как куклу.

Разъяренный Фат, на ходу доставая меч, направился к поверженному смельчаку. И натолкнулся на невозмутимо улыбающегося Селевка.

– Это мой раб, – с нажимом сказал пират. – И наказывать его имею право только я.

– Прочь с дороги! – взревел потерявший голову Фат. – Я изрублю его на мелкие кусочки, я…

– Он принадлежит мне, дорогой приятель, – Селевк небрежно бросил руку на рукоять меча. – И, между прочим, я очень не люблю, когда со мной разговаривают таким тоном.

Набычившись, Фат вырвал меч из ножен. И очутился среди частокола клинков самых разных форм и размеров – пираты Селевка, насквозь просоленные морские волки, не дремали.

– Я не возражаю, любезнейший Фат, – между тем продолжал Селевк немного томным голосом, поглаживая тонкие вислые усы, – если ты его купишь. Тогда можешь делать с ним все, что тебе заблагорассудится.

– Сколько! – прохрипел Фат, опуская меч: у него все же хватило благоразумия не ввязаться в кровавую стычку, исход которой не трудно было предугадать – пираты занимали более выгодную позицию и числом превосходили разбойников.

– Это вопрос сложный… – задумчиво ответил предводитель пиратов. – Впрочем, для тебя, моего старого приятеля, я сделаю скидку. М-м… – пожевал он губами, притворяясь, будто размышляет, а сам тем временем сделал незаметный знак кривоногому киликийцу, чтобы тот был готов к любому повороту событий. – Думаю… Ну, скажем, шесть, нет, пять – и это только из-за уважения к тебе! – ауреусов.

– Что-о-о! – вскричал, трезвея Фат. – Да в своем ли ты уме? За эту дохлятину дать цену трех рабов-ремесленников?!

– Пять, – твердо отрезал пират, постепенно возбуждаясь – он имел горячий восточный нрав. – И не в долг, а сейчас. А насчет дохлятины, думаю, ты несколько преувеличиваешь, – и Селевк с ехидным смехом показал на раненых разбойников.

Фат протрезвел окончательно. Угрюмо зыркнув на развеселившихся пиратов, он бросил меч в ножны и пошел к коновязи. За ним, подхватив изувеченных товарищей, поторопились и разбойники.

– Уходим, быстро! – скомандовал посерьезневший Селевк. – Провиант закуплен? – осведомился он у своего помощника.

– Еще утром. И погружен в лодки. А с этими как? – спросил тот, показывая на невольников.

– В цепи закуем на судне, – понял его Селевк. – Недосуг. Наш братец Фат очень не любит, когда над ним так шутят. Я помню его еще с тех пор, когда он был предводителем пиратов-ахайев…

Когда солнце до половины скрылось в плавнях дельты реки Танаис, тяжело груженные лодки пиратов-киликийцев пришвартовались к бортам своих миопаронов, тщательно замаскированных камышом и ветками кустарника. Селевк поднял якоря не мешкая, едва последний человек перешагнул борт, и не дожидаясь, пока будут принайтовлены лодки, – он спешил засветло выйти в Меотиду, на вольный простор. Предводителю пиратов было хорошо известно, что в многочисленных протоках и рукавах Танаиса довольно успешно промышляли на легких юрких посудинах меоты и синды, грабившие беспечных и отягощенных знатной добычей работорговцев чуть ли не на виду у танаисского невольничьего эмпория.

Селевк не боялся этого сброда, плохо вооруженного и необученного приемам абордажного боя, но нахального и нахрапистого. Он просто не хотел потерять в глупой драке никого из своих пиратов, многие из которых были пьяны.

Миопароны киликийцев, подняв косые паруса, резво мчались по прозрачной морской сини. Неглубокие воды Меотиды, отразившие первые вечерние звезды, дышали и волновались будто живые. Присмотревшись, можно было заметить серебристые ленты, временами сплетающиеся в трепещущиеся жгуты. Это шли косяки рыб.

– Мать-кормилица, богатая и щедрая Темарунда, да не оскудеет лоно твое! – истово повторив эти слова несколько раз, жрец-меот мельком посмотрел на диковинные косые паруса неведомых мореплавателей, призраками мелькнувшие в сгущающихся сумерках, вздохнул – о, боги, как велик и загадочен мир, вами созданный! – и, пододвинув поближе садок с живой рыбой, стал кормить священного белого дельфина.