Глава 11
Фронт был близок. Шли преимущественно по ночам, с надеждой и тревогой вслушиваясь в близкую канонаду. Теперь их было четверо. Измотанного болезнью и не утихающей болью в открывшейся ране на ноге Сергея пришлось по его просьбе оставить на попечение сердобольной старушки в одной из деревень.
Светало. Крепкий морозный ветер вышибал слезу, упрямо норовил забраться сквозь прорехи в одежде, вызывая озноб. Алексей с тревогой посматривал на небо с блеклыми звездами, прикидывая, сколько еще осталось до ближайшей деревеньки, где они надеялись найти ночлег.
Теперь их вел Никифор; это были его родные места.
– Недалеко уже… Километра два. Вон там за пригорком лесок, а за ним – деревня. Тетка родная живет. Пойдемте быстрей, – в лихорадочном возбуждении торопил Никифор товарищей.
Деревенька встретила их черными щербатыми оскалами печей на сожженных подворьях. Печные трубы, словно надгробья, застыли в горестном раздумье вдоль улицы, измочаленной гусеницами танков и колесами бронетранспортеров.
Никифор, обхватив руками ствол обгоревшей березы, рыдал по-детски, взахлеб. Алексей, Гриценко и Дато стояли молча рядом, не находя слов, чтобы утешить товарища. Ветер подхватывал посеревший от пепла снег и зло швырял его в изможденные лица…
Их взяли на следующий день возле железнодорожного переезда, совсем рядом с деревней Никифора, разведчики 464 немецкого полка, возвращавшиеся после неудачного поиска из-за линии фронта. Это и спасло жизнь беглецам: немцы решили компенсировать неудачу, доставив в расположение батальона «партизан», за которых приняли Алексея и его товарищей. Что они были безоружные, немцев не удивило. Геббельсовские пропагандисты все ушли прожужжали, что русские бандиты-партизаны воюют вилами и дубинками, а огнестрельное оружие только у комиссаров.
– Ви есть русски партизан?
Плюгавый обер-лейтенант, ростом по плечо Алексею, с брезгливой миной смотрел на оборванных, исхудалых пленников.
– Отвечайт! Ви есть бандит! Болшевик! Руссише швайне…
– Господин офицер! Алексей ступил вперед и обратился к обер-лейтенанту на чистом немецком языке.
– Мы не партизаны, – сказал он. – Мы русские солдаты. И, как вы знаете, нас взяли безоружными.
– О-о, вы говорите по-немецки? – от неожиданности округлил глаза обер– лейтенант. – Вы немец?
– Нет, я русский.
– Тогда откуда у вас берлинское произношение? Вы меня не обманете! Вы – немец!
– Язык Гете и Шиллера, господин офицер, в России знают многие. Знают и любят.
– Такого языка нет! У немцев теперь один язык, на нем говорит наш великий фюрер!
Дверь блиндажа, где допрашивали Алексея и его товарищей, отворилась, и вместе с облаком морозного воздуха на пороге появился высокий грузный офицер, одетый в собачью доху.
– Господин капитан! – вытянулся в струну обер-лейтенант. – Наши разведчики взяли в плен русских партизан.
– Нельзя ли потише, обер-лейтенант… – поморщился капитан и устало присел у стола. – Если это партизаны, почему они здесь? Вас знакомили с приказом генерал-фельдмаршала фон Рейхенау?
– Так точно, господин капитан!
– И за чем задержка? Отвести их подальше от позиций и расстрелять.
– Я думал, господин капитан…
– Вам не нужно много думать, Шнитке. Предоставьте это своим командирам. И приготовьте рапорт на имя командира полка, почему до сих пор вы не соизволили предоставить в распоряжение штаба русского «языка».
– Но господин капитан, третий поиск на этой неделе и безрезультатно. Русские закрыли все проходы, а через минные поля пробраться невозможно. Вчера снова пытались. Погиб ефрейтор Ганс Фольпрехт – подорвался на мине.
– Меня эти подробности не интересуют! В следующий раз разведчиков поведете лично вы, Шнитке. Это приказ.
– Слушаюсь, господин капитан!
– А этих – убрать.
– Господин капитан! – Алексей выступил вперед. Он почувствовал, как бешено заколотилось сердце в груди: неужели все? Неужели смерть? Так близко быть у заветной цели и так глупо погибнуть. А так хочется жить… Жить!
– Господин капитан! – сказал Алексей. – Вас неправильно проинформировали. Мы не партизаны.
– Вы хорошо говорите по-немецки, – как будто и не удивившись, молвил капитан, впервые внимательно посмотрев на пленников. – Так кто же вы тогда?
– Мы русские солдаты.
– Русские солдаты в тылу немецкой армии? Разведчики?
– Нет, военнопленные.
– Тогда каким образом вы оказались в расположении полка? Без конвоя?
– Мы отстали от колонны.
– Попросту говоря, сбежали. Не так ли? Молчите… Так что же вы хотите?
– Чтобы с нами обращались, как с военнопленными. Согласно конвенции…
– На русских конвенция не распространяется, к вашему сведению. Тотальная война. И мне, поверьте, жаль: я всего лишь выполняю приказ. А в немецкой армии приказы не подлежат обсуждению. Все, разговор закончен. Увести!
Капитан запахнул доху и направился к выходу из блиндажа. Неожиданно у порога он остановился в раздумье, а затем скомандовал:
– Отставить! Шнитке, вы мне тут сетовали на минные поля. Ну, что же, это, пожалуй, выход… Саперы есть среди вас? – глядя в упор на Алексея, спросил немец.
– Саперы? Нет.
– Жаль… Впрочем, не суть важно. Дадим вам шанс… Шнитке!
– Слушаю, господин капитан!
– Хорошо покормить их и пусть приведут себя в порядок. В теплый блиндаж под охрану. Зайдите ко мне, обер-лейтенант, завтра, в половине восьмого утра…
– Не пойду! Лучше пуля, чем так! – кричал в исступлении Никифор.
– Я нэ прэдатель, – коротко отрезал Дато. И застыл неподвижно, как изваяние, в углу блиндажа, где беглецов под стражей держали уже вторые сутки.
Гриценко, как обычно промолчал, только вздохнул тяжело. Но видно было, что он тоже поддерживает своих товарищей.
– Вы меня считаете предателем? – глухо спросил Алексей.
Дато и Никифор молчали. Лишь Гриценко, поерзав на березовом чурбаке, заменявшем ему стул, ответил:
– Та хватэ вам, хлопци, скубтыся… И вновь завздыхал:
– Ох, и вмыраты нэ хочэться…
На допросе Алексей не сказал немецкому капитану правду: среди них был сапер, Никифор. Кроме него, в этом деле неплохо разбирался и Гриценко, служивший оружейным мастером авиаполка, не говоря уже об Алексее: во время боев с финнами он был включен в отряд особого назначения, где доскональное знание военной специальности минера было делом само собой разумеющимся.
Лейтенант Шнитке объяснил ситуацию предельно кратко: или немедленный расстрел, или они пойдут впереди разведгруппы через минные поля. В случае удачного исхода поиска им будут сохранена жизнь.
Накормили их досыта. Кроме того, пленников снабдили вонючими румынскими сигаретами и теплым шерстяным бельем, бывшим в употреблении. Оно было здорово изношено, все в дырках и заплатах, но вполне пригодно для того, чтобы легко одетые пленники могли продержаться на морозе хотя бы час.
Когда озадаченный таким необычным обхождением немцев Никифор спросил у Алексея, чем все это вызвано, вот тут-то и разразилась настоящая буря внутри блиндажа: Никифор и Дато засыпали Алексея упреками за то, что он раньше не объяснил им причины странных милостей фашистов.
– Выслушайте и поймите меня… Голос Алексея срывался от волнения.
– Умереть мы всегда успеем. Большого ума для этого не нужно. Конечно, лучший и желанный вариант – остаться в живых, добраться к своим, и снова, с оружием в руках, бить фашистов. Но коль уж так получилось, что мы не вольны осуществить свои замыслы, как нам хотелось бы, приходится выбирать из двух зол меньшее.
– Алеша! – перебил его Никифор. – Неужели ты расчистишь им дорогу и будешь прикрывать своим телом этих выродков от пуль только ради того, чтобы снова очутиться в лагере?
– А разве я так сказал? Алексей перешел на шепот:
– У меня есть план, только верьте мне, друзья…
Заминированное поле клином врезалось в молодую березовую рощицу. Нетронутая белизна снежного покрова, казалось, отражала крупные звезды, усеявшие небосвод.
Ползли цепью. Вслед за каждым из них метрах в двадцати полз немецкий разведчик, держа в руках тонкую, но прочную пеньковую веревку, привязанную к ноге пленника замысловатым узлом. Малейшее отклонение от маршрута – смерть. Неповиновение приказам немецких разведчиков, которые передавались с помощью страховой веревки (одно подергивание – стоп, два – вперед), – смерть.
До минированного поля шли на лыжах. Хорошо тренированные немцы, одетые в маскхалаты, казались бестелесными призраками, так бесшумно и уверенно скользили они среди сугробов. Такие же маскхалаты напялили и на пленников.
«Неужели немцы так просто взяли и пошли в поиск? Неужели они до такой степени наивны, чтобы понадеяться на нас? – Мрачные мысли не давали покоя.
Алексею. – С какой стати немцы так уверены, что ради того, чтобы остаться в живых, мы готовы пойти на предательство?»
Он прикидывал пройденное расстояние, и все больше убеждался, что до переднего края чересчур далеко. Несмотря на затишье на их участке, ночное небо слева и справа изредка прочерчивали светящиеся нити ракет.
Судя по направлению траекторий (как знал Алексей из своего боевого опыта, их обычно пускали ночные дозоры немцев), передовые охранения врага были, по крайней мере, в двух-трех километрах от минированного поля.
«А что если это проверка?» – лихорадочно соображал Алексей, сознавая, что если это так и он не сможет предупредить товарищей, весь их план пойдет насмарку.
То, что немецкие разведчики провели их мимо наспех отрытых в глубоком снегу окопов, где расположились солдаты, усердно изображающие стойкость арийского духа перед коварными морозами русской зимы, еще больше укрепило его во мнении, что этот ночной поиск не больше, чем хитро задуманный балаган, экзамен для пленников.
Этот вариант был предусмотрен в их замыслах, и Алексей тихо прокашлялся. Через несколько минут условный сигнал повторил Дато, затем Гриценко и Никифор.
«Поняли!» – радовался Алексей, когда увидел, что немцы расставили их у кромки поля цепью на приличном расстоянии друг от друга. Он знал, что фронтовая разведка так не ходит. Но оттого, что это проверка, опасность не уменьшилась – уже через полсотни метров Алексей нащупал тонкой деревянной палочкой-щупом первую мину. Значит, поле и впрямь было заминировано…
Взрыватель последней мины Алексей вынул с трудом – пальцы в тонких нитяных перчатках совершенно закоченели. Он дополз к роще и, повинуясь подергиванию веревки, неподвижно застыл, уткнувшись лицом в чахлые кустики опушки.
Хохот и шутливая перебранка заставили его оторвать отяжелевшую голову от земли; из рощи высыпали немецкие солдаты и окружили пленников.
«Вот гады!» – ярился Никифор, шепотом матерясь и растирая снегом побелевшие кончики пальцев.
– О, рус Иван, карашо! Сапер… Сигаретен, битте… – тыкали немцы курево пленникам.
Дато, до предела измотанный физически и морально, упал возле Алексея словно мертвый. Ему пришлось тяжелее всех. Наскоро обученный немцами тонкостям саперного дела, он прошел весь маршрут с превеликим трудом. Только неуемная жажда выжить помогла ему собрать всю свою волю и доползти к опушке… В настоящий поиск пошли через сутки. Дул легкий ветерок и поземка шуршала по сугробам, заметая следы. На этот раз разведчиков вел сам обер-лейтенант Шнитке, что доказывало серьезность намерений немцев.
По старому следу, обозначенному вешками, вышли к уже знакомой роще, затем по дну глубокой балки миновали передний край. Нейтральная полоса представляла собой перепаханное авиабомбами и снарядами кукурузное поле. Вокруг припорошенных снегом воронок щетинились изгрызенные осколками стебли, на которых лохматилась тонкая кожура початков.
Теперь ползли гуськом. Впереди Никифор, затем, с интервалами примерно по десять метров, Дато, Гриценко и Алексей; передний, привязанный за ногу веревкой, следующий за ним – вокруг пояса. Конец веревки, прикрепленный к ноге Алексея, держал сам Шнитке.
Вскоре вдоль борозды, проложенной пленниками, зачернели первые мины, противотанковые и противопехотные, обезвреженные Никифором. Их тут же забрасывали снегом немецкие разведчики.
Советский передний край неумолимо приближался. Все чаще в порывах ветра прорывался запах дыма, а однажды чей-то звонкий смех, подхваченный поземкой, раздался так близко, что осторожный Шнитке держал их в полной неподвижности минут десять.
Кроша зубы, раздирая в кровь губы и десна, Алексей с остервенением грыз неподатливую пеньку веревки. Он знал, что то же самое делают Дато и Гриценко. Когда Гриценко подал условный сигнал – дернул за веревку три раза – ее измочаленный конец был уже крепко зажат в руках Алексея.
Не разряженную противопехотную мину, тщательно присыпанную снегом, он заметил по засечке, сделанной Никифором в твердой корке наста. Сняв засечку локтем, чтобы не вызвать подозрений у Шнитке, Алексей, затаив дыхание и напрягая все силы, приподнялся на руках и проскользнул, как до того сделали его товарищи, над смертоносной ловушкой.
Алексей полз по борозде, считая в горячечном возбуждении метры пути. Только бы ничего не заметил, не заподозрил Шнитке. Только бы…
Взрыв взметнул на поле снежный султан и вмиг разбудил кажущееся дремотное спокойствие переднего края; дробно раскатились звуки автоматных очередей, хлестко защелкали винтовки, взахлеб залаяли пулеметы. Взлетели в небо ракеты, безжалостным мертвым светом освещая каждую пядь земли на нейтральной полосе, наперебой заговорили минометы.
Ответили и немцы – на всю мощь заработали средства огневой поддержки разведки.
Кромешный ад заполыхал над кукурузным полем, когда ударила артиллерия. «Чья»? – Алексей уже не прислушивался: сжавшись в комок, он попытался поглубже втиснуться в небольшую воронку. Последнее, что он запомнил, был огромный алый цветок. Разметав по сторонам снежное крошево вперемешку с комьями земли, он раскрыл огненные лепестки, и начал стремительно расти ввысь, к взвихренному небу.
