Старый, отощавший за зиму медведь бредет вдоль берега широкого и бурного ручья. Свалявшаяся темно-коричневая шерсть зверя пестрит рыжеватыми проплешинами, одно ухо изодрано в клочья, на левой передней лапе ясно просматривается давний шрам от пулевого ранения – медведь хромает. Изредка он останавливается и, уставившись на быстрые прозрачные струйки, надолго замирает, наблюдая за резвящейся стайкой хариусов, преодолевающих очередной перекат. В глубоко посаженных глазах зверя вспыхивают голодные искры, морда беззвучно щерится в хищном оскале длинными клыками.

Но вот короткий, стремительный удар лапой, неожиданный для грузного и неповоротливого с виду зверя, вверх поднимается фонтан брызг, словно от взрыва выметнувшийся из темной глубины промоины, и злой, хриплый рык разочарованного неудачей медведя вырывается из его пасти: в который раз желанная добыча оказывается проворней подрастерявшего к старости ловкость и сноровку хищника.

Неожиданно медведь, будто наткнувшись на невидимую глазу преграду, резко останавливается; высоко подняв морду, он несколько раз шумно вдыхает влажный от испарений воздух. Неуклюжая фигура зверя вдруг подтягивается, под шерстью взбугрились литые мышцы. Медведь мягкими, стелющимися прыжками взбирается по осыпи на каменистый обрыв, бесшумно проскальзывает сквозь кустарник и затаивается среди бурелома на небольшой возвышенности.

Внизу, метрах в тридцати от хищника, ручей разливался в неширокий плес, густо усеянный каменными глыбами. Две человеческие фигуры копошились там, на песчаной косе, намытой паводками. Это были Кукольников и Деревянов. Ротмистр набрасывал лопатой золотоносный песок поближе к воде, где поручик Деревянов сноровисто орудовал промывочным лотком.

Оба значительно подрастеряли свой офицерский лоск и теперь больше смахивали на попрошаек, одетых в обноски с чужого плеча, нежели на недавних руководителей белого движения на северо-востоке России. Но если обветшалая одежда Кукольникова все же была чисто выстирана и в аккуратно наложенных заплатах, а запавшие щеки выбриты до синевы, то мундир и брюки поручика превратились в лохмотья, которыми побрезговал бы и старьевщик, сквозь прорехи виднелось давно не мытое тело, а огрубевшее смуглое лицо укрывала жидкая неухоженная поросль.

Как-то Кукольников намекнул, что поручику следовало бы получше следить за своим внешним видом. И получил в ответ от озлобившегося от непривычно тяжелой старательской работы Деревянова такой набор ругательных выражений, где «вшивый чистоплюй» было, пожалуй, самым мягким. Только годами отработанное профессиональное самообладание позволило ротмистру придержать палец на спусковом крючке небольшого, с виду игрушечного пистолета. О его существовании осторожный и мнительный Деревянов даже не подозревал. Пистолет хранился вместе с табакеркой в правом кармане брюк, в специальном отделении. Несмотря на размеры, оружие было надежным и безотказным. В свое время его изготавливали по специальному заказу Жандармского корпуса для секретных агентов. Пистолет был оснащен патронами с усиленным пороховым зарядом.

После этого инцидента, одного из самых бурных с тех пор, как они занялись золотоискательством, между ними воцарилось тревожное перемирие. Кукольников, и до этого не страдающий излишней разговорчивостью, вовсе стал немногословен и подчеркнуто официален, что изредка вызывало невольную улыбку у хмурого и отрешенного Воронцова-Вельяминова, со свойственной ему проницательностью не преминувшего отметить про себя разлад между своими тюремщиками и палачами. Деревянов тоже играл в молчанку, что давалось ему с превеликим трудом и зубовным скрежетом втихомолку от еле сдерживаемой ненависти к Кукольникову, а особенно к графу, к которому, неизвестно почему, благоволил ротмистр.

Впрочем, отдушину для злобы поручик все же находил: не было дня, чтобы он не распекал, вплоть до зуботычин, своего верного пса Христоню, безвольного, вконец отчаявшегося и растерянного.

Не раз и не два казак подумывал (правда, не без внутренней дрожи – а присяга?! или внушенное с младенчества – Бог на небе, а командир на земле?!) о том, что господа офицеры вполне могут без него обойтись. Но дальше мыслей дело не шло. И вовсе не потому, что Христоню страшил длинный и тяжелый путь через тайгу, – кто вырос не на городской брусчатке, а среди станичного приволья, того не испугаешь непроторенными тропами и возможными опасностями.

Не убегал казак по той причине, что питал надежду на долю в добыче: война войной, а дома жонка с малыми, да и хозяйство, поди, порушено, тут золотишко в самый раз пригодилось бы…

– Все! – сказал Деревянов. Бросив промывочный лоток, он распрямил натруженную спину.

– Перекур, – буркнул поручик Не глядя в сторону Кукольникова, он уселся на камень, достал табакерку и задымил самокруткой, смачно сплевывая. Ротмистр примостился неподалеку; тоже вытащил табакерку, но почему-то курить не стал – повертел ее в руках и сунул обратно в карман. Устроившись поудобней, он задумался, глядя на сегодняшнюю добычу – горсть золотого песка на донышке старой офицерской фуражки. Оба молчали, тщательно скрывая мысли под маской безразличия.

Наконец Деревянов докурил и, зачерпнув ладонями студеной воды, жадно глотнул два раза, затем плеснул себе в лицо. Вытираясь рукавом, обратился к ротмистру:

– Не мешало бы перекусить. Солнце вон уже где. Обед.

Кукольников молча кивнул, соглашаясь, поднялся и, прихватив топор, направился за сушняком для костра.

Но не успел отойти и на десяток шагов, как его окликнул Деревянов:

– Ротмистр!

Кукольников оглянулся, вопросительно посмотрел на поручика. Тот стоял, широко расставив ноги и, набычившись, с вызовом глядел на него.

– Поручик?..

– Ротмистр! Хриплый, каркающий голос Деревянова подрагивал, клокотал.

– В конечном итоге мне плевать на наши взаимоотношения. Придет время, и мы помашем друг другу ручкой. Я готов… да, я готов принести извинения за свою несдержанность, но! – Он сорвался на крик. – Но я не желаю больше терпеть выходки вашего графа! Не желаю, черт меня дери!!!

– Смею вас уверить, что граф в такой же мере мой, как и ваш, – поняв, куда гнет Деревянов, внутренне расслабился ротмистр.

– Как бы не так! – вскинулся Деревянов. Но затем немного поуспокоился и продолжил:

– Ладно, не в этом дело. Мне надоело ковыряться здесь, в грязи, в ледяной воде, тогда как их благородие граф, голубая кровь… – Он скверно выругался, – изволят косточки на солнышке парить. Надоело! Да еще и под присмотром Христони, который здесь был бы гораздо нужней.

– Что вы предлагаете?

– Ай-яй, вы не поняли, ротмистр? – съехидничал Деревянов. – Или пусть помогает нам, или!.. Он резко рубанул ладонью сверху вниз.

Кукольников засмеялся. Странно было слышать этот смех, напоминавший квохтанье наседки и вырывавшийся сквозь плотно сжатые губы. При этом лицо ротмистра оставалось неподвижным, и только рябь морщин пробежала по щекам и скопилась возле глаз.

Деревянов опешил. Он ожидал чего угодно, только не этого. За время их довольно продолжительного знакомства поручик ни разу не видел даже подобия улыбки на безжизненной, словно не раскрашенная маска из папье-маше, физиономии ротмистра. Поэтому, вместо того, чтобы успокоиться при виде гримасы добродушия, которую пытался изобразить его бывший начальник контрразведки, Деревянов едва не потянулся к нагану, лежавшему во внутреннем кармане мундира. С ним он не расставался даже ночью (впрочем, так же, как и ротмистр со своими маузером) – от Кукольникова с его иезуитскими замашками (а о них поручик знал не понаслышке), можно было ждать любого подвоха.

– Всего-то… – добродушно сказал Кукольников.

Ротмистр заметил непроизвольное движение поручика к карману, где лежало оружие, и резко оборвал смех. Он видел Деревянова насквозь и понял причину его замешательства и недоумения.

– Всего-то… Согласен. Вы правы, поручик. Так будет лучше.

И, поудобней перехватив топор, он зашагал к кустарникам, не оборачиваясь на вздохнувшего с облегчением Деревянова.

Медведя ротмистр увидел лишь тогда, когда тот вымахнул ему навстречу из–за поваленного бурей древесного ствола, заваленного ветками и обломками сухостоя. Мгновенно сообразив, что достать маузер он не успеет, Кукольников метнул в зверя топор и со всех сил припустил обратно, на отмель. Лезвие топора только скользнуло по голове хищника, оставив лишь неглубокую кровоточащую царапину, что еще больше обозлило зверя. В несколько прыжков медведь настиг ротмистра и обрушил многопудовую тушу на тощую спину Кукольникова.

Дико закричав и обхватив голову руками, бывший жандарм, пожалуй, впервые в жизни познал страх перед неминуемой и такой страшной кончиной. Уже теряя сознание, он почувствовал, как когти хищника рвут его тело, но от смертельного ужаса даже не ощутил боли. А еще ротмистр услышал яростный вопль Деревянова и грохот выстрелов.