25
В кабинете было душно: солнце уже успело забраться довольно высоко, и даже плотные шторы не могли сдержать напора его горячих лучей. Маломощный настольный вентилятор тоже не помогал – лопасти с жужжанием перемалывали невидимые глазу молекулы, отбрасывая в сторону Бикезина воздушную струю, которая по температуре почти не отличалась от окружающего воздуха. Капитан подошел к окну, отдернул штору; невесть откуда прилетевший ветерок ворвался в комнату и вымел наружу назойливую духоту. Несколько бумажек взлетело со стола и, покружив среди ералаша воздушных струй, мягко приземлилось посреди кабинета.
– Как здоровье, Алексей Иванович? – в кабинет вошел Кравчук с перебинтованной рукой на перевязи.
– А я только о тебе подумал. На здоровье уже не жалуюсь, заштопали меня врачи по всем правилам. Как у тебя, Костя?
– У меня еще не скоро гипс снимут… Зудит…
Да, Мирон Сергач поработал своими "рычагами" от души: двух оперативников пришлось отправить в больницу, да и Кравчуку порядком досталось от озверевшего бандита… Задребезжал телефон.
– Слушаю, Бикезин…
– Вам звонят из Львова, – голос дежурного по оперативному залу. – Соединяю…
– Бикезин? Здорово, Алексей Иванович! Бойчук… Как у тебя там жизнь протекает? Нормально? Рад за тебя, рад… Тебе привет от нашего общего знакомого.
– Это от кого еще?
– Ну, капитан, нельзя забывать папу Стаха, от него, соколика, от него.
– Где он сейчас?
– У нас, где же ему быть. Исповедуется старый греховодник. Кстати, обиду на тебя имеет. Это же нужно, впервые в жизни попасть впросак.
– И на старуху бывает проруха…
– Точно! Обязательно передам ему твои слова, пусть порадуется дедушка, что и ты его не забыл еще. А то у него сейчас настроение подпорчено – копилочку-то мы его зацепили. Есть на что посмотреть, доложу тебе. Не зря Адвокат столько лет старался, не зря…
– Меня один вопрос интересует – Ковальчук.
– Потому тебе и позвонил. С нижайшей просьбой. Видишь ли, Алексей Иванович, папа Стах стал в общем-то милым собеседником, разговорился наконец. Но как только доходит дело до Ковальчука, сразу же в кусты. Молчит, и все. "Не ведам. Пан Ковальчук, то есть, проше пана, случайный знакомый…" Твердит уже который день. Так ты уж, будь добр, если есть такая возможность, копни этот вопросик поглубже. Он нас очень заинтересовал. Что-то за этим всем скрывается.
– Попробуем. У нас тут тоже есть кое-кто, да только уже больно неразговорчив.
– Значит, и у тебя все на мази?
– Да, в основном…
– Поздравляю, Алексей Иванович! Значит, не забудешь? Будь здоров! Звони.
После обеда капитан Бикезин зашел в поликлинику на перевязку и поспешил обратно в управление – дело близилось к завершению, и нужно было готовиться к очередному допросу преступника. И готовиться самым тщательным образом, материалов накопилось предостаточно, и пора было переходить в решающую атаку на этого матерого волка… В дверь кабинета постучали.
– Войдите!
– Извините, я вам не помешал? – адвокат Михайлишин нетвердыми шагами направился к столу капитана.
– Нет, нет, прошу вас, Богдан Станиславович. Садитесь…
В который раз Бикезин поражался тем метаморфозам, которые происходили на его глазах с адвокатом. А сегодня тем более. Перед ним, ссутулившись, сидел заросший недельной давности щетиной старик. Костюм в сальных пятнах, несвежая рубашка с оборванными пуговицами, небрежно повязанный галстук с замусоленными концами. И руки… Какие-то жалкие, беспомощные, с обгрызенными ногтями, они то и дело суетились в поисках чего-то невидимого, эфемерного, что все время ускользало, заставляя их владельца недоумевать, страдать и бояться. Потухшие глаза, подслеповато шурясь, беспокойно ощупывали стол, стены, пол в кабинете и даже что-то внутри себя, заплывая слезной поволокой…
– Я слушаю вас, Богдан Станиславович.
– Алексей Иванович, бога ради, простите мне мой вид… Мне стыдно… Я виноват…
– Что случилось?
– Скажите, капитан, вы представляете себе, что такое идти в атаку? Во весь рост, под пули, в разрывах мин и гранат. Страшно? Да! Очень… Но рядом с тобой твои товарищи, друзья. А позади – Родина. Смерть – не избавление от мук и не просто шаг в небытие, а продолжение жизни. Пусть не твоей! – твоих детей, внуков, родных и близких, твоих друзей. Я прошел всю войну от порога родного дома до Берлина. Со смертью в обнимку, но я ее не боялся. Нет! Не было в моем сердце такого чувства, понимаете, не было! Два тяжелых ранения, контузия и Бог знает сколько мелких царапин – все выдержал. Верил… в жизнь… в будущую… прекрасную жизнь… А вот теперь… Теперь я боюсь! Я трус! Понимаете – трус!!!
– Успокойтесь, Богдан Станиславович! Что с вами?
– Со мной? Со мной пока ничего… И это самое страшное! Пока ничего… Пока… Но сколько это может длиться? Еще день, два, месяц, год? Я не могу, я задыхаюсь… Я беспомощен, я не могу ничего с собой поделать! Трус, самый распоследний трус!
– Так все-таки скажите же наконец, что с вами происходит?
– Капитан, я знаю, от чего умерли Слипчук и Лубенец. Нет, не перебивайте меня! Давно знаю. Очень давно.
– Откуда это вам известно?
– Алексей Иванович, я четверть века работаю адвокатом. Записка. Все дело в ней. Я понял, все понял… Все! Это не блеф.
– Да, действительно, вы правы.
– Вот! И я испугался… Смерти испугался! Чего ради? В мои годы? Запаниковал… Это я-то, полковой разведчик, старший сержант Михайлишин! Да какой я после этого… тьху! Ходил в штыковую – не боялся, "языка" брал – не боялся, сколько раз прикрывал отход разведгруппы – не боялся! А теперь вот… струсил… По ночам не сплю… дверь на замке! Водку… пью… Стыдно… Стыдно! Опустился! И ничего, ничего поделать с собой не могу. Понимаете, ничего!
– Я просто затрудняюсь что-либо вам ответить… Все это очень сложно… Мое сочувствие вам не поможет. Но я думаю, что вы совершенно напрасно себя изводите.
– Да-да, может, вы и правы… Может быть… Послушайте, Алексей Иванович! Мне помнится, вы однажды спросили у меня про Ковальчука.
– Просто, в разговоре…
– Не-ет, не просто! Я понимаю: идет следствие, и вы не вправе мне что-либо рассказывать… Служебная тайна… Вот я после этого разговора и задумался – к чему все это? Почему именно Ковальчук? И вы представляете, кое-что вспомнил! Не знаю, насколько это вам интересно, но поведение Ковальчука в тот день было каким-то странным…
– В какой день?
– Понимаете, у меня зубы в общем-то пока на удивление неплохие. Нельзя сказать, что я чересчур много уделяю им внимания, но в мои годы иметь такие… У нас в роду у всех зубы отличные. Только два у меня отсутствуют. В одном из поисков встретились с немецкой разведкой, и в рукопашной фриц автоматом заехал по челюсти. Так вот, не помню, с какого времени у меня стояли обычные, металлические. Но с некоторых пор ко мне на работу зачастил Ковальчук – мы с ним были просто знакомы. Он обращался с просьбой посодействовать в возвращении патента. И вот однажды Ковальчук намекнул мне, что хорошо бы поставить вместо моих старых протезов новые, золотые. Я сначала было отказался, а потом подумал: почему бы и нет? Денег жалко, что ли? И согласился. Записался в очередь – желающих вставить золотые зубы и коронки очень много, очередь длинная, года два ждать нужно. И забыл, представьте себе, об этой встрече. И вот перед моим отъездом на лечение ко мне зашел Ковальчук. Домой. Сказал, что подошла моя очередь и что мне нужно срочно явиться в стоматологическую поликлинику. Я пришел туда, и он мне изготовил два отличных протеза. Вот они…
– Так что же здесь необычного?
– А то, что, как оказалось, моя очередь не подошла и до сих пор: я недавно проверил! Вот тогда мне и вспомнилось, что Ковальчук сказал на прощанье, когда поставил протезы: "Вам они к лицу. Думаю, что вы скоро убедитесь в этом. И вспомните лучшего зубного врача города…" При этом он так посмотрел мне в глаза, что я невольно содрогнулся. Вам когда-нибудь приходилось видеть вблизи глаза змеи? Именно такие были у Ковальчука в тот день…
– Постойте, постойте, Богдан Станиславович! Минуту…
"Вспомнил! Наконец-то! Неужели?!"
Бикезин схватил папку с делом об убийстве Слипчука и Лубенца и принялся лихорадочно листать ее. Фотографии судмедэкспертов. Есть! Как же это он раньше не догадался об этом? Нельзя медлить ни минуты! И капитан включил селекторную связь – срочный вызов дежурной машины…
