Глава 11
Париж
В конце июля 1722 года дожди, которые полоскали улицы Парижа почти две недели, закончились, и природа наконец расщедрилась на теплые солнечные дни. Парижане радовались как дети, и площадь Дофина, отмытая до блеска потоками дождевой воды, полнилась народом. Кого только не было среди праздношатающейся толпы! В одном конце площади веселили народ итальянские комедианты, в другом устроили променад девицы легкого поведения, и франтовато одетые жуиры не преминули воспользоваться моментом, чтобы обменяться с ними сальными шуточками.
Там же шарлатаны предлагали разные снадобья от всех болезней, неподалеку от них расположились картежники, преимущественно шулера, которые предлагали всем желающим «сорвать банк», рядом с ними дурачились студенты, разыгрывая какого-то незадачливого буржуа, который вывел на прогулку двух своих юных дочерей. И конечно же в толпе сновали туда-сюда мазурики, обитатели Дома Чудес. Для них день Спаса (который как раз и праздновали парижане) был самым что ни есть подарком небес.
Впрочем, их трудно было отличить от законопослушных граждан, потому что гильдия парижских воров разрешала «охотиться» на площади Дофина только самым искусным и удачливым карманникам, которые нередко одевались по последней моде.
В плане площадь выглядела большим треугольником, один из углов которого облюбовал знаменитый на весь Париж зубодер Толстый Фома. Он был едва ли не главной и, пожалуй, самой полезной достопримечательностью площади Дофина. К нему всегда стояла очередь из страждущих, и Толстый Фома лихо, с шутками-прибаутками, пользовал очередного страдальца, да так ловко, что больной зуб исчезал изо рта словно по мановению волшебной палочки – быстро и безболезненно.
Как зубодер ухитрялся это делать, никто не знал, тем не менее услуги Толстого Фомы пользовались повышенным спросом, потому что его коллеги по ремеслу своими ухищрениями и методами больше напоминали палачей из Бастилии. Возможно, безболезненному врачеванию способствовало полпинты какого-то горького напитка, который пациенты пили перед операцией, а может, Толстый Фома обладал магнетическими свойствами и просто заговаривал зубы.
Однако главным козырем площади Дофина был вернисаж. Площадь неожиданно стала центром художественной жизни Франции. В свое время король Людовик XIV начал (с 1663 года) устраивать художественные салоны, где члены академии – и только они – представляли свои работы на суд аристократов. Салон прекратил свое существование в 1704 году. У художников больше не стало места, чтобы предстать перед зрителем. И тогда молодые, никому не известные дебютанты стали выставлять свои холсты для всех желающих на многолюдной площади Дофина. Для этого они выбрали день Спаса.
Спонтанные вернисажи сначала привлекали только зевак, но год от года они становились все популярнее, и уже начиная с 1721 года выставками заинтересовались специалисты. На площади Дофин начали выставляться даже академики, а крупный художественный журнал помещал отчеты о вернисажах на своих страницах. Благодаря этим выставкам были открыты такие имена, как Фрагонар и Шарден.
В толпу зевак на площади Дофин затесались и трое иностранцев. Конечно же иноземных граждан здесь было больше, но троица все же здорово отличалась от остальных. Это сразу отметил юный, но уже достаточно известный в своей среде вор-карманник по прозвищу Бомбанс. Иностранцы были одеты строго, как пуритане, но их платье шили отменные портные, а материал и отделка золотым шитьем стоили очень дорого. Мало того, пуговицы на одежде стояли золоченые, а уж шпаги, указывающие на их принадлежность к дворянскому сословию, и вовсе были на загляденье.
К сожалению, Бомбанс не очень хорошо разбирался в оружии. Иначе он понял бы, что перед ним не какие-нибудь изнеженные франты, прибывшие в Париж развлечься, а суровые воины. Несмотря на то что эфесы и ножны украшали полудрагоценные камни, клинки шпаг были тяжелее и шире общепринятого во Франции образца, а дамасская сталь, из которой их изготовили, считалась по тем временам лучшей в мире.
Это были сыновья Полуботка, Андрей и Яков, а с ними их верный наставник и телохранитель старый запорожец Грицко Потупа. Он был очень недоволен, когда молодые люди решили держать сабли, пистоли и ружья под замком в дорожном сундуке, а для защиты прикупили «никчемные штрыкалки», как назвал шпаги Потупа. И как ему не объясняли, что с саблями у пояса по Парижу много не нагуляешь, потому что они вышли из моды, и что не стоит привлекать к своим персонам излишнее внимание, старый запорожец лишь гневно бурчал в ответ: «Можно подумать, что мы не бивали этих хранцузов… Кого тут бояться?! Не сглазят».
Полуботки пока не могли рассказать Потупе, что они приехали в Париж не для праздного времяпрепровождения – чтобы отдохнуть от переживаний, которые выпали им по пути в Лондон, а затем еще и после высадки неподалеку от Ла-Рошели, где в устье какой-то реки казакам пришлось отбиваться от так называемых речных пиратов. Они выходили на свой промысел преимущественно в ночное время, и горе тому капитану, который не позаботился об охране своего груза и не выставил сильную стражу.
Иногда пираты просто вырезали ножами обычно немногочисленный экипаж торгового судна, а если капитан отпускал матросов на берег и нанимал охрану, то они сговаривались с этими ночными караульными и грабили судно еще с большей легкостью. Попутно пираты прихватывали в качестве добычи и пассажиров торговых судов, людей денежных, которые часто везли с собой контрабанду, и не только чай или кофе, но и драгоценности. За таких контрабандистов речные пираты и приняли казаков. Это было самой большой их ошибкой…
Андрей и Яков должны были выполнить кое-какие тайные поручения отца, в том числе встретиться с Филиппом Орликом. Отец наказал сыновьям передать ближайшему соратнику гетмана Мазепы тысячу золотых и письмо без обозначения имени отправителя. Что в нем было написано, сыновья не знали, а отец не сказал, но предупредил, что письмо ни в коем случае не должно попасть в чужие руки. «Хоть съешьте его», – сказал Полуботок-старший, сурово сдвинув свои густые кустистые брови.
Черниговский полковник объяснил, что Орлик, до недавних пор находившийся в Кракове, теперь живет в Салониках, городе, принадлежащем туркам, поэтому там Андрею и Якову встречаться с ним будет небезопасно. Но Орлик предупрежден и должен приехать в Париж, чтобы получить деньги и письмо лично, а не через третьи руки. К кому обратиться в Париже, отец рассказал, и сыновья вместе с неразлучным Грицком Потупой как раз и направлялись к тому человеку, который должен был свести их с Орликом или подсказать его адрес. Но так уж вышло, что их нежданно захватило невиданное для Малороссии зрелище, которое называлось вернисажем.
– А что, Андрей, может, купим несколько картин отцу в подарок? – шепотом спрашивал восхищенный Яков. – Какая красота…
– Да, красиво… – соглашался Андрей. – И главное, недорого… по нашим меркам. Сколько отец отвалил за свою парсуну?.. То-то. На эти деньги можно было купить два хутора. Хороши картины… Рука сама тянется к кошельку, но… нельзя.
– Почему?!
– Потому. Ты и вправду не понимаешь?
– А что я должен понимать?
– Молод ты еще, Яков, и глуп! – рассердился Андрей, но сразу же остыл. – Прости… Не обижайся. Если мы привезем картины домой и кто-нибудь из царских прихвостней их увидит, то сразу же напишут царю донос. А тот спросит: откуда привезли? Потом задаст следующий вопрос: кто ездил, зачем, кто послал? Мало ли у отца забот… Так недолго и голову потерять. Между прочим, отец пошел на большой риск, послав с нами пакет для Орлика. Уж не знаю, зачем он это сделал. Но это не наша забота.
– Как думаешь, что все-таки находится в пакете?
– Письмо, что же еще. Деньги для Орлика мы в кошельках везем.
– Представляю, что может быть, если письмо окажется в руках у царя Петра…
– Ничего такого. Письмо шифрованное, прочитать его не смогут. Отец не пострадает. А вот нам, если мы упустим письмо, будет худо. Тогда дорога домой для нас будет закрыта. Придется скрываться.
– И то так…
Пока шел этот разговор, проныра Бомбанс неслышными прикосновениями к одежде казаков (в толпе сделать это было легко и безопасно) успел определить, что самый увесистый кошелек прицеплен к поясу слуги молодых господ. В отличие от изрядно образованных сыновей Полуботка, восторженно глазеющих на полотна французских художников, старый Потупа относился к искусству достаточно индифферентно. Его больше интересовали дома, окружавшие площадь, и прекрасный вид на Новый мост и Королевский сад, который своей пышной зеленью напоминал запорожцу Украину.
Архитектура домов на площади Дофина и впрямь была оригинальной. Все они были трехэтажными, с аркадами на первых этажах, сложенные из красного кирпича и отделанные белым камнем. Дома имели два фасада – один выходил на площадь, другой – на набережную Сены. В лавках под аркадами на набережной в основном размещались ювелиры.
«Такие бы дома – да в наш Киев, – думал Потупа. – Умеют строить… А вот простора тут нету. И воздух не тот. Запахи стоят как у коновязи, которую год не чистили. Да и где это видано, чтобы ночные горшки на головы выливали!»
С казаками случился неприятный казус. Прогуливаясь по Парижу, они немного заплутали и шли по улочкам шириной в сажень. (Собственно говоря, и на площадь Дофина казаки попали случайно.) Неба над головой в таких улочках почти не было видно, потому что второй этаж дома нависал над первым, а третий – над вторым, оставляя вверху лишь узкую щель, в которую почти никогда не заглядывало солнце.
Грязь под ногами и копящийся годами мусор были по щиколотки, а вонь от гниющих отбросов была такой, что даже привычный ко всему Потупа морщил нос и плевался, не говоря уже о сыновьях черниговского полковника. Чтобы хоть как-то забить омерзительные запахи, казаки задымили своими люльками и не выпускали их изо рта до самой площади Дофинов.
Но когда Потупа едва увернулся от содержимого ночного горшка, которое выплеснула на улицу сонная француженка, запорожец так взъярился, что едва не пришиб какого-то верзилу, попавшегося ему под горячую руку.
Бомбанс наконец получил выгодную позицию и, улучив момент, когда Потупу кто-то сильно толкнул, профессионально отработанным движением срезал острым как бритва ножом туго набитый кошелек, висевший на поясе старого запорожца. Но юркнуть в толпу, чтобы затеряться среди зевак, вор не успел. Худая жилистая длань старого запорожца молниеносно, как атакующая змея, метнулась к горлу Бомбанса, и мазурик, выронив и нож, и свою добычу, начал задыхаться в железных тисках.
– От бисови хранцузы… – ворчал Потупа, с непринужденной, почти юношеской грацией нагибаясь за кошельком; при этом Бомбанса из рук он так и не выпустил. – На ходу подметки режут…
– Что такое?! Что случилось?! – в один голос воскликнули сыновья Полуботка.
– Вора поймал, – объяснил Потупа и немного разжал хватку, потому что Бомбанс уже начал синеть. – И что теперь с ним делать?
– Дать пинка под зад и отпустить! – сердито сказал Андрей. – Не вести же его к парижскому прево. Нам ни повышенное внимание к своим персонам, ни лишние вопросы не нужны, и даже вредны.
– Погоди! – остановил Яков старого запорожца, который уже намеревался последовать совету Андрея. – Этот воришка может быть нам полезен.
– Каким образом? – удивился Андрей.
– В качестве гида. Уж он-то знает Париж как свои пять пальцев.
– И то верно, – немного подумав, согласился Андрей. – Но как его заставить это сделать? Сбежит ведь.
– Не сбежит, – уверенно ответил Яков. – Даже бродячий пес ласку разумеет. Ты голоден? – спросил он Бомбанса по-французски; Потупа уже выпустил горло мальчишки и придерживал его лишь за одежду, которую никак нельзя было назвать парадной, хотя она была довольно чистой и не совсем старой.
– Да… очень… ваша милость, – машинально ответил Бомбанс, дрожа всем телом.
Он уже мысленно видел себя в тюрьме.
– Мы накормим тебя. Но нам нужны твои услуги. За них ты получишь это… – Яков полез в свой кошелек и достал луидор. – Согласен?
Глаза мальчишки жадно блеснули. Луидор! Целое состояние! Ах, как он прокололся! Это же сколько таких золотых монет находилось в том кошельке, который он срезал с пояса слуги?! А кошелек был очень тяжелым…
Бомбанс едва не застонал от обиды на свое невезение. Упустил такой фарт… Что теперь о нем скажут в Доме Чудес? (Если, конечно, узнают о его промашке.) Он считался одним из лучших парижских карманников. Поэтому главари преступного парижского «дна» и выдали Бомбансу «разрешение» чистить кошельки парижан и приезжих на площади Дофина в день вернисажа, надеясь на ловкость его рук и почти всегда сопутствующую ему удачу.
Естественно, Бомбанс получал лишь свой процент (достаточно небольшой) от «улова». Все остальное забирал его «покровитель», содержатель воровского притона Жермен Ришло по кличке «Монах». Он провел десять лет в тюрьме Дурдана, где вел себя набожно и смиренно как истинный христианин, за что и получил досрочное освобождение по королевской милости.
На самом деле папаша Ришло лишь здорово притворялся. После выхода на свободу он сколотил шайку воров и грабителей, которая вскоре заявила о себе серьезными делами. Но Монах был настолько хитер, что поймать его с поличным никто не мог. Все приказы он отдавал через своих подручных – «лейтенантов», а ограбления планировал со всевозможной тщательностью и предусмотрительностью.
– Согласен! – решительно ответил Бомбанс.
Юного вора совершенно не волновало то, что именно он должен был сделать для этих богатых господ. Быстрый ум мальчишки мгновенно просчитал возможные комбинации такого сотрудничества, и Бомбанс понял, какая удача сама плывет в его руки.
– А почему не спрашиваешь, что мы от тебя потребуем? – с внезапно проснувшимся подозрением спросил Яков.
– Я не думаю, ваша милость, что вы хотите меня погубить и заставите кого-нибудь зарезать, – с наигранным смирением ответил Бомбанс; притворяться он умел.
Яков с облегчением улыбнулся; забавный малый, подумал сын черниговского полковника.
– Нет, ни в коем случае, – ответил Яков. – Мы люди законопослушные. В отличие, кстати, от тебя. Будешь воровать – закончишь свои дни на Гревской площади. Мы желаем, чтобы ты некоторое время побыл нашим гидом.
Бомбанс с облечением вздохнул – всего лишь! Как здорово все складывается, подумал юный мошенник. Держаться поближе к этим богатеям – его самое заветное желание.
– С превеликим удовольствием, ваша милость! – не сдержав эмоций, радостно воскликнул мальчишка.
– Что это его так обрадовало? – с подозрением спросил Андрей.
В отличие от младшего брата, который владел добрым десятком иностранных языков, старший сын Полуботка из французского знал совсем немного, лишь несколько слов и фраз.
– Он согласен нам услужить, – ответил Яков.
– Еще бы… – недовольно буркнул Потупа. – Малое, а хитрое. Я этого поганца насквозь вижу. За ним нужен глаз да глаз. Ну ничего, это уже будет моей заботой.
– Для начала скажи, как тебя зовут? – требовательно глядя прямо в глаза Бомбансу, спросил Яков.
– Жак, – быстро ответил юный вор, стараясь выглядеть предельно честным; ему вовсе не хотелось, что эти иноземные господа знали его прозвище, которое было знакомо многим обитателям парижского «дна».
– Э, да мы с тобой тезки! – воскликнул Яков.
– У них тут всех Жаками зовут, – хмуро сказал Андрей. – Врет, поди.
– Пусть его. Нам какая разница? Не детей же с ним крестить. А скажи мне, Жак, ты знаешь, где тут можно найти приличное заведение, чтобы вкусно и сытно отобедать?
– Как не знать. Вам нужно в ресторацию мсье Буланже, – ответил Бомбанс, довольный тем, что его не стали расспрашивать дальше – какую он носит фамилию и где живет.
Было бы сложно объяснить иностранным господам, что фамилии у Бомбанса, как таковой, не было. Он не соврал, назвавшись Жаком. Но вот насчет всего прочего… Все называли его «Жак, внук старого Себастьяна, которого повесили в 1715 году». Мать бросила Бомбанса, когда ему был всего лишь год от роду и сбежала с каким-то офицером. Так уж получилось, что Жак оказался не крещенным, а значит, никаких записей в церковных книгах о его появлении на свет не было.
Дед мало интересовался внуком; он с ним почти не разговаривал, хотя деньги на кормление – этим занималась одна зловредная старушка – давал исправно. Когда деда – весьма известную в воровских кругах Парижа личность – повесили за грабеж с кровавым исходом, деньги на содержание Жака, естественно, быстро закончились, и старушка выгнала мальчика на улицу. Когда ему стукнуло шестнадцать лет, он все же решил узнать свою фамилию, но к тому времени старушка умерла, а справляться о своем деде в канцелярии прево Жак не рискнул. Поскольку кличка у деда была Бомбардье, то Жака по аналогии стали называть Бомбансом.
– Тогда веди нас туда, – решительно сказал Яков и дал знак, чтобы Потупа отпустил рукав мальчика.
Харчевня мсье Буланже оказалась небольшим, но премилым заведением. Свое звучное наименование «Ресторация» и вполне заслуженную славу харчевня приобрела после того, как ее хозяин, тогда мало кому известный повар Буланже, придумал прибить над входом объявление на латинском языке следующего содержания: «Приходите ко мне все, у кого плохо работает желудок, и я восстановлю ваши силы». Слово «восстановлю» звучит как «реставрирую», поэтому со временем харчевня превратилась для парижан в «ресторацию», что и было зафиксировано красивой вывеской, над которой поработал один из лучших художников-графиков Парижа.
В ресторации Буланже стояли небольшие изящные столики с мраморными крышками, а клиентов обслуживали не разбитные и нередко хамоватые гарсоны, как в других заведениях подобного рода, а весьма симпатичные и обходительные девицы в накрахмаленных передниках и кокетливых чепчиках. Но уважаемых и богатых клиентов нередко привечал сам мсье Буланже, уступивший место у плиты своим сыновьям.
Богатых иностранцев мсье Буланже заметил сразу. И роль шустрого подростка-клошара (проницательный Буланже сразу определил, кем является Бомбанс, несмотря на достаточно приличную одежду мальчика) он истолковал правильно – приезжим в хитросплетениях улиц и переулков Парижа без сопровождающего из местных жителей трудно было обойтись. Владелец «Ресторации» приосанился и направился к столику, который заняли казаки, обогнав при этом официантку. Впрочем, она поняла, что честь обслужить богатых господ ей на этот раз не светит, поэтому и не торопилась.
– Я приветствую вас, мсье! – торжественно изрек Буланже и изобразил легкий поклон.
С некоторых пор он зауважал себя со страшной силой. А как не возгордиться, если его ресторацию с большой охотой начали посещать даже титулованные особы. Кухня у повара Буланже и впрямь была великолепной.
– Я так понимаю, вы решили у нас отобедать, – тем временем продолжал мсье Буланже. – Это верное решение, мсье. Абсолютно верное! У Буланже (позвольте представиться – это я и есть собственной персоной) вы можете отведать самые изысканные блюда. Позвольте предложить вам крем-суп «Лавальер» с сельдереем и профитролями, нашпигованными цыплячьим муссом. О, это такой суп! Его рецепт создали в честь фрейлины принцессы Генриетты Орлеанской, возлюбленной нашего пресветлого короля Людовика ХIV (которого прозвали «Король-Солнце»). И смею вас уверить, мсье, никто в Париже, кроме Буланже, не умеет готовить этот суп, как должно. А отварное филе из морских языков с грибами и устрицами под нормандским соусом! Пальчики оближете…
Голодные казаки взяли все, что предложил мсье Буланже: и суп с дивным названием, и филе из морских языков, в котором присутствовали живые устрицы (Потупа только покривился – что за гадость?! какие-то слизняки…), и лангустов с трюфелями, и запеченного с артишоками барашка, и каплуна, испеченного на вертеле на ароматных можжевеловых угольях. Что касается вин, то и здесь им был предоставлен большой выбор. Но хорошо образованные сыновья Полуботка заказали шипучее вино, которое впоследствии назовут «шампанским».
– О, мсье, вы знаете толк в винах, – с уважением сказал мсье Буланже. – Должен вам доложить, что во Франции уже больше двадцати лет сходят с ума по этому вину, которое изобрел Дом Периньон, монах-бенедектинец из аббатства Отвильер. Представляете, он даже смог получить из черного винограда белое вино! Удивительный человек…
Вино и впрямь оказалось превосходным и необычным на вкус. Лишь Потупа кривился – не вино, а квас; но все равно пил.
– Горилки бы нашей под этого барашка, – сказал он, отхватывая себе добрый кус засапожным ножом. – Для полного удовольствия…
– Для полного удовольствия нам еще кое-чего не хватает, – посмеиваясь, сказал Яков. – Зря мы не заказали гадюк, тушеных в оливковом масле с ароматическими травами. Или змеиное желе.
– Тю на тебя! – замахал на него Потупа. – Не порть аппетит! Помню однажды едва с голоду не померли, скрываясь в камышах от татар, а этой гадости не ели, хотя всяких тварей ползало и прыгало вокруг предостаточно. Не божеское это дело.
– Я где-то слышал, что одна из фавориток короля Людовика ХIV… как ее?.. а, вспомнил! – мадам де Монтеспан только и делала, что сидела на диете, питаясь гадюками и ужами, – молвил Андрей. – Говорят, что в любви такая еда очень даже помогает.
Яков рассмеялся и ответил:
– Этот королек вообще был неуемным по женской части. У него фавориток было больше, чем у нас с тобой пальцев на руках и ногах. Только, думаю, всякие ползучие гады здесь ни при чем. Между прочим, король лично контролировал торговлю гадюками. Он ограничил их продажу докторам и аптекарям, а также запретил готовить блюда из ужей в пригородных харчевнях и тавернах. Вот так-то.
– Откуда знаешь? – поинтересовался Андрей.
– У нас в Киево-Могилянской академии был преподаватель-француз. Вот он и рассказывал нам разные истории из жизни Парижа и Франции.
– Жабоеды… – неприязненно сказал Потупа и недобро покосился на сидевших за соседним столиком офицеров, которые шумно отмечали какое-то событие.
Тем временем Бомбанс сидел в укромном закутке на кухне и уписывал за обе щеки все, что ему подавали. Он не был в обиде на иностранцев, которые не посадили его за общий стол. Еще чего – где господа, а где он. Да и мсье Буланже значительно повеселел, когда богатые клиенты ресторации попросили его накормить мальчика, предоставив какое-нибудь укромное местечко. Что хозяин заведения и сделал с легким сердцем. И даже не поскупился на угощение. Правда, никаких изысков Жаку не дали, но подогретые остатки вчерашней паэльи с овощами и рыбой, добрый кусок горячей баранины с чесночным соусом, мягкие хлебцы и вместительная кружка недорогого вина быстро привели юного воришку в отменное расположение духа.
«Славные господа, – думал мальчишка. – Добрые. Вот бы к ним наняться в услужение… Так не возьмут же. Побыли в Париже немного – и уехали. Зачем я им потом буду нужен? А мне никак нельзя терять покровительство папаши Ришло. Иначе сдохну в какой-нибудь грязной яме, голодный и запаршивевший. Да, жаль… Что ж, придется сыграть свою роль. Только без помощи Монаха никак. Что за потрясающая реакция у этого страшного старика?! Он так и ест меня глазами. Не верит. Это плохо. Если что-то заподозрит – убьет, не задумываясь. Уж я-то знаю таких типов…»
Покинув ресторацию мсье Буланже, сытые и всем довольные казаки направились по адресу, который дал им черниговский полковник. Теперь они уже не плутали, потому что Жак и впрямь знал Париж как свои пять пальцев. Тем более что дом, где проживал граф де Шароле, который должен был свести их с Орликом, находился неподалеку от весьма приятного заведения мсье Буланже.
На звон колокольчика из дома вышел привратник – весьма хмурая личность неприятной наружности. Он был одет во все черное, сам черен, как галка, немного хромал на одну ногу и вооружен до зубов. На поясе у него с одной стороны висела шпага в простых ножнах, с другой – длинный нож, а когда он повернулся к казакам спиной, то они увидели еще и небольшой пистоль в открытой кобуре (чтобы легче было выхватить). Похоже, этот господин принадлежал к дикому и необузданному племени бретёров, решил про себя Яков. Он был немало наслышан о них от француза-профессора.
Привратник тоже оценил, что за гости пожаловали к его сюзерену. Особенно пристально он посмотрел на старого Потупу. Похоже, француз сразу определил, кто из всех троих наиболее опасен.
– Я слушаю вас, господа, – сказал он ржавым голосом.
– Нам нужно встретиться с графом де Шароле, – ответил Яков. – Приватное дело.
– Вам назначено?
– Нет. Мы приехали издалека.
Привратник пожал плечами и ответил:
– Ничем не могу помочь. Сегодня граф не принимает. Скажите ваши имена, я доложу его милости, и он назначит вам аудиенцию. Приходите… м-м… послезавтра.
– Милостивый сударь! Мы не можем так долго ждать. У нас мало времени. А дело очень важное. Оно не терпит отлагательств.
– Кольцо… – тихо напомнил Андрей. – Предъяви ему кольцо.
Яков спохватился, снял с пальца простое серебряное кольцо с замысловатой монограммой, которое должно было послужить условным знаком и которое дал им отец, и передал его привратнику со словами:
– Это графу. Он знает…
Кольцо мигом сняло все возражения. Привратник взял его в руки, изобразил легкий поклон и удалился. Наверное, он привык к подобным «паролям», которые были более действенны, чем любые слова и заверения.
Бомбанс, завидев привратника, спрятался за спины казаков. Он был напуган, но его интерес к иностранцам еще больше возрос.
Юный воришка хорошо знал привратника. Да и кому из парижан не был известен слуга Шарля Бурбона, графа де Шароле, которого звали Фоссар! Это был забияка, каких поискать. Но Бомбансу также было известно, что Фоссар на короткой ноге с папашей Ришло. Какие уж там они обделывали делишки, подросток не имел понятия, но однажды он и Фоссар столкнулись лицом к лицу на пороге тайного убежища Монаха, и теперь Бомбанс боялся, что слуга графа может его узнать.
Фоссар возвратился нескоро. Сыновья Полуботка устали ждать и начали злиться. Только старый Потупа был спокоен; раскурив люльку, он уселся на выступ каменного забора и предался философским размышлениям о смысле жизни. Наверное, подслушав его мысли, Андрей и Яков сильно удивились бы. Но иногда даже на самого примитивного необразованного человека накатывает что-то вроде прозрения, и тогда его суждения становятся удивительно здравыми и отнюдь неглупыми.
Возвратившись, Фоссар коротко сказал:
– Идите за мной.
Казаки поднялись на второй этаж дома, где находилась просторная, но очень неухоженная гостиная с неубранным столом, на котором громоздились пустые бутылки из-под вина, кубки, грязные тарелки, обгрызенные кости, куски лепешек – в общем, натюрморт, который остается после допоздна затянувшейся гулянки. Пахло чем-то прокисшим, мочой и мышиным пометом. Фоссар исчез за дверью одной из комнат – скорее всего, спальни; казаки переглянулись, однако промолчали.
Прошло еще добрых полчаса, пока наконец шевалье Фоссар (который, судя по всему, исполнял не только обязанности привратника, но еще был и камердинером графа) не появился в гостиной с флаконом душистой воды. Он начал разбрызгивать ее по углам помещения, и в воздухе сильно запахло фиалками.
Потом он опять вернулся в спальню, и спустя минуту-две на ее пороге появился молодой человек (ему было не больше двадцати пяти лет, как определил про себя Яков). Он был небрежно одет, небрит, а его изрядно помятое лицо подсказывало искушенному наблюдателю, что ночь у него выдалась бурной.
– Я вас пгиветствую, господа, – сказал он с легким поклоном, сильно картавя; при этом молодой человек старался сохранить равновесие, но это ему не очень удавалось.
Даже от такого легкого движения он пошатнулся, однако Фоссар, стоявший позади, придержал его за пояс.
– Позвольте пгедставиться – я граф де Шероле. – Видимо, он напрягся и в окончании фразы буква «р» прозвучала совершенно отчетливо. – Мне пегедали кольцо; это знак того, что вам можно довегять, – сразу, без раскачки, приступил он к делу; похоже, ему очень хотелось побыстрее выпроводить незваных визитеров. – Гетман Оглик сейчас в Пагиже. Он живет… м-м… упомнил. Впгочем, неважно, где он живет. Вы все едино его не найдете. Вас пговодит Фоссаг.
Неожиданно его мутный взгляд прояснился, остановившись на кошельке, подвешенном к поясу Якова.
– Я так понял, вы дгузья гетмана Оглика? – спросил он и икнул, прикрыв рот ладонью.
Яков не стал ни отрицать, ни что-либо объяснять.
– Вроде того, ваша милость, – коротко ответил сын Полуботка.
– Знаете ли… э-э… он должен мне некую сумму… Фоссаг! Сколько задолжал гетман?
– Двадцать пистолей, ваша милость, – ни секунды не колеблясь, ответил шевалье.
– Да-да, точно! Двадцать. Не могли бы вы… м-м… вегнуть мне этот долг. Я должен сгочно уехать, поэтому… ну, в общем, вы понимаете меня. У меня дела…
«Чего ж тут не понять, – с иронией подумал Яков. – Ваша милость поиздержалась, а у беглого гетмана нет лишней копейки в кармане. Нужно пойти навстречу этому сиятельному прощелыге. Должен ему Орлик или нет – не суть важно. За услуги, тем более тайного характера, нужно платить».
– Господин граф, мы к вашим услугам…
С этими словами Яков отсчитал графу двадцать монет, которые Фоссар тут же сгреб в тощий кошелек, похожий на вымя выдоенной козы. Он был неглупым человеком, отдал ему должное Яков. Фоссар не стал зарываться и назвал вполне приемлемую сумму. В противном случае граф получил бы отказ.
На этом они и попрощались. Когда казаки вышли за ворота, Бомбанса и след простыл. Едва увидев, что они возвращаются вместе с Фоссаром, мальчик нырнул за каменную тумбу и притаился там, стараясь не выпускать из виду иноземных господ. При этом его левая рука находилась в кармане, словно он боялся потерять лежавший там честно заработанный луидор. Бомбанс размышлял: отдавать ему золотую монету папаше Ришло или не стоит? Когда иностранцы, ведомые Фоссаром, удалились на безопасное расстояние, мальчишка выбрался из своей засады и скрытно пошел следом.
Яков быстро смекнул, как расположить к себе мрачного Фоссара, который сразу же «онемел», едва они вышли на улицу – выступать в качестве простого слуги-провожатого, тем более каких-то подозрительных иностранцев, возможно даже не дворян, у гордого шевалье не было никакого желания. Но ослушаться своего господина он не посмел.
Достав из кошелька два луидора, Яков сказал:
– Это вам за то, что вы согласились нас сопровождать. Не сочтите за оскорбление… но я считаю, что каждая услуга – тем более со стороны дворянина – должна находить достойное вознаграждение.
Фоссар просиял. Луидоры были очень даже кстати. Для стесненного в средствах шевалье это были большие деньги.
При всех своих достоинствах, бретер был беден как церковная мышь. Услужение графу де Шероле давало шевалье Фоссару лишь определенный статус в высшем свете Парижа, не более того. Граф в основном платил ему обещаниями разных благ и объедками со своего стола. Впрочем, и у самого де Шероле, несмотря на то что он был принц и происходил из знатного дома Бурбон-Конде, с деньгами было не густо.
Ему очень хотелось поправить такое положение, и он едва не зубами вцепился в предложение русского царя Петра, который намеревался породниться с Бурбонами, выдав за графа де Шероле свою дочь Елизавету. Якову эту историю поведал Фоссар, который, разговорившись и почувствовав в казаках родственные души, начал болтать, как попугай.
– …Сначала ваш царь сватал свою дочь за самого короля, Людовика XV, – рассказывал Фоссар. – И вроде бы получил согласие. Но регент, герцог Филипп Орлеанский, решил по-другому, и в прошлом году объявил о предстоящем браке короля с одной из испанских инфант. Тогда и зашла речь о моем господине. Он ведь высокородный принц. Граф был на седьмом небе от счастья. Тем более что за русскую принцессу обещали дать большое приданое. Однако в верхах что-то опять не связалось, поэтому мой господин пребывает в большом унынии. Я так думаю, – только пусть это будет между нами! – герцог Орлеанский решил сочетать браком с вашей принцессой Елизаветой своего старшего сына, герцога Шартрского.
– Интересно, почему он принял такое решение? – полюбопытствовал Яков. – Как я понимаю, герцог Шартрский занимает более высокое положение, чем ваш господин. За него с радостью выйдет замуж принцесса любой цивилизованной страны. – Тут он скупо улыбнулся и добавил: – Вы ведь русских считаете варварами.
– Мсье, золото не пахнет, – цинично улыбнувшись, ответил Фоссар. – Неважно, в каких оно побывало руках, главное, чтобы его было много. Страну, богаче Руссии, трудно найти. Ну разве что Испания с ее заокеанскими колониями и золотыми приисками. Но тут дело в другом. По моему уразумению, герцог Орлеанский метит поставить своего старшего сына на польский престол. Король польский Август II совсем плох, похоже, ему осталось недолго жить, а лучше кандидатуры на трон Ягеллонов, чем породнившийся с русским царем герцог Шартрский, не сыскать. – Шевалье снова ухмыльнулся – на сей раз хищно. – Регент задумал достать Орлеанской линии дома Бурбонов то, чего ей сильно нехватает – королевскую корону.
«Понравится ли Англии такое сближение России и Франции? – скептически подумал Яков. – Европейская политика не для слабонервных. Боюсь, что царь Петр и на этот раз получит отказ…» Долгие беседы с Феофаном Прокоповичем на разные темы, часто касающиеся вещей весьма отдаленных от тех предметов и наук, которые Яков изучал в Киево-Могилянской академии, вызвали у молодого Полуботка большой интерес к международной политике; поэтому он неплохо ориентировался в дипломатических хитросплетениях.
Так, коротая время в разговорах, они и дошли до постоялого двора, где квартировал гетман-эмигрант Орлик. Это заведение называлось «Золотая шпора».
Такое же наименование носили и гостиница с таверной, принадлежавшие хозяину постоялого двора. Однако столь благозвучное название совсем не соответствовало внешнему виду «Золотой шпоры». Постоялый двор находился на грязной кривой улочке с домами старой постройки (хотя он и был расположен недалеко от центра Парижа), и здесь селились разве что обедневшие шевалье да небогатые купцы.
Бомбанс, который следовал за казаками, как привязанный на веревочке, недоумевал: что забыли такие богатые и знатные господа, которых принимал сам принц, граф де Шароле, в столь убогом пристанище?! Это попахивало тайной, и юный воришка решил разбиться в лепешку, но узнать, в чем тут дело.
По дороге Бомбанс неожиданно почувствовал, что проголодался (подростка даже после сытной еды никогда не оставляло чувство голода, от которого он натерпелся в детстве), поэтому мальчик ухитрился стащить с тележки зеленщика несколько огурцов. Устроившись в чахлом кустарнике возле коновязи, Бомбанс звучно, с хрустом, раскусил длинный зеленый плод, чем вызвал неподдельный интерес к своей персоне двух одров, которые вяло жевали перепревшее сено.
Весело подмигнув лошадиным мордам и в который раз ощупав в кармане золотой кругляшек, юный вор с огромным терпением и стоицизмом, вообще присущим его «профессии», приготовился сколь угодно долго ждать появления иностранцев, которые зашли в помещение гостиницы, – хоть до нового пришествия.
